Копец, Иосиф

Иосиф Копец (польск. Józef Kopeć; 1758—1827) — литвинский шляхтич, военный деятель Великого княжества Литовского, генерал, этнограф, исследователь Камчатки, автор исторических записок. Около 1774 поступил на службу в армию. С 1778 — во 2 бригаде кавалерии народного войска Великого княжества Литовского . Служил сначала под начальством Георгия Коллонтая.

В чине поручика командовал кавалерийским эскадроном в ходе русско-польской войны (1792) г. Участник битвы под Дубенкой.

После победы сторонников Тарговицкой конфедерации, поддержанных российскими и прусскими войсками, которая привела к упразднению Конституции 3 мая 1791 г. и отмене всех польских реформ, принятых Четырехлетним соймом 1788—1792 гг. Копец вместе со своим подразделением принес присягу на верность российской императрице Екатерине II и поступил на службу в русскую армию в чине майора.

После начала восстания Костюшко в 1794 году, Копец вместе со своим и несколькими другими эскадронами, перешел на сторону повстанцев, оставил позиции и ушел из под Киева, чтобы присоединиться к войскам Т.Костюшко. Вслед за ним тысячи других литвинов и поляков, состоявших на царской службе, последовали за ним. За этот поступок он был произведен в ранг вице-бригадира (что ныне соответствует чину полковника).

В 1794 отличился при обороне Варшавы. Принимал участие в битве под Мацеёвицами, во время которой был ранен и взят в плен, а затем сослан сначала в Иркутск, а затем на Камчатку. В течение двух лет ссылки занимался коллекционированием и исследованием культур народов крайнего Севера.

Указом Павла I от 29 ноября 1796 Копец был освобожден из ссылки с запретом проживания в крупных городах империи.

После освобождения вернулся в Польшу, поселился в Пулавах у семейства Чарторыских, затем у Радзивиллов в Несвиже, а впоследствии переехал на Волынь в Порыцк, теперь Павловку к Т. Чацкому. Окончательно осел в в родовом имении Лушнев, завел семью, посвятив себя ведением хозяйства, писал статьи в различные газеты, занимался общественной деятельностью, вступил в местную масонскую ложу.

В 1817 император Александр I присвоил ему чин генерала от кавалерии. Умер Копец в своем имении в 1827 году и был похоронен на местном кладбище.

Оставшиеся после него рукописи издал С. Рачиньский под заглавием: «Dziennik podróży Józefa Kopcia przez całą wzdłuż Azyę lądem do portu Ochocka etc.» (Бреславль, 1837; дополнен. Берл., 1863—1868).

Литература

• [dlib.rsl.ru/viewer/01003924229#?page=173 Копец (Иосиф)] // Новый энциклопедический словарь / Ред. К. К. Арсеньев. — СПб.: Ф. А. Брокгауз, И. А. Ефрон, 1895. — Т. 16. — С. 166.

К:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан)

Отрывок, характеризующий Копец, Иосиф

В то же мгновение, как он сделал это, все оживление Ростова вдруг исчезло. Офицер упал не столько от удара саблей, который только слегка разрезал ему руку выше локтя, сколько от толчка лошади и от страха. Ростов, сдержав лошадь, отыскивал глазами своего врага, чтобы увидать, кого он победил. Драгунский французский офицер одной ногой прыгал на земле, другой зацепился в стремени. Он, испуганно щурясь, как будто ожидая всякую секунду нового удара, сморщившись, с выражением ужаса взглянул снизу вверх на Ростова. Лицо его, бледное и забрызганное грязью, белокурое, молодое, с дырочкой на подбородке и светлыми голубыми глазами, было самое не для поля сражения, не вражеское лицо, а самое простое комнатное лицо. Еще прежде, чем Ростов решил, что он с ним будет делать, офицер закричал: «Je me rends!» [Сдаюсь!] Он, торопясь, хотел и не мог выпутать из стремени ногу и, не спуская испуганных голубых глаз, смотрел на Ростова. Подскочившие гусары выпростали ему ногу и посадили его на седло. Гусары с разных сторон возились с драгунами: один был ранен, но, с лицом в крови, не давал своей лошади; другой, обняв гусара, сидел на крупе его лошади; третий взлеаал, поддерживаемый гусаром, на его лошадь. Впереди бежала, стреляя, французская пехота. Гусары торопливо поскакали назад с своими пленными. Ростов скакал назад с другими, испытывая какое то неприятное чувство, сжимавшее ему сердце. Что то неясное, запутанное, чего он никак не мог объяснить себе, открылось ему взятием в плен этого офицера и тем ударом, который он нанес ему.
Граф Остерман Толстой встретил возвращавшихся гусар, подозвал Ростова, благодарил его и сказал, что он представит государю о его молодецком поступке и будет просить для него Георгиевский крест. Когда Ростова потребовали к графу Остерману, он, вспомнив о том, что атака его была начата без приказанья, был вполне убежден, что начальник требует его для того, чтобы наказать его за самовольный поступок. Поэтому лестные слова Остермана и обещание награды должны бы были тем радостнее поразить Ростова; но все то же неприятное, неясное чувство нравственно тошнило ему. «Да что бишь меня мучает? – спросил он себя, отъезжая от генерала. – Ильин? Нет, он цел. Осрамился я чем нибудь? Нет. Все не то! – Что то другое мучило его, как раскаяние. – Да, да, этот французский офицер с дырочкой. И я хорошо помню, как рука моя остановилась, когда я поднял ее».
Ростов увидал отвозимых пленных и поскакал за ними, чтобы посмотреть своего француза с дырочкой на подбородке. Он в своем странном мундире сидел на заводной гусарской лошади и беспокойно оглядывался вокруг себя. Рана его на руке была почти не рана. Он притворно улыбнулся Ростову и помахал ему рукой, в виде приветствия. Ростову все так же было неловко и чего то совестно.
Весь этот и следующий день друзья и товарищи Ростова замечали, что он не скучен, не сердит, но молчалив, задумчив и сосредоточен. Он неохотно пил, старался оставаться один и о чем то все думал.
Ростов все думал об этом своем блестящем подвиге, который, к удивлению его, приобрел ему Георгиевский крест и даже сделал ему репутацию храбреца, – и никак не мог понять чего то. «Так и они еще больше нашего боятся! – думал он. – Так только то и есть всего, то, что называется геройством? И разве я это делал для отечества? И в чем он виноват с своей дырочкой и голубыми глазами? А как он испугался! Он думал, что я убью его. За что ж мне убивать его? У меня рука дрогнула. А мне дали Георгиевский крест. Ничего, ничего не понимаю!»