Коровников, Иван Терентьевич

Иван Терентьевич Коровников
Бронзовый бюст генерала на улице, названной в его честь. Великий Новгород
Дата рождения	20 января (2 февраля) 1902(1902-02-02)
Место рождения	Балаково, Николаевский уезд, Самарская губерния
Дата смерти	9 июля 1976(1976-07-09) (74 года)
Место смерти	Москва
Принадлежность	РСФСР РСФСР → СССР СССР
Род войск	Пехота
Годы службы	1919 — 1963 годы
Звание
Командовал	Новгородская армейская оперативная группа оперативная группа 2-й ударной армии 59-я армия (СССР)
Сражения/войны	Гражданская война в России Великая Отечественная война
Награды и премии	Иностранные награды

Иван Терентьевич Коровников (20 января [2 февраля] 1902, Балаково, Самарская губерния — 9 июля 1976, Москва) — советский военачальник, генерал-полковник (8 августа 1955 года).

Начальная биография

Иван Терентьевич Коровников родился 20 января (2 февраля) 1902 года в Балаково (ныне Саратовская область) в семье крестьянина.

Военная служба

Гражданская война

В августе 1919 года добровольно вступил в ряды РККА.

Во время Гражданской войны принимал участие в военных действиях на Южном фронте в качестве красноармейца, военкома артиллерийской батареи и помощника военкома стрелкового полка.

Межвоенный период

В 1923 году окончил Военно-политическую школу ПриВО, в 1931 году — курсы усовершенствования старшего политсостава при Военно-политической академии РККА, а в 1937 году — Военную академию механизации и моторизации РККА

Служил помощником военкома и военкомом артиллерийского дивизиона и артиллерийского полка, начальником 6-го отдела штаба ПриВО, военкомом 9-й отдельной мотоброневой бригады (57-й особый корпус), военкомом 57-го особого корпуса.

С декабря 1939 года работал преподавателем кафедры тактики Военной академии механизации и моторизации РККА, а с марта 1941 года служил заместитель командира 2-й танковой дивизии (3-й механизированный корпус, Прибалтийский военный округ).

Великая Отечественная война

С началом войны дивизия принимала участие в приграничных сражениях в районе города Расейняй.

В июле был назначен на должность заместителя командира 12-го механизированного корпуса, а в августе — на должности заместителя командующего оперативной группой двинского направления и командующего Новгородской армейской группой войск. Под руководством Коровникова группа удержала восточную (заречную) часть Новгорода.

В январе 1942 года был назначен на должность командира оперативной группой 2-й ударной армии. В марте Коровников был ранен в районе Мясного Бора.

В апреле того же года был назначен на должность командующего 59-й армией. Под командованием Коровникова армия участвовала Любанской наступательной операции, наряду со 2-й ударной армией став ударной силой фронта во время операции. В январе — феврале 1944 года армия принимала участие в разгроме группы армий «Север», особенно отличившись в ходе Новгородско-Лужской наступательной операции. Вскоре армия принимала участие в Выборгской, Сандомирско-Силезской, Нижнесилезской, Верхне-силезской и Пражской операциях.

Послевоенная карьера

С окончанием войны командовал войсками Ставропольского военного округа.

В 1946 году окончил Высшие академические курсы при Высшей военной академии им. К. Е. Ворошилова. С того же года работал заместителем, а с 1947 года — первым заместителем начальника Главного управления кадров ВС СССР.

В 1952 году был назначен на должность начальника Центрального автотракторного управления Министерства обороны СССР.

В сентябре 1963 года вышел в отставку.

Иван Терентьевич Коровников умер 9 июля 1976 года в Москве

Награды

• Орден Ленина;
• Четыре ордена Красного Знамени;
• Два ордена Суворова 1 степени;
• Орден Кутузова 2 степени;
• Два ордена Красной Звезды;
• медаль «XX лет Рабоче-Крестьянской Красной Армии»;
• Др. медали;
• Иностранные ордена.

Память

Именем Ивана Коровникова названа одна из улиц Великого Новгорода.

Генерал Коровников стал первым, кому в 1972 году было присвоено звание почётного гражданина Великого Новгорода.

Литература

Коллектив авторов. Великая Отечественная. Командармы. Военный биографический словарь / Под общей ред. М. Г. Вожакина. — М.; Жуковский: Кучково поле, 2005. — С. 103—104. — ISBN 5-86090-113-5.

Ссылки

• [encyclopedia.mil.ru/encyclopedia/heroes/USSR/more.htm?id=11888922@morfHeroes Биография генерал-полковника И. Т. Коровникова на сайте Министерства обороны РФ]
• [generals.dk/general/Korovnikov/Ivan_Terentevich/Soviet_Union.html Ivan Terentevich Korovnikov]
• [www.novgorod.net/~dolgomer/Russian/Im_People/ip2_19.html Биография И. Т. Коровникова]

Отрывок, характеризующий Коровников, Иван Терентьевич

При свете искр Болховитинов увидел молодое лицо Щербинина со свечой и в переднем углу еще спящего человека. Это был Коновницын.
Когда сначала синим и потом красным пламенем загорелись серники о трут, Щербинин зажег сальную свечку, с подсвечника которой побежали обгладывавшие ее прусаки, и осмотрел вестника. Болховитинов был весь в грязи и, рукавом обтираясь, размазывал себе лицо.
– Да кто доносит? – сказал Щербинин, взяв конверт.
– Известие верное, – сказал Болховитинов. – И пленные, и казаки, и лазутчики – все единогласно показывают одно и то же.
– Нечего делать, надо будить, – сказал Щербинин, вставая и подходя к человеку в ночном колпаке, укрытому шинелью. – Петр Петрович! – проговорил он. Коновницын не шевелился. – В главный штаб! – проговорил он, улыбнувшись, зная, что эти слова наверное разбудят его. И действительно, голова в ночном колпаке поднялась тотчас же. На красивом, твердом лице Коновницына, с лихорадочно воспаленными щеками, на мгновение оставалось еще выражение далеких от настоящего положения мечтаний сна, но потом вдруг он вздрогнул: лицо его приняло обычно спокойное и твердое выражение.
– Ну, что такое? От кого? – неторопливо, но тотчас же спросил он, мигая от света. Слушая донесение офицера, Коновницын распечатал и прочел. Едва прочтя, он опустил ноги в шерстяных чулках на земляной пол и стал обуваться. Потом снял колпак и, причесав виски, надел фуражку.
– Ты скоро доехал? Пойдем к светлейшему.
Коновницын тотчас понял, что привезенное известие имело большую важность и что нельзя медлить. Хорошо ли, дурно ли это было, он не думал и не спрашивал себя. Его это не интересовало. На все дело войны он смотрел не умом, не рассуждением, а чем то другим. В душе его было глубокое, невысказанное убеждение, что все будет хорошо; но что этому верить не надо, и тем более не надо говорить этого, а надо делать только свое дело. И это свое дело он делал, отдавая ему все свои силы.
Петр Петрович Коновницын, так же как и Дохтуров, только как бы из приличия внесенный в список так называемых героев 12 го года – Барклаев, Раевских, Ермоловых, Платовых, Милорадовичей, так же как и Дохтуров, пользовался репутацией человека весьма ограниченных способностей и сведений, и, так же как и Дохтуров, Коновницын никогда не делал проектов сражений, но всегда находился там, где было труднее всего; спал всегда с раскрытой дверью с тех пор, как был назначен дежурным генералом, приказывая каждому посланному будить себя, всегда во время сраженья был под огнем, так что Кутузов упрекал его за то и боялся посылать, и был так же, как и Дохтуров, одной из тех незаметных шестерен, которые, не треща и не шумя, составляют самую существенную часть машины.
Выходя из избы в сырую, темную ночь, Коновницын нахмурился частью от головной усилившейся боли, частью от неприятной мысли, пришедшей ему в голову о том, как теперь взволнуется все это гнездо штабных, влиятельных людей при этом известии, в особенности Бенигсен, после Тарутина бывший на ножах с Кутузовым; как будут предлагать, спорить, приказывать, отменять. И это предчувствие неприятно ему было, хотя он и знал, что без этого нельзя.
Действительно, Толь, к которому он зашел сообщить новое известие, тотчас же стал излагать свои соображения генералу, жившему с ним, и Коновницын, молча и устало слушавший, напомнил ему, что надо идти к светлейшему.


Кутузов, как и все старые люди, мало спал по ночам. Он днем часто неожиданно задремывал; но ночью он, не раздеваясь, лежа на своей постели, большею частию не спал и думал.
Так он лежал и теперь на своей кровати, облокотив тяжелую, большую изуродованную голову на пухлую руку, и думал, открытым одним глазом присматриваясь к темноте.
С тех пор как Бенигсен, переписывавшийся с государем и имевший более всех силы в штабе, избегал его, Кутузов был спокойнее в том отношении, что его с войсками не заставят опять участвовать в бесполезных наступательных действиях. Урок Тарутинского сражения и кануна его, болезненно памятный Кутузову, тоже должен был подействовать, думал он.
«Они должны понять, что мы только можем проиграть, действуя наступательно. Терпение и время, вот мои воины богатыри!» – думал Кутузов. Он знал, что не надо срывать яблоко, пока оно зелено. Оно само упадет, когда будет зрело, а сорвешь зелено, испортишь яблоко и дерево, и сам оскомину набьешь. Он, как опытный охотник, знал, что зверь ранен, ранен так, как только могла ранить вся русская сила, но смертельно или нет, это был еще не разъясненный вопрос. Теперь, по присылкам Лористона и Бертелеми и по донесениям партизанов, Кутузов почти знал, что он ранен смертельно. Но нужны были еще доказательства, надо было ждать.
«Им хочется бежать посмотреть, как они его убили. Подождите, увидите. Все маневры, все наступления! – думал он. – К чему? Все отличиться. Точно что то веселое есть в том, чтобы драться. Они точно дети, от которых не добьешься толку, как было дело, оттого что все хотят доказать, как они умеют драться. Да не в том теперь дело.
И какие искусные маневры предлагают мне все эти! Им кажется, что, когда они выдумали две три случайности (он вспомнил об общем плане из Петербурга), они выдумали их все. А им всем нет числа!»
Неразрешенный вопрос о том, смертельна или не смертельна ли была рана, нанесенная в Бородине, уже целый месяц висел над головой Кутузова. С одной стороны, французы заняли Москву. С другой стороны, несомненно всем существом своим Кутузов чувствовал, что тот страшный удар, в котором он вместе со всеми русскими людьми напряг все свои силы, должен был быть смертелен. Но во всяком случае нужны были доказательства, и он ждал их уже месяц, и чем дальше проходило время, тем нетерпеливее он становился. Лежа на своей постели в свои бессонные ночи, он делал то самое, что делала эта молодежь генералов, то самое, за что он упрекал их. Он придумывал все возможные случайности, в которых выразится эта верная, уже свершившаяся погибель Наполеона. Он придумывал эти случайности так же, как и молодежь, но только с той разницей, что он ничего не основывал на этих предположениях и что он видел их не две и три, а тысячи. Чем дальше он думал, тем больше их представлялось. Он придумывал всякого рода движения наполеоновской армии, всей или частей ее – к Петербургу, на него, в обход его, придумывал (чего он больше всего боялся) и ту случайность, что Наполеон станет бороться против него его же оружием, что он останется в Москве, выжидая его. Кутузов придумывал даже движение наполеоновской армии назад на Медынь и Юхнов, но одного, чего он не мог предвидеть, это того, что совершилось, того безумного, судорожного метания войска Наполеона в продолжение первых одиннадцати дней его выступления из Москвы, – метания, которое сделало возможным то, о чем все таки не смел еще тогда думать Кутузов: совершенное истребление французов. Донесения Дорохова о дивизии Брусье, известия от партизанов о бедствиях армии Наполеона, слухи о сборах к выступлению из Москвы – все подтверждало предположение, что французская армия разбита и сбирается бежать; но это были только предположения, казавшиеся важными для молодежи, но не для Кутузова. Он с своей шестидесятилетней опытностью знал, какой вес надо приписывать слухам, знал, как способны люди, желающие чего нибудь, группировать все известия так, что они как будто подтверждают желаемое, и знал, как в этом случае охотно упускают все противоречащее. И чем больше желал этого Кутузов, тем меньше он позволял себе этому верить. Вопрос этот занимал все его душевные силы. Все остальное было для него только привычным исполнением жизни. Таким привычным исполнением и подчинением жизни были его разговоры с штабными, письма к m me Stael, которые он писал из Тарутина, чтение романов, раздачи наград, переписка с Петербургом и т. п. Но погибель французов, предвиденная им одним, было его душевное, единственное желание.