Корниенко, Георгий Маркович

Георгий Маркович Корниенко<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr>
Первый заместитель министра иностранных дел СССР
1981 — 1986
Рождение:	13 февраля 1925(1925-02-13) Андреевка, Одесская губерния, УССР, СССР (ныне — Казанковский район, Николаевская область, Украина)
Смерть:	10 мая 2006(2006-05-10) (81 год)
Отец:	Корниенко Марко Трофимович
Мать:	Корниенко Акулина Михайловна
Супруга:	Корниенко Лениана Николаевна
Партия:	КПСС
Образование:	Высшая школа НКГБ СССР (1946) Московский юридический институт (1953)
Награды:

Георгий Маркович Корниенко (13 февраля 1925 — 10 мая 2006) — советский дипломат и государственный деятель, первый заместитель министра иностранных дел СССР (1981—1986). Герой Социалистического Труда (1985). Чрезвычайный и Полномочный Посол СССР. Заслуженный работник дипломатической службы РФ. Депутат Совета Союза Верховного Совета СССР 10-11 созывов (1979—1989) от Ташкентской области. Член ЦК КПСС (1981—1989).

Биография

Родился 13 февраля 1925 года в селе Андреевка, ныне Казанковского района Николаевской области Украины в крестьянской семье. Его отец получил среднее агрономическое образование и работал на опытной сельскохозяйственной станции, одновременно вёл своё довольно крепкое крестьянское хозяйство. В конце 1920-х годов он решил полностью сосредоточиться на работе в госсекторе и в 1929 году вместе с семьёй переехал в Херсон, где на протяжении последующих 30 лет работал агрономом. Он немало сделал для внедрения на юге Украины ранее не культивировавшихся там новых культур и выведения новых сортов растений: выращивал кунжут, физалис, люфу, пытался культивировать хлопок.

В 1940 году Георгий, с детства интересовавшийся естествознанием, единственным из херсонских школьников стал участником Всесоюзной сельскохозяйственной выставки в Москве (в павильоне «Юные натуралисты»).

Во время войны был эвакуирован в Хабаровск. Зимой 1943 года, когда Георгию исполнилось 18 лет, его ввиду непригодности к военной службе по состоянию здоровья направили на работу в органы госбезопасности. Около полугода он служил оператором на радиостанции под Хабаровском — прослушивал передачи японцев на русском языке. Потом он перёшел в отдел военной цензуры, а осенью 1944 года его направили в Москву на учёбу — в Высшую школу НКГБ СССР, на факультет иностранных языков. Это окончательно определило дальнейшую служебную карьеру Г. М. Корниенко в сфере внешней политики.

Осенью 1946 года, по окончании школы, Георгий Корниенко был направлен на работу в Информационное управление Первого Главного управления (внешняя разведка) МГБ СССР. Около года он проработал референтом-переводчиком в бюро, занимавшемся переводом добываемых разведкой документов. Затем после объединения политической и военной разведок в Комитет информации при Совмине СССР он работал там референтом, старшим референтом в американском секторе управления, где систематизировались и анализировались поступающие материалы и на их основе готовились доклады для руководства страны и заинтересованных ведомств.

В 1949 году Г. М. Корниенко начал работать в американском отделе Комитета информации при МИД СССР (работой Комитета по совместительству руководил первый заместитель министра А. А. Громыко), где прошел путь от помощника до начальника отдела. В 1953 году он окончил экстерном Московский юридический институт. В 1958 году Георгий Маркович стал заведующим американским сектором в Отделе информации при ЦК КПСС. Весной 1959 года Отдел информации ЦК КПСС расформировали, а многих его сотрудников, в том числе и Г. М. Корниенко, вернули в систему МИДа.

В 1959 году его назначают заместителем заведующего Отделом стран Америки МИД СССР — отдела, где в дальнейшем наберет силу дипломатический талант Георгия Марковича. Перед тем как стать руководителем этого ключевого подразделения МИДа, Г. М. Корниенко работал в Посольстве СССР в Вашингтоне (1960—1964) — сначала одним из советников, а потом вторым лицом в посольстве — советником-посланником. В 1964 году он вернулся в Москву и спустя несколько месяцев возглавил Отдел США в Центральном аппарате МИД СССР, стал членом Коллегии министерства.

Активно участвовал в процессе подготовки материалов ко всем советско-американским саммитам 1970-х и первой половины 1980-х годов и другим переговорам, когда закладывалась основная договорно-правовая база отношений между СССР и США.

С 1975 года — заместитель, а с 1977 года — первый заместитель министра иностранных дел СССР.

После инцидента со сбитым советским истребителем-перехватчиком в районе Сахалина южнокорейскимй «Боингом-747» с пассажирами на борту, принятым за американский самолет-разведчик, Корниенко был убеждён, что необходимо сказать миру правду, ибо это будет сопряжено с меньшими издержками, чем вводящая в заблуждение версия обстоятельств гибели самолета. Однако, его мнение не было принято во внимание, что впоследствии негативно сказалось на международном имидже СССР. По воспоминаниям тогдашнего руководителя американского отдела Управления по планированию внешнеполитических мероприятий МИДа А. М. Белоногова, в 1979 году Г. М. Корниенко поручил ему и ещё двум сотрудникам министерства — И. С. Спицкому (в качестве заместителя заведующего отдела стран Среднего Востока он тогда курировал афганское направление) и А. И. Валькову (азиатский отдел УПВМ) подготовить аргументированную записку в ЦК КПСС с заключением о недопустимости ввода советских войск в Афганистан. Готовая записка была завизирована руководителем отдела стран Среднего Востока В. К. Болдыревым и представлена Георгием Марковичем на подпись А. А. Громыко. Позже выяснилось, что министр так и не направил эту записку в ЦК и, как пишет сам Г. М. Корниенко, вообще перестал затрагивать в беседах с ним афганскую тему. Впоследствии Г. М. Корниенко приложил максимум стараний, чтобы ускорить и облегчить вывод советских войск из Афганистана.

В апреле 1986 года, вскоре после ухода осенью предыдущего года из МИДа А. А. Громыко, Корниенко был перемещён с поста первого замминистра иностранных дел на должность первого заместителя заведующего Международным отделом ЦК КПСС, где продолжал заниматься международными делами, в том числе Афганистаном и проблемами разоружения. Эту должность занимал около 2 лет, пока отдел возглавлял его коллега по дипломатической работе А. Ф. Добрынин.

После выхода на пенсию Г. М. Корниенко с 1989 по 1996 год был главным специалистом по международным проблемам Института востоковедения Академии наук.

Литературное творчество

Г. М. Корниенко и Маршал Советского Союза С. Ф. Ахромеев выпустили книгу «Глазами маршала и дипломата: критический взгляд на внешнюю политику СССР до и после 1985 г.» (1992). В 1994 году вышла уже упоминавшаяся книга Георгия Марковича «Холодная война. Свидетельство её участника» (второе издание — 2001), где автор, частично повторяя материал предыдущей книги, пополнил его деталями, фактами и наблюдениями, проливая дополнительный свет на многие исторические события, в которых ему было суждено принять непосредственное участие. В 1999 году Г. М. Корниенко в соавторстве с Ю. Б. Харитоном, В. Ф. Уткиным, Н. С. Строевым, Ю. Д. Маслюковым и другими опубликовал книгу «Советская военная мощь от Сталина до Горбачева».

Личная жизнь

Отец — Корниенко Марко Трофимович (1888—1963). Мать — Корниенко Акулина Михайловна (1892—1969). Супруга — Корниенко Лениана Николаевна (1925—1994). Сыновья: Александр Георгиевич (1953 г. рожд.), инженер-конструктор; Андрей Георгиевич (1961 г. рожд.), физик-теоретик. Внучка — Елена Александровна (1979 г. рожд.).

Награды

• Герой Социалистического Труда (1985)
• два ордена Ленина (1977, 1985)
• два ордена Трудового Красного Знамени (1966, 1971)
• Орден Дружбы народов (1975)
• Медаль «За боевые заслуги»
• Медаль «За победу над Германией в Великой Отечественной войне 1941—1945 гг.»
• Медаль «За боевое содружество»
• другие отечественные и иностранные медали
• Премия Правительства РФ в области науки и техники

Ссылки

• [www.biograph.ru/index.php?option=com_content&view=article&id=565:kornienko-gm&catid=9:diplomat&Itemid=29 Биография]

Отрывок, характеризующий Корниенко, Георгий Маркович

– Кто привез? – спросил Кутузов с лицом, поразившим Толя, когда загорелась свеча, своей холодной строгостью.
– Не может быть сомнения, ваша светлость.
– Позови, позови его сюда!
Кутузов сидел, спустив одну ногу с кровати и навалившись большим животом на другую, согнутую ногу. Он щурил свой зрячий глаз, чтобы лучше рассмотреть посланного, как будто в его чертах он хотел прочесть то, что занимало его.
– Скажи, скажи, дружок, – сказал он Болховитинову своим тихим, старческим голосом, закрывая распахнувшуюся на груди рубашку. – Подойди, подойди поближе. Какие ты привез мне весточки? А? Наполеон из Москвы ушел? Воистину так? А?
Болховитинов подробно доносил сначала все то, что ему было приказано.
– Говори, говори скорее, не томи душу, – перебил его Кутузов.
Болховитинов рассказал все и замолчал, ожидая приказания. Толь начал было говорить что то, но Кутузов перебил его. Он хотел сказать что то, но вдруг лицо его сщурилось, сморщилось; он, махнув рукой на Толя, повернулся в противную сторону, к красному углу избы, черневшему от образов.
– Господи, создатель мой! Внял ты молитве нашей… – дрожащим голосом сказал он, сложив руки. – Спасена Россия. Благодарю тебя, господи! – И он заплакал.


Со времени этого известия и до конца кампании вся деятельность Кутузова заключается только в том, чтобы властью, хитростью, просьбами удерживать свои войска от бесполезных наступлений, маневров и столкновений с гибнущим врагом. Дохтуров идет к Малоярославцу, но Кутузов медлит со всей армией и отдает приказания об очищении Калуги, отступление за которую представляется ему весьма возможным.
Кутузов везде отступает, но неприятель, не дожидаясь его отступления, бежит назад, в противную сторону.
Историки Наполеона описывают нам искусный маневр его на Тарутино и Малоярославец и делают предположения о том, что бы было, если бы Наполеон успел проникнуть в богатые полуденные губернии.
Но не говоря о том, что ничто не мешало Наполеону идти в эти полуденные губернии (так как русская армия давала ему дорогу), историки забывают то, что армия Наполеона не могла быть спасена ничем, потому что она в самой себе несла уже тогда неизбежные условия гибели. Почему эта армия, нашедшая обильное продовольствие в Москве и не могшая удержать его, а стоптавшая его под ногами, эта армия, которая, придя в Смоленск, не разбирала продовольствия, а грабила его, почему эта армия могла бы поправиться в Калужской губернии, населенной теми же русскими, как и в Москве, и с тем же свойством огня сжигать то, что зажигают?
Армия не могла нигде поправиться. Она, с Бородинского сражения и грабежа Москвы, несла в себе уже как бы химические условия разложения.
Люди этой бывшей армии бежали с своими предводителями сами не зная куда, желая (Наполеон и каждый солдат) только одного: выпутаться лично как можно скорее из того безвыходного положения, которое, хотя и неясно, они все сознавали.
Только поэтому, на совете в Малоярославце, когда, притворяясь, что они, генералы, совещаются, подавая разные мнения, последнее мнение простодушного солдата Мутона, сказавшего то, что все думали, что надо только уйти как можно скорее, закрыло все рты, и никто, даже Наполеон, не мог сказать ничего против этой всеми сознаваемой истины.
Но хотя все и знали, что надо было уйти, оставался еще стыд сознания того, что надо бежать. И нужен был внешний толчок, который победил бы этот стыд. И толчок этот явился в нужное время. Это было так называемое у французов le Hourra de l'Empereur [императорское ура].
На другой день после совета Наполеон, рано утром, притворяясь, что хочет осматривать войска и поле прошедшего и будущего сражения, с свитой маршалов и конвоя ехал по середине линии расположения войск. Казаки, шнырявшие около добычи, наткнулись на самого императора и чуть чуть не поймали его. Ежели казаки не поймали в этот раз Наполеона, то спасло его то же, что губило французов: добыча, на которую и в Тарутине и здесь, оставляя людей, бросались казаки. Они, не обращая внимания на Наполеона, бросились на добычу, и Наполеон успел уйти.
Когда вот вот les enfants du Don [сыны Дона] могли поймать самого императора в середине его армии, ясно было, что нечего больше делать, как только бежать как можно скорее по ближайшей знакомой дороге. Наполеон, с своим сорокалетним брюшком, не чувствуя в себе уже прежней поворотливости и смелости, понял этот намек. И под влиянием страха, которого он набрался от казаков, тотчас же согласился с Мутоном и отдал, как говорят историки, приказание об отступлении назад на Смоленскую дорогу.
То, что Наполеон согласился с Мутоном и что войска пошли назад, не доказывает того, что он приказал это, но что силы, действовавшие на всю армию, в смысле направления ее по Можайской дороге, одновременно действовали и на Наполеона.


Когда человек находится в движении, он всегда придумывает себе цель этого движения. Для того чтобы идти тысячу верст, человеку необходимо думать, что что то хорошее есть за этими тысячью верст. Нужно представление об обетованной земле для того, чтобы иметь силы двигаться.
Обетованная земля при наступлении французов была Москва, при отступлении была родина. Но родина была слишком далеко, и для человека, идущего тысячу верст, непременно нужно сказать себе, забыв о конечной цели: «Нынче я приду за сорок верст на место отдыха и ночлега», и в первый переход это место отдыха заслоняет конечную цель и сосредоточивает на себе все желанья и надежды. Те стремления, которые выражаются в отдельном человеке, всегда увеличиваются в толпе.
Для французов, пошедших назад по старой Смоленской дороге, конечная цель родины была слишком отдалена, и ближайшая цель, та, к которой, в огромной пропорции усиливаясь в толпе, стремились все желанья и надежды, – была Смоленск. Не потому, чтобы люди знала, что в Смоленске было много провианту и свежих войск, не потому, чтобы им говорили это (напротив, высшие чины армии и сам Наполеон знали, что там мало провианта), но потому, что это одно могло им дать силу двигаться и переносить настоящие лишения. Они, и те, которые знали, и те, которые не знали, одинаково обманывая себя, как к обетованной земле, стремились к Смоленску.
Выйдя на большую дорогу, французы с поразительной энергией, с быстротою неслыханной побежали к своей выдуманной цели. Кроме этой причины общего стремления, связывавшей в одно целое толпы французов и придававшей им некоторую энергию, была еще другая причина, связывавшая их. Причина эта состояла в их количестве. Сама огромная масса их, как в физическом законе притяжения, притягивала к себе отдельные атомы людей. Они двигались своей стотысячной массой как целым государством.
Каждый человек из них желал только одного – отдаться в плен, избавиться от всех ужасов и несчастий. Но, с одной стороны, сила общего стремления к цели Смоленска увлекала каждою в одном и том же направлении; с другой стороны – нельзя было корпусу отдаться в плен роте, и, несмотря на то, что французы пользовались всяким удобным случаем для того, чтобы отделаться друг от друга и при малейшем приличном предлоге отдаваться в плен, предлоги эти не всегда случались. Самое число их и тесное, быстрое движение лишало их этой возможности и делало для русских не только трудным, но невозможным остановить это движение, на которое направлена была вся энергия массы французов. Механическое разрывание тела не могло ускорить дальше известного предела совершавшийся процесс разложения.
Ком снега невозможно растопить мгновенно. Существует известный предел времени, ранее которого никакие усилия тепла не могут растопить снега. Напротив, чем больше тепла, тем более крепнет остающийся снег.
Из русских военачальников никто, кроме Кутузова, не понимал этого. Когда определилось направление бегства французской армии по Смоленской дороге, тогда то, что предвидел Коновницын в ночь 11 го октября, начало сбываться. Все высшие чины армии хотели отличиться, отрезать, перехватить, полонить, опрокинуть французов, и все требовали наступления.
Кутузов один все силы свои (силы эти очень невелики у каждого главнокомандующего) употреблял на то, чтобы противодействовать наступлению.
Он не мог им сказать то, что мы говорим теперь: зачем сраженье, и загораживанье дороги, и потеря своих людей, и бесчеловечное добиванье несчастных? Зачем все это, когда от Москвы до Вязьмы без сражения растаяла одна треть этого войска? Но он говорил им, выводя из своей старческой мудрости то, что они могли бы понять, – он говорил им про золотой мост, и они смеялись над ним, клеветали его, и рвали, и метали, и куражились над убитым зверем.
Под Вязьмой Ермолов, Милорадович, Платов и другие, находясь в близости от французов, не могли воздержаться от желания отрезать и опрокинуть два французские корпуса. Кутузову, извещая его о своем намерении, они прислали в конверте, вместо донесения, лист белой бумаги.
И сколько ни старался Кутузов удержать войска, войска наши атаковали, стараясь загородить дорогу. Пехотные полки, как рассказывают, с музыкой и барабанным боем ходили в атаку и побили и потеряли тысячи людей.
Но отрезать – никого не отрезали и не опрокинули. И французское войско, стянувшись крепче от опасности, продолжало, равномерно тая, все тот же свой гибельный путь к Смоленску.



Бородинское сражение с последовавшими за ним занятием Москвы и бегством французов, без новых сражений, – есть одно из самых поучительных явлений истории.
Все историки согласны в том, что внешняя деятельность государств и народов, в их столкновениях между собой, выражается войнами; что непосредственно, вследствие больших или меньших успехов военных, увеличивается или уменьшается политическая сила государств и народов.
Как ни странны исторические описания того, как какой нибудь король или император, поссорившись с другим императором или королем, собрал войско, сразился с войском врага, одержал победу, убил три, пять, десять тысяч человек и вследствие того покорил государство и целый народ в несколько миллионов; как ни непонятно, почему поражение одной армии, одной сотой всех сил народа, заставило покориться народ, – все факты истории (насколько она нам известна) подтверждают справедливость того, что большие или меньшие успехи войска одного народа против войска другого народа суть причины или, по крайней мере, существенные признаки увеличения или уменьшения силы народов. Войско одержало победу, и тотчас же увеличились права победившего народа в ущерб побежденному. Войско понесло поражение, и тотчас же по степени поражения народ лишается прав, а при совершенном поражении своего войска совершенно покоряется.