Коорнгерт, Дирк Волькертсен

Дирк Коорнгерт Волькертсен
Dirck Volkertsz. Coornhert
Имя при рождении:	Дирк Волькертсен Коорнгерт
Дата рождения:	1522(1522)
Место рождения:	Амстердам, Габсбургские Нидерланды
Дата смерти:	29 октября 1590(1590-10-29)
Место смерти:	Гауда, Южная Голландия, Республика Соединённых провинций
Страна:	Нидерланды
Язык(и) произведений:	голландский, латынь
Период:	вторая пол. XV века
Основные интересы:	философия, религиоведение, гуманизм, литература, графика, перевод
Значительные идеи:	республиканство, католицизм, религиозное свободомыслие, арминианство
Оказавшие влияние:	Мартен ван Хемскерк, Питер Брейгель Старший, Эразм Роттердамский, Арминий, Якоб, Кастеллио, Себастьян
Испытавшие влияние:	Гольциус, Хендрик, Карел ван Мандер

Дирк Волькертсен Коорнгерт (нидерл. Dirck Volckertszoon Coornhert; 1522—1590) — голландский учёный, литератор, богослов, художник-график, нотариус, а так же экстраординарный мыслитель гуманист и политический деятель.

Биография

Дирк Волькертсен Коорнгерт родился в городе Амстердаме. Он был младшим сыном в семье Волкерта Коорнгерта - амстердамского торговца сукном. В детстве с отцом он провел несколько лет в Испании и Португалии. Будучи в 17-ти летнем возрасте, Дирк связал себя браком с Корнелией Симонс, которая была на 12-ть лет старше его и с малоимущей семьи. Семейство Коорнгертов осудило выбор сына и в наказание – вычеркнули его из завещания. Впоследствии, даже смерть главы семейства не изменила решения, и мать Дирка оставила его вне наследства. Бытует мнение, что именно финансовая нужда сподвигла Дирка Коорнгерта освоить технику художественной графики. Он был способным музыкантом и играл на флейте и лютне, писал стихи (некоторые склонны полагать, что он являлся автором гимна Нидерландов «Het Wilhelmus»). Дирк был известен как драматург и преподаватель латыни, знал греческий язык. Позже он занимал должность нотариуса, а в 1564 году - секретаря коллегии мэра Харлема. В 1573 году работал секретарем при совете Соединенных провинций Голландии. Из-под его пера вышло множество сочинений религиозной и философской тематики, а так же к его заслугам относят – обогащение и совершенствование голландского языка. Его философское мировоззрение играло ключевую роль в культурной жизни Нидерландов, однако, он не так известен за рубежом, как, к примеру, Эразм Роттердамский. Дирк Коорнгерт был религиозным гуманистом, отстаивал идеалы Реформации, хотя до конца жизни оставался в лоне Католической церкви. Дирк считается автором огромного количество интересных работ (книг, памфлетов, писем), которые основаны на тщательном исследовании и его личных рассуждениях. Он был другом и наставником Вильгельма I Оранского, активно поддерживал идею Независимости Нидерландов, чем и настроил против себя: Церковный совет, Филиппа II, Карла V. За свои взгляды он был вынужден скрываться от преследований и трижды пускаться в бега. Будучи взятым под стражу и в ожидании приговора со стороны Испанской Фемиды - он содержался в тюремных воротах замка в г. Бёйтенхоф. Дирк Коорнгерт умер в Гауде 29 октября 1590 года и был похоронен в кирхе Св. Янске (Sint Janskerk). На фасаде ратуши Гауды установлена памятная доска.

Деятельность

Литератор и переводчик

Многие работы Дирка Коонгерта в области этики, теологии, уголовного права написаны на голландском языке, а не на общепринятом в те времена латинском. Таким образом он способствовал обогащению и развитию голландского языка. Однако, именно поэтому он менее известен в международной среде, чем, например, Эразм Роттердамский, с которым он соперничал. Дирк Коорнгерт на достаточно высоком уровне владел латынью, которая в те времена являлась международным языком западноевропейских ученых и литераторов. Активно переводил на голландский язык сочинения Античной литераторы. Его перу принадлежат переводы Сенеки, Цицерона, Боэция. Перевод двенадцати книг «Одиссеи» Гомера в 1562 году был одним из первых важнейших переводов эпохи Нидерландского Возрождения.

Философ и богослов

Дик Коорнгерт жил в переломные времена, когда позиции католической церкви становились шаткими. Революционное сознание голландцев и жажда борьбы за независимость формировались на волне Реформации. Дик Коорнгерт был католиком и сторонником Папства. Но он также был голландцем и патриотом. В тот момент, когда его верования стали перечить его убеждениям, он открывает себя, сперва - арминианству, а затем кастеллианству. Коорнгерт выступает как активный противник сект и разного рода духовных общин, поскольку считает, что спасение кроется не в количестве молельных домов, а в качественной вере, в объединении вокруг любви и милосердия. Он видит их как разобщающее составляющее, которые разлагает общество своими доказательствами преимуществами одних перед другими. На одном из этапов своей жизни Дик Коорнгерт пришел к кардинальному изменению своего сознания и открыто начал провозглашать, что он не католик, не лютеранин, не кальвинист, не меннонит, потому что не видел ни в одном исповедании истинного знака церкви Христа - любви. При таких понятиях он не мог иначе, как отрицательно относиться к притязаниям современных сект на исключительное господство при поддержке светской власти. Он требовал свободы католикам в протестантской стране, среди религиозных войн - свободы совести для всех. Коорнгерт яро парировал всем, кто оправдывал религиозные преследования и физическую борьбу с ересью. Он аргументировал свою позицию тем, что не нашел в Священном Писании слов о ереси, не видел, чтобы Христос или апостолы употребляли против заблуждений физическую расправу, а не убеждения. Подверглись его критике римские правители, Филипп II, Карл V за их ограничение свободы граждан и силой установление власти церкви. 

Когда в первом изданном инквизицией в 1559 г.«Индексе запрещенных книг» Кастеллио был отнесен к еретикам, лишь очень немногие, включая Коорнгерта, открыто защищали не только Кастеллиона, но и его революционные идеи. Большую роль в распространении его учения в Нидерландах сыграл именно Дик Коорнгерт. Своё мировоззрение он выработал до того, как познакомился с работами базельского гуманиста, а познакомившись с ними, стал самым энергичным пропагандистом кастеллионовского течения в Нидерландах. Как только Коорнгерт ознакомился с одной из работ Кастеллиона, он стал разыскивать все остальные его работы и настолько в этом преуспел, что есть основания думать, что Коорнгерту удалось раздобыть даже рукописную копию «Искусства сомнения». Нидерландский единомышленник Кастеллиона переводит его сочинения на нидерландский язык, издает одну за другой его работы, а также отстаивает его идеи в своих собственных работах. Согласно его умозаключению - главной истиной является лишь то, что согласно с разумом. Поскольку же в учениях, как католиков, так и лютеран, кальвинистов и остальных течений он находил немало такого, что явно противоречит разуму - многое в этих учениях он и отвергал. Кроме того, во всех существующих вероисповеданиях, по его мнению, обнаруживались положения, которые с равной убедительностью можно и доказать и опровергнуть. В отношении всех таких положений, которых насчитывалось немало, Дик Коорнгерт рекомендовал воздерживаться от осуждения, не объявлять их ни ложными, ни истинными.

Художник

Сведения о том, где Дирк Коорнгерт обучался искусству художественной графики и гравюры – крайне скудны. В Харлем, где проживал Коорнгерт, из Италии прибыл художник Мартен ван Хемскерк (1498-1574). Работы и манера исполнения 17-ти летнего Коорнгерта ему понравились. Таким образом, был рожден творческий союз никому не известного гравёра и знаменитого художника с заграничным опытом. Дирк Коорнгерт мастерски переводил в печатную графику многочисленные рисунки Мартина ван Хемскерка. Последний вовремя уяснил, что имея дешёвую тиражированную графику, можно легко решить проблему саморекламы своего творчества. Живопись, напротив, оставалась трудоемким способом и обслуживала узкие круги зажиточных лиц. К тому же большинство картин, созданных при жизни Мартеном ван Хемскерком, не превышала сотни, а многие из них находились в недоступных для публики коллекциях. Из плодотворного тандем Дирка Коорнгерта и Мартена ван Хемскерка вышло около семи ста работ, которые принесли свои плоды каждому из участников: первый приобрёл авторитет и опыт в качестве художника-графика, а второй снискал славу и на родине. Помимо гравюр, оба художника совместно работали и в других направлениях, к примеру, брошюры. Ими был получен заказ, от городских властей, на разработку рекламы для лотереи, что проводилась мэрией Харлема. К выполнению они подошли следующим образом: Хемскерк разработал дизайн афиш, а Коорнгерт распечатал и распространил их. Об этом имеются свидетельства в городском архиве города Харлем от 1547 года. Так же поступали заказы от графа Рейнауда ІІІ ван Бредерода (Reinoud III van Brederode), любовница которого Анна Симонс приходилась родной сестрой жене Дирка Коорнгерта - Корнелии Симонс. К его известным работам можно отнести следующие:

• Conquest of Tunis - Victory of Charles V.jpg

  Гравёр Дирк Коорнгерт. «Император Карл V при захвате Туниса». Бостонський музей изящных искусств

• 0002 Мартен ван Гемскерк та Дірк Корнгерт Геракліт і Демокріт як поштовх для удосконаленння 1557.jpg

  Дирк Коорнгерт гравюра "Демокрит, как толчок к усовершенствованию"

• De lof der degelijke huisvrouw.gif

  Дирк Коорнгерт, «Похвала добропорядочным женщинам», 1555 г.

• Dirck Volkertsz. Coornhert - The Crucifixion of Christ - WGA05209.jpg

  «Голгофа», 1548 г.,Государственный музей (Амстердам)

• Triumphwagen der Welt.jpg

  «Праздничная колесница Мира», 1564г.

• Naboth gestenigd.jpg

  Дирк Волькертсен Коорнгерт. Побиение Навуфея камнями.

Библиография

• 1550 Comedie van de Rijckeman, toneelstuk

• 1561, vertaling van 'de officiis van Cicero'
• 1567 Comedie van Lief en Leedt, toneelstuk
• 1582 Liedboek Dirk Volkertszoon Coornhert
• 1585 Zedekunst dat is Wellevenskunste
• 1590 Proces vant ketterdoden ende dwang der consciëntien

См.также

[www.kb.nl/themas/filosofie/dirck-volckertsz-coornhert Профиль Дирка Волькертсена Коорнгерта на сайте Национальной Библиотеки Нидерландов] (nl)

[coornhert.dpc.uba.uva.nl/c/coo/ Труды Дирка Волькертсена Коорнгерта на сайте Библиотеки Университета Амстердама] (nl)

Литература

Бертнар Рассел. История Западной философии (History of Western Philosophy) / Пер. Виталий Целищев. - Философские технологии. - Академический Проект, 2006 - 1008 с. - 978-5-8291-1147-2

Dirck Volckertszoon Coornhert : dwars maar recht / onder redactie van H. Bonger ... [et al.]./ Coornhert, D. V. (Dirk Volkertszoon), 1522-1590 ; Coornhert, D. V. (Dirk Volkertszoon), 1522-1590 Criticism and interpretation ; Authors, Dutch 1500-1800 Biography. -De Walburg Pers, 1989 - 189 p., - BN 01-10-07033435

Филипп Шафф. СИМВОЛЫ ВЕРЫ ХРИСТИАНСТВА / Полемика между кальвинистами и арминианами в Нидерландах. - Том I. §§ 65-67

Роберт Е. Пикирилли. Кальвинизм, арминианство и богословие спасения / 2002, - 5-7454-0567-8

Железняк С.М., Ламонова О.В. Изобразительное искусство. /  Генеза. - 2013 - 176 с. - 978-966-11-0265-0

Источники

‎‎

Отрывок, характеризующий Коорнгерт, Дирк Волькертсен

Наташа, легко и даже весело переносившая первое время разлуки с своим женихом, теперь с каждым днем становилась взволнованнее и нетерпеливее. Мысль о том, что так, даром, ни для кого пропадает ее лучшее время, которое бы она употребила на любовь к нему, неотступно мучила ее. Письма его большей частью сердили ее. Ей оскорбительно было думать, что тогда как она живет только мыслью о нем, он живет настоящею жизнью, видит новые места, новых людей, которые для него интересны. Чем занимательнее были его письма, тем ей было досаднее. Ее же письма к нему не только не доставляли ей утешения, но представлялись скучной и фальшивой обязанностью. Она не умела писать, потому что не могла постигнуть возможности выразить в письме правдиво хоть одну тысячную долю того, что она привыкла выражать голосом, улыбкой и взглядом. Она писала ему классически однообразные, сухие письма, которым сама не приписывала никакого значения и в которых, по брульонам, графиня поправляла ей орфографические ошибки.
Здоровье графини все не поправлялось; но откладывать поездку в Москву уже не было возможности. Нужно было делать приданое, нужно было продать дом, и притом князя Андрея ждали сперва в Москву, где в эту зиму жил князь Николай Андреич, и Наташа была уверена, что он уже приехал.
Графиня осталась в деревне, а граф, взяв с собой Соню и Наташу, в конце января поехал в Москву.



Пьер после сватовства князя Андрея и Наташи, без всякой очевидной причины, вдруг почувствовал невозможность продолжать прежнюю жизнь. Как ни твердо он был убежден в истинах, открытых ему его благодетелем, как ни радостно ему было то первое время увлечения внутренней работой самосовершенствования, которой он предался с таким жаром, после помолвки князя Андрея с Наташей и после смерти Иосифа Алексеевича, о которой он получил известие почти в то же время, – вся прелесть этой прежней жизни вдруг пропала для него. Остался один остов жизни: его дом с блестящею женой, пользовавшеюся теперь милостями одного важного лица, знакомство со всем Петербургом и служба с скучными формальностями. И эта прежняя жизнь вдруг с неожиданной мерзостью представилась Пьеру. Он перестал писать свой дневник, избегал общества братьев, стал опять ездить в клуб, стал опять много пить, опять сблизился с холостыми компаниями и начал вести такую жизнь, что графиня Елена Васильевна сочла нужным сделать ему строгое замечание. Пьер почувствовав, что она была права, и чтобы не компрометировать свою жену, уехал в Москву.
В Москве, как только он въехал в свой огромный дом с засохшими и засыхающими княжнами, с громадной дворней, как только он увидал – проехав по городу – эту Иверскую часовню с бесчисленными огнями свеч перед золотыми ризами, эту Кремлевскую площадь с незаезженным снегом, этих извозчиков и лачужки Сивцева Вражка, увидал стариков московских, ничего не желающих и никуда не спеша доживающих свой век, увидал старушек, московских барынь, московские балы и Московский Английский клуб, – он почувствовал себя дома, в тихом пристанище. Ему стало в Москве покойно, тепло, привычно и грязно, как в старом халате.
Московское общество всё, начиная от старух до детей, как своего давно жданного гостя, которого место всегда было готово и не занято, – приняло Пьера. Для московского света, Пьер был самым милым, добрым, умным веселым, великодушным чудаком, рассеянным и душевным, русским, старого покроя, барином. Кошелек его всегда был пуст, потому что открыт для всех.
Бенефисы, дурные картины, статуи, благотворительные общества, цыгане, школы, подписные обеды, кутежи, масоны, церкви, книги – никто и ничто не получало отказа, и ежели бы не два его друга, занявшие у него много денег и взявшие его под свою опеку, он бы всё роздал. В клубе не было ни обеда, ни вечера без него. Как только он приваливался на свое место на диване после двух бутылок Марго, его окружали, и завязывались толки, споры, шутки. Где ссорились, он – одной своей доброй улыбкой и кстати сказанной шуткой, мирил. Масонские столовые ложи были скучны и вялы, ежели его не было.
Когда после холостого ужина он, с доброй и сладкой улыбкой, сдаваясь на просьбы веселой компании, поднимался, чтобы ехать с ними, между молодежью раздавались радостные, торжественные крики. На балах он танцовал, если не доставало кавалера. Молодые дамы и барышни любили его за то, что он, не ухаживая ни за кем, был со всеми одинаково любезен, особенно после ужина. «Il est charmant, il n'a pas de seхе», [Он очень мил, но не имеет пола,] говорили про него.
Пьер был тем отставным добродушно доживающим свой век в Москве камергером, каких были сотни.
Как бы он ужаснулся, ежели бы семь лет тому назад, когда он только приехал из за границы, кто нибудь сказал бы ему, что ему ничего не нужно искать и выдумывать, что его колея давно пробита, определена предвечно, и что, как он ни вертись, он будет тем, чем были все в его положении. Он не мог бы поверить этому! Разве не он всей душой желал, то произвести республику в России, то самому быть Наполеоном, то философом, то тактиком, победителем Наполеона? Разве не он видел возможность и страстно желал переродить порочный род человеческий и самого себя довести до высшей степени совершенства? Разве не он учреждал и школы и больницы и отпускал своих крестьян на волю?
А вместо всего этого, вот он, богатый муж неверной жены, камергер в отставке, любящий покушать, выпить и расстегнувшись побранить легко правительство, член Московского Английского клуба и всеми любимый член московского общества. Он долго не мог помириться с той мыслью, что он есть тот самый отставной московский камергер, тип которого он так глубоко презирал семь лет тому назад.
Иногда он утешал себя мыслями, что это только так, покамест, он ведет эту жизнь; но потом его ужасала другая мысль, что так, покамест, уже сколько людей входили, как он, со всеми зубами и волосами в эту жизнь и в этот клуб и выходили оттуда без одного зуба и волоса.
В минуты гордости, когда он думал о своем положении, ему казалось, что он совсем другой, особенный от тех отставных камергеров, которых он презирал прежде, что те были пошлые и глупые, довольные и успокоенные своим положением, «а я и теперь всё недоволен, всё мне хочется сделать что то для человечества», – говорил он себе в минуты гордости. «А может быть и все те мои товарищи, точно так же, как и я, бились, искали какой то новой, своей дороги в жизни, и так же как и я силой обстановки, общества, породы, той стихийной силой, против которой не властен человек, были приведены туда же, куда и я», говорил он себе в минуты скромности, и поживши в Москве несколько времени, он не презирал уже, а начинал любить, уважать и жалеть, так же как и себя, своих по судьбе товарищей.
На Пьера не находили, как прежде, минуты отчаяния, хандры и отвращения к жизни; но та же болезнь, выражавшаяся прежде резкими припадками, была вогнана внутрь и ни на мгновенье не покидала его. «К чему? Зачем? Что такое творится на свете?» спрашивал он себя с недоумением по нескольку раз в день, невольно начиная вдумываться в смысл явлений жизни; но опытом зная, что на вопросы эти не было ответов, он поспешно старался отвернуться от них, брался за книгу, или спешил в клуб, или к Аполлону Николаевичу болтать о городских сплетнях.
«Елена Васильевна, никогда ничего не любившая кроме своего тела и одна из самых глупых женщин в мире, – думал Пьер – представляется людям верхом ума и утонченности, и перед ней преклоняются. Наполеон Бонапарт был презираем всеми до тех пор, пока он был велик, и с тех пор как он стал жалким комедиантом – император Франц добивается предложить ему свою дочь в незаконные супруги. Испанцы воссылают мольбы Богу через католическое духовенство в благодарность за то, что они победили 14 го июня французов, а французы воссылают мольбы через то же католическое духовенство о том, что они 14 го июня победили испанцев. Братья мои масоны клянутся кровью в том, что они всем готовы жертвовать для ближнего, а не платят по одному рублю на сборы бедных и интригуют Астрея против Ищущих манны, и хлопочут о настоящем Шотландском ковре и об акте, смысла которого не знает и тот, кто писал его, и которого никому не нужно. Все мы исповедуем христианский закон прощения обид и любви к ближнему – закон, вследствие которого мы воздвигли в Москве сорок сороков церквей, а вчера засекли кнутом бежавшего человека, и служитель того же самого закона любви и прощения, священник, давал целовать солдату крест перед казнью». Так думал Пьер, и эта вся, общая, всеми признаваемая ложь, как он ни привык к ней, как будто что то новое, всякий раз изумляла его. – «Я понимаю эту ложь и путаницу, думал он, – но как мне рассказать им всё, что я понимаю? Я пробовал и всегда находил, что и они в глубине души понимают то же, что и я, но стараются только не видеть ее . Стало быть так надо! Но мне то, мне куда деваться?» думал Пьер. Он испытывал несчастную способность многих, особенно русских людей, – способность видеть и верить в возможность добра и правды, и слишком ясно видеть зло и ложь жизни, для того чтобы быть в силах принимать в ней серьезное участие. Всякая область труда в глазах его соединялась со злом и обманом. Чем он ни пробовал быть, за что он ни брался – зло и ложь отталкивали его и загораживали ему все пути деятельности. А между тем надо было жить, надо было быть заняту. Слишком страшно было быть под гнетом этих неразрешимых вопросов жизни, и он отдавался первым увлечениям, чтобы только забыть их. Он ездил во всевозможные общества, много пил, покупал картины и строил, а главное читал.
Он читал и читал всё, что попадалось под руку, и читал так что, приехав домой, когда лакеи еще раздевали его, он, уже взяв книгу, читал – и от чтения переходил ко сну, и от сна к болтовне в гостиных и клубе, от болтовни к кутежу и женщинам, от кутежа опять к болтовне, чтению и вину. Пить вино для него становилось всё больше и больше физической и вместе нравственной потребностью. Несмотря на то, что доктора говорили ему, что с его корпуленцией, вино для него опасно, он очень много пил. Ему становилось вполне хорошо только тогда, когда он, сам не замечая как, опрокинув в свой большой рот несколько стаканов вина, испытывал приятную теплоту в теле, нежность ко всем своим ближним и готовность ума поверхностно отзываться на всякую мысль, не углубляясь в сущность ее. Только выпив бутылку и две вина, он смутно сознавал, что тот запутанный, страшный узел жизни, который ужасал его прежде, не так страшен, как ему казалось. С шумом в голове, болтая, слушая разговоры или читая после обеда и ужина, он беспрестанно видел этот узел, какой нибудь стороной его. Но только под влиянием вина он говорил себе: «Это ничего. Это я распутаю – вот у меня и готово объяснение. Но теперь некогда, – я после обдумаю всё это!» Но это после никогда не приходило.
Натощак, поутру, все прежние вопросы представлялись столь же неразрешимыми и страшными, и Пьер торопливо хватался за книгу и радовался, когда кто нибудь приходил к нему.
Иногда Пьер вспоминал о слышанном им рассказе о том, как на войне солдаты, находясь под выстрелами в прикрытии, когда им делать нечего, старательно изыскивают себе занятие, для того чтобы легче переносить опасность. И Пьеру все люди представлялись такими солдатами, спасающимися от жизни: кто честолюбием, кто картами, кто писанием законов, кто женщинами, кто игрушками, кто лошадьми, кто политикой, кто охотой, кто вином, кто государственными делами. «Нет ни ничтожного, ни важного, всё равно: только бы спастись от нее как умею»! думал Пьер. – «Только бы не видать ее , эту страшную ее ».


В начале зимы, князь Николай Андреич Болконский с дочерью приехали в Москву. По своему прошедшему, по своему уму и оригинальности, в особенности по ослаблению на ту пору восторга к царствованию императора Александра, и по тому анти французскому и патриотическому направлению, которое царствовало в то время в Москве, князь Николай Андреич сделался тотчас же предметом особенной почтительности москвичей и центром московской оппозиции правительству.
Князь очень постарел в этот год. В нем появились резкие признаки старости: неожиданные засыпанья, забывчивость ближайших по времени событий и памятливость к давнишним, и детское тщеславие, с которым он принимал роль главы московской оппозиции. Несмотря на то, когда старик, особенно по вечерам, выходил к чаю в своей шубке и пудренном парике, и начинал, затронутый кем нибудь, свои отрывистые рассказы о прошедшем, или еще более отрывистые и резкие суждения о настоящем, он возбуждал во всех своих гостях одинаковое чувство почтительного уважения. Для посетителей весь этот старинный дом с огромными трюмо, дореволюционной мебелью, этими лакеями в пудре, и сам прошлого века крутой и умный старик с его кроткою дочерью и хорошенькой француженкой, которые благоговели перед ним, – представлял величественно приятное зрелище. Но посетители не думали о том, что кроме этих двух трех часов, во время которых они видели хозяев, было еще 22 часа в сутки, во время которых шла тайная внутренняя жизнь дома.