Корниенко, Владимир Яковлевич

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Владимир Яковлевич Корниенко
Дата рождения

15 июля 1924(1924-07-15)

Место рождения

деревня Губинщина, Могилёвская губерния БССР СССР, ныне Ботвиновского сельсовета Кричевский район Могилёвской области Белоруссия

Дата смерти

10 мая 1996(1996-05-10) (71 год)

Место смерти

Могилёв, БССР СССР

Принадлежность

СССР СССР

Род войск

пехота

Годы службы

19431945

Звание

Сражения/войны
Награды и премии

<imagemap>: неверное или отсутствующее изображение

<imagemap>: неверное или отсутствующее изображение

<imagemap>: неверное или отсутствующее изображение

Владимир Яковлевич Корниенко (15 июля 1924, деревня Губинщина, Могилёвская губерния — 10 мая 1996, Могилёв) — участник Великой Отечественной и Советско-японской войны, полный кавалер ордена Славы, младший сержант, пулемётчик пулемётной роты взвода 1262-го стрелкового полка 380-й Орловской Краснознаменной ордена Суворова стрелковой дивизии 49-й армии 2-го Белорусского фронта.





Биография

Родился 15 июля 1924 года в семье крестьянина. Белорус. Образование среднее. Работал в колхозе.

В Красной Армии и на фронте в Великой Отечественной войне с декабря 1943 года, пулемётчик пулемётной роты 1262-го стрелкового полка 380-й стрелковой дивизии 50-й армии Западного фронта

29 февраля 1944 года пулемётчик красноармеец Корниенко в боях за деревню Яново Быховского района ныне Могилёвской области Белоруссии из своего пулемета уничтожил до 20-ти немецких солдат и офицеров и отразил пять вражеских контратак.

1 марта 1944 года Приказом № 67/н по 380-й стрелковой дивизии награждён орденом Славы 3-й степени.

28 — 29 марта 1944 года пулемётчик пулемётной роты 1262-го стрелкового полка 380-й стрелковой дивизии 50-й армии Белорусского фронта ефрейтор Корниенко в бою за деревню Красница Быховского района Могилёвской области умело маневрируя на поле боя под обстрелом противника, будучи раненым, вел из своего пулемёта огонь на поражение по врагу в результате им было уничтожено около двадцати вражеских солдат. Командиром полка подполковником Шапировским был представлен к ордену Красной Звезды, но приказом по 380-й стрелковой дивизии № 101/н от 13 мая 1944 года повторно награждён орденом Славы 3-й степени.

5 июля 1944 года наводчик станкового пулемёта пулемётной роты 1262-го стрелкового полка 380-й стрелковой дивизии младший сержант Корниенко в районе деревни Белая Лужа Смиловичского района Минской области Белоруссии скрытно через лес проник в расположение противника и с близкого расстояния открыл пулемётный огонь по противнику, чем способствовал выполнению поставленной боевой задачи с малыми потерями. В схватке лично сразил до тридцати солдат и офицеров неприятеля.

Приказом по войскам 49-й армии № 150 от 30 ноября 1944 года награждён орденом Славы 2-й степени.

23 июля 1944 года в боях за город Белосток, ныне Польша был тяжело ранен.

С 23 марта 1945 года после излечения в госпитале сержант Корниенко назначен командиром пулемётного расчета отдельной зенитно-пулемётной роты 157-й стрелковой дивизии 5-й армии 3-го Белорусского фронта, участвует в штурме Кенисберга, где получает ранение.

В апреле 1945 года 157-я стрелковая дивизия находящаяся в составе 5-й армии выведена в резерв Ставки ВГК, а затем переброшена на Дальний Восток в состав Приморской группы войск5 августа 1945 года — 1-й Дальневосточный фронт).

В августе — сентябре 1945 года во время советско-японской войны командир пулемётного расчета ОЗПР 157-й стрелковой дивизии сержант Корниенко участвовал в Харбино—Гиринской операции.

31 августа 1945 года за образцовое выполнение заданий командования на фронте борьбы с японскими захватчиками и проявленные при этом доблесть и мужество Приказом № 053/н по 157-й стрелковой дивизии 5-й армии 1-го Дальневосточного фронта Корниенко награждён орденом Красной Звезды

В 1945 году старшина Корниенко демобилизован из Вооружённых Сил СССР.

В 1958 году стал членом КПСС.

Указом Президиума Верховного Совета СССР от 10 ноября 1970 года за образцовое выполнение заданий командования в боях с немецко-фашистскими захватчиками старшина в отставке Корнеенко Владимир Яковлевич перенаграждён орденом Славы 1-й степени, став полным кавалером ордена Славы.

Жил в областном центре Белоруссии — городе Могилёве. Был секретарём Ботвиновского сельского Совета Кричевского района Могилёвской области (Белоруссия).

Скончался 10 мая 1996 года.

Награды

Медали, в том числе:

Напишите отзыв о статье "Корниенко, Владимир Яковлевич"

Литература

  • Кавалеры ордена Славы трех степеней: Краткий биографический словарь / Пред. ред. коллегии Д. С. Сухоруков. — М.: Воениздат, 2000.
  • Белорусская советская энциклопедия. Минск, 1972. т.5. с.449;
  • Долготович Б. Д. Кавалеры ордена Славы. Минск, 2006.
  • Навечно в сердце народном. 3-е изд., доп. и испр. Минск, 1984

Ссылки

 [www.warheroes.ru/hero/hero.asp?Hero_id=8568 Корниенко Владимир Яковлевич]. Сайт «Герои Страны».

  • [encyclopedia.mil.ru/encyclopedia/gentlemens/hero.htm?id=11489206@morfHeroes Сайт Министерства обороны РФ. Корниенко Владимир Яковлевич]
  • [www.az-libr.ru/index.shtml?Persons&000/Src/0003/1e20f2e1 Библиотека — Люди и книги. Корниенко Владимир Яковлевич]

Отрывок, характеризующий Корниенко, Владимир Яковлевич

– Подожди, Соня, ты всё поймешь. Увидишь, какой он человек. Ты не думай дурное ни про меня, ни про него.
– Я ни про кого не думаю дурное: я всех люблю и всех жалею. Но что же мне делать?
Соня не сдавалась на нежный тон, с которым к ней обращалась Наташа. Чем размягченнее и искательнее было выражение лица Наташи, тем серьезнее и строже было лицо Сони.
– Наташа, – сказала она, – ты просила меня не говорить с тобой, я и не говорила, теперь ты сама начала. Наташа, я не верю ему. Зачем эта тайна?
– Опять, опять! – перебила Наташа.
– Наташа, я боюсь за тебя.
– Чего бояться?
– Я боюсь, что ты погубишь себя, – решительно сказала Соня, сама испугавшись того что она сказала.
Лицо Наташи опять выразило злобу.
– И погублю, погублю, как можно скорее погублю себя. Не ваше дело. Не вам, а мне дурно будет. Оставь, оставь меня. Я ненавижу тебя.
– Наташа! – испуганно взывала Соня.
– Ненавижу, ненавижу! И ты мой враг навсегда!
Наташа выбежала из комнаты.
Наташа не говорила больше с Соней и избегала ее. С тем же выражением взволнованного удивления и преступности она ходила по комнатам, принимаясь то за то, то за другое занятие и тотчас же бросая их.
Как это ни тяжело было для Сони, но она, не спуская глаз, следила за своей подругой.
Накануне того дня, в который должен был вернуться граф, Соня заметила, что Наташа сидела всё утро у окна гостиной, как будто ожидая чего то и что она сделала какой то знак проехавшему военному, которого Соня приняла за Анатоля.
Соня стала еще внимательнее наблюдать свою подругу и заметила, что Наташа была всё время обеда и вечер в странном и неестественном состоянии (отвечала невпопад на делаемые ей вопросы, начинала и не доканчивала фразы, всему смеялась).
После чая Соня увидала робеющую горничную девушку, выжидавшую ее у двери Наташи. Она пропустила ее и, подслушав у двери, узнала, что опять было передано письмо. И вдруг Соне стало ясно, что у Наташи был какой нибудь страшный план на нынешний вечер. Соня постучалась к ней. Наташа не пустила ее.
«Она убежит с ним! думала Соня. Она на всё способна. Нынче в лице ее было что то особенно жалкое и решительное. Она заплакала, прощаясь с дяденькой, вспоминала Соня. Да это верно, она бежит с ним, – но что мне делать?» думала Соня, припоминая теперь те признаки, которые ясно доказывали, почему у Наташи было какое то страшное намерение. «Графа нет. Что мне делать, написать к Курагину, требуя от него объяснения? Но кто велит ему ответить? Писать Пьеру, как просил князь Андрей в случае несчастия?… Но может быть, в самом деле она уже отказала Болконскому (она вчера отослала письмо княжне Марье). Дяденьки нет!» Сказать Марье Дмитриевне, которая так верила в Наташу, Соне казалось ужасно. «Но так или иначе, думала Соня, стоя в темном коридоре: теперь или никогда пришло время доказать, что я помню благодеяния их семейства и люблю Nicolas. Нет, я хоть три ночи не буду спать, а не выйду из этого коридора и силой не пущу ее, и не дам позору обрушиться на их семейство», думала она.


Анатоль последнее время переселился к Долохову. План похищения Ростовой уже несколько дней был обдуман и приготовлен Долоховым, и в тот день, когда Соня, подслушав у двери Наташу, решилась оберегать ее, план этот должен был быть приведен в исполнение. Наташа в десять часов вечера обещала выйти к Курагину на заднее крыльцо. Курагин должен был посадить ее в приготовленную тройку и везти за 60 верст от Москвы в село Каменку, где был приготовлен расстриженный поп, который должен был обвенчать их. В Каменке и была готова подстава, которая должна была вывезти их на Варшавскую дорогу и там на почтовых они должны были скакать за границу.
У Анатоля были и паспорт, и подорожная, и десять тысяч денег, взятые у сестры, и десять тысяч, занятые через посредство Долохова.
Два свидетеля – Хвостиков, бывший приказный, которого употреблял для игры Долохов и Макарин, отставной гусар, добродушный и слабый человек, питавший беспредельную любовь к Курагину – сидели в первой комнате за чаем.
В большом кабинете Долохова, убранном от стен до потолка персидскими коврами, медвежьими шкурами и оружием, сидел Долохов в дорожном бешмете и сапогах перед раскрытым бюро, на котором лежали счеты и пачки денег. Анатоль в расстегнутом мундире ходил из той комнаты, где сидели свидетели, через кабинет в заднюю комнату, где его лакей француз с другими укладывал последние вещи. Долохов считал деньги и записывал.
– Ну, – сказал он, – Хвостикову надо дать две тысячи.
– Ну и дай, – сказал Анатоль.
– Макарка (они так звали Макарина), этот бескорыстно за тебя в огонь и в воду. Ну вот и кончены счеты, – сказал Долохов, показывая ему записку. – Так?
– Да, разумеется, так, – сказал Анатоль, видимо не слушавший Долохова и с улыбкой, не сходившей у него с лица, смотревший вперед себя.
Долохов захлопнул бюро и обратился к Анатолю с насмешливой улыбкой.
– А знаешь что – брось всё это: еще время есть! – сказал он.
– Дурак! – сказал Анатоль. – Перестань говорить глупости. Ежели бы ты знал… Это чорт знает, что такое!
– Право брось, – сказал Долохов. – Я тебе дело говорю. Разве это шутка, что ты затеял?
– Ну, опять, опять дразнить? Пошел к чорту! А?… – сморщившись сказал Анатоль. – Право не до твоих дурацких шуток. – И он ушел из комнаты.
Долохов презрительно и снисходительно улыбался, когда Анатоль вышел.
– Ты постой, – сказал он вслед Анатолю, – я не шучу, я дело говорю, поди, поди сюда.
Анатоль опять вошел в комнату и, стараясь сосредоточить внимание, смотрел на Долохова, очевидно невольно покоряясь ему.
– Ты меня слушай, я тебе последний раз говорю. Что мне с тобой шутить? Разве я тебе перечил? Кто тебе всё устроил, кто попа нашел, кто паспорт взял, кто денег достал? Всё я.
– Ну и спасибо тебе. Ты думаешь я тебе не благодарен? – Анатоль вздохнул и обнял Долохова.
– Я тебе помогал, но всё же я тебе должен правду сказать: дело опасное и, если разобрать, глупое. Ну, ты ее увезешь, хорошо. Разве это так оставят? Узнается дело, что ты женат. Ведь тебя под уголовный суд подведут…
– Ах! глупости, глупости! – опять сморщившись заговорил Анатоль. – Ведь я тебе толковал. А? – И Анатоль с тем особенным пристрастием (которое бывает у людей тупых) к умозаключению, до которого они дойдут своим умом, повторил то рассуждение, которое он раз сто повторял Долохову. – Ведь я тебе толковал, я решил: ежели этот брак будет недействителен, – cказал он, загибая палец, – значит я не отвечаю; ну а ежели действителен, всё равно: за границей никто этого не будет знать, ну ведь так? И не говори, не говори, не говори!
– Право, брось! Ты только себя свяжешь…
– Убирайся к чорту, – сказал Анатоль и, взявшись за волосы, вышел в другую комнату и тотчас же вернулся и с ногами сел на кресло близко перед Долоховым. – Это чорт знает что такое! А? Ты посмотри, как бьется! – Он взял руку Долохова и приложил к своему сердцу. – Ah! quel pied, mon cher, quel regard! Une deesse!! [О! Какая ножка, мой друг, какой взгляд! Богиня!!] A?
Долохов, холодно улыбаясь и блестя своими красивыми, наглыми глазами, смотрел на него, видимо желая еще повеселиться над ним.
– Ну деньги выйдут, тогда что?
– Тогда что? А? – повторил Анатоль с искренним недоумением перед мыслью о будущем. – Тогда что? Там я не знаю что… Ну что глупости говорить! – Он посмотрел на часы. – Пора!
Анатоль пошел в заднюю комнату.
– Ну скоро ли вы? Копаетесь тут! – крикнул он на слуг.
Долохов убрал деньги и крикнув человека, чтобы велеть подать поесть и выпить на дорогу, вошел в ту комнату, где сидели Хвостиков и Макарин.
Анатоль в кабинете лежал, облокотившись на руку, на диване, задумчиво улыбался и что то нежно про себя шептал своим красивым ртом.
– Иди, съешь что нибудь. Ну выпей! – кричал ему из другой комнаты Долохов.
– Не хочу! – ответил Анатоль, всё продолжая улыбаться.
– Иди, Балага приехал.
Анатоль встал и вошел в столовую. Балага был известный троечный ямщик, уже лет шесть знавший Долохова и Анатоля, и служивший им своими тройками. Не раз он, когда полк Анатоля стоял в Твери, с вечера увозил его из Твери, к рассвету доставлял в Москву и увозил на другой день ночью. Не раз он увозил Долохова от погони, не раз он по городу катал их с цыганами и дамочками, как называл Балага. Не раз он с их работой давил по Москве народ и извозчиков, и всегда его выручали его господа, как он называл их. Не одну лошадь он загнал под ними. Не раз он был бит ими, не раз напаивали они его шампанским и мадерой, которую он любил, и не одну штуку он знал за каждым из них, которая обыкновенному человеку давно бы заслужила Сибирь. В кутежах своих они часто зазывали Балагу, заставляли его пить и плясать у цыган, и не одна тысяча их денег перешла через его руки. Служа им, он двадцать раз в году рисковал и своей жизнью и своей шкурой, и на их работе переморил больше лошадей, чем они ему переплатили денег. Но он любил их, любил эту безумную езду, по восемнадцати верст в час, любил перекувырнуть извозчика и раздавить пешехода по Москве, и во весь скок пролететь по московским улицам. Он любил слышать за собой этот дикий крик пьяных голосов: «пошел! пошел!» тогда как уж и так нельзя было ехать шибче; любил вытянуть больно по шее мужика, который и так ни жив, ни мертв сторонился от него. «Настоящие господа!» думал он.