Корниец, Леонид Романович

Леонид Романович Корниец Леонід Романович Корнієць<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr>
Председатель Государственного комитета заготовок Совета Министров СССР
17 января 1963 — 29 мая 1969
Предшественник:	Николай Григорьевич Игнатов
Преемник:	Зия Нуриевич Нуриев
Первый заместитель председателя Государственного комитета заготовок СМ СССР — Министр СССР
25 февраля 1961 — 17 января 1963
Председатель Государственного комитета СМ СССР по хлебопродуктам
26 ноября 1958 — 25 февраля 1961
Предшественник:	должность учреждена; он же как Министр хлебопродуктов СССР
Преемник:	должность упразднена; Николай Григорьевич Игнатов как Председатель Государственного комитета заготовок Совета Министров СССР
Министр хлебопродуктов СССР
31 мая 1956 — 26 ноября 1958
Предшественник:	должность учреждена; он же как Министр заготовок СССР
Преемник:	должность упразднена; он же как Председатель Государственного комитета СМ СССР по хлебопродуктам
Председатель СНК УССР
28 июля 1939 — 6 февраля 1944
Предшественник:	Демьян Сергеевич Коротченко
Преемник:	Никита Сергеевич Хрущёв
Председатель Всеукраинского ЦИК
март 1938 — 25 июля 1938
Предшественник:	Григорий Иванович Петровский
Преемник:	должность упразднена; Михаил Алексеевич Бурмистренко как Председатель ВС УССР
Председатель Президиума ВС УССР
27 июля 1938 — 28 июля 1939
Предшественник:	должность учреждена; Михаил Алексеевич Бурмистренко как Председатель ВС УССР
Преемник:	Михаил Сергеевич Гречуха
Рождение:	8 (21) августа 1901(1901-08-21) Бобринец, Елисаветградский уезд, Херсонская губерния, Российская империя
Смерть:	29 мая 1969(1969-05-29) (67 лет) Москва, РСФСР
Место погребения:	Новодевичье кладбище
Военная служба
Годы службы:	1941—1945
Принадлежность:	СССР СССР
Звание:
Командовал:	член Военного совета Южного, Северо-Кавказского, Воронежского фронтов, Черноморской группы войск
Сражения:	Великая Отечественная война
Награды:

Леони́д Рома́нович Корни́ец (укр. Леонід Романович Корнієць, 8 (21) августа 1901 — 29 мая 1969) — советский и украинский политический деятель.

Биография

Ранние годы

Родился 21 августа 1901 года в городе Бобринец Елисаветградского уезда Херсонской губернии, ныне Кировоградской области, в семье служащего, садовника Бобринецкой городской управы.

Высшего образования не получил. Закончил церковно-парафийную школу (1914), четырёхклассное высшее начальное училище (1918), 5-й класс гимназии (1920), профтехникум (1922) — все в г. Бобринец — и 1-й курс Бакинского политехнического института (1924).

Трудовую жизнь начал с 16 лет — работал чернорабочим, батрачил, зарабатывая на обучение. После окончания профтехшколы до октября 1922 г. работал мотористом в слесарно-кустарно-механических мастерских Бобринца. С того времени и до апреля 1925 г. был помощником учителя в 5-м Кавказском стрелецком полку 2-й Кавказской стрелецкой дивизии РККА.

Начало карьеры

После демобилизации до октября 1927 г. руководил районным домом крестьянина в городке Братское Елисаветградского округа, заведовал отделом народного образования Братского райисполкома, агитпропотделом райкома КП(б)У в с. Большая Отвеса Елисаветградского округа, работал техническим секретарём Елисаветградского ОВК 1 (ныне г. Кропивницкий).

В октябре 1927 г. назначен заведующим школой крестьянской молодежи г. Братское, в сентябре 1928 г. возглавил Елисаветградскую сельскохозяйственную профшколу. С ноября 1929 г. работал инспектором отдела народного образования Елисаветградского горсовета, со временем — заместителем председателя Новопражского райисполкома.

Восхождение молодого администратора ступенями иерархической стремянки не было безоблачным: в 1928 г. окружная Контрольная комиссия КП(б)У объявила ему строгий выговор с предупреждением «за халатное отношение к обязанностям главы Наблюдательного совета сельскохозяйственного кредитного общества, которое допустило кредитование ответственных рабочих района». Партвзыскание сняли в 1936 г.

Несмотря на это, в июне 1931 г. Корниец попал на руководящую работу — свыше двух лет работал заведующим орготделом Новопражского райкома КП(б)У, со временем — вторым секретарем Долинского райкома КП(б)У. С декабря 1936 г. возглавлял Магдалиновский райком, с декабря 1937 г. был исполняющим обязанности первого секретаря Мелитопольского райкома в Днепропетровской области.

Во главе республики

С февраля по август 1938 г. исполнял обязанности второго секретаря Днепропетровского обкома КП(б)У. Рекомендовал его на эту должность Д. Коротченко, только что назначенный главой правительства УССР. В выводе отдела руководящих партийных органов ЦК КП(б)У (21 февраля 1938 г.) отмечалось: «Тов. Корниец Л. Р. имеет большой опыт руководящей партийной работы, знает сельское хозяйство, советскую работу. Последнее время работает 1-м секретарём крупного Мелитопольського райкома КП(б)У. Тов. Коротченко характеризует его как серьёзного, инициативного партработника. Можно выдвинуть 2-м секретарём Д/петровского обкома КП(б)У». В 1938 г. Л. Корнийца избрали депутатом Верховного Совета республики.

25-28 июля 1938 г. в Киеве работала первая сессия ВС УССР первого созыва, во время которой Л. Корнийца избрали председателем Президиума ВС.

Через год во исполнение решения пленума ЦК КП(б)У (22-23 июля), Президиум ВС УССР 28 июля 1939 г. назначил Л. Корнийца главой СНК УССР. К выполнению своих должностных обязанностей вновь назначенный руководитель правительства приступил с сентября.

Осенью 1939 года к Советскому Союзу и к УССР, были присоединены западноукраинские территории. В ходе советизации только что присоединённых территорий, которую планировали и направляли из Москвы, определённую роль сыграл СНК УССР. Так 9 ноября 1939 г. Л. Корниец подписал постановление СНК № 1295 «Об ассигновании средств на проведение экскурсии делегации Западной Украины по областям УССР», согласно которой выделялось 170 тыс. крб. Харьковскому, Днепропетровскому, Одесскому, Запорожскому облисполкомам и Киевскому горсовету для «надлежащего ознакомления» западноукраинских делегатов с преимуществами «советского образа жизни». 10 декабря того же года Управлению делами Совнаркома было ассигновано ещё 120 тыс. крб. «на затраты по Западной Украине».

Согласно указаниям московского центра партийно-советское руководство республики приняло меры к огосударствлению промышленности. 8 декабря 1939 г. Корниец вместе с Н. Хрущёвым подписал общее постановление № 1618 СНК УССР и ЦК КП(б)У «О кооперативных организациях западных областей УССР», которое поручало кооперативам «приступить к организации потребительских обществ в западных областях УССР на основе устава, утверждённого постановлением Совнаркома Союза ССР и ЦК ВКП(б) от 25 января 1939 г.» Вместе с тем предлагалось: «Существующие кооперативные центры в западных областях УССР: Центросоюз (украинский), его окружные союзы, отделы польского союза кооперативов „СПОЛЕМ“, союзы „Народная торговля“, „Сільгосподар“, Маслосоюз, еврейский Молочарсоюз и ревизионные союзы украинских и русских кооперативов влить в систему кооперативов, с передачей торгово-технических баз, денежных и материально-имущественных ценностей правлениям кооперативов, которые организуются».

Согласно указу Президиума Верховного Совета СССР «О национализации промышленных предприятий и учреждений на территории Западной Украины» (4 декабря 1939 г.) правительство республики постановило 14 декабря было подписано собственное одноимённое решение. 11 марта 1940 г. Л. Корниец подписал два специфических постановления СНК УССР: «О передаче НКВД Союза ССР и УССР домов на курортах западных областей Украины» и «О передаче Народному комиссариату обороны СССР домов на курортах областей Западной Украины».

Совнарком республики финансировал также печатание многочисленной пропагандистской литературы и изготовление соответствующей наглядности, которая неудержимым потоком направлялась тогда в Западную Украину. Так, 19 декабря 1939 г. правительственным решением выделялось 207 тыс. руб. «в уплату стоимости литературы, портретов и брошюр, изготовленных Госполитиздатом при Совете Народных Комиссаров УССР и присланных на территорию бывшей Западной Украины». В тот же день постановлением СНК 10 тыс. руб. направлялось на «оплату стоимости экспозиционных материалов, изготовленных для отдела Сталинской Конституции Центрального исторического музея и отправленных к г. Львова».

В годы Великой Отечественной войны

В года войны СССР с нацистской Германией Л. Корниец был одним из организаторов эвакуации на восток промышленности республики, а также развёртывания советской партизанской и подпольной борьбы на оккупированной территории УССР. Он входил в состав узкого нелегального ЦК КП(б)У, созданного постановлением Политбюро ЦК ВКП(б) 2 октября 1942 г. для руководства подпольно-партизанским движением на территории Украины. Одновременно как глава Совнаркома УССР он проводил значительную работу по обеспечению действующей армии оружием, боеприпасами, материально-техническими средствами и др.

Фактически Л. Корниец в течение войны был руководителем правительства УССР лишь «на полставки». Обязанности главы СНК он выполнял с июля 1941 года, со временем (июль 1941 г. — октябрь 1942 г.) был членом Военного совета Южного и Северо-Кавказского фронтов, Черноморской группы войск. В октябре 1942 — мае 1943 г. возвратился к руководству Совнаркомом УССР, затем в сентябре 1943 г. — снова был членом Военного совета, но уже Воронежского фронта. И лишь в сентябре 1943 г. возвратился к выполнению своих должностных обязанностей по руководству Совнаркомом УССР, правда, лишь на полгода.

Начало освобождения территории республики от немецкой оккупации совпало с 25-летием провозглашения советской власти на Украине. 25 декабря 1942 года в Москве, в Колонном зале Дома союзов состоялись торжества, посвящённые этому событию. Глава СНК УССР выступил на этом собрании с докладом, в котором рассказал о терроре захватчиков, массовом уничтожении гражданского населения, вместе с тем подчеркнув: «Не впервые свободолюбивый украинский народ поднялся на священную Отечественную войну, не впервые он побеждает трудности и бремя борьбы. Мы стойко верим в нашу победу и мы победим в этой борьбе». Сообщив об успехах Красной армии, которая уже освободила от гитлеровцев несколько десятков населённых пунктов Ворошиловградской (ныне Луганской) области, Л.Корниец призвал к активной борьбе с врагом.

27 февраля 1943 г. в Москве СНК УССР и ЦК ВКП(б) постановили восстановить работу школ в районах республики, освобождённых от оккупации. 14 марта партийно-государственным руководством УССР было подписано постановление об организации Центральной комиссии по вопросам помощи раненым и больным бойцам и командирам Красной армии.

В сентябре 1943 г. состоялся переезд из Москвы в Харьков Президиума ВС УССР, СНК УССР. 10-15 января 1944 г. состоялся переезд в столицу Украины Президиума ВС, Правительства УССР, ЦК КП(б)У и ряда наркоматов и центральных организаций республики.

В 1943-44 гг. Л. Корниец неоднократно посещал освобождённые от оккупации районы с целью восстановления работы партийных и советских органов, возрождения народного хозяйства, отладки работы культурных учреждений. Так, 16 января 1943 г. был освобождён Меловский район Ворошиловградской области. Л. Корниец вместе с главой Президиума ВС УССР М. Гречухою и секретарем Ворошиловградского обкома партии А. Гайовым 1 февраля того же года провёл совещание с местным партийно-советским активом, во время которого обсуждались вопросы восстановления советской администрации, восстановления разрушенного народного хозяйства.

Очевидно, именно в это время Л. Корниец попал в немилость Сталина. Мемуары Н. Хрущёва проясняют ситуацию: "Сталин начал рассказывать, на мой взгляд, в обидном тоне, как он вызвал Корнийца и поставил перед ним такую задачу: «Вот начали освобождать Украину. Выясните нужды и составьте список того, что вам потребуется для Украины». Корниец выдвинул свои просьбы, попросил какую-либо мелочь. А Сталин разозлился на него: «Человек полно не воображает, с какими нуждами столкнется, когда приступит к руководству делом. Поэтому вы (то есть Хрущёв) возьмете со временем на себя организацию правительства и руководство теми районами Украины, которые освобождает Красная Армия».

Последние годы

5 февраля 1944 г. Президиум ВС УССР освободил Л. Корнийца от обязанностей председателя СНК УССР (председательство перешло к Н. Хрущёву). Шестая сессия ВС УССР 1-го созыва (март 1944 г.) утвердила Л. Корнийца первым заместителем главы правительства республики. На этой должности он работал до марта 1950 г. С марта 1950 по ноябрь 1953 г. он был заместителем председателя СМ УССР. В это же время занимал должности в союзном правительстве: с ноября 1953 г. — член Бюро по сельскому хозяйству и запасам при СМ СССР, и министр запасов СССР, с мая 1956 г. по 1958 г. — министр хлебопродуктов СССР, 1958—1961 гг. — председатель Государственного комитета СМ СССР по хлебопродуктам — министр СССР, в 1961—1963 гг. — первый заместитель председателя Государственного комитета запасов СМ СССР — министр СССР, с января 1963 г. — председатель Государственного комитета запасов СМ СССР — министр СССР. Член ЦК КПСС с 1939, кандидат в члены с 1952.

Умер Леонид Корниец в Москве 29 мая 1969 года.

Источник

• [www.kmu.gov.ua/control/uk/publish/article?showHidden=1&art_id=1261444&cat_id=661258 Правительственный портал]

Отрывок, характеризующий Корниец, Леонид Романович

– Enlevez moi ca, [Уберите это,] – сказал офицер, указывая на бревна и трупы; и французы, добив раненых, перебросили трупы вниз за ограду. Кто были эти люди, никто не знал. «Enlevez moi ca», – сказано только про них, и их выбросили и прибрали потом, чтобы они не воняли. Один Тьер посвятил их памяти несколько красноречивых строк: «Ces miserables avaient envahi la citadelle sacree, s'etaient empares des fusils de l'arsenal, et tiraient (ces miserables) sur les Francais. On en sabra quelques'uns et on purgea le Kremlin de leur presence. [Эти несчастные наполнили священную крепость, овладели ружьями арсенала и стреляли во французов. Некоторых из них порубили саблями, и очистили Кремль от их присутствия.]
Мюрату было доложено, что путь расчищен. Французы вошли в ворота и стали размещаться лагерем на Сенатской площади. Солдаты выкидывали стулья из окон сената на площадь и раскладывали огни.
Другие отряды проходили через Кремль и размещались по Маросейке, Лубянке, Покровке. Третьи размещались по Вздвиженке, Знаменке, Никольской, Тверской. Везде, не находя хозяев, французы размещались не как в городе на квартирах, а как в лагере, который расположен в городе.
Хотя и оборванные, голодные, измученные и уменьшенные до 1/3 части своей прежней численности, французские солдаты вступили в Москву еще в стройном порядке. Это было измученное, истощенное, но еще боевое и грозное войско. Но это было войско только до той минуты, пока солдаты этого войска не разошлись по квартирам. Как только люди полков стали расходиться по пустым и богатым домам, так навсегда уничтожалось войско и образовались не жители и не солдаты, а что то среднее, называемое мародерами. Когда, через пять недель, те же самые люди вышли из Москвы, они уже не составляли более войска. Это была толпа мародеров, из которых каждый вез или нес с собой кучу вещей, которые ему казались ценны и нужны. Цель каждого из этих людей при выходе из Москвы не состояла, как прежде, в том, чтобы завоевать, а только в том, чтобы удержать приобретенное. Подобно той обезьяне, которая, запустив руку в узкое горло кувшина и захватив горсть орехов, не разжимает кулака, чтобы не потерять схваченного, и этим губит себя, французы, при выходе из Москвы, очевидно, должны были погибнуть вследствие того, что они тащили с собой награбленное, но бросить это награбленное им было так же невозможно, как невозможно обезьяне разжать горсть с орехами. Через десять минут после вступления каждого французского полка в какой нибудь квартал Москвы, не оставалось ни одного солдата и офицера. В окнах домов видны были люди в шинелях и штиблетах, смеясь прохаживающиеся по комнатам; в погребах, в подвалах такие же люди хозяйничали с провизией; на дворах такие же люди отпирали или отбивали ворота сараев и конюшен; в кухнях раскладывали огни, с засученными руками пекли, месили и варили, пугали, смешили и ласкали женщин и детей. И этих людей везде, и по лавкам и по домам, было много; но войска уже не было.
В тот же день приказ за приказом отдавались французскими начальниками о том, чтобы запретить войскам расходиться по городу, строго запретить насилия жителей и мародерство, о том, чтобы нынче же вечером сделать общую перекличку; но, несмотря ни на какие меры. люди, прежде составлявшие войско, расплывались по богатому, обильному удобствами и запасами, пустому городу. Как голодное стадо идет в куче по голому полю, но тотчас же неудержимо разбредается, как только нападает на богатые пастбища, так же неудержимо разбредалось и войско по богатому городу.
Жителей в Москве не было, и солдаты, как вода в песок, всачивались в нее и неудержимой звездой расплывались во все стороны от Кремля, в который они вошли прежде всего. Солдаты кавалеристы, входя в оставленный со всем добром купеческий дом и находя стойла не только для своих лошадей, но и лишние, все таки шли рядом занимать другой дом, который им казался лучше. Многие занимали несколько домов, надписывая мелом, кем он занят, и спорили и даже дрались с другими командами. Не успев поместиться еще, солдаты бежали на улицу осматривать город и, по слуху о том, что все брошено, стремились туда, где можно было забрать даром ценные вещи. Начальники ходили останавливать солдат и сами вовлекались невольно в те же действия. В Каретном ряду оставались лавки с экипажами, и генералы толпились там, выбирая себе коляски и кареты. Остававшиеся жители приглашали к себе начальников, надеясь тем обеспечиться от грабежа. Богатств было пропасть, и конца им не видно было; везде, кругом того места, которое заняли французы, были еще неизведанные, незанятые места, в которых, как казалось французам, было еще больше богатств. И Москва все дальше и дальше всасывала их в себя. Точно, как вследствие того, что нальется вода на сухую землю, исчезает вода и сухая земля; точно так же вследствие того, что голодное войско вошло в обильный, пустой город, уничтожилось войско, и уничтожился обильный город; и сделалась грязь, сделались пожары и мародерство.

Французы приписывали пожар Москвы au patriotisme feroce de Rastopchine [дикому патриотизму Растопчина]; русские – изуверству французов. В сущности же, причин пожара Москвы в том смысле, чтобы отнести пожар этот на ответственность одного или несколько лиц, таких причин не было и не могло быть. Москва сгорела вследствие того, что она была поставлена в такие условия, при которых всякий деревянный город должен сгореть, независимо от того, имеются ли или не имеются в городе сто тридцать плохих пожарных труб. Москва должна была сгореть вследствие того, что из нее выехали жители, и так же неизбежно, как должна загореться куча стружек, на которую в продолжение нескольких дней будут сыпаться искры огня. Деревянный город, в котором при жителях владельцах домов и при полиции бывают летом почти каждый день пожары, не может не сгореть, когда в нем нет жителей, а живут войска, курящие трубки, раскладывающие костры на Сенатской площади из сенатских стульев и варящие себе есть два раза в день. Стоит в мирное время войскам расположиться на квартирах по деревням в известной местности, и количество пожаров в этой местности тотчас увеличивается. В какой же степени должна увеличиться вероятность пожаров в пустом деревянном городе, в котором расположится чужое войско? Le patriotisme feroce de Rastopchine и изуверство французов тут ни в чем не виноваты. Москва загорелась от трубок, от кухонь, от костров, от неряшливости неприятельских солдат, жителей – не хозяев домов. Ежели и были поджоги (что весьма сомнительно, потому что поджигать никому не было никакой причины, а, во всяком случае, хлопотливо и опасно), то поджоги нельзя принять за причину, так как без поджогов было бы то же самое.
Как ни лестно было французам обвинять зверство Растопчина и русским обвинять злодея Бонапарта или потом влагать героический факел в руки своего народа, нельзя не видеть, что такой непосредственной причины пожара не могло быть, потому что Москва должна была сгореть, как должна сгореть каждая деревня, фабрика, всякий дом, из которого выйдут хозяева и в который пустят хозяйничать и варить себе кашу чужих людей. Москва сожжена жителями, это правда; но не теми жителями, которые оставались в ней, а теми, которые выехали из нее. Москва, занятая неприятелем, не осталась цела, как Берлин, Вена и другие города, только вследствие того, что жители ее не подносили хлеба соли и ключей французам, а выехали из нее.


Расходившееся звездой по Москве всачивание французов в день 2 го сентября достигло квартала, в котором жил теперь Пьер, только к вечеру.
Пьер находился после двух последних, уединенно и необычайно проведенных дней в состоянии, близком к сумасшествию. Всем существом его овладела одна неотвязная мысль. Он сам не знал, как и когда, но мысль эта овладела им теперь так, что он ничего не помнил из прошедшего, ничего не понимал из настоящего; и все, что он видел и слышал, происходило перед ним как во сне.
Пьер ушел из своего дома только для того, чтобы избавиться от сложной путаницы требований жизни, охватившей его, и которую он, в тогдашнем состоянии, но в силах был распутать. Он поехал на квартиру Иосифа Алексеевича под предлогом разбора книг и бумаг покойного только потому, что он искал успокоения от жизненной тревоги, – а с воспоминанием об Иосифе Алексеевиче связывался в его душе мир вечных, спокойных и торжественных мыслей, совершенно противоположных тревожной путанице, в которую он чувствовал себя втягиваемым. Он искал тихого убежища и действительно нашел его в кабинете Иосифа Алексеевича. Когда он, в мертвой тишине кабинета, сел, облокотившись на руки, над запыленным письменным столом покойника, в его воображении спокойно и значительно, одно за другим, стали представляться воспоминания последних дней, в особенности Бородинского сражения и того неопределимого для него ощущения своей ничтожности и лживости в сравнении с правдой, простотой и силой того разряда людей, которые отпечатались у него в душе под названием они. Когда Герасим разбудил его от его задумчивости, Пьеру пришла мысль о том, что он примет участие в предполагаемой – как он знал – народной защите Москвы. И с этой целью он тотчас же попросил Герасима достать ему кафтан и пистолет и объявил ему свое намерение, скрывая свое имя, остаться в доме Иосифа Алексеевича. Потом, в продолжение первого уединенно и праздно проведенного дня (Пьер несколько раз пытался и не мог остановить своего внимания на масонских рукописях), ему несколько раз смутно представлялось и прежде приходившая мысль о кабалистическом значении своего имени в связи с именем Бонапарта; но мысль эта о том, что ему, l'Russe Besuhof, предназначено положить предел власти зверя, приходила ему еще только как одно из мечтаний, которые беспричинно и бесследно пробегают в воображении.
Когда, купив кафтан (с целью только участвовать в народной защите Москвы), Пьер встретил Ростовых и Наташа сказала ему: «Вы остаетесь? Ах, как это хорошо!» – в голове его мелькнула мысль, что действительно хорошо бы было, даже ежели бы и взяли Москву, ему остаться в ней и исполнить то, что ему предопределено.
На другой день он, с одною мыслию не жалеть себя и не отставать ни в чем от них, ходил с народом за Трехгорную заставу. Но когда он вернулся домой, убедившись, что Москву защищать не будут, он вдруг почувствовал, что то, что ему прежде представлялось только возможностью, теперь сделалось необходимостью и неизбежностью. Он должен был, скрывая свое имя, остаться в Москве, встретить Наполеона и убить его с тем, чтобы или погибнуть, или прекратить несчастье всей Европы, происходившее, по мнению Пьера, от одного Наполеона.
Пьер знал все подробности покушении немецкого студента на жизнь Бонапарта в Вене в 1809 м году и знал то, что студент этот был расстрелян. И та опасность, которой он подвергал свою жизнь при исполнении своего намерения, еще сильнее возбуждала его.
Два одинаково сильные чувства неотразимо привлекали Пьера к его намерению. Первое было чувство потребности жертвы и страдания при сознании общего несчастия, то чувство, вследствие которого он 25 го поехал в Можайск и заехал в самый пыл сражения, теперь убежал из своего дома и, вместо привычной роскоши и удобств жизни, спал, не раздеваясь, на жестком диване и ел одну пищу с Герасимом; другое – было то неопределенное, исключительно русское чувство презрения ко всему условному, искусственному, человеческому, ко всему тому, что считается большинством людей высшим благом мира. В первый раз Пьер испытал это странное и обаятельное чувство в Слободском дворце, когда он вдруг почувствовал, что и богатство, и власть, и жизнь, все, что с таким старанием устроивают и берегут люди, – все это ежели и стоит чего нибудь, то только по тому наслаждению, с которым все это можно бросить.
Это было то чувство, вследствие которого охотник рекрут пропивает последнюю копейку, запивший человек перебивает зеркала и стекла без всякой видимой причины и зная, что это будет стоить ему его последних денег; то чувство, вследствие которого человек, совершая (в пошлом смысле) безумные дела, как бы пробует свою личную власть и силу, заявляя присутствие высшего, стоящего вне человеческих условий, суда над жизнью.
С самого того дня, как Пьер в первый раз испытал это чувство в Слободском дворце, он непрестанно находился под его влиянием, но теперь только нашел ему полное удовлетворение. Кроме того, в настоящую минуту Пьера поддерживало в его намерении и лишало возможности отречься от него то, что уже было им сделано на этом пути. И его бегство из дома, и его кафтан, и пистолет, и его заявление Ростовым, что он остается в Москве, – все потеряло бы не только смысл, но все это было бы презренно и смешно (к чему Пьер был чувствителен), ежели бы он после всего этого, так же как и другие, уехал из Москвы.
Физическое состояние Пьера, как и всегда это бывает, совпадало с нравственным. Непривычная грубая пища, водка, которую он пил эти дни, отсутствие вина и сигар, грязное, неперемененное белье, наполовину бессонные две ночи, проведенные на коротком диване без постели, – все это поддерживало Пьера в состоянии раздражения, близком к помешательству.

Был уже второй час после полудня. Французы уже вступили в Москву. Пьер знал это, но, вместо того чтобы действовать, он думал только о своем предприятии, перебирая все его малейшие будущие подробности. Пьер в своих мечтаниях не представлял себе живо ни самого процесса нанесения удара, ни смерти Наполеона, но с необыкновенною яркостью и с грустным наслаждением представлял себе свою погибель и свое геройское мужество.
«Да, один за всех, я должен совершить или погибнуть! – думал он. – Да, я подойду… и потом вдруг… Пистолетом или кинжалом? – думал Пьер. – Впрочем, все равно. Не я, а рука провидения казнит тебя, скажу я (думал Пьер слова, которые он произнесет, убивая Наполеона). Ну что ж, берите, казните меня», – говорил дальше сам себе Пьер, с грустным, но твердым выражением на лице, опуская голову.
В то время как Пьер, стоя посередине комнаты, рассуждал с собой таким образом, дверь кабинета отворилась, и на пороге показалась совершенно изменившаяся фигура всегда прежде робкого Макара Алексеевича. Халат его был распахнут. Лицо было красно и безобразно. Он, очевидно, был пьян. Увидав Пьера, он смутился в первую минуту, но, заметив смущение и на лице Пьера, тотчас ободрился и шатающимися тонкими ногами вышел на середину комнаты.
– Они оробели, – сказал он хриплым, доверчивым голосом. – Я говорю: не сдамся, я говорю… так ли, господин? – Он задумался и вдруг, увидав пистолет на столе, неожиданно быстро схватил его и выбежал в коридор.
Герасим и дворник, шедшие следом за Макар Алексеичем, остановили его в сенях и стали отнимать пистолет. Пьер, выйдя в коридор, с жалостью и отвращением смотрел на этого полусумасшедшего старика. Макар Алексеич, морщась от усилий, удерживал пистолет и кричал хриплый голосом, видимо, себе воображая что то торжественное.
– К оружию! На абордаж! Врешь, не отнимешь! – кричал он.
– Будет, пожалуйста, будет. Сделайте милость, пожалуйста, оставьте. Ну, пожалуйста, барин… – говорил Герасим, осторожно за локти стараясь поворотить Макар Алексеича к двери.