Королевские мушкетёры

Королевские мушкетёры (фр. Mousquetaires du Roi), также гвардейские мушкетёры (фр. Mousquetaires de la Garde), полное название мушкетёры военного дома короля Франции (фр. Mousquetaires de la maison militaire du roi de France) — элитная воинская часть, личная охрана французских королей в 1622—1775 годах. Были созданы как вид конной пехоты, но со временем превратились в классических кавалеристов — конных стрелков.

Предыстория

В 1600 году Генрих IV создал для своей личной охраны элитную роту «карабинеров», в которую вошли дворяне, вооружённые лёгкими карабинами. В 1622 году Людовик XIII приказал заменить карабины длинноствольными мушкетами, после чего их стали именовать «мушкетёрами королевского военного дома», или просто «королевскими мушкетёрами».

Королевские мушкетёры при Людовике XIII

Рота при своем формировании насчитывала 100 рядовых мушкетёров, 1 капитана, 2 лейтенантов и 4 корнета. До 1629 года рота подчинялась капитан-лейтенанту легкой кавалерии, затем обрела самостоятельность. Первым её командиром был капитан де Монтале. С 3 октября 1634 года капитаном роты считался сам король, а её фактический командир носил звание капитан-лейтенанта; эту должность занял граф де Тревиль (Жан-Арман де Пейре, сеньор, с 1643 года граф де Труавиль, иначе де Тревиль). Де Тревиль был гасконцем, в результате чего значительная часть роты вскоре состояла из земляков командира.

Отличительным знаком мушкетёров был короткий лазоревый плащ с серебряными галунами и нашитыми на него спереди, сзади и на боковых лопастях белыми крестами; крест, изготовлявшийся из бархата, имел золотые королевские лилии на концах и алые трилистники на перекрестьях. Мушкетёрам полагался конь серой масти (точнее, белый либо серый в яблоках), отчего они и получили прозвание «серых мушкетёров». Снаряжение мушкетёра, кроме коня и мушкета с сошкой, составляли шпага, палаш (для конного боя), пара пистолетов, дага (кинжал для левой руки) и перевязь буйволовой кожи с крепившимися к ней патронами (натрусками), пороховницей, мешочком для пуль и фитилями; с появлением багинета, в набор вошёл и последний. При этом мушкет выдавался от казны, прочее же вооружение и снаряжение, коня и (также обязательного для военных нужд) слугу мушкетёр должен был приобретать сам. «Мушкетёры военного дома короля» причислялись к «гвардии вне Лувра», то есть к внешней охране короля; они должны были сопровождать короля в его выходах и прогулках, передвигаясь верхом по двое впереди прочей охраны; также они сопровождали короля в кампаниях, в которых он принимал участие.

Роспуск и возобновление королевских мушкетёров

После смерти Людовика XIII, кардинал Мазарини попытался договориться с де Тревилем о том, чтобы тот передал роту его племяннику Филиппу Мазарини Манчини, герцогу Неверскому; не сумев же этого добиться, он в 1646 году распустил королевских мушкетёров под предлогом экономии средств казны.

Рота была воссоздана в 1657 году во главе с герцогом Неверским; однако фактическим командиром роты (в звании лейтенанта, а с 1665 года — и капитан-лейтенанта вместо подавшего в отставку Филиппа Неверского) становится всецело преданный королю д’Артаньян (Шарль де Бац де Кастельмор, граф д’Артаньян). Рота при своем возобновлении имела следующий штат: 1 капитан-лейтенант, 1 сублейтенант, 1 ансэнь и 2 вахмистра; в 1658 году была добавлена должность корнета. Мушкетёров в момент их возобновления насчитывалось 120 человек.

Первая рота мушкетёров под командованием д’Артаньяна

При д’Артаньяне в организации части произошёл качественный скачок: численность королевских мушкетёров увеличилась вдвое (штат роты был определен в 250 человек, а в какой-то момент она составляла даже 330 человек); при этом рота была разделена на две, затем на четыре бригады (взвода) под командованием бригадиров, которым были приданы по четыре суббригадира. Была построена казарма на улице Бак в Сен-Жерменском предместье — так называемый «Отель Мушкетёров» (до того мушкетёры жили на съёмных квартирах). «Отель» представлял собой комплекс из двух трехэтажных корпусов, между которыми располагался обширный двор, где привязывали лошадей. Рота стала совершенно самостоятельным подразделением со своим казначеем, священником, аптекарем, хирургом, шорником, оружейником, музыкантами; наконец, она получила собственное знамя и штандарт с изображением бомбы, вылетающей из мортиры и падающей на город и девизом: «Quo ruit et lethum» — «Куда падает, там и смерть», в связи с чем были введены должности знаменщика и штандартоносца (1675). Получение и знамени (пехотного), и штандарта (кавалерийского) показательно в том отношении, что часть, до сих пор причислявшаяся к пехоте, была этим признана разом и пехотной, и кавалерийской. Д’Артаньян, строго и заботливо командовавший ротой, превратил её в род военной школы: дворяне поступали в неё возрасте 16-17 лет, и через 3-4 года службы могли получить должность лейтенанта или даже капитана армии. Те, кто предпочитал оставаться в роте, составляли привилегированную группу «стариков», включавшую 52 самых старых по возрасту мушкетёра. Королевские мушкетёры прославились на всю Европу и стали предметом подражания других властителей; многие молодые дворяне из-за рубежа стремились пройти «стажировку» в этой знаменитой части.

Организация второй роты мушкетёров

На ту же эпоху приходится появление второй роты королевских мушкетёров, сформированной из бывших мушкетёров кардинала Мазарини, подаренных им королю в 1660 году в связи со свадьбой последнего. Они получили название «малых мушкетёров» в противоположность изначальным «большим мушкетёрам», или «чёрных мушкетёров» (по присвоенной им в 1663 году масти коней — до того же рота была пешей) в противоположность «серым мушкетёрам». В 1665 году рота была причислена к «королевскому военному дому» и переформирована по образцу первой роты; король объявил себя её капитаном, фактическое же командование было передано г-ну Кольберу-Молеврие — брату всемогущего генерального контролера финансов Жана-Батиста Кольбера.

Казарма роты была установлена на улице Шаратон в Сент-Антуанском предместье, рядом с главной квартирой короля. Высокое покровительство на какое-то время привело к тому, что вторая рота стала казаться дворянам более престижной, чем первая; это имело следствием вражду между мушкетёрами обеих рот и постоянное состязание в роскоши, получившее прозвание «войны кружев». Рота получила штандарт с изображением двенадцати оперенных дротиков острием книзу и девизом: «Alterius Jovis altera tela» («Такой же Юпитер, такие же стрелы»).

Мушкетёры во вторую половину царствования Людовика XIV

После осады Маастрихта в 1673 году (в которой в частности погиб д’Артаньян) мушкетёрам были присвоены золотые (для первой роты) или серебряные (для второй роты) галуны; в 1677 году присвоен красный мундир соответственно с золотыми или серебряными галунами. Ботфорты полагались чёрной кожи, шляпа — чёрная с белыми перьями. Голубые плащи-казакины были заменены в 1688 году на голубые же супервесты (безрукавная одежда). К концу царствования Людовика XIV каждая рота имела по штату 250 рядовых, капитан-лейтенанта, 2-х сублейтенантов, 2-х ансэней, 2-х корнетов, 2-х aide majors (буквально «старший помощник», низший офицер), 8 вахмистров, 4-х бригадиров, 16 суббригадиров, 1 знаменщика, 1 штандартоносца, 1 comissaire a la conduire, 1 священника, 1 фурьера, 9 хирургов, 1 аптекаря, 1 кузнеца, 1 седельщика и 3-х казначеев. Обязанности майора в роте как правило выполнял её командир, хотя теоретически их могли выполнять и другие офицеры.

В эту эпоху мушкетёры являлись уже ближними телохранителями короля, несшими службу в королевских покоях; в боевом же использовании, они окончательно превратились из ездящей пехоты в кавалерию. К концу царствования они получили на вооружение ружья, хотя мушкеты по традиции некоторое время ещё использовались на смотрах.

Королевские мушкетёры при Людовике XV

1 марта 1718 года был издан королевский ордонанс, по которому капитан-лейтенанты рот мушкетёров (и вообще гвардейских рот) приравнивались к полковникам армии, и другие гвардейские чины соответственно приравнивались к более высоким чинам армии. В 1746 году королевские мушкетёры в последний раз участвовали в сражении (в битве при Фонтенуа). В конце царствования Людовика XV (1774) королевские мушкетёры насчитывали 454 человека; сразу же после его смерти они были ликвидированы из соображений финансовой экономии, в ходе начавшейся военной реформы (15 декабря 1775 г.).

Попытки восстановления и окончательный роспуск королевских мушкетёров

Впоследствии делались две кратковременные попытки восстановить эту часть: в 1789 году (распущена после падения монархии, в ноябре 1792) и в начале Реставрации, 6 июля 1814 года. Однако мушкетёры, вновь набранные из эмигрантов и вообще наиболее воинственных легитимистов (прежде всего бывших солдат Конде и вандейских повстанцев) были окружены в армии, состоявшей из наполеоновских ветеранов, такой всеобщей ненавистью, что это встревожило и Людовика XVIII. С 1 января 1816 года королевские мушкетёры были ликвидированы окончательно.

• Mousquetaires-de-la-maison-du-roi-.jpg

  Мушкетёры конца XVII века

• Mousquetaires+Prise+de+Valenciennes.+17+mars+1677.jpg

  Мушкетёры при штурме Валансьенна. 17 марта 1677. Фрагмент картины.

• Mousquetaires au prise de Gand en 1678.jpg

  Мушкетёры при взятии Гента, 1678 г. Фрагмент картины.

• Musketeer 1730-50.jpg

  Королевский мушкетёр, 1724 г.

• Mousquetaires de la Garde Musician Marbot.jpg

  Гобоист 2-й роты и барабанщик 1-й роты королевских мушкетёров, 1724

• Mousquetaires de la Garde Marbot.jpg

  Знаменосец серых мушкетеров и черный мушкетёр 1745 г.

• Les Uniformes De L'Armee Francaise 1690-1894 v.1 26.jpg

  Мушкетёр 2-й роты, 1776 г.

• Mousquetaires-noire-1815.jpg

  Чёрные мушкетёры в повседневной форме, гравюра Ф.Д.Н. Дьедонне, 1815

• Les Uniformes De L'Armee Francaise 1690-1894 v.1 32 (detail).jpg

  Каска и супервест королевских мушкетёр 1-й роты, 1814-1816 гг.

Марши мушкетёров

• [www.youtube.com/watch?v=caJUHXtWZQA Марш мушкетёров Ж.-Б.Люлли]
• [www.youtube.com/watch?v=3qGu0JNBuY4 Марш чёрных мушкетёров]

Ссылки

• [history.scps.ru/musket/01.htm Роты мушкетёров «Мэзон дю Руа»]
• [adjudant.ru/lib/pt00.htm Жан-Кристиан Птифис. Истинный д’Артаньян]
• [www.e-reading.org.ua/bookreader.php/140531/Povsednevnaya_zhizn%27_korolevskih_mushketerov.html Екатерина Глаголева. Повседневная жизнь королевских мушкетёров]
• [sovsekretno.ru/articles/id/1540 Сергей Макеев. Господин «Чёрт Побери»]

Отрывок, характеризующий Королевские мушкетёры

– Как твое здоровье теперь? – говорила княжна Марья, сама удивляясь тому, что она говорила.
– Это, мой друг, у доктора спрашивать надо, – сказал он, и, видимо сделав еще усилие, чтобы быть ласковым, он сказал одним ртом (видно было, что он вовсе не думал того, что говорил): – Merci, chere amie, d'etre venue. [Спасибо, милый друг, что приехала.]
Княжна Марья пожала его руку. Он чуть заметно поморщился от пожатия ее руки. Он молчал, и она не знала, что говорить. Она поняла то, что случилось с ним за два дня. В словах, в тоне его, в особенности во взгляде этом – холодном, почти враждебном взгляде – чувствовалась страшная для живого человека отчужденность от всего мирского. Он, видимо, с трудом понимал теперь все живое; но вместе с тем чувствовалось, что он не понимал живого не потому, чтобы он был лишен силы понимания, но потому, что он понимал что то другое, такое, чего не понимали и не могли понять живые и что поглощало его всего.
– Да, вот как странно судьба свела нас! – сказал он, прерывая молчание и указывая на Наташу. – Она все ходит за мной.
Княжна Марья слушала и не понимала того, что он говорил. Он, чуткий, нежный князь Андрей, как мог он говорить это при той, которую он любил и которая его любила! Ежели бы он думал жить, то не таким холодно оскорбительным тоном он сказал бы это. Ежели бы он не знал, что умрет, то как же ему не жалко было ее, как он мог при ней говорить это! Одно объяснение только могло быть этому, это то, что ему было все равно, и все равно оттого, что что то другое, важнейшее, было открыто ему.
Разговор был холодный, несвязный и прерывался беспрестанно.
– Мари проехала через Рязань, – сказала Наташа. Князь Андрей не заметил, что она называла его сестру Мари. А Наташа, при нем назвав ее так, в первый раз сама это заметила.
– Ну что же? – сказал он.
– Ей рассказывали, что Москва вся сгорела, совершенно, что будто бы…
Наташа остановилась: нельзя было говорить. Он, очевидно, делал усилия, чтобы слушать, и все таки не мог.
– Да, сгорела, говорят, – сказал он. – Это очень жалко, – и он стал смотреть вперед, пальцами рассеянно расправляя усы.
– А ты встретилась с графом Николаем, Мари? – сказал вдруг князь Андрей, видимо желая сделать им приятное. – Он писал сюда, что ты ему очень полюбилась, – продолжал он просто, спокойно, видимо не в силах понимать всего того сложного значения, которое имели его слова для живых людей. – Ежели бы ты его полюбила тоже, то было бы очень хорошо… чтобы вы женились, – прибавил он несколько скорее, как бы обрадованный словами, которые он долго искал и нашел наконец. Княжна Марья слышала его слова, но они не имели для нее никакого другого значения, кроме того, что они доказывали то, как страшно далек он был теперь от всего живого.
– Что обо мне говорить! – сказала она спокойно и взглянула на Наташу. Наташа, чувствуя на себе ее взгляд, не смотрела на нее. Опять все молчали.
– Andre, ты хоч… – вдруг сказала княжна Марья содрогнувшимся голосом, – ты хочешь видеть Николушку? Он все время вспоминал о тебе.
Князь Андрей чуть заметно улыбнулся в первый раз, но княжна Марья, так знавшая его лицо, с ужасом поняла, что это была улыбка не радости, не нежности к сыну, но тихой, кроткой насмешки над тем, что княжна Марья употребляла, по ее мнению, последнее средство для приведения его в чувства.
– Да, я очень рад Николушке. Он здоров?

Когда привели к князю Андрею Николушку, испуганно смотревшего на отца, но не плакавшего, потому что никто не плакал, князь Андрей поцеловал его и, очевидно, не знал, что говорить с ним.
Когда Николушку уводили, княжна Марья подошла еще раз к брату, поцеловала его и, не в силах удерживаться более, заплакала.
Он пристально посмотрел на нее.
– Ты об Николушке? – сказал он.
Княжна Марья, плача, утвердительно нагнула голову.
– Мари, ты знаешь Еван… – но он вдруг замолчал.
– Что ты говоришь?
– Ничего. Не надо плакать здесь, – сказал он, тем же холодным взглядом глядя на нее.

Когда княжна Марья заплакала, он понял, что она плакала о том, что Николушка останется без отца. С большим усилием над собой он постарался вернуться назад в жизнь и перенесся на их точку зрения.
«Да, им это должно казаться жалко! – подумал он. – А как это просто!»
«Птицы небесные ни сеют, ни жнут, но отец ваш питает их», – сказал он сам себе и хотел то же сказать княжне. «Но нет, они поймут это по своему, они не поймут! Этого они не могут понимать, что все эти чувства, которыми они дорожат, все наши, все эти мысли, которые кажутся нам так важны, что они – не нужны. Мы не можем понимать друг друга». – И он замолчал.

Маленькому сыну князя Андрея было семь лет. Он едва умел читать, он ничего не знал. Он многое пережил после этого дня, приобретая знания, наблюдательность, опытность; но ежели бы он владел тогда всеми этими после приобретенными способностями, он не мог бы лучше, глубже понять все значение той сцены, которую он видел между отцом, княжной Марьей и Наташей, чем он ее понял теперь. Он все понял и, не плача, вышел из комнаты, молча подошел к Наташе, вышедшей за ним, застенчиво взглянул на нее задумчивыми прекрасными глазами; приподнятая румяная верхняя губа его дрогнула, он прислонился к ней головой и заплакал.
С этого дня он избегал Десаля, избегал ласкавшую его графиню и либо сидел один, либо робко подходил к княжне Марье и к Наташе, которую он, казалось, полюбил еще больше своей тетки, и тихо и застенчиво ласкался к ним.
Княжна Марья, выйдя от князя Андрея, поняла вполне все то, что сказало ей лицо Наташи. Она не говорила больше с Наташей о надежде на спасение его жизни. Она чередовалась с нею у его дивана и не плакала больше, но беспрестанно молилась, обращаясь душою к тому вечному, непостижимому, которого присутствие так ощутительно было теперь над умиравшим человеком.


Князь Андрей не только знал, что он умрет, но он чувствовал, что он умирает, что он уже умер наполовину. Он испытывал сознание отчужденности от всего земного и радостной и странной легкости бытия. Он, не торопясь и не тревожась, ожидал того, что предстояло ему. То грозное, вечное, неведомое и далекое, присутствие которого он не переставал ощущать в продолжение всей своей жизни, теперь для него было близкое и – по той странной легкости бытия, которую он испытывал, – почти понятное и ощущаемое.
Прежде он боялся конца. Он два раза испытал это страшное мучительное чувство страха смерти, конца, и теперь уже не понимал его.
Первый раз он испытал это чувство тогда, когда граната волчком вертелась перед ним и он смотрел на жнивье, на кусты, на небо и знал, что перед ним была смерть. Когда он очнулся после раны и в душе его, мгновенно, как бы освобожденный от удерживавшего его гнета жизни, распустился этот цветок любви, вечной, свободной, не зависящей от этой жизни, он уже не боялся смерти и не думал о ней.
Чем больше он, в те часы страдальческого уединения и полубреда, которые он провел после своей раны, вдумывался в новое, открытое ему начало вечной любви, тем более он, сам не чувствуя того, отрекался от земной жизни. Всё, всех любить, всегда жертвовать собой для любви, значило никого не любить, значило не жить этою земною жизнию. И чем больше он проникался этим началом любви, тем больше он отрекался от жизни и тем совершеннее уничтожал ту страшную преграду, которая без любви стоит между жизнью и смертью. Когда он, это первое время, вспоминал о том, что ему надо было умереть, он говорил себе: ну что ж, тем лучше.
Но после той ночи в Мытищах, когда в полубреду перед ним явилась та, которую он желал, и когда он, прижав к своим губам ее руку, заплакал тихими, радостными слезами, любовь к одной женщине незаметно закралась в его сердце и опять привязала его к жизни. И радостные и тревожные мысли стали приходить ему. Вспоминая ту минуту на перевязочном пункте, когда он увидал Курагина, он теперь не мог возвратиться к тому чувству: его мучил вопрос о том, жив ли он? И он не смел спросить этого.

Болезнь его шла своим физическим порядком, но то, что Наташа называла: это сделалось с ним, случилось с ним два дня перед приездом княжны Марьи. Это была та последняя нравственная борьба между жизнью и смертью, в которой смерть одержала победу. Это было неожиданное сознание того, что он еще дорожил жизнью, представлявшейся ему в любви к Наташе, и последний, покоренный припадок ужаса перед неведомым.
Это было вечером. Он был, как обыкновенно после обеда, в легком лихорадочном состоянии, и мысли его были чрезвычайно ясны. Соня сидела у стола. Он задремал. Вдруг ощущение счастья охватило его.
«А, это она вошла!» – подумал он.
Действительно, на месте Сони сидела только что неслышными шагами вошедшая Наташа.
С тех пор как она стала ходить за ним, он всегда испытывал это физическое ощущение ее близости. Она сидела на кресле, боком к нему, заслоняя собой от него свет свечи, и вязала чулок. (Она выучилась вязать чулки с тех пор, как раз князь Андрей сказал ей, что никто так не умеет ходить за больными, как старые няни, которые вяжут чулки, и что в вязании чулка есть что то успокоительное.) Тонкие пальцы ее быстро перебирали изредка сталкивающиеся спицы, и задумчивый профиль ее опущенного лица был ясно виден ему. Она сделала движенье – клубок скатился с ее колен. Она вздрогнула, оглянулась на него и, заслоняя свечу рукой, осторожным, гибким и точным движением изогнулась, подняла клубок и села в прежнее положение.
Он смотрел на нее, не шевелясь, и видел, что ей нужно было после своего движения вздохнуть во всю грудь, но она не решалась этого сделать и осторожно переводила дыханье.
В Троицкой лавре они говорили о прошедшем, и он сказал ей, что, ежели бы он был жив, он бы благодарил вечно бога за свою рану, которая свела его опять с нею; но с тех пор они никогда не говорили о будущем.
«Могло или не могло это быть? – думал он теперь, глядя на нее и прислушиваясь к легкому стальному звуку спиц. – Неужели только затем так странно свела меня с нею судьба, чтобы мне умереть?.. Неужели мне открылась истина жизни только для того, чтобы я жил во лжи? Я люблю ее больше всего в мире. Но что же делать мне, ежели я люблю ее?» – сказал он, и он вдруг невольно застонал, по привычке, которую он приобрел во время своих страданий.
Услыхав этот звук, Наташа положила чулок, перегнулась ближе к нему и вдруг, заметив его светящиеся глаза, подошла к нему легким шагом и нагнулась.
– Вы не спите?
– Нет, я давно смотрю на вас; я почувствовал, когда вы вошли. Никто, как вы, но дает мне той мягкой тишины… того света. Мне так и хочется плакать от радости.