Корейский язык
Поделись знанием:
Кто из русских людей, читая описания последнего периода кампании 1812 года, не испытывал тяжелого чувства досады, неудовлетворенности и неясности. Кто не задавал себе вопросов: как не забрали, не уничтожили всех французов, когда все три армии окружали их в превосходящем числе, когда расстроенные французы, голодая и замерзая, сдавались толпами и когда (как нам рассказывает история) цель русских состояла именно в том, чтобы остановить, отрезать и забрать в плен всех французов.
Каким образом то русское войско, которое, слабее числом французов, дало Бородинское сражение, каким образом это войско, с трех сторон окружавшее французов и имевшее целью их забрать, не достигло своей цели? Неужели такое громадное преимущество перед нами имеют французы, что мы, с превосходными силами окружив, не могли побить их? Каким образом это могло случиться?
История (та, которая называется этим словом), отвечая на эти вопросы, говорит, что это случилось оттого, что Кутузов, и Тормасов, и Чичагов, и тот то, и тот то не сделали таких то и таких то маневров.
Но отчего они не сделали всех этих маневров? Отчего, ежели они были виноваты в том, что не достигнута была предназначавшаяся цель, – отчего их не судили и не казнили? Но, даже ежели и допустить, что виною неудачи русских были Кутузов и Чичагов и т. п., нельзя понять все таки, почему и в тех условиях, в которых находились русские войска под Красным и под Березиной (в обоих случаях русские были в превосходных силах), почему не взято в плен французское войско с маршалами, королями и императорами, когда в этом состояла цель русских?
Объяснение этого странного явления тем (как то делают русские военные историки), что Кутузов помешал нападению, неосновательно потому, что мы знаем, что воля Кутузова не могла удержать войска от нападения под Вязьмой и под Тарутиным.
Почему то русское войско, которое с слабейшими силами одержало победу под Бородиным над неприятелем во всей его силе, под Красным и под Березиной в превосходных силах было побеждено расстроенными толпами французов?
Если цель русских состояла в том, чтобы отрезать и взять в плен Наполеона и маршалов, и цель эта не только не была достигнута, и все попытки к достижению этой цели всякий раз были разрушены самым постыдным образом, то последний период кампании совершенно справедливо представляется французами рядом побед и совершенно несправедливо представляется русскими историками победоносным.
Русские военные историки, настолько, насколько для них обязательна логика, невольно приходят к этому заключению и, несмотря на лирические воззвания о мужестве и преданности и т. д., должны невольно признаться, что отступление французов из Москвы есть ряд побед Наполеона и поражений Кутузова.
Но, оставив совершенно в стороне народное самолюбие, чувствуется, что заключение это само в себе заключает противуречие, так как ряд побед французов привел их к совершенному уничтожению, а ряд поражений русских привел их к полному уничтожению врага и очищению своего отечества.
Источник этого противуречия лежит в том, что историками, изучающими события по письмам государей и генералов, по реляциям, рапортам, планам и т. п., предположена ложная, никогда не существовавшая цель последнего периода войны 1812 года, – цель, будто бы состоявшая в том, чтобы отрезать и поймать Наполеона с маршалами и армией.
Цели этой никогда не было и не могло быть, потому что она не имела смысла, и достижение ее было совершенно невозможно.
Цель эта не имела никакого смысла, во первых, потому, что расстроенная армия Наполеона со всей возможной быстротой бежала из России, то есть исполняла то самое, что мог желать всякий русский. Для чего же было делать различные операции над французами, которые бежали так быстро, как только они могли?
Во вторых, бессмысленно было становиться на дороге людей, всю свою энергию направивших на бегство.
В третьих, бессмысленно было терять свои войска для уничтожения французских армий, уничтожавшихся без внешних причин в такой прогрессии, что без всякого загораживания пути они не могли перевести через границу больше того, что они перевели в декабре месяце, то есть одну сотую всего войска.
В четвертых, бессмысленно было желание взять в плен императора, королей, герцогов – людей, плен которых в высшей степени затруднил бы действия русских, как то признавали самые искусные дипломаты того времени (J. Maistre и другие). Еще бессмысленнее было желание взять корпуса французов, когда свои войска растаяли наполовину до Красного, а к корпусам пленных надо было отделять дивизии конвоя, и когда свои солдаты не всегда получали полный провиант и забранные уже пленные мерли с голода.
Весь глубокомысленный план о том, чтобы отрезать и поймать Наполеона с армией, был подобен тому плану огородника, который, выгоняя из огорода потоптавшую его гряды скотину, забежал бы к воротам и стал бы по голове бить эту скотину. Одно, что можно бы было сказать в оправдание огородника, было бы то, что он очень рассердился. Но это нельзя было даже сказать про составителей проекта, потому что не они пострадали от потоптанных гряд.
Но, кроме того, что отрезывание Наполеона с армией было бессмысленно, оно было невозможно.
Невозможно это было, во первых, потому что, так как из опыта видно, что движение колонн на пяти верстах в одном сражении никогда не совпадает с планами, то вероятность того, чтобы Чичагов, Кутузов и Витгенштейн сошлись вовремя в назначенное место, была столь ничтожна, что она равнялась невозможности, как то и думал Кутузов, еще при получении плана сказавший, что диверсии на большие расстояния не приносят желаемых результатов.
Во вторых, невозможно было потому, что, для того чтобы парализировать ту силу инерции, с которой двигалось назад войско Наполеона, надо было без сравнения большие войска, чем те, которые имели русские.
В третьих, невозможно это было потому, что военное слово отрезать не имеет никакого смысла. Отрезать можно кусок хлеба, но не армию. Отрезать армию – перегородить ей дорогу – никак нельзя, ибо места кругом всегда много, где можно обойти, и есть ночь, во время которой ничего не видно, в чем могли бы убедиться военные ученые хоть из примеров Красного и Березины. Взять же в плен никак нельзя без того, чтобы тот, кого берут в плен, на это не согласился, как нельзя поймать ласточку, хотя и можно взять ее, когда она сядет на руку. Взять в плен можно того, кто сдается, как немцы, по правилам стратегии и тактики. Но французские войска совершенно справедливо не находили этого удобным, так как одинаковая голодная и холодная смерть ожидала их на бегстве и в плену.
В четвертых же, и главное, это было невозможно потому, что никогда, с тех пор как существует мир, не было войны при тех страшных условиях, при которых она происходила в 1812 году, и русские войска в преследовании французов напрягли все свои силы и не могли сделать большего, не уничтожившись сами.
В движении русской армии от Тарутина до Красного выбыло пятьдесят тысяч больными и отсталыми, то есть число, равное населению большого губернского города. Половина людей выбыла из армии без сражений.
И об этом то периоде кампании, когда войска без сапог и шуб, с неполным провиантом, без водки, по месяцам ночуют в снегу и при пятнадцати градусах мороза; когда дня только семь и восемь часов, а остальное ночь, во время которой не может быть влияния дисциплины; когда, не так как в сраженье, на несколько часов только люди вводятся в область смерти, где уже нет дисциплины, а когда люди по месяцам живут, всякую минуту борясь с смертью от голода и холода; когда в месяц погибает половина армии, – об этом то периоде кампании нам рассказывают историки, как Милорадович должен был сделать фланговый марш туда то, а Тормасов туда то и как Чичагов должен был передвинуться туда то (передвинуться выше колена в снегу), и как тот опрокинул и отрезал, и т. д., и т. д.
Русские, умиравшие наполовину, сделали все, что можно сделать и должно было сделать для достижения достойной народа цели, и не виноваты в том, что другие русские люди, сидевшие в теплых комнатах, предполагали сделать то, что было невозможно.
Все это странное, непонятное теперь противоречие факта с описанием истории происходит только оттого, что историки, писавшие об этом событии, писали историю прекрасных чувств и слов разных генералов, а не историю событий.
Для них кажутся очень занимательны слова Милорадовича, награды, которые получил тот и этот генерал, и их предположения; а вопрос о тех пятидесяти тысячах, которые остались по госпиталям и могилам, даже не интересует их, потому что не подлежит их изучению.
А между тем стоит только отвернуться от изучения рапортов и генеральных планов, а вникнуть в движение тех сотен тысяч людей, принимавших прямое, непосредственное участие в событии, и все, казавшиеся прежде неразрешимыми, вопросы вдруг с необыкновенной легкостью и простотой получают несомненное разрешение.
Цель отрезывания Наполеона с армией никогда не существовала, кроме как в воображении десятка людей. Она не могла существовать, потому что она была бессмысленна, и достижение ее было невозможно.
Цель народа была одна: очистить свою землю от нашествия. Цель эта достигалась, во первых, сама собою, так как французы бежали, и потому следовало только не останавливать это движение. Во вторых, цель эта достигалась действиями народной войны, уничтожавшей французов, и, в третьих, тем, что большая русская армия шла следом за французами, готовая употребить силу в случае остановки движения французов.
Русская армия должна была действовать, как кнут на бегущее животное. И опытный погонщик знал, что самое выгодное держать кнут поднятым, угрожая им, а не по голове стегать бегущее животное.
Когда человек видит умирающее животное, ужас охватывает его: то, что есть он сам, – сущность его, в его глазах очевидно уничтожается – перестает быть. Но когда умирающее есть человек, и человек любимый – ощущаемый, тогда, кроме ужаса перед уничтожением жизни, чувствуется разрыв и духовная рана, которая, так же как и рана физическая, иногда убивает, иногда залечивается, но всегда болит и боится внешнего раздражающего прикосновения.
После смерти князя Андрея Наташа и княжна Марья одинаково чувствовали это. Они, нравственно согнувшись и зажмурившись от грозного, нависшего над ними облака смерти, не смели взглянуть в лицо жизни. Они осторожно берегли свои открытые раны от оскорбительных, болезненных прикосновений. Все: быстро проехавший экипаж по улице, напоминание об обеде, вопрос девушки о платье, которое надо приготовить; еще хуже, слово неискреннего, слабого участия болезненно раздражало рану, казалось оскорблением и нарушало ту необходимую тишину, в которой они обе старались прислушиваться к незамолкшему еще в их воображении страшному, строгому хору, и мешало вглядываться в те таинственные бесконечные дали, которые на мгновение открылись перед ними.
Только вдвоем им было не оскорбительно и не больно. Они мало говорили между собой. Ежели они говорили, то о самых незначительных предметах. И та и другая одинаково избегали упоминания о чем нибудь, имеющем отношение к будущему.
Признавать возможность будущего казалось им оскорблением его памяти. Еще осторожнее они обходили в своих разговорах все то, что могло иметь отношение к умершему. Им казалось, что то, что они пережили и перечувствовали, не могло быть выражено словами. Им казалось, что всякое упоминание словами о подробностях его жизни нарушало величие и святыню совершившегося в их глазах таинства.
Беспрестанные воздержания речи, постоянное старательное обхождение всего того, что могло навести на слово о нем: эти остановки с разных сторон на границе того, чего нельзя было говорить, еще чище и яснее выставляли перед их воображением то, что они чувствовали.
Но чистая, полная печаль так же невозможна, как чистая и полная радость. Княжна Марья, по своему положению одной независимой хозяйки своей судьбы, опекунши и воспитательницы племянника, первая была вызвана жизнью из того мира печали, в котором она жила первые две недели. Она получила письма от родных, на которые надо было отвечать; комната, в которую поместили Николеньку, была сыра, и он стал кашлять. Алпатыч приехал в Ярославль с отчетами о делах и с предложениями и советами переехать в Москву в Вздвиженский дом, который остался цел и требовал только небольших починок. Жизнь не останавливалась, и надо было жить. Как ни тяжело было княжне Марье выйти из того мира уединенного созерцания, в котором она жила до сих пор, как ни жалко и как будто совестно было покинуть Наташу одну, – заботы жизни требовали ее участия, и она невольно отдалась им. Она поверяла счеты с Алпатычем, советовалась с Десалем о племяннике и делала распоряжения и приготовления для своего переезда в Москву.
Наташа оставалась одна и с тех пор, как княжна Марья стала заниматься приготовлениями к отъезду, избегала и ее.
Княжна Марья предложила графине отпустить с собой Наташу в Москву, и мать и отец радостно согласились на это предложение, с каждым днем замечая упадок физических сил дочери и полагая для нее полезным и перемену места, и помощь московских врачей.
– Я никуда не поеду, – отвечала Наташа, когда ей сделали это предложение, – только, пожалуйста, оставьте меня, – сказала она и выбежала из комнаты, с трудом удерживая слезы не столько горя, сколько досады и озлобления.
После того как она почувствовала себя покинутой княжной Марьей и одинокой в своем горе, Наташа большую часть времени, одна в своей комнате, сидела с ногами в углу дивана, и, что нибудь разрывая или переминая своими тонкими, напряженными пальцами, упорным, неподвижным взглядом смотрела на то, на чем останавливались глаза. Уединение это изнуряло, мучило ее; но оно было для нее необходимо. Как только кто нибудь входил к ней, она быстро вставала, изменяла положение и выражение взгляда и бралась за книгу или шитье, очевидно с нетерпением ожидая ухода того, кто помешал ей.
Ей все казалось, что она вот вот сейчас поймет, проникнет то, на что с страшным, непосильным ей вопросом устремлен был ее душевный взгляд.
В конце декабря, в черном шерстяном платье, с небрежно связанной пучком косой, худая и бледная, Наташа сидела с ногами в углу дивана, напряженно комкая и распуская концы пояса, и смотрела на угол двери.
Она смотрела туда, куда ушел он, на ту сторону жизни. И та сторона жизни, о которой она прежде никогда не думала, которая прежде ей казалась такою далекою, невероятною, теперь была ей ближе и роднее, понятнее, чем эта сторона жизни, в которой все было или пустота и разрушение, или страдание и оскорбление.
Она смотрела туда, где она знала, что был он; но она не могла его видеть иначе, как таким, каким он был здесь. Она видела его опять таким же, каким он был в Мытищах, у Троицы, в Ярославле.
Она видела его лицо, слышала его голос и повторяла его слова и свои слова, сказанные ему, и иногда придумывала за себя и за него новые слова, которые тогда могли бы быть сказаны.
Вот он лежит на кресле в своей бархатной шубке, облокотив голову на худую, бледную руку. Грудь его страшно низка и плечи подняты. Губы твердо сжаты, глаза блестят, и на бледном лбу вспрыгивает и исчезает морщина. Одна нога его чуть заметно быстро дрожит. Наташа знает, что он борется с мучительной болью. «Что такое эта боль? Зачем боль? Что он чувствует? Как у него болит!» – думает Наташа. Он заметил ее вниманье, поднял глаза и, не улыбаясь, стал говорить.
«Одно ужасно, – сказал он, – это связать себя навеки с страдающим человеком. Это вечное мученье». И он испытующим взглядом – Наташа видела теперь этот взгляд – посмотрел на нее. Наташа, как и всегда, ответила тогда прежде, чем успела подумать о том, что она отвечает; она сказала: «Это не может так продолжаться, этого не будет, вы будете здоровы – совсем».
Она теперь сначала видела его и переживала теперь все то, что она чувствовала тогда. Она вспомнила продолжительный, грустный, строгий взгляд его при этих словах и поняла значение упрека и отчаяния этого продолжительного взгляда.
«Я согласилась, – говорила себе теперь Наташа, – что было бы ужасно, если б он остался всегда страдающим. Я сказала это тогда так только потому, что для него это было бы ужасно, а он понял это иначе. Он подумал, что это для меня ужасно бы было. Он тогда еще хотел жить – боялся смерти. И я так грубо, глупо сказала ему. Я не думала этого. Я думала совсем другое. Если бы я сказала то, что думала, я бы сказала: пускай бы он умирал, все время умирал бы перед моими глазами, я была бы счастлива в сравнении с тем, что я теперь. Теперь… Ничего, никого нет. Знал ли он это? Нет. Не знал и никогда не узнает. И теперь никогда, никогда уже нельзя поправить этого». И опять он говорил ей те же слова, но теперь в воображении своем Наташа отвечала ему иначе. Она останавливала его и говорила: «Ужасно для вас, но не для меня. Вы знайте, что мне без вас нет ничего в жизни, и страдать с вами для меня лучшее счастие». И он брал ее руку и жал ее так, как он жал ее в тот страшный вечер, за четыре дня перед смертью. И в воображении своем она говорила ему еще другие нежные, любовные речи, которые она могла бы сказать тогда, которые она говорила теперь. «Я люблю тебя… тебя… люблю, люблю…» – говорила она, судорожно сжимая руки, стискивая зубы с ожесточенным усилием.
И сладкое горе охватывало ее, и слезы уже выступали в глаза, но вдруг она спрашивала себя: кому она говорит это? Где он и кто он теперь? И опять все застилалось сухим, жестким недоумением, и опять, напряженно сдвинув брови, она вглядывалась туда, где он был. И вот, вот, ей казалось, она проникает тайну… Но в ту минуту, как уж ей открывалось, казалось, непонятное, громкий стук ручки замка двери болезненно поразил ее слух. Быстро и неосторожно, с испуганным, незанятым ею выражением лица, в комнату вошла горничная Дуняша.
– Пожалуйте к папаше, скорее, – сказала Дуняша с особенным и оживленным выражением. – Несчастье, о Петре Ильиче… письмо, – всхлипнув, проговорила она.
Кроме общего чувства отчуждения от всех людей, Наташа в это время испытывала особенное чувство отчуждения от лиц своей семьи. Все свои: отец, мать, Соня, были ей так близки, привычны, так будничны, что все их слова, чувства казались ей оскорблением того мира, в котором она жила последнее время, и она не только была равнодушна, но враждебно смотрела на них. Она слышала слова Дуняши о Петре Ильиче, о несчастии, но не поняла их.
«Какое там у них несчастие, какое может быть несчастие? У них все свое старое, привычное и покойное», – мысленно сказала себе Наташа.
Когда она вошла в залу, отец быстро выходил из комнаты графини. Лицо его было сморщено и мокро от слез. Он, видимо, выбежал из той комнаты, чтобы дать волю давившим его рыданиям. Увидав Наташу, он отчаянно взмахнул руками и разразился болезненно судорожными всхлипываниями, исказившими его круглое, мягкое лицо.
– Пе… Петя… Поди, поди, она… она… зовет… – И он, рыдая, как дитя, быстро семеня ослабевшими ногами, подошел к стулу и упал почти на него, закрыв лицо руками.
Вдруг как электрический ток пробежал по всему существу Наташи. Что то страшно больно ударило ее в сердце. Она почувствовала страшную боль; ей показалось, что что то отрывается в ней и что она умирает. Но вслед за болью она почувствовала мгновенно освобождение от запрета жизни, лежавшего на ней. Увидав отца и услыхав из за двери страшный, грубый крик матери, она мгновенно забыла себя и свое горе. Она подбежала к отцу, но он, бессильно махая рукой, указывал на дверь матери. Княжна Марья, бледная, с дрожащей нижней челюстью, вышла из двери и взяла Наташу за руку, говоря ей что то. Наташа не видела, не слышала ее. Она быстрыми шагами вошла в дверь, остановилась на мгновение, как бы в борьбе с самой собой, и подбежала к матери.
Графиня лежала на кресле, странно неловко вытягиваясь, и билась головой об стену. Соня и девушки держали ее за руки.
– Наташу, Наташу!.. – кричала графиня. – Неправда, неправда… Он лжет… Наташу! – кричала она, отталкивая от себя окружающих. – Подите прочь все, неправда! Убили!.. ха ха ха ха!.. неправда!
Наташа стала коленом на кресло, нагнулась над матерью, обняла ее, с неожиданной силой подняла, повернула к себе ее лицо и прижалась к ней.
– Маменька!.. голубчик!.. Я тут, друг мой. Маменька, – шептала она ей, не замолкая ни на секунду.
Она не выпускала матери, нежно боролась с ней, требовала подушки, воды, расстегивала и разрывала платье на матери.
– Друг мой, голубушка… маменька, душенька, – не переставая шептала она, целуя ее голову, руки, лицо и чувствуя, как неудержимо, ручьями, щекоча ей нос и щеки, текли ее слезы.
Графиня сжала руку дочери, закрыла глаза и затихла на мгновение. Вдруг она с непривычной быстротой поднялась, бессмысленно оглянулась и, увидав Наташу, стала из всех сил сжимать ее голову. Потом она повернула к себе ее морщившееся от боли лицо и долго вглядывалась в него.
– Наташа, ты меня любишь, – сказала она тихим, доверчивым шепотом. – Наташа, ты не обманешь меня? Ты мне скажешь всю правду?
Наташа смотрела на нее налитыми слезами глазами, и в лице ее была только мольба о прощении и любви.
– Друг мой, маменька, – повторяла она, напрягая все силы своей любви на то, чтобы как нибудь снять с нее на себя излишек давившего ее горя.
И опять в бессильной борьбе с действительностью мать, отказываясь верить в то, что она могла жить, когда был убит цветущий жизнью ее любимый мальчик, спасалась от действительности в мире безумия.
Наташа не помнила, как прошел этот день, ночь, следующий день, следующая ночь. Она не спала и не отходила от матери. Любовь Наташи, упорная, терпеливая, не как объяснение, не как утешение, а как призыв к жизни, всякую секунду как будто со всех сторон обнимала графиню. На третью ночь графиня затихла на несколько минут, и Наташа закрыла глаза, облокотив голову на ручку кресла. Кровать скрипнула. Наташа открыла глаза. Графиня сидела на кровати и тихо говорила.
– Как я рада, что ты приехал. Ты устал, хочешь чаю? – Наташа подошла к ней. – Ты похорошел и возмужал, – продолжала графиня, взяв дочь за руку.
– Маменька, что вы говорите!..
– Наташа, его нет, нет больше! – И, обняв дочь, в первый раз графиня начала плакать.
Княжна Марья отложила свой отъезд. Соня, граф старались заменить Наташу, но не могли. Они видели, что она одна могла удерживать мать от безумного отчаяния. Три недели Наташа безвыходно жила при матери, спала на кресле в ее комнате, поила, кормила ее и не переставая говорила с ней, – говорила, потому что один нежный, ласкающий голос ее успокоивал графиню.
Душевная рана матери не могла залечиться. Смерть Пети оторвала половину ее жизни. Через месяц после известия о смерти Пети, заставшего ее свежей и бодрой пятидесятилетней женщиной, она вышла из своей комнаты полумертвой и не принимающею участия в жизни – старухой. Но та же рана, которая наполовину убила графиню, эта новая рана вызвала Наташу к жизни.
Душевная рана, происходящая от разрыва духовного тела, точно так же, как и рана физическая, как ни странно это кажется, после того как глубокая рана зажила и кажется сошедшейся своими краями, рана душевная, как и физическая, заживает только изнутри выпирающею силой жизни.
Так же зажила рана Наташи. Она думала, что жизнь ее кончена. Но вдруг любовь к матери показала ей, что сущность ее жизни – любовь – еще жива в ней. Проснулась любовь, и проснулась жизнь.
Последние дни князя Андрея связали Наташу с княжной Марьей. Новое несчастье еще более сблизило их. Княжна Марья отложила свой отъезд и последние три недели, как за больным ребенком, ухаживала за Наташей. Последние недели, проведенные Наташей в комнате матери, надорвали ее физические силы.
Однажды княжна Марья, в середине дня, заметив, что Наташа дрожит в лихорадочном ознобе, увела ее к себе и уложила на своей постели. Наташа легла, но когда княжна Марья, опустив сторы, хотела выйти, Наташа подозвала ее к себе.
– Мне не хочется спать. Мари, посиди со мной.
– Ты устала – постарайся заснуть.
– Нет, нет. Зачем ты увела меня? Она спросит.
– Ей гораздо лучше. Она нынче так хорошо говорила, – сказала княжна Марья.
Наташа лежала в постели и в полутьме комнаты рассматривала лицо княжны Марьи.
«Похожа она на него? – думала Наташа. – Да, похожа и не похожа. Но она особенная, чужая, совсем новая, неизвестная. И она любит меня. Что у ней на душе? Все доброе. Но как? Как она думает? Как она на меня смотрит? Да, она прекрасная».
– Маша, – сказала она, робко притянув к себе ее руку. – Маша, ты не думай, что я дурная. Нет? Маша, голубушка. Как я тебя люблю. Будем совсем, совсем друзьями.
И Наташа, обнимая, стала целовать руки и лицо княжны Марьи. Княжна Марья стыдилась и радовалась этому выражению чувств Наташи.
С этого дня между княжной Марьей и Наташей установилась та страстная и нежная дружба, которая бывает только между женщинами. Они беспрестанно целовались, говорили друг другу нежные слова и большую часть времени проводили вместе. Если одна выходила, то другаябыла беспокойна и спешила присоединиться к ней. Они вдвоем чувствовали большее согласие между собой, чем порознь, каждая сама с собою. Между ними установилось чувство сильнейшее, чем дружба: это было исключительное чувство возможности жизни только в присутствии друг друга.
Иногда они молчали целые часы; иногда, уже лежа в постелях, они начинали говорить и говорили до утра. Они говорили большей частию о дальнем прошедшем. Княжна Марья рассказывала про свое детство, про свою мать, про своего отца, про свои мечтания; и Наташа, прежде с спокойным непониманием отворачивавшаяся от этой жизни, преданности, покорности, от поэзии христианского самоотвержения, теперь, чувствуя себя связанной любовью с княжной Марьей, полюбила и прошедшее княжны Марьи и поняла непонятную ей прежде сторону жизни. Она не думала прилагать к своей жизни покорность и самоотвержение, потому что она привыкла искать других радостей, но она поняла и полюбила в другой эту прежде непонятную ей добродетель. Для княжны Марьи, слушавшей рассказы о детстве и первой молодости Наташи, тоже открывалась прежде непонятная сторона жизни, вера в жизнь, в наслаждения жизни.
Они всё точно так же никогда не говорили про него с тем, чтобы не нарушать словами, как им казалось, той высоты чувства, которая была в них, а это умолчание о нем делало то, что понемногу, не веря этому, они забывали его.
Наташа похудела, побледнела и физически так стала слаба, что все постоянно говорили о ее здоровье, и ей это приятно было. Но иногда на нее неожиданно находил не только страх смерти, но страх болезни, слабости, потери красоты, и невольно она иногда внимательно разглядывала свою голую руку, удивляясь на ее худобу, или заглядывалась по утрам в зеркало на свое вытянувшееся, жалкое, как ей казалось, лицо. Ей казалось, что это так должно быть, и вместе с тем становилось страшно и грустно.
Один раз она скоро взошла наверх и тяжело запыхалась. Тотчас же невольно она придумала себе дело внизу и оттуда вбежала опять наверх, пробуя силы и наблюдая за собой.
Другой раз она позвала Дуняшу, и голос ее задребезжал. Она еще раз кликнула ее, несмотря на то, что она слышала ее шаги, – кликнула тем грудным голосом, которым она певала, и прислушалась к нему.
Она не знала этого, не поверила бы, но под казавшимся ей непроницаемым слоем ила, застлавшим ее душу, уже пробивались тонкие, нежные молодые иглы травы, которые должны были укорениться и так застлать своими жизненными побегами задавившее ее горе, что его скоро будет не видно и не заметно. Рана заживала изнутри. В конце января княжна Марья уехала в Москву, и граф настоял на том, чтобы Наташа ехала с нею, с тем чтобы посоветоваться с докторами.
После столкновения при Вязьме, где Кутузов не мог удержать свои войска от желания опрокинуть, отрезать и т. д., дальнейшее движение бежавших французов и за ними бежавших русских, до Красного, происходило без сражений. Бегство было так быстро, что бежавшая за французами русская армия не могла поспевать за ними, что лошади в кавалерии и артиллерии становились и что сведения о движении французов были всегда неверны.
Люди русского войска были так измучены этим непрерывным движением по сорок верст в сутки, что не могли двигаться быстрее.
Чтобы понять степень истощения русской армии, надо только ясно понять значение того факта, что, потеряв ранеными и убитыми во все время движения от Тарутина не более пяти тысяч человек, не потеряв сотни людей пленными, армия русская, вышедшая из Тарутина в числе ста тысяч, пришла к Красному в числе пятидесяти тысяч.
Быстрое движение русских за французами действовало на русскую армию точно так же разрушительно, как и бегство французов. Разница была только в том, что русская армия двигалась произвольно, без угрозы погибели, которая висела над французской армией, и в том, что отсталые больные у французов оставались в руках врага, отсталые русские оставались у себя дома. Главная причина уменьшения армии Наполеона была быстрота движения, и несомненным доказательством тому служит соответственное уменьшение русских войск.
Вся деятельность Кутузова, как это было под Тарутиным и под Вязьмой, была направлена только к тому, чтобы, – насколько то было в его власти, – не останавливать этого гибельного для французов движения (как хотели в Петербурге и в армии русские генералы), а содействовать ему и облегчить движение своих войск.
Но, кроме того, со времени выказавшихся в войсках утомления и огромной убыли, происходивших от быстроты движения, еще другая причина представлялась Кутузову для замедления движения войск и для выжидания. Цель русских войск была – следование за французами. Путь французов был неизвестен, и потому, чем ближе следовали наши войска по пятам французов, тем больше они проходили расстояния. Только следуя в некотором расстоянии, можно было по кратчайшему пути перерезывать зигзаги, которые делали французы. Все искусные маневры, которые предлагали генералы, выражались в передвижениях войск, в увеличении переходов, а единственно разумная цель состояла в том, чтобы уменьшить эти переходы. И к этой цели во всю кампанию, от Москвы до Вильны, была направлена деятельность Кутузова – не случайно, не временно, но так последовательно, что он ни разу не изменил ей.
| Корейский язык | |
| Самоназвание: |
한국어, 조선어, 조선말 |
|---|---|
| Страны: | |
| Официальный статус: |
|
| Регулирующая организация: |
В Южной Корее — Национальный институт корейского языка |
| Общее число говорящих: |
78 млн. |
| Рейтинг: |
11 |
| Статус: |
живой |
| Классификация | |
| Категория: | |
| Письменность: | |
| Языковые коды | |
| ГОСТ 7.75–97: |
коо 330 |
| ISO 639-1: |
ko |
| ISO 639-2: |
kor |
| ISO 639-3: |
kor |
| См. также: Проект:Лингвистика | |
Коре́йский язы́к — язык корейцев и обоих государств Корейского полуострова: КНДР и Республики Корея. Распространён в той или иной мере также в Китае, Японии, США, России, странах Средней Азии. Общее число говорящих около 78 млн человек. Большинство исследователей относят его к изолированным языкам[1], однако некоторые считают его частью гипотетической алтайской языковой семьи[2]. Корейский — агглютинативный язык с порядком слов SOV[3].
Содержание
История и изучение
Остаётся спорным вопрос об отношении к современному корейскому языков Трёх корейских царств — пэкче, силла и когурёского, хотя все три языка обнаруживают сходство в лексике и (насколько позволяет судить иероглифическая запись) грамматическом строе. По мнению некоторых лингвистов из указанных языков наименьшее сходство обнаруживает когурёский, который ряд лингвистов считают предком или ближайшим родственником японского языка. Язык силла, напротив, чаще всего рассматривается как предок корейского языка.
Одним из первых на возможное родство корейского и японского языков обратил внимание Огура Симпэй. В современной западной лингвистике корейский, японский и древние языки Корейского полуострова нередко объединяют в группу языков пуё, по названию царства Пуё.
Самоназвание языка
До 1945 г. использовалось название «чосонмаль» (кор. 조선말?, 朝鮮말?</span>) или «чосоно» (кор. 조선어?, 朝鮮語?</span>); это же название продолжает сейчас использоваться в Северной Корее. В Южной Корее сейчас приняты названия «хангуго» (кор. 한국어?, 韓國語?</span>) или, реже, «хангунмаль» (кор. 한국말?, 韓國말?</span>); часто просто «куго» (кор. 국어?, 國語?</span>, «государственный язык»). В обеих частях Кореи используется также разговорное название «урималь» (우리말, «наш язык»).
Строй языка
Агглютинирующий язык, с тенденцией к усилению флективности. Порядок слов SOV (подлежащее — дополнение — сказуемое). Зависимый член предложения всегда предшествует главному.
Лингвистическая характеристика
Фонетика
| Губно-губные | Альвеолярные | Постальвеолярные | Велярные | Глоттальные | ||
|---|---|---|---|---|---|---|
| Носовые | ㅁ /m/ | ㄴ /n/ | ㅇ /ŋ/ (в конце слога) | |||
| Взрывы и аффрикаты |
простые | ㅂ /p/ | ㄷ /t/ | ㅈ /t͡ɕ/ | ㄱ /k/ | |
| напряжённые | ㅃ /p͈/ | ㄸ /t͈/ | ㅉ /t͈͡ɕ/ | ㄲ /k͈/ | ||
| придыхательные | ㅍ /pʰ/ | ㅌ /tʰ/ | ㅊ /t͡ɕʰ/ | ㅋ /kʰ/ | ||
| Фрикативы | простые | ㅅ /s/ | ㅎ /h/ | |||
| напряжённые | ㅆ /s͈/ | |||||
| Плавные | ㄹ /l/ | |||||
В МФА символ ‹◌͈› (двойная прямая кавычка под символом) используется для указания на напряжённость согласных /p͈/, /t͈/, /k͈/, /t͈͡ɕ/, /s͈/.
В корейском языке имеется музыкальное ударение.
Морфология
Существительное
В корейском языке развита система падежей существительного. Набор падежных суффиксов одинаков для всех существительных, поэтому склонение просто в использовании и при изучении.
В приведённой ниже таблице в первом столбце через дробь приводятся варианты записи после согласной буквы / после гласной буквы, а в скобках — вежливый вариант.
| Хангыль | Чтение | Падежи | Вопрос | Пример | Транскрипция | Перевод |
|---|---|---|---|---|---|---|
| 은 / 는 | ын / нын | Основной именительный | Кто? Что? | 나는 갑니다 | На-нын камнида | Я иду |
| 이 / 가 (께서) | и / га (ккесо) | Именительный | Кто? Что? | 눈이 오다 | Нун-и ода | Идёт снег |
| 을 / 를 | ыль / рыль | Винительный | Кого? Что? | 그 학생은 한국어를 배운다 | Кы хаксэнъ-ын хангуго-рыль пэуда | Этот студент изучает корейский язык |
| 을 / 를 | ыль / рыль | Винительный | Куда? | 여행을 가다 | Ёхэнъ-ыль када | Отправляться в путешествие |
| 의 | ый/э | Родительный | Чей? Кого? Чего? | 내 친구의 안경 | Нэ чхингу-ый ангёнъ | Очки моего друга |
| 에 | е | Дательный | Куда? | 병원에 가세요? | Пёнъвон-е касеё? | Вы идёте в больницу? |
| 에 | е | Дательный | Когда? | 다섯 시에 박교수님과 만나요 | Тасот си-е Пак кёсуним-гва маннаё | В пять часов я встречаюсь с профессором Паком |
| 에 | е | Места при глаголах 있다, 없다, 살다 |
Где? | 우리 집은 아남동에 있다 | Ури чиб-ын Анамдонъ-е итта | Наш дом находится в районе Анамдон |
| 에 | е | Адресата действия | Куда? | 어제 미국에 편지를 보냈다 | Одже Мигуг-е пхёнджи-рыль понэтта | Вчера отправил письмо в Америку |
| 에게, 한테 (께) | еге, хантхе (кке) | Дательный падеж лица | Кому? | 친구에게 편지를 씁니다 | Чхингу-еге пхёнджи-рыль ссымнида | Я пишу письмо другу |
| 에서 | есо | Местный падеж (с активными глаголами) | Где? | 나는 여행사에서 일합니다 | На-нын ёхэнъса-есо ирхамнида | Я работаю в турфирме |
| 에서 | есо | Местный падеж | Откуда? | 어느 나라에서 왔어요? | Оны нара-есо вассоё? | Из какой страны вы приехали? |
| 에게서, 한테서 | егесо, хантхесо | Местный падеж лица | От кого? | 나는 어머니에게서 그 말을 들었어요 | На-нын омони-егесо кы мар-ыль тыроссоё | Я слышал это от матери |
| 으로 / 로 | ыро / ро | Творительный | Как? Чем? | 나는 한자를 볼펜으로 씁니다 | На-нын ханча-рыль польпхен-ыро ссымнида | Я пишу иероглифы ручкой |
| 으로 / 로 | ыро / ро | Творительный | В сторону чего? Куда? | 그 버스는 종로구로 가지 않아요 | Кы посы-нын Чонъногу-ро каджи анаё | Этот автобус не идёт в сторону Чонногу |
| 으로 / 로 | ыро / ро | Указывающий на сущность/профессию | В каком качестве? | 김 선생님은 선교사로 러시아에 왔습니다 | Ким сонсэнъним-ын сонгёса-ро Росиа-е вассымнида | Господин Ким приехал в Россию в качестве миссионера |
| 과, 하고 / 와 | ква, хаго / ва | Совместный | С кем? С чем? | 시장에서 생선과 채소를 샀어요 | Сиджанъ-есо сэнъсон-гва чхэсо-рыль сассоё | Я купил рыбу и овощи на рынке |
| 아 / 야[4] | а / я | Звательный | 기민아, 이리 와! | Кимин-а, ири ва! | Кимин, иди сюда! |
Предложный падеж (о ком? о чём?) в корейском языке выражается дательным со вспомогательными глаголами отношения (к кому-либо, к чему-либо) 대하다 или 관하다, например: 한국에 대한 책은 (Хангуг-е тэхан чхэг-ын) — Книга о Корее.
Глагол
Корейский глагол может выражать разнообразные действия, присоединяя к себе соответствующие суффиксы. Например, если ко второй основе глагола присоединить суффикс 야 하다, то такой сложный глагол будет означать долженствование: 학생은 열심히 공부해야 한다 (Хаксэнъ-ын ёльсими конъбухэ-я ханда) — Студент должен усердно заниматься.
Все суффиксы и окончания присоединяются к одной из двух глагольных форм.
- Первая форма образуется отбрасыванием от словарной окончания 다 (та): 먹다 (мокта) → 먹 (мок).
- Вторая форма у глаголов образуется различно, в зависимости от того, какая в корне гласная.
- 아 (а) и 오 (о) — к основе глагола присоединяется 아 (а):
- 받다 (патта) → 받아 (пада);
- Если основа кончается на открытый слог с «а», то остаётся только один звук «а»:
- 가다 (када) → 가 (ка).
- Если основу заканчивает открытый слог с гласной 오, то он сливается с 아 (а) в 와 (ва):
- 오다 (ода) → 와 (ва).
- Если в многосложной основе содержится слог 르 (ры), то 으 (ы) исчезает, а ㄹ (р) удваивается:
- 모르다 (морыда) → 몰라 (молла).
- Все остальные корневые гласные присоединяют суффикс 어 (о):
- 먹다 (мокта) → 먹어 (мого).
- Если основу заканчивает открытый слог с гласной 어 (о), то два «о» сливаются:
- 서다 (сода) → 서 (со).
- Если основа заканчивается на 우 (у), он сливается с 어 (о) в 워 (во):
- 배우다 (пэуда) → 배워 (пэво).
- Если основа заканчивается на 여 (ё), он сливается с 어 (о) в 여 (ё):
- 켜다 (кхёда) → 켜 (кхё).
- Если многосложная основа глагола заканчивается на 이 (и), он сливается с 어 (о) в 여 (ё):
- 기다리다 (кидарида) → 기다려 (кидарё)
- 아 (а) и 오 (о) — к основе глагола присоединяется 아 (а):
- Исключения:
- У глагола 하다 (хада; делать) имеется два варианта второй основы: 해 (хэ; употребляется в разговорной речи) и 하여 (хаё; употребляется в письменном языке):
- Вторая основа глаголов, заканчивающихся на -내다 (нэда) оканчивается на 내 (нэ):
- 보내다 (понэда) — 보내 (понэ)
- Настояще-будущее время
- Глагол используется в словарной форме (или с соответствующим вежливым окончанием).
- 우리는 다음 주말에 제주도에 여행을 갈 것이다 (Ури-нын таым чумар-е Чеджудо-е ёхэнъ-ыль када) — Мы поедем на Чеджудо в следующие выходные.
- Глагол используется в словарной форме (или с соответствующим вежливым окончанием).
- Прошедшее время
- Образуется добавлением суффиксов 았 (ат), 었 (от), 였 (ёт).
- Если в корне глагола есть гласные 아 (а), 오 (о), используется суффикс 았. При этом происходят слияния с гласной последнего слога (если последний слог открытый): 보다 (пода) → 보았다 (поатта) → 봤다 (пватта).
- Если в односложном корне нет «а» или «о», присоединяется суффикс 었 (от).
- Если глагол многосложный, и корень заканчиввается на 이 (и), присоединяется суффикс 였 (ёт): 내리다 (нэрида) → 내렸다 (нэрётта).
- Если глагол заканчивается на 내다 (нэда), он присоединяется суффикс ㅆ: 보내다 (понэда) → 보냈다 (понэтта).
- Исключение составляют глагол 하다 (хада; делать) и глаголы, заканчивающиеся на 하다: они в прошедшем времени имеют форму 하였다 (хаётта) или 했다 (хэтта). Первая обычно употребляется в письменном языке, вторая — в устном.
- Образуется добавлением суффиксов 았 (ат), 었 (от), 였 (ёт).
- Простое будущее время
- Образуется путём прибавления к корню глагола суффикса 겠 (кет). Употребляется только с первым и вторым лицом и обозначает намерение сделать что-либо: 다음 학기부터 나는 일본어를 배우기 시작할 것이다 (Таым хакки-бутхо на-нын ильбоно пэуги-рыль сиджакхагетта) — Со следующего семестра я намереваюсь начать учить японский язык.
- Сложное будущее время
- Означает действие, которое однозначно произойдёт в будущем. Образуется путём прибавления к причастию будущего времени служебного слова 것 (кот) + глагол-связка 이다 (ида).
- 삼 주일 후에 그들은 결혼할 것이다 (Сам чуиль ху-е кыдыр-ын кёрхонхаль косида) — Через три недели они поженятся.
- Означает действие, которое однозначно произойдёт в будущем. Образуется путём прибавления к причастию будущего времени служебного слова 것 (кот) + глагол-связка 이다 (ида).
- Настоящее продолженное время
- Образуется путём присоединения к корню глагола окончания 고 (ко) + глагол 있다 (итта; быть).
- 나는 지금 서울에 살고 있다 (На-Нын Чигым Соур-е сальго итта) — Сейчас я живу в Сеуле.
- Образуется путём присоединения к корню глагола окончания 고 (ко) + глагол 있다 (итта; быть).
Корейский глагол часто используется в субстантивной форме, образовать которую можно, прибавив к 1-й основе окончание 기 (ки): 하다 (хада) делать — 하기 (хаги) делание. Субстантивная форма используется, в том числе, для создания особых конструкций. Например, 기 + 로 하다 (ки-ро хада) означает «решить сделать что-либо»: 내일은 기민씨 생일이에요. 그래서 같이 저녁 먹기로 했어요 (Нэир-ын Кимин-сси сэнъир-иеё. Кырэсо катхи чонёк моккиро хэссоё) — Завтра день рождения Кимин, поэтому мы решили поужинать вместе.
Прилагательные
Корейские прилагательные имеют две формы: заключительную и определительную. Заключительной форме свойственны характеристики глагола (две основы, образуются по тем же правилам, что и у глаголов; изменение по времени и уровню вежливости).
- Заключительная форма
- Прилагательные в заключительной форме имеют окончание 다 (та)
- 예쁘다 (йеппыда) — красивый
- Прилагательные в заключительной форме имеют окончание 다 (та)
- Определительная форма
- Образуется аналогично отглагольному причастию прошедшего времени
- 예쁘다 (йеппыда) → 예쁜 (йеппын)
- Определительной форме глагольные характеристики несвойственны, она ведет себя точно так же, как прилагательное в русском языке.
- Образуется аналогично отглагольному причастию прошедшего времени
Причастия
Корейские причастия, в отличие от русских, могут стоять в любом грамматическом времени (настоящем, прошедшем и будущем). При этом конструкция «А, которое B» в корейском также обозначается одним из причастий.
| Время | Окончание | Пример | Транскрипция | Перевод | |
|---|---|---|---|---|---|
| После согласной | После гласной | ||||
| Будущее | 을 (ыль) | ㄹ (ль) | 저녁에 먹을 음식을 준비하겠어요 | Чонёг-е могыль ымсиг-ыль чунбихагессоё | Я приготовлю еду, которую буду есть вечером |
| Настоящее | 은 (ын) | 는 (нын) | 저기 가는 분이 이 선생입니다 | Чоги канын пун-и И сонсэнъ-имнида | Человек, идущий (который идёт) там — господин Ли |
| Прошедшее на «-ын» |
은 (ын) | ㄴ (н) | 어제 쓴 편지를 우체국에 가서 부쳤어요 | Одже ссын пхёнджи-рыль учхегуг-е касо пучхёссоё | Я пошёл на почту и отправил письмо, написанное (которое написал) вчера |
| Прошедшее на «-тон» |
던 (тон) | 이 음악은 내가 자주 듣던 것입니다 | И ымаг-ын нэ-га чаджу тыттон косимнида | Эта музыка та самая, которую я часто слушал | |
Числительные
Корейская система счёта похожа на японскую: имеются числительные как собственно корейского происхождения, так и заимствованные китайские цифры. Аналогично, небольшие количества предметов считаются обычно корейскими числительными, а если предметов больше сотни, то счёт ведётся китайскими числительными. При этом при счёте часов используются корейские цифры, а при счёте минут — китайско-корейские.
Корейскими числами можно посчитать предметы от одного до 99.
| 1 | 하나 | хана | 10 | 열 | ёль |
| 2 | 둘 | туль | 20 | 스물 | сымуль |
| 3 | 셋 | сет | 30 | 서른 | сорын |
| 4 | 넷 | нет | 40 | 마흔 | махын |
| 5 | 다섯 | тасот | 50 | 쉰 | свин |
| 6 | 여섯 | ёсот | 60 | 예순 | йесун |
| 7 | 일곱 | ильгоп | 70 | 일흔 | ирхын |
| 8 | 여덟 | ёдоль | 80 | 여든 | ёдын |
| 9 | 아홉 | ахоп | 90 | 아흔 | ахын |
Исконно корейские слова для чисел 100 и 1000 (соответственно 온 (он) и 즈믄 (чымын)) в настоящее время считаются архаичными и не используются.
Следует обратить внимание, что числительные «один», «два», «три», «четыре» и «двадцать» перед существительными имеют так называемую определительную форму:
- 하나 → 한
- 둘 → 두
- 셋 → 세
- 넷 → 네
- 스물 → 스무
Китайские:
| 1 | 일 | иль | 10 | 십 | сип |
| 2 | 이 | и | 20 | 이십 | исип |
| 3 | 삼 | сам | 30 | 삼십 | самсип |
| 4 | 사 | са | 100 | 백 | пэк |
| 5 | 오 | о | 200 | 이백 | ибэк |
| 6 | 육 | юк | 1000 | 천 | чхон |
| 7 | 칠 | чхиль | 10 000 | 만 | ман |
| 8 | 팔 | пхаль | 100 000 | 십만 | сипман |
| 9 | 구 | ку | 100 млн | 억 | ок |
Составные числительные (двести три, шестьдесят) образуются как в китайском языке: два (이, и) × сто (백, пэк) + три (삼, сам) — ибэксам. При этом следует учитывать, что в корейском в разряде не три цифры (123 456 789), а четыре (1 2345 6789), поэтому «сто тысяч» — это «10 ман», а не «100 чон».
Порядковые числительные
| Корейские | Китайские | |||
|---|---|---|---|---|
| Формула | Пример | Примечание | Формула | Пример |
| Числительное + 째 (ччэ) | 스물째 (сымульччэ) — двадцатый | «первый» — 첫째 (чхоччэ) | 제 (че) + числительное | 제오 (чео) — пятый |
Счётные слова
Из китайского языка в корейский пришли также счётные слова, которые используются со всеми существительными (фактически, все существительные в корейском неисчисляемые). К примеру, для того, чтобы сказать «пять кошек», в отличие от русского языка, нужно использовать классификатор: «кошек пять голов» — 고양이 다섯 마리 (коянъи тасот мари).
- 개 (кэ, штука) — самый распространённый классификатор;
- 번 (пон, раз) — для счёта событий;
- 세 (се, год) — возраст;
- 갑 (кап, пачка);
- 명 (мёнъ, человек), слово «сарам», тоже означающее «человек», может использоваться без счётного суффикса;
- 마리 (мари, голова скота);
- 권 (квон, книга);
- 자루 (чару) — ручки, карандаши;
- 잔 (чан) — чашки;
- 채 (чхэ, дом);
- 병 (пёнъ, бутылка);
- 그릇 (кырыт) — порции еды;
- 켤레 (кхёлле, пара) — для парных предметов;
- 장 (чанъ, лист бумаги);
- 시간 (сиган) — для времени.
Соединительные слова
В корейском языке имеется набор соединительных окончаний, использующихся в качестве соединительных союзов между глаголами.
- 고 (ко) и (으)며 (ы)мё могут обозначать как одновременность действий, так и их последовательность.
- 거나 (кона) соединяя глаголы, имеет значение «или».
- 아 (а), 어 (о), 여 (ё) 서 (со) означают последовательность действий.
- 다가 (тага) означает, что некое действие было прервано на время нового действия. Если перед 다가 ставится суффикс прошедшего времени, то между действиями была пауза.
- 자 (ча), 자마자 (чамаджа) означает мгновенное начало второго действия после первого.
Местоимения
| ед. ч. | мн. ч. | ||||||
|---|---|---|---|---|---|---|---|
| простое | уважительное | скромное | уничижительное | простое | уважительное | скромное | |
| 1-е | 나 на[5] | 저 чо[6] | 우리 ури | 저희 чохи | |||
| 2-е | 너 но | 당신 танъсин 선생님 сонсэнъним |
자네 чане | 너희 нохи 너희들 нохидыль |
당신들 танъсиндыль | ||
- 2-е лицо:
- ты — 너 (но), в именительном падеже 네 (ни), используется только в неформальном общении;
- вы (к женщине) — 아줌마 (аджумма);
- вы (к мужчине) — 아저씨 (аджосси);
- вы (к девушке) — 아가씨 (агасси);
- вы — «имя собеседника» + 씨 (сси), либо «должность собеседника + 님 (ним)»;
- вы — «фамилия собеседника» + 선생 (сонсэнъ, господин) + 님 (ним).
Супруги обычно называют друг друга 당신 (танъсин), это обращение всё больше распространяется как универсальное местоимение 2-го лица.
- вы (множественное число) — 여러분 (ёробун, господа́).
- 3-е лицо:
Так как местоимения второго лица местоимениями в полной мере не являются, а скорее представляют собой существительные, они могут использоваться для обозначения третьих лиц. Существуют и другие подобные слова.
- этот (тот, вон тот) человек — 이 / 그 / 저 사람 (и / кы / чо сарам);
- этот (тот, вон тот) господин — 이 / 그 / 저 분 (и / кы / чо пун);
- в письменной речи в значении «он» может употребляться слово 그 (кы) — тот.
- она — 그녀 (кынё);
- эта (та, вон та) женщина — 이 / 그 / 저 여자 (и / кы / чо ёджа);
- для предметов используются те же указательные местоимения или слово 것 (кот) — вещь.
Как и в японском языке, в корейском имеется трёхуровневая система указательных местоимений, в отличие от современного русского языка, где подобные местоимения делятся только на «близкие» (этот) и «далёкие» (тот).
| Приставка | Объект | Место | |
|---|---|---|---|
| Близкие говорящему | 이 и- | 이것 игот «этот» | 이곳 игот 여기 ёги «здесь» |
| Близкие собеседнику | 그 кы- | 그것 кыгот «тот» | 거기 коги «там» |
| Далёкие | 저 чо- | 저것 чогот «тот дальний» | 저기 чоги «там, вдали» |
| Вопросительные | 어느 оны- | 무엇 муот «что?» | 어디 оди «где?» |
Лексика
Очень много заимствований из китайского языка. В последнее время в южнокорейском варианте языка появляется всё больше слов английского происхождения, есть также заимствования из японского языка[7]; в северокорейском есть заимствования из русского языка. С конца XX в. как в Северной, так и в Южной Корее отмечается новая тенденция в китайских заимствованиях — они не переводятся поморфемно, а передаются фонетически.
Письменность
Используется фонетическое письмо хангыль, специально разработанное для корейского языка в XV веке. Дополнением к хангылю служат ханча — китайские иероглифы. В Северной Корее используется только хангыль, в Южной Корее — и хангыль, и ханча.
В 1930-е годы в СССР проводилась кампания по латинизации корейской письменности. Латинизированый алфавит был утверждён в 1935 году, но на практике не использовался[8][9].
С XV по XX век в Корее существовало смешанное письмо, аналогичное японскому современному письму: корни слов записывались ханча, а изменяемая часть слова — хангылем.
Система вежливости
В корейском языке существует развитая система стилей речи, использование которой регулируется возрастом и социальным положением собеседников, а также тех, о ком идёт речь. Глаголы приобретают, в зависимости от этого, разные суффиксы.
| Стиль | Утвердительные предложения | Вопросительные предложения | С глаголом 가다 (када; идти) | ||
|---|---|---|---|---|---|
| после гласной | после согласной | после гласной | после согласной | ||
| Официально-вежливый | 1-я форма +ㅂ니다 | 1-я форма + 습니다 | 1-я форма +ㅂ니까 | 1-я форма + 습니까 | 갑니다 (камнида), 갑니까 (камникка) |
| Неофициально-вежливый | 2-я форма + 요 | 가요 (каё) | |||
| Просторечный (панмаль) | 2-я форма | 가 (ка) | |||
Опросы корейцев показывают, что регулирующая роль вежливости в языке падает[10].
Повелительное наклонение
Выражение повелительного и пригласительного наклонений подчиняется стилю вежливости.
| Повелительное наклонение | Пригласительное наклонение | ||||||
|---|---|---|---|---|---|---|---|
| уровень вежливости |
образование (утверждение) |
образование (отрицание) |
пример утверждения |
пример отрицания |
образование | пример | |
| Высший | (으)십시오 (ы)сипсио |
지 마십시오 (чи масипсио) |
들으십시오 (тырысипсио) слушайте, пожалуйста |
들어가지 마십시오 (тырогаджи масипсио) не входите |
(으)ㅂ시다 (ы)псида |
갑시다 (капсида) пойдёмте | |
| Высокий | (으)세요 (ы)сеё |
지 마세요 (чи масеё) |
가세요 (касеё) идите |
듣지 마세요 (тытчи масеё) не слушайте |
2-я основа + 요 (ё) |
시작해요 (сиджакхэё) давайте начнём | |
| Низкий | 2-я основа глагола |
먹어 (мого) ешь |
자 (ча) |
맥주 마시러 가자 (мэкчу масиро каджа) пойдём выпьем пива | |||
| 2-я основа глагола + 라 (ра) |
지 말아라 (чи марара) |
들어라 (тырора) слушай |
보지 말아라 (поджи марара) не смотри | ||||
Существительные
Кроме того, аналогично японскому, существуют «высокие» аналоги обычных глаголов и существительных.
| Простое слово | Вежливый аналог | ||||
|---|---|---|---|---|---|
| Хангыль | Транскрипция | Перевод | Хангыль | Транскрипция | Перевод |
| 있다 | итта | быть, находиться | 계시다 | кесида | быть, находиться |
| 먹다 | мокта | есть | 잡수시다 | чапсусида | вкушать |
| 주다 | чуда | давать | 드리다 | тырида | преподносить |
| 자다 | чада | спать | 주무시다 | чумусида | почивать |
| 죽다 | чукта | умереть | 돌아가시다 | торагасида | скончаться |
| 집 | чип | дом | 댁 | тэк | обитель |
| 아버지 | абоджи | папа | 아버님 | абоним | отец |
Именование родственников
В корейском языке сложная система именования родственников в разговоре с ними и с другими людьми. В общем соблюдается принцип равновесия: к примеру, в разговоре с отцом жены её саму называют более фамильярно, а с младшей сестрой — более официально[11].
|
| ||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||
- Упоминание в третьем лице мужа и его родственников:
| Отношение | Обращение | Упоминание в третьем лице в разговоре с | ||||
|---|---|---|---|---|---|---|
| мужем | его родителями | его родственниками | знакомыми | детьми | ||
| Свёкор | 아버님 (абоним) | 아버님 | 아버님 | 아버님 | 시아버님 (сиабоним) | 할아버지 (харабоджи) |
| Свекровь | 어머님 (омоним) | 어머님 | 어머님 | 어머님 | 시어머님 (сиомоним) | 할머니 (хальмони) |
| Муж | 여보 (ёбо), N아빠 (N-аппа) | 당신 (танъсин), N아빠 (N-аппа) |
아범 (абом), 애비 (эби), 그사람 (кысарам), 그이 (кыи) |
아범 (абом), 애비 (эби) | 남편 (нампхён), 그이 (кыи), 애아빠 (эаппа), 바깥양반 (паккачхянъбан) |
아버지 (абоджи), 아빠 (аппа) |
| Старший брат мужа | 아주버님 (аджубоним) | 아주버님 | 아주버님 | 아주버님 | 시아주버님 (сиаджубоним) | 큰아버지 (кхынабоджи) |
| Старшая сестра мужа | 형님 (хёнъним) | 형님 | 형님 | 형님 | 시누이 (синуи), 시동생 (сидонъсэнъ) |
고모 (комо) |
| Младшая сестра мужа | 아가씨 (агасси) | 아가씨 | 아가씨 | 아가씨 | 시누이 (синуи), 시동생 (сидонъсэнъ) |
고모 (комо) |
| Младший брат мужа | 도련님 (торённим), 서방님 (собанъним) |
도련님, 서방님 | 도련님, 서방님 | 도련님, 서방님 | 도련님, 서방님, 시동생 (сидонъсэнъ) |
삼촌 (самчхон)1, 작은아버지 (чагынабоджи) |
| Жена старшего брата мужа | 형님 (хёнъним) | 형님 | 형님 | 형님 | 형님, 큰동서 (кхындонъсо), 큰어머님 (кхыномоним) |
큰어머님 |
| Муж сестры мужа | 서방님 (собанъним) | 서방님, 고모부 (комобу) | 서방님 | 서방님 | 고모부 | 고모부 |
| Жена младшего брата мужа | 동서 (тонъсо) | 동서 | 동서 | 동서 | 동서, 큰어머님 (кхыномоним) |
작은어머님 (чагыномоним) |
Примечания:
- N: имя своего ребёнка
- 1: неженатый
- Упоминание в третьем лице жены и её родственников:
| Отношение | Обращение | Упоминание в третьем лице в разговоре с | ||||
|---|---|---|---|---|---|---|
| мужем | его родителями | его родственниками | знакомыми | детьми | ||
| Тесть | 장인 (чанъин), 아버님 (абоним) |
아버님, 장인어른 (чанъинорын) |
아버님, 장인어른 | 아버님, 장인어른 | 장인어른, 외할아버지 (вехарабоджи) |
외할아버지 |
| Тёща | 장모 (чанъмо), 어머님 (омоним) |
어머님, 장모 (чанъмоним) |
어머님, 장모 | 아머님, 장모 | N외할머님 (N-вехальмоним), 장모 |
외할머니 (вехальмони) |
| Жена | 여보 (ёбо), N엄마 (N-омма) |
당신 (танъсин), N엄마 |
N어미 (N-оми), 집사람 (чипсарам) |
N어미, 집사람 | N엄마, 처 (чхо), 집사람, 아내 (анэ) |
어머니 (омони), 엄마 (омма) |
| Старший брат жены | 형님 (хёнъним) | 형님 | 형님 | 형님 | 처남 | 외삼촌 (весамчхон), 외숙부 (весукпу) |
| Младший брат жены | 처남 (чхонам) | 처남 | 처남 | 처남 | 처남 | 외삼촌 (весамчхон), 외숙부 (весукпу) |
| Старшая сестра жены | 처형 (чхохёнъ) | 처형 | 처형 | 처형 | 처형 | 이모 (имо) |
| Младшая сестра жены | 처제 (чходже) | 처제 | 처제 | 처제 | 처제 | 이모 (имо) |
| Жена старшего брата жены | 아주머니 (аджумони) | 처남댁 (чхонамдэк) | 처남댁 | 처남댁 | 처남댁 | 처남댁 |
| Жена младшего брата жены | 처남댁 (чхонамдэк) | 처남댁 | 처남댁 | 처남댁 | 처남댁, N외숙모 (N-весукмо) |
외숙모 (весукмо) |
| Муж старшей сестры жены | 형님 (хённим), 동서 (тонъсо) |
형님, 동서 | 형님, 동서 | 형님, 동서 | 동서, N이모부 (N-имобу) |
이모부 (имобу) |
| Муж младшей сестры жены | 동서 (тонъсо), X서방 (X-собанъ) |
동서, X서방 | 동서, X서방 | 동서, X서방 | 동서, N이모부 (N-имобу) |
이모님 (имоним) |
Примечания:
- N: имя своего ребёнка
- X: имя называемого
См. также
Напишите отзыв о статье "Корейский язык"
Примечания
- ↑ Song, Jae Jung (2005) [books.google.com/books?id=rIk52cJ1vDEC&pg=PA15&dq=Korean+%22Language+isolate%22&ei=_JVSS8LtGI6szASz-r36Cw&cd=1#v=onepage&q=Korean%20%22Language%20isolate%22&f=false «The Korean language: structure, use and context»] Routledge, p. 15
Lyle Campbell & Mauricio Mixco. 2007. A Glossary of Historical Linguistics. University of Utah Press. («Korean, A language isolate», pg. 90; «Korean is often said to belong with the Altaic hypothesis, often also with Japanese, though this is not widely supported», pp. 90-91; «…most specialists…no longer believe that the…Altaic groups…are related», pg. 7)
David Dalby. 1999/2000. The Linguasphere Register of the World’s Languages and Speech Communities. Linguasphere Press.
Nam-Kil Kim. 1992. «Korean», International Encyclopedia of Linguistics. Volume 2, pp. 282—286. («…scholars have tried to establish genetic relationships between Korean and other languages and major language families, but with little success», pg. 282)
András Róna-Tas. 1998. «The Reconstruction of Proto-Turkic and the Genetic Question», The Turkic Languages. Routledge. Pp. 67-80. («[Ramstedt’s comparisons of Korean and Altaic] have been heavily criticised in more recent studies, though the idea of a genetic relationship has not been totally abandoned», pg. 77.)
Claus Schönig. 2003. «Turko-Mongolic Relations», The Mongolic Languages. Routledge. Pp. 403—419. («…the 'Altaic' languages do not seem to share a common basic vocabulary of the type normally present in cases of genetic relationship», pg. 403) - ↑ Stratification in the peopling of China: how far does the linguistic evidence match genetics and archaeology? In; Sanchez-Mazas, Blench, Ross, Lin & Pejros eds. Human migrations in continental East Asia and Taiwan: genetic, linguistic and archaeological evidence. 2008. Taylor & Francis
- ↑ Корейский язык // БРЭ. Т.15. М., 2009.
- ↑ не используется в вежливой и нейтральной речи
- ↑ В именительном падеже имеет форму 내 (нэ)
- ↑ В именительном падеже имеет форму 제 (че)
- ↑ [www.languages-study.com/korean-words.html Классификация лексики корейского языка по происхождению]. Проверено 13 февраля 2014.
- ↑ Советское языкознание, т.1. Л., 1935
- ↑ [world.lib.ru/k/kim_o_i/tygj6rtf.shtml Ким Герман. Рассказы о родном языке. Рассказ 4. Неудавшаяся революция в корейской письменности.]
- ↑ [vestnik.kr/culture/3983.html Корейцы стали больше материться]
- ↑ Син Сынъён (신승연), Ким Помсу (김범수), Чхве Хёнми (최현미), Сон Пёнъдон (손병던), Ким Сонъхве (김성회), Ким Минджонъ (김민정), О Чинджу (오진주), О Юнджа (오윤자), пер. с корейского Ю Хаксу (유학수). [www.mangonet.kr/korean/download.php?id=189&sid=ca198a1d6bd3f8ab9a4c14cab377d71e Пособие для счастливой жизни в Корее] / Годжик Рафаил Иосифович. — Министерство здравоохранения и социальной защиты Республики Корея, 2007. — ISBN 11-1460000-002928-01.
Литература
- Большой корейско-русский словарь : Около 150 000 слов = 조로대사전 : в 2 т. / Акад. общ. наук КНДР, Ин-т языкознания ; Акад. наук СССР, Ин-т востоковедения ; Под ред. Л. Б. Никольского и Цой Ден Ху. — М. : Русский язык, 1976.</span> — Т. 1 : ㄱ [Киык] — ㅅ [Сиыт]. — 1976. — 811 с. ; Т. 2 : ㅈ [Чиыт] — ㅞ [Ве]. — 1976. — 671 с.
- Дмитриева, В. Н. Корейский язык: Практический курс / В. Н. Дмитриева. — М. : МГИМО (У) МИД России, 2008. — 254 с. — 300 экз. — ISBN 978-5-9228-0332-8.</span> (обл.)
Ссылки
В Викисловаре список слов корейского языка содержится в категории «Корейский язык»
- [koryo-reporter.livejournal.com/32661.html Как писать корейские названия и имена]
| ||||||||||||||||||
| ||||||||||||||
Отрывок, характеризующий Корейский язык
Кто из русских людей, читая описания последнего периода кампании 1812 года, не испытывал тяжелого чувства досады, неудовлетворенности и неясности. Кто не задавал себе вопросов: как не забрали, не уничтожили всех французов, когда все три армии окружали их в превосходящем числе, когда расстроенные французы, голодая и замерзая, сдавались толпами и когда (как нам рассказывает история) цель русских состояла именно в том, чтобы остановить, отрезать и забрать в плен всех французов.
Каким образом то русское войско, которое, слабее числом французов, дало Бородинское сражение, каким образом это войско, с трех сторон окружавшее французов и имевшее целью их забрать, не достигло своей цели? Неужели такое громадное преимущество перед нами имеют французы, что мы, с превосходными силами окружив, не могли побить их? Каким образом это могло случиться?
История (та, которая называется этим словом), отвечая на эти вопросы, говорит, что это случилось оттого, что Кутузов, и Тормасов, и Чичагов, и тот то, и тот то не сделали таких то и таких то маневров.
Но отчего они не сделали всех этих маневров? Отчего, ежели они были виноваты в том, что не достигнута была предназначавшаяся цель, – отчего их не судили и не казнили? Но, даже ежели и допустить, что виною неудачи русских были Кутузов и Чичагов и т. п., нельзя понять все таки, почему и в тех условиях, в которых находились русские войска под Красным и под Березиной (в обоих случаях русские были в превосходных силах), почему не взято в плен французское войско с маршалами, королями и императорами, когда в этом состояла цель русских?
Объяснение этого странного явления тем (как то делают русские военные историки), что Кутузов помешал нападению, неосновательно потому, что мы знаем, что воля Кутузова не могла удержать войска от нападения под Вязьмой и под Тарутиным.
Почему то русское войско, которое с слабейшими силами одержало победу под Бородиным над неприятелем во всей его силе, под Красным и под Березиной в превосходных силах было побеждено расстроенными толпами французов?
Если цель русских состояла в том, чтобы отрезать и взять в плен Наполеона и маршалов, и цель эта не только не была достигнута, и все попытки к достижению этой цели всякий раз были разрушены самым постыдным образом, то последний период кампании совершенно справедливо представляется французами рядом побед и совершенно несправедливо представляется русскими историками победоносным.
Русские военные историки, настолько, насколько для них обязательна логика, невольно приходят к этому заключению и, несмотря на лирические воззвания о мужестве и преданности и т. д., должны невольно признаться, что отступление французов из Москвы есть ряд побед Наполеона и поражений Кутузова.
Но, оставив совершенно в стороне народное самолюбие, чувствуется, что заключение это само в себе заключает противуречие, так как ряд побед французов привел их к совершенному уничтожению, а ряд поражений русских привел их к полному уничтожению врага и очищению своего отечества.
Источник этого противуречия лежит в том, что историками, изучающими события по письмам государей и генералов, по реляциям, рапортам, планам и т. п., предположена ложная, никогда не существовавшая цель последнего периода войны 1812 года, – цель, будто бы состоявшая в том, чтобы отрезать и поймать Наполеона с маршалами и армией.
Цели этой никогда не было и не могло быть, потому что она не имела смысла, и достижение ее было совершенно невозможно.
Цель эта не имела никакого смысла, во первых, потому, что расстроенная армия Наполеона со всей возможной быстротой бежала из России, то есть исполняла то самое, что мог желать всякий русский. Для чего же было делать различные операции над французами, которые бежали так быстро, как только они могли?
Во вторых, бессмысленно было становиться на дороге людей, всю свою энергию направивших на бегство.
В третьих, бессмысленно было терять свои войска для уничтожения французских армий, уничтожавшихся без внешних причин в такой прогрессии, что без всякого загораживания пути они не могли перевести через границу больше того, что они перевели в декабре месяце, то есть одну сотую всего войска.
В четвертых, бессмысленно было желание взять в плен императора, королей, герцогов – людей, плен которых в высшей степени затруднил бы действия русских, как то признавали самые искусные дипломаты того времени (J. Maistre и другие). Еще бессмысленнее было желание взять корпуса французов, когда свои войска растаяли наполовину до Красного, а к корпусам пленных надо было отделять дивизии конвоя, и когда свои солдаты не всегда получали полный провиант и забранные уже пленные мерли с голода.
Весь глубокомысленный план о том, чтобы отрезать и поймать Наполеона с армией, был подобен тому плану огородника, который, выгоняя из огорода потоптавшую его гряды скотину, забежал бы к воротам и стал бы по голове бить эту скотину. Одно, что можно бы было сказать в оправдание огородника, было бы то, что он очень рассердился. Но это нельзя было даже сказать про составителей проекта, потому что не они пострадали от потоптанных гряд.
Но, кроме того, что отрезывание Наполеона с армией было бессмысленно, оно было невозможно.
Невозможно это было, во первых, потому что, так как из опыта видно, что движение колонн на пяти верстах в одном сражении никогда не совпадает с планами, то вероятность того, чтобы Чичагов, Кутузов и Витгенштейн сошлись вовремя в назначенное место, была столь ничтожна, что она равнялась невозможности, как то и думал Кутузов, еще при получении плана сказавший, что диверсии на большие расстояния не приносят желаемых результатов.
Во вторых, невозможно было потому, что, для того чтобы парализировать ту силу инерции, с которой двигалось назад войско Наполеона, надо было без сравнения большие войска, чем те, которые имели русские.
В третьих, невозможно это было потому, что военное слово отрезать не имеет никакого смысла. Отрезать можно кусок хлеба, но не армию. Отрезать армию – перегородить ей дорогу – никак нельзя, ибо места кругом всегда много, где можно обойти, и есть ночь, во время которой ничего не видно, в чем могли бы убедиться военные ученые хоть из примеров Красного и Березины. Взять же в плен никак нельзя без того, чтобы тот, кого берут в плен, на это не согласился, как нельзя поймать ласточку, хотя и можно взять ее, когда она сядет на руку. Взять в плен можно того, кто сдается, как немцы, по правилам стратегии и тактики. Но французские войска совершенно справедливо не находили этого удобным, так как одинаковая голодная и холодная смерть ожидала их на бегстве и в плену.
В четвертых же, и главное, это было невозможно потому, что никогда, с тех пор как существует мир, не было войны при тех страшных условиях, при которых она происходила в 1812 году, и русские войска в преследовании французов напрягли все свои силы и не могли сделать большего, не уничтожившись сами.
В движении русской армии от Тарутина до Красного выбыло пятьдесят тысяч больными и отсталыми, то есть число, равное населению большого губернского города. Половина людей выбыла из армии без сражений.
И об этом то периоде кампании, когда войска без сапог и шуб, с неполным провиантом, без водки, по месяцам ночуют в снегу и при пятнадцати градусах мороза; когда дня только семь и восемь часов, а остальное ночь, во время которой не может быть влияния дисциплины; когда, не так как в сраженье, на несколько часов только люди вводятся в область смерти, где уже нет дисциплины, а когда люди по месяцам живут, всякую минуту борясь с смертью от голода и холода; когда в месяц погибает половина армии, – об этом то периоде кампании нам рассказывают историки, как Милорадович должен был сделать фланговый марш туда то, а Тормасов туда то и как Чичагов должен был передвинуться туда то (передвинуться выше колена в снегу), и как тот опрокинул и отрезал, и т. д., и т. д.
Русские, умиравшие наполовину, сделали все, что можно сделать и должно было сделать для достижения достойной народа цели, и не виноваты в том, что другие русские люди, сидевшие в теплых комнатах, предполагали сделать то, что было невозможно.
Все это странное, непонятное теперь противоречие факта с описанием истории происходит только оттого, что историки, писавшие об этом событии, писали историю прекрасных чувств и слов разных генералов, а не историю событий.
Для них кажутся очень занимательны слова Милорадовича, награды, которые получил тот и этот генерал, и их предположения; а вопрос о тех пятидесяти тысячах, которые остались по госпиталям и могилам, даже не интересует их, потому что не подлежит их изучению.
А между тем стоит только отвернуться от изучения рапортов и генеральных планов, а вникнуть в движение тех сотен тысяч людей, принимавших прямое, непосредственное участие в событии, и все, казавшиеся прежде неразрешимыми, вопросы вдруг с необыкновенной легкостью и простотой получают несомненное разрешение.
Цель отрезывания Наполеона с армией никогда не существовала, кроме как в воображении десятка людей. Она не могла существовать, потому что она была бессмысленна, и достижение ее было невозможно.
Цель народа была одна: очистить свою землю от нашествия. Цель эта достигалась, во первых, сама собою, так как французы бежали, и потому следовало только не останавливать это движение. Во вторых, цель эта достигалась действиями народной войны, уничтожавшей французов, и, в третьих, тем, что большая русская армия шла следом за французами, готовая употребить силу в случае остановки движения французов.
Русская армия должна была действовать, как кнут на бегущее животное. И опытный погонщик знал, что самое выгодное держать кнут поднятым, угрожая им, а не по голове стегать бегущее животное.
Когда человек видит умирающее животное, ужас охватывает его: то, что есть он сам, – сущность его, в его глазах очевидно уничтожается – перестает быть. Но когда умирающее есть человек, и человек любимый – ощущаемый, тогда, кроме ужаса перед уничтожением жизни, чувствуется разрыв и духовная рана, которая, так же как и рана физическая, иногда убивает, иногда залечивается, но всегда болит и боится внешнего раздражающего прикосновения.
После смерти князя Андрея Наташа и княжна Марья одинаково чувствовали это. Они, нравственно согнувшись и зажмурившись от грозного, нависшего над ними облака смерти, не смели взглянуть в лицо жизни. Они осторожно берегли свои открытые раны от оскорбительных, болезненных прикосновений. Все: быстро проехавший экипаж по улице, напоминание об обеде, вопрос девушки о платье, которое надо приготовить; еще хуже, слово неискреннего, слабого участия болезненно раздражало рану, казалось оскорблением и нарушало ту необходимую тишину, в которой они обе старались прислушиваться к незамолкшему еще в их воображении страшному, строгому хору, и мешало вглядываться в те таинственные бесконечные дали, которые на мгновение открылись перед ними.
Только вдвоем им было не оскорбительно и не больно. Они мало говорили между собой. Ежели они говорили, то о самых незначительных предметах. И та и другая одинаково избегали упоминания о чем нибудь, имеющем отношение к будущему.
Признавать возможность будущего казалось им оскорблением его памяти. Еще осторожнее они обходили в своих разговорах все то, что могло иметь отношение к умершему. Им казалось, что то, что они пережили и перечувствовали, не могло быть выражено словами. Им казалось, что всякое упоминание словами о подробностях его жизни нарушало величие и святыню совершившегося в их глазах таинства.
Беспрестанные воздержания речи, постоянное старательное обхождение всего того, что могло навести на слово о нем: эти остановки с разных сторон на границе того, чего нельзя было говорить, еще чище и яснее выставляли перед их воображением то, что они чувствовали.
Но чистая, полная печаль так же невозможна, как чистая и полная радость. Княжна Марья, по своему положению одной независимой хозяйки своей судьбы, опекунши и воспитательницы племянника, первая была вызвана жизнью из того мира печали, в котором она жила первые две недели. Она получила письма от родных, на которые надо было отвечать; комната, в которую поместили Николеньку, была сыра, и он стал кашлять. Алпатыч приехал в Ярославль с отчетами о делах и с предложениями и советами переехать в Москву в Вздвиженский дом, который остался цел и требовал только небольших починок. Жизнь не останавливалась, и надо было жить. Как ни тяжело было княжне Марье выйти из того мира уединенного созерцания, в котором она жила до сих пор, как ни жалко и как будто совестно было покинуть Наташу одну, – заботы жизни требовали ее участия, и она невольно отдалась им. Она поверяла счеты с Алпатычем, советовалась с Десалем о племяннике и делала распоряжения и приготовления для своего переезда в Москву.
Наташа оставалась одна и с тех пор, как княжна Марья стала заниматься приготовлениями к отъезду, избегала и ее.
Княжна Марья предложила графине отпустить с собой Наташу в Москву, и мать и отец радостно согласились на это предложение, с каждым днем замечая упадок физических сил дочери и полагая для нее полезным и перемену места, и помощь московских врачей.
– Я никуда не поеду, – отвечала Наташа, когда ей сделали это предложение, – только, пожалуйста, оставьте меня, – сказала она и выбежала из комнаты, с трудом удерживая слезы не столько горя, сколько досады и озлобления.
После того как она почувствовала себя покинутой княжной Марьей и одинокой в своем горе, Наташа большую часть времени, одна в своей комнате, сидела с ногами в углу дивана, и, что нибудь разрывая или переминая своими тонкими, напряженными пальцами, упорным, неподвижным взглядом смотрела на то, на чем останавливались глаза. Уединение это изнуряло, мучило ее; но оно было для нее необходимо. Как только кто нибудь входил к ней, она быстро вставала, изменяла положение и выражение взгляда и бралась за книгу или шитье, очевидно с нетерпением ожидая ухода того, кто помешал ей.
Ей все казалось, что она вот вот сейчас поймет, проникнет то, на что с страшным, непосильным ей вопросом устремлен был ее душевный взгляд.
В конце декабря, в черном шерстяном платье, с небрежно связанной пучком косой, худая и бледная, Наташа сидела с ногами в углу дивана, напряженно комкая и распуская концы пояса, и смотрела на угол двери.
Она смотрела туда, куда ушел он, на ту сторону жизни. И та сторона жизни, о которой она прежде никогда не думала, которая прежде ей казалась такою далекою, невероятною, теперь была ей ближе и роднее, понятнее, чем эта сторона жизни, в которой все было или пустота и разрушение, или страдание и оскорбление.
Она смотрела туда, где она знала, что был он; но она не могла его видеть иначе, как таким, каким он был здесь. Она видела его опять таким же, каким он был в Мытищах, у Троицы, в Ярославле.
Она видела его лицо, слышала его голос и повторяла его слова и свои слова, сказанные ему, и иногда придумывала за себя и за него новые слова, которые тогда могли бы быть сказаны.
Вот он лежит на кресле в своей бархатной шубке, облокотив голову на худую, бледную руку. Грудь его страшно низка и плечи подняты. Губы твердо сжаты, глаза блестят, и на бледном лбу вспрыгивает и исчезает морщина. Одна нога его чуть заметно быстро дрожит. Наташа знает, что он борется с мучительной болью. «Что такое эта боль? Зачем боль? Что он чувствует? Как у него болит!» – думает Наташа. Он заметил ее вниманье, поднял глаза и, не улыбаясь, стал говорить.
«Одно ужасно, – сказал он, – это связать себя навеки с страдающим человеком. Это вечное мученье». И он испытующим взглядом – Наташа видела теперь этот взгляд – посмотрел на нее. Наташа, как и всегда, ответила тогда прежде, чем успела подумать о том, что она отвечает; она сказала: «Это не может так продолжаться, этого не будет, вы будете здоровы – совсем».
Она теперь сначала видела его и переживала теперь все то, что она чувствовала тогда. Она вспомнила продолжительный, грустный, строгий взгляд его при этих словах и поняла значение упрека и отчаяния этого продолжительного взгляда.
«Я согласилась, – говорила себе теперь Наташа, – что было бы ужасно, если б он остался всегда страдающим. Я сказала это тогда так только потому, что для него это было бы ужасно, а он понял это иначе. Он подумал, что это для меня ужасно бы было. Он тогда еще хотел жить – боялся смерти. И я так грубо, глупо сказала ему. Я не думала этого. Я думала совсем другое. Если бы я сказала то, что думала, я бы сказала: пускай бы он умирал, все время умирал бы перед моими глазами, я была бы счастлива в сравнении с тем, что я теперь. Теперь… Ничего, никого нет. Знал ли он это? Нет. Не знал и никогда не узнает. И теперь никогда, никогда уже нельзя поправить этого». И опять он говорил ей те же слова, но теперь в воображении своем Наташа отвечала ему иначе. Она останавливала его и говорила: «Ужасно для вас, но не для меня. Вы знайте, что мне без вас нет ничего в жизни, и страдать с вами для меня лучшее счастие». И он брал ее руку и жал ее так, как он жал ее в тот страшный вечер, за четыре дня перед смертью. И в воображении своем она говорила ему еще другие нежные, любовные речи, которые она могла бы сказать тогда, которые она говорила теперь. «Я люблю тебя… тебя… люблю, люблю…» – говорила она, судорожно сжимая руки, стискивая зубы с ожесточенным усилием.
И сладкое горе охватывало ее, и слезы уже выступали в глаза, но вдруг она спрашивала себя: кому она говорит это? Где он и кто он теперь? И опять все застилалось сухим, жестким недоумением, и опять, напряженно сдвинув брови, она вглядывалась туда, где он был. И вот, вот, ей казалось, она проникает тайну… Но в ту минуту, как уж ей открывалось, казалось, непонятное, громкий стук ручки замка двери болезненно поразил ее слух. Быстро и неосторожно, с испуганным, незанятым ею выражением лица, в комнату вошла горничная Дуняша.
– Пожалуйте к папаше, скорее, – сказала Дуняша с особенным и оживленным выражением. – Несчастье, о Петре Ильиче… письмо, – всхлипнув, проговорила она.
Кроме общего чувства отчуждения от всех людей, Наташа в это время испытывала особенное чувство отчуждения от лиц своей семьи. Все свои: отец, мать, Соня, были ей так близки, привычны, так будничны, что все их слова, чувства казались ей оскорблением того мира, в котором она жила последнее время, и она не только была равнодушна, но враждебно смотрела на них. Она слышала слова Дуняши о Петре Ильиче, о несчастии, но не поняла их.
«Какое там у них несчастие, какое может быть несчастие? У них все свое старое, привычное и покойное», – мысленно сказала себе Наташа.
Когда она вошла в залу, отец быстро выходил из комнаты графини. Лицо его было сморщено и мокро от слез. Он, видимо, выбежал из той комнаты, чтобы дать волю давившим его рыданиям. Увидав Наташу, он отчаянно взмахнул руками и разразился болезненно судорожными всхлипываниями, исказившими его круглое, мягкое лицо.
– Пе… Петя… Поди, поди, она… она… зовет… – И он, рыдая, как дитя, быстро семеня ослабевшими ногами, подошел к стулу и упал почти на него, закрыв лицо руками.
Вдруг как электрический ток пробежал по всему существу Наташи. Что то страшно больно ударило ее в сердце. Она почувствовала страшную боль; ей показалось, что что то отрывается в ней и что она умирает. Но вслед за болью она почувствовала мгновенно освобождение от запрета жизни, лежавшего на ней. Увидав отца и услыхав из за двери страшный, грубый крик матери, она мгновенно забыла себя и свое горе. Она подбежала к отцу, но он, бессильно махая рукой, указывал на дверь матери. Княжна Марья, бледная, с дрожащей нижней челюстью, вышла из двери и взяла Наташу за руку, говоря ей что то. Наташа не видела, не слышала ее. Она быстрыми шагами вошла в дверь, остановилась на мгновение, как бы в борьбе с самой собой, и подбежала к матери.
Графиня лежала на кресле, странно неловко вытягиваясь, и билась головой об стену. Соня и девушки держали ее за руки.
– Наташу, Наташу!.. – кричала графиня. – Неправда, неправда… Он лжет… Наташу! – кричала она, отталкивая от себя окружающих. – Подите прочь все, неправда! Убили!.. ха ха ха ха!.. неправда!
Наташа стала коленом на кресло, нагнулась над матерью, обняла ее, с неожиданной силой подняла, повернула к себе ее лицо и прижалась к ней.
– Маменька!.. голубчик!.. Я тут, друг мой. Маменька, – шептала она ей, не замолкая ни на секунду.
Она не выпускала матери, нежно боролась с ней, требовала подушки, воды, расстегивала и разрывала платье на матери.
– Друг мой, голубушка… маменька, душенька, – не переставая шептала она, целуя ее голову, руки, лицо и чувствуя, как неудержимо, ручьями, щекоча ей нос и щеки, текли ее слезы.
Графиня сжала руку дочери, закрыла глаза и затихла на мгновение. Вдруг она с непривычной быстротой поднялась, бессмысленно оглянулась и, увидав Наташу, стала из всех сил сжимать ее голову. Потом она повернула к себе ее морщившееся от боли лицо и долго вглядывалась в него.
– Наташа, ты меня любишь, – сказала она тихим, доверчивым шепотом. – Наташа, ты не обманешь меня? Ты мне скажешь всю правду?
Наташа смотрела на нее налитыми слезами глазами, и в лице ее была только мольба о прощении и любви.
– Друг мой, маменька, – повторяла она, напрягая все силы своей любви на то, чтобы как нибудь снять с нее на себя излишек давившего ее горя.
И опять в бессильной борьбе с действительностью мать, отказываясь верить в то, что она могла жить, когда был убит цветущий жизнью ее любимый мальчик, спасалась от действительности в мире безумия.
Наташа не помнила, как прошел этот день, ночь, следующий день, следующая ночь. Она не спала и не отходила от матери. Любовь Наташи, упорная, терпеливая, не как объяснение, не как утешение, а как призыв к жизни, всякую секунду как будто со всех сторон обнимала графиню. На третью ночь графиня затихла на несколько минут, и Наташа закрыла глаза, облокотив голову на ручку кресла. Кровать скрипнула. Наташа открыла глаза. Графиня сидела на кровати и тихо говорила.
– Как я рада, что ты приехал. Ты устал, хочешь чаю? – Наташа подошла к ней. – Ты похорошел и возмужал, – продолжала графиня, взяв дочь за руку.
– Маменька, что вы говорите!..
– Наташа, его нет, нет больше! – И, обняв дочь, в первый раз графиня начала плакать.
Княжна Марья отложила свой отъезд. Соня, граф старались заменить Наташу, но не могли. Они видели, что она одна могла удерживать мать от безумного отчаяния. Три недели Наташа безвыходно жила при матери, спала на кресле в ее комнате, поила, кормила ее и не переставая говорила с ней, – говорила, потому что один нежный, ласкающий голос ее успокоивал графиню.
Душевная рана матери не могла залечиться. Смерть Пети оторвала половину ее жизни. Через месяц после известия о смерти Пети, заставшего ее свежей и бодрой пятидесятилетней женщиной, она вышла из своей комнаты полумертвой и не принимающею участия в жизни – старухой. Но та же рана, которая наполовину убила графиню, эта новая рана вызвала Наташу к жизни.
Душевная рана, происходящая от разрыва духовного тела, точно так же, как и рана физическая, как ни странно это кажется, после того как глубокая рана зажила и кажется сошедшейся своими краями, рана душевная, как и физическая, заживает только изнутри выпирающею силой жизни.
Так же зажила рана Наташи. Она думала, что жизнь ее кончена. Но вдруг любовь к матери показала ей, что сущность ее жизни – любовь – еще жива в ней. Проснулась любовь, и проснулась жизнь.
Последние дни князя Андрея связали Наташу с княжной Марьей. Новое несчастье еще более сблизило их. Княжна Марья отложила свой отъезд и последние три недели, как за больным ребенком, ухаживала за Наташей. Последние недели, проведенные Наташей в комнате матери, надорвали ее физические силы.
Однажды княжна Марья, в середине дня, заметив, что Наташа дрожит в лихорадочном ознобе, увела ее к себе и уложила на своей постели. Наташа легла, но когда княжна Марья, опустив сторы, хотела выйти, Наташа подозвала ее к себе.
– Мне не хочется спать. Мари, посиди со мной.
– Ты устала – постарайся заснуть.
– Нет, нет. Зачем ты увела меня? Она спросит.
– Ей гораздо лучше. Она нынче так хорошо говорила, – сказала княжна Марья.
Наташа лежала в постели и в полутьме комнаты рассматривала лицо княжны Марьи.
«Похожа она на него? – думала Наташа. – Да, похожа и не похожа. Но она особенная, чужая, совсем новая, неизвестная. И она любит меня. Что у ней на душе? Все доброе. Но как? Как она думает? Как она на меня смотрит? Да, она прекрасная».
– Маша, – сказала она, робко притянув к себе ее руку. – Маша, ты не думай, что я дурная. Нет? Маша, голубушка. Как я тебя люблю. Будем совсем, совсем друзьями.
И Наташа, обнимая, стала целовать руки и лицо княжны Марьи. Княжна Марья стыдилась и радовалась этому выражению чувств Наташи.
С этого дня между княжной Марьей и Наташей установилась та страстная и нежная дружба, которая бывает только между женщинами. Они беспрестанно целовались, говорили друг другу нежные слова и большую часть времени проводили вместе. Если одна выходила, то другаябыла беспокойна и спешила присоединиться к ней. Они вдвоем чувствовали большее согласие между собой, чем порознь, каждая сама с собою. Между ними установилось чувство сильнейшее, чем дружба: это было исключительное чувство возможности жизни только в присутствии друг друга.
Иногда они молчали целые часы; иногда, уже лежа в постелях, они начинали говорить и говорили до утра. Они говорили большей частию о дальнем прошедшем. Княжна Марья рассказывала про свое детство, про свою мать, про своего отца, про свои мечтания; и Наташа, прежде с спокойным непониманием отворачивавшаяся от этой жизни, преданности, покорности, от поэзии христианского самоотвержения, теперь, чувствуя себя связанной любовью с княжной Марьей, полюбила и прошедшее княжны Марьи и поняла непонятную ей прежде сторону жизни. Она не думала прилагать к своей жизни покорность и самоотвержение, потому что она привыкла искать других радостей, но она поняла и полюбила в другой эту прежде непонятную ей добродетель. Для княжны Марьи, слушавшей рассказы о детстве и первой молодости Наташи, тоже открывалась прежде непонятная сторона жизни, вера в жизнь, в наслаждения жизни.
Они всё точно так же никогда не говорили про него с тем, чтобы не нарушать словами, как им казалось, той высоты чувства, которая была в них, а это умолчание о нем делало то, что понемногу, не веря этому, они забывали его.
Наташа похудела, побледнела и физически так стала слаба, что все постоянно говорили о ее здоровье, и ей это приятно было. Но иногда на нее неожиданно находил не только страх смерти, но страх болезни, слабости, потери красоты, и невольно она иногда внимательно разглядывала свою голую руку, удивляясь на ее худобу, или заглядывалась по утрам в зеркало на свое вытянувшееся, жалкое, как ей казалось, лицо. Ей казалось, что это так должно быть, и вместе с тем становилось страшно и грустно.
Один раз она скоро взошла наверх и тяжело запыхалась. Тотчас же невольно она придумала себе дело внизу и оттуда вбежала опять наверх, пробуя силы и наблюдая за собой.
Другой раз она позвала Дуняшу, и голос ее задребезжал. Она еще раз кликнула ее, несмотря на то, что она слышала ее шаги, – кликнула тем грудным голосом, которым она певала, и прислушалась к нему.
Она не знала этого, не поверила бы, но под казавшимся ей непроницаемым слоем ила, застлавшим ее душу, уже пробивались тонкие, нежные молодые иглы травы, которые должны были укорениться и так застлать своими жизненными побегами задавившее ее горе, что его скоро будет не видно и не заметно. Рана заживала изнутри. В конце января княжна Марья уехала в Москву, и граф настоял на том, чтобы Наташа ехала с нею, с тем чтобы посоветоваться с докторами.
После столкновения при Вязьме, где Кутузов не мог удержать свои войска от желания опрокинуть, отрезать и т. д., дальнейшее движение бежавших французов и за ними бежавших русских, до Красного, происходило без сражений. Бегство было так быстро, что бежавшая за французами русская армия не могла поспевать за ними, что лошади в кавалерии и артиллерии становились и что сведения о движении французов были всегда неверны.
Люди русского войска были так измучены этим непрерывным движением по сорок верст в сутки, что не могли двигаться быстрее.
Чтобы понять степень истощения русской армии, надо только ясно понять значение того факта, что, потеряв ранеными и убитыми во все время движения от Тарутина не более пяти тысяч человек, не потеряв сотни людей пленными, армия русская, вышедшая из Тарутина в числе ста тысяч, пришла к Красному в числе пятидесяти тысяч.
Быстрое движение русских за французами действовало на русскую армию точно так же разрушительно, как и бегство французов. Разница была только в том, что русская армия двигалась произвольно, без угрозы погибели, которая висела над французской армией, и в том, что отсталые больные у французов оставались в руках врага, отсталые русские оставались у себя дома. Главная причина уменьшения армии Наполеона была быстрота движения, и несомненным доказательством тому служит соответственное уменьшение русских войск.
Вся деятельность Кутузова, как это было под Тарутиным и под Вязьмой, была направлена только к тому, чтобы, – насколько то было в его власти, – не останавливать этого гибельного для французов движения (как хотели в Петербурге и в армии русские генералы), а содействовать ему и облегчить движение своих войск.
Но, кроме того, со времени выказавшихся в войсках утомления и огромной убыли, происходивших от быстроты движения, еще другая причина представлялась Кутузову для замедления движения войск и для выжидания. Цель русских войск была – следование за французами. Путь французов был неизвестен, и потому, чем ближе следовали наши войска по пятам французов, тем больше они проходили расстояния. Только следуя в некотором расстоянии, можно было по кратчайшему пути перерезывать зигзаги, которые делали французы. Все искусные маневры, которые предлагали генералы, выражались в передвижениях войск, в увеличении переходов, а единственно разумная цель состояла в том, чтобы уменьшить эти переходы. И к этой цели во всю кампанию, от Москвы до Вильны, была направлена деятельность Кутузова – не случайно, не временно, но так последовательно, что он ни разу не изменил ей.
