Королева Марго (телесериал)
Поделись знанием:
К:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан)
Описывая деятельность этих исторических лиц, бывших, по их мнению, причиною того, что они называют реакцией, историки строго осуждают их. Все известные люди того времени, от Александра и Наполеона до m me Stael, Фотия, Шеллинга, Фихте, Шатобриана и проч., проходят перед их строгим судом и оправдываются или осуждаются, смотря по тому, содействовали ли они прогрессу или реакции.
В России, по их описанию, в этот период времени тоже происходила реакция, и главным виновником этой реакции был Александр I – тот самый Александр I, который, по их же описаниям, был главным виновником либеральных начинаний своего царствования и спасения России.
В настоящей русской литературе, от гимназиста до ученого историка, нет человека, который не бросил бы своего камушка в Александра I за неправильные поступки его в этот период царствования.
«Он должен был поступить так то и так то. В таком случае он поступил хорошо, в таком дурно. Он прекрасно вел себя в начале царствования и во время 12 го года; но он поступил дурно, дав конституцию Польше, сделав Священный Союз, дав власть Аракчееву, поощряя Голицына и мистицизм, потом поощряя Шишкова и Фотия. Он сделал дурно, занимаясь фронтовой частью армии; он поступил дурно, раскассировав Семеновский полк, и т. д.».
Надо бы исписать десять листов для того, чтобы перечислить все те упреки, которые делают ему историки на основании того знания блага человечества, которым они обладают.
Что значат эти упреки?
Те самые поступки, за которые историки одобряют Александра I, – как то: либеральные начинания царствования, борьба с Наполеоном, твердость, выказанная им в 12 м году, и поход 13 го года, не вытекают ли из одних и тех же источников – условий крови, воспитания, жизни, сделавших личность Александра тем, чем она была, – из которых вытекают и те поступки, за которые историки порицают его, как то: Священный Союз, восстановление Польши, реакция 20 х годов?
В чем же состоит сущность этих упреков?
В том, что такое историческое лицо, как Александр I, лицо, стоявшее на высшей возможной ступени человеческой власти, как бы в фокусе ослепляющего света всех сосредоточивающихся на нем исторических лучей; лицо, подлежавшее тем сильнейшим в мире влияниям интриг, обманов, лести, самообольщения, которые неразлучны с властью; лицо, чувствовавшее на себе, всякую минуту своей жизни, ответственность за все совершавшееся в Европе, и лицо не выдуманное, а живое, как и каждый человек, с своими личными привычками, страстями, стремлениями к добру, красоте, истине, – что это лицо, пятьдесят лет тому назад, не то что не было добродетельно (за это историки не упрекают), а не имело тех воззрений на благо человечества, которые имеет теперь профессор, смолоду занимающийся наукой, то есть читанном книжек, лекций и списыванием этих книжек и лекций в одну тетрадку.
Но если даже предположить, что Александр I пятьдесят лет тому назад ошибался в своем воззрении на то, что есть благо народов, невольно должно предположить, что и историк, судящий Александра, точно так же по прошествии некоторого времени окажется несправедливым, в своем воззрении на то, что есть благо человечества. Предположение это тем более естественно и необходимо, что, следя за развитием истории, мы видим, что с каждым годом, с каждым новым писателем изменяется воззрение на то, что есть благо человечества; так что то, что казалось благом, через десять лет представляется злом; и наоборот. Мало того, одновременно мы находим в истории совершенно противоположные взгляды на то, что было зло и что было благо: одни данную Польше конституцию и Священный Союз ставят в заслугу, другие в укор Александру.
Про деятельность Александра и Наполеона нельзя сказать, чтобы она была полезна или вредна, ибо мы не можем сказать, для чего она полезна и для чего вредна. Если деятельность эта кому нибудь не нравится, то она не нравится ему только вследствие несовпадения ее с ограниченным пониманием его о том, что есть благо. Представляется ли мне благом сохранение в 12 м году дома моего отца в Москве, или слава русских войск, или процветание Петербургского и других университетов, или свобода Польши, или могущество России, или равновесие Европы, или известного рода европейское просвещение – прогресс, я должен признать, что деятельность всякого исторического лица имела, кроме этих целей, ещь другие, более общие и недоступные мне цели.
Но положим, что так называемая наука имеет возможность примирить все противоречия и имеет для исторических лиц и событий неизменное мерило хорошего и дурного.
Положим, что Александр мог сделать все иначе. Положим, что он мог, по предписанию тех, которые обвиняют его, тех, которые профессируют знание конечной цели движения человечества, распорядиться по той программе народности, свободы, равенства и прогресса (другой, кажется, нет), которую бы ему дали теперешние обвинители. Положим, что эта программа была бы возможна и составлена и что Александр действовал бы по ней. Что же сталось бы тогда с деятельностью всех тех людей, которые противодействовали тогдашнему направлению правительства, – с деятельностью, которая, по мнению историков, хороша и полезна? Деятельности бы этой не было; жизни бы не было; ничего бы не было.
Если допустить, что жизнь человеческая может управляться разумом, – то уничтожится возможность жизни.
Если допустить, как то делают историки, что великие люди ведут человечество к достижению известных целей, состоящих или в величии России или Франции, или в равновесии Европы, или в разнесении идей революции, или в общем прогрессе, или в чем бы то ни было, то невозможно объяснить явлений истории без понятий о случае и о гении.
Если цель европейских войн начала нынешнего столетия состояла в величии России, то эта цель могла быть достигнута без всех предшествовавших войн и без нашествия. Если цель – величие Франции, то эта цель могла быть достигнута и без революции, и без империи. Если цель – распространение идей, то книгопечатание исполнило бы это гораздо лучше, чем солдаты. Если цель – прогресс цивилизации, то весьма легко предположить, что, кроме истребления людей и их богатств, есть другие более целесообразные пути для распространения цивилизации.
Почему же это случилось так, а не иначе?
Потому что это так случилось. «Случай сделал положение; гений воспользовался им», – говорит история.
Но что такое случай? Что такое гений?
Слова случай и гений не обозначают ничего действительно существующего и потому не могут быть определены. Слова эти только обозначают известную степень понимания явлений. Я не знаю, почему происходит такое то явление; думаю, что не могу знать; потому не хочу знать и говорю: случай. Я вижу силу, производящую несоразмерное с общечеловеческими свойствами действие; не понимаю, почему это происходит, и говорю: гений.
Для стада баранов тот баран, который каждый вечер отгоняется овчаром в особый денник к корму и становится вдвое толще других, должен казаться гением. И то обстоятельство, что каждый вечер именно этот самый баран попадает не в общую овчарню, а в особый денник к овсу, и что этот, именно этот самый баран, облитый жиром, убивается на мясо, должно представляться поразительным соединением гениальности с целым рядом необычайных случайностей.
Но баранам стоит только перестать думать, что все, что делается с ними, происходит только для достижения их бараньих целей; стоит допустить, что происходящие с ними события могут иметь и непонятные для них цели, – и они тотчас же увидят единство, последовательность в том, что происходит с откармливаемым бараном. Ежели они и не будут знать, для какой цели он откармливался, то, по крайней мере, они будут знать, что все случившееся с бараном случилось не нечаянно, и им уже не будет нужды в понятии ни о случае, ни о гении.
Только отрешившись от знаний близкой, понятной цели и признав, что конечная цель нам недоступна, мы увидим последовательность и целесообразность в жизни исторических лиц; нам откроется причина того несоразмерного с общечеловеческими свойствами действия, которое они производят, и не нужны будут нам слова случай и гений.
Стоит только признать, что цель волнений европейских народов нам неизвестна, а известны только факты, состоящие в убийствах, сначала во Франции, потом в Италии, в Африке, в Пруссии, в Австрии, в Испании, в России, и что движения с запада на восток и с востока на запад составляют сущность и цель этих событий, и нам не только не нужно будет видеть исключительность и гениальность в характерах Наполеона и Александра, но нельзя будет представить себе эти лица иначе, как такими же людьми, как и все остальные; и не только не нужно будет объяснять случайностию тех мелких событий, которые сделали этих людей тем, чем они были, но будет ясно, что все эти мелкие события были необходимы.
Отрешившись от знания конечной цели, мы ясно поймем, что точно так же, как ни к одному растению нельзя придумать других, более соответственных ему, цвета и семени, чем те, которые оно производит, точно так же невозможно придумать других двух людей, со всем их прошедшим, которое соответствовало бы до такой степени, до таких мельчайших подробностей тому назначению, которое им предлежало исполнить.
Основной, существенный смысл европейских событий начала нынешнего столетия есть воинственное движение масс европейских народов с запада на восток и потом с востока на запад. Первым зачинщиком этого движения было движение с запада на восток. Для того чтобы народы запада могли совершить то воинственное движение до Москвы, которое они совершили, необходимо было: 1) чтобы они сложились в воинственную группу такой величины, которая была бы в состоянии вынести столкновение с воинственной группой востока; 2) чтобы они отрешились от всех установившихся преданий и привычек и 3) чтобы, совершая свое воинственное движение, они имели во главе своей человека, который, и для себя и для них, мог бы оправдывать имеющие совершиться обманы, грабежи и убийства, которые сопутствовали этому движению.
И начиная с французской революции разрушается старая, недостаточно великая группа; уничтожаются старые привычки и предания; вырабатываются, шаг за шагом, группа новых размеров, новые привычки и предания, и приготовляется тот человек, который должен стоять во главе будущего движения и нести на себе всю ответственность имеющего совершиться.
Человек без убеждений, без привычек, без преданий, без имени, даже не француз, самыми, кажется, странными случайностями продвигается между всеми волнующими Францию партиями и, не приставая ни к одной из них, выносится на заметное место.
Невежество сотоварищей, слабость и ничтожество противников, искренность лжи и блестящая и самоуверенная ограниченность этого человека выдвигают его во главу армии. Блестящий состав солдат итальянской армии, нежелание драться противников, ребяческая дерзость и самоуверенность приобретают ему военную славу. Бесчисленное количество так называемых случайностей сопутствует ему везде. Немилость, в которую он впадает у правителей Франции, служит ему в пользу. Попытки его изменить предназначенный ему путь не удаются: его не принимают на службу в Россию, и не удается ему определение в Турцию. Во время войн в Италии он несколько раз находится на краю гибели и всякий раз спасается неожиданным образом. Русские войска, те самые, которые могут разрушить его славу, по разным дипломатическим соображениям, не вступают в Европу до тех пор, пока он там.
По возвращении из Италии он находит правительство в Париже в том процессе разложения, в котором люди, попадающие в это правительство, неизбежно стираются и уничтожаются. И сам собой для него является выход из этого опасного положения, состоящий в бессмысленной, беспричинной экспедиции в Африку. Опять те же так называемые случайности сопутствуют ему. Неприступная Мальта сдается без выстрела; самые неосторожные распоряжения увенчиваются успехом. Неприятельский флот, который не пропустит после ни одной лодки, пропускает целую армию. В Африке над безоружными почти жителями совершается целый ряд злодеяний. И люди, совершающие злодеяния эти, и в особенности их руководитель, уверяют себя, что это прекрасно, что это слава, что это похоже на Кесаря и Александра Македонского и что это хорошо.
Тот идеал славы и величия, состоящий в том, чтобы не только ничего не считать для себя дурным, но гордиться всяким своим преступлением, приписывая ему непонятное сверхъестественное значение, – этот идеал, долженствующий руководить этим человеком и связанными с ним людьми, на просторе вырабатывается в Африке. Все, что он ни делает, удается ему. Чума не пристает к нему. Жестокость убийства пленных не ставится ему в вину. Ребячески неосторожный, беспричинный и неблагородный отъезд его из Африки, от товарищей в беде, ставится ему в заслугу, и опять неприятельский флот два раза упускает его. В то время как он, уже совершенно одурманенный совершенными им счастливыми преступлениями, готовый для своей роли, без всякой цели приезжает в Париж, то разложение республиканского правительства, которое могло погубить его год тому назад, теперь дошло до крайней степени, и присутствие его, свежего от партий человека, теперь только может возвысить его.
Он не имеет никакого плана; он всего боится; но партии ухватываются за него и требуют его участия.
Он один, с своим выработанным в Италии и Египте идеалом славы и величия, с своим безумием самообожания, с своею дерзостью преступлений, с своею искренностью лжи, – он один может оправдать то, что имеет совершиться.
Он нужен для того места, которое ожидает его, и потому, почти независимо от его воли и несмотря на его нерешительность, на отсутствие плана, на все ошибки, которые он делает, он втягивается в заговор, имеющий целью овладение властью, и заговор увенчивается успехом.
Его вталкивают в заседание правителей. Испуганный, он хочет бежать, считая себя погибшим; притворяется, что падает в обморок; говорит бессмысленные вещи, которые должны бы погубить его. Но правители Франции, прежде сметливые и гордые, теперь, чувствуя, что роль их сыграна, смущены еще более, чем он, говорят не те слова, которые им нужно бы было говорить, для того чтоб удержать власть и погубить его.
Случайность, миллионы случайностей дают ему власть, и все люди, как бы сговорившись, содействуют утверждению этой власти. Случайности делают характеры тогдашних правителей Франции, подчиняющимися ему; случайности делают характер Павла I, признающего его власть; случайность делает против него заговор, не только не вредящий ему, но утверждающий его власть. Случайность посылает ему в руки Энгиенского и нечаянно заставляет его убить, тем самым, сильнее всех других средств, убеждая толпу, что он имеет право, так как он имеет силу. Случайность делает то, что он напрягает все силы на экспедицию в Англию, которая, очевидно, погубила бы его, и никогда не исполняет этого намерения, а нечаянно нападает на Мака с австрийцами, которые сдаются без сражения. Случайность и гениальность дают ему победу под Аустерлицем, и случайно все люди, не только французы, но и вся Европа, за исключением Англии, которая и не примет участия в имеющих совершиться событиях, все люди, несмотря на прежний ужас и отвращение к его преступлениям, теперь признают за ним его власть, название, которое он себе дал, и его идеал величия и славы, который кажется всем чем то прекрасным и разумным.
(перенаправлено с «Королева Марго (фильм, 1997)»)
| Королева Марго | |
 | |
| Жанр | |
|---|---|
| Режиссёр | |
| Продюсер | |
| Автор сценария | |
| В главных ролях |
Евгения Добровольская |
| Оператор | |
| Композитор | |
| Оригинальный телеканал |
ТВ-Центр (1999) РТР (2000) НТВ (2001, 2010-2012) Первый канал (2003) |
| Студия | |
| Длительность |
566 мин. (Сокращённая версия) |
| Страна | |
| Дата выхода |
1996—1997 |
| Количество эпизодов |
18 (10) |
«Короле́ва Марго́» — многосерийный российский телевизионный фильм. Экранизация романа Александра Дюма.
Содержание
Сюжет
С целью скрепления очередного эфемерного мира между католиками и гугенотами (протестантами) Франции, 18 августа 1572 года сестра короля Карла IX Маргарита была выдана замуж за одного из лидеров гугенотов Генриха де Бурбона, короля Наваррского, своего троюродного брата, принца крови.
Её свадьба, отпразднованная в Париже с большой пышностью, закончилась Варфоломеевской ночью. Во время резни Марго случайно спасает раненого дворянина-протестанта и влюбляется в него. Но любовь и счастье — слишком хрупкая вещь, чтобы уцелеть в водовороте дворцовых интриг, где ставка — корона, а цена — жизнь…
Названия серий
- 1 «Книга судеб»
- 2 «День святого Варфоломея»
- 3 «Кровавая месса»
- 4 «Горе побеждённым»
- 5 «Любовь небесная, любовь земная»
- 6 «Поединок»
- 7 «Рукопожатие палача»
- 8 «Плащ из вишнёвого бархата»
- 9 «Королевские гончие»
- 10 «Некоролевское счастье»
- 11 «Сыновья волчицы»
- 12 «Верёвочная лестница»
- 13 «Счастливчик Ла Моль»
- 14 «Пятница тринадцатое»
- 15 «Честь дома Валуа»
- 16 «Венсенский замок»
- 17 «Испанские сапоги»
- 18 «Пепел»
В ролях
- Евгения Добровольская — Королева Марго (озвучила Наталья Казначеева)
- Михаил Ефремов — Карл IX (озвучил Владимир Ерёмин)
- Екатерина Васильева — Екатерина Медичи
- Дмитрий Певцов — Генрих Наваррский
- Дмитрий Харатьян — де Ла Моль (озвучил Алексей Иващенко)
- Сергей Жигунов — Аннибал де Коконнас
- Сергей Юрский — Рене
- Виктор Аболдуев — Франциск Алансонский (озвучил Евгений Дворжецкий)
- Борис Клюев — Генрих, герцог де Гиз
- Михаил Боярский — Морвель
- Вера Сотникова — Анриетта Неверская (озвучила Анна Каменкова)
- Николай Караченцов — Де Муи
- Армен Джигарханян — Кабош, палач
- Евгения Глушенко — Мадлон, кормилица Карла IX
- Владимир Ильин — Ла Юрьер
- Ольга Дроздова — Шарлотта де Сов
- Всеволод Ларионов — Колиньи
- Ольга Кабо — Мари Туше
- Борис Щербаков — Бэм
- Вера Новикова — Жийона
- Алексей Булдаков — судья
- Игорь Ясулович — прокурор Лягель
- Алексей Шейнин — комендант де Нансэ
- Борис Романов — Амбруаз Паре
- Мария Виноградова — жена палача
- Клавдия Козлёнкова — хозяйка дома (нет в титрах)
- Олег Кожемякин — барон
- Татьяна Аугшкап — Клодетта
- Евгений Дворжецкий — Генрих Анжуйский (озвучил Владимир Вихров)
- Дарья Михайлова — Женевьева
- Александр Домогаров — граф де Бюсси
- Екатерина Жемчужная — цыганка
- Владимир Ерёмин — мосье де Пиньи, поклонник Женевьевы (озвучил Александр Рахленко)
- Владислав Баландин — эпизод (нет в титрах)
Озвучивание
- Наталья Казначеева — Королева Марго
- Владимир Ерёмин — Карл IX
- Алексей Иващенко — де Ла Моль
- Анна Каменкова — Анриетта Неверская
- Евгений Дворжецкий — Франциск Алансонский
- Владимир Вихров — Генрих Анжуйский
- Александр Рахленко — Мосье де Пиньи, поклонник Женевьевы
Съёмочная группа
- Режиссёр: Александр Муратов
- Продюсер:
- Сценарист: Марина Мареева
- Оператор: Олег Мартынов, Павел Небера[1]
- Композитор: Евгений Дога
- Художник: Виктор Юшин
- Художник по костюмам: Наталья Полях
- Монтаж: Элеонора Праксина, Валерий Тодоровский, Наталья Кучеренко
Список эпизодов
Интересные факты
- Во время первой трансляции по телевидению фильм состоял из 18 серий, но в дальнейшем он был сокращён до 10 серий. Режиссёр монтажа этой новой, существенно сокращённой версии — Валерий Тодоровский. Именно сокращённая версия получила распространение на DVD, что вызвало недовольство многих зрителей. Сокращены были почти все эпизоды с участием Николая Караченцова.
- В фильме придворные не соблюдают этикет. Так, в то время, как с ним разговаривал король Карл IX, Генрих Наваррский, заметив Шарлотту де Сов, позволяет себе отвернуться от короля и бросить разговор на полуслове; королева Марго кричит на королеву-мать Екатерину Медичи, Карл IX сам двигает себе кресло. Всё это немыслимо как при французском дворе XVI века, так и в романе Дюма. Впрочем, в обеих французских экранизациях (1954 и 1994 г.) чинный придворный этикет также не соблюдается (тем более, что разработан он был только в царствование Людовика XIV, а до этого времени порядки при французском дворе были более свободными).
- В одной из серий де Муи под руководством мэтра Рене составляет гороскоп. При этом он упоминает планеты Уран и Нептун, несмотря на то, что Уран был открыт астрономами более чем через 200 лет после событий, происходящих в фильме, а Нептун не был открыт даже на момент написания книги Александром Дюма.
- В одной из серий Генрих называет Ля Моля Ромео, очевидно намекая на «Ромео и Джульетту»; это — явный анахронизм, поскольку действие происходит в 1572-74 годах, а «Ромео и Джульетту» принято датировать 1594-95 годами.
- Вследствие конфликтов внутри съёмочной группы ряд персонажей были переозвучены другими актёрами.
- Практически в одно время с данным фильмом снимался и вышел на экраны телесериал «Графиня де Монсоро». Режиссёром его стал Владимир Попков. Персонажей, присутствующих в обоих фильмах, играли одни и те же актёры. Например, Екатерину Медичи в обоих фильмах сыграла Екатерина Васильева, Генриха Наваррского — Дмитрий Певцов, герцога де Гиза — Борис Клюев и т. д. Принц Франсуа в этом ряду выделяется по той причине, что его сыграли разные актёры — в фильме «Королева Марго» Виктор Аболдуев, а в фильме «Графиня де Монсоро» — Кирилл Козаков.
Отличия от книги
<imagemap>: неверное или отсутствующее изображение |
В этом разделе не хватает ссылок на источники информации. Информация должна быть проверяема, иначе она может быть поставлена под сомнение и удалена.
Вы можете отредактировать эту статью, добавив ссылки на авторитетные источники. Эта отметка установлена 14 сентября 2012 года. |
По сравнению с французскими экранизациями (1954 и 1994 г.), фильм снят довольно близко к роману. Наиболее значительные отличия касаются в основном трёх персонажей: Рене, де Муи и Морвеля. Присутствуют и другие мелкие разночтения с книгой.
- Так, если в книге лишь упоминается, что у де Муи есть любовница, у которой его застали в Варфоломеевскую ночь, то в фильме она настоящее действующее лицо.
- У Дюма Рене никогда не пересекается с де Муи, и тем более не укрывает его, тогда как в фильме Рене прячет де Муи от разъяренных католиков, направляет его действия, учит премудростям астрологии, так что в конце концов тот становится его учеником и помощником. Последнее вообще очень сомнительно, так как сложно предположить, что храбрый и знатный дворянин стал бы заниматься астрологией и гаданием простым горожанкам; это явно противоречит духу книги и кодекса чести дворянства той эпохи, а астрология и гадание вообще противоречит религиозным убеждениям христианина, здесь — протестанта, коим являлся де Муи.
- Согласно книге, Морвель в Лувре был действительно очень тяжело ранен де Муи и долгое время не мог говорить, а не симулировал, как показано в фильме. Также у Дюма, в отличие от сериала, Екатерина Медичи не собирается устранять своего подручного как ненужного свидетеля, а напротив, проявляет королевскую заботу о его лечении.
- Если по фильму Екатерине Медичи о намеченной встрече де Муи и Генриха Наваррского в гостинице «Путеводная звезда» доносит Морвель, то по книге Екатерина Медичи узнаёт об этом, заманив в ловушку и собственноручно убив пажа Генриха по имени Ортон (персонаж, который отсутствует в фильме) и найдя на его теле записку.
- Версию о том, что восковая фигурка, найденная у Ла Моля, была предназначена для насылания порчи на короля, придумала сама Екатерина Медичи; в то время как по фильму эту идею королеве подсказывает Морвель.
- В конце романа происходит финальная схватка Морвеля и де Муи, в которой оба погибают. В фильме же Морвеля убивает безымянный солдат, а де Муи, как сказано выше, становится учеником астролога Рене.
- Если по фильму во время Варфоломеевской ночи Карл IX хочет убить Генриха Наваррского, но у него не поднимается рука застрелить родственника, то по книге в решающий момент в покои короля вбегает Маргарита и именно она спасает мужа.
- У Дюма в романе Рене никогда не гадает Маргарите и не даёт ей никаких советов.
- В отличие от фильма, где отношения Генриха и Марго с течением времени становятся более романтичными, на всём протяжении книги их отношения остаются строго деловыми.
- Де Бюсси, главный герой следующей книги и фильма трилогии Дюма о дворе последних Валуа, появляется в последних кадрах сериала как новый поклонник Марго. Действительно, в «Графине де Монсоро» упоминается, что он стал «наследником Ла Моля» на место в сердце Маргариты, но в самой книге «Королева Марго» де Бюсси никогда не появляется.
- Засаду на Ла Моля в Лувре устраивает вся высшая знать королевства: король Карл IX, герцог Анжуйский, герцог Алансонский, герцог де Гиз — и в коридоре, а никак не в покоях Марго. В то время как по фильму Ла Моля пытается убить один лишь герцог Алансонский с несколькими дворянами из своей свиты, при этом силой ворвавшись к Марго.
- Герцог де Гиз изображён в сериале как мужчина средних лет, тогда как в действительности на момент событий ему был 21 год, то есть он был ровесником молодых Карла IX, Генриха Наваррского и королевы Марго. Также и Карл IX в исполнении Михаила Ефремова выглядит несколько старше своего героя (Карлу на момент действия романа было 22-24 года), сдержаннее и мудрее. В романе Карл изображён личностью, не вполне адекватной психически (пример — его многочасовое битьё молотом по наковальне для «выпускания пара»), в фильме же этого не чувствуется.
- В книге Ла Моль принял католичество после того, как выжил после ранения во время Варфоломеевской ночи. В фильме же факт смены им конфессии не упоминается, а окружающие то и дело называют его «гугенотом».
- Сюжетная линия Коконнаса и герцогини Неверской в фильме показана более подробно и выдержана гораздо в более комичной манере, чем в книге. Клодетта, служанка герцогини Неверской — персонаж, придуманный для фильма и отсутствующий в книге.
- Марго хочет покончить жизнь самоубийством; но по книге она хочет заколоться прямо в часовне, поняв, что ей не спасти Ла Моля, но тот останавливает её, тогда как в фильме Марго собирается отравиться дымом от сожжения отравленной мышьяком книги, но её останавливает Генрих Наваррский.
- В романе Марго и герцогиня Неверская присутствуют на казни Ла Моля и Коконнаса, тогда как в фильме Екатерина Медичи не выпускает дочь из Лувра. Герцогиня Неверская тоже остаётся дома, запертая своим мужем.
- По книге Маргарита и герцогиня Неверская после казни едут к палачу и берут у него головы возлюбленных, чтобы забальзамировать их и впоследствии хранить у себя, а тела хоронят, а в сериале у Маргариты остаётся лишь пепел от тела Ла Моля, который она развеивает в самом конце фильма.
- По книге Генрих Наваррский идёт к умирающему королю Карлу IX, и тот лично вручает ему грамоту на регентство, а затем умирает; и уже из покоев короля по потайному ходу Рене уводит Генриха от засады, организованной Екатериной Медичи. В фильме Рене перехватывает Генриха ещё до покоев Карла, таким образом, их встреча по фильму не происходит.
- В романе описывается, как в Париж из Польши прибывает Генрих Анжуйский, чтобы заполучить королевскую корону, в фильме же только упоминается о том, что «Генрих уже приближается к Парижу».
См. также
Напишите отзыв о статье "Королева Марго (телесериал)"
Примечания
- ↑ [www.imdb.com/title/tt0115235/fullcredits#Cinematography full cast and crew «Королева Марго»] (англ.) на сайте на сайте Internet Movie Database
Ссылки
- [2011.russiancinema.ru/index.php?e_dept_id=2&e_movie_id=2928 «Королева Марго»] на сайте «Энциклопедия отечественного кино»
- «Королева Марго» (англ.) на сайте Internet Movie Database
| ||||||
Отрывок, характеризующий Королева Марго (телесериал)
Эту деятельность исторических лиц историки называют реакцией.Описывая деятельность этих исторических лиц, бывших, по их мнению, причиною того, что они называют реакцией, историки строго осуждают их. Все известные люди того времени, от Александра и Наполеона до m me Stael, Фотия, Шеллинга, Фихте, Шатобриана и проч., проходят перед их строгим судом и оправдываются или осуждаются, смотря по тому, содействовали ли они прогрессу или реакции.
В России, по их описанию, в этот период времени тоже происходила реакция, и главным виновником этой реакции был Александр I – тот самый Александр I, который, по их же описаниям, был главным виновником либеральных начинаний своего царствования и спасения России.
В настоящей русской литературе, от гимназиста до ученого историка, нет человека, который не бросил бы своего камушка в Александра I за неправильные поступки его в этот период царствования.
«Он должен был поступить так то и так то. В таком случае он поступил хорошо, в таком дурно. Он прекрасно вел себя в начале царствования и во время 12 го года; но он поступил дурно, дав конституцию Польше, сделав Священный Союз, дав власть Аракчееву, поощряя Голицына и мистицизм, потом поощряя Шишкова и Фотия. Он сделал дурно, занимаясь фронтовой частью армии; он поступил дурно, раскассировав Семеновский полк, и т. д.».
Надо бы исписать десять листов для того, чтобы перечислить все те упреки, которые делают ему историки на основании того знания блага человечества, которым они обладают.
Что значат эти упреки?
Те самые поступки, за которые историки одобряют Александра I, – как то: либеральные начинания царствования, борьба с Наполеоном, твердость, выказанная им в 12 м году, и поход 13 го года, не вытекают ли из одних и тех же источников – условий крови, воспитания, жизни, сделавших личность Александра тем, чем она была, – из которых вытекают и те поступки, за которые историки порицают его, как то: Священный Союз, восстановление Польши, реакция 20 х годов?
В чем же состоит сущность этих упреков?
В том, что такое историческое лицо, как Александр I, лицо, стоявшее на высшей возможной ступени человеческой власти, как бы в фокусе ослепляющего света всех сосредоточивающихся на нем исторических лучей; лицо, подлежавшее тем сильнейшим в мире влияниям интриг, обманов, лести, самообольщения, которые неразлучны с властью; лицо, чувствовавшее на себе, всякую минуту своей жизни, ответственность за все совершавшееся в Европе, и лицо не выдуманное, а живое, как и каждый человек, с своими личными привычками, страстями, стремлениями к добру, красоте, истине, – что это лицо, пятьдесят лет тому назад, не то что не было добродетельно (за это историки не упрекают), а не имело тех воззрений на благо человечества, которые имеет теперь профессор, смолоду занимающийся наукой, то есть читанном книжек, лекций и списыванием этих книжек и лекций в одну тетрадку.
Но если даже предположить, что Александр I пятьдесят лет тому назад ошибался в своем воззрении на то, что есть благо народов, невольно должно предположить, что и историк, судящий Александра, точно так же по прошествии некоторого времени окажется несправедливым, в своем воззрении на то, что есть благо человечества. Предположение это тем более естественно и необходимо, что, следя за развитием истории, мы видим, что с каждым годом, с каждым новым писателем изменяется воззрение на то, что есть благо человечества; так что то, что казалось благом, через десять лет представляется злом; и наоборот. Мало того, одновременно мы находим в истории совершенно противоположные взгляды на то, что было зло и что было благо: одни данную Польше конституцию и Священный Союз ставят в заслугу, другие в укор Александру.
Про деятельность Александра и Наполеона нельзя сказать, чтобы она была полезна или вредна, ибо мы не можем сказать, для чего она полезна и для чего вредна. Если деятельность эта кому нибудь не нравится, то она не нравится ему только вследствие несовпадения ее с ограниченным пониманием его о том, что есть благо. Представляется ли мне благом сохранение в 12 м году дома моего отца в Москве, или слава русских войск, или процветание Петербургского и других университетов, или свобода Польши, или могущество России, или равновесие Европы, или известного рода европейское просвещение – прогресс, я должен признать, что деятельность всякого исторического лица имела, кроме этих целей, ещь другие, более общие и недоступные мне цели.
Но положим, что так называемая наука имеет возможность примирить все противоречия и имеет для исторических лиц и событий неизменное мерило хорошего и дурного.
Положим, что Александр мог сделать все иначе. Положим, что он мог, по предписанию тех, которые обвиняют его, тех, которые профессируют знание конечной цели движения человечества, распорядиться по той программе народности, свободы, равенства и прогресса (другой, кажется, нет), которую бы ему дали теперешние обвинители. Положим, что эта программа была бы возможна и составлена и что Александр действовал бы по ней. Что же сталось бы тогда с деятельностью всех тех людей, которые противодействовали тогдашнему направлению правительства, – с деятельностью, которая, по мнению историков, хороша и полезна? Деятельности бы этой не было; жизни бы не было; ничего бы не было.
Если допустить, что жизнь человеческая может управляться разумом, – то уничтожится возможность жизни.
Если допустить, как то делают историки, что великие люди ведут человечество к достижению известных целей, состоящих или в величии России или Франции, или в равновесии Европы, или в разнесении идей революции, или в общем прогрессе, или в чем бы то ни было, то невозможно объяснить явлений истории без понятий о случае и о гении.
Если цель европейских войн начала нынешнего столетия состояла в величии России, то эта цель могла быть достигнута без всех предшествовавших войн и без нашествия. Если цель – величие Франции, то эта цель могла быть достигнута и без революции, и без империи. Если цель – распространение идей, то книгопечатание исполнило бы это гораздо лучше, чем солдаты. Если цель – прогресс цивилизации, то весьма легко предположить, что, кроме истребления людей и их богатств, есть другие более целесообразные пути для распространения цивилизации.
Почему же это случилось так, а не иначе?
Потому что это так случилось. «Случай сделал положение; гений воспользовался им», – говорит история.
Но что такое случай? Что такое гений?
Слова случай и гений не обозначают ничего действительно существующего и потому не могут быть определены. Слова эти только обозначают известную степень понимания явлений. Я не знаю, почему происходит такое то явление; думаю, что не могу знать; потому не хочу знать и говорю: случай. Я вижу силу, производящую несоразмерное с общечеловеческими свойствами действие; не понимаю, почему это происходит, и говорю: гений.
Для стада баранов тот баран, который каждый вечер отгоняется овчаром в особый денник к корму и становится вдвое толще других, должен казаться гением. И то обстоятельство, что каждый вечер именно этот самый баран попадает не в общую овчарню, а в особый денник к овсу, и что этот, именно этот самый баран, облитый жиром, убивается на мясо, должно представляться поразительным соединением гениальности с целым рядом необычайных случайностей.
Но баранам стоит только перестать думать, что все, что делается с ними, происходит только для достижения их бараньих целей; стоит допустить, что происходящие с ними события могут иметь и непонятные для них цели, – и они тотчас же увидят единство, последовательность в том, что происходит с откармливаемым бараном. Ежели они и не будут знать, для какой цели он откармливался, то, по крайней мере, они будут знать, что все случившееся с бараном случилось не нечаянно, и им уже не будет нужды в понятии ни о случае, ни о гении.
Только отрешившись от знаний близкой, понятной цели и признав, что конечная цель нам недоступна, мы увидим последовательность и целесообразность в жизни исторических лиц; нам откроется причина того несоразмерного с общечеловеческими свойствами действия, которое они производят, и не нужны будут нам слова случай и гений.
Стоит только признать, что цель волнений европейских народов нам неизвестна, а известны только факты, состоящие в убийствах, сначала во Франции, потом в Италии, в Африке, в Пруссии, в Австрии, в Испании, в России, и что движения с запада на восток и с востока на запад составляют сущность и цель этих событий, и нам не только не нужно будет видеть исключительность и гениальность в характерах Наполеона и Александра, но нельзя будет представить себе эти лица иначе, как такими же людьми, как и все остальные; и не только не нужно будет объяснять случайностию тех мелких событий, которые сделали этих людей тем, чем они были, но будет ясно, что все эти мелкие события были необходимы.
Отрешившись от знания конечной цели, мы ясно поймем, что точно так же, как ни к одному растению нельзя придумать других, более соответственных ему, цвета и семени, чем те, которые оно производит, точно так же невозможно придумать других двух людей, со всем их прошедшим, которое соответствовало бы до такой степени, до таких мельчайших подробностей тому назначению, которое им предлежало исполнить.
Основной, существенный смысл европейских событий начала нынешнего столетия есть воинственное движение масс европейских народов с запада на восток и потом с востока на запад. Первым зачинщиком этого движения было движение с запада на восток. Для того чтобы народы запада могли совершить то воинственное движение до Москвы, которое они совершили, необходимо было: 1) чтобы они сложились в воинственную группу такой величины, которая была бы в состоянии вынести столкновение с воинственной группой востока; 2) чтобы они отрешились от всех установившихся преданий и привычек и 3) чтобы, совершая свое воинственное движение, они имели во главе своей человека, который, и для себя и для них, мог бы оправдывать имеющие совершиться обманы, грабежи и убийства, которые сопутствовали этому движению.
И начиная с французской революции разрушается старая, недостаточно великая группа; уничтожаются старые привычки и предания; вырабатываются, шаг за шагом, группа новых размеров, новые привычки и предания, и приготовляется тот человек, который должен стоять во главе будущего движения и нести на себе всю ответственность имеющего совершиться.
Человек без убеждений, без привычек, без преданий, без имени, даже не француз, самыми, кажется, странными случайностями продвигается между всеми волнующими Францию партиями и, не приставая ни к одной из них, выносится на заметное место.
Невежество сотоварищей, слабость и ничтожество противников, искренность лжи и блестящая и самоуверенная ограниченность этого человека выдвигают его во главу армии. Блестящий состав солдат итальянской армии, нежелание драться противников, ребяческая дерзость и самоуверенность приобретают ему военную славу. Бесчисленное количество так называемых случайностей сопутствует ему везде. Немилость, в которую он впадает у правителей Франции, служит ему в пользу. Попытки его изменить предназначенный ему путь не удаются: его не принимают на службу в Россию, и не удается ему определение в Турцию. Во время войн в Италии он несколько раз находится на краю гибели и всякий раз спасается неожиданным образом. Русские войска, те самые, которые могут разрушить его славу, по разным дипломатическим соображениям, не вступают в Европу до тех пор, пока он там.
По возвращении из Италии он находит правительство в Париже в том процессе разложения, в котором люди, попадающие в это правительство, неизбежно стираются и уничтожаются. И сам собой для него является выход из этого опасного положения, состоящий в бессмысленной, беспричинной экспедиции в Африку. Опять те же так называемые случайности сопутствуют ему. Неприступная Мальта сдается без выстрела; самые неосторожные распоряжения увенчиваются успехом. Неприятельский флот, который не пропустит после ни одной лодки, пропускает целую армию. В Африке над безоружными почти жителями совершается целый ряд злодеяний. И люди, совершающие злодеяния эти, и в особенности их руководитель, уверяют себя, что это прекрасно, что это слава, что это похоже на Кесаря и Александра Македонского и что это хорошо.
Тот идеал славы и величия, состоящий в том, чтобы не только ничего не считать для себя дурным, но гордиться всяким своим преступлением, приписывая ему непонятное сверхъестественное значение, – этот идеал, долженствующий руководить этим человеком и связанными с ним людьми, на просторе вырабатывается в Африке. Все, что он ни делает, удается ему. Чума не пристает к нему. Жестокость убийства пленных не ставится ему в вину. Ребячески неосторожный, беспричинный и неблагородный отъезд его из Африки, от товарищей в беде, ставится ему в заслугу, и опять неприятельский флот два раза упускает его. В то время как он, уже совершенно одурманенный совершенными им счастливыми преступлениями, готовый для своей роли, без всякой цели приезжает в Париж, то разложение республиканского правительства, которое могло погубить его год тому назад, теперь дошло до крайней степени, и присутствие его, свежего от партий человека, теперь только может возвысить его.
Он не имеет никакого плана; он всего боится; но партии ухватываются за него и требуют его участия.
Он один, с своим выработанным в Италии и Египте идеалом славы и величия, с своим безумием самообожания, с своею дерзостью преступлений, с своею искренностью лжи, – он один может оправдать то, что имеет совершиться.
Он нужен для того места, которое ожидает его, и потому, почти независимо от его воли и несмотря на его нерешительность, на отсутствие плана, на все ошибки, которые он делает, он втягивается в заговор, имеющий целью овладение властью, и заговор увенчивается успехом.
Его вталкивают в заседание правителей. Испуганный, он хочет бежать, считая себя погибшим; притворяется, что падает в обморок; говорит бессмысленные вещи, которые должны бы погубить его. Но правители Франции, прежде сметливые и гордые, теперь, чувствуя, что роль их сыграна, смущены еще более, чем он, говорят не те слова, которые им нужно бы было говорить, для того чтоб удержать власть и погубить его.
Случайность, миллионы случайностей дают ему власть, и все люди, как бы сговорившись, содействуют утверждению этой власти. Случайности делают характеры тогдашних правителей Франции, подчиняющимися ему; случайности делают характер Павла I, признающего его власть; случайность делает против него заговор, не только не вредящий ему, но утверждающий его власть. Случайность посылает ему в руки Энгиенского и нечаянно заставляет его убить, тем самым, сильнее всех других средств, убеждая толпу, что он имеет право, так как он имеет силу. Случайность делает то, что он напрягает все силы на экспедицию в Англию, которая, очевидно, погубила бы его, и никогда не исполняет этого намерения, а нечаянно нападает на Мака с австрийцами, которые сдаются без сражения. Случайность и гениальность дают ему победу под Аустерлицем, и случайно все люди, не только французы, но и вся Европа, за исключением Англии, которая и не примет участия в имеющих совершиться событиях, все люди, несмотря на прежний ужас и отвращение к его преступлениям, теперь признают за ним его власть, название, которое он себе дал, и его идеал величия и славы, который кажется всем чем то прекрасным и разумным.
