Кордовские мученики
Поделись знанием:
– Ah, ah, ah!.. – Француз весело, сангвинически расхохотался, трепля по плечу Пьера. – Ah! elle est forte celle la, – проговорил он. – Paris? Mais Paris Paris… [Ха, ха, ха!.. А вот сказал штуку. Париж?.. Но Париж… Париж…]
– Paris la capitale du monde… [Париж – столица мира…] – сказал Пьер, доканчивая его речь.
Капитан посмотрел на Пьера. Он имел привычку в середине разговора остановиться и поглядеть пристально смеющимися, ласковыми глазами.
– Eh bien, si vous ne m'aviez pas dit que vous etes Russe, j'aurai parie que vous etes Parisien. Vous avez ce je ne sais, quoi, ce… [Ну, если б вы мне не сказали, что вы русский, я бы побился об заклад, что вы парижанин. В вас что то есть, эта…] – и, сказав этот комплимент, он опять молча посмотрел.
– J'ai ete a Paris, j'y ai passe des annees, [Я был в Париже, я провел там целые годы,] – сказал Пьер.
– Oh ca se voit bien. Paris!.. Un homme qui ne connait pas Paris, est un sauvage. Un Parisien, ca se sent a deux lieux. Paris, s'est Talma, la Duschenois, Potier, la Sorbonne, les boulevards, – и заметив, что заключение слабее предыдущего, он поспешно прибавил: – Il n'y a qu'un Paris au monde. Vous avez ete a Paris et vous etes reste Busse. Eh bien, je ne vous en estime pas moins. [О, это видно. Париж!.. Человек, который не знает Парижа, – дикарь. Парижанина узнаешь за две мили. Париж – это Тальма, Дюшенуа, Потье, Сорбонна, бульвары… Во всем мире один Париж. Вы были в Париже и остались русским. Ну что же, я вас за то не менее уважаю.]
Под влиянием выпитого вина и после дней, проведенных в уединении с своими мрачными мыслями, Пьер испытывал невольное удовольствие в разговоре с этим веселым и добродушным человеком.
– Pour en revenir a vos dames, on les dit bien belles. Quelle fichue idee d'aller s'enterrer dans les steppes, quand l'armee francaise est a Moscou. Quelle chance elles ont manque celles la. Vos moujiks c'est autre chose, mais voua autres gens civilises vous devriez nous connaitre mieux que ca. Nous avons pris Vienne, Berlin, Madrid, Naples, Rome, Varsovie, toutes les capitales du monde… On nous craint, mais on nous aime. Nous sommes bons a connaitre. Et puis l'Empereur! [Но воротимся к вашим дамам: говорят, что они очень красивы. Что за дурацкая мысль поехать зарыться в степи, когда французская армия в Москве! Они пропустили чудесный случай. Ваши мужики, я понимаю, но вы – люди образованные – должны бы были знать нас лучше этого. Мы брали Вену, Берлин, Мадрид, Неаполь, Рим, Варшаву, все столицы мира. Нас боятся, но нас любят. Не вредно знать нас поближе. И потом император…] – начал он, но Пьер перебил его.
– L'Empereur, – повторил Пьер, и лицо его вдруг привяло грустное и сконфуженное выражение. – Est ce que l'Empereur?.. [Император… Что император?..]
– L'Empereur? C'est la generosite, la clemence, la justice, l'ordre, le genie, voila l'Empereur! C'est moi, Ram ball, qui vous le dit. Tel que vous me voyez, j'etais son ennemi il y a encore huit ans. Mon pere a ete comte emigre… Mais il m'a vaincu, cet homme. Il m'a empoigne. Je n'ai pas pu resister au spectacle de grandeur et de gloire dont il couvrait la France. Quand j'ai compris ce qu'il voulait, quand j'ai vu qu'il nous faisait une litiere de lauriers, voyez vous, je me suis dit: voila un souverain, et je me suis donne a lui. Eh voila! Oh, oui, mon cher, c'est le plus grand homme des siecles passes et a venir. [Император? Это великодушие, милосердие, справедливость, порядок, гений – вот что такое император! Это я, Рамбаль, говорю вам. Таким, каким вы меня видите, я был его врагом тому назад восемь лет. Мой отец был граф и эмигрант. Но он победил меня, этот человек. Он завладел мною. Я не мог устоять перед зрелищем величия и славы, которым он покрывал Францию. Когда я понял, чего он хотел, когда я увидал, что он готовит для нас ложе лавров, я сказал себе: вот государь, и я отдался ему. И вот! О да, мой милый, это самый великий человек прошедших и будущих веков.]
– Est il a Moscou? [Что, он в Москве?] – замявшись и с преступным лицом сказал Пьер.
Француз посмотрел на преступное лицо Пьера и усмехнулся.
– Non, il fera son entree demain, [Нет, он сделает свой въезд завтра,] – сказал он и продолжал свои рассказы.
Разговор их был прерван криком нескольких голосов у ворот и приходом Мореля, который пришел объявить капитану, что приехали виртембергские гусары и хотят ставить лошадей на тот же двор, на котором стояли лошади капитана. Затруднение происходило преимущественно оттого, что гусары не понимали того, что им говорили.
Капитан велел позвать к себе старшего унтер офицера в строгим голосом спросил у него, к какому полку он принадлежит, кто их начальник и на каком основании он позволяет себе занимать квартиру, которая уже занята. На первые два вопроса немец, плохо понимавший по французски, назвал свой полк и своего начальника; но на последний вопрос он, не поняв его, вставляя ломаные французские слова в немецкую речь, отвечал, что он квартиргер полка и что ему ведено от начальника занимать все дома подряд, Пьер, знавший по немецки, перевел капитану то, что говорил немец, и ответ капитана передал по немецки виртембергскому гусару. Поняв то, что ему говорили, немец сдался и увел своих людей. Капитан вышел на крыльцо, громким голосом отдавая какие то приказания.
Когда он вернулся назад в комнату, Пьер сидел на том же месте, где он сидел прежде, опустив руки на голову. Лицо его выражало страдание. Он действительно страдал в эту минуту. Когда капитан вышел и Пьер остался один, он вдруг опомнился и сознал то положение, в котором находился. Не то, что Москва была взята, и не то, что эти счастливые победители хозяйничали в ней и покровительствовали ему, – как ни тяжело чувствовал это Пьер, не это мучило его в настоящую минуту. Его мучило сознание своей слабости. Несколько стаканов выпитого вина, разговор с этим добродушным человеком уничтожили сосредоточенно мрачное расположение духа, в котором жил Пьер эти последние дни и которое было необходимо для исполнения его намерения. Пистолет, и кинжал, и армяк были готовы, Наполеон въезжал завтра. Пьер точно так же считал полезным и достойным убить злодея; но он чувствовал, что теперь он не сделает этого. Почему? – он не знал, но предчувствовал как будто, что он не исполнит своего намерения. Он боролся против сознания своей слабости, но смутно чувствовал, что ему не одолеть ее, что прежний мрачный строй мыслей о мщенье, убийстве и самопожертвовании разлетелся, как прах, при прикосновении первого человека.
Капитан, слегка прихрамывая и насвистывая что то, вошел в комнату.
Забавлявшая прежде Пьера болтовня француза теперь показалась ему противна. И насвистываемая песенка, и походка, и жест покручиванья усов – все казалось теперь оскорбительным Пьеру.
«Я сейчас уйду, я ни слова больше не скажу с ним», – думал Пьер. Он думал это, а между тем сидел все на том же месте. Какое то странное чувство слабости приковало его к своему месту: он хотел и не мог встать и уйти.
Капитан, напротив, казался очень весел. Он прошелся два раза по комнате. Глаза его блестели, и усы слегка подергивались, как будто он улыбался сам с собой какой то забавной выдумке.
– Charmant, – сказал он вдруг, – le colonel de ces Wurtembourgeois! C'est un Allemand; mais brave garcon, s'il en fut. Mais Allemand. [Прелестно, полковник этих вюртембергцев! Он немец; но славный малый, несмотря на это. Но немец.]
Он сел против Пьера.
– A propos, vous savez donc l'allemand, vous? [Кстати, вы, стало быть, знаете по немецки?]
Пьер смотрел на него молча.
– Comment dites vous asile en allemand? [Как по немецки убежище?]
– Asile? – повторил Пьер. – Asile en allemand – Unterkunft. [Убежище? Убежище – по немецки – Unterkunft.]
– Comment dites vous? [Как вы говорите?] – недоверчиво и быстро переспросил капитан.
– Unterkunft, – повторил Пьер.
– Onterkoff, – сказал капитан и несколько секунд смеющимися глазами смотрел на Пьера. – Les Allemands sont de fieres betes. N'est ce pas, monsieur Pierre? [Экие дурни эти немцы. Не правда ли, мосье Пьер?] – заключил он.
– Eh bien, encore une bouteille de ce Bordeau Moscovite, n'est ce pas? Morel, va nous chauffer encore une pelilo bouteille. Morel! [Ну, еще бутылочку этого московского Бордо, не правда ли? Морель согреет нам еще бутылочку. Морель!] – весело крикнул капитан.
Морель подал свечи и бутылку вина. Капитан посмотрел на Пьера при освещении, и его, видимо, поразило расстроенное лицо его собеседника. Рамбаль с искренним огорчением и участием в лице подошел к Пьеру и нагнулся над ним.
– Eh bien, nous sommes tristes, [Что же это, мы грустны?] – сказал он, трогая Пьера за руку. – Vous aurai je fait de la peine? Non, vrai, avez vous quelque chose contre moi, – переспрашивал он. – Peut etre rapport a la situation? [Может, я огорчил вас? Нет, в самом деле, не имеете ли вы что нибудь против меня? Может быть, касательно положения?]
Пьер ничего не отвечал, но ласково смотрел в глаза французу. Это выражение участия было приятно ему.
– Parole d'honneur, sans parler de ce que je vous dois, j'ai de l'amitie pour vous. Puis je faire quelque chose pour vous? Disposez de moi. C'est a la vie et a la mort. C'est la main sur le c?ur que je vous le dis, [Честное слово, не говоря уже про то, чем я вам обязан, я чувствую к вам дружбу. Не могу ли я сделать для вас что нибудь? Располагайте мною. Это на жизнь и на смерть. Я говорю вам это, кладя руку на сердце,] – сказал он, ударяя себя в грудь.
– Merci, – сказал Пьер. Капитан посмотрел пристально на Пьера так же, как он смотрел, когда узнал, как убежище называлось по немецки, и лицо его вдруг просияло.
– Ah! dans ce cas je bois a notre amitie! [А, в таком случае пью за вашу дружбу!] – весело крикнул он, наливая два стакана вина. Пьер взял налитой стакан и выпил его. Рамбаль выпил свой, пожал еще раз руку Пьера и в задумчиво меланхолической позе облокотился на стол.
– Oui, mon cher ami, voila les caprices de la fortune, – начал он. – Qui m'aurait dit que je serai soldat et capitaine de dragons au service de Bonaparte, comme nous l'appellions jadis. Et cependant me voila a Moscou avec lui. Il faut vous dire, mon cher, – продолжал он грустным я мерным голосом человека, который сбирается рассказывать длинную историю, – que notre nom est l'un des plus anciens de la France. [Да, мой друг, вот колесо фортуны. Кто сказал бы мне, что я буду солдатом и капитаном драгунов на службе у Бонапарта, как мы его, бывало, называли. Однако же вот я в Москве с ним. Надо вам сказать, мой милый… что имя наше одно из самых древних во Франции.]
Кордовские мученики — сорок восемь христиан (в большинстве своём — монахов), казнённых в городе Кордоба (Испания) в период между 850 и 859 годами по обвинениям в преступлениях против ислама. Необычно то, что перед казнью им предоставлялась возможность исповедать свою веру. Было также несколько казней за отступление от ислама. Тех, кто был умучен в то время, именуют мучениками Кордобскими.
Большинство имён мучеников — испанские, хотя среди них имеются и баэто-романские, то есть визиготские, одно имя имеет своим происхождением Септиманию, другое — арабское или берберское происхождение. Об остальных именах ничего не известно. Имеется также связь казнённых с христианским Востоком: об одном мученике говорится, что он был сирийцем, другой был арабским или греческим монахом из Палестины, двое других носили греческие имена. Это, в частности, указывает на роль Греции в христианизации большей части страны Бетика (Hispania) до тех пор, покуда они не были оттуда окончательно изгнаны в 554 году: представители Византии приглашались для борьбы с династией визиготов.
- Абундий Кордовский (Abundius) (854, память 11 июля). Приходской священник из Ананелоса (Ananelos), села около Кордовы. Он был арестован за то, что порочил Мухаммеда. В отличие от большинства других мучеников, Абундий был предан другими и не по своей воле предстал перед судом эмира. Он был казнён, и его тело был брошено собакам.
- Адольф Кордовский и Иоанн Кордовский (ок. 822, память 27 сентября). Оба брата родились в Севилье от отца-мусульманина и матери-христианки. Оба казнены в Кордове при Абд ар-Рахмане II.
- Аматор Кордовский, Петр Кордовский и Луис Кордовский (ок. 855, память 30 апреля). Св. Аматор родился в Мартосе, что около Кордовы, там же он был рукоположён во священника. Вместе с монахом по имени Пётр и обывателем по имени Луис, братом прежде умученного Павла, они были казнены эмиратом за поношение ислама.
- Анастасий Кордовский, Феликс Кордовский и Дигна Кордовский (853, память 14 июня). Анастасий был диакон в храме св. Акискла (Acisclus), что в Кордове, который стал монахом в окрестности Табаноса (Tábanos). Феликс родился в Алкала (Alcalá) в берберской семье, стал монахом в Астуриасе (Asturias), но присоединился к монастырю в Табаносе. Дигна также принадлежал к тамошней обители.
- Аргимир Кордовский (856, память 28 июня). Святой Аргимир (Argymirus, Argimirus, Argimir), дворянин из Кабры, был цензором эмира Мухаммеда I. Он был изгнан со своей службы по причине вероисповедания и стал монахом. Он был обвинён другими в оскорблении пророка Мухаммеда и публичной проповеди святости Иисуса Христа. Ему было обещано помилование, если он покинет христианство и примет ислам. Он отказался и был казнён.
- Аурея Кордовская (856, память 9 июля). Святая Аурея (Aurea), или Аура (Aura) родилась в Кордове, что в Испании в мусульманской семье. Овдовев, она вскоре приняла христианство и стала монахиней в Кутеклара (Cuteclara), где она оставалась более двадцати лет. Она была обнаружена мусульманской роднёй, предстала перед судьёй и по принуждению отреклась от христианства. Сожалея об этом, она продолжала тайно исповедовать Христову веру. Когда об этом узнала её семья, она вновь предстала перед судом, на этот раз не отреклась и была казнена.
- Бенильда Кордовская (853, память 15 июня). Казнь св. Анастасия вдохновила св. Бенильду (Benildis) выбрать на следующий день венец мученичества. Её пепел был брошен в Гвадалквивир (Guadalquivir).
- Колумба Кордовская (853, память 17 сентября). Родившаяся в Кордове монахиня монастыря Табанос (Tábanos), она была задержана вместе с остальными монахиня, дабы предохранить их от предстояния пред судом, когда эмират закрыл монастырь в 852 г. Она бежала, открыто отрицала Мухаммеда и была обезглавлена.
- Илия Кордовский, Павел Кордовский и Исидор Кордовский (856, память 17 апреля). Илия, священник из Кордовы, был казнён в почтенном возрасте маврами вместе с монахами Павлом и Исидором, его учениками.
- Эмила Кордовский и Иеремия Кордовский (852, память 15 сентября). Два юноши, Эмила (Emilas) и Иеремия, первый из которых был диаконом, были посажены в тюрьму и обезглавлены в Кордове во времена эмира Абдеррахмана.
- Евлогий Кордовский, (859, память 11 марта). Святой Евлогий был блестящим священником в Кордове в те времена. Выделявшийся своими храбростью и учёностью, он вдохновлял некоторых из добровольных мучеников и писал их Помянник. Сам он был казнён за то, что скрывал и защищал святую деву Леокритию (Leocritia), обращённую из ислама.
- Фандила Кордовский (853, память 13 июня). Святой Фандила (Fandilas) был священником и игуменом монастыря Пеньямелария (Peñamelaria) неподалёку от Кордовы. Он был обезглавлен в Кордове по приказу Мухаммеда I.
- Флора Кордовская и Мария Кордовская (851, память 24 ноября). Обе эти женщины происходили из смешанных браков между христианами и мусульманами. Кроме того, Мария была сестрой Валабонса (Walabonsus), который был казнён ранее. Отец Флоры, который умер, когда она была ещё совсем юной, был мусульманином. Поэтому её христианство трактовалось как отступление от ислама. Хотя Мария и Флора вместе отрицали ислам перед судом, Мария была казнена за богохульство, а Флора — за вероотступничество.
- Георгий Кордовский, Аврелий Кордовский и Наталия Кордовская, Феликс Кордовский и Лилиоза Кордовская, (852, память 27 июля). Умучены в Кордове при эмире Абд эр-Рахмане II. Аврелий и Феликс, и их жены, Наталия и Лилиоза (Liliosa), были испанцами из смешанных в религиозном отношении семей. От них требовалось юридически, чтобы они исповедали Ислам. После того, как им было дано четыре дня, чтобы отречься от христианства, они были осуждены как вероотступники за раскрытие их предварительно скрытой христианской веры. Дьякон Георгий был монахом из Палестины. Он был арестован наряду с этими двумя парами. Хотя ему предлагалось прощение как иностранцу, он вновь стал отрицать ислам снова и отошёл к Господу вместе с другими.
- Гуземинд Кордовский и Сервусдей Кордовский (852, память 13 января). Святые Гуземинд (Gusemindus), приходской священник, и Сервусдей (Servusdei), монах, были казнены в Кордове при Абд эр-Рахмане II.
- Исаак Кордовский (851, память 3 июня). Святой Исаак родился в благополучной кордовской семье, был хорошо образован, свободно владел арабским, что помогло ему быстро занять высокий пост exceptor rei publicae в правительстве мавров. Он оставил этот пост, чтобы стать монахом в семейном монастыре Табанос, что в нескольких милях от Кордовы. Во время публичных дебатов он отрицал Мухаммеда и был за это казнён.
- Лаура Кордовская (864, память 19 октября). Святая Лаура родилась в Кордове. Овдовев, она стала монахиней в Кутеклара (Cuteclara). Осуждённая за вероотступничество, она была брошена в котёл с расплавленным свинцом.
- Леокрития Кордовская (859, память 15 марта). Святая Леокрития (Leocritia), или Лукреция (Lucretia), дева из Кордовы, родилась в мусульманской семье. Она была обращена ко Господу своим родственником. По совету св. Евлогия и с его помощью она бежала из дому и отправилась в укрытие. Однажды она и св. Евлогий были арестованы. Евлогий, которого то сажали в тюрьму, то отпускали оттуда, был казнён за прозелитизм, Леокрития была казнена за вероотступничество.
- Леовигильд Кордовский и Христофор Кордовский (852, память 20 августа). Леовигильд был монахом и священником в Кордове. Христофор был монахом в монастыре св. Мартина в Ла Рохана (La Rojana) неподалёку от Кордовы. Оба они были казнены в Кордове при Абд эр-Рахмане II.
- Нунила Кордовская и Алодия Кордовская (851, память 22 октября). Сёстры Нунило (Nunilo) и Алодия (Alodia) родились в Адахуэске (Adahuesca), что в провинции Хуэска (Huesca), Испания. Дочери отца-мусульманина и матери-христианки, они были воспитаны в Христовой вере. После кончины их отца их мать вышла замуж за другого мусульманина, который их жестоко преследовал и посадил в тюрьму. В конечном итоге они были обезглавлены при Абд эр-Рахмане II.
- Павел Кордовский из монастыря св. Зоила (851, память 20 июля). Св. Павел был диаконом в Кордове, при монастыре св. Зоила (Zoilus). Он был известен особым попечением о христианах, брошенных в тюрьму мусульманами. Он был обезглавлен. Его св. мощи почивают в храме св. Зоила.
- Петр Кордовский, Валабонс Кордовский, Сабиниан Кордовский, Вистремунд Кордовский, Хабентий Кордовский и Иеремия Кордовский (851, память 7 июня). Священник Петр, диакон Валабонс (Walabonsus), монахи из монастыря св. Зоила, что в Кордове, Испания, Сабиниан (Sabinian) и Вистремунд (Wistremundus), монах из монастыря св. Христофора Хабентий (Habentius) и старец Иеремия основали монастырь Табанос неподалёку от Кордовы. За публичное отрицание Мухаммеда они были казнены в Кордове при Абд эр-Рахмане. Иеремия был замучен до смерти, остальные были обезглавлены.
- Перфект Кордовский (850, память 18 апреля). Св. Перфект, священник из Кордовы, был обезглавлен за свидетельствование против ислама и Мухаммеда.
- Помпоза Кордовская (853, память 19 сентября). Монахиня из монастыря в Пеньямелария (Peñamelaria), св. Помпоза (Pomposa) была обезглавлена эмиром Кордовским.
- Помпоза Кордовская (835, память 19 сентября). Другая монахиня из монастыря Сан Сальвадор в Пеньямелария (Peñamelaria), св. Помпоза избежала ареста вместе с другими монахинями. Однако она явилась на суд и была казнена вопреки протестам других монахинь из этого монастыря.
- Родерик Кордовский и Саломон Кордовский (857, память 13 марта). Св. Рудерик (Rudericus), или Родерик (Roderick), священник из Кабры, был предан своим братом-мусульманином, который ложно обвинил его в том, что тот принял ислам, а потом перешёл в христианство, то есть в вероотступничестве. В тюрьме он познакомился с товарищем по предстоящим мучениям Саломоном (Salomon), или Соломоном (Solomon). Оба были казнены в Кордове.
- Рогелль Кордовский и Сервус-Дей Кордовский (852 память 16 сентября). Монах Рогелль (Rogellus) и его юный ученик Сервус-Дей (Servus-Dei) были казнены в Кордове за публичное отрицание ислама в мечети. Они были первыми христианами, умученными при Мухаммеде I.
- Санчо Кордовский (851, память 5 июня). Святой Санчо (Sancho), или Санктий (Sanctius), или Санций (Sancius) родился в Альби (Albi), что в Септимании. Во время войны он попал в плен и оказался в Кордове, что в Испании. Там он получил образование при королевском дворе и принят в гвардию эмира. Был казнён за отказ принять ислам.
- Сандила Кордовский (ок. 855, память 3 сентября). Св. Сандила (Sandila), или Сандал (Sandalus), или Сандол (Sandolus), или Сандульф (Sandulf) казнён в Кордове во времена эмирата.
- Сисенанд Кордовский (851, память 16 июля). Св. Сисенанд (Sisenandus) родился в городе Бадахос (Badajoz), провинция Эстремадура (Estremadura). Он стал диаконом в храме св. Акискла (Acisclus) в Кордове. Его обезглавили при Абд ар-Рахмане II.
- Теодемир Кордовский (851, память 25 июля). Св. Теодемир (Theodemir) был монахом, которого казнили в Кордове при Абд эр-Рахмане II.
- Витесинд Кордовский (855) Св. Витесинд (Witesindus, Witesind) был обывателем-христианином из Кабры, принявшим ислам, но затем вернувшимся в христианство. Был казнён за вероотступничество.
Напишите отзыв о статье "Кордовские мученики"
Литература
- Holweck F. G. A Biographical Dictionary of the Saints. — St. Louis, MO: B. Herder Book Co. 1924.
- Coope, Jessica A. 1995. The Martyrs of Cordoba: Community and Family Conflict in an Age of Mass Conversion (University of Nebraska) — ISBN 0-8032-1471-5.
- Wolf, Kenneth Baxter. 1988. Christian Martyrs in Muslim Spain (Cambridge University Press)
- Haines, Charles Reginald. 1889. Christianity and Islam in Spain (756—1031)
Отрывок, характеризующий Кордовские мученики
– Est ce que les dames francaises ne quitteraient pas Paris si les Russes y entraient? [Разве французские дамы не уехали бы из Парижа, если бы русские вошли в него?] – сказал Пьер.– Ah, ah, ah!.. – Француз весело, сангвинически расхохотался, трепля по плечу Пьера. – Ah! elle est forte celle la, – проговорил он. – Paris? Mais Paris Paris… [Ха, ха, ха!.. А вот сказал штуку. Париж?.. Но Париж… Париж…]
– Paris la capitale du monde… [Париж – столица мира…] – сказал Пьер, доканчивая его речь.
Капитан посмотрел на Пьера. Он имел привычку в середине разговора остановиться и поглядеть пристально смеющимися, ласковыми глазами.
– Eh bien, si vous ne m'aviez pas dit que vous etes Russe, j'aurai parie que vous etes Parisien. Vous avez ce je ne sais, quoi, ce… [Ну, если б вы мне не сказали, что вы русский, я бы побился об заклад, что вы парижанин. В вас что то есть, эта…] – и, сказав этот комплимент, он опять молча посмотрел.
– J'ai ete a Paris, j'y ai passe des annees, [Я был в Париже, я провел там целые годы,] – сказал Пьер.
– Oh ca se voit bien. Paris!.. Un homme qui ne connait pas Paris, est un sauvage. Un Parisien, ca se sent a deux lieux. Paris, s'est Talma, la Duschenois, Potier, la Sorbonne, les boulevards, – и заметив, что заключение слабее предыдущего, он поспешно прибавил: – Il n'y a qu'un Paris au monde. Vous avez ete a Paris et vous etes reste Busse. Eh bien, je ne vous en estime pas moins. [О, это видно. Париж!.. Человек, который не знает Парижа, – дикарь. Парижанина узнаешь за две мили. Париж – это Тальма, Дюшенуа, Потье, Сорбонна, бульвары… Во всем мире один Париж. Вы были в Париже и остались русским. Ну что же, я вас за то не менее уважаю.]
Под влиянием выпитого вина и после дней, проведенных в уединении с своими мрачными мыслями, Пьер испытывал невольное удовольствие в разговоре с этим веселым и добродушным человеком.
– Pour en revenir a vos dames, on les dit bien belles. Quelle fichue idee d'aller s'enterrer dans les steppes, quand l'armee francaise est a Moscou. Quelle chance elles ont manque celles la. Vos moujiks c'est autre chose, mais voua autres gens civilises vous devriez nous connaitre mieux que ca. Nous avons pris Vienne, Berlin, Madrid, Naples, Rome, Varsovie, toutes les capitales du monde… On nous craint, mais on nous aime. Nous sommes bons a connaitre. Et puis l'Empereur! [Но воротимся к вашим дамам: говорят, что они очень красивы. Что за дурацкая мысль поехать зарыться в степи, когда французская армия в Москве! Они пропустили чудесный случай. Ваши мужики, я понимаю, но вы – люди образованные – должны бы были знать нас лучше этого. Мы брали Вену, Берлин, Мадрид, Неаполь, Рим, Варшаву, все столицы мира. Нас боятся, но нас любят. Не вредно знать нас поближе. И потом император…] – начал он, но Пьер перебил его.
– L'Empereur, – повторил Пьер, и лицо его вдруг привяло грустное и сконфуженное выражение. – Est ce que l'Empereur?.. [Император… Что император?..]
– L'Empereur? C'est la generosite, la clemence, la justice, l'ordre, le genie, voila l'Empereur! C'est moi, Ram ball, qui vous le dit. Tel que vous me voyez, j'etais son ennemi il y a encore huit ans. Mon pere a ete comte emigre… Mais il m'a vaincu, cet homme. Il m'a empoigne. Je n'ai pas pu resister au spectacle de grandeur et de gloire dont il couvrait la France. Quand j'ai compris ce qu'il voulait, quand j'ai vu qu'il nous faisait une litiere de lauriers, voyez vous, je me suis dit: voila un souverain, et je me suis donne a lui. Eh voila! Oh, oui, mon cher, c'est le plus grand homme des siecles passes et a venir. [Император? Это великодушие, милосердие, справедливость, порядок, гений – вот что такое император! Это я, Рамбаль, говорю вам. Таким, каким вы меня видите, я был его врагом тому назад восемь лет. Мой отец был граф и эмигрант. Но он победил меня, этот человек. Он завладел мною. Я не мог устоять перед зрелищем величия и славы, которым он покрывал Францию. Когда я понял, чего он хотел, когда я увидал, что он готовит для нас ложе лавров, я сказал себе: вот государь, и я отдался ему. И вот! О да, мой милый, это самый великий человек прошедших и будущих веков.]
– Est il a Moscou? [Что, он в Москве?] – замявшись и с преступным лицом сказал Пьер.
Француз посмотрел на преступное лицо Пьера и усмехнулся.
– Non, il fera son entree demain, [Нет, он сделает свой въезд завтра,] – сказал он и продолжал свои рассказы.
Разговор их был прерван криком нескольких голосов у ворот и приходом Мореля, который пришел объявить капитану, что приехали виртембергские гусары и хотят ставить лошадей на тот же двор, на котором стояли лошади капитана. Затруднение происходило преимущественно оттого, что гусары не понимали того, что им говорили.
Капитан велел позвать к себе старшего унтер офицера в строгим голосом спросил у него, к какому полку он принадлежит, кто их начальник и на каком основании он позволяет себе занимать квартиру, которая уже занята. На первые два вопроса немец, плохо понимавший по французски, назвал свой полк и своего начальника; но на последний вопрос он, не поняв его, вставляя ломаные французские слова в немецкую речь, отвечал, что он квартиргер полка и что ему ведено от начальника занимать все дома подряд, Пьер, знавший по немецки, перевел капитану то, что говорил немец, и ответ капитана передал по немецки виртембергскому гусару. Поняв то, что ему говорили, немец сдался и увел своих людей. Капитан вышел на крыльцо, громким голосом отдавая какие то приказания.
Когда он вернулся назад в комнату, Пьер сидел на том же месте, где он сидел прежде, опустив руки на голову. Лицо его выражало страдание. Он действительно страдал в эту минуту. Когда капитан вышел и Пьер остался один, он вдруг опомнился и сознал то положение, в котором находился. Не то, что Москва была взята, и не то, что эти счастливые победители хозяйничали в ней и покровительствовали ему, – как ни тяжело чувствовал это Пьер, не это мучило его в настоящую минуту. Его мучило сознание своей слабости. Несколько стаканов выпитого вина, разговор с этим добродушным человеком уничтожили сосредоточенно мрачное расположение духа, в котором жил Пьер эти последние дни и которое было необходимо для исполнения его намерения. Пистолет, и кинжал, и армяк были готовы, Наполеон въезжал завтра. Пьер точно так же считал полезным и достойным убить злодея; но он чувствовал, что теперь он не сделает этого. Почему? – он не знал, но предчувствовал как будто, что он не исполнит своего намерения. Он боролся против сознания своей слабости, но смутно чувствовал, что ему не одолеть ее, что прежний мрачный строй мыслей о мщенье, убийстве и самопожертвовании разлетелся, как прах, при прикосновении первого человека.
Капитан, слегка прихрамывая и насвистывая что то, вошел в комнату.
Забавлявшая прежде Пьера болтовня француза теперь показалась ему противна. И насвистываемая песенка, и походка, и жест покручиванья усов – все казалось теперь оскорбительным Пьеру.
«Я сейчас уйду, я ни слова больше не скажу с ним», – думал Пьер. Он думал это, а между тем сидел все на том же месте. Какое то странное чувство слабости приковало его к своему месту: он хотел и не мог встать и уйти.
Капитан, напротив, казался очень весел. Он прошелся два раза по комнате. Глаза его блестели, и усы слегка подергивались, как будто он улыбался сам с собой какой то забавной выдумке.
– Charmant, – сказал он вдруг, – le colonel de ces Wurtembourgeois! C'est un Allemand; mais brave garcon, s'il en fut. Mais Allemand. [Прелестно, полковник этих вюртембергцев! Он немец; но славный малый, несмотря на это. Но немец.]
Он сел против Пьера.
– A propos, vous savez donc l'allemand, vous? [Кстати, вы, стало быть, знаете по немецки?]
Пьер смотрел на него молча.
– Comment dites vous asile en allemand? [Как по немецки убежище?]
– Asile? – повторил Пьер. – Asile en allemand – Unterkunft. [Убежище? Убежище – по немецки – Unterkunft.]
– Comment dites vous? [Как вы говорите?] – недоверчиво и быстро переспросил капитан.
– Unterkunft, – повторил Пьер.
– Onterkoff, – сказал капитан и несколько секунд смеющимися глазами смотрел на Пьера. – Les Allemands sont de fieres betes. N'est ce pas, monsieur Pierre? [Экие дурни эти немцы. Не правда ли, мосье Пьер?] – заключил он.
– Eh bien, encore une bouteille de ce Bordeau Moscovite, n'est ce pas? Morel, va nous chauffer encore une pelilo bouteille. Morel! [Ну, еще бутылочку этого московского Бордо, не правда ли? Морель согреет нам еще бутылочку. Морель!] – весело крикнул капитан.
Морель подал свечи и бутылку вина. Капитан посмотрел на Пьера при освещении, и его, видимо, поразило расстроенное лицо его собеседника. Рамбаль с искренним огорчением и участием в лице подошел к Пьеру и нагнулся над ним.
– Eh bien, nous sommes tristes, [Что же это, мы грустны?] – сказал он, трогая Пьера за руку. – Vous aurai je fait de la peine? Non, vrai, avez vous quelque chose contre moi, – переспрашивал он. – Peut etre rapport a la situation? [Может, я огорчил вас? Нет, в самом деле, не имеете ли вы что нибудь против меня? Может быть, касательно положения?]
Пьер ничего не отвечал, но ласково смотрел в глаза французу. Это выражение участия было приятно ему.
– Parole d'honneur, sans parler de ce que je vous dois, j'ai de l'amitie pour vous. Puis je faire quelque chose pour vous? Disposez de moi. C'est a la vie et a la mort. C'est la main sur le c?ur que je vous le dis, [Честное слово, не говоря уже про то, чем я вам обязан, я чувствую к вам дружбу. Не могу ли я сделать для вас что нибудь? Располагайте мною. Это на жизнь и на смерть. Я говорю вам это, кладя руку на сердце,] – сказал он, ударяя себя в грудь.
– Merci, – сказал Пьер. Капитан посмотрел пристально на Пьера так же, как он смотрел, когда узнал, как убежище называлось по немецки, и лицо его вдруг просияло.
– Ah! dans ce cas je bois a notre amitie! [А, в таком случае пью за вашу дружбу!] – весело крикнул он, наливая два стакана вина. Пьер взял налитой стакан и выпил его. Рамбаль выпил свой, пожал еще раз руку Пьера и в задумчиво меланхолической позе облокотился на стол.
– Oui, mon cher ami, voila les caprices de la fortune, – начал он. – Qui m'aurait dit que je serai soldat et capitaine de dragons au service de Bonaparte, comme nous l'appellions jadis. Et cependant me voila a Moscou avec lui. Il faut vous dire, mon cher, – продолжал он грустным я мерным голосом человека, который сбирается рассказывать длинную историю, – que notre nom est l'un des plus anciens de la France. [Да, мой друг, вот колесо фортуны. Кто сказал бы мне, что я буду солдатом и капитаном драгунов на службе у Бонапарта, как мы его, бывало, называли. Однако же вот я в Москве с ним. Надо вам сказать, мой милый… что имя наше одно из самых древних во Франции.]
