Корнберг, Артур

Артур Корнберг
англ. Arthur Kornberg
Артур Корнберг
Дата рождения:	3 марта 1918(1918-03-03)
Место рождения:	Бруклин, Нью-Йорк, США
Дата смерти:	26 октября 2007(2007-10-26) (89 лет)
Место смерти:	Станфорд, Калифорния, США
Страна:	США
Научная сфера:	биохимия
Место работы:	Национальный институт здоровья (NIH)
Альма-матер:	Сити-колледж Нью-Йорка
Научный руководитель:	William S. McCann Северо Очоа Карл Фердинанд Кори
Известен как:	выделил ДНК-полимеразу, осуществил синтез ДНК in vitro
Награды и премии:	Нобелевская премия по физиологии и медицине (1959) Национальная научная медаль США (1979)

Артур Корнберг (англ. Arthur Kornberg; 3 марта 1918, Бруклин, Нью-Йорк — 26 октября, 2007, Станфорд, штат Калифорния, США) — американский биохимик, член Национальной академии наук США, Американской академии наук и искусств и Американского общества ученых-биологов, а также иностранный член Лондонского королевского научного общества.

Биография

Это было мое убеждение … вы должны знать актеров, чтобы понять сюжет. А актеры — ферменты. Они являются мини-химиками, машинами, с помощью которых протекают биологические явления… легендарный ли это вопрос спиртового брожения … или как светится светлячок..

Краткая хронология

• 1933 — окончил Abraham Lincoln High School (Brooklyn), поступил в Городской колледж Нью-Йорка (CCNY)
• 1937 — получил степень бакалавра в CCNY, поступил в Школу медицины Университета Рочестера
• 1941 — получил степень доктора медицины в Университете Рочестера; стажировался в Strong Memorial Hospital в Нью-Йорке
• 1942 — Вступил в Службу общественного здравоохранения США под ведомством береговой охраны США; служил корабельным врачом в Карибском бассейне; переведен в отдел питания Национального института здоровья (NIH) (в настоящее время Национальные институты здоровья)
• 1943 — Женился на Сильви Рут Леви
• 1946 — Стажировался у Северо Очоа в Школе медицины Нью-Йоркского университета
• 1947 — Стажировался у Карла и Герти Кори в школы медицины Вашингтонского университета в Сент-Луисе, вернулся в NIH, чтобы открыть отдел ферментов, родился сын Роджер
• 1947—1953 — начальник отдела ферментов и обмена веществ Национального института артрита и болезней обмена веществ, NIH, родились сыновья Томас (1948) и Кеннет (1953)
• 1951 — получил премию Пола-Льюиса в химии ферментов
• 1953—1959 — профессор и заведующий кафедрой микробиологии школы медицины Вашингтонского университета
• 1957 — Первый лабораторный синтез ДНК; избран в Национальную академию наук
• 1959 — получил Нобелевскую премию в области физиологии и медицины (совместно с Северо Очоа)
• 1959—1969 — заведующий и профессор кафедрой биохимии факультета медицины Стэнфордского университета
• 1967 — Первая жизнеспособная репликация ДНК вируса
• 1969—1988 — профессор кафедры биохимии факультета медицины Стэнфордского университета
• 1970 — иностранный член Королевского общества
• 1979 — National Medical of Science (National Science Foundation)
• 1980 — Основан DNAX Научно-исследовательский институт молекулярной и клеточной биологии
• 1986 — Сильви Корнберг умерла после долгой болезни
• 1988 — Женился на Шарлин Уолш Леверинг (умерла в 1995 году)

• 1988—2007 — почетный профессор кафедры биохимии факультета медицины Стэнфордского университета, фокус исследований переместился на неорганические полифосфаты
• 1998 — Женился на Каролин Фрей Диксон
• 1999 — Medical Research Building в Университете Рочестера посвящено Артуру Корнбергу

Детство и юность

Артур Корнберг родился в семье иммигрантов из польской Галиции Йосефа Корнберга и Лены Кац и был младшим из троих детей. Будучи эмигрантами из Восточной Европы, Корнберги владели небольшим магазином инструментов и товаров для дома. Артур был «стремящимся и способным студентом», и ему было разрешено перескочить несколько классов в начальной школе. Он закончил среднюю школу в 15 лет и поступил в Сити-колледж в Нью-Йорке в 1933 году. Несмотря на раннее развитие, Корнберг не проявлял раннюю страсть к науке или интерес к природному миру. (Он собирал спичечные коробки, а не бабочек или что-либо в этом духе.) Он преуспел на курсах химии в средней школе и колледже, но не был сфокусирован на академической карьере в этой области. Однако в годы Депрессии медицинская школа казалась более перспективным выбором. Корнберг получил степень доктора медицины в Рочестерский университет в 1941 году, собираясь стать «стажером с научными связями».

От врача до охотника за ферментами, 1942—1953

После стажировки, во время Второй Мировой войны, он пошёл служить врачом на корабль Береговой охраны США в Карибском море. Несмотря на то, что он часто ссорился с капитаном судна, Корнберг должен был оставаться в море на всё время войны.

Карьера Корнберга приняла неожиданный оборот, когда в 1942 году была опубликована его первая медицинская статья. В медицинской школе Корнберг провел небольшое исследование расстройства (позже известное как синдром Жильбера), которое он сам перенёс, характеризующееся чрезмерным количеством билирубина в крови и лёгкой формой желтухи. На момент публикации руководство военно-медицинской службы, наряду с директором Национального института здоровья Роллой Дайер, отчаянно искали новые сведения о желтухе в связи с её вспышкой, вызванной новой вакциной против жёлтой лихорадки. Впечатлённый исследованиями Корнберга, Дайер организовал его назначение на пост исследователя в лаборатории питания NIH осенью 1942 года. Первый проект Артура предусматривал изучение витаминной недостаточности у крыс, индуцированной сульфаниламидами. Изучая известные на тот момент витамины, многие из которых являются коферментами, Корнберг заинтересовался центральной ролью ферментов во всех жизненных процессах и их огромным потенциалом для выяснения механизмов работы клетки.

Исследование Корнберга состояло в изучении влияния сульфадиазина и сульфатиазола (недавно разработанные антибиотики-сульфаниламиды) на крыс, выращиваемых на диете из очищенных питательных веществ. Крысы на такой диете (глюкоза, молочный белок, печень трески, хлопковое масло, а также известные витамины) остались здоровыми, пока им не давали сульфаниламиды. В течение нескольких недель многие из них приобретали смертельные заболевания крови. Если, однако, их кормили обычной пищей для животных или добавками из печени, заболевания крови могли быть предотвращены или излечены. Лечебный компонент в печени, содержавшийся также в дрожжах и некоторых овощах, оказался фолиевой кислотой. Корнберг и его коллеги обнаружили, что сульфаниламидные препараты структурно очень похоже на пара-аминобензойную кислоту (ПАБК), ключевой компонент фолиевой кислоты. Сульфониламидный препарат конкурирует с ПАБК за фермент, который синтезирует фолиевую кислоту, и тем самым предотвращает её производство в кишечных бактериях (животные на синтетической диете без дополнительной фолиевой кислоты могли бы прожить с количествами, которые производятся их кишечными бактериями, пока сульфаниламидные препараты не получались из пищи). Корнберг провел соответствующее исследование о связи между сульфониламидными препаратами и дефицитом витамина К, находя опять же, что они не дают кишечным бактериям производить фолиевую кислоту, тем самым убивая их. Поскольку бактерии также производят витамин K (вещество, необходимое для свертывания крови), сульфаниламидные препараты также вызывали дефицит этого питательного вещества \.

К 1945 году Корнберг всё более интересовался механизмами работы витаминов, чем открытием новых. Многие витамины функционируют как компоненты ферментов. Его работы по питанию привели к заинтересованности в метаболических ферментах, которые катализируют распад глюкозы (сахара) для получения энергии для роста и работы во всех живых системах. К этому времени химики обнаружили контуры основных процессов метаболизма глюкозы, в которых глюкоза превращается в пировиноградную кислоту, а затем в энергию (в виде аденозинтрифосфата — АТФ) через цикл лимонной кислоты, полученный Хансом Кребсом в 1937 году. Но детали производства ATФ, в том числе большинство ферментов, были ещё неизвестны.

В качестве первого шага Корнберг пошёл в ученики к Бернарду Хорекери, коллеге из Отдела изучения производственной гигиены NIH, который имел некоторый опыт работы в исследовании метаболических ферментов. Вместе они исследовали один шаг цикла лимонной кислоты, содержащий янтарную кислоту. Они выделили соответствующие ферменты (оксидазы янтарной кислоты) и наблюдали поэтапное превращение янтарной кислоты. Их исследованиям не удалось выявить основной источник производства АТФ, их ферментный экстракт мог бы катализировать реакцию, но он был слишком сырой для детального анализа.

Корнбергу стало ясно, что он должен овладеть искусством очистки ферментов, чтобы продолжить свои исследования процесса производства АТФ. Корнберг убедил своего начальника отдела, Генри Себрелла, предоставить ему отпуск, чтобы получить дальнейшее обучение в химии ферментов. Сначала он отправился работать к Северо Очоа в Нью-Йоркский университет, где очищал ферменты, которые могут быть вовлечены в синтез АТФ (также называемое окислительным фосфорилированием). Очоа поручил ему очистить фермент аконитазу из свиного сердца и грудки голубя, и он трудился над этим в течение шести месяцев. Корнберг провёл весь 1946 год, кропотливо практикуясь у Очоа, дополняя лабораторную практику летними курсами химии в Колумбийском университете.

В январе 1947 года он поехал в Университет Вашингтона в Сент-Луисе работать с Карлом и Герти Кори, которые получат Нобелевскую премию в том же году за свою работу над метаболизмом глюкозы. В лаборатории Кори его заданием было объяснить присутствие неорганического пирофосфата при метаболизме тканями печени пировиноградной кислоты. Пирофосфат был ранее неизвестен как клеточный компонент, однако обладал химической энергией, схожей с АТФ. Хотя Корнбергу не удалось узнать много о пирофосфате, он обнаружил, что клеточное дыхание сильно повышается за счёт кофермента NAD (никотинамидадениндинуклеотид), который расщеплялся другим ферментом, высвобождая AMФ (аденозинмонофосфат), чтобы стимулировать реакцию.

Когда Корнберг вернулся в NIH осенью 1947 года, чтобы организовать Отдел ферментов в Институте артрита и болезней обмена веществ, он отказался от своего поиска источника АТФ (как позже оказалось, ферменты для его синтеза не существуют в отдельном растворимом виде, а встроены в мембрану митохондрий). Вместо этого он решил узнать больше о ферменте, который расщепляет NAD. Ему легко удалось выделить фермент (нуклеотид пирофосфатазу) из картофеля. Вскоре он обнаружил, что он приводит к расщеплению не только NAD, но многих подобных соединений. Найдя фермент, который расщепляет NAD, он задался вопросом о существовании такового, который бы его синтезировал. И он обнаружил NAD-синтетазу. Выделение его позволило разграничить реакции, и так же Корнберг обнаружил, что он производит NAD вместе с пирофосфатом, что объясняет, как последний попал в ткани печени, которые он изучал в лаборатории Кори. Синтез NAD предполагает, что подобный механизм может быть задействован в производстве других коферментов, таких как метаболический FAD (флавинадениндинуклеотид), и Корнберг впоследствии нашёл ферменты, которые синтезировали некоторые из них. Эта работа дала четыре научных статьи и принесла ему в 1951 году премию Поля-Льюиса по энзимологии (ныне премия Pfizer).

Синтез ДНК, 1953—1959

Успех Корнберга в разгадке процесса синтеза коферментов утвердил его в качестве биохимика в начале 1950-х годов. Кроме того, это натолкнуло его на мысль, что и другие крупные молекулы, такие как нуклеиновые кислоты РНК и ДНК, синтезируются таким же образом. Он начал свои исследования синтеза нуклеиновых кислот в те же годы, что Джеймс Уотсон и Фрэнсис Крик, которые, как и остальные, пытались разработать вероятную структуру ДНК. ДНК, как было показано, является материалом генетического наследования. Её химический состав был известен, и Эрвин Чаргафф обнаружил, что в любом образце ДНК количество аденина и цитозина, как и количество тимина и гуанина, всегда совпадают. Но никто не имел понятия о том, как клетки на самом деле делают ДНК. Основываясь на своём опыте с коферментами, Корнберг догадался, что ДНК или РНК должны синтезироваться в клетках ферментами, которые бы соединяли вместе все нуклеотиды, а не собирали мелкие их кусочки. Если нуклеотиды — азотистые основания (аденин, цитозин, гуанин, тимин или урацил), соединённые с сахаром (рибозой или дезоксирибозой) и фосфатной группой — были основными строительными блоками, Корнбергу нужно было знать, как их делать. Некоторые другие исследователи работали над синтезом адениновых и гуаниновых нуклеотидов, поэтому Корнберг начал с цитозина, тимина и урацила. В этой работе он перешёл на использование микроорганизмов, таких как дрожжи, в качестве своего сырья, а не животной ткани, а также использовал новые методы радиоизотопной маркировки и ионно-обменной хроматографии для отслеживания реакций и продуктов.

В 1953 году, вскоре после того, как приступил к этой работе, Корнберг оставил NIH, опасаясь, что фундаментальным исследованиям будет уделяться мало внимания, так как NIH открыла новый клинический центр и дополнительные институты, ориентированные на заболевания. Он стал заведующим кафедрой микробиологии Школы медицины Университета Вашингтона в Сент-Луис. Преподаватели и научные сотрудники, которых он собрал там, станут важной частью его работы над ДНК в течение следующих десятилетий, каждый из которых вносил различные решения в научно-исследовательские задачи. Работая с командой, которая включала Роберта Лемана, Мориса Бесмана и других, Корнберг начал своё изучение синтеза нуклеотидов, сфокусировавшись на оротовой кислоте, вероятного предшественника урацила, потому что она представляет собой урацил с карбоксильной группой. В конце 1953 года он подтвердил, что оротовая кислота является предшественником урацила, и требуется несколько разных ферментов для её преобразования. Первый фермент производит PRPP(фосфорибозилпирофосфат). PRPP с помощью другого фермента затем соединяется с оротовой кислотой с образованием ороторибозофосфата. Третий фермент отщепляет CO₂ от ороторибозофосфата, оставляя урацилрибозофосфат, также известный как уридинмонофосфат, который является уже нуклеотидом. С этого момента Корнберг и его коллеги быстро нашли дополнительные ферменты, которые могли сделать три других нуклеотида (цитозин, аденин и гуанин) с использованием уридина или PRPP в качестве отправной точки. Теперь, будучи способным синтезировать все пять нуклеотидов (коллеги из Вашингтонского университета обнаружили фермент, который синтезирует тиминовый нуклеотид), Корнберг почувствовал, что готов искать ферменты, которые собирают нуклеотиды в РНК или ДНК. Некоторое время исследовательская группа работала над обеими нуклеиновыми кислотами, но в 1955 году лаборатория Северо Очоа объявила об открытии фермента, который синтезирует РНК (хотя это, оказалось, были только РНК-подобные цепи); поэтому Корнберг сосредоточил все усилия на синтезе ДНК. Чтобы найти необходимый фермент в экстракте разрушенных клеток бактерий кишечной палочки, он добавил АТФ, а также соответствующие нуклеотиды, помеченные радиоактивными изотопами, чтобы проследить их включения в цепь нуклеиновой кислоты, а затем добавил ДНК в качестве праймера для цепи. Прошло много месяцев, чтобы достичь надёжного следа синтеза с радиоактивным тимидином так, чтобы активность фермента могла быть прослежена, но это было сделано в 1956 году. Далее, используя широкий спектр методов, Корнберг должен был выделить и очистить из клеточного экстракта бактерий фермент, собирающий ДНК, который он назвал ДНК-полимеразой, отделяя его от всех других белков (в том числе многих ферментов, которые влияют на синтез). В течение года Корнбергу удалось синтезировать ДНК из различных источников при помощи этой полимеразы. Две статьи, описывающие эту работу, были представлены в Journal of Biological Chemistry в октябре 1957 года. Редакторы JBC, однако, отвергли статьи, некоторые возражали против самого названия продукта «ДНК», предпочитая технически точный, но громоздкий термин «полидезоксирибонуклеотид».

Другие утверждали, что для продукта должно быть показано наличие генетической активности, чтобы квалифицировать его как ДНК (критерий, которого достигли очень немногие исследователи на тот момент). Испытывая отвращение, Корнберг первоначально забрал статьи, но они были опубликованы в выпуске JBC за май 1958 года после того, как там сменился редактор. Следующим шагом Корнберга станет синтез ДНК, которые обладают генетической активностью, и он будет занимать его на протяжении почти десяти лет. В то же время его первый синтез ДНК принёс ему в 1959 году Нобелевскую премию по физиологии или медицине, которой он поделился с Северо Очоа.

«Создание Жизни в пробирке», 1959—1970

Когда в октябре 1959 года была объявлена Нобелевская премия, Корнберг начинал своё пребывание на посту главы нового Отдела биохимии Школы медицины Стэнфордского университета. Медицинская школа была расположена в Сан-Франциско, а не в Стэнфорде, Пало-Альто, но в середине 1950-х годов были разработаны планы новой медицинской школы и медицинского центра в главном кампусе. Стэнфорд нанял Корнберга в 1957 году, предложив ему уникальную возможность выбрать своих сотрудников, создать учебные программы, а также оказать помощь в проектировании помещений отдела в новостройках медицинской школы. Корнберг для Стэнфорда нанял на работу большую часть преподавателей и сотрудников из своего Вашингтонского университета, а также ряд бывших научных сотрудников. Он также сыграл важную роль в привлечении ведущих ученых, таких как Джошуа Ледерберг, для других ведомств в Медицинской школе. В благоприятных, индивидуальных условиях работы, которые ему удалось создать в Стэнфорде, Корнберг продолжал свои попытки синтезировать генетически активную ДНК, работая с различными бактериями. Это оказалось гораздо труднее, чем просто копирование шаблона ДНК, так как любое несовершенство в шаблоне обрекало жизнеспособность ДНК. И было почти невозможно не повредить крупные молекулы ДНК-матрицы при обращении с ними в лаборатории. Корнберг, в свою очередь, переключился на работу с некоторыми из самых маленьких бактериальных вирусов (фагов), таких как phi X174 и M13 вирусов кишечной палочки. Благодаря их сравнительно коротким нитям ДНК, эти вирусы сложнее повредить, и их биологическую активность легко заметить. Робертом Синшеймером было установлено, что ДНК вируса phi X 174 кольцевая и одноцепочечная, но сразу же после попадания в своего хозяина ферменты превращают её в знакомую двойную спираль. Эта ДНК сама по себе, без белковой оболочки, может заразить другую клетку-хозяина. Аналогичная картина была обнаружена для M13 вируса. Корнберг и его команда смогли синтезировать обе вирусных ДНК, но не кольцевых, и, оказалось, что кольцевая структура необходима для инфекционности. Есть ли фермент, который может соединить свободные концы нитей вместе, а также починить любые разрывы в ДНК? Есть: в 1967 году пять различных исследовательских групп, в том числе группа Корнберга, обнаружили фермент ДНК-лигазу. К концу того же года Корнберг синтезировал ДНК phi X174 той же круглой формой, составом, последовательностью и инфекционностью, как и ДНК из природного вируса. Чтобы объявить это достижение, Корнберг и новостное бюро Стэнфорда организовали пресс-конференцию 14 декабря, приуроченную к публикации исследований в «Трудах Национальной академии наук». Они заранее предупредили журналистов, чтобы не характеризовали эти результаты как «синтез жизни в пробирке». В конце концов, несмотря на то, что синтез ДНК было биохимическим событием, вирусная ДНК не жизнеспособна вне большей системы. В тот же день президент Линдон Джонсон должен был выступить в Смитсоновском институте, и его спичрайтер спросил Стэнфорд предоставить материалы о их работе по ДНК. Информацию предоставили, но, когда Джонсон начал читать подготовленное выступление, он внезапно убрал его в сторону и сказал своей аудитории: «Некоторые гении из Стэнфордского университета создали жизнь в пробирке!» К ужасу Корнберга на следующий день все газетные статьи о его работе начинались этим заявлением. Дальнейшая работа с вирусной ДНК принесла открытие большего числа различных ферментов, участвующих в синтезе. Корнберг обнаружил, что ДНК-полимераза не просто собирает молекулы ДНК, но также может разрушать их в некоторых ситуациях, в основном при редактировании несоответствующих нуклеотидов (редкое, но серьёзное событие). Она также находит небольшие повреждения в сахаро-фосфатном «остове» ДНК цепи-шаблона, и удаляет часть нуклеотидов вокруг него, чтобы цепь была правильно заполнена. Она также играет большую роль в репарации ДНК. При возникновении повреждений другой фермент закрывает основную цепь в этом месте. ДНК-полимераза хватается за него, удаляет поврежденные нуклеотиды, а затем заполняет брешь, используя противоположную сторону в качестве шаблона. Однонитевой разрыв цепи обычно заделывается лигазой. По иронии судьбы, открытие Корнбергом и другими замечательных ремонтных функций ДНК-полимеразы заставило некоторых учёных задуматься о том, действительно ли фермент Корнберга отвечает за репликацию ДНК. Дальнейшие сомнения прибавились с открытием Джоном Кернсом мутантной кишечной палочки, которая может нормально делиться, хотя ей не хватает этого фермента. Корнберг был «оправдан» своим сыном Томом в 1971 году, который обнаружил вторую ДНК-полимеразу в мутантной кишечной палочке Джона Кернса, отличающуюся по структуре, но одинаковую в своей способности синтезировать и редактировать цепи ДНК. В течение следующего года он нашёл третью полимеразу. Это был сенсационный научный дебют Тома, талантливого виолончелиста, учащегося в школе Джулиард, который только недавно взялся за лабораторную работу после травмы руки, которая помешала его работе на сцене.

Удивительные машины репликации: Стэнфорд, 1970-настоящее

К началу 1970-х годов текущие открытия, такие как ремонтная способность ДНК-полимеразы и существование нескольких других полимераз, дали понять молекулярным биологам, что синтез ДНК и процесс репликации былы гораздо более сложными, чем можно было представить. Продолжая свои исследования процесса синтеза, Корнберг и его команда остановились на вопросе о том, как начинают строиться новые цепи ДНК. В 1967 году они предположили, что ДНК-полимераза может начать новую цепь, а не только строить полную цепочку из короткого праймера. Последующие эксперименты доказали, однако, что она так не может. Один из бывших сотрудников Корнберга, Рейджи Оказаки, разрешил один большой вопрос о том, как репликация происходит с того момента, как родительские цепи спирали ДНК расходятся: две нити работают в противоположных направлениях, одна из свободных концов, известная как 5 'конец, имеет свободную фосфатную группу, а другая (3' конец) имеет свободное — ОН-группу. (3’ и 5’ обозначения относятся к положению атомов углерода в кольце молекулы дезоксирибозы). ДНК-полимераза может собирать нуклеотиды непрерывно вдоль матричной цепи только с 5' конца. Как же тогда другая нить функционирует в качестве шаблона? Оказаки обнаружил, что многократно получаемые на 3’ конце короткие сегменты цепи затем соединяются между собой лигазой. Как эти короткие сегменты, известные как фрагменты Оказаки, образуются? И что, в случае чего, делают три известные полимеразы? Корнберг вновь вернулся к крошечным бактериофагам Phi X 174 и M13 для изучения проблемы, и в течение следующих двух десятилетий его команда тщательно изучала процессы, происходящие в репликативной вилке, где двойная спираль разошлась и началось удвоение каждой из цепей. Они идентифицировали комплекс из семи различных белков, которые инициировали цепочку ДНК, и многокомпонентный фермент, который они назвали ДНК-полимераза III холофермент, который завершал сборку новой ДНК. В последующей работе они изучили химический механизм запуска, который инициирует репликацию хромосом при делении клеток. Работа Корнберга также послужила основой для одновременного развития в Стэнфордском университете в эти годы исследования рекомбинантной ДНК (рДНК), осваиваемой коллегами Корнберга, Полом Бергом и Питером Лоббаном, окончившим отдел. Как позже отметил Корнберг,

...значительные корни генной инженерии выросли в отделе биохимии в Стэнфорде, потому что мы открыли или применяли реагенты, основные для манипуляции с ДНК: полимеразу для синтеза длинных цепей ДНК и заполнения пробелов, лигазу для соединения смежных концов цепи, экзонуклеазу III для удаления фосфатных групп на концах цепи, экзонуклеазу фага лямбда для отщепления одного конца цепи ДНК, и терминальную трансферазу, фермент … добавляющий волей-неволей нуклеотиды на другой конец цепи ДНК. Эти пять ферментов были одними из реагентов, которые стимулировали и питали два Стэнфордских эксперимента, которые ввели технологию рекомбинантной ДНК и привели к инженерии генов и хромосом.

Как и многие исследователи в области молекулярной биологии и смежных областях, Корнберг должен был подчеркнуть возможности и дилеммы, представленные генной инженерией, в частности, взаимодействие между академическими исследователями, биотехнологическими компаниями и фармацевтической промышленностью. Признавая роль последних в выводе продуктов рДНК на рынок, он продолжал быть обеспокоенным последствиями влияния промышленной тайны на научные исследования. Будет ли свободный поток научной информации задушен для защиты различных интересов компании и прибыли? В свете выгодных патентов на рДНК у Стэнли Н. Коэна, Герберта Бойера, и Стэнфордского университета, к Корнбергу и другим обращались различные биотехнологические и фармацевтические компании в свете своих новых генноинженерных предприятий, но они были отвергнуты из-за сильно коммерческой направленности. В 1980 году, однако, Алекс Заффарони вышел на Корнберга и несколько его коллег с целью создания научно-исследовательского института для поддержки развития новых терапевтических продуктов на основе технологии рекомбинантной ДНК. Заффарони, биохимик по образованию, начал свою карьеру в Syntex Laboratories (которая первой синтезировала гормон прогестерон в промышленных масштабах) и поднялся до уровня президента и главного исполнительного директора. Позже он основал свою собственную компанию, ALZA, стремившуюся к развитию инновационных систем доставки препаратов. Корнберг, впечатлённый приверженностью Заффарони к научной стороне дела, работал в научно-консультативном совете ALZA начиная с конца 1960-х годов. Корнберг, Пол Берг и биолог Чарльз Янофски стали партнёрами-основателями DNAX Института молекулярной и клеточной биологии. С их помощью институту удалось набрать одних из лучших молодых учёных. Их основная политика заключалась в предоставлении лучших ресурсов в открытой рабочей атмосфере, позволяя сотрудникам свободно публиковаться и тем самым гарантировать их научную значимость. Это оказалось мудрой стратегией, и DNAX было успешным предприятием. Он был приобретён Schering-Plough Pharmaceuticals в 1982 году, а недавно стал частью исследовательского отдела Biopharma, где исследования направлены на иммунологические и онкологические решения. Корнберг продолжал работать в совете директоров и помогать в наборе персонала. Он также по-прежнему активно занимался своими лабораторными исследованиями. В 1991 году, после многих десятилетий работы над репликацией ДНК, он перенёс свои исследования на неорганические полифосфаты. Он был заинтересован этим фосфатным полимером с 1950 года, когда он нашёл в E.coli фермент, который его синтезирует. Полифосфат содержится во многих организмах, но его функции не были хорошо изучены, многие химики рассматривали его как «молекулярное ископаемое», которое, возможно, когда-то и было полезно, но теперь рудиментарное. Корнберг, однако, нашёл для него много характерных функций, в зависимости от его содержания, длины цепи, биологического источника и места в клетке. Они включают в себя функцию источника энергии и замены АТФ, связывания ионов металлов. Полифосфаты также, похоже, помогают регулировать ответ на стрессы и регуляцию выживания в стационарной фазе клеточного роста и развития, а также играют важную роль в подвижности и вирулентности некоторых болезнетворных организмов. Корнберг продолжил исследования полифосфатов, вплоть до нескольких дней до своей смерти 26 октября 2007 года, в возрасте 89 лет.

Размышляя о своей долгой научной карьере, Корнберг отметил, что, хотя он был учителем, администратором и автором,

...для меня это было исследование, которое было самым важным, и все эти другие виды деятельности были уже следствием.

Библиография

В течение своей долгой карьеры Корнберг опубликовал более трехсот научных работ, а также крупные монографии по репликации ДНК, свою научную автобиографию, инсайдерскую оценку биотехнологической промышленности, а также детскую книгу под названием Germ stories, основанную на историях, которые он рассказывал своим детям и внукам на протяжении многих лет.

• Enzymatic Synthesis of DNA, John Wiley & Sons, 1961
• DNA Synthesis, W. H. Freeman and Co., San Francisco, 1974 ISBN 0-7167-0586-9
• DNA Replication, W. H. Freeman and Co., San Francisco, 1980 ISBN 0-7167-1102-8
• DNA Replication (2nd Edition) with Tania A. Baker., W. H. Freeman and Co., New York, 1992 ISBN 0-7167-2003-5
• For the Love of Enzymes: The Odyssey of a Biochemist. Harvard University Press, Cambridge, MA, 1989, ISBN 0-674-30776-3
• The Golden Helix: Inside Biotech Ventures. University Science Books, 2002, ISBN 1-891389-19-X
• Kornberg A. (2000). [jb.asm.org/cgi/content/full/182/13/3613 Ten commandments: lessons from the enzymology of DNA replication]. J. Bacteriol. 182, 3613-3618

Награды

• Премия лабораторий Пола Льюиса по химии ферментов Американского химического общества (1951)
• Присуждение Нобелевской премии по физиологии и медицине «за открытие механизмов биологического синтеза рибонуклеиновой и дезоксирибонуклеиновой кислот» (1959)
• Мемориальные лекции Вейцмана (1965)
• Премия за научные достижения Американской медицинской ассоциации (1968)
• Премия Люси Уортем Джеймс Общества медицинской онкологии (1968)
• Премия Бордена за медицинские исследования Ассоциации американских медицинских колледжей (1968)
• Силлимановская лекция (1978)
• Национальная научная медаль США (1979)

Семья

• Его родителями были Джозеф Корнберг и Лена Корнберг (Кац).
• Жена — Сильви Рут Леви (с 1943 г.) (умерла в 1986 г.) — проводила исследования в области биохимии.
• Три сына: Роджер Корнберг (лауреат Нобелевской премии по химии (2006), Томас Корнберг, Кеннет Корнберг
• Жена — Шарлин Уолш Ливеринг англ. Charlene Walsh Levering, (с 1988 г.) (умерла в 1995 г.)
• Жена Кэролин Диксон англ. Carolyn Dixon (с декабря 1998)

Ссылки

• [nobelprize.org/nobel_prizes/medicine/laureates/1959/ Информация с сайта Нобелевского комитета]  (англ.)
• [www.peoples.ru/science/chemistry/arthur_kornberg/ Артур Корнберг. Биография на сайте peoples.ru]

Отрывок, характеризующий Корнберг, Артур

В середине лета, княжна Марья получила неожиданное письмо от князя Андрея из Швейцарии, в котором он сообщал ей странную и неожиданную новость. Князь Андрей объявлял о своей помолвке с Ростовой. Всё письмо его дышало любовной восторженностью к своей невесте и нежной дружбой и доверием к сестре. Он писал, что никогда не любил так, как любит теперь, и что теперь только понял и узнал жизнь; он просил сестру простить его за то, что в свой приезд в Лысые Горы он ничего не сказал ей об этом решении, хотя и говорил об этом с отцом. Он не сказал ей этого потому, что княжна Марья стала бы просить отца дать свое согласие, и не достигнув бы цели, раздражила бы отца, и на себе бы понесла всю тяжесть его неудовольствия. Впрочем, писал он, тогда еще дело не было так окончательно решено, как теперь. «Тогда отец назначил мне срок, год, и вот уже шесть месяцев, половина прошло из назначенного срока, и я остаюсь более, чем когда нибудь тверд в своем решении. Ежели бы доктора не задерживали меня здесь, на водах, я бы сам был в России, но теперь возвращение мое я должен отложить еще на три месяца. Ты знаешь меня и мои отношения с отцом. Мне ничего от него не нужно, я был и буду всегда независим, но сделать противное его воле, заслужить его гнев, когда может быть так недолго осталось ему быть с нами, разрушило бы наполовину мое счастие. Я пишу теперь ему письмо о том же и прошу тебя, выбрав добрую минуту, передать ему письмо и известить меня о том, как он смотрит на всё это и есть ли надежда на то, чтобы он согласился сократить срок на три месяца».
После долгих колебаний, сомнений и молитв, княжна Марья передала письмо отцу. На другой день старый князь сказал ей спокойно:
– Напиши брату, чтоб подождал, пока умру… Не долго – скоро развяжу…
Княжна хотела возразить что то, но отец не допустил ее, и стал всё более и более возвышать голос.
– Женись, женись, голубчик… Родство хорошее!… Умные люди, а? Богатые, а? Да. Хороша мачеха у Николушки будет! Напиши ты ему, что пускай женится хоть завтра. Мачеха Николушки будет – она, а я на Бурьенке женюсь!… Ха, ха, ха, и ему чтоб без мачехи не быть! Только одно, в моем доме больше баб не нужно; пускай женится, сам по себе живет. Может, и ты к нему переедешь? – обратился он к княжне Марье: – с Богом, по морозцу, по морозцу… по морозцу!…
После этой вспышки, князь не говорил больше ни разу об этом деле. Но сдержанная досада за малодушие сына выразилась в отношениях отца с дочерью. К прежним предлогам насмешек прибавился еще новый – разговор о мачехе и любезности к m lle Bourienne.
– Отчего же мне на ней не жениться? – говорил он дочери. – Славная княгиня будет! – И в последнее время, к недоуменью и удивлению своему, княжна Марья стала замечать, что отец ее действительно начинал больше и больше приближать к себе француженку. Княжна Марья написала князю Андрею о том, как отец принял его письмо; но утешала брата, подавая надежду примирить отца с этою мыслью.
Николушка и его воспитание, Andre и религия были утешениями и радостями княжны Марьи; но кроме того, так как каждому человеку нужны свои личные надежды, у княжны Марьи была в самой глубокой тайне ее души скрытая мечта и надежда, доставлявшая ей главное утешение в ее жизни. Утешительную эту мечту и надежду дали ей божьи люди – юродивые и странники, посещавшие ее тайно от князя. Чем больше жила княжна Марья, чем больше испытывала она жизнь и наблюдала ее, тем более удивляла ее близорукость людей, ищущих здесь на земле наслаждений и счастия; трудящихся, страдающих, борющихся и делающих зло друг другу, для достижения этого невозможного, призрачного и порочного счастия. «Князь Андрей любил жену, она умерла, ему мало этого, он хочет связать свое счастие с другой женщиной. Отец не хочет этого, потому что желает для Андрея более знатного и богатого супружества. И все они борются и страдают, и мучают, и портят свою душу, свою вечную душу, для достижения благ, которым срок есть мгновенье. Мало того, что мы сами знаем это, – Христос, сын Бога сошел на землю и сказал нам, что эта жизнь есть мгновенная жизнь, испытание, а мы всё держимся за нее и думаем в ней найти счастье. Как никто не понял этого? – думала княжна Марья. Никто кроме этих презренных божьих людей, которые с сумками за плечами приходят ко мне с заднего крыльца, боясь попасться на глаза князю, и не для того, чтобы не пострадать от него, а для того, чтобы его не ввести в грех. Оставить семью, родину, все заботы о мирских благах для того, чтобы не прилепляясь ни к чему, ходить в посконном рубище, под чужим именем с места на место, не делая вреда людям, и молясь за них, молясь и за тех, которые гонят, и за тех, которые покровительствуют: выше этой истины и жизни нет истины и жизни!»
Была одна странница, Федосьюшка, 50 ти летняя, маленькая, тихенькая, рябая женщина, ходившая уже более 30 ти лет босиком и в веригах. Ее особенно любила княжна Марья. Однажды, когда в темной комнате, при свете одной лампадки, Федосьюшка рассказывала о своей жизни, – княжне Марье вдруг с такой силой пришла мысль о том, что Федосьюшка одна нашла верный путь жизни, что она решилась сама пойти странствовать. Когда Федосьюшка пошла спать, княжна Марья долго думала над этим и наконец решила, что как ни странно это было – ей надо было итти странствовать. Она поверила свое намерение только одному духовнику монаху, отцу Акинфию, и духовник одобрил ее намерение. Под предлогом подарка странницам, княжна Марья припасла себе полное одеяние странницы: рубашку, лапти, кафтан и черный платок. Часто подходя к заветному комоду, княжна Марья останавливалась в нерешительности о том, не наступило ли уже время для приведения в исполнение ее намерения.
Часто слушая рассказы странниц, она возбуждалась их простыми, для них механическими, а для нее полными глубокого смысла речами, так что она была несколько раз готова бросить всё и бежать из дому. В воображении своем она уже видела себя с Федосьюшкой в грубом рубище, шагающей с палочкой и котомочкой по пыльной дороге, направляя свое странствие без зависти, без любви человеческой, без желаний от угодников к угодникам, и в конце концов, туда, где нет ни печали, ни воздыхания, а вечная радость и блаженство.
«Приду к одному месту, помолюсь; не успею привыкнуть, полюбить – пойду дальше. И буду итти до тех пор, пока ноги подкосятся, и лягу и умру где нибудь, и приду наконец в ту вечную, тихую пристань, где нет ни печали, ни воздыхания!…» думала княжна Марья.
Но потом, увидав отца и особенно маленького Коко, она ослабевала в своем намерении, потихоньку плакала и чувствовала, что она грешница: любила отца и племянника больше, чем Бога.



Библейское предание говорит, что отсутствие труда – праздность была условием блаженства первого человека до его падения. Любовь к праздности осталась та же и в падшем человеке, но проклятие всё тяготеет над человеком, и не только потому, что мы в поте лица должны снискивать хлеб свой, но потому, что по нравственным свойствам своим мы не можем быть праздны и спокойны. Тайный голос говорит, что мы должны быть виновны за то, что праздны. Ежели бы мог человек найти состояние, в котором он, будучи праздным, чувствовал бы себя полезным и исполняющим свой долг, он бы нашел одну сторону первобытного блаженства. И таким состоянием обязательной и безупречной праздности пользуется целое сословие – сословие военное. В этой то обязательной и безупречной праздности состояла и будет состоять главная привлекательность военной службы.
Николай Ростов испытывал вполне это блаженство, после 1807 года продолжая служить в Павлоградском полку, в котором он уже командовал эскадроном, принятым от Денисова.
Ростов сделался загрубелым, добрым малым, которого московские знакомые нашли бы несколько mauvais genre [дурного тона], но который был любим и уважаем товарищами, подчиненными и начальством и который был доволен своей жизнью. В последнее время, в 1809 году, он чаще в письмах из дому находил сетования матери на то, что дела расстраиваются хуже и хуже, и что пора бы ему приехать домой, обрадовать и успокоить стариков родителей.
Читая эти письма, Николай испытывал страх, что хотят вывести его из той среды, в которой он, оградив себя от всей житейской путаницы, жил так тихо и спокойно. Он чувствовал, что рано или поздно придется опять вступить в тот омут жизни с расстройствами и поправлениями дел, с учетами управляющих, ссорами, интригами, с связями, с обществом, с любовью Сони и обещанием ей. Всё это было страшно трудно, запутано, и он отвечал на письма матери, холодными классическими письмами, начинавшимися: Ma chere maman [Моя милая матушка] и кончавшимися: votre obeissant fils, [Ваш послушный сын,] умалчивая о том, когда он намерен приехать. В 1810 году он получил письма родных, в которых извещали его о помолвке Наташи с Болконским и о том, что свадьба будет через год, потому что старый князь не согласен. Это письмо огорчило, оскорбило Николая. Во первых, ему жалко было потерять из дома Наташу, которую он любил больше всех из семьи; во вторых, он с своей гусарской точки зрения жалел о том, что его не было при этом, потому что он бы показал этому Болконскому, что совсем не такая большая честь родство с ним и что, ежели он любит Наташу, то может обойтись и без разрешения сумасбродного отца. Минуту он колебался не попроситься ли в отпуск, чтоб увидать Наташу невестой, но тут подошли маневры, пришли соображения о Соне, о путанице, и Николай опять отложил. Но весной того же года он получил письмо матери, писавшей тайно от графа, и письмо это убедило его ехать. Она писала, что ежели Николай не приедет и не возьмется за дела, то всё именье пойдет с молотка и все пойдут по миру. Граф так слаб, так вверился Митеньке, и так добр, и так все его обманывают, что всё идет хуже и хуже. «Ради Бога, умоляю тебя, приезжай сейчас же, ежели ты не хочешь сделать меня и всё твое семейство несчастными», писала графиня.
Письмо это подействовало на Николая. У него был тот здравый смысл посредственности, который показывал ему, что было должно.
Теперь должно было ехать, если не в отставку, то в отпуск. Почему надо было ехать, он не знал; но выспавшись после обеда, он велел оседлать серого Марса, давно не езженного и страшно злого жеребца, и вернувшись на взмыленном жеребце домой, объявил Лаврушке (лакей Денисова остался у Ростова) и пришедшим вечером товарищам, что подает в отпуск и едет домой. Как ни трудно и странно было ему думать, что он уедет и не узнает из штаба (что ему особенно интересно было), произведен ли он будет в ротмистры, или получит Анну за последние маневры; как ни странно было думать, что он так и уедет, не продав графу Голуховскому тройку саврасых, которых польский граф торговал у него, и которых Ростов на пари бил, что продаст за 2 тысячи, как ни непонятно казалось, что без него будет тот бал, который гусары должны были дать панне Пшаздецкой в пику уланам, дававшим бал своей панне Боржозовской, – он знал, что надо ехать из этого ясного, хорошего мира куда то туда, где всё было вздор и путаница.
Через неделю вышел отпуск. Гусары товарищи не только по полку, но и по бригаде, дали обед Ростову, стоивший с головы по 15 руб. подписки, – играли две музыки, пели два хора песенников; Ростов плясал трепака с майором Басовым; пьяные офицеры качали, обнимали и уронили Ростова; солдаты третьего эскадрона еще раз качали его, и кричали ура! Потом Ростова положили в сани и проводили до первой станции.
До половины дороги, как это всегда бывает, от Кременчуга до Киева, все мысли Ростова были еще назади – в эскадроне; но перевалившись за половину, он уже начал забывать тройку саврасых, своего вахмистра Дожойвейку, и беспокойно начал спрашивать себя о том, что и как он найдет в Отрадном. Чем ближе он подъезжал, тем сильнее, гораздо сильнее (как будто нравственное чувство было подчинено тому же закону скорости падения тел в квадратах расстояний), он думал о своем доме; на последней перед Отрадным станции, дал ямщику три рубля на водку, и как мальчик задыхаясь вбежал на крыльцо дома.
После восторгов встречи, и после того странного чувства неудовлетворения в сравнении с тем, чего ожидаешь – всё то же, к чему же я так торопился! – Николай стал вживаться в свой старый мир дома. Отец и мать были те же, они только немного постарели. Новое в них било какое то беспокойство и иногда несогласие, которого не бывало прежде и которое, как скоро узнал Николай, происходило от дурного положения дел. Соне был уже двадцатый год. Она уже остановилась хорошеть, ничего не обещала больше того, что в ней было; но и этого было достаточно. Она вся дышала счастьем и любовью с тех пор как приехал Николай, и верная, непоколебимая любовь этой девушки радостно действовала на него. Петя и Наташа больше всех удивили Николая. Петя был уже большой, тринадцатилетний, красивый, весело и умно шаловливый мальчик, у которого уже ломался голос. На Наташу Николай долго удивлялся, и смеялся, глядя на нее.
– Совсем не та, – говорил он.
– Что ж, подурнела?
– Напротив, но важность какая то. Княгиня! – сказал он ей шопотом.
– Да, да, да, – радостно говорила Наташа.
Наташа рассказала ему свой роман с князем Андреем, его приезд в Отрадное и показала его последнее письмо.
– Что ж ты рад? – спрашивала Наташа. – Я так теперь спокойна, счастлива.
– Очень рад, – отвечал Николай. – Он отличный человек. Что ж ты очень влюблена?
– Как тебе сказать, – отвечала Наташа, – я была влюблена в Бориса, в учителя, в Денисова, но это совсем не то. Мне покойно, твердо. Я знаю, что лучше его не бывает людей, и мне так спокойно, хорошо теперь. Совсем не так, как прежде…
Николай выразил Наташе свое неудовольствие о том, что свадьба была отложена на год; но Наташа с ожесточением напустилась на брата, доказывая ему, что это не могло быть иначе, что дурно бы было вступить в семью против воли отца, что она сама этого хотела.
– Ты совсем, совсем не понимаешь, – говорила она. Николай замолчал и согласился с нею.
Брат часто удивлялся глядя на нее. Совсем не было похоже, чтобы она была влюбленная невеста в разлуке с своим женихом. Она была ровна, спокойна, весела совершенно по прежнему. Николая это удивляло и даже заставляло недоверчиво смотреть на сватовство Болконского. Он не верил в то, что ее судьба уже решена, тем более, что он не видал с нею князя Андрея. Ему всё казалось, что что нибудь не то, в этом предполагаемом браке.
«Зачем отсрочка? Зачем не обручились?» думал он. Разговорившись раз с матерью о сестре, он, к удивлению своему и отчасти к удовольствию, нашел, что мать точно так же в глубине души иногда недоверчиво смотрела на этот брак.
– Вот пишет, – говорила она, показывая сыну письмо князя Андрея с тем затаенным чувством недоброжелательства, которое всегда есть у матери против будущего супружеского счастия дочери, – пишет, что не приедет раньше декабря. Какое же это дело может задержать его? Верно болезнь! Здоровье слабое очень. Ты не говори Наташе. Ты не смотри, что она весела: это уж последнее девичье время доживает, а я знаю, что с ней делается всякий раз, как письма его получаем. А впрочем Бог даст, всё и хорошо будет, – заключала она всякий раз: – он отличный человек.


Первое время своего приезда Николай был серьезен и даже скучен. Его мучила предстоящая необходимость вмешаться в эти глупые дела хозяйства, для которых мать вызвала его. Чтобы скорее свалить с плеч эту обузу, на третий день своего приезда он сердито, не отвечая на вопрос, куда он идет, пошел с нахмуренными бровями во флигель к Митеньке и потребовал у него счеты всего. Что такое были эти счеты всего, Николай знал еще менее, чем пришедший в страх и недоумение Митенька. Разговор и учет Митеньки продолжался недолго. Староста, выборный и земский, дожидавшиеся в передней флигеля, со страхом и удовольствием слышали сначала, как загудел и затрещал как будто всё возвышавшийся голос молодого графа, слышали ругательные и страшные слова, сыпавшиеся одно за другим.
– Разбойник! Неблагодарная тварь!… изрублю собаку… не с папенькой… обворовал… – и т. д.
Потом эти люди с неменьшим удовольствием и страхом видели, как молодой граф, весь красный, с налитой кровью в глазах, за шиворот вытащил Митеньку, ногой и коленкой с большой ловкостью в удобное время между своих слов толкнул его под зад и закричал: «Вон! чтобы духу твоего, мерзавец, здесь не было!»
Митенька стремглав слетел с шести ступеней и убежал в клумбу. (Клумба эта была известная местность спасения преступников в Отрадном. Сам Митенька, приезжая пьяный из города, прятался в эту клумбу, и многие жители Отрадного, прятавшиеся от Митеньки, знали спасительную силу этой клумбы.)
Жена Митеньки и свояченицы с испуганными лицами высунулись в сени из дверей комнаты, где кипел чистый самовар и возвышалась приказчицкая высокая постель под стеганным одеялом, сшитым из коротких кусочков.
Молодой граф, задыхаясь, не обращая на них внимания, решительными шагами прошел мимо них и пошел в дом.
Графиня узнавшая тотчас через девушек о том, что произошло во флигеле, с одной стороны успокоилась в том отношении, что теперь состояние их должно поправиться, с другой стороны она беспокоилась о том, как перенесет это ее сын. Она подходила несколько раз на цыпочках к его двери, слушая, как он курил трубку за трубкой.
На другой день старый граф отозвал в сторону сына и с робкой улыбкой сказал ему:
– А знаешь ли, ты, моя душа, напрасно погорячился! Мне Митенька рассказал все.
«Я знал, подумал Николай, что никогда ничего не пойму здесь, в этом дурацком мире».
– Ты рассердился, что он не вписал эти 700 рублей. Ведь они у него написаны транспортом, а другую страницу ты не посмотрел.
– Папенька, он мерзавец и вор, я знаю. И что сделал, то сделал. А ежели вы не хотите, я ничего не буду говорить ему.
– Нет, моя душа (граф был смущен тоже. Он чувствовал, что он был дурным распорядителем имения своей жены и виноват был перед своими детьми но не знал, как поправить это) – Нет, я прошу тебя заняться делами, я стар, я…
– Нет, папенька, вы простите меня, ежели я сделал вам неприятное; я меньше вашего умею.
«Чорт с ними, с этими мужиками и деньгами, и транспортами по странице, думал он. Еще от угла на шесть кушей я понимал когда то, но по странице транспорт – ничего не понимаю», сказал он сам себе и с тех пор более не вступался в дела. Только однажды графиня позвала к себе сына, сообщила ему о том, что у нее есть вексель Анны Михайловны на две тысячи и спросила у Николая, как он думает поступить с ним.
– А вот как, – отвечал Николай. – Вы мне сказали, что это от меня зависит; я не люблю Анну Михайловну и не люблю Бориса, но они были дружны с нами и бедны. Так вот как! – и он разорвал вексель, и этим поступком слезами радости заставил рыдать старую графиню. После этого молодой Ростов, уже не вступаясь более ни в какие дела, с страстным увлечением занялся еще новыми для него делами псовой охоты, которая в больших размерах была заведена у старого графа.


Уже были зазимки, утренние морозы заковывали смоченную осенними дождями землю, уже зелень уклочилась и ярко зелено отделялась от полос буреющего, выбитого скотом, озимого и светло желтого ярового жнивья с красными полосами гречихи. Вершины и леса, в конце августа еще бывшие зелеными островами между черными полями озимей и жнивами, стали золотистыми и ярко красными островами посреди ярко зеленых озимей. Русак уже до половины затерся (перелинял), лисьи выводки начинали разбредаться, и молодые волки были больше собаки. Было лучшее охотничье время. Собаки горячего, молодого охотника Ростова уже не только вошли в охотничье тело, но и подбились так, что в общем совете охотников решено было три дня дать отдохнуть собакам и 16 сентября итти в отъезд, начиная с дубравы, где был нетронутый волчий выводок.
В таком положении были дела 14 го сентября.
Весь этот день охота была дома; было морозно и колко, но с вечера стало замолаживать и оттеплело. 15 сентября, когда молодой Ростов утром в халате выглянул в окно, он увидал такое утро, лучше которого ничего не могло быть для охоты: как будто небо таяло и без ветра спускалось на землю. Единственное движенье, которое было в воздухе, было тихое движенье сверху вниз спускающихся микроскопических капель мги или тумана. На оголившихся ветвях сада висели прозрачные капли и падали на только что свалившиеся листья. Земля на огороде, как мак, глянцевито мокро чернела, и в недалеком расстоянии сливалась с тусклым и влажным покровом тумана. Николай вышел на мокрое с натасканной грязью крыльцо: пахло вянущим лесом и собаками. Чернопегая, широкозадая сука Милка с большими черными на выкате глазами, увидав хозяина, встала, потянулась назад и легла по русачьи, потом неожиданно вскочила и лизнула его прямо в нос и усы. Другая борзая собака, увидав хозяина с цветной дорожки, выгибая спину, стремительно бросилась к крыльцу и подняв правило (хвост), стала тереться о ноги Николая.
– О гой! – послышался в это время тот неподражаемый охотничий подклик, который соединяет в себе и самый глубокий бас, и самый тонкий тенор; и из за угла вышел доезжачий и ловчий Данило, по украински в скобку обстриженный, седой, морщинистый охотник с гнутым арапником в руке и с тем выражением самостоятельности и презрения ко всему в мире, которое бывает только у охотников. Он снял свою черкесскую шапку перед барином, и презрительно посмотрел на него. Презрение это не было оскорбительно для барина: Николай знал, что этот всё презирающий и превыше всего стоящий Данило всё таки был его человек и охотник.
– Данила! – сказал Николай, робко чувствуя, что при виде этой охотничьей погоды, этих собак и охотника, его уже обхватило то непреодолимое охотничье чувство, в котором человек забывает все прежние намерения, как человек влюбленный в присутствии своей любовницы.
– Что прикажете, ваше сиятельство? – спросил протодиаконский, охриплый от порсканья бас, и два черные блестящие глаза взглянули исподлобья на замолчавшего барина. «Что, или не выдержишь?» как будто сказали эти два глаза.
– Хорош денек, а? И гоньба, и скачка, а? – сказал Николай, чеша за ушами Милку.
Данило не отвечал и помигал глазами.
– Уварку посылал послушать на заре, – сказал его бас после минутного молчанья, – сказывал, в отрадненский заказ перевела, там выли. (Перевела значило то, что волчица, про которую они оба знали, перешла с детьми в отрадненский лес, который был за две версты от дома и который был небольшое отъемное место.)
– А ведь ехать надо? – сказал Николай. – Приди ка ко мне с Уваркой.
– Как прикажете!
– Так погоди же кормить.
– Слушаю.
Через пять минут Данило с Уваркой стояли в большом кабинете Николая. Несмотря на то, что Данило был не велик ростом, видеть его в комнате производило впечатление подобное тому, как когда видишь лошадь или медведя на полу между мебелью и условиями людской жизни. Данило сам это чувствовал и, как обыкновенно, стоял у самой двери, стараясь говорить тише, не двигаться, чтобы не поломать как нибудь господских покоев, и стараясь поскорее всё высказать и выйти на простор, из под потолка под небо.
Окончив расспросы и выпытав сознание Данилы, что собаки ничего (Даниле и самому хотелось ехать), Николай велел седлать. Но только что Данила хотел выйти, как в комнату вошла быстрыми шагами Наташа, еще не причесанная и не одетая, в большом, нянином платке. Петя вбежал вместе с ней.
– Ты едешь? – сказала Наташа, – я так и знала! Соня говорила, что не поедете. Я знала, что нынче такой день, что нельзя не ехать.
– Едем, – неохотно отвечал Николай, которому нынче, так как он намеревался предпринять серьезную охоту, не хотелось брать Наташу и Петю. – Едем, да только за волками: тебе скучно будет.
– Ты знаешь, что это самое большое мое удовольствие, – сказала Наташа.
– Это дурно, – сам едет, велел седлать, а нам ничего не сказал.
– Тщетны россам все препоны, едем! – прокричал Петя.
– Да ведь тебе и нельзя: маменька сказала, что тебе нельзя, – сказал Николай, обращаясь к Наташе.
– Нет, я поеду, непременно поеду, – сказала решительно Наташа. – Данила, вели нам седлать, и Михайла чтоб выезжал с моей сворой, – обратилась она к ловчему.
И так то быть в комнате Даниле казалось неприлично и тяжело, но иметь какое нибудь дело с барышней – для него казалось невозможным. Он опустил глаза и поспешил выйти, как будто до него это не касалось, стараясь как нибудь нечаянно не повредить барышне.


Старый граф, всегда державший огромную охоту, теперь же передавший всю охоту в ведение сына, в этот день, 15 го сентября, развеселившись, собрался сам тоже выехать.
Через час вся охота была у крыльца. Николай с строгим и серьезным видом, показывавшим, что некогда теперь заниматься пустяками, прошел мимо Наташи и Пети, которые что то рассказывали ему. Он осмотрел все части охоты, послал вперед стаю и охотников в заезд, сел на своего рыжего донца и, подсвистывая собак своей своры, тронулся через гумно в поле, ведущее к отрадненскому заказу. Лошадь старого графа, игреневого меренка, называемого Вифлянкой, вел графский стремянной; сам же он должен был прямо выехать в дрожечках на оставленный ему лаз.
Всех гончих выведено было 54 собаки, под которыми, доезжачими и выжлятниками, выехало 6 человек. Борзятников кроме господ было 8 человек, за которыми рыскало более 40 борзых, так что с господскими сворами выехало в поле около 130 ти собак и 20 ти конных охотников.
Каждая собака знала хозяина и кличку. Каждый охотник знал свое дело, место и назначение. Как только вышли за ограду, все без шуму и разговоров равномерно и спокойно растянулись по дороге и полю, ведшими к отрадненскому лесу.
Как по пушному ковру шли по полю лошади, изредка шлепая по лужам, когда переходили через дороги. Туманное небо продолжало незаметно и равномерно спускаться на землю; в воздухе было тихо, тепло, беззвучно. Изредка слышались то подсвистыванье охотника, то храп лошади, то удар арапником или взвизг собаки, не шедшей на своем месте.
Отъехав с версту, навстречу Ростовской охоте из тумана показалось еще пять всадников с собаками. Впереди ехал свежий, красивый старик с большими седыми усами.
– Здравствуйте, дядюшка, – сказал Николай, когда старик подъехал к нему.
– Чистое дело марш!… Так и знал, – заговорил дядюшка (это был дальний родственник, небогатый сосед Ростовых), – так и знал, что не вытерпишь, и хорошо, что едешь. Чистое дело марш! (Это была любимая поговорка дядюшки.) – Бери заказ сейчас, а то мой Гирчик донес, что Илагины с охотой в Корниках стоят; они у тебя – чистое дело марш! – под носом выводок возьмут.
– Туда и иду. Что же, свалить стаи? – спросил Николай, – свалить…
Гончих соединили в одну стаю, и дядюшка с Николаем поехали рядом. Наташа, закутанная платками, из под которых виднелось оживленное с блестящими глазами лицо, подскакала к ним, сопутствуемая не отстававшими от нее Петей и Михайлой охотником и берейтором, который был приставлен нянькой при ней. Петя чему то смеялся и бил, и дергал свою лошадь. Наташа ловко и уверенно сидела на своем вороном Арабчике и верной рукой, без усилия, осадила его.
Дядюшка неодобрительно оглянулся на Петю и Наташу. Он не любил соединять баловство с серьезным делом охоты.
– Здравствуйте, дядюшка, и мы едем! – прокричал Петя.
– Здравствуйте то здравствуйте, да собак не передавите, – строго сказал дядюшка.
– Николенька, какая прелестная собака, Трунила! он узнал меня, – сказала Наташа про свою любимую гончую собаку.
«Трунила, во первых, не собака, а выжлец», подумал Николай и строго взглянул на сестру, стараясь ей дать почувствовать то расстояние, которое должно было их разделять в эту минуту. Наташа поняла это.
– Вы, дядюшка, не думайте, чтобы мы помешали кому нибудь, – сказала Наташа. Мы станем на своем месте и не пошевелимся.
– И хорошее дело, графинечка, – сказал дядюшка. – Только с лошади то не упадите, – прибавил он: – а то – чистое дело марш! – не на чем держаться то.
Остров отрадненского заказа виднелся саженях во ста, и доезжачие подходили к нему. Ростов, решив окончательно с дядюшкой, откуда бросать гончих и указав Наташе место, где ей стоять и где никак ничего не могло побежать, направился в заезд над оврагом.
– Ну, племянничек, на матерого становишься, – сказал дядюшка: чур не гладить (протравить).
– Как придется, отвечал Ростов. – Карай, фюит! – крикнул он, отвечая этим призывом на слова дядюшки. Карай был старый и уродливый, бурдастый кобель, известный тем, что он в одиночку бирал матерого волка. Все стали по местам.
Старый граф, зная охотничью горячность сына, поторопился не опоздать, и еще не успели доезжачие подъехать к месту, как Илья Андреич, веселый, румяный, с трясущимися щеками, на своих вороненьких подкатил по зеленям к оставленному ему лазу и, расправив шубку и надев охотничьи снаряды, влез на свою гладкую, сытую, смирную и добрую, поседевшую как и он, Вифлянку. Лошадей с дрожками отослали. Граф Илья Андреич, хотя и не охотник по душе, но знавший твердо охотничьи законы, въехал в опушку кустов, от которых он стоял, разобрал поводья, оправился на седле и, чувствуя себя готовым, оглянулся улыбаясь.
Подле него стоял его камердинер, старинный, но отяжелевший ездок, Семен Чекмарь. Чекмарь держал на своре трех лихих, но также зажиревших, как хозяин и лошадь, – волкодавов. Две собаки, умные, старые, улеглись без свор. Шагов на сто подальше в опушке стоял другой стремянной графа, Митька, отчаянный ездок и страстный охотник. Граф по старинной привычке выпил перед охотой серебряную чарку охотничьей запеканочки, закусил и запил полубутылкой своего любимого бордо.
Илья Андреич был немножко красен от вина и езды; глаза его, подернутые влагой, особенно блестели, и он, укутанный в шубку, сидя на седле, имел вид ребенка, которого собрали гулять. Худой, со втянутыми щеками Чекмарь, устроившись с своими делами, поглядывал на барина, с которым он жил 30 лет душа в душу, и, понимая его приятное расположение духа, ждал приятного разговора. Еще третье лицо подъехало осторожно (видно, уже оно было учено) из за леса и остановилось позади графа. Лицо это был старик в седой бороде, в женском капоте и высоком колпаке. Это был шут Настасья Ивановна.
– Ну, Настасья Ивановна, – подмигивая ему, шопотом сказал граф, – ты только оттопай зверя, тебе Данило задаст.