Коппелия

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Коппелия
Coppélia

Джозефина Бозаччи в партии Сванильды
Композитор

Лео Делиб

Автор либретто

Ш. Нюитер (Charles Nuitter)
А. Сен-Леон

Источник сюжета

новелла Э. Гофмана «Песочный человек»

Хореограф

Артюр Сен-Леон

Последующие редакции

Мариус Петипа, Александр Горский

Количество действий

3

Год создания

1870

Первая постановка

25 мая 1870

Место первой постановки

Гранд-Опера

«Коппелия» (полное название «Коппелия, или Красавица с голубыми глазами», фр. Coppélia) — комический балет французского композитора Лео Делиба. Либретто написано по новелле Э. Гофмана «Песочный человек» Ш. Нюитером (Charles Nuitter) и балетмейстером спектакля А. Сен-Леоном). Премьера балета состоялась в Парижской Опере («Гранд-Опера») 25 мая 1870, в присутствии Наполеона III и его супруги, императрицы Евгении. Первыми исполнителями были: Сванильда — Джозефина Бозаччи или Боцакки (Giuseppina Bozzacchi), Франц — Э. Фиокр (травести), Коппелиус — Доти; художники Ш. Камбон, Э. Деплетен, Лавастр (декорации), П. Лормье (костюмы). Балет пользуется большой популярностью, его постоянно ставят многие театры мира.





Общая характеристика

Балет входит в избранный круг классических балетов, которые постоянно присутствуют в репертуаре балетных трупп. Вместе с тем, он занимает в этом элитном круге особое место. Комический характер, не отягощенный излишним психологизмом, большое число пантомимных мизансцен, разнохарактерные танцы делает его привлекательным для выпускных и учебных спектаклей хореографических школ, позволяя показать возможности выпускников, а также в качестве премьерного спектакля для молодых, создаваемых коллективов.

Балет появился в тот период, когда европейское искусство балета переживало кризисные явления. В обществе преобладал взгляд на балет как на искусство развлекательное, не способное к решению значимых творческих задач. Балет «Коппелия» был первым шагом на пути преодоления этой ситуации и создания симфонического балета, процесса завершившегося созданием балетов П. И. Чайковского. Балет, созданный выдающимся французским композитором, учеником Адольфа Адана, продолжает лучшие традиции романтического балета. Вместе с тем в пластичной, гармоничной, пронизанной ритмами вальса музыке этого балета развиваются симфонические элементы, большое значение приобретают описательные моменты и жанровый колорит, повышается реалистически-психологическая выразительность индивидуальности образов. Используя опыт создания оперетт, Делиб вводил в балет жанровые зарисовки персонажей. Балетная музыка Делиба высоко ценилась П. И. Чайковским и А. К. Глазуновым, которым были близки его творческие принципы, в первую очередь симфонизация балета.

Постановка этого балета считается наиболее удачной из работ французского балетмейстера Сен-Леона; это была последняя в его жизни работа и последовала после его 10-летнего пребывания в России в должности главного императорского балетмейстера; однако, работая в России, он постоянно продолжал ставить новые балеты и в Париже, куда он часто наведывался из России. В прошлом виртуозный танцовщик, Сен-Леон работал много и плодотворно, на русской сцене он поставил, в частности, «Конька-Горбунка» Цезаря Пуни по сказке П. П. Ершова и «Золотую рыбку» Людвига Минкуса по А. С. Пушкину. Стремясь к повышению зрелищного разнообразия балетов Сен-Леон развивал жанр характерного танца, стилизуя для балетной сцены национальные танцы.

Балет «Коппелия, или Девушка с эмалевыми глазами», последний французский балет романтического направления, признается мировой балетной критикой как вершина всего творчества Артура Сен-Леона[1][2].

Став последним французским романтическим балетом, это произведение великолепным образом замыкает жанр балетного романтизма, начатый балетом «Жизель». По словам Дж. Баланчина, тогда как «Жизель» признана величайшей трагедией в истории балета, то «Коппелия» — величайшая из хореографических комедий[2]. Таким образом, стиль романтизма во французском балете был начат трагедий и окончен комедией.

Спустя четыре месяца после успешной премьеры балета «Коппелия» Артюр Сен-Леон неожиданно скончался в возрасте 49 лет.

Содержание балета

Основная сюжетная линия балета даёт достаточный простор для создания альтернативных сценариев, чем и пользовались большинство постановщиков. Здесь приведен краткий пересказ сценария по версии, поставленной Петипа и Чеккети и восстановленной Сергеем Вихаревым в Новосибирске и Большом театре. Некоторые другие версии можно найти по ссылкам:

  • [www.operanovosibirsk.ru/afisha/copelia.php вариант Петипа и Чеккетти, реализованный Сергеем Вихаревым]
  • [www.russkoekino.ru/theatre/ballet-0042.shtml аналогичный вариант, изложенный на сайте Русское кино]
  • [www.classicalballet.ru/ballets/coppelia/libretto/ вариант Наталии Касаткиной и Владимира Василёва]
  • [www.kremlin-gkd.ru/ru/repertuar/coppelia.htm вариант Андрея Петрова]

Первый акт

Действие немецкой сказки Гофмана переносится в Галицию, что позволяет включить в балет венгерские и польские танцы. Сцена изображает площадь маленького городка. В окне одного из домов, принадлежащего профессору Коппелиусу, можно наблюдать его дочь Коппелию, прекрасную и загадочную уже тем, что она никогда не бывает на улице и не общается ни с кем в городе. Некоторые юноши в городе пытались подавать ей знаки, но она не отвечает на них. На сцене появляется главная героиня балета, местная девушка Сванильда, которая обручена с Францем, но подозревает, что её жених, как и многие молодые люди городка неравнодушен к Коппелии.

Через некоторое время на площади появляется Франц, сначала он направляется к дому Сванильды, но потом, думая, что его не видят, кланяется Коппелии, та отвечает на его поклон. За этим наблюдает из своего окна Коппелиус и Сванильда из своего укрытия. Она выбегает и гонится за бабочкой. Франц ловит бабочку и прикалывает её к своей шляпе. Сванильда возмущена его жестокостью и порывает с ним.

На площади появляется толпа людей и бургомистр. Он объявляет о предстоящем празднике по поводу получения нового колокола. Он спрашивает Сванильду, не устроить ли заодно и свадьбу с Францем. В танце с соломинкой она показывает, что у неё с Францем всё кончено.

Ночью площадь городка пустеет. Коппелиус выходит из дома в соседний кабачок. Его окружает толпа молодёжи, предлагая присоединиться к ним. Он вырывается и уходит, но при этом теряет ключ от дома. Толпа девушек находит ключ. Они уговаривают Сванильду проникнуть в дом Коппелиуса.

Появляется Франц, не зная что девушки в доме, он приставляет лестницу и пытается залезть через окно. В это время возвращается Коппелиус, который видит Франца, пытающегося залезть в дом.

Второй акт

Действие второго акта происходит в ночной мастерской Коппелиуса, полной книг, инструментов, кукол-автоматов. Девушки, осматривающие мастерскую, замечают Коппелию и понимают, что это кукла. Девушки, разыгравшись, нажимают на пружины, и куклы начинают двигаться. Сванильда переодевается в платье Коппелии. Появляется Коппелиус, который прогоняет девушек. Он осматривает куклу, которая кажется целой. В это время через окно влезает Франц. Он направляется к Коппелии, но его хватает старик. Франц говорит ему о своей любви к Коппелии. Тогда у Коппелиуса возникает замысел оживить куклу. Он опаивает Франца вином со снотворным.

С помощью магии он хочет передать жизненные силы Франца. Кажется, это удается — кукла постепенно оживает, танцует испанский танец и жигу. Она двигается всё быстрее, начинает ронять инструменты, хочет проколоть Франца шпагой. С большим трудом Коппелиус усадил куклу на место. Старик хочет отдохнуть. Франц просыпается и с появившейся из-за занавески Сванильдой покидают дом. Коппелиус понимает, что его провели и роль куклы играла Сванильда.

Третий акт

Городской праздник освящения колокола. Франц и Сванильда помирились. Появляется Коппелиус, который требует компенсации за учиненный в мастерской разгром. Сванильда хотела отдать ему своё приданое, но деньги дает бургомистр. Начинается праздник с аллегорическими танцами.

Музыка

Акт I Акт II Акт III

1 Prelude et Mazurka
2 Valse Lente
3 Scène
4 Mazurka
5 Scène
6 Ballade de L’Epi
7 Thème Slave Varie
8 Czardas
9 Finale

10 Entr’acte et Valse
11 Scène
12 Scène
13 Musique des Automates
14 Scène
15 Chanson a Boire et Scène
16 Scene et Valse de la Poupeé
17 Scène
18 Bolero
19 Gigue
20 Scène
21 Marche de la Cloche

22 Introduction
23 Valse des Heures
24 L’Aurore
25 La Priere
26 Le Trevail
27 L’Hymne
28 Le Discorde et la Guerre
29 La Paix
30 Danse de Fete
31 Galop Finale

Некоторые постановки

В России и СССР

Постановки в театрах оперы и балета других городов:

В странах Балтии

  • 4 декабря 1925 — первый балет на литовской национальной сцене — Литовский театр оперы и балета (Каунас), балетмейстер П. Петров
  • 1922 — первая полная постановка ещё полупрофессиональной балетной труппы театра «Эстония», осуществленная В. Кригер, которая гастролировала в Эстонии.
  • 2002 — национальная опера «Эстония», постановка Мауро Бигонзетти, трагическая трактовка сюжета.
  • 4 марта 2010 — первый балет вновь созданного Эстонского национального балета на сцене Национальной оперы «Эстония» в постановке английского хореографа Рональда Хайнда.
  • 23 января 2009 — Национальная опера Латвии, постановщик балета — директор латвийского балета Айварс Лейманис, художник Инара Гауя. В ролях Сванильды — три состава: Элза Леймане, Байба Кокина и Сабине Гуравска, Франца — Раймонд Мартынов, Артур Соколов и Зигмар Кирилко.

В других странах

  • 29 ноября 1871 — Théâtre de la Monnaie (Брюссель), балетмейстер Иозеф Хансен (или Гансен) (Joseph Hansen) по Сен-Леону. Он же поставит балет в московском Большом театре
  • 1877 — Будапешт, балетмейстер Кампилли
  • 1884 — Венгерский оперный театр, Будапешт, балетмейстер Кампилли.
  • 8 ноября 1884 — Одноактная версия поставленная Бертраном (Bertrand) по Сен-Леону, Эмпайр Тиэтр, Лондон. Сванильда — А. Холт, Коппелиус — В. Уорд.
  • 11 марта 1887 — Метрополитен-опера, Нью-Йорк
  • 26 января 1896 — Ла Скала (Милан), балетмейстер Джорджио Сараччо (Giorgio Saracco),
  • 27 декабря 1896 — Датский королевский балет (Копенгаген), балетмейстеры Г. Глазерман и Ханс Бек, Сванильда — В. Борксениус, Франц — Бек.
  • 21 ноября 1896 — Придворный театр Мюнхена, балетмейстер Александр Жене, Сванильда Аделин Жене (Genee)
  • 14 мая 1906 — восстановление постановки в Эмпайр Тиэтр, Лондон
  • 1912 — Венгерский оперный театр, Будапешт, балетмейстер Н. Гуэрра.
  • 1928 — Софийская народная опера, балетмейстер А. Петров
  • 1929 — в Австралии созданна труппа «Первый австралийский балет» под руководством М. Бурлакова и Л. Лайтфута, дававшие представления на сцене «Савой театре» в Сиднее, «Коппелия» один из первых спектаклей
  • 21 марта 1933 — труппа «Вик Уэллс балле» на сцене «Сэдлерс-Уэллс», Лондон, в 2 актах, балетмейстер Н. Г. Сергеев по Петипа и Чеккетти; Сванильда — Л. В. Лопухова (позднее Нинетт де Валуа), Франц — С. Джадсон, Коппелиус — X. Бриге.
  • 1936 — труппа «Балле рюс де Монте-Карло», балетмейстер Н. Зверев, художник М. В. Добужинский; Сванильда — В. Немчинова.
  • 22 октября 1942 — Симон Семёнов по Сен-Леону, Балет-тиэтр, Нью-Йорк
  • 1942 — в Японии создана труппа «Кайтани барэдан», под руководством Кайтани Яоко, «Коппелия» — один из первых спектаклей
  • 1948 — Парлич, Дмитрий (Рагlic), Белград
  • 1951 — Пино и Пиа Млакар (Mlakar) — в Любляне
  • 1951 — в Канаде (Торонто) создана труппа «Национальный балет Канады» под руководством Селии Франка (Franca), «Коппелия» — один из первых спектаклей
  • 1953 — Венгрия, балетмейстер Д. Харангозо,
  • 1956 — Государственная опера, Берлин, балетмейстер Л. Грубер.
  • 31 августа 1956 — «Лондон Фестивал Балет» (London Festival Ballet), Лондон Гарольд Ландер (Harold Lander) по Глаземану (Glasemann) и Бек (Beck) Сванильда — Б. Райт, Франц — Дж. Гилпин.
  • 1961 — Милан, балетмейстер А. Д. Данилова
  • 1962 — Чили, Сантьяго, труппа О. Чинтолези «Балет современного искусства»
  • 24 декабря 1968 — American Ballet Theatre, Brooklyn Academy, Нью-Йорк, балетмейстер Энрико Мартинес (Enrique Martinez),
  • 1973 — Paris Opéra Ballet, восстановление Пьером Лакоттом оригинальной постановки Сен-Леона
  • Июль 1974 — «Нью-Йорк Сити балет» (New York City Ballet, Saratoga Springs) постановка Джорджа Баланчина с участием Александры Даниловой по хореографии Петипа и Чеккетти. Сохранив хореографию Петипа во 2 акте, Баланчин создал новую хореографию для 3 акта и для мазурки, чардаша и вариации Франца из первого акта. В ролях: Сванильда — Патриция МакБридж (Patricia McBride); Франц — Хельги Томассон (Helgi Tomasson), Коппелиус — Шон О’Брайен (Shaun O’Brian)
  • 18 сентября 1975 — Балет Марселя, балетсейстер Роланд Петит (Petit).
  • Апрель 2001 г. — Paris Opera Хореография: Альберт Авелин и Пьер Лакотт. В ролях: Сванильда-Чарлин Гайзерданнер, Франц-Матье Ганьо, Коппелиус -Пьер Лакотт
  • 1 мая 2004 — оперный театр в Хемниц новая постановка Торстена Хендлера (Thorsten Händler). Действие перенесено в школу начала XX века.
  • 19 ноября 2005 — Государственный театр Карсруе, английский хореограф Peter Wright ориентировался на редакцию Мариуса Петипа и Энрико Чеккетти. Музыка: Баденская государственная капелла Карлсруэ.
  • 29 января 2006 Венская государственная опера хореография Дьюла Харангозо воспроизведена его сыном Дьюла Харангозо младшим. Сванильда — Полина Семёнова, Франц — Томаш Tamás Solymosi -Коппелиус — Лукас Гаудермарк (Lukas Gaudernak), Коппелия — Шоко Накамура (Shoko Nakamura)

Исполнители партий в балете

Сванильда

Коппелия

Франц

Коппелиус

В астрономии

В честь балета «Коппелия» назван астероид (815) Коппелия (англ.)русск., открытый в 1916 году

Напишите отзыв о статье "Коппелия"

Ссылки

  1. ↑ [www.krugosvet.ru/enc/kultura_i_obrazovanie/teatr_i_kino/SEN-LEON_ARTYUR.html Онлайн Энциклопедия Кругосвет. СЕН-ЛЕОН, АРТЮР]
  2. ↑ 1 2 [www.dzd.ee/?id=236661 Как оживить девушку с эмалевыми глазами]
  3. ↑ [www.ballet-enc.ru/html/k/koppeli8.html Коппелия в Энциклопедии балета, СЭ, 1981]
  4. ↑ [www.kremlin-gkd.ru/ru/repertuar/coppelia.htm КОППЕЛИЯ]
  5. ↑ www.operanovosibirsk.ru/afisha/copelia.php

Источники

  • Театральная энциклопедия в 6 т. Гл. ред. П. А. Марков. — М.: Советская энциклопедия
  • Русский балет. Энциклопедия. Большая Российская Энциклопедия, 1997 ISBN 5-85270-162-9, 9785852701626

Отрывок, характеризующий Коппелия

– Capitaine Ramball du treizieme leger, decore pour l'affaire du Sept, [Капитан Рамбаль, тринадцатого легкого полка, кавалер Почетного легиона за дело седьмого сентября,] – отрекомендовался он с самодовольной, неудержимой улыбкой, которая морщила его губы под усами. – Voudrez vous bien me dire a present, a qui' j'ai l'honneur de parler aussi agreablement au lieu de rester a l'ambulance avec la balle de ce fou dans le corps. [Будете ли вы так добры сказать мне теперь, с кем я имею честь разговаривать так приятно, вместо того, чтобы быть на перевязочном пункте с пулей этого сумасшедшего в теле?]
Пьер отвечал, что не может сказать своего имени, и, покраснев, начал было, пытаясь выдумать имя, говорить о причинах, по которым он не может сказать этого, но француз поспешно перебил его.
– De grace, – сказал он. – Je comprends vos raisons, vous etes officier… officier superieur, peut etre. Vous avez porte les armes contre nous. Ce n'est pas mon affaire. Je vous dois la vie. Cela me suffit. Je suis tout a vous. Vous etes gentilhomme? [Полноте, пожалуйста. Я понимаю вас, вы офицер… штаб офицер, может быть. Вы служили против нас. Это не мое дело. Я обязан вам жизнью. Мне этого довольно, и я весь ваш. Вы дворянин?] – прибавил он с оттенком вопроса. Пьер наклонил голову. – Votre nom de bapteme, s'il vous plait? Je ne demande pas davantage. Monsieur Pierre, dites vous… Parfait. C'est tout ce que je desire savoir. [Ваше имя? я больше ничего не спрашиваю. Господин Пьер, вы сказали? Прекрасно. Это все, что мне нужно.]
Когда принесены были жареная баранина, яичница, самовар, водка и вино из русского погреба, которое с собой привезли французы, Рамбаль попросил Пьера принять участие в этом обеде и тотчас сам, жадно и быстро, как здоровый и голодный человек, принялся есть, быстро пережевывая своими сильными зубами, беспрестанно причмокивая и приговаривая excellent, exquis! [чудесно, превосходно!] Лицо его раскраснелось и покрылось потом. Пьер был голоден и с удовольствием принял участие в обеде. Морель, денщик, принес кастрюлю с теплой водой и поставил в нее бутылку красного вина. Кроме того, он принес бутылку с квасом, которую он для пробы взял в кухне. Напиток этот был уже известен французам и получил название. Они называли квас limonade de cochon (свиной лимонад), и Морель хвалил этот limonade de cochon, который он нашел в кухне. Но так как у капитана было вино, добытое при переходе через Москву, то он предоставил квас Морелю и взялся за бутылку бордо. Он завернул бутылку по горлышко в салфетку и налил себе и Пьеру вина. Утоленный голод и вино еще более оживили капитана, и он не переставая разговаривал во время обеда.
– Oui, mon cher monsieur Pierre, je vous dois une fiere chandelle de m'avoir sauve… de cet enrage… J'en ai assez, voyez vous, de balles dans le corps. En voila une (on показал на бок) a Wagram et de deux a Smolensk, – он показал шрам, который был на щеке. – Et cette jambe, comme vous voyez, qui ne veut pas marcher. C'est a la grande bataille du 7 a la Moskowa que j'ai recu ca. Sacre dieu, c'etait beau. Il fallait voir ca, c'etait un deluge de feu. Vous nous avez taille une rude besogne; vous pouvez vous en vanter, nom d'un petit bonhomme. Et, ma parole, malgre l'atoux que j'y ai gagne, je serais pret a recommencer. Je plains ceux qui n'ont pas vu ca. [Да, мой любезный господин Пьер, я обязан поставить за вас добрую свечку за то, что вы спасли меня от этого бешеного. С меня, видите ли, довольно тех пуль, которые у меня в теле. Вот одна под Ваграмом, другая под Смоленском. А эта нога, вы видите, которая не хочет двигаться. Это при большом сражении 7 го под Москвою. О! это было чудесно! Надо было видеть, это был потоп огня. Задали вы нам трудную работу, можете похвалиться. И ей богу, несмотря на этот козырь (он указал на крест), я был бы готов начать все снова. Жалею тех, которые не видали этого.]
– J'y ai ete, [Я был там,] – сказал Пьер.
– Bah, vraiment! Eh bien, tant mieux, – сказал француз. – Vous etes de fiers ennemis, tout de meme. La grande redoute a ete tenace, nom d'une pipe. Et vous nous l'avez fait cranement payer. J'y suis alle trois fois, tel que vous me voyez. Trois fois nous etions sur les canons et trois fois on nous a culbute et comme des capucins de cartes. Oh!! c'etait beau, monsieur Pierre. Vos grenadiers ont ete superbes, tonnerre de Dieu. Je les ai vu six fois de suite serrer les rangs, et marcher comme a une revue. Les beaux hommes! Notre roi de Naples, qui s'y connait a crie: bravo! Ah, ah! soldat comme nous autres! – сказал он, улыбаясь, поело минутного молчания. – Tant mieux, tant mieux, monsieur Pierre. Terribles en bataille… galants… – он подмигнул с улыбкой, – avec les belles, voila les Francais, monsieur Pierre, n'est ce pas? [Ба, в самом деле? Тем лучше. Вы лихие враги, надо признаться. Хорошо держался большой редут, черт возьми. И дорого же вы заставили нас поплатиться. Я там три раза был, как вы меня видите. Три раза мы были на пушках, три раза нас опрокидывали, как карточных солдатиков. Ваши гренадеры были великолепны, ей богу. Я видел, как их ряды шесть раз смыкались и как они выступали точно на парад. Чудный народ! Наш Неаполитанский король, который в этих делах собаку съел, кричал им: браво! – Га, га, так вы наш брат солдат! – Тем лучше, тем лучше, господин Пьер. Страшны в сражениях, любезны с красавицами, вот французы, господин Пьер. Не правда ли?]
До такой степени капитан был наивно и добродушно весел, и целен, и доволен собой, что Пьер чуть чуть сам не подмигнул, весело глядя на него. Вероятно, слово «galant» навело капитана на мысль о положении Москвы.
– A propos, dites, donc, est ce vrai que toutes les femmes ont quitte Moscou? Une drole d'idee! Qu'avaient elles a craindre? [Кстати, скажите, пожалуйста, правда ли, что все женщины уехали из Москвы? Странная мысль, чего они боялись?]
– Est ce que les dames francaises ne quitteraient pas Paris si les Russes y entraient? [Разве французские дамы не уехали бы из Парижа, если бы русские вошли в него?] – сказал Пьер.
– Ah, ah, ah!.. – Француз весело, сангвинически расхохотался, трепля по плечу Пьера. – Ah! elle est forte celle la, – проговорил он. – Paris? Mais Paris Paris… [Ха, ха, ха!.. А вот сказал штуку. Париж?.. Но Париж… Париж…]
– Paris la capitale du monde… [Париж – столица мира…] – сказал Пьер, доканчивая его речь.
Капитан посмотрел на Пьера. Он имел привычку в середине разговора остановиться и поглядеть пристально смеющимися, ласковыми глазами.
– Eh bien, si vous ne m'aviez pas dit que vous etes Russe, j'aurai parie que vous etes Parisien. Vous avez ce je ne sais, quoi, ce… [Ну, если б вы мне не сказали, что вы русский, я бы побился об заклад, что вы парижанин. В вас что то есть, эта…] – и, сказав этот комплимент, он опять молча посмотрел.
– J'ai ete a Paris, j'y ai passe des annees, [Я был в Париже, я провел там целые годы,] – сказал Пьер.
– Oh ca se voit bien. Paris!.. Un homme qui ne connait pas Paris, est un sauvage. Un Parisien, ca se sent a deux lieux. Paris, s'est Talma, la Duschenois, Potier, la Sorbonne, les boulevards, – и заметив, что заключение слабее предыдущего, он поспешно прибавил: – Il n'y a qu'un Paris au monde. Vous avez ete a Paris et vous etes reste Busse. Eh bien, je ne vous en estime pas moins. [О, это видно. Париж!.. Человек, который не знает Парижа, – дикарь. Парижанина узнаешь за две мили. Париж – это Тальма, Дюшенуа, Потье, Сорбонна, бульвары… Во всем мире один Париж. Вы были в Париже и остались русским. Ну что же, я вас за то не менее уважаю.]
Под влиянием выпитого вина и после дней, проведенных в уединении с своими мрачными мыслями, Пьер испытывал невольное удовольствие в разговоре с этим веселым и добродушным человеком.
– Pour en revenir a vos dames, on les dit bien belles. Quelle fichue idee d'aller s'enterrer dans les steppes, quand l'armee francaise est a Moscou. Quelle chance elles ont manque celles la. Vos moujiks c'est autre chose, mais voua autres gens civilises vous devriez nous connaitre mieux que ca. Nous avons pris Vienne, Berlin, Madrid, Naples, Rome, Varsovie, toutes les capitales du monde… On nous craint, mais on nous aime. Nous sommes bons a connaitre. Et puis l'Empereur! [Но воротимся к вашим дамам: говорят, что они очень красивы. Что за дурацкая мысль поехать зарыться в степи, когда французская армия в Москве! Они пропустили чудесный случай. Ваши мужики, я понимаю, но вы – люди образованные – должны бы были знать нас лучше этого. Мы брали Вену, Берлин, Мадрид, Неаполь, Рим, Варшаву, все столицы мира. Нас боятся, но нас любят. Не вредно знать нас поближе. И потом император…] – начал он, но Пьер перебил его.
– L'Empereur, – повторил Пьер, и лицо его вдруг привяло грустное и сконфуженное выражение. – Est ce que l'Empereur?.. [Император… Что император?..]
– L'Empereur? C'est la generosite, la clemence, la justice, l'ordre, le genie, voila l'Empereur! C'est moi, Ram ball, qui vous le dit. Tel que vous me voyez, j'etais son ennemi il y a encore huit ans. Mon pere a ete comte emigre… Mais il m'a vaincu, cet homme. Il m'a empoigne. Je n'ai pas pu resister au spectacle de grandeur et de gloire dont il couvrait la France. Quand j'ai compris ce qu'il voulait, quand j'ai vu qu'il nous faisait une litiere de lauriers, voyez vous, je me suis dit: voila un souverain, et je me suis donne a lui. Eh voila! Oh, oui, mon cher, c'est le plus grand homme des siecles passes et a venir. [Император? Это великодушие, милосердие, справедливость, порядок, гений – вот что такое император! Это я, Рамбаль, говорю вам. Таким, каким вы меня видите, я был его врагом тому назад восемь лет. Мой отец был граф и эмигрант. Но он победил меня, этот человек. Он завладел мною. Я не мог устоять перед зрелищем величия и славы, которым он покрывал Францию. Когда я понял, чего он хотел, когда я увидал, что он готовит для нас ложе лавров, я сказал себе: вот государь, и я отдался ему. И вот! О да, мой милый, это самый великий человек прошедших и будущих веков.]
– Est il a Moscou? [Что, он в Москве?] – замявшись и с преступным лицом сказал Пьер.
Француз посмотрел на преступное лицо Пьера и усмехнулся.
– Non, il fera son entree demain, [Нет, он сделает свой въезд завтра,] – сказал он и продолжал свои рассказы.
Разговор их был прерван криком нескольких голосов у ворот и приходом Мореля, который пришел объявить капитану, что приехали виртембергские гусары и хотят ставить лошадей на тот же двор, на котором стояли лошади капитана. Затруднение происходило преимущественно оттого, что гусары не понимали того, что им говорили.
Капитан велел позвать к себе старшего унтер офицера в строгим голосом спросил у него, к какому полку он принадлежит, кто их начальник и на каком основании он позволяет себе занимать квартиру, которая уже занята. На первые два вопроса немец, плохо понимавший по французски, назвал свой полк и своего начальника; но на последний вопрос он, не поняв его, вставляя ломаные французские слова в немецкую речь, отвечал, что он квартиргер полка и что ему ведено от начальника занимать все дома подряд, Пьер, знавший по немецки, перевел капитану то, что говорил немец, и ответ капитана передал по немецки виртембергскому гусару. Поняв то, что ему говорили, немец сдался и увел своих людей. Капитан вышел на крыльцо, громким голосом отдавая какие то приказания.
Когда он вернулся назад в комнату, Пьер сидел на том же месте, где он сидел прежде, опустив руки на голову. Лицо его выражало страдание. Он действительно страдал в эту минуту. Когда капитан вышел и Пьер остался один, он вдруг опомнился и сознал то положение, в котором находился. Не то, что Москва была взята, и не то, что эти счастливые победители хозяйничали в ней и покровительствовали ему, – как ни тяжело чувствовал это Пьер, не это мучило его в настоящую минуту. Его мучило сознание своей слабости. Несколько стаканов выпитого вина, разговор с этим добродушным человеком уничтожили сосредоточенно мрачное расположение духа, в котором жил Пьер эти последние дни и которое было необходимо для исполнения его намерения. Пистолет, и кинжал, и армяк были готовы, Наполеон въезжал завтра. Пьер точно так же считал полезным и достойным убить злодея; но он чувствовал, что теперь он не сделает этого. Почему? – он не знал, но предчувствовал как будто, что он не исполнит своего намерения. Он боролся против сознания своей слабости, но смутно чувствовал, что ему не одолеть ее, что прежний мрачный строй мыслей о мщенье, убийстве и самопожертвовании разлетелся, как прах, при прикосновении первого человека.
Капитан, слегка прихрамывая и насвистывая что то, вошел в комнату.
Забавлявшая прежде Пьера болтовня француза теперь показалась ему противна. И насвистываемая песенка, и походка, и жест покручиванья усов – все казалось теперь оскорбительным Пьеру.
«Я сейчас уйду, я ни слова больше не скажу с ним», – думал Пьер. Он думал это, а между тем сидел все на том же месте. Какое то странное чувство слабости приковало его к своему месту: он хотел и не мог встать и уйти.
Капитан, напротив, казался очень весел. Он прошелся два раза по комнате. Глаза его блестели, и усы слегка подергивались, как будто он улыбался сам с собой какой то забавной выдумке.
– Charmant, – сказал он вдруг, – le colonel de ces Wurtembourgeois! C'est un Allemand; mais brave garcon, s'il en fut. Mais Allemand. [Прелестно, полковник этих вюртембергцев! Он немец; но славный малый, несмотря на это. Но немец.]
Он сел против Пьера.
– A propos, vous savez donc l'allemand, vous? [Кстати, вы, стало быть, знаете по немецки?]
Пьер смотрел на него молча.
– Comment dites vous asile en allemand? [Как по немецки убежище?]
– Asile? – повторил Пьер. – Asile en allemand – Unterkunft. [Убежище? Убежище – по немецки – Unterkunft.]
– Comment dites vous? [Как вы говорите?] – недоверчиво и быстро переспросил капитан.
– Unterkunft, – повторил Пьер.
– Onterkoff, – сказал капитан и несколько секунд смеющимися глазами смотрел на Пьера. – Les Allemands sont de fieres betes. N'est ce pas, monsieur Pierre? [Экие дурни эти немцы. Не правда ли, мосье Пьер?] – заключил он.
– Eh bien, encore une bouteille de ce Bordeau Moscovite, n'est ce pas? Morel, va nous chauffer encore une pelilo bouteille. Morel! [Ну, еще бутылочку этого московского Бордо, не правда ли? Морель согреет нам еще бутылочку. Морель!] – весело крикнул капитан.
Морель подал свечи и бутылку вина. Капитан посмотрел на Пьера при освещении, и его, видимо, поразило расстроенное лицо его собеседника. Рамбаль с искренним огорчением и участием в лице подошел к Пьеру и нагнулся над ним.
– Eh bien, nous sommes tristes, [Что же это, мы грустны?] – сказал он, трогая Пьера за руку. – Vous aurai je fait de la peine? Non, vrai, avez vous quelque chose contre moi, – переспрашивал он. – Peut etre rapport a la situation? [Может, я огорчил вас? Нет, в самом деле, не имеете ли вы что нибудь против меня? Может быть, касательно положения?]
Пьер ничего не отвечал, но ласково смотрел в глаза французу. Это выражение участия было приятно ему.
– Parole d'honneur, sans parler de ce que je vous dois, j'ai de l'amitie pour vous. Puis je faire quelque chose pour vous? Disposez de moi. C'est a la vie et a la mort. C'est la main sur le c?ur que je vous le dis, [Честное слово, не говоря уже про то, чем я вам обязан, я чувствую к вам дружбу. Не могу ли я сделать для вас что нибудь? Располагайте мною. Это на жизнь и на смерть. Я говорю вам это, кладя руку на сердце,] – сказал он, ударяя себя в грудь.
– Merci, – сказал Пьер. Капитан посмотрел пристально на Пьера так же, как он смотрел, когда узнал, как убежище называлось по немецки, и лицо его вдруг просияло.
– Ah! dans ce cas je bois a notre amitie! [А, в таком случае пью за вашу дружбу!] – весело крикнул он, наливая два стакана вина. Пьер взял налитой стакан и выпил его. Рамбаль выпил свой, пожал еще раз руку Пьера и в задумчиво меланхолической позе облокотился на стол.
– Oui, mon cher ami, voila les caprices de la fortune, – начал он. – Qui m'aurait dit que je serai soldat et capitaine de dragons au service de Bonaparte, comme nous l'appellions jadis. Et cependant me voila a Moscou avec lui. Il faut vous dire, mon cher, – продолжал он грустным я мерным голосом человека, который сбирается рассказывать длинную историю, – que notre nom est l'un des plus anciens de la France. [Да, мой друг, вот колесо фортуны. Кто сказал бы мне, что я буду солдатом и капитаном драгунов на службе у Бонапарта, как мы его, бывало, называли. Однако же вот я в Москве с ним. Надо вам сказать, мой милый… что имя наше одно из самых древних во Франции.]
И с легкой и наивной откровенностью француза капитан рассказал Пьеру историю своих предков, свое детство, отрочество и возмужалость, все свои родственныеимущественные, семейные отношения. «Ma pauvre mere [„Моя бедная мать“.] играла, разумеется, важную роль в этом рассказе.
– Mais tout ca ce n'est que la mise en scene de la vie, le fond c'est l'amour? L'amour! N'est ce pas, monsieur; Pierre? – сказал он, оживляясь. – Encore un verre. [Но все это есть только вступление в жизнь, сущность же ее – это любовь. Любовь! Не правда ли, мосье Пьер? Еще стаканчик.]
Пьер опять выпил и налил себе третий.
– Oh! les femmes, les femmes! [О! женщины, женщины!] – и капитан, замаслившимися глазами глядя на Пьера, начал говорить о любви и о своих любовных похождениях. Их было очень много, чему легко было поверить, глядя на самодовольное, красивое лицо офицера и на восторженное оживление, с которым он говорил о женщинах. Несмотря на то, что все любовные истории Рамбаля имели тот характер пакостности, в котором французы видят исключительную прелесть и поэзию любви, капитан рассказывал свои истории с таким искренним убеждением, что он один испытал и познал все прелести любви, и так заманчиво описывал женщин, что Пьер с любопытством слушал его.
Очевидно было, что l'amour, которую так любил француз, была ни та низшего и простого рода любовь, которую Пьер испытывал когда то к своей жене, ни та раздуваемая им самим романтическая любовь, которую он испытывал к Наташе (оба рода этой любви Рамбаль одинаково презирал – одна была l'amour des charretiers, другая l'amour des nigauds) [любовь извозчиков, другая – любовь дурней.]; l'amour, которой поклонялся француз, заключалась преимущественно в неестественности отношений к женщине и в комбинация уродливостей, которые придавали главную прелесть чувству.
Так капитан рассказал трогательную историю своей любви к одной обворожительной тридцатипятилетней маркизе и в одно и то же время к прелестному невинному, семнадцатилетнему ребенку, дочери обворожительной маркизы. Борьба великодушия между матерью и дочерью, окончившаяся тем, что мать, жертвуя собой, предложила свою дочь в жены своему любовнику, еще и теперь, хотя уж давно прошедшее воспоминание, волновала капитана. Потом он рассказал один эпизод, в котором муж играл роль любовника, а он (любовник) роль мужа, и несколько комических эпизодов из souvenirs d'Allemagne, где asile значит Unterkunft, где les maris mangent de la choux croute и где les jeunes filles sont trop blondes. [воспоминаний о Германии, где мужья едят капустный суп и где молодые девушки слишком белокуры.]
Наконец последний эпизод в Польше, еще свежий в памяти капитана, который он рассказывал с быстрыми жестами и разгоревшимся лицом, состоял в том, что он спас жизнь одному поляку (вообще в рассказах капитана эпизод спасения жизни встречался беспрестанно) и поляк этот вверил ему свою обворожительную жену (Parisienne de c?ur [парижанку сердцем]), в то время как сам поступил во французскую службу. Капитан был счастлив, обворожительная полька хотела бежать с ним; но, движимый великодушием, капитан возвратил мужу жену, при этом сказав ему: «Je vous ai sauve la vie et je sauve votre honneur!» [Я спас вашу жизнь и спасаю вашу честь!] Повторив эти слова, капитан протер глаза и встряхнулся, как бы отгоняя от себя охватившую его слабость при этом трогательном воспоминании.
Слушая рассказы капитана, как это часто бывает в позднюю вечернюю пору и под влиянием вина, Пьер следил за всем тем, что говорил капитан, понимал все и вместе с тем следил за рядом личных воспоминаний, вдруг почему то представших его воображению. Когда он слушал эти рассказы любви, его собственная любовь к Наташе неожиданно вдруг вспомнилась ему, и, перебирая в своем воображении картины этой любви, он мысленно сравнивал их с рассказами Рамбаля. Следя за рассказом о борьбе долга с любовью, Пьер видел пред собою все малейшие подробности своей последней встречи с предметом своей любви у Сухаревой башни. Тогда эта встреча не произвела на него влияния; он даже ни разу не вспомнил о ней. Но теперь ему казалось, что встреча эта имела что то очень значительное и поэтическое.
«Петр Кирилыч, идите сюда, я узнала», – слышал он теперь сказанные сю слова, видел пред собой ее глаза, улыбку, дорожный чепчик, выбившуюся прядь волос… и что то трогательное, умиляющее представлялось ему во всем этом.
Окончив свой рассказ об обворожительной польке, капитан обратился к Пьеру с вопросом, испытывал ли он подобное чувство самопожертвования для любви и зависти к законному мужу.
Вызванный этим вопросом, Пьер поднял голову и почувствовал необходимость высказать занимавшие его мысли; он стал объяснять, как он несколько иначе понимает любовь к женщине. Он сказал, что он во всю свою жизнь любил и любит только одну женщину и что эта женщина никогда не может принадлежать ему.
– Tiens! [Вишь ты!] – сказал капитан.
Потом Пьер объяснил, что он любил эту женщину с самых юных лет; но не смел думать о ней, потому что она была слишком молода, а он был незаконный сын без имени. Потом же, когда он получил имя и богатство, он не смел думать о ней, потому что слишком любил ее, слишком высоко ставил ее над всем миром и потому, тем более, над самим собою. Дойдя до этого места своего рассказа, Пьер обратился к капитану с вопросом: понимает ли он это?
Капитан сделал жест, выражающий то, что ежели бы он не понимал, то он все таки просит продолжать.
– L'amour platonique, les nuages… [Платоническая любовь, облака…] – пробормотал он. Выпитое ли вино, или потребность откровенности, или мысль, что этот человек не знает и не узнает никого из действующих лиц его истории, или все вместе развязало язык Пьеру. И он шамкающим ртом и маслеными глазами, глядя куда то вдаль, рассказал всю свою историю: и свою женитьбу, и историю любви Наташи к его лучшему другу, и ее измену, и все свои несложные отношения к ней. Вызываемый вопросами Рамбаля, он рассказал и то, что скрывал сначала, – свое положение в свете и даже открыл ему свое имя.
Более всего из рассказа Пьера поразило капитана то, что Пьер был очень богат, что он имел два дворца в Москве и что он бросил все и не уехал из Москвы, а остался в городе, скрывая свое имя и звание.
Уже поздно ночью они вместе вышли на улицу. Ночь была теплая и светлая. Налево от дома светлело зарево первого начавшегося в Москве, на Петровке, пожара. Направо стоял высоко молодой серп месяца, и в противоположной от месяца стороне висела та светлая комета, которая связывалась в душе Пьера с его любовью. У ворот стояли Герасим, кухарка и два француза. Слышны были их смех и разговор на непонятном друг для друга языке. Они смотрели на зарево, видневшееся в городе.
Ничего страшного не было в небольшом отдаленном пожаре в огромном городе.
Глядя на высокое звездное небо, на месяц, на комету и на зарево, Пьер испытывал радостное умиление. «Ну, вот как хорошо. Ну, чего еще надо?!» – подумал он. И вдруг, когда он вспомнил свое намерение, голова его закружилась, с ним сделалось дурно, так что он прислонился к забору, чтобы не упасть.
Не простившись с своим новым другом, Пьер нетвердыми шагами отошел от ворот и, вернувшись в свою комнату, лег на диван и тотчас же заснул.


На зарево первого занявшегося 2 го сентября пожара с разных дорог с разными чувствами смотрели убегавшие и уезжавшие жители и отступавшие войска.
Поезд Ростовых в эту ночь стоял в Мытищах, в двадцати верстах от Москвы. 1 го сентября они выехали так поздно, дорога так была загромождена повозками и войсками, столько вещей было забыто, за которыми были посылаемы люди, что в эту ночь было решено ночевать в пяти верстах за Москвою. На другое утро тронулись поздно, и опять было столько остановок, что доехали только до Больших Мытищ. В десять часов господа Ростовы и раненые, ехавшие с ними, все разместились по дворам и избам большого села. Люди, кучера Ростовых и денщики раненых, убрав господ, поужинали, задали корму лошадям и вышли на крыльцо.
В соседней избе лежал раненый адъютант Раевского, с разбитой кистью руки, и страшная боль, которую он чувствовал, заставляла его жалобно, не переставая, стонать, и стоны эти страшно звучали в осенней темноте ночи. В первую ночь адъютант этот ночевал на том же дворе, на котором стояли Ростовы. Графиня говорила, что она не могла сомкнуть глаз от этого стона, и в Мытищах перешла в худшую избу только для того, чтобы быть подальше от этого раненого.
Один из людей в темноте ночи, из за высокого кузова стоявшей у подъезда кареты, заметил другое небольшое зарево пожара. Одно зарево давно уже видно было, и все знали, что это горели Малые Мытищи, зажженные мамоновскими казаками.
– А ведь это, братцы, другой пожар, – сказал денщик.
Все обратили внимание на зарево.
– Да ведь, сказывали, Малые Мытищи мамоновские казаки зажгли.
– Они! Нет, это не Мытищи, это дале.
– Глянь ка, точно в Москве.
Двое из людей сошли с крыльца, зашли за карету и присели на подножку.
– Это левей! Как же, Мытищи вон где, а это вовсе в другой стороне.
Несколько людей присоединились к первым.
– Вишь, полыхает, – сказал один, – это, господа, в Москве пожар: либо в Сущевской, либо в Рогожской.
Никто не ответил на это замечание. И довольно долго все эти люди молча смотрели на далекое разгоравшееся пламя нового пожара.
Старик, графский камердинер (как его называли), Данило Терентьич подошел к толпе и крикнул Мишку.
– Ты чего не видал, шалава… Граф спросит, а никого нет; иди платье собери.
– Да я только за водой бежал, – сказал Мишка.
– А вы как думаете, Данило Терентьич, ведь это будто в Москве зарево? – сказал один из лакеев.
Данило Терентьич ничего не отвечал, и долго опять все молчали. Зарево расходилось и колыхалось дальше и дальше.
– Помилуй бог!.. ветер да сушь… – опять сказал голос.
– Глянь ко, как пошло. О господи! аж галки видно. Господи, помилуй нас грешных!
– Потушат небось.
– Кому тушить то? – послышался голос Данилы Терентьича, молчавшего до сих пор. Голос его был спокоен и медлителен. – Москва и есть, братцы, – сказал он, – она матушка белока… – Голос его оборвался, и он вдруг старчески всхлипнул. И как будто только этого ждали все, чтобы понять то значение, которое имело для них это видневшееся зарево. Послышались вздохи, слова молитвы и всхлипывание старого графского камердинера.


Камердинер, вернувшись, доложил графу, что горит Москва. Граф надел халат и вышел посмотреть. С ним вместе вышла и не раздевавшаяся еще Соня, и madame Schoss. Наташа и графиня одни оставались в комнате. (Пети не было больше с семейством; он пошел вперед с своим полком, шедшим к Троице.)
Графиня заплакала, услыхавши весть о пожаре Москвы. Наташа, бледная, с остановившимися глазами, сидевшая под образами на лавке (на том самом месте, на которое она села приехавши), не обратила никакого внимания на слова отца. Она прислушивалась к неумолкаемому стону адъютанта, слышному через три дома.
– Ах, какой ужас! – сказала, со двора возвративись, иззябшая и испуганная Соня. – Я думаю, вся Москва сгорит, ужасное зарево! Наташа, посмотри теперь, отсюда из окошка видно, – сказала она сестре, видимо, желая чем нибудь развлечь ее. Но Наташа посмотрела на нее, как бы не понимая того, что у ней спрашивали, и опять уставилась глазами в угол печи. Наташа находилась в этом состоянии столбняка с нынешнего утра, с того самого времени, как Соня, к удивлению и досаде графини, непонятно для чего, нашла нужным объявить Наташе о ране князя Андрея и о его присутствии с ними в поезде. Графиня рассердилась на Соню, как она редко сердилась. Соня плакала и просила прощенья и теперь, как бы стараясь загладить свою вину, не переставая ухаживала за сестрой.
– Посмотри, Наташа, как ужасно горит, – сказала Соня.
– Что горит? – спросила Наташа. – Ах, да, Москва.
И как бы для того, чтобы не обидеть Сони отказом и отделаться от нее, она подвинула голову к окну, поглядела так, что, очевидно, не могла ничего видеть, и опять села в свое прежнее положение.
– Да ты не видела?
– Нет, право, я видела, – умоляющим о спокойствии голосом сказала она.
И графине и Соне понятно было, что Москва, пожар Москвы, что бы то ни было, конечно, не могло иметь значения для Наташи.
Граф опять пошел за перегородку и лег. Графиня подошла к Наташе, дотронулась перевернутой рукой до ее головы, как это она делала, когда дочь ее бывала больна, потом дотронулась до ее лба губами, как бы для того, чтобы узнать, есть ли жар, и поцеловала ее.
– Ты озябла. Ты вся дрожишь. Ты бы ложилась, – сказала она.
– Ложиться? Да, хорошо, я лягу. Я сейчас лягу, – сказала Наташа.
С тех пор как Наташе в нынешнее утро сказали о том, что князь Андрей тяжело ранен и едет с ними, она только в первую минуту много спрашивала о том, куда? как? опасно ли он ранен? и можно ли ей видеть его? Но после того как ей сказали, что видеть его ей нельзя, что он ранен тяжело, но что жизнь его не в опасности, она, очевидно, не поверив тому, что ей говорили, но убедившись, что сколько бы она ни говорила, ей будут отвечать одно и то же, перестала спрашивать и говорить. Всю дорогу с большими глазами, которые так знала и которых выражения так боялась графиня, Наташа сидела неподвижно в углу кареты и так же сидела теперь на лавке, на которую села. Что то она задумывала, что то она решала или уже решила в своем уме теперь, – это знала графиня, но что это такое было, она не знала, и это то страшило и мучило ее.
– Наташа, разденься, голубушка, ложись на мою постель. (Только графине одной была постелена постель на кровати; m me Schoss и обе барышни должны были спать на полу на сене.)
– Нет, мама, я лягу тут, на полу, – сердито сказала Наташа, подошла к окну и отворила его. Стон адъютанта из открытого окна послышался явственнее. Она высунула голову в сырой воздух ночи, и графиня видела, как тонкие плечи ее тряслись от рыданий и бились о раму. Наташа знала, что стонал не князь Андрей. Она знала, что князь Андрей лежал в той же связи, где они были, в другой избе через сени; но этот страшный неумолкавший стон заставил зарыдать ее. Графиня переглянулась с Соней.
– Ложись, голубушка, ложись, мой дружок, – сказала графиня, слегка дотрогиваясь рукой до плеча Наташи. – Ну, ложись же.
– Ах, да… Я сейчас, сейчас лягу, – сказала Наташа, поспешно раздеваясь и обрывая завязки юбок. Скинув платье и надев кофту, она, подвернув ноги, села на приготовленную на полу постель и, перекинув через плечо наперед свою недлинную тонкую косу, стала переплетать ее. Тонкие длинные привычные пальцы быстро, ловко разбирали, плели, завязывали косу. Голова Наташи привычным жестом поворачивалась то в одну, то в другую сторону, но глаза, лихорадочно открытые, неподвижно смотрели прямо. Когда ночной костюм был окончен, Наташа тихо опустилась на простыню, постланную на сено с края от двери.
– Наташа, ты в середину ляг, – сказала Соня.
– Нет, я тут, – проговорила Наташа. – Да ложитесь же, – прибавила она с досадой. И она зарылась лицом в подушку.
Графиня, m me Schoss и Соня поспешно разделись и легли. Одна лампадка осталась в комнате. Но на дворе светлело от пожара Малых Мытищ за две версты, и гудели пьяные крики народа в кабаке, который разбили мамоновские казаки, на перекоске, на улице, и все слышался неумолкаемый стон адъютанта.
Долго прислушивалась Наташа к внутренним и внешним звукам, доносившимся до нее, и не шевелилась. Она слышала сначала молитву и вздохи матери, трещание под ней ее кровати, знакомый с свистом храп m me Schoss, тихое дыханье Сони. Потом графиня окликнула Наташу. Наташа не отвечала ей.


Источник — «http://wiki-org.ru/wiki/index.php?title=Коппелия&oldid=79131268»