Коризис, Александрос

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Александрос Коризис
греч. Αλέξανδρος Κορυζής<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr>
премьер-министр Греции
1941 — 1941
Предшественник: Иоаннис Метаксас
Преемник: Эммануил Тсудерос
 
Вероисповедание: Православный
Рождение: 1885(1885)
Порос, Греция
Смерть: 18 апреля 1941(1941-04-18)
Афины, Греция
Отец: Георгиос Коризис
Супруга: Элисавет Тситсара
 
Награды:

Александрос Коризис (греч. Αλέξανδρος Κορυζής, Порос, 1885 — Афины, 18 апреля 1941) — греческий юрист и экономист, ставший премьер-министром Греции на 80 исторических для страны дней Второй мировой войны.





Биография

Александрос Коризис родился в семье Георгия Коризиса, депутата парламента и мэра Пороса. По отцовской линии Александр приходился внуком депутата парламента Стаматиоса Коризиса (1815—1898), и правнуком Георгия Коризиса, участника Греческой революции 1821 года. Его мать, Екатерина, из рода Афанасия Мисирлиса, происходила из Пилоса и была племянницей Александроса Кумундуроса. Коризис провёл свои первые детские годы на острове Порос. Когда ему было семь лет, умерла его мать, что наложило отпечаток на его характер.
Коризис поступил в Афинский университет, где учился юриспруденции (1901—1905), и в молодом возрасте получил назначение в 1903 году в Национальный банк Греции. Его карьера в банке была весьма быстрой. С 1915 года он был вовлечён в сельскохозяйственный отдел банка и принял участие в его отделении от Национального банка и трансформации в Сельскохозяйственный банк (1929), в котором он стал первым председателем совета директоров[1]. Коризис принял участие в Балканских войнах 1912—1913 годов, первоначально как младший лейтенант артиллерии (запаса). В 1914 году был награждён серебряным крестом Ордена Спасителя. По окончанию Первой мировой войны вернулся в 1919 году в банк, где стал генеральным инспектором. С этой позиции, при правительстве Венизелоса, Коризис был финансовым советником Аристидиса Стергиадиса, губернатора малоазийского региона Смирны, ставшего на время греческим, . В этот период (1919—1920) был создан филиал Национального банка Греции в Смирне. 12 мая 1928 года Коризис стал заместителем президента Национального банка.

Министр

После подавления однодневного путча Пластираса, (6 марта 1933 года), в кратковременном правительстве А.Отонеоса, Коризис был назначен министром финансов (6-10 марта 1933 года), после чего вернулся в банк.
С установлением диктаторского режима Метаксаса (4 августа 1936 года)), 5 августа 1936 года, Коризис был назначен министром здравоохранения и оставался на этом посту 3 года (до 12 июля 1939 года), когда он подал в отставку. 9 августа того же года он был назначен президентом Национального банка Греции. Со смертью Метаксаса, в январе 1941 года и в то время как Итало-греческая война продолжалась, король Георг избрал его и назначил без официальных процедур премьер-министром Греции (29 января 1941).

Премьер-министр

Коризис принял назначение премьер-министра и одновременно пост председателя Министерского совета, пост министра Иностранных дел, пост министра образования, пост военного министра — то есть все министерства, которые до него возглавлял Метаксас, но не внёс никаких изменений в министерский совет. Его обращение к греческому народу подтверждало тот исторический факт, что Коризис осознавал что он принял «Голгофу», которая приведёт его к жертве. Т. Герозисис, в своей работе «Офицерский корпус 1821—1975», именует Коризиса «поклонником режима Метаксаса, верного монархии». «Коризис предназначался стать молниеотводом, который примет электрический разряд грозы, которая приближалась к Греции»[2].

Второе НЕТ

Предшественник Коризиса, Метаксас, отклонил итальянский ультиматума 28 октября 1940 года. Греческая армия остановила вторжение итальянской армии из Албании и перенесла военные действия на албанскую территорию. Уже при правлении Коризиса Итальянское весеннее наступление в марте 1941 года было последней и неудачной попыткой итальянской армии переломить ход войны. На помощь итальянцам шла Германия. Немцы начали разворачивать свои войска в союзной Рейху Болгарии с 6 февраля 1941 года. После запроса правительства Коризиса к Британии о предоставлении помощи, был послан немногочисленный британский корпус, не принимавший участия в греко-итальянской войне и занявший вторую линию обороны по реке Алиакмон - Олимп. До конца марта силы англичан в Греции достигли 40 тысяч человек[3]. Современный греческий историк И.Колиопулос пишет, что Коризис поставил англичанам следующие условия для продолжения Грецией войны, на этот раз против Германии:

  • Прекращение Международного экономического контроля наложенного на Грецию в 1897 году (после греко-турецкой войны).
  • Обещание, что вопрос Кипра будет решён согласно греческим надеждам.
  • Использование «Додеканесского легиона» для освобождения архипелага Додеканес от итальянцев.

Энтони Иден был готов обсудить только третий вопрос[4].

6 апреля 1941 года Коризис отклонил требование Германии удалить британский корпус фразой «лучше умереть»[5].

Смерть Коризиса

Немногочисленные греческие части на греко-болгарской границе первоначально с успехом отражали германское вторжение (см. Линия Метаксаса) После чего германские танковые дивизии прошли из Болгарии на юг Югославии, а оттуда, через практически незащищённую греко-югославскую границу, вышли к македонской столице, городу Фессалоники. Группа дивизий Восточной Македонии (4 дивизии) оказалась отрезанной от основных сил греческой армии, ведущих военные действия против итальянцев в Албании, где находились 16 из общего числа 22 греческих дивизий[6]. Дорога на Афины была открытой для германских дивизий. Греческих частей на их пути практически не было. Британский корпус отступал шаг за шагом. В Афинах было объявлено Военное положение. В атмосфере пораженчества и проявления германофильства некоторых генералов, 18 апреля состоялось заседание министерского совета под председательством Коризиса. Правительство и король Георг приняли решение оставить континентальную Грецию и перебраться на остров Крит, а затем на контролируемый британцами остров Кипр. Большинство членов правительства считали что будет недостойным для греческой армии прекратить сражение, в то время как британские части, приглашённые ими в Грецию, ввязались в бои[7]. После совета состоялся разговор Коризиса с королём Георгом. Коризис ушёл с этой встречи опустошённым и направился в свой дом
Здесь Коризис покончил жизнь самоубийством, двумя выстрелами в область сердца[8]. В коллективном издании «100+1 Греция, из 20-го в 21-й век» самоубийство Коризиса объясняется его нежеланием жить с пятном премьер-министра поражения. Здесь же отмечается, что даже противники режима Метаксаса с уважением отнеслись к его жертве. Первоначально и во избежание паники была объявлена «внезапная смерть» Коризиса от сердечного приступа[9]. Герозисис считает что Коризис сдержал слово, данное германскому послу: «лучше умереть»[10].

Личная жизнь

Коризис был женат на Элисавет Тситсара, с которой у него было четверо детей: Екатерина, Елена (приближённая королевы Фредерики), Ирина (супруга судовладельца Стратиса Андреадиса) и Георгий (умер в 1999 году). Его дети предоставили отцовский дом на острове Порос для создания археологического музея.

Работы

  • «Сельскохозяйственный кредит и Национальный банк Греции» (греч. Η Αγροτική πίστις και η ΕΤΕ).
  • «Табачный вопрос Греции и его разрешение» (греч.Το καπνικό ζήτημα της Ελλάδος και η λύση του).

Напишите отзыв о статье "Коризис, Александрос"

Примечания

  1. Παγκόσμιο Βιογραφικό Λεξικό, τομ. 5, Εκδοτική Αθηνών, 1986
  2. Τριαντάφυλος Α. Γεροζήσης, Το Σώμα των αξιωματικών και η θέση του στη σύγχρονη Ελληνική κοινωνία 1821—1975, σελ.542, ISBN 960- 248-794-1
  3. Τριαντάφυλος Α. Γεροζήσης, Το Σώμα των αξιωματικών και η θέση του στη σύγχρονη Ελληνική κοινωνία 1821—1975, σελ.543, ISBN 960- 248-794-1
  4. Ι.Κολιόπουλος, Παλινόρθωση, Δικτατορία, Πόλεμος 1935—1941, σελ. 245, εκδ. «Εστία» 1985
  5. Ρίχτερ Χ., 1936—1946, Δυο Επαναστάσεις και δυο Αντεπαναστάσεις στην Ελλάδα, τομ. Ι σελ. 121, εκδ «Εξάντας», Αθήνα 1975
  6. Τριαντάφυλος Α. Γεροζήσης, Το Σώμα των αξιωματικών και η θέση του στη σύγχρονη Ελληνική κοινωνία 1821—1975, σελ.545, ISBN 960- 248-794-1
  7. Τριαντάφυλος Α. Γεροζήσης, Το Σώμα των αξιωματικών και η θέση του στη σύγχρονη Ελληνική κοινωνία 1821—1975, σελ.550, ISBN 960- 248-794-1
  8. [news.google.com/newspapers?nid=1499&dat=19410420&id=XgUaAAAAIBAJ&sjid=syIEAAAAIBAJ&pg=6211,1631125 Thermopylae Stand Expected by Nazis], The Milwaukee Star-Journal (April 20, 1941), стр. 1. [news.google.com/newspapers?nid=1499&dat=19410420&id=XgUaAAAAIBAJ&sjid=syIEAAAAIBAJ&pg=6211,1631125 Архивировано] из первоисточника 20 апреля 1941. Проверено 17 июня 2009.
  9. 100+1 χρόνια, Ελλάδα, Από τον 20 ό στον 21 ο αιώνα, Ά τόμος, σελ.261
  10. Τριαντάφυλος Α. Γεροζήσης, Το Σώμα των αξιωματικών και η θέση του στη σύγχρονη Ελληνική κοινωνία 1821—1975, σελ.551, ISBN 960- 248-794-1

Ссылки

  • [www.koutouzis.gr/korizi.htm Το γενεαλογικό δέντρο της οικογένειας Κορυζή]
  • [sansimera.gr/archive/biographies/show.php?id=334&name=Alexandros_Koryzis Βιογραφίες — Αλέξανδρος Κορυζής]
  • [odysseus.culture.gr/h/1/gh151.jsp?obj_id=3494 Το αρχαιολογικό Μουσείο Πόρου]
  • [www.skos.gr/history.htm Ο Αυτόνομος Σταφιδικός οργανισμός]

Отрывок, характеризующий Коризис, Александрос

– Meme le divorce, [Даже и на развод.] – сказал он.
Элен засмеялась.
В числе людей, которые позволяли себе сомневаться в законности предпринимаемого брака, была мать Элен, княгиня Курагина. Она постоянно мучилась завистью к своей дочери, и теперь, когда предмет зависти был самый близкий сердцу княгини, она не могла примириться с этой мыслью. Она советовалась с русским священником о том, в какой мере возможен развод и вступление в брак при живом муже, и священник сказал ей, что это невозможно, и, к радости ее, указал ей на евангельский текст, в котором (священнику казалось) прямо отвергается возможность вступления в брак от живого мужа.
Вооруженная этими аргументами, казавшимися ей неопровержимыми, княгиня рано утром, чтобы застать ее одну, поехала к своей дочери.
Выслушав возражения своей матери, Элен кротко и насмешливо улыбнулась.
– Да ведь прямо сказано: кто женится на разводной жене… – сказала старая княгиня.
– Ah, maman, ne dites pas de betises. Vous ne comprenez rien. Dans ma position j'ai des devoirs, [Ах, маменька, не говорите глупостей. Вы ничего не понимаете. В моем положении есть обязанности.] – заговорилa Элен, переводя разговор на французский с русского языка, на котором ей всегда казалась какая то неясность в ее деле.
– Но, мой друг…
– Ah, maman, comment est ce que vous ne comprenez pas que le Saint Pere, qui a le droit de donner des dispenses… [Ах, маменька, как вы не понимаете, что святой отец, имеющий власть отпущений…]
В это время дама компаньонка, жившая у Элен, вошла к ней доложить, что его высочество в зале и желает ее видеть.
– Non, dites lui que je ne veux pas le voir, que je suis furieuse contre lui, parce qu'il m'a manque parole. [Нет, скажите ему, что я не хочу его видеть, что я взбешена против него, потому что он мне не сдержал слова.]
– Comtesse a tout peche misericorde, [Графиня, милосердие всякому греху.] – сказал, входя, молодой белокурый человек с длинным лицом и носом.
Старая княгиня почтительно встала и присела. Вошедший молодой человек не обратил на нее внимания. Княгиня кивнула головой дочери и поплыла к двери.
«Нет, она права, – думала старая княгиня, все убеждения которой разрушились пред появлением его высочества. – Она права; но как это мы в нашу невозвратную молодость не знали этого? А это так было просто», – думала, садясь в карету, старая княгиня.

В начале августа дело Элен совершенно определилось, и она написала своему мужу (который ее очень любил, как она думала) письмо, в котором извещала его о своем намерении выйти замуж за NN и о том, что она вступила в единую истинную религию и что она просит его исполнить все те необходимые для развода формальности, о которых передаст ему податель сего письма.
«Sur ce je prie Dieu, mon ami, de vous avoir sous sa sainte et puissante garde. Votre amie Helene».
[«Затем молю бога, да будете вы, мой друг, под святым сильным его покровом. Друг ваш Елена»]
Это письмо было привезено в дом Пьера в то время, как он находился на Бородинском поле.


Во второй раз, уже в конце Бородинского сражения, сбежав с батареи Раевского, Пьер с толпами солдат направился по оврагу к Князькову, дошел до перевязочного пункта и, увидав кровь и услыхав крики и стоны, поспешно пошел дальше, замешавшись в толпы солдат.
Одно, чего желал теперь Пьер всеми силами своей души, было то, чтобы выйти поскорее из тех страшных впечатлений, в которых он жил этот день, вернуться к обычным условиям жизни и заснуть спокойно в комнате на своей постели. Только в обычных условиях жизни он чувствовал, что будет в состоянии понять самого себя и все то, что он видел и испытал. Но этих обычных условий жизни нигде не было.
Хотя ядра и пули не свистали здесь по дороге, по которой он шел, но со всех сторон было то же, что было там, на поле сражения. Те же были страдающие, измученные и иногда странно равнодушные лица, та же кровь, те же солдатские шинели, те же звуки стрельбы, хотя и отдаленной, но все еще наводящей ужас; кроме того, была духота и пыль.
Пройдя версты три по большой Можайской дороге, Пьер сел на краю ее.
Сумерки спустились на землю, и гул орудий затих. Пьер, облокотившись на руку, лег и лежал так долго, глядя на продвигавшиеся мимо него в темноте тени. Беспрестанно ему казалось, что с страшным свистом налетало на него ядро; он вздрагивал и приподнимался. Он не помнил, сколько времени он пробыл тут. В середине ночи трое солдат, притащив сучьев, поместились подле него и стали разводить огонь.
Солдаты, покосившись на Пьера, развели огонь, поставили на него котелок, накрошили в него сухарей и положили сала. Приятный запах съестного и жирного яства слился с запахом дыма. Пьер приподнялся и вздохнул. Солдаты (их было трое) ели, не обращая внимания на Пьера, и разговаривали между собой.
– Да ты из каких будешь? – вдруг обратился к Пьеру один из солдат, очевидно, под этим вопросом подразумевая то, что и думал Пьер, именно: ежели ты есть хочешь, мы дадим, только скажи, честный ли ты человек?
– Я? я?.. – сказал Пьер, чувствуя необходимость умалить как возможно свое общественное положение, чтобы быть ближе и понятнее для солдат. – Я по настоящему ополченный офицер, только моей дружины тут нет; я приезжал на сраженье и потерял своих.
– Вишь ты! – сказал один из солдат.
Другой солдат покачал головой.
– Что ж, поешь, коли хочешь, кавардачку! – сказал первый и подал Пьеру, облизав ее, деревянную ложку.
Пьер подсел к огню и стал есть кавардачок, то кушанье, которое было в котелке и которое ему казалось самым вкусным из всех кушаний, которые он когда либо ел. В то время как он жадно, нагнувшись над котелком, забирая большие ложки, пережевывал одну за другой и лицо его было видно в свете огня, солдаты молча смотрели на него.
– Тебе куды надо то? Ты скажи! – спросил опять один из них.
– Мне в Можайск.
– Ты, стало, барин?
– Да.
– А как звать?
– Петр Кириллович.
– Ну, Петр Кириллович, пойдем, мы тебя отведем. В совершенной темноте солдаты вместе с Пьером пошли к Можайску.
Уже петухи пели, когда они дошли до Можайска и стали подниматься на крутую городскую гору. Пьер шел вместе с солдатами, совершенно забыв, что его постоялый двор был внизу под горою и что он уже прошел его. Он бы не вспомнил этого (в таком он находился состоянии потерянности), ежели бы с ним не столкнулся на половине горы его берейтор, ходивший его отыскивать по городу и возвращавшийся назад к своему постоялому двору. Берейтор узнал Пьера по его шляпе, белевшей в темноте.
– Ваше сиятельство, – проговорил он, – а уж мы отчаялись. Что ж вы пешком? Куда же вы, пожалуйте!
– Ах да, – сказал Пьер.
Солдаты приостановились.
– Ну что, нашел своих? – сказал один из них.
– Ну, прощавай! Петр Кириллович, кажись? Прощавай, Петр Кириллович! – сказали другие голоса.
– Прощайте, – сказал Пьер и направился с своим берейтором к постоялому двору.
«Надо дать им!» – подумал Пьер, взявшись за карман. – «Нет, не надо», – сказал ему какой то голос.
В горницах постоялого двора не было места: все были заняты. Пьер прошел на двор и, укрывшись с головой, лег в свою коляску.


Едва Пьер прилег головой на подушку, как он почувствовал, что засыпает; но вдруг с ясностью почти действительности послышались бум, бум, бум выстрелов, послышались стоны, крики, шлепанье снарядов, запахло кровью и порохом, и чувство ужаса, страха смерти охватило его. Он испуганно открыл глаза и поднял голову из под шинели. Все было тихо на дворе. Только в воротах, разговаривая с дворником и шлепая по грязи, шел какой то денщик. Над головой Пьера, под темной изнанкой тесового навеса, встрепенулись голубки от движения, которое он сделал, приподнимаясь. По всему двору был разлит мирный, радостный для Пьера в эту минуту, крепкий запах постоялого двора, запах сена, навоза и дегтя. Между двумя черными навесами виднелось чистое звездное небо.
«Слава богу, что этого нет больше, – подумал Пьер, опять закрываясь с головой. – О, как ужасен страх и как позорно я отдался ему! А они… они все время, до конца были тверды, спокойны… – подумал он. Они в понятии Пьера были солдаты – те, которые были на батарее, и те, которые кормили его, и те, которые молились на икону. Они – эти странные, неведомые ему доселе они, ясно и резко отделялись в его мысли от всех других людей.
«Солдатом быть, просто солдатом! – думал Пьер, засыпая. – Войти в эту общую жизнь всем существом, проникнуться тем, что делает их такими. Но как скинуть с себя все это лишнее, дьявольское, все бремя этого внешнего человека? Одно время я мог быть этим. Я мог бежать от отца, как я хотел. Я мог еще после дуэли с Долоховым быть послан солдатом». И в воображении Пьера мелькнул обед в клубе, на котором он вызвал Долохова, и благодетель в Торжке. И вот Пьеру представляется торжественная столовая ложа. Ложа эта происходит в Английском клубе. И кто то знакомый, близкий, дорогой, сидит в конце стола. Да это он! Это благодетель. «Да ведь он умер? – подумал Пьер. – Да, умер; но я не знал, что он жив. И как мне жаль, что он умер, и как я рад, что он жив опять!» С одной стороны стола сидели Анатоль, Долохов, Несвицкий, Денисов и другие такие же (категория этих людей так же ясно была во сне определена в душе Пьера, как и категория тех людей, которых он называл они), и эти люди, Анатоль, Долохов громко кричали, пели; но из за их крика слышен был голос благодетеля, неумолкаемо говоривший, и звук его слов был так же значителен и непрерывен, как гул поля сраженья, но он был приятен и утешителен. Пьер не понимал того, что говорил благодетель, но он знал (категория мыслей так же ясна была во сне), что благодетель говорил о добре, о возможности быть тем, чем были они. И они со всех сторон, с своими простыми, добрыми, твердыми лицами, окружали благодетеля. Но они хотя и были добры, они не смотрели на Пьера, не знали его. Пьер захотел обратить на себя их внимание и сказать. Он привстал, но в то же мгновенье ноги его похолодели и обнажились.