Корнелио Сааведра Родригес

Корнелио Сааведра Родригес (1821, Сантьяго, Чили — 7 апреля 1891, Сантьяго, Чили) — чилийский политик и военный деятель, главнокомандующий чилийской армией в ходе Оккупации Араукании.

Его родителями были Мануэль Сааведра Кабрера, сын первого председателя правительства Буэнос-Айреса 1810 года и аргентинского генерала Корнелио Сааведра (своё имя Корнелио Сааведра-младший получил в честь деда), и Жозефина Родригес Сальседо. Он был женат на Доротее Ривере Серрано, дочери чилийского генерала Хуана де Диас Ривере-и-Фрейре де Андраде и Галеаццо Марии-дель Росарио Альфаро Серрано. В возрасте 15 лет он поступил в военную академию, которую окончил в чине младшего лейтенанта пехоты чилийской армии в следующем году. В 1837 году он был назначен в батальон «Чилиан», где дослужился до лейтенанта к 17 годам. В 1847 году он был повышен в звании до старшего майора и был отправлен в запас с действительной военной службы по состоянию здоровья в 1849 году. Два года спустя он был вновь призван, чтобы участвовать в революции 1851 года, в результате которой к власти пришёл официально проигравший президентские выборы Мануэль Монт и отменена конституция 1833 года. В 1857 году он был назначен мэром и «командующим вооружениями» в Арауко: в задачу ему ставилось подавить восстание в южных провинциях страны во время революции 1859 года. В том же году он был восстановлен на действительной военной службе в звании старшего майора. Корнелио Сааведра Родригес вступил в должность главнокомандующего чилийским ВМФ в 1860 году, но оставил эту должность в том же году. В 1862 году он получил звание лейтенант-полковника.

Корнелио Сааведра Родригес представил президенту Мануэлю Монту свой проект расширения чилийской территории на юг от «Ла-Фронтера» (то есть от реки Биобио), но сначала этот его план был отвергнут. После инцидента с участием французского авантюриста Орейли-Антуана де Тунана, самопровозглашённого короля Араукании и Патагонии, объявившего Арауканию своим «государством» под покровительством Франции, президент Хосе Хоакин Перес Маскуано решил начать присоединение территории Араукании по немедленно утверждённому плану Родригеса, что означало начало первого этапа Умиротворения Араукании.

Корнелио Сааведра Родригес был главнокомандующим чилийскими силами во время кампании по завоеванию Араукании, населённой индейцами мапуче. Первая фаза её состояла в создании фортов и маленьких деревень вдоль реки Мальеко, находившейся на территории индейцев (к этому же периоду относится основание города Анголь в 1862 году). Вторая фаза (1867—1869 годах) представляла собой решительное наступление на мапуче, однако третья фаза в 1870 году не была столь удачной и закончилась началом переговоров.

После завершения второй фазы кампании в Араукании Корнелио Сааведра Родригес участвовал во Второй Тихоокеанской войне. После этого он ушёл из армии и был депутатом и сенатором, то есть не участвовал в окончательном покорении Араукании.

Отрывок, характеризующий Корнелио Сааведра Родригес

На сцене были ровные доски по средине, с боков стояли крашеные картины, изображавшие деревья, позади было протянуто полотно на досках. В середине сцены сидели девицы в красных корсажах и белых юбках. Одна, очень толстая, в шелковом белом платье, сидела особо на низкой скамеечке, к которой был приклеен сзади зеленый картон. Все они пели что то. Когда они кончили свою песню, девица в белом подошла к будочке суфлера, и к ней подошел мужчина в шелковых, в обтяжку, панталонах на толстых ногах, с пером и кинжалом и стал петь и разводить руками.
Мужчина в обтянутых панталонах пропел один, потом пропела она. Потом оба замолкли, заиграла музыка, и мужчина стал перебирать пальцами руку девицы в белом платье, очевидно выжидая опять такта, чтобы начать свою партию вместе с нею. Они пропели вдвоем, и все в театре стали хлопать и кричать, а мужчина и женщина на сцене, которые изображали влюбленных, стали, улыбаясь и разводя руками, кланяться.
После деревни и в том серьезном настроении, в котором находилась Наташа, всё это было дико и удивительно ей. Она не могла следить за ходом оперы, не могла даже слышать музыку: она видела только крашеные картоны и странно наряженных мужчин и женщин, при ярком свете странно двигавшихся, говоривших и певших; она знала, что всё это должно было представлять, но всё это было так вычурно фальшиво и ненатурально, что ей становилось то совестно за актеров, то смешно на них. Она оглядывалась вокруг себя, на лица зрителей, отыскивая в них то же чувство насмешки и недоумения, которое было в ней; но все лица были внимательны к тому, что происходило на сцене и выражали притворное, как казалось Наташе, восхищение. «Должно быть это так надобно!» думала Наташа. Она попеременно оглядывалась то на эти ряды припомаженных голов в партере, то на оголенных женщин в ложах, в особенности на свою соседку Элен, которая, совершенно раздетая, с тихой и спокойной улыбкой, не спуская глаз, смотрела на сцену, ощущая яркий свет, разлитый по всей зале и теплый, толпою согретый воздух. Наташа мало по малу начинала приходить в давно не испытанное ею состояние опьянения. Она не помнила, что она и где она и что перед ней делается. Она смотрела и думала, и самые странные мысли неожиданно, без связи, мелькали в ее голове. То ей приходила мысль вскочить на рампу и пропеть ту арию, которую пела актриса, то ей хотелось зацепить веером недалеко от нее сидевшего старичка, то перегнуться к Элен и защекотать ее.
В одну из минут, когда на сцене всё затихло, ожидая начала арии, скрипнула входная дверь партера, на той стороне где была ложа Ростовых, и зазвучали шаги запоздавшего мужчины. «Вот он Курагин!» прошептал Шиншин. Графиня Безухова улыбаясь обернулась к входящему. Наташа посмотрела по направлению глаз графини Безуховой и увидала необыкновенно красивого адъютанта, с самоуверенным и вместе учтивым видом подходящего к их ложе. Это был Анатоль Курагин, которого она давно видела и заметила на петербургском бале. Он был теперь в адъютантском мундире с одной эполетой и эксельбантом. Он шел сдержанной, молодецкой походкой, которая была бы смешна, ежели бы он не был так хорош собой и ежели бы на прекрасном лице не было бы такого выражения добродушного довольства и веселия. Несмотря на то, что действие шло, он, не торопясь, слегка побрякивая шпорами и саблей, плавно и высоко неся свою надушенную красивую голову, шел по ковру коридора. Взглянув на Наташу, он подошел к сестре, положил руку в облитой перчатке на край ее ложи, тряхнул ей головой и наклонясь спросил что то, указывая на Наташу.