Корде, Шарлотта

Мари Анна Шарлотта Корде д’Армон
фр. Marie-Anne-Charlotte de Corday d’Armont
Место рождения:	Сен-Сатюрнен-де-Линьери, Нормандия

Мари́ А́нна Шарло́тта Корде́ д’Армо́н (фр. Marie-Anne-Charlotte de Corday d’Armont), более известная как Шарлотта Корде (фр. Charlotte Corday; 27 июля 1768, приход Сен-Сатюрнен-де-Линьери близ Вимутье, Нормандия — 17 июля 1793, Париж) — французская дворянка, убийца Жана Поля Марата, казнённая якобинцами.

Биография

Семья. Детство

Дочь Жака Франсуа Алексиса де Корде д’Армон и Мари Жаклин, урождённой де Готье де Мениваль, правнучка знаменитого драматурга Пьера Корнеля. Корде были древней дворянской семьёй. Отец Мари Анны Шарлотты как третий сын не мог рассчитывать на наследство: в соответствии с майоратом оно перешло к старшему брату. Некоторое время Жак Франсуа Алексис служил в армии, потом вышел в отставку, женился и занялся сельским хозяйством. Детство Мари Анна Шарлотта провела на родительской ферме Ронсере. Некоторое время она жила и училась у брата отца — кюре прихода Вик Шарля Амедея. Дядя дал ей начальное образование и познакомил с пьесами их знаменитого предка — Корнеля.

Когда девочке было четырнадцать лет, при родах умерла её мать. Отец пытался устроить Мари Анну Шарлотту и её младшую сестру Элеонору в пансион Сен-Сир, но ему было отказано, так как Корде не входили в число дворянских семей, отличившихся на королевской службе. Девочек приняли пансионерками на казённое содержание в бенедиктинское аббатство Святой Троицы в Кане, где коадъютриссой была их дальняя родственница — мадам Пантекулан.

В монастыре разрешалось читать не только духовные книги, и юная Корде познакомилась с сочинениями Монтескьё, Руссо, аббата Рейналя.

Революция

В соответствии с антиклерикальными декретами 1790 года монастырь был закрыт, и в начале 1791 года Шарлотта вернулась к отцу. Корде жили сначала в Мениль-Имбере, потом из-за ссоры главы семьи с местным браконьером переехали в Аржантан. В июне 1791 года Шарлотта поселилась в Кане у своей троюродной тётки мадам де Бетвиль. По воспоминаниям её подруги по Кану Аманды Луайе (мадам Маромм), «ни один мужчина никогда не произвёл на неё ни малейшего впечатления; мысли её витали совсем в иных сферах <…> …она менее всего думала о браке». С монастырских времён Шарлотта много читала (за исключением романов), позднее — многочисленные газеты и брошюры разных политических направлений. По словам мадам Маромм, на одном из званых обедов в доме тётки Шарлотта демонстративно отказалась выпить за короля, заявив, что не сомневается в его добродетели, но «он слаб, а слабый король не может быть добрым, ибо у него не хватит сил предотвратить несчастья своего народа». Вскоре Аманда Луайе вместе с семьёй переехала в более спокойный Руан, девушки переписывались и в письмах Шарлотты «звучали печаль, сожаления о бесполезности жизни и разочарование ходом революции». Почти все письма Корде, адресованные подруге, уничтожила мать Аманды, когда стало известно имя убийцы Марата.

Казнь Людовика XVI потрясла Шарлотту; девушка, ставшая «республиканкой задолго до революции», оплакивала не только короля:

…Вы знаете ужасную новость, и Ваше сердце, как и моё, трепещет от возмущения; вот она, наша добрая Франция, отданная во власть людям, причинившим нам столько зла! <…> Я содрогаюсь от ужаса и негодования. Будущее, подготовленное настоящими событиями, грозит ужасами, которые только можно себе представить. Совершенно очевидно, что самое большое несчастье уже случилось. <…> Люди, обещавшие нам свободу, убили её, они всего лишь палачи.

В июне 1793 года в Кан прибыли мятежные депутаты-жирондисты. Особняк Интендантства на улице Карм, где они размещались, стал центром оппозиции в изгнании. Корде встретилась с одним из депутатов-жирондистов Барбару, ходатайствуя за лишившуюся пенсии подругу по монастырю — канониссу Александрин де Форбен, эмигрировавшую в Швейцарию. Это был предлог для её поездки в Париж, паспорт для которой она получила ещё в апреле. Шарлотта просила рекомендацию и предложила передать письма жирондистов друзьям в столицу. Вечером 8 июля Корде получила от Барбару рекомендательное письмо депутату Конвента Дюперре и несколько брошюр, которые Дюперре должен был передать сторонникам жирондистов. В ответной записке она обещала написать Барбару из Парижа. Взяв письмо от Барбару, Шарлотта рисковала быть арестованной по дороге в Париж: 8 июля Конвент принял декрет, объявляющий жирондистов в изгнании «изменниками отечества». В Кане об этом станет известно только через три дня. Перед отъездом Шарлотта сожгла все свои бумаги и написала прощальное письмо отцу, в котором, чтобы отвести от него все подозрения, сообщала, что уезжает в Англию.

Париж

Корде приехала в Париж 11 июля и остановилась в «Провиданс» на улице Вьез-Огюстен. С Дюперре она встретилась вечером того же дня. Изложив свою просьбу по делу Форбен и условившись с ним увидеться на следующий день утром, Шарлотта неожиданно сказала: «Гражданин депутат, ваше место в Кане! Бегите, уезжайте не позже завтрашнего вечера!». На следующий день Дюперре проводил Корде к министру внутренних дел Гара, однако тот был занят и не принимал посетителей. В этот же день Дюперре встретился с Шарлоттой ещё раз: его бумаги, как и бумаги других депутатов-сторонников жирондистов, были опечатаны — он не мог ей ничем помочь, а знакомство с ним стало опасно. Корде ещё раз посоветовала ему бежать, но депутат не был намерен «покидать Конвент, куда его избрал народ».

Перед покушением Корде написала «Обращение к французам, друзьям законов и мира»:

…Французы! Вы знаете своих врагов, вставайте! Вперёд! И пусть на руинах Горы останутся только братья и друзья! Не знаю, сулит ли небо нам республиканское правление, но дать нам в повелители монтаньяра оно может только в порыве страшной мести… О, Франция! Твой покой зависит от исполнения законов; убивая Марата, я не нарушаю законов; осуждённый вселенной, он стоит вне закона. <…> О, моя родина! Твои несчастья разрывают мне сердце; я могу отдать тебе только свою жизнь! И я благодарна небу, что я могу свободно распорядиться ею; никто ничего не потеряет с моей смертью; но я не последую примеру Пари и не стану сама убивать себя. Я хочу, чтобы мой последний вздох принёс пользу моим согражданам, чтобы моя голова, сложенная в Париже, послужила бы знаменем объединения всех друзей закона!…

В «Обращении…» Шарлотта подчеркнула, что действует без помощников и в её планы никто не посвящён. В день убийства текст «Обращения…» и свидетельство о своём крещении Шарлотта прикрепила булавками под корсажем.

Корде знала, что из-за болезни Марат не бывает в Конвенте и найти его можно дома.

Убийство Марата

Утром 13 июля 1793 года Корде отправилась в Пале-Рояль, называвшийся в то время садом Пале-Эгалите, и купила в одной из лавок кухонный нож. До дома Марата на улице Кордельеров, 30 она доехала в фиакре. Корде пыталась пройти к Марату, сообщив, что прибыла из Кана, чтобы рассказать о готовящемся там заговоре. Однако гражданская жена Марата Симона Эврар не пустила посетительницу. Вернувшись в гостиницу, Корде написала письмо Марату с просьбой назначить встречу после полудня, но забыла указать обратный адрес. Не дождавшись ответа, она написала третью записку и вечером снова поехала на улицу Кордельеров. На этот раз она достигла своей цели. Марат принял её, сидя в ванне, где он находил облегчение от кожной болезни (экзема). Корде сообщила ему о депутатах-жирондистах, бежавших в Нормандию, и ударила его ножом после того, как тот сказал, что в скором времени отправит их всех на гильотину.

Корде была схвачена на месте. Из тюрьмы Шарлотта послала Барбару письмо: «Я думала, что умру сразу; люди мужественные и поистине достойные всяческих похвал оберегли меня от вполне понятной ярости тех несчастных, которых я лишила их кумира».

Следствие и суд

Первый раз Шарлотту допросили на квартире Марата, второй — в тюрьме Аббатства. Её поместили в камеру, где до того содержались мадам Ролан, а позднее — Бриссо. В камере круглосуточно находились два жандарма. Когда Корде узнала, что Дюперре и епископ Фоше арестованы как её сообщники, она написала письмо с опровержением этих обвинений. 16 июля Шарлотту перевели в Консьержери. Этим же днём её допросили в Уголовном Революционном трибунале под председательством Монтане в присутствии общественного обвинителя Фукье-Тенвиля. Своим официальным защитником она выбрала депутата Конвента от Кальвадоса Густава Дульсе, тот был извещён письмом, но получил его уже после смерти Корде. На суде, состоявшемся утром 17 июля, её защищал Шово-Лагард, будущий защитник Марии Антуанетты, жирондистов, мадам Ролан. Корде держалась со спокойствием, поразившим всех присутствующих. Ещё раз она подтвердила, что у неё не было сообщников. После того, как были заслушаны свидетельские показания и допрошена Корде, Фукье-Тенвиль зачитал письма к Барбару и отцу, написанные ею в тюрьме. Общественный обвинитель потребовал для Корде смертной казни.

Во время речи Фукье-Тенвиля защитнику было передано приказание от присяжных хранить молчание, а от председателя суда — объявить Корде сумасшедшей:

…Они все хотели, чтобы я унизил её. Лицо же подсудимой за всё это время нисколько не изменилось. Только когда она посмотрела на меня, она словно сказала мне, что не хочет быть оправданной..

Речь Шово-Лагарда в защиту Шарлотты Корде:

Обвиняемая сама признаётся в совершённом ею ужасном преступлении; она сознаётся, что совершила его хладнокровно, заранее всё обдумав, и тем самым признаёт тяжкие, отягощающие её вину обстоятельства; словом, она признаёт всё и даже не пытается оправдаться. Невозмутимое спокойствие и полнейшее самоотречение, не обнаруживающие ни малейшего угрызения совести даже в присутствии самой смерти — вот, граждане присяжные, вся её защита. Такое спокойствие и такое самоотречение, возвышенные в своём роде, не являются естественными и могут объясняться только возбуждением политического фанатизма, вложившего ей в руку кинжал. И вам, граждане присяжные, предстоит решить, какое значение придать этому моральному соображению, брошенному на весы правосудия. Я полностью полагаюсь на ваше справедливое решение.

Присяжные единогласно признали Корде виновной и вынесли ей смертный приговор. Выходя из зала суда, Корде поблагодарила Шово-Лагарда за мужество, сказав, что он защищал её так, как хотелось ей.

Ожидая казни, Шарлотта позировала художнику Гойеру, начавшему её портрет ещё во время судебного заседания, и разговаривала с ним на разные темы. Прощаясь, она подарила Гойеру прядь своих волос.

От исповеди Шарлотта Корде отказалась.

По постановлению суда её должны были казнить в красной рубашке, одежде, в которой, согласно законам того времени, казнили наемных убийц и отравителей. Надевая рубашку, Корде произнесла: «Одежда смерти, в которой идут в бессмертие».

Казнь

Подробно о последних часах жизни Шарлотты Корде в своих воспоминаниях рассказал палач Сансон. По его словам, он не встречал подобного мужества у приговорённых к смерти со времён казни де Ла Барра в 1766 году (François-Jean de La Barre). Весь путь от Консьержери до места казни она стояла в телеге, отказавшись сесть. Когда Сансон, поднявшись, заслонил от Корде гильотину, она просила его отойти, так как никогда прежде не видела этого сооружения. Шарлотту Корде казнили в половине восьмого вечера 17 июля на площади Революции.

Некоторые свидетели казни утверждали, что плотник, помогавший в тот день устанавливать гильотину, подхватил отсечённую голову Шарлотты и нанёс ей удар по лицу. В газете «Революсьон де Пари» (фр. Revolutions de Paris) появилась заметка, осуждающая этот поступок. Палач Сансон счёл необходимым опубликовать в газете сообщение, что «это сделал не он, и даже не его помощник, а некий плотник, охваченный небывалым энтузиазмом, плотник признал свою вину».

Чтобы убедиться, что Корде была девственна, её тело подвергли медицинской экспертизе. Шарлотту Корде похоронили на кладбище Мадлен во рву № 5. Во время Реставрации кладбище было ликвидировано.

Судьба родственников Корде

В июле 1793 года представители муниципалитета Аржантана обыскали дом отца Шарлотты Жака Корде и подвергли его допросу. В октябре 1793 года он был арестован вместе со своими престарелыми родителями. Бабку и деда Шарлотты освободили в августе 1794 года, отца — в феврале 1795 года. Он был вынужден эмигрировать: имя Жака Корде было внесено в список лиц, которые по закону Директории в двухнедельный срок должны были покинуть страну. Корде поселился в Испании, где жил его старший сын (Жак Франсуа Алексис), умер в Барселоне 27 июня 1798 года. Дядя Шарлотты Пьер Жак де Корде и её младший брат Шарль Жак Франсуа, также эмигрировавшие, участвовали в десанте роялистов на полуостров Киберон 27 июня 1795 года. Они были взяты в плен республиканцами и расстреляны. Второй дядя Шарлотты, аббат Шарль Амедей Корде, подвергся преследованиям из-за того, что не присягнул новой власти, эмигрировал, возвратился на родину в 1801 году, умер в 1818 году.

Реакция на убийство Марата

Марат был объявлен жертвой жирондистов, вступивших в сговор с роялистами. Верньо, когда до него дошли вести из Парижа воскликнул: «Она [Корде] губит нас, но учит нас умирать!». Огюстен Робеспьер надеялся, что смерть Марата «благодаря обстоятельствам, сопровождавшим её», будет полезна республике. По некоторым мнениям, Корде дала повод превратить Марата из пророка в мученика, а сторонникам террора истреблять своих политических противников. Мадам Ролан в тюрьме Сент-Пелажи сожалела о том, что убит Марат, а не «тот, который гораздо более виновен» (Робеспьер). По словам Луи Блана, Шарлотта Корде, заявившая на суде, что «убила одного, чтобы спасти сто тысяч», была самой последовательной ученицей Марата: она довела до логического завершения его принцип — принести в жертву немногих ради благополучия всей нации.

Стихийно возник культ почитания Марата: по всей стране в церквях на алтарях, задрапированных трёхцветными полотнищами были выставлены его бюсты, его сравнивали с Иисусом, в его честь переименовывались улицы, площади, города. После пышной и длинной церемонии он был похоронен в саду Кордельеров, а через два дня его сердце торжественно перенесено в клуб Кордельеров.

Издателю «Бюллетеня Революционного трибунала», пожелавшему опубликовать предсмертные письма и «Обращение» Шарлотты Корде, Комитет общественной безопасности ответил отказом, посчитав излишним привлекать внимание к женщине, «которая и без того вызывает большой интерес у недоброжелателей». Поклонники Марата в своих пропагандистских сочинениях изображали Шарлотту Корде безнравственной особой, старой девой с головой «напичканной разного рода книгами», гордячкой, не имевшей принципов, пожелавшей прославиться на манер Герострата.

Делегат из Майнца, доктор философии, Адам Люкс, переживавший поражение жирондистов настолько, что решил обязательно умереть, протестуя против надвигавшийся диктатуры, вдохновился смертью Шарлотты Корде. 19 июля 1793 года он опубликовал манифест, посвящённый Корде, где сравнивал её с Катоном и Брутом. Он писал:

Когда власть узурпировала анархия, нельзя допускать убийство, ибо анархия подобна сказочной гидре, у которой на месте отрубленной головы немедленно отрастает три новых. Вот почему я не одобряю убийств Марата. И хотя этот представитель народа превратился в истинное чудовище, я всё равно не могу одобрить его убийства. И я заявляю, что ненавижу убийство и никогда не запятнаю им руки. Но я воздаю должное возвышенной отваге и восторженной добродетели, ибо они вознеслись над всеми прочими соображениями. И призываю, отринув предрассудки, оценивать поступок по намерениям того, кто его совершает, а не по его исполнению. Грядущие поколения сумеют по достоинству оценить поступок Шарлотты Корде.

Люкс не скрывал своего авторства, имея целью умереть на том же эшафоте, что и Шарлотта. Он был арестован, приговорён к казни за «оскорбление суверенного народа» и гильотинирован 4 ноября 1793 года.

Один из присяжных Революционного трибунала, Леруа, сокрушался, что осуждённые, подражая Шарлотте Корде, демонстрируют на эшафоте своё мужество. «Я бы приказал перед казнью делать кровопускание каждому осуждённому, чтобы лишить их сил вести себя достойно», — писал он.

Цитата

Председатель суда: Кто внушил Вам столько ненависти?
Шарлотта Корде: Мне не надо было чужой ненависти, мне достаточно было своей.

В культуре

Личность Корде превозносилась как противниками Французской революции, так и революционерами — врагами якобинцев (например, продолжавшими сопротивление жирондистами). Андре Шенье написал в честь Шарлотты Корде оду. В XIX веке пропаганда режимов, враждебных революции (Реставрация, Вторая империя) также представляла Корде национальной героиней.

Из стихотворения «Кинжал»

Исчадье мятежей подъемлет злобный крик:
Презренный, мрачный и кровавый,
Над трупом вольности безглавой
Палач уродливый возник.

Апостол гибели, усталому Аиду
Перстом он жертвы назначал,
Но вышний суд ему послал
Тебя и деву Эвмениду.

А. С. Пушкин.

Пушкин, как и часть декабристов, отрицательно относившийся к якобинскому террору, в стихотворении «Кинжал» назвал Шарлотту «девой-Эвменидой» (богиней мщения), настигшей «апостола гибели». У Рафаэля Сабатини Шарлотте посвящён рассказ «Тираноубийство: Шарлотта Корде и Жан-Поль Марат».

Режиссёр Анри Эльман в 2007 году снял фильм «Шарлотта Корде» с Эмили Декьенн в главной роли по роману Жана-Дени Бредена: «On ne meurt qu’une fois, Charlotte Corday» (Paris, Fayard, 2006). Премьера фильма в России состоялась 20 июня 2009 года на телеканале «Культура». Левая версия образов Корде и Марата дана в пьесе Петера Вайса «Преследование и убийство Жана Поля Марата».

По имени Шарлотты Корде был назван головной убор — Шарлотта — шляпка, которая состояла из баволетки — чепца с оборкой на затылке — и мантоньерки — ленты удерживающей шляпу. Почему-то шляпку носили сторонницы монархии и их последовательницы (Шарлотта Корде была республиканкой). Баволетки бывали очень большими, современники говорили, что они «падают на шею в виде фишю». Вторично шляпка стала популярна в некоторых слоях общества после падения Парижской коммуны — после 1871 года.

Литература

• Йориссен, Теодор. «Charlotte de Corday»; Гронинген, 1864
• Морозова Е. Шарлотта Корде. — М.: Молодая гвардия, 2009. — ISBN 978-5-235-03191-3.
• Чудинов А. В. [annuaire-fr.narod.ru/bibliotheque/Tchoudinov-Corde.html Шарлотта Корде и смерть Марата] // Новая и Новейшая история № 5 1993.
• Мирович Н. [web.archive.org/web/20040813213541/vive-liberta.narod.ru/revol_fem/mirv_chc.htm Шарлота Корде]

Ссылки

• [www.vimoutiers.net/charlotte_cordayeng.htm Images of Charlotte Corday and of places related to her life]
• [1789-fr.ru/Books/Rev_tribunal-2.html#gl-4 Дело Шарлотты Корде]
• [www.kinospisok.ru/index.php?act=film&view=film&obj=16891 Фильм «Шарлотта Корде» на kinospisok.ru ]
• [knifelife.ru/articles_Sharlotta_Korde.htm Кинжал Шарлотты Корде]
• [1789-fr.ru/Copy/InterGorod.html Смерть за Отечество]
• [www.passion.ru/stars/896.htm Убийца палача (Шарлотта Корде)]
• [www.erfolg.ru/m&w/charlott.htm#top Морозова Е. Шарлотта Корде и Марат]
• [wendelstein.narod.ru/Scharlotta.htm Недонесенное Б. Ю. Вендельштейну о Шарлотте Корде]
• [club14.ru/ljudi/zhenschiny/korde-sharlotta/ Шарлотта Корде]
• [www.spbvedomosti.ru/article.htm?id=10260426@SV_Articles Улица Шарлотты Корде]
• Карлейль Т. [krotov.info/history/18/1789rev/karl_034.html Французская революция. История. М., 1991. С. 459—463.]
• [air-spb.ucoz.ru/publ/5-1-0-1 Прощальное письмо Шарлотты Корде]

Отрывок, характеризующий Корде, Шарлотта

– Передай, видно… – Он не договорил и улыбнулся болезненно фальшивой улыбкой.


Вернувшись в полк и передав командиру, в каком положении находилось дело Денисова, Ростов с письмом к государю поехал в Тильзит.
13 го июня, французский и русский императоры съехались в Тильзите. Борис Друбецкой просил важное лицо, при котором он состоял, о том, чтобы быть причислену к свите, назначенной состоять в Тильзите.
– Je voudrais voir le grand homme, [Я желал бы видеть великого человека,] – сказал он, говоря про Наполеона, которого он до сих пор всегда, как и все, называл Буонапарте.
– Vous parlez de Buonaparte? [Вы говорите про Буонапарта?] – сказал ему улыбаясь генерал.
Борис вопросительно посмотрел на своего генерала и тотчас же понял, что это было шуточное испытание.
– Mon prince, je parle de l'empereur Napoleon, [Князь, я говорю об императоре Наполеоне,] – отвечал он. Генерал с улыбкой потрепал его по плечу.
– Ты далеко пойдешь, – сказал он ему и взял с собою.
Борис в числе немногих был на Немане в день свидания императоров; он видел плоты с вензелями, проезд Наполеона по тому берегу мимо французской гвардии, видел задумчивое лицо императора Александра, в то время как он молча сидел в корчме на берегу Немана, ожидая прибытия Наполеона; видел, как оба императора сели в лодки и как Наполеон, приставши прежде к плоту, быстрыми шагами пошел вперед и, встречая Александра, подал ему руку, и как оба скрылись в павильоне. Со времени своего вступления в высшие миры, Борис сделал себе привычку внимательно наблюдать то, что происходило вокруг него и записывать. Во время свидания в Тильзите он расспрашивал об именах тех лиц, которые приехали с Наполеоном, о мундирах, которые были на них надеты, и внимательно прислушивался к словам, которые были сказаны важными лицами. В то самое время, как императоры вошли в павильон, он посмотрел на часы и не забыл посмотреть опять в то время, когда Александр вышел из павильона. Свидание продолжалось час и пятьдесят три минуты: он так и записал это в тот вечер в числе других фактов, которые, он полагал, имели историческое значение. Так как свита императора была очень небольшая, то для человека, дорожащего успехом по службе, находиться в Тильзите во время свидания императоров было делом очень важным, и Борис, попав в Тильзит, чувствовал, что с этого времени положение его совершенно утвердилось. Его не только знали, но к нему пригляделись и привыкли. Два раза он исполнял поручения к самому государю, так что государь знал его в лицо, и все приближенные не только не дичились его, как прежде, считая за новое лицо, но удивились бы, ежели бы его не было.
Борис жил с другим адъютантом, польским графом Жилинским. Жилинский, воспитанный в Париже поляк, был богат, страстно любил французов, и почти каждый день во время пребывания в Тильзите, к Жилинскому и Борису собирались на обеды и завтраки французские офицеры из гвардии и главного французского штаба.
24 го июня вечером, граф Жилинский, сожитель Бориса, устроил для своих знакомых французов ужин. На ужине этом был почетный гость, один адъютант Наполеона, несколько офицеров французской гвардии и молодой мальчик старой аристократической французской фамилии, паж Наполеона. В этот самый день Ростов, пользуясь темнотой, чтобы не быть узнанным, в статском платье, приехал в Тильзит и вошел в квартиру Жилинского и Бориса.
В Ростове, также как и во всей армии, из которой он приехал, еще далеко не совершился в отношении Наполеона и французов, из врагов сделавшихся друзьями, тот переворот, который произошел в главной квартире и в Борисе. Все еще продолжали в армии испытывать прежнее смешанное чувство злобы, презрения и страха к Бонапарте и французам. Еще недавно Ростов, разговаривая с Платовским казачьим офицером, спорил о том, что ежели бы Наполеон был взят в плен, с ним обратились бы не как с государем, а как с преступником. Еще недавно на дороге, встретившись с французским раненым полковником, Ростов разгорячился, доказывая ему, что не может быть мира между законным государем и преступником Бонапарте. Поэтому Ростова странно поразил в квартире Бориса вид французских офицеров в тех самых мундирах, на которые он привык совсем иначе смотреть из фланкерской цепи. Как только он увидал высунувшегося из двери французского офицера, это чувство войны, враждебности, которое он всегда испытывал при виде неприятеля, вдруг обхватило его. Он остановился на пороге и по русски спросил, тут ли живет Друбецкой. Борис, заслышав чужой голос в передней, вышел к нему навстречу. Лицо его в первую минуту, когда он узнал Ростова, выразило досаду.
– Ах это ты, очень рад, очень рад тебя видеть, – сказал он однако, улыбаясь и подвигаясь к нему. Но Ростов заметил первое его движение.
– Я не во время кажется, – сказал он, – я бы не приехал, но мне дело есть, – сказал он холодно…
– Нет, я только удивляюсь, как ты из полка приехал. – «Dans un moment je suis a vous», [Сию минуту я к твоим услугам,] – обратился он на голос звавшего его.
– Я вижу, что я не во время, – повторил Ростов.
Выражение досады уже исчезло на лице Бориса; видимо обдумав и решив, что ему делать, он с особенным спокойствием взял его за обе руки и повел в соседнюю комнату. Глаза Бориса, спокойно и твердо глядевшие на Ростова, были как будто застланы чем то, как будто какая то заслонка – синие очки общежития – были надеты на них. Так казалось Ростову.
– Ах полно, пожалуйста, можешь ли ты быть не во время, – сказал Борис. – Борис ввел его в комнату, где был накрыт ужин, познакомил с гостями, назвав его и объяснив, что он был не статский, но гусарский офицер, его старый приятель. – Граф Жилинский, le comte N.N., le capitaine S.S., [граф Н.Н., капитан С.С.] – называл он гостей. Ростов нахмуренно глядел на французов, неохотно раскланивался и молчал.
Жилинский, видимо, не радостно принял это новое русское лицо в свой кружок и ничего не сказал Ростову. Борис, казалось, не замечал происшедшего стеснения от нового лица и с тем же приятным спокойствием и застланностью в глазах, с которыми он встретил Ростова, старался оживить разговор. Один из французов обратился с обыкновенной французской учтивостью к упорно молчавшему Ростову и сказал ему, что вероятно для того, чтобы увидать императора, он приехал в Тильзит.
– Нет, у меня есть дело, – коротко ответил Ростов.
Ростов сделался не в духе тотчас же после того, как он заметил неудовольствие на лице Бориса, и, как всегда бывает с людьми, которые не в духе, ему казалось, что все неприязненно смотрят на него и что всем он мешает. И действительно он мешал всем и один оставался вне вновь завязавшегося общего разговора. «И зачем он сидит тут?» говорили взгляды, которые бросали на него гости. Он встал и подошел к Борису.
– Однако я тебя стесняю, – сказал он ему тихо, – пойдем, поговорим о деле, и я уйду.
– Да нет, нисколько, сказал Борис. А ежели ты устал, пойдем в мою комнатку и ложись отдохни.
– И в самом деле…
Они вошли в маленькую комнатку, где спал Борис. Ростов, не садясь, тотчас же с раздраженьем – как будто Борис был в чем нибудь виноват перед ним – начал ему рассказывать дело Денисова, спрашивая, хочет ли и может ли он просить о Денисове через своего генерала у государя и через него передать письмо. Когда они остались вдвоем, Ростов в первый раз убедился, что ему неловко было смотреть в глаза Борису. Борис заложив ногу на ногу и поглаживая левой рукой тонкие пальцы правой руки, слушал Ростова, как слушает генерал доклад подчиненного, то глядя в сторону, то с тою же застланностию во взгляде прямо глядя в глаза Ростову. Ростову всякий раз при этом становилось неловко и он опускал глаза.
– Я слыхал про такого рода дела и знаю, что Государь очень строг в этих случаях. Я думаю, надо бы не доводить до Его Величества. По моему, лучше бы прямо просить корпусного командира… Но вообще я думаю…
– Так ты ничего не хочешь сделать, так и скажи! – закричал почти Ростов, не глядя в глаза Борису.
Борис улыбнулся: – Напротив, я сделаю, что могу, только я думал…
В это время в двери послышался голос Жилинского, звавший Бориса.
– Ну иди, иди, иди… – сказал Ростов и отказавшись от ужина, и оставшись один в маленькой комнатке, он долго ходил в ней взад и вперед, и слушал веселый французский говор из соседней комнаты.


Ростов приехал в Тильзит в день, менее всего удобный для ходатайства за Денисова. Самому ему нельзя было итти к дежурному генералу, так как он был во фраке и без разрешения начальства приехал в Тильзит, а Борис, ежели даже и хотел, не мог сделать этого на другой день после приезда Ростова. В этот день, 27 го июня, были подписаны первые условия мира. Императоры поменялись орденами: Александр получил Почетного легиона, а Наполеон Андрея 1 й степени, и в этот день был назначен обед Преображенскому батальону, который давал ему батальон французской гвардии. Государи должны были присутствовать на этом банкете.
Ростову было так неловко и неприятно с Борисом, что, когда после ужина Борис заглянул к нему, он притворился спящим и на другой день рано утром, стараясь не видеть его, ушел из дома. Во фраке и круглой шляпе Николай бродил по городу, разглядывая французов и их мундиры, разглядывая улицы и дома, где жили русский и французский императоры. На площади он видел расставляемые столы и приготовления к обеду, на улицах видел перекинутые драпировки с знаменами русских и французских цветов и огромные вензеля А. и N. В окнах домов были тоже знамена и вензеля.
«Борис не хочет помочь мне, да и я не хочу обращаться к нему. Это дело решенное – думал Николай – между нами всё кончено, но я не уеду отсюда, не сделав всё, что могу для Денисова и главное не передав письма государю. Государю?!… Он тут!» думал Ростов, подходя невольно опять к дому, занимаемому Александром.
У дома этого стояли верховые лошади и съезжалась свита, видимо приготовляясь к выезду государя.
«Всякую минуту я могу увидать его, – думал Ростов. Если бы только я мог прямо передать ему письмо и сказать всё, неужели меня бы арестовали за фрак? Не может быть! Он бы понял, на чьей стороне справедливость. Он всё понимает, всё знает. Кто же может быть справедливее и великодушнее его? Ну, да ежели бы меня и арестовали бы за то, что я здесь, что ж за беда?» думал он, глядя на офицера, всходившего в дом, занимаемый государем. «Ведь вот всходят же. – Э! всё вздор. Пойду и подам сам письмо государю: тем хуже будет для Друбецкого, который довел меня до этого». И вдруг, с решительностью, которой он сам не ждал от себя, Ростов, ощупав письмо в кармане, пошел прямо к дому, занимаемому государем.
«Нет, теперь уже не упущу случая, как после Аустерлица, думал он, ожидая всякую секунду встретить государя и чувствуя прилив крови к сердцу при этой мысли. Упаду в ноги и буду просить его. Он поднимет, выслушает и еще поблагодарит меня». «Я счастлив, когда могу сделать добро, но исправить несправедливость есть величайшее счастье», воображал Ростов слова, которые скажет ему государь. И он пошел мимо любопытно смотревших на него, на крыльцо занимаемого государем дома.
С крыльца широкая лестница вела прямо наверх; направо видна была затворенная дверь. Внизу под лестницей была дверь в нижний этаж.
– Кого вам? – спросил кто то.
– Подать письмо, просьбу его величеству, – сказал Николай с дрожанием голоса.
– Просьба – к дежурному, пожалуйте сюда (ему указали на дверь внизу). Только не примут.
Услыхав этот равнодушный голос, Ростов испугался того, что он делал; мысль встретить всякую минуту государя так соблазнительна и оттого так страшна была для него, что он готов был бежать, но камер фурьер, встретивший его, отворил ему дверь в дежурную и Ростов вошел.
Невысокий полный человек лет 30, в белых панталонах, ботфортах и в одной, видно только что надетой, батистовой рубашке, стоял в этой комнате; камердинер застегивал ему сзади шитые шелком прекрасные новые помочи, которые почему то заметил Ростов. Человек этот разговаривал с кем то бывшим в другой комнате.
– Bien faite et la beaute du diable, [Хорошо сложена и красота молодости,] – говорил этот человек и увидав Ростова перестал говорить и нахмурился.
– Что вам угодно? Просьба?…
– Qu'est ce que c'est? [Что это?] – спросил кто то из другой комнаты.
– Encore un petitionnaire, [Еще один проситель,] – отвечал человек в помочах.
– Скажите ему, что после. Сейчас выйдет, надо ехать.
– После, после, завтра. Поздно…
Ростов повернулся и хотел выйти, но человек в помочах остановил его.
– От кого? Вы кто?
– От майора Денисова, – отвечал Ростов.
– Вы кто? офицер?
– Поручик, граф Ростов.
– Какая смелость! По команде подайте. А сами идите, идите… – И он стал надевать подаваемый камердинером мундир.
Ростов вышел опять в сени и заметил, что на крыльце было уже много офицеров и генералов в полной парадной форме, мимо которых ему надо было пройти.
Проклиная свою смелость, замирая от мысли, что всякую минуту он может встретить государя и при нем быть осрамлен и выслан под арест, понимая вполне всю неприличность своего поступка и раскаиваясь в нем, Ростов, опустив глаза, пробирался вон из дома, окруженного толпой блестящей свиты, когда чей то знакомый голос окликнул его и чья то рука остановила его.
– Вы, батюшка, что тут делаете во фраке? – спросил его басистый голос.
Это был кавалерийский генерал, в эту кампанию заслуживший особенную милость государя, бывший начальник дивизии, в которой служил Ростов.
Ростов испуганно начал оправдываться, но увидав добродушно шутливое лицо генерала, отойдя к стороне, взволнованным голосом передал ему всё дело, прося заступиться за известного генералу Денисова. Генерал выслушав Ростова серьезно покачал головой.
– Жалко, жалко молодца; давай письмо.
Едва Ростов успел передать письмо и рассказать всё дело Денисова, как с лестницы застучали быстрые шаги со шпорами и генерал, отойдя от него, подвинулся к крыльцу. Господа свиты государя сбежали с лестницы и пошли к лошадям. Берейтор Эне, тот самый, который был в Аустерлице, подвел лошадь государя, и на лестнице послышался легкий скрип шагов, которые сейчас узнал Ростов. Забыв опасность быть узнанным, Ростов подвинулся с несколькими любопытными из жителей к самому крыльцу и опять, после двух лет, он увидал те же обожаемые им черты, то же лицо, тот же взгляд, ту же походку, то же соединение величия и кротости… И чувство восторга и любви к государю с прежнею силою воскресло в душе Ростова. Государь в Преображенском мундире, в белых лосинах и высоких ботфортах, с звездой, которую не знал Ростов (это была legion d'honneur) [звезда почетного легиона] вышел на крыльцо, держа шляпу под рукой и надевая перчатку. Он остановился, оглядываясь и всё освещая вокруг себя своим взглядом. Кое кому из генералов он сказал несколько слов. Он узнал тоже бывшего начальника дивизии Ростова, улыбнулся ему и подозвал его к себе.
Вся свита отступила, и Ростов видел, как генерал этот что то довольно долго говорил государю.
Государь сказал ему несколько слов и сделал шаг, чтобы подойти к лошади. Опять толпа свиты и толпа улицы, в которой был Ростов, придвинулись к государю. Остановившись у лошади и взявшись рукою за седло, государь обратился к кавалерийскому генералу и сказал громко, очевидно с желанием, чтобы все слышали его.
– Не могу, генерал, и потому не могу, что закон сильнее меня, – сказал государь и занес ногу в стремя. Генерал почтительно наклонил голову, государь сел и поехал галопом по улице. Ростов, не помня себя от восторга, с толпою побежал за ним.


На площади куда поехал государь, стояли лицом к лицу справа батальон преображенцев, слева батальон французской гвардии в медвежьих шапках.
В то время как государь подъезжал к одному флангу баталионов, сделавших на караул, к противоположному флангу подскакивала другая толпа всадников и впереди их Ростов узнал Наполеона. Это не мог быть никто другой. Он ехал галопом в маленькой шляпе, с Андреевской лентой через плечо, в раскрытом над белым камзолом синем мундире, на необыкновенно породистой арабской серой лошади, на малиновом, золотом шитом, чепраке. Подъехав к Александру, он приподнял шляпу и при этом движении кавалерийский глаз Ростова не мог не заметить, что Наполеон дурно и не твердо сидел на лошади. Батальоны закричали: Ура и Vive l'Empereur! [Да здравствует Император!] Наполеон что то сказал Александру. Оба императора слезли с лошадей и взяли друг друга за руки. На лице Наполеона была неприятно притворная улыбка. Александр с ласковым выражением что то говорил ему.
Ростов не спуская глаз, несмотря на топтание лошадьми французских жандармов, осаживавших толпу, следил за каждым движением императора Александра и Бонапарте. Его, как неожиданность, поразило то, что Александр держал себя как равный с Бонапарте, и что Бонапарте совершенно свободно, как будто эта близость с государем естественна и привычна ему, как равный, обращался с русским царем.
Александр и Наполеон с длинным хвостом свиты подошли к правому флангу Преображенского батальона, прямо на толпу, которая стояла тут. Толпа очутилась неожиданно так близко к императорам, что Ростову, стоявшему в передних рядах ее, стало страшно, как бы его не узнали.
– Sire, je vous demande la permission de donner la legion d'honneur au plus brave de vos soldats, [Государь, я прошу у вас позволенья дать орден Почетного легиона храбрейшему из ваших солдат,] – сказал резкий, точный голос, договаривающий каждую букву. Это говорил малый ростом Бонапарте, снизу прямо глядя в глаза Александру. Александр внимательно слушал то, что ему говорили, и наклонив голову, приятно улыбнулся.
– A celui qui s'est le plus vaillament conduit dans cette derieniere guerre, [Тому, кто храбрее всех показал себя во время войны,] – прибавил Наполеон, отчеканивая каждый слог, с возмутительным для Ростова спокойствием и уверенностью оглядывая ряды русских, вытянувшихся перед ним солдат, всё держащих на караул и неподвижно глядящих в лицо своего императора.
– Votre majeste me permettra t elle de demander l'avis du colonel? [Ваше Величество позволит ли мне спросить мнение полковника?] – сказал Александр и сделал несколько поспешных шагов к князю Козловскому, командиру батальона. Бонапарте стал между тем снимать перчатку с белой, маленькой руки и разорвав ее, бросил. Адъютант, сзади торопливо бросившись вперед, поднял ее.
– Кому дать? – не громко, по русски спросил император Александр у Козловского.
– Кому прикажете, ваше величество? – Государь недовольно поморщился и, оглянувшись, сказал:
– Да ведь надобно же отвечать ему.
Козловский с решительным видом оглянулся на ряды и в этом взгляде захватил и Ростова.
«Уж не меня ли?» подумал Ростов.
– Лазарев! – нахмурившись прокомандовал полковник; и первый по ранжиру солдат, Лазарев, бойко вышел вперед.
– Куда же ты? Тут стой! – зашептали голоса на Лазарева, не знавшего куда ему итти. Лазарев остановился, испуганно покосившись на полковника, и лицо его дрогнуло, как это бывает с солдатами, вызываемыми перед фронт.
Наполеон чуть поворотил голову назад и отвел назад свою маленькую пухлую ручку, как будто желая взять что то. Лица его свиты, догадавшись в ту же секунду в чем дело, засуетились, зашептались, передавая что то один другому, и паж, тот самый, которого вчера видел Ростов у Бориса, выбежал вперед и почтительно наклонившись над протянутой рукой и не заставив ее дожидаться ни одной секунды, вложил в нее орден на красной ленте. Наполеон, не глядя, сжал два пальца. Орден очутился между ними. Наполеон подошел к Лазареву, который, выкатывая глаза, упорно продолжал смотреть только на своего государя, и оглянулся на императора Александра, показывая этим, что то, что он делал теперь, он делал для своего союзника. Маленькая белая рука с орденом дотронулась до пуговицы солдата Лазарева. Как будто Наполеон знал, что для того, чтобы навсегда этот солдат был счастлив, награжден и отличен от всех в мире, нужно было только, чтобы его, Наполеонова рука, удостоила дотронуться до груди солдата. Наполеон только прило жил крест к груди Лазарева и, пустив руку, обратился к Александру, как будто он знал, что крест должен прилипнуть к груди Лазарева. Крест действительно прилип.
Русские и французские услужливые руки, мгновенно подхватив крест, прицепили его к мундиру. Лазарев мрачно взглянул на маленького человечка, с белыми руками, который что то сделал над ним, и продолжая неподвижно держать на караул, опять прямо стал глядеть в глаза Александру, как будто он спрашивал Александра: всё ли еще ему стоять, или не прикажут ли ему пройтись теперь, или может быть еще что нибудь сделать? Но ему ничего не приказывали, и он довольно долго оставался в этом неподвижном состоянии.
Государи сели верхами и уехали. Преображенцы, расстроивая ряды, перемешались с французскими гвардейцами и сели за столы, приготовленные для них.
Лазарев сидел на почетном месте; его обнимали, поздравляли и жали ему руки русские и французские офицеры. Толпы офицеров и народа подходили, чтобы только посмотреть на Лазарева. Гул говора русского французского и хохота стоял на площади вокруг столов. Два офицера с раскрасневшимися лицами, веселые и счастливые прошли мимо Ростова.
– Каково, брат, угощенье? Всё на серебре, – сказал один. – Лазарева видел?
– Видел.
– Завтра, говорят, преображенцы их угащивать будут.
– Нет, Лазареву то какое счастье! 10 франков пожизненного пенсиона.
– Вот так шапка, ребята! – кричал преображенец, надевая мохнатую шапку француза.
– Чудо как хорошо, прелесть!
– Ты слышал отзыв? – сказал гвардейский офицер другому. Третьего дня было Napoleon, France, bravoure; [Наполеон, Франция, храбрость;] вчера Alexandre, Russie, grandeur; [Александр, Россия, величие;] один день наш государь дает отзыв, а другой день Наполеон. Завтра государь пошлет Георгия самому храброму из французских гвардейцев. Нельзя же! Должен ответить тем же.
Борис с своим товарищем Жилинским тоже пришел посмотреть на банкет преображенцев. Возвращаясь назад, Борис заметил Ростова, который стоял у угла дома.
– Ростов! здравствуй; мы и не видались, – сказал он ему, и не мог удержаться, чтобы не спросить у него, что с ним сделалось: так странно мрачно и расстроено было лицо Ростова.
– Ничего, ничего, – отвечал Ростов.
– Ты зайдешь?
– Да, зайду.
Ростов долго стоял у угла, издалека глядя на пирующих. В уме его происходила мучительная работа, которую он никак не мог довести до конца. В душе поднимались страшные сомнения. То ему вспоминался Денисов с своим изменившимся выражением, с своей покорностью и весь госпиталь с этими оторванными руками и ногами, с этой грязью и болезнями. Ему так живо казалось, что он теперь чувствует этот больничный запах мертвого тела, что он оглядывался, чтобы понять, откуда мог происходить этот запах. То ему вспоминался этот самодовольный Бонапарте с своей белой ручкой, который был теперь император, которого любит и уважает император Александр. Для чего же оторванные руки, ноги, убитые люди? То вспоминался ему награжденный Лазарев и Денисов, наказанный и непрощенный. Он заставал себя на таких странных мыслях, что пугался их.