Королевство Венгрия

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Королевство Венгрия
венг. Magyar Királyság
C 1867 года государство в составе Австро-Венгрии

1001 — 1918



Флаг
Королевства Венгрия
в составе Австро-Венгрии
с 21 декабря 1867
по 12 ноября 1918
Герб
Королевства Венгрия
в составе Австро-Венгрии
Население 6 млн ч.(1200); 32 млн ч. (1914)
К:Появились в 1001 годуК:Исчезли в 1918 году

Короле́вство Ве́нгрия (венг. Magyar Királyság) — государство в Центральной Европе, существовавшее с 1001 по 191819201944 годах существовало Королевство Венгрия под руководством регента Миклоша Хорти)

Возникло на западе современной Венгрии и расширило свои владения на всю территорию Венгрии, Трансильвании, Словакии, Воеводины, Закарпатья, Хорватии (за исключением Далмации и Истрии) и некоторых других земель.





Обзор истории

Около 900—1000 гг. венгерские племена заселяют среднедунайскую равнину, а также Прикарпатье (Трансильвания), где оседают близкие венграм секеи и чангоши. В отличие от мигрировавших по равнине за три-четыре века до этого славянских племён, венгерское вторжение было относительно поздним и носило довольно воинственный характер, осуществляясь в условиях острой конкуренции за ресурсы со славянами (с севера и юга), с немцами (на западе) и румынами/валахами на востоке. Отмечается, что процесс, который вывел на историческую арену мадьяр, а затем вслед за ними хазар, печенегов и куманов (половцев), идентичен тому, который пятью веками раньше воодушевлял гуннов, так же, как и другие степные народы, всё — социологическая мотивация, военная тактика, экономические характеристики, вплоть до пункта назначения — паннонского бассейна — демонстрирует поразительное сходство. Так что притязания средневековой венгерской историографии на наследие Аттилы не случайны[1].

Первым королём Венгрии был Иштван I Святой из династии Арпадов, формально признанный королём в 1001 году, после того как папа Сильвестр II наделил его титулом «апостольское величество». В 1102 году венгерский король Кальман І заключил договор с хорватской знатью, по которому он в результате личной унии стал королём обоих государств. Непосредственным управлением хорватских земель занимались хорватские баны. В XII—XIII веках венгерское королевство окончательно подчиняет ряд словацких, хорватских, румынских и украинских земель.

После угасания династии Арпадов венгерскую корону унаследовала Анжуйская династия, которой наследовали польско-литовские Ягеллоны и другие нединастические правители. Янош Хуньяди, бывший правителем и полководцем одновременно, отразил в 1456 году, при осаде Белграда, вторгшихся османов, чем обеспечил независимость Венгрии на 70 лет вперёд. После его смерти королём был избран его сын Матьяш Хуньяди, один из самых блистательных европейских правителей эпохи Возрождения.

После Битвы при Мохаче в 1526 году и гибели в битве короля Лайоша II последовал распад Венгрии на Королевскую Венгрию, отошедшую Фердинанду Габсбургу по праву наследования (его жена Анна Ягеллонка была сестрой павшего в бою Лайоша), Османскую Венгрию — территорию фактически завоёванную Османами, и Восточно-Венгерское королевство, королём которого сейм избрал Яноша Запольяи. Хорватия, несколько веков находившаяся в унии с Венгрией, начала переговоры с новым венгерским королём, Фердинандом Габсбургом по поводу его вступления на хорватский трон. В следующем году хорватский сабор избрал его королём Хорватии (англ.).

В 15411699 древнее Венгерское королевство переживает военно-экономический упадок, и большая часть придунайской Венгрии переходит под власть турок-османов. Австрия сохранила контроль над некоторыми периферийными регионами. Османская империя разворачивает активную (и довольно успешную) кампанию по исламизации региона, пока не наталкивается на сопротивление Габсбургской империи. К началу XVIII века турки были окончательно изгнаны, а Венгрия вошла в состав Австрийской империи.

Расцвет Венгерского королевства

В 1000 году племенной князь Вайк принял католичество, имя Иштван (Стефан) и титул короля. Иштван I (1000 — 1038) окончательно превратил мадьярский союз племен в средневековое европейское королевство, разделил страну на комитаты, во главе которых стояли королевские чиновники — ишпаны. Он ревностно насаждал католичество, подавил мятеж в Трансильвании, ввел свод законов, отменил рабовладение, выиграл войну с Польшей за Словакию. Его племянник Петер Орсеоло (1038 — 1041, 1044 — 1046), сын венецианского дожа, наводнил страну немцами и итальянцами, чем вызвал недовольство у большинства венгров. Против него восстал и захватил трон знатный вельможа Шамуэль Аба (1041 — 1044), который опирался на язычников и беднейших крестьян, жестоко расправляясь с представителями знати. Однако ему не удалось выиграть войну с могущественным германским королём Генрихом III Чёрным (в 1042 — 1044 г.) Потерпев поражение, Шамуэль Аба был свергнут и казнен.

Петер Орсеоло в благодарность за помощь признал себя вассалом Германии (1045 г.) Это вызвало негодование венгров, которые призвали в страну трех сыновей Вазула (Василия), двоюродного брата Иштвана I, ослепленного по его приказу — Эндре (Андраша), Белу и Левенте, живших при дворе Ярослава Мудрого в Киеве. Королём Венгрии стал Эндре I (1046 — 1060), женатый на дочери Ярослава — Анастасии. Эндре не вернулся к язычеству, но вскоре развязал войну с Германией. Он успешно действовал против немцев вместе с братом Белой, которому отдал треть королевства. Однако затем началась война между сторонниками Эндре и Белы, последний одержал победу в союзе с Германией и Чехией. Королём стал Бела I (1060 — 1063); сын Эндре — Шаламон бежал вместе с матерью в Германию и через три года сел на престол с помощью германских войск (1063). Сыновья Белы — Геза, Ламперт и Ласло — вынуждены были подчиниться.

Новым королём стал Шаламон (1063 — 1074). В 1067 г. он успешно воевал с Венецией, поддерживая против неё хорватского бана Дмитара Звонимира, женатого на дочери Белы — Илоне. В 1068 г. Шаламон разбил вторгнувшихся печенегов в сражении у Керлеша, а в 1071 г. в ходе войны с Византией его войска взяли Белград. Но вскоре возобновилась борьба между королём и его двоюродными братьями. В 1069 г. Шаламон одержал победу: Ламперт бежал в Польшу, Ласло на Русь. В 1074 г. Шаламон победил и Гезу в сражении при Карцаге, но Ласло привел с собой поляков и чехов и в битве при Модьороде нанес королю решающее поражение. Шаламон потерял трон и бежал к печенегам, до конца жизни кочевал вместе со степняками и безуспешно пытался вернуть себе власть.

Геза I (1074 — 1077) был ревностным христианином, восстановил отношения с Византией; император Михаил VII в 1075 г. прислал ему новую искусно изготовленную корону, взамен утерянной Шаламоном во время бегства. Гезе наследовал брат — Ласло I (1077 — 1095), прозванный Святым за чрезмерное благочестие: папа римский даже собирался поставить его во главе Первого крестового похода, помешала этому только смерть короля. Правление Ласло было успешным, он заставил изгнанного Шаламона примириться с потерей трона, несколько раз отразил вторжения половцев и печенегов, поддерживал папство в борьбе с императором Генрихом IV. После смерти в 1089 г. Дмитара Звонимира Ласло I, родной брат его вдовы Илоны, выдвинул претензии на хорватский трон, захватил Славонию, в конце концов возвел в Хорватии своего племянника Альмоша, сына Гезы I. Другой сын Гезы, Кальман, унаследовал престол после смерти Ласло.

Кальман Книжник (1095 — 1116), получивший своё прозвище за пристрастие к литературе (главным образом богословской), покровительствовал наукам и искусствам, издал два свода законов, официально запретил ведовские процессы («De strigis vero quae non sunt, nulla amplius quaestio fiat» — «О ведьмах, каковых на самом деле не существует, не должно быть никаких судебных расследований»). При проходе крестоносцев через его владения Кальман перебил целый отряд, который начал грабить венгерские земли, заставив прочих крестоносцев соблюдать дисциплину, и тем оградил Венгрию от разорения. В 1099 г. Кальман вмешался в междоусобицу в Киевской Руси, поддержав великого князя Святополка II против галицких Ростиславичей, но его армия потерпела сокрушительное поражение в битве у Перемышля от галичан и половцев. Зато в 1102 г. Кальман окончательно присоединил к Венгерскому королевству Хорватию, а к 1105 г. отвоевал у венецианцев Далмацию. Больше всего неприятностей доставил Кальману его брат Альмош, который долгое время претендовал на трон, призывая на помощь то немцев, то чехов, то поляков; в конце концов Альмош был ослеплен по приказу короля вместе с сыном — Белой.

Правление Иштвана II (1116 — 1131), сына Кальмана, было заполнено неудачами: Иштван проиграл войну с Чехией (1116), с Венецией (1116 — 1125), безуспешно вторгался на Волынь (1121 — 1123), не принесла победы и война с Византией (1127 — 1129). Умирая, он передал трон ослепленному им же племяннику — Беле, сыну Альмоша. Бела II Слепец (1131 — 1141) делил власть со своей женой Илоной (Еленой Сербской) и её братом Белошем, которого назначил главнокомандующим. Несколько лет им пришлось воевать с очередным претендентом — Борисом Коломановичем, внуком Владимира II Мономаха. Борис несколько лет вторгался в Венгрию при помощи соседних государей, но так и не добился успеха. При Беле II была восстановлена власть венгров над частью Далмации (1136) и присоединена Босния (1137). В 1139 г. венгры вмешались в войну между великим князем киевским Ярополком II в войне с главным соперником — Всеволодом Ольговичем, и помогали ему при осаде Чернигова.

Сын Белы IIГеза II (1141 — 1162) тоже должен был вести войну с Борисом Коломановичем. Женой Гезы II была дочь киевского князя Мстислава I Великого — Евфросинья (королева Фружина); её брата Изяслава II, волынского князя, Геза II поддерживал в его многолетней борьбе за Киев с Юрием Долгоруким. В 1151 г. эта борьба завершилась победой Изяслава; в 1152 г. Изяслав и Геза разбили на р.Сан и галицкого князя Владимирко, союзника Долгорукого. Затем главной проблемой для венгерского короля стал конфликт с Византией, куда перебрался Борис Коломанович в 1150-х гг. Геза II, в свою очередь, поддержал против византийского императора Мануила I его двоюродного брата Андроника Комнина. В конце концов Борис погиб в войне с венграми, и в 1155 г. был заключен мир между Венгрией и Византией. Затем Геза II вступил в союз с Германией, и в 1158 г. венгерский отряд принял участие в осаде Милана войсками Фридриха I Барбароссы.

К концу правления Гезы новую угрозу ему и его наследнику Иштвану III создали младшие братья короля — Ласло и Иштван (последний даже вступил в брак с Марией Комнин, племянницей византийского императора). После смерти Гезы они захватили власть — сначала Ласло II (1162 — 1163), а после его смерти — Иштван IV (1163). Оба признавали себя вассалами Византии. Но в июне 1163 г. Иштван III все-таки занял престол при поддержке армии германского императора Фридриха I Барбароссы, а византийское вторжение в Венгрию было отражено в том же году.

Однако по завещанию Гезы II Хорватия и Далмация должны были перейти под управление Белы, младшего сына Гезы. Когда император Мануил понял, что не сможет восстановить на троне Иштвана IV, он потребовал от его племянника Иштвана III (1162 — 1172) в обмен на признание его королём уступить пограничную область Серемшег и отдать Белу в заложники в Константинополь. Как только Бела оказался в Византии, Мануил начал войну с Иштваном III под лозунгом защиты прав Белы и добился того, что в 1167 г. Хорватия и Далмация фактически оказались под контролем Византии. Бела, воспитанный при константинопольском дворе, стал истинным византийцем по языку, привычкам и обычаям, даже принял имя Алексей и, вероятно, перешел в православие. Когда в 1172 г. умер Иштван III (возможно, не своей смертью), его младший брат без труда утвердился на троне под именем Белы III (1172 — 1196).

Новый король был недоволен отсталостью Венгрии по сравнению с культурной Византией, поэтому всемерно поощрял развитие в стране образования, посылал венгров учиться в Италию, Францию, Англию; при нем королевство процветало, казна была полна, королевская власть очень сильно укрепилась. После смерти Мануила в 1180 г. Бела III вернул под венгерскую власть земли Хорватии, а во время череды переворотов в Византии отнял у неё города Браничев и Белград. Затем он выдал свою дочь Маргит (Маргариту) за нового императора Исаака II и примирился с империей (1185 г.) В 1188 г. венгры завоевали Галицкое княжество, воспользовавшись борьбой за власть между наследниками Ярослава Осмомысла, но бесчинства венгров привели к восстанию галичан и бегству из Галича сына короля — Эндре (Андраша), которого Бела III пытался сделать галицким князем. Однако в целом его могущество было велико, Венгрия стала одним из сильнейших феодальных королевств Европы.

После смерти Белы III снова началась война за престол между его двумя сыновьями: против короля Имре (1196 — 1204) выступил его младший брат Эндре (Андраш). Большинству венгров больше нравился веселый и легкомысленный Эндре, чем слушавшийся священников Имре. В 1197 г. Эндре одержал победу над войсками короля и вынудил брата уступить ему Хорватию и Далмацию. Но в 1199 г. Имре нанес ему поражение и заставил бежать в Австрию под защиту Бабенбергов. По миру 1200 г. братья договорились признать наследниками друг друга. В 1201 г. Имре подчинил Сербию, в 1202 — 1203 гг. воевал с Болгарией, в конце концов провозгласил себя королём и Сербии, и Болгарии, но в войне с болгарским царем Калояном потерпел поражение. В 1204 г. война за трон возобновилась. Имре прекратил войну смелым поступком: в одиночку явился в лагерь брата и потребовал от него капитуляции. Пораженный Эндре не осмелился сопротивляться и позволил королю увести себя в тюрьму. Затем братья снова примирились, но вскоре Имре неожиданно умер. Эндре стал опекуном его малолетнего сына Ласло III (1204 — 1205) и быстро захватил всю власть. Вдова Имре, Констанция Арагонская, бежала в Вену, но здесь Ласло III внезапно скончался от болезни.

Королём стал Эндре II по прозванию Крестоносец (1205 — 1235). Он щедро раздавал королевские земли своим сторонникам и проводил авантюрную внешнюю политику; центральная власть при нем быстро ослабла. Много лет Эндре II посылал войска за Карпаты, в Галицко-Волынское княжество, которое раздирала жестокая борьба между претендентами после гибели могущественного князя Романа Мстиславича (1205 г.) Эндре даже провозгласил себя "королём Галиции и Лодомерии" (под "Лодомерией" понималось Волынское княжество со столицей во Владимире-Волынском). Однако все походы в итоге оказались безуспешными. Пока Эндре тратил силы в борьбе за Галич, Венгрией управляла его жена, королева Гертруда Меранская. Она раздавала земли своим фаворитам, которые безнаказанно совершали разного рода преступления; в конце концов недовольные вельможи устроили заговор и зверски убили королеву (1213 г.), причем Эндре наказал только главу заговорщиков, простив остальных, что возмутило его сына и наследника Белу. Эндре предпочел отправиться в Палестину, став во главе Пятого крестового похода (1217 — 1221 гг.) Действия венгров в Палестине были в целом неудачны, после нескольких рейдов по мусульманской территории Эндре вернулся в Венгрию, уступив Асеням спорные города Браничев и Белград за свободный проход венгерской армии через Болгарию.

В отсутствие короля Венгрия окончательно впала в состояние анархии, феодалы практически вышли из подчинения, казна была расхищена. Младший сын Эндре II, Кальман (Коломан) в 1219 г. был изгнан из Галича Мстиславом Удатным. Наконец, в 1222 г. Эндре был вынужден подписать "Золотую буллу" — аналог "Великой хартии вольностей", изданной в Англии семью годами раньше. "Золотая булла" гарантировала права главным образом высших сословий и духовенства и официально позволила феодалам выступать против короля в случае ущемления их прав.

Эндре II пытался опереться на рыцарей Тевтонского ордена, которым предоставил место для поселения в Барцашаге (в Трансильвании), однако уже через несколько лет изгнал их из королевства, и в 1226 г. они переселились в Прибалтику. Тем временем сын и наследник Эндре II, Бела, назначенный управлять Хорватией и Далмацией, начал отнимать там земли у своевольных магнатов. Эндре сместил Белу и назначил на его место Кальмана, а Беле отдал под управление Трансильванию. Третьего сына, Эндре-младшего, король несколько лет упорно пытался возвести в Галиче, пока наконец Даниил Галицкий не выгнал венгерские войска. Эндре-младший умер во время этой войны, а королю в 1235 г. наследовал его старший сын — Бела IV (1235 — 1270).

Монгольское вторжение и его последствия

Поход Бату-хана на запад, начавшийся в 1236 г., был во многом продиктован желанием монголов окончательно уничтожить половецкую орду, остатки которой укрылись на территории Венгрии после разгрома половцев в южнорусских степях. Весной 1241 г., опустошив Галицко-Волынское княжество, монгольская армия несколькими отрядами перевалила через Карпаты. Бату-хан прорвался в Венгрию на севере, через "Русские ворота", Бури и Кадан — через Молдавию в Трансильванию, а Бучек — через Валахию с юга. Главные силы под командованием Субэдея двигались по пути Кадана (одновременно значительная часть монгольского войска вторглась в Польшу и прошла через неё без особого сопротивления). Бела IV собирал войска под Пештом, в то время как передовые части венгров были разбиты 12 марта 1241 г. 14 марта несколько венгерских баронов, недовольных союзом короля с половецкой ордой, убили главного хана — Котяна, и других знатных половцев. После этого половцы оставили Белу и двинулись в Болгарию. Младший брат Бату-хана — Шибан вышел 15 марта к лагерю венгерского короля. Бела IV сначала придерживался оборонительной тактики, но когда венграм стало известно, что монгольские силы вдвое уступают им по численности, а немалую часть армии Бату-хана составляют русские новобранцы, он решил дать монголам сражение. Несколько дней монголы отступали, проделав примерно половину обратного пути до Карпат, затем 11 апреля 1241 г. Бату внезапно атаковал армию Белы и нанес ему полное поражение в битве на р.Шайо. Бела IV бежал в Австрию, к герцогу Фридриху II Воинственному, которому за помощь отдал свою казну и три западных комитата (с гг. Мошон и Шопрон). Монголы овладели всей территорией Венгрии к востоку от Дуная, уже назначали своих наместников и делали набеги на запад, доходя до окрестностей Вены. Но чешский король Вацлав I Одноглазый и австрийский герцог Фридрих Воинственный успешно отбивали все набеги монголов; хотя Кадан со своим отрядом прошел через Хорватию и Далмацию до Адриатического моря, закрепиться в Венгрии монголы не успели. В декабре 1241 г. скончался монгольский каган Угэдей; по монгольским обычаям, на период до избрания нового кагана следовало прервать все военные действия и собраться на курултай в Монголии. Ожидалось избрание на престол Гуюк-хана, личного недоброжелателя Бату-хана. В этих условиях монголы решили в Венгрии не оставаться и в 1242 г. начали отступление через Сербию и Болгарию в южнорусские степи.

После ухода монгольской армии Венгрия лежала в развалинах; путник мог ехать по стране 15 дней, не встретив по дороге ни одного человека; голод был так велик, что продавали человеческое мясо. Свирепствовали эпидемии, повсюду рыскали стаи волков, они даже осаждали деревни. Однако Бела IV приложил все усилия, чтобы восстановить хозяйство, расселял на опустевших местах немцев (на севере) и влахов (на юго-востоке), пускал в страну евреев, а половцам (куманам) предоставил не только земли для кочевий (между Дунаем и Тисой), но и сделал их орду частью венгерской армии. Венгрия быстро ожила и снова сделалась сильным и могущественным королевством.

Второй расцвет

Уже через четыре года после ухода монголов Венгрия под управлением Белы IV возродилась почти в прежнем состоянии. В 1242 г. Бела отнял у австрийского герцога Фридриха Воинственного три западных комитата с городом Эстергом, в 1243-44 г. неудачно воевал с венецианцами, которым уступил Задар. В 1243 г. он выдал свою дочь Анну за наследника черниговского и галицкого престолов — бывшего новгородского князя Ростислава Михайловича, и в 1245-1250 гг. опять принимал участие в династической борьбе за Галич, продолжавшейся и после монгольского нашествия. На этот раз Бела пытался возвести в Галицком княжестве уже не венгерского принца, а своего ставленника Ростислава. Однако неоднократные поражения заставили короля прекратить войну и заключить с Даниилом Галицким окончательный мир. Для своего зятя Ростислава Михайловича Бела IV создал особое наместничество — новый банат Мачва в северной Сербии (с центром в Белграде). Бан Ростислав долго правил в этой области, выдал свою дочь Елизавету (Эржебет) за юного болгарского царя Михаила I Асеня, после чего начал вмешиваться и в болгарские дела — как с помощью Белы IV, так и самостоятельно.

После смерти Фридриха Воинственного пресеклась династия Бабенбергов в Австрии. Бела IV попытался овладеть Австрией; началась борьба за наследство Бабенбергов, в которой принимали участие короли Чехии и Венгрии, галицко-волынский князь Даниил Романович и римская курия. В 1254 г. Бела IV добился утверждения своей власти над Штирией, но в последующие годы борьба возобновилась. Венгры (с союзными куманами) потерпели поражение 12 июля 1260 года в битве при Кресенбрунне. В итоге Бела не удержал Штирию, которая в конце концов, вслед за Австрией, была присоединена к владением чешского короля Пржемысла Отакара II (1261 г.).

Последние годы правления Белы IV были омрачены борьбой со старшим сыном — Иштваном, который вынудил отца сначала передать ему Трансильванию, а затем разделить с ним королевство по Дунаю. Умирая, Бела даже передал управление королевством не законному наследнику Иштвану, а своей дочери Анне Венгерской, супруге бана Ростислава; однако её зятю Пржемыслу Отакару II не удалось защитить права Анны на регентство. Новый король Иштван V (1270 — 1272) заключил в 1270 г. союз с королём Польши Болеславом V Стыдливым, а 21 мая 1271 г. Иштван нанес полное поражение чешской армии и заставил Пржемысла заключить мир. Но в 1272 г. сам Иштван V умер молодым, и в стране началась долгая смута.

При малолетнем сыне Иштвана VЛасло IV (1272 — 1290) стала править вдова Иштвана, куманка Эржебет, дочь хана Котяна. Её сторонникам удалось сорвать попытку захватить трон, которую предпринял молодой принц Бела, сын бана Ростислава. Затем в стране развернулась борьба феодальных клик, одну из них возглавлял клан Чаков, другую — кланы Кёсеги и Гуткелед. Началась многолетняя разорительная междоусобица. В 1277 г. Эржебет, стремясь избавиться от опеки магнатов, провозгласила 15-летнего Ласло совершеннолетним, и его поддержали все, кто желал прекращения феодальной анархии. Ласло IV заключил союз с австрийским герцогом Рудольфом I Габсбургом и вместе они нанесли сокрушительное поражение чешской армии в битве у Сухих Крут (1278 г.), могущественный Пржемысл II погиб, авторитет Ласло IV поднялся еще выше. Но венгерские магнаты боялись усиления короля и особенно его опоры на куманов; папский легат Филипп, прибывший в Венгрию, обвинил короля в язычестве, потребовал крещения куман. Это вызвало конфликт между королём и его сородичами по матери: Ласло IV фактически отказался исполнять требование папы, в ответ легат отлучил от церкви короля и наложил интердикт на всю Венгрию. Королю пришлось выступить против куманов, к 1282 г. он победил их и заставил подчиниться, но лишь убедился, что война с ними подорвала королевскую власть. Тогда молодой король бросил свой двор и ушел в куманскую орду, стал жить в шатре, одеваться по-кумански; у венгров Ласло IV получил прозвище Кун, т.е. Куман, Половец. Он теперь легко нарушал христианские обычаи, распутничал с легкомысленными половчанками, законную жену заточил в монастырь. В 1285 г. из Золотой Орды вторглась татарская армия под предводительством полководцев Ногая и Тулабуги; они дошли до Пешта и разорили восточную Венгрию. В 1287 г. папа Николай IV даже поставил вопрос об организации крестового похода против Ласло, свержении венгерского короля и возведении его племянника Карла Мартелла Анжуйского — сына сестры Ласло, Марии, и короля Неаполя — Карла II Хромого. В 1290 г. Ласло IV был зарублен в своем шатре тремя куманами — вероятно, наемными убийцами; детей у него не было, и главная линия Арпадов пресеклась. На престол был возведен Эндре III (1290 — 1301), внук Иштвана V, сын венецианки Томазины Морозини.

Однако и Эндре III не мог править спокойно: утверждали, что его отец Иштван Постум был незаконнорожденный и его фактическим отцом являлся палатин Денеш (Дионисий). По этой причине претензии на престол помимо Карла-Мартелла выдвинули Альбрехт, сын Рудольфа I Габсбурга, и даже самозванец Эндре Славонский, якобы младший брат Ласло IV. Все правление Эндре III провел в борьбе с мятежниками, сумел победить Альбрехта и женился на его дочери Агнессе, но подавить своеволие магнатов так и не смог. После его внезапной смерти в 1301 г. началась борьба за наследство Арпадов. На престол выдвинули притязания сын чешского короля Вацлава II — будущий король Чехии Вацлав III (Ласло Чех, король Венгрии в 1301 — 1305), обручившийся с дочерью Эндре III; нижнебаварский герцог Оттон Виттельсбах (Отто, король Венгрии в 1305 — 1307), внук Белы IV, а также сын умершего в 1295 г. Карла Мартелла — Карл-Роберт (Карой I), который короновался в Эстергоме еще в 1301 г., но не сумел захватить трон. Большинство венгерских магнатов поддержали чешского претендента, однако на стороне Кароя выступили ставший королём Германии Альбрехт Габсбург, папа Бонифаций VIII и могущественный хорватский магнат Павел Шубич. В 1305 г. Ласло Чех отказался от престола в пользу Отто, который был коронован под именем Белы V. Карой с успехом вел против него военные действия; влиятельный трансильванский воевода Ласло Кан в 1307 г. захватил Отто в плен и заставил покинуть страну. 19-летний Карой I оказался единственным претендентом и в 1308 г. наконец стал королём, основав Анжуйскую династию. Однако крупнейшие магнаты — Ласло Кан и Матэ Чак — не подчинялись молодому королю; по всей Венгрии феодалы правили как независимые государи. Карой I (1308 — 1342) много лет потратил на то, чтобы восстановить королевскую власть. Наконец смерть Матэ Чака (1321 г.) и свержение Младена Шубича (1322 г.) позволила королю объединить Венгрию; в 1323 г. он перенес свою резиденцию из Темешвара в Вишеград.

Карой I сумел возродить экономику, опираясь на доходы от золотых рудников, умело провел финансовую и таможенную реформы. Однако его внешняя политика, направленная в первую очередь на подчинение Боснии, Сербии и Валахии, была неудачной: в 1330 г. он потерпел сокрушительное поражение от валашского господаря Басараба I, в 1336 г. — от сербского короля Стефана Душана, в результате чего потерял Белград.

Сын Кароя I и Эржебет (Елизаветы, дочери польского короля Владислава Локотка и сестры Казимира III Великого) — Лайош (Людовик) I, носил королевский титул в 1342 — 1382 гг. Его правление традиционно считается периодом максимального расцвета военно-политического могущества Венгрии. При Лайоше I многие государства Балканского полуострова признавали своим сюзереном венгерского короля. В 1347 г. Лайош предпринял большой поход в Италию, чтобы отомстить за смерть младшего брата — Эндре, убитого по приказу его жены Джованны I. Венгерская армия прошла через Верону, Романью, мимо Рима и в феврале 1348 г. вступила в Неаполь. Лайош назначил по городам Неаполитанского королевства своих наместников, но эпидемия чумы, охватившая в то время Европу, вынудила его увести армию. В 1349 г. венгры снова вторглись в Южную Италию под начальством Иштвана Лацкфи, воеводы трансильванского; королевство было охвачено жестокой войной между сторонниками Джованны и Лайоша. В 1350 г. сам Лайош высадился в Италии и подступал к Неаполю, но покровительство папы Климента VI помогло Джованне заключить выгодный мир, в итоге венгры вынуждены были покинуть Неаполитанское королевство.

Эпидемия чумы обошла Венгрию стороной, поскольку она все еще оставалась сравнительно редкозаселенной страной: в результате страны Западной Европы во 2-й половине XIV века пережили упадок, а Чехия, Венгрия, Польша и Литва — подъем. Походы в Италию поспособствовали развитию культуры среди венгров; Лайош поощрял образование, открывал школы, в 1367 г. — академию. Он покровительствовал крестьянам и горожанам, заменил барщину оброком, сделал своей столицей Буду вместо Вишеграда. Лайош тоже предпринимал походы в Галицкую Русь, однако в итоге уступил эту страну своему дяде по матери, польскому королю Казимиру III. В 1353 г. он отразил вторжение ордынских татар, вытеснил их из Молдавии. На Балканы Лайош предпринял больше дюжины походов, главным образом под лозунгом искоренения богумильской ереси. Против Венеции он заключил союз с Генуей, начал войну за далматинские города, действуя не только в Далмации, но и в Северной Италии. К началу 1358 г. почти все города Далмации признали власть Венгрии, в том же году Лайошу I добровольно подчинился бан Боснии, Твртко I. Дубровник перешел под протекторат Венгрии, с этого времени начался расцвет города, продолжавшийся до 1526 г.

Как сын Эржебет, сестры короля Польского Казимира III, не имевшего законного наследника, Лайош в 1370 г. получил и польскую корону. Польско-венгерская уния (1370 — 1382) принесла Лайошу больше проблем, чем славы; поляки были недовольны тем, что он почти не бывал в Польше, отдав её в управление матери, Эржебет (Эльжбете), а она окружила себя венгерскими придворными; в Польше царила анархия, с этого времени здесь началось засилье шляхты.

У Лайоша тоже не было сыновей, поэтому он оставил Венгрию и Польшу своим дочерям — Марии и Ядвиге. При Марии (1382 — 1387) правила её мать Эржебет, дочь боснийского бана Стефана II Котроманича. Мария была обручена с сыном германского императора Карла IV ЛюксембургаСигизмундом. Однако враждебная партия в 1385 г. сумела возвести на венгерский престол неаполитанского короля Карла III, под именем Кароя II (1385 — 1386). Карой II на короткий срок объединил два королевства, но уже в феврале 1386 г. был убит в результате заговора, который организовала Эржебет. Против вдовствующей королевы, в свою очередь, выступили хорваты, которые поддержали претензии на венгерский престол сына Кароя II — Владислава, ставшего королём Неаполя. В 1387 г. хорваты захватили в плен Эржебет и Марию, при этом Эржебет была убита, а Марию вызволил Сигизмунд Люксембург, который привел свои войска в Венгрию и стал королём (Жигмонд, 1387 — 1437).

В правление Жигмонда феодалы снова усилились, хорваты вообще отложились при поддержке Владислава Неаполитанского (не оставившего своих претензий) и Твртко I, короля Боснии. В 1395 г. Жигмонд нанес хорватам решительное поражение, после чего возглавил крестовый поход против турок, которые к этому времени начали делать набеги на земли южных вассалов Венгрии. Однако 25 сентября 1396 г. турки под предводительством Баязида I в Никопольском сражении наголову разгромили войско крестоносцев. После этого феодальная анархия в Венгрии усилилась, хорваты снова вышли из-под контроля, Владислав в 1403 г. в Загребе возложил на себя венгерскую корону. Война закончилась в 1409 г.: Жигмонд сохранил трон, а в 1410 г. добился короны императора "Священной Римской империи". В дальнейшем он много занимался германскими делами, а также борьбой против гуситов в Чехии. Однако венгры немало гордились императорским титулом Жигмонда и больше не пытались свергнуть его с трона. Зато с юга венграм начали грозить турки, которые уже покорили Македонию, Болгарию и Албанию и совершали разорительные набеги на Боснию, Валахию, Сербию, все чаще вторгались в южные провинции Венгрии.

Зять и наследник Жигмонда Альберт правил недолго (1438 — 1439) и умер, оставив сына Ласло V. Но воинственная партия призвала на престол молодого короля Польши Владислава III и в 1440 г. короновала его под именем Уласло I — надеясь, что он успешно возглавит борьбу против турок, которые в этом году уже осаждали Белград. Главными союзниками Уласло I стали два сильнейших магната — Миклош Уйлаки и Янош Хуньяди, сын выходца из Валахии; опираясь на них, Уласло I победил сторонников Ласло Габсбурга, затем возглавил новый крестовый поход против турок (1443 — 1444). Первоначально кампания была успешна, турки вынуждены были заключить мир, согласившись на признание независимости Албании и Сербии. Но сторонники войны были возмущены, они требовали освобождения Болгарии, мечтали дойти до Иерусалима. Они уговорили молодого короля нарушить мир и возобновить поход. В 1444 г. султан Мурад II нанес полное поражение крестоносцам в битве при Варне, Уласло пал в бою, турецкие набеги возобновились.

Сторонники Уласло пошли на компромисс с германским императором Фридрихом III Габсбургом, поддерживавшим претензии своего родственника Ласло V. Он был признан королём Венгрии (1444 — 1457), а Янош Хуньяди — регентом (1446 — 1452). Малолетний Ласло V до 1453 г. находился в Австрии, фактически в полном распоряжении Фридриха III, а Венгрия, ослабляемая набегами турок, продолжала оставаться в состоянии междуцарствия. Партию Ласло V поддерживал чешский полководец Ян Гишкра, подчинивший себе всю Словакию, союзник гуситской Чехии. В 1453 г. Ласло V стал наконец королём Венгрии, при нем стал править соперник Яноша Хуньяди — словенский граф Ульрик Циллеи. Хуньяди продолжал править на юге, отражая набеги турок, нередко своими силами. В 1456 г. он нанес турецкому султану Мехмеду II Завоевателю сокрушительное поражение в сражении под Белградом (считается, что эта битва на 80 лет отсрочила падение Венгерского королевства). Однако вскоре Янош Хуньяди умер от чумы. Его старший сын Ласло Хуньяди убил Ульрика Циллеи и в свою очередь был убит королём Ласло V. Вдова Хуньяди и его свояк, Михай Силадьи, подняли мятеж; Ласло V, опасаясь мести семьи Хуньяди, бежал в Прагу, захватив в качестве пленника младшего сына Яноша, 14-летнего Матьяша Хуньяди. Но в ноябре 1457 г. умер и сам король Ласло V (тоже от эпидемии), его линия пресеклась, трон Венгрии оказался вакантным. Громкая слава Яноша Хуньяди побудила мелкое дворянство и горожан в январе 1458 г. провозгласить королём Матьяша, при котором Венгерское королевство пережило последний период расцвета.

Матьяш I Хуньяди (1458 — 1490) получил прозвище Корвин (Ворон), т.к. эта птица была изображена на его гербе. Матьяш был неутомимым воином, хорошим правителем и образованным меценатом. Первые годы его правления прошли среди усобиц и борьбы враждующих группировок феодалов, главными соперниками были предводитель баронов Михай Силадьи и архиепископ Эстергома, просветитель и гуманист, хорват Янош Витез. Последний одержал победу и стал канцлером; его союзник, чешский король-гусит Йиржи Подебрад, выдал свою дочь Каталину замуж за Матьяша. Совместными усилиями Матьяша и Витеза было создано регулярное войско — "Черная армия". Матьяш Корвин успешно отражал набеги турок, которые к 1459 г. окончательно завоевали Сербию, а в 1463 г. — Боснию. В 1464 г. Матьяш отнял у турок ключевую боснийскую крепость — Яйце, но смерть папы Пия II в том же году положила конец надеждам на организацию общеевропейского крестового похода против Османов.

Это побудило Матьяша выдвинуть новую стратегию борьбы с турками — создания на Дунае сильной монархии, включающей соседние христианские страны. Поэтому Корвин перенес центр тяжести своей внешней политики на запад. Поскольку его жена Каталина скончалась в 1464 г., союз между Чехией и Венгрией ослабел. В 1466 г. Матьяш развязал против Йиржи Подебрада т.н. Богемскую войну (1466 — 1478). В ходе этой войны к Венгрии были присоединены Моравия и Силезия; преемник Подебрада — Владислав Ягеллон, сын польского короля Казимира IV — удержал лишь Чехию и Лужицы. В 1482 г. Матьяш начал войну против германского императора Фридриха III и в 1485 г. взял Вену, отняв у Габсбургов их наследственные владения. Под власть Корвина перешли Австрия, Штирия и Каринтия. Придворная «Chronica Hungarorum» Яноша Турочи объявила венгров потомками гуннов, а Корвина — «вторым Аттилой».

Венгрия при короле Матьяше I переживала еще невиданный культурный расцвет, огромная королевская библиотека стала крупнейшей в Европе. В 1476 г. Матьяш женился на дочери неаполитанского короля Ферранте IБеатрисе; она была популярна в народе, поощряла просветительскую деятельность короля. По просьбе Беатрисы Матьяш отправил в Италию генерала Балаша, который в 1481 г. отнял у турок город Отранто, захваченный накануне Мехмедом II. Однако брак с Беатрисой был омрачен отсутствием сыновей, в результате Матьяш решил отдать престол своему незаконному сыну Яношу Корвину. Но магнаты не пожелали его коронации и выдвинули кандидатуру Владислава Ягеллона, короля Чехии. В 1490 г. Янош Корвин был разгромлен в битве у горы Чонт и примирился с выбором магнатов, получив титул герцога Славонии.

Упадок независимой Венгрии

В 1490 г. венгерский престол занял чешский король Владислав II Ягеллон под именем Уласло II (1490 — 1516); в правление Уласло II и его сына Лайоша II Чехия и Венгрия были на 36 лет объединены личной унией. Воцарение Уласло сопровождалось потерей всех завоеваний Матьяша Хуньяди: сын императора Фридриха III, Максимилиан Габсбург, без особого труда отвоевал Австрию, а Силезия и Моравия в результате венгро-чешской унии воссоединились с Чехией.

Став королём Венгрии, Уласло II переехал в Буду и с тех пор мало занимался чешскими делами; но королевская власть при нем пришла в упадок не только в Чехии, но и в Венгрии. Новый король никогда не оспаривал решения королевского совета, получив среди венгров прозвище «Владислав Добже» (или "Владислав Бене"), поскольку почти на каждое предложение отвечал "Хорошо". По требованию дворянства Беатриса, вдова Матьяша, вышла замуж за Уласло II. Влиятельной фигурой стал канцлер Тамаш Бакоц, архиепископ Эстергома, чья блестящая карьера началась при Матьяше с рядового чиновника. В целом время правления Уласло II стало самым безмятежным периодом со времен Жигмонда. Но после смерти Матьяша Корвина турки приободрились, и набеги на Венгрию снова стали регулярными.

Уласло II настолько подчинялся воле дворянства во всех вопросах, что в его правление не возникло ни одного мятежа либо заговора. Феодалам удалось добиться отмены многих прогрессивных нововведений. В то время, как во всей Европе создавались централизованные монархии, венгерские дворяне именно в этот период настояли на отмене военного налога, что означало роспуск наемной (т.е. регулярной) армии; в интересах дворян был издан декрет, обязывающий города и местечки, не имеющие статуса королевских, выплачивать натуральную десятину местным феодалам. К концу XV века к венгерским дворянам перешло преобладание как в государственном совете, так и в королевском суде. Наконец, в правление Уласло II был принят ряд законов, санкционировавших закрепощение крестьян и резкое увеличение барщины.

В то же время рост цен на сельскохозяйственные продукты в Западной Европе стимулировали развитие венгерской экономики, однако всеми выгодами от роста экспорта пользовалось привилегированное сословие. Внутри этого сословия тоже усилилась борьба — между крупными магнатами и основной массой венгерского дворянства. В 1498 г. государственное собрание установило перечень 41 крупного землевладельца, которые имели право и обязанность содержать собственные войска. В 1503 — 1504 гг. обострилась борьба между дворянами и магнатами по вопросу о назначении палатина, а в 1504 г. — из-за наследства умершего Яноша Корвина. Победу одержали дворяне и их кандидат на наследство Янош Запольяи, хорват по происхождению, воевода Трансильвании, который вскоре стал лидером «дворянской партии».

В 1505 г. дворяне провели закон о запрете наследовать корону любому иностранцу — вопреки желанию Уласло II, Габсбурга по матери, передать трон австрийским Габсбургам в случае прекращения венгро-чешской линии Ягеллонов. В 1506 г. Уласло II заключил соответствующее соглашение с правителем Австрии Максимилианом I, вызвав возмущение венгерских дворян, которое сгладило только рождение в том же году наследника от третьей жены короля, Анны де Фуа.

В 1512 г. османский престол занял султан Селим I Явуз (Грозный), который возобновил агрессивную политику, турки начали набеги на южные области Венгрии. В 1513 г. папа Лев X поручил организацию нового крестового похода против турок епископу Тамашу Бакоци, бывшему крепостному крестьянину, возвысившемуся при Матьяше Корвине и ставшему крупным эстергомским землевладельцем. Тамаш Бакоц в короткий срок собрал 40-тыс. войско куруцев (крестоносцев), во главе которого встал мелкий дворянин Дьёрдь Дожа, происходивший из трансильванских секеев. Венгерские феодалы, встревоженные созданием огромной крестьянской армии, испугались их выхода из-под контроля и в мае 1514 г. вынудили короля отменить крестовый поход. Возмущенные куруцы открыли военные действия против феодалов, летом 1514 г. восстание охватило большую часть Венгрии. 15 июля руководители дворянской армии — Иштван Батори и Янош Запольяи нанесли решающее поражение восставшим, Дьёрдь Дожа был взят в плен и 20 июля казнен с невиданной ранее жестокостью. К осени восстание было подавлено, при этом феодалы истребили до 50 тыс. мятежников. В октябре — ноябре 1514 г. были приняты законы, еще больше ухудшившие положение венгерских крестьян: были утверждены разделение на сословия, прикрепление крестьян к земле на вечные времена, еженедельная барщина и т.д. Силы венгерской нации были окончательно подорваны.

Сын Уласло II — 10-летний Лайош II (1516 — 1526) первые годы правил под опекой своего дяди, польского короля Сигизмунда I Ягеллона. Еще в 1515 г. его женили на принцессе Марии Австрийской (дочери испанского короля Филиппа I Красивого), а его сестра Анна вышла замуж за наследника австрийского трона Фердинанда I. Однако, несмотря на поддержку своей умной и талантливой жены, Лайош II был не в силах обуздать феодальную анархию, в которую все глубже погружалась Венгрия. В 1521 г. султан Сулейман I Кануни захватил Белград. В 1522 г. Лайош II был объявлен совершеннолетним. Он пытался заручиться поддержкой европейских королей против Османов, обращался к папе римскому, дожу Венеции, к Польше, Англии и Австрии. Однако венгерских послов повсюду встречали холодно, в самой Венгрии Лайошу уже не подчинялось большинство дворян.

Австро-Венгрия

Австро-Венгрия появилась в 1867 г. в результате двустороннего соглашения между австрийскими немцами и венграми, реформировавшего Австрийскую Империю (которая, в свою очередь, была создана в 1805 году). Венгерское королевство получило широкую автономию в составе империи, в том числе значительные «полуколониальные» владения (Трансильвания, Хорватия, Словакия), образовавшие вместе так называемую венгерскую Транслейтанию, в которой венгры составляли лишь около 45 % населения. Венгерская элита добилась права на свой официальный язык — венгерский, развернула довольно агрессивную кампанию по мадьяризации — языковой ассимиляции меньшинств, составлявших большинство населения Транслейтании.

Австро-Венгрия прекратила существование после поражения в Первой мировой войне. Император Карл IV отстранился от управления страной 12 ноября 1918 года. Королевство Венгрия стала Венгерской Народной Республикой.

См. также

Напишите отзыв о статье "Королевство Венгрия"

Примечания

  1. Мюссе Л. Варварские нашествия на Западную Европу. — СПб.: Евразия, 2006. — С. 14 -15. — ISBN 5-8071-0211-8

Литература

  • Richard Frucht. Encyclopedia of Eastern Europe: From the Congress of Vienna to the Fall of Communism (2000)


Комитаты Венгерского королевства
Венгрия: Абауй-Торна | Арад | Арва | Баранья | Барш | Бач-Бодрог | Бекеш | Берег | Бихар | Боршод | Ваш | Веспрем | Гёмёр-Кишхонт | Дьёр | Зала | Земплен | Зойом | Комаром | Крашшо-Сёрень | Липто | Марамарош | Мошон | Нитра | Ноград | Пешт-Пилиш-Шольт-Кишкун | Пожонь | Сабольч | Сатмар | Сепеш | Силадь | Темеш | Тольна | Торонтал | Тренчен | Туроц | Угоча | Унг | Фейер | Хайду | Хевеш | Хонт | Чанад | Чонград | Шарош | Шомодь | Шопрон | Эстергом | Яс-Надькун-Сольнок
Трансильвания: Алшо-Фехер | Бестерце-Насод | Брашшо | Киш-Кюкюллё | Колож | Марош-Торда | Надь-Кюкюллё | Себен | Сольнок-Добока | Торда-Араньош | Удвархей | Фогараш | Харомсек | Хуньяд | Чик
Хорватия: Бьеловар | Варашд | Верёце | Загреб | Лика-Крбава | Модруш-Фиуме | Пожега | Срем

Отрывок, характеризующий Королевство Венгрия

– Как же это, мой друг?
– Да так . Ну, очень нужно, что замуж не выйду, а… так .
– Так, так, – повторила графиня и, трясясь всем своим телом, засмеялась добрым, неожиданным старушечьим смехом.
– Полноте смеяться, перестаньте, – закричала Наташа, – всю кровать трясете. Ужасно вы на меня похожи, такая же хохотунья… Постойте… – Она схватила обе руки графини, поцеловала на одной кость мизинца – июнь, и продолжала целовать июль, август на другой руке. – Мама, а он очень влюблен? Как на ваши глаза? В вас были так влюблены? И очень мил, очень, очень мил! Только не совсем в моем вкусе – он узкий такой, как часы столовые… Вы не понимаете?…Узкий, знаете, серый, светлый…
– Что ты врешь! – сказала графиня.
Наташа продолжала:
– Неужели вы не понимаете? Николенька бы понял… Безухий – тот синий, темно синий с красным, и он четвероугольный.
– Ты и с ним кокетничаешь, – смеясь сказала графиня.
– Нет, он франмасон, я узнала. Он славный, темно синий с красным, как вам растолковать…
– Графинюшка, – послышался голос графа из за двери. – Ты не спишь? – Наташа вскочила босиком, захватила в руки туфли и убежала в свою комнату.
Она долго не могла заснуть. Она всё думала о том, что никто никак не может понять всего, что она понимает, и что в ней есть.
«Соня?» подумала она, глядя на спящую, свернувшуюся кошечку с ее огромной косой. «Нет, куда ей! Она добродетельная. Она влюбилась в Николеньку и больше ничего знать не хочет. Мама, и та не понимает. Это удивительно, как я умна и как… она мила», – продолжала она, говоря про себя в третьем лице и воображая, что это говорит про нее какой то очень умный, самый умный и самый хороший мужчина… «Всё, всё в ней есть, – продолжал этот мужчина, – умна необыкновенно, мила и потом хороша, необыкновенно хороша, ловка, – плавает, верхом ездит отлично, а голос! Можно сказать, удивительный голос!» Она пропела свою любимую музыкальную фразу из Херубиниевской оперы, бросилась на постель, засмеялась от радостной мысли, что она сейчас заснет, крикнула Дуняшу потушить свечку, и еще Дуняша не успела выйти из комнаты, как она уже перешла в другой, еще более счастливый мир сновидений, где всё было так же легко и прекрасно, как и в действительности, но только было еще лучше, потому что было по другому.

На другой день графиня, пригласив к себе Бориса, переговорила с ним, и с того дня он перестал бывать у Ростовых.


31 го декабря, накануне нового 1810 года, le reveillon [ночной ужин], был бал у Екатерининского вельможи. На бале должен был быть дипломатический корпус и государь.
На Английской набережной светился бесчисленными огнями иллюминации известный дом вельможи. У освещенного подъезда с красным сукном стояла полиция, и не одни жандармы, но полицеймейстер на подъезде и десятки офицеров полиции. Экипажи отъезжали, и всё подъезжали новые с красными лакеями и с лакеями в перьях на шляпах. Из карет выходили мужчины в мундирах, звездах и лентах; дамы в атласе и горностаях осторожно сходили по шумно откладываемым подножкам, и торопливо и беззвучно проходили по сукну подъезда.
Почти всякий раз, как подъезжал новый экипаж, в толпе пробегал шопот и снимались шапки.
– Государь?… Нет, министр… принц… посланник… Разве не видишь перья?… – говорилось из толпы. Один из толпы, одетый лучше других, казалось, знал всех, и называл по имени знатнейших вельмож того времени.
Уже одна треть гостей приехала на этот бал, а у Ростовых, долженствующих быть на этом бале, еще шли торопливые приготовления одевания.
Много было толков и приготовлений для этого бала в семействе Ростовых, много страхов, что приглашение не будет получено, платье не будет готово, и не устроится всё так, как было нужно.
Вместе с Ростовыми ехала на бал Марья Игнатьевна Перонская, приятельница и родственница графини, худая и желтая фрейлина старого двора, руководящая провинциальных Ростовых в высшем петербургском свете.
В 10 часов вечера Ростовы должны были заехать за фрейлиной к Таврическому саду; а между тем было уже без пяти минут десять, а еще барышни не были одеты.
Наташа ехала на первый большой бал в своей жизни. Она в этот день встала в 8 часов утра и целый день находилась в лихорадочной тревоге и деятельности. Все силы ее, с самого утра, были устремлены на то, чтобы они все: она, мама, Соня были одеты как нельзя лучше. Соня и графиня поручились вполне ей. На графине должно было быть масака бархатное платье, на них двух белые дымковые платья на розовых, шелковых чехлах с розанами в корсаже. Волоса должны были быть причесаны a la grecque [по гречески].
Все существенное уже было сделано: ноги, руки, шея, уши были уже особенно тщательно, по бальному, вымыты, надушены и напудрены; обуты уже были шелковые, ажурные чулки и белые атласные башмаки с бантиками; прически были почти окончены. Соня кончала одеваться, графиня тоже; но Наташа, хлопотавшая за всех, отстала. Она еще сидела перед зеркалом в накинутом на худенькие плечи пеньюаре. Соня, уже одетая, стояла посреди комнаты и, нажимая до боли маленьким пальцем, прикалывала последнюю визжавшую под булавкой ленту.
– Не так, не так, Соня, – сказала Наташа, поворачивая голову от прически и хватаясь руками за волоса, которые не поспела отпустить державшая их горничная. – Не так бант, поди сюда. – Соня присела. Наташа переколола ленту иначе.
– Позвольте, барышня, нельзя так, – говорила горничная, державшая волоса Наташи.
– Ах, Боже мой, ну после! Вот так, Соня.
– Скоро ли вы? – послышался голос графини, – уж десять сейчас.
– Сейчас, сейчас. – А вы готовы, мама?
– Только току приколоть.
– Не делайте без меня, – крикнула Наташа: – вы не сумеете!
– Да уж десять.
На бале решено было быть в половине одиннадцатого, a надо было еще Наташе одеться и заехать к Таврическому саду.
Окончив прическу, Наташа в коротенькой юбке, из под которой виднелись бальные башмачки, и в материнской кофточке, подбежала к Соне, осмотрела ее и потом побежала к матери. Поворачивая ей голову, она приколола току, и, едва успев поцеловать ее седые волосы, опять побежала к девушкам, подшивавшим ей юбку.
Дело стояло за Наташиной юбкой, которая была слишком длинна; ее подшивали две девушки, обкусывая торопливо нитки. Третья, с булавками в губах и зубах, бегала от графини к Соне; четвертая держала на высоко поднятой руке всё дымковое платье.
– Мавруша, скорее, голубушка!
– Дайте наперсток оттуда, барышня.
– Скоро ли, наконец? – сказал граф, входя из за двери. – Вот вам духи. Перонская уж заждалась.
– Готово, барышня, – говорила горничная, двумя пальцами поднимая подшитое дымковое платье и что то обдувая и потряхивая, высказывая этим жестом сознание воздушности и чистоты того, что она держала.
Наташа стала надевать платье.
– Сейчас, сейчас, не ходи, папа, – крикнула она отцу, отворившему дверь, еще из под дымки юбки, закрывавшей всё ее лицо. Соня захлопнула дверь. Через минуту графа впустили. Он был в синем фраке, чулках и башмаках, надушенный и припомаженный.
– Ах, папа, ты как хорош, прелесть! – сказала Наташа, стоя посреди комнаты и расправляя складки дымки.
– Позвольте, барышня, позвольте, – говорила девушка, стоя на коленях, обдергивая платье и с одной стороны рта на другую переворачивая языком булавки.
– Воля твоя! – с отчаянием в голосе вскрикнула Соня, оглядев платье Наташи, – воля твоя, опять длинно!
Наташа отошла подальше, чтоб осмотреться в трюмо. Платье было длинно.
– Ей Богу, сударыня, ничего не длинно, – сказала Мавруша, ползавшая по полу за барышней.
– Ну длинно, так заметаем, в одну минутую заметаем, – сказала решительная Дуняша, из платочка на груди вынимая иголку и опять на полу принимаясь за работу.
В это время застенчиво, тихими шагами, вошла графиня в своей токе и бархатном платье.
– Уу! моя красавица! – закричал граф, – лучше вас всех!… – Он хотел обнять ее, но она краснея отстранилась, чтоб не измяться.
– Мама, больше на бок току, – проговорила Наташа. – Я переколю, и бросилась вперед, а девушки, подшивавшие, не успевшие за ней броситься, оторвали кусочек дымки.
– Боже мой! Что ж это такое? Я ей Богу не виновата…
– Ничего, заметаю, не видно будет, – говорила Дуняша.
– Красавица, краля то моя! – сказала из за двери вошедшая няня. – А Сонюшка то, ну красавицы!…
В четверть одиннадцатого наконец сели в кареты и поехали. Но еще нужно было заехать к Таврическому саду.
Перонская была уже готова. Несмотря на ее старость и некрасивость, у нее происходило точно то же, что у Ростовых, хотя не с такой торопливостью (для нее это было дело привычное), но также было надушено, вымыто, напудрено старое, некрасивое тело, также старательно промыто за ушами, и даже, и так же, как у Ростовых, старая горничная восторженно любовалась нарядом своей госпожи, когда она в желтом платье с шифром вышла в гостиную. Перонская похвалила туалеты Ростовых.
Ростовы похвалили ее вкус и туалет, и, бережа прически и платья, в одиннадцать часов разместились по каретам и поехали.


Наташа с утра этого дня не имела ни минуты свободы, и ни разу не успела подумать о том, что предстоит ей.
В сыром, холодном воздухе, в тесноте и неполной темноте колыхающейся кареты, она в первый раз живо представила себе то, что ожидает ее там, на бале, в освещенных залах – музыка, цветы, танцы, государь, вся блестящая молодежь Петербурга. То, что ее ожидало, было так прекрасно, что она не верила даже тому, что это будет: так это было несообразно с впечатлением холода, тесноты и темноты кареты. Она поняла всё то, что ее ожидает, только тогда, когда, пройдя по красному сукну подъезда, она вошла в сени, сняла шубу и пошла рядом с Соней впереди матери между цветами по освещенной лестнице. Только тогда она вспомнила, как ей надо было себя держать на бале и постаралась принять ту величественную манеру, которую она считала необходимой для девушки на бале. Но к счастью ее она почувствовала, что глаза ее разбегались: она ничего не видела ясно, пульс ее забил сто раз в минуту, и кровь стала стучать у ее сердца. Она не могла принять той манеры, которая бы сделала ее смешною, и шла, замирая от волнения и стараясь всеми силами только скрыть его. И эта то была та самая манера, которая более всего шла к ней. Впереди и сзади их, так же тихо переговариваясь и так же в бальных платьях, входили гости. Зеркала по лестнице отражали дам в белых, голубых, розовых платьях, с бриллиантами и жемчугами на открытых руках и шеях.
Наташа смотрела в зеркала и в отражении не могла отличить себя от других. Всё смешивалось в одну блестящую процессию. При входе в первую залу, равномерный гул голосов, шагов, приветствий – оглушил Наташу; свет и блеск еще более ослепил ее. Хозяин и хозяйка, уже полчаса стоявшие у входной двери и говорившие одни и те же слова входившим: «charme de vous voir», [в восхищении, что вижу вас,] так же встретили и Ростовых с Перонской.
Две девочки в белых платьях, с одинаковыми розами в черных волосах, одинаково присели, но невольно хозяйка остановила дольше свой взгляд на тоненькой Наташе. Она посмотрела на нее, и ей одной особенно улыбнулась в придачу к своей хозяйской улыбке. Глядя на нее, хозяйка вспомнила, может быть, и свое золотое, невозвратное девичье время, и свой первый бал. Хозяин тоже проводил глазами Наташу и спросил у графа, которая его дочь?
– Charmante! [Очаровательна!] – сказал он, поцеловав кончики своих пальцев.
В зале стояли гости, теснясь у входной двери, ожидая государя. Графиня поместилась в первых рядах этой толпы. Наташа слышала и чувствовала, что несколько голосов спросили про нее и смотрели на нее. Она поняла, что она понравилась тем, которые обратили на нее внимание, и это наблюдение несколько успокоило ее.
«Есть такие же, как и мы, есть и хуже нас» – подумала она.
Перонская называла графине самых значительных лиц, бывших на бале.
– Вот это голландский посланик, видите, седой, – говорила Перонская, указывая на старичка с серебряной сединой курчавых, обильных волос, окруженного дамами, которых он чему то заставлял смеяться.
– А вот она, царица Петербурга, графиня Безухая, – говорила она, указывая на входившую Элен.
– Как хороша! Не уступит Марье Антоновне; смотрите, как за ней увиваются и молодые и старые. И хороша, и умна… Говорят принц… без ума от нее. А вот эти две, хоть и нехороши, да еще больше окружены.
Она указала на проходивших через залу даму с очень некрасивой дочерью.
– Это миллионерка невеста, – сказала Перонская. – А вот и женихи.
– Это брат Безуховой – Анатоль Курагин, – сказала она, указывая на красавца кавалергарда, который прошел мимо их, с высоты поднятой головы через дам глядя куда то. – Как хорош! неправда ли? Говорят, женят его на этой богатой. .И ваш то соusin, Друбецкой, тоже очень увивается. Говорят, миллионы. – Как же, это сам французский посланник, – отвечала она о Коленкуре на вопрос графини, кто это. – Посмотрите, как царь какой нибудь. А всё таки милы, очень милы французы. Нет милей для общества. А вот и она! Нет, всё лучше всех наша Марья то Антоновна! И как просто одета. Прелесть! – А этот то, толстый, в очках, фармазон всемирный, – сказала Перонская, указывая на Безухова. – С женою то его рядом поставьте: то то шут гороховый!
Пьер шел, переваливаясь своим толстым телом, раздвигая толпу, кивая направо и налево так же небрежно и добродушно, как бы он шел по толпе базара. Он продвигался через толпу, очевидно отыскивая кого то.
Наташа с радостью смотрела на знакомое лицо Пьера, этого шута горохового, как называла его Перонская, и знала, что Пьер их, и в особенности ее, отыскивал в толпе. Пьер обещал ей быть на бале и представить ей кавалеров.
Но, не дойдя до них, Безухой остановился подле невысокого, очень красивого брюнета в белом мундире, который, стоя у окна, разговаривал с каким то высоким мужчиной в звездах и ленте. Наташа тотчас же узнала невысокого молодого человека в белом мундире: это был Болконский, который показался ей очень помолодевшим, повеселевшим и похорошевшим.
– Вот еще знакомый, Болконский, видите, мама? – сказала Наташа, указывая на князя Андрея. – Помните, он у нас ночевал в Отрадном.
– А, вы его знаете? – сказала Перонская. – Терпеть не могу. Il fait a present la pluie et le beau temps. [От него теперь зависит дождливая или хорошая погода. (Франц. пословица, имеющая значение, что он имеет успех.)] И гордость такая, что границ нет! По папеньке пошел. И связался с Сперанским, какие то проекты пишут. Смотрите, как с дамами обращается! Она с ним говорит, а он отвернулся, – сказала она, указывая на него. – Я бы его отделала, если бы он со мной так поступил, как с этими дамами.


Вдруг всё зашевелилось, толпа заговорила, подвинулась, опять раздвинулась, и между двух расступившихся рядов, при звуках заигравшей музыки, вошел государь. За ним шли хозяин и хозяйка. Государь шел быстро, кланяясь направо и налево, как бы стараясь скорее избавиться от этой первой минуты встречи. Музыканты играли Польской, известный тогда по словам, сочиненным на него. Слова эти начинались: «Александр, Елизавета, восхищаете вы нас…» Государь прошел в гостиную, толпа хлынула к дверям; несколько лиц с изменившимися выражениями поспешно прошли туда и назад. Толпа опять отхлынула от дверей гостиной, в которой показался государь, разговаривая с хозяйкой. Какой то молодой человек с растерянным видом наступал на дам, прося их посторониться. Некоторые дамы с лицами, выражавшими совершенную забывчивость всех условий света, портя свои туалеты, теснились вперед. Мужчины стали подходить к дамам и строиться в пары Польского.
Всё расступилось, и государь, улыбаясь и не в такт ведя за руку хозяйку дома, вышел из дверей гостиной. За ним шли хозяин с М. А. Нарышкиной, потом посланники, министры, разные генералы, которых не умолкая называла Перонская. Больше половины дам имели кавалеров и шли или приготовлялись итти в Польской. Наташа чувствовала, что она оставалась с матерью и Соней в числе меньшей части дам, оттесненных к стене и не взятых в Польской. Она стояла, опустив свои тоненькие руки, и с мерно поднимающейся, чуть определенной грудью, сдерживая дыхание, блестящими, испуганными глазами глядела перед собой, с выражением готовности на величайшую радость и на величайшее горе. Ее не занимали ни государь, ни все важные лица, на которых указывала Перонская – у ней была одна мысль: «неужели так никто не подойдет ко мне, неужели я не буду танцовать между первыми, неужели меня не заметят все эти мужчины, которые теперь, кажется, и не видят меня, а ежели смотрят на меня, то смотрят с таким выражением, как будто говорят: А! это не она, так и нечего смотреть. Нет, это не может быть!» – думала она. – «Они должны же знать, как мне хочется танцовать, как я отлично танцую, и как им весело будет танцовать со мною».
Звуки Польского, продолжавшегося довольно долго, уже начинали звучать грустно, – воспоминанием в ушах Наташи. Ей хотелось плакать. Перонская отошла от них. Граф был на другом конце залы, графиня, Соня и она стояли одни как в лесу в этой чуждой толпе, никому неинтересные и ненужные. Князь Андрей прошел с какой то дамой мимо них, очевидно их не узнавая. Красавец Анатоль, улыбаясь, что то говорил даме, которую он вел, и взглянул на лицо Наташе тем взглядом, каким глядят на стены. Борис два раза прошел мимо них и всякий раз отворачивался. Берг с женою, не танцовавшие, подошли к ним.
Наташе показалось оскорбительно это семейное сближение здесь, на бале, как будто не было другого места для семейных разговоров, кроме как на бале. Она не слушала и не смотрела на Веру, что то говорившую ей про свое зеленое платье.
Наконец государь остановился подле своей последней дамы (он танцовал с тремя), музыка замолкла; озабоченный адъютант набежал на Ростовых, прося их еще куда то посторониться, хотя они стояли у стены, и с хор раздались отчетливые, осторожные и увлекательно мерные звуки вальса. Государь с улыбкой взглянул на залу. Прошла минута – никто еще не начинал. Адъютант распорядитель подошел к графине Безуховой и пригласил ее. Она улыбаясь подняла руку и положила ее, не глядя на него, на плечо адъютанта. Адъютант распорядитель, мастер своего дела, уверенно, неторопливо и мерно, крепко обняв свою даму, пустился с ней сначала глиссадом, по краю круга, на углу залы подхватил ее левую руку, повернул ее, и из за всё убыстряющихся звуков музыки слышны были только мерные щелчки шпор быстрых и ловких ног адъютанта, и через каждые три такта на повороте как бы вспыхивало развеваясь бархатное платье его дамы. Наташа смотрела на них и готова была плакать, что это не она танцует этот первый тур вальса.
Князь Андрей в своем полковничьем, белом (по кавалерии) мундире, в чулках и башмаках, оживленный и веселый, стоял в первых рядах круга, недалеко от Ростовых. Барон Фиргоф говорил с ним о завтрашнем, предполагаемом первом заседании государственного совета. Князь Андрей, как человек близкий Сперанскому и участвующий в работах законодательной комиссии, мог дать верные сведения о заседании завтрашнего дня, о котором ходили различные толки. Но он не слушал того, что ему говорил Фиргоф, и глядел то на государя, то на сбиравшихся танцовать кавалеров, не решавшихся вступить в круг.
Князь Андрей наблюдал этих робевших при государе кавалеров и дам, замиравших от желания быть приглашенными.
Пьер подошел к князю Андрею и схватил его за руку.
– Вы всегда танцуете. Тут есть моя protegee [любимица], Ростова молодая, пригласите ее, – сказал он.
– Где? – спросил Болконский. – Виноват, – сказал он, обращаясь к барону, – этот разговор мы в другом месте доведем до конца, а на бале надо танцовать. – Он вышел вперед, по направлению, которое ему указывал Пьер. Отчаянное, замирающее лицо Наташи бросилось в глаза князю Андрею. Он узнал ее, угадал ее чувство, понял, что она была начинающая, вспомнил ее разговор на окне и с веселым выражением лица подошел к графине Ростовой.
– Позвольте вас познакомить с моей дочерью, – сказала графиня, краснея.
– Я имею удовольствие быть знакомым, ежели графиня помнит меня, – сказал князь Андрей с учтивым и низким поклоном, совершенно противоречащим замечаниям Перонской о его грубости, подходя к Наташе, и занося руку, чтобы обнять ее талию еще прежде, чем он договорил приглашение на танец. Он предложил тур вальса. То замирающее выражение лица Наташи, готовое на отчаяние и на восторг, вдруг осветилось счастливой, благодарной, детской улыбкой.
«Давно я ждала тебя», как будто сказала эта испуганная и счастливая девочка, своей проявившейся из за готовых слез улыбкой, поднимая свою руку на плечо князя Андрея. Они были вторая пара, вошедшая в круг. Князь Андрей был одним из лучших танцоров своего времени. Наташа танцовала превосходно. Ножки ее в бальных атласных башмачках быстро, легко и независимо от нее делали свое дело, а лицо ее сияло восторгом счастия. Ее оголенные шея и руки были худы и некрасивы. В сравнении с плечами Элен, ее плечи были худы, грудь неопределенна, руки тонки; но на Элен был уже как будто лак от всех тысяч взглядов, скользивших по ее телу, а Наташа казалась девочкой, которую в первый раз оголили, и которой бы очень стыдно это было, ежели бы ее не уверили, что это так необходимо надо.
Князь Андрей любил танцовать, и желая поскорее отделаться от политических и умных разговоров, с которыми все обращались к нему, и желая поскорее разорвать этот досадный ему круг смущения, образовавшегося от присутствия государя, пошел танцовать и выбрал Наташу, потому что на нее указал ему Пьер и потому, что она первая из хорошеньких женщин попала ему на глаза; но едва он обнял этот тонкий, подвижной стан, и она зашевелилась так близко от него и улыбнулась так близко ему, вино ее прелести ударило ему в голову: он почувствовал себя ожившим и помолодевшим, когда, переводя дыханье и оставив ее, остановился и стал глядеть на танцующих.


После князя Андрея к Наташе подошел Борис, приглашая ее на танцы, подошел и тот танцор адъютант, начавший бал, и еще молодые люди, и Наташа, передавая своих излишних кавалеров Соне, счастливая и раскрасневшаяся, не переставала танцовать целый вечер. Она ничего не заметила и не видала из того, что занимало всех на этом бале. Она не только не заметила, как государь долго говорил с французским посланником, как он особенно милостиво говорил с такой то дамой, как принц такой то и такой то сделали и сказали то то, как Элен имела большой успех и удостоилась особенного внимания такого то; она не видала даже государя и заметила, что он уехал только потому, что после его отъезда бал более оживился. Один из веселых котильонов, перед ужином, князь Андрей опять танцовал с Наташей. Он напомнил ей о их первом свиданьи в отрадненской аллее и о том, как она не могла заснуть в лунную ночь, и как он невольно слышал ее. Наташа покраснела при этом напоминании и старалась оправдаться, как будто было что то стыдное в том чувстве, в котором невольно подслушал ее князь Андрей.
Князь Андрей, как все люди, выросшие в свете, любил встречать в свете то, что не имело на себе общего светского отпечатка. И такова была Наташа, с ее удивлением, радостью и робостью и даже ошибками во французском языке. Он особенно нежно и бережно обращался и говорил с нею. Сидя подле нее, разговаривая с ней о самых простых и ничтожных предметах, князь Андрей любовался на радостный блеск ее глаз и улыбки, относившейся не к говоренным речам, а к ее внутреннему счастию. В то время, как Наташу выбирали и она с улыбкой вставала и танцовала по зале, князь Андрей любовался в особенности на ее робкую грацию. В середине котильона Наташа, окончив фигуру, еще тяжело дыша, подходила к своему месту. Новый кавалер опять пригласил ее. Она устала и запыхалась, и видимо подумала отказаться, но тотчас опять весело подняла руку на плечо кавалера и улыбнулась князю Андрею.
«Я бы рада была отдохнуть и посидеть с вами, я устала; но вы видите, как меня выбирают, и я этому рада, и я счастлива, и я всех люблю, и мы с вами всё это понимаем», и еще многое и многое сказала эта улыбка. Когда кавалер оставил ее, Наташа побежала через залу, чтобы взять двух дам для фигур.
«Ежели она подойдет прежде к своей кузине, а потом к другой даме, то она будет моей женой», сказал совершенно неожиданно сам себе князь Андрей, глядя на нее. Она подошла прежде к кузине.
«Какой вздор иногда приходит в голову! подумал князь Андрей; но верно только то, что эта девушка так мила, так особенна, что она не протанцует здесь месяца и выйдет замуж… Это здесь редкость», думал он, когда Наташа, поправляя откинувшуюся у корсажа розу, усаживалась подле него.
В конце котильона старый граф подошел в своем синем фраке к танцующим. Он пригласил к себе князя Андрея и спросил у дочери, весело ли ей? Наташа не ответила и только улыбнулась такой улыбкой, которая с упреком говорила: «как можно было спрашивать об этом?»
– Так весело, как никогда в жизни! – сказала она, и князь Андрей заметил, как быстро поднялись было ее худые руки, чтобы обнять отца и тотчас же опустились. Наташа была так счастлива, как никогда еще в жизни. Она была на той высшей ступени счастия, когда человек делается вполне доверчив и не верит в возможность зла, несчастия и горя.

Пьер на этом бале в первый раз почувствовал себя оскорбленным тем положением, которое занимала его жена в высших сферах. Он был угрюм и рассеян. Поперек лба его была широкая складка, и он, стоя у окна, смотрел через очки, никого не видя.
Наташа, направляясь к ужину, прошла мимо его.
Мрачное, несчастное лицо Пьера поразило ее. Она остановилась против него. Ей хотелось помочь ему, передать ему излишек своего счастия.
– Как весело, граф, – сказала она, – не правда ли?
Пьер рассеянно улыбнулся, очевидно не понимая того, что ему говорили.
– Да, я очень рад, – сказал он.
«Как могут они быть недовольны чем то, думала Наташа. Особенно такой хороший, как этот Безухов?» На глаза Наташи все бывшие на бале были одинаково добрые, милые, прекрасные люди, любящие друг друга: никто не мог обидеть друг друга, и потому все должны были быть счастливы.


На другой день князь Андрей вспомнил вчерашний бал, но не на долго остановился на нем мыслями. «Да, очень блестящий был бал. И еще… да, Ростова очень мила. Что то в ней есть свежее, особенное, не петербургское, отличающее ее». Вот всё, что он думал о вчерашнем бале, и напившись чаю, сел за работу.
Но от усталости или бессонницы (день был нехороший для занятий, и князь Андрей ничего не мог делать) он всё критиковал сам свою работу, как это часто с ним бывало, и рад был, когда услыхал, что кто то приехал.
Приехавший был Бицкий, служивший в различных комиссиях, бывавший во всех обществах Петербурга, страстный поклонник новых идей и Сперанского и озабоченный вестовщик Петербурга, один из тех людей, которые выбирают направление как платье – по моде, но которые по этому то кажутся самыми горячими партизанами направлений. Он озабоченно, едва успев снять шляпу, вбежал к князю Андрею и тотчас же начал говорить. Он только что узнал подробности заседания государственного совета нынешнего утра, открытого государем, и с восторгом рассказывал о том. Речь государя была необычайна. Это была одна из тех речей, которые произносятся только конституционными монархами. «Государь прямо сказал, что совет и сенат суть государственные сословия ; он сказал, что правление должно иметь основанием не произвол, а твердые начала . Государь сказал, что финансы должны быть преобразованы и отчеты быть публичны», рассказывал Бицкий, ударяя на известные слова и значительно раскрывая глаза.
– Да, нынешнее событие есть эра, величайшая эра в нашей истории, – заключил он.
Князь Андрей слушал рассказ об открытии государственного совета, которого он ожидал с таким нетерпением и которому приписывал такую важность, и удивлялся, что событие это теперь, когда оно совершилось, не только не трогало его, но представлялось ему более чем ничтожным. Он с тихой насмешкой слушал восторженный рассказ Бицкого. Самая простая мысль приходила ему в голову: «Какое дело мне и Бицкому, какое дело нам до того, что государю угодно было сказать в совете! Разве всё это может сделать меня счастливее и лучше?»
И это простое рассуждение вдруг уничтожило для князя Андрея весь прежний интерес совершаемых преобразований. В этот же день князь Андрей должен был обедать у Сперанского «en petit comite«, [в маленьком собрании,] как ему сказал хозяин, приглашая его. Обед этот в семейном и дружеском кругу человека, которым он так восхищался, прежде очень интересовал князя Андрея, тем более что до сих пор он не видал Сперанского в его домашнем быту; но теперь ему не хотелось ехать.
В назначенный час обеда, однако, князь Андрей уже входил в собственный, небольшой дом Сперанского у Таврического сада. В паркетной столовой небольшого домика, отличавшегося необыкновенной чистотой (напоминающей монашескую чистоту) князь Андрей, несколько опоздавший, уже нашел в пять часов собравшееся всё общество этого petit comite, интимных знакомых Сперанского. Дам не было никого кроме маленькой дочери Сперанского (с длинным лицом, похожим на отца) и ее гувернантки. Гости были Жерве, Магницкий и Столыпин. Еще из передней князь Андрей услыхал громкие голоса и звонкий, отчетливый хохот – хохот, похожий на тот, каким смеются на сцене. Кто то голосом, похожим на голос Сперанского, отчетливо отбивал: ха… ха… ха… Князь Андрей никогда не слыхал смеха Сперанского, и этот звонкий, тонкий смех государственного человека странно поразил его.
Князь Андрей вошел в столовую. Всё общество стояло между двух окон у небольшого стола с закуской. Сперанский в сером фраке с звездой, очевидно в том еще белом жилете и высоком белом галстухе, в которых он был в знаменитом заседании государственного совета, с веселым лицом стоял у стола. Гости окружали его. Магницкий, обращаясь к Михайлу Михайловичу, рассказывал анекдот. Сперанский слушал, вперед смеясь тому, что скажет Магницкий. В то время как князь Андрей вошел в комнату, слова Магницкого опять заглушились смехом. Громко басил Столыпин, пережевывая кусок хлеба с сыром; тихим смехом шипел Жерве, и тонко, отчетливо смеялся Сперанский.
Сперанский, всё еще смеясь, подал князю Андрею свою белую, нежную руку.
– Очень рад вас видеть, князь, – сказал он. – Минутку… обратился он к Магницкому, прерывая его рассказ. – У нас нынче уговор: обед удовольствия, и ни слова про дела. – И он опять обратился к рассказчику, и опять засмеялся.
Князь Андрей с удивлением и грустью разочарования слушал его смех и смотрел на смеющегося Сперанского. Это был не Сперанский, а другой человек, казалось князю Андрею. Всё, что прежде таинственно и привлекательно представлялось князю Андрею в Сперанском, вдруг стало ему ясно и непривлекательно.
За столом разговор ни на мгновение не умолкал и состоял как будто бы из собрания смешных анекдотов. Еще Магницкий не успел докончить своего рассказа, как уж кто то другой заявил свою готовность рассказать что то, что было еще смешнее. Анекдоты большею частью касались ежели не самого служебного мира, то лиц служебных. Казалось, что в этом обществе так окончательно было решено ничтожество этих лиц, что единственное отношение к ним могло быть только добродушно комическое. Сперанский рассказал, как на совете сегодняшнего утра на вопрос у глухого сановника о его мнении, сановник этот отвечал, что он того же мнения. Жерве рассказал целое дело о ревизии, замечательное по бессмыслице всех действующих лиц. Столыпин заикаясь вмешался в разговор и с горячностью начал говорить о злоупотреблениях прежнего порядка вещей, угрожая придать разговору серьезный характер. Магницкий стал трунить над горячностью Столыпина, Жерве вставил шутку и разговор принял опять прежнее, веселое направление.
Очевидно, Сперанский после трудов любил отдохнуть и повеселиться в приятельском кружке, и все его гости, понимая его желание, старались веселить его и сами веселиться. Но веселье это казалось князю Андрею тяжелым и невеселым. Тонкий звук голоса Сперанского неприятно поражал его, и неумолкавший смех своей фальшивой нотой почему то оскорблял чувство князя Андрея. Князь Андрей не смеялся и боялся, что он будет тяжел для этого общества. Но никто не замечал его несоответственности общему настроению. Всем было, казалось, очень весело.
Он несколько раз желал вступить в разговор, но всякий раз его слово выбрасывалось вон, как пробка из воды; и он не мог шутить с ними вместе.
Ничего не было дурного или неуместного в том, что они говорили, всё было остроумно и могло бы быть смешно; но чего то, того самого, что составляет соль веселья, не только не было, но они и не знали, что оно бывает.
После обеда дочь Сперанского с своей гувернанткой встали. Сперанский приласкал дочь своей белой рукой, и поцеловал ее. И этот жест показался неестественным князю Андрею.
Мужчины, по английски, остались за столом и за портвейном. В середине начавшегося разговора об испанских делах Наполеона, одобряя которые, все были одного и того же мнения, князь Андрей стал противоречить им. Сперанский улыбнулся и, очевидно желая отклонить разговор от принятого направления, рассказал анекдот, не имеющий отношения к разговору. На несколько мгновений все замолкли.
Посидев за столом, Сперанский закупорил бутылку с вином и сказав: «нынче хорошее винцо в сапожках ходит», отдал слуге и встал. Все встали и также шумно разговаривая пошли в гостиную. Сперанскому подали два конверта, привезенные курьером. Он взял их и прошел в кабинет. Как только он вышел, общее веселье замолкло и гости рассудительно и тихо стали переговариваться друг с другом.
– Ну, теперь декламация! – сказал Сперанский, выходя из кабинета. – Удивительный талант! – обратился он к князю Андрею. Магницкий тотчас же стал в позу и начал говорить французские шутливые стихи, сочиненные им на некоторых известных лиц Петербурга, и несколько раз был прерываем аплодисментами. Князь Андрей, по окончании стихов, подошел к Сперанскому, прощаясь с ним.
– Куда вы так рано? – сказал Сперанский.
– Я обещал на вечер…
Они помолчали. Князь Андрей смотрел близко в эти зеркальные, непропускающие к себе глаза и ему стало смешно, как он мог ждать чего нибудь от Сперанского и от всей своей деятельности, связанной с ним, и как мог он приписывать важность тому, что делал Сперанский. Этот аккуратный, невеселый смех долго не переставал звучать в ушах князя Андрея после того, как он уехал от Сперанского.
Вернувшись домой, князь Андрей стал вспоминать свою петербургскую жизнь за эти четыре месяца, как будто что то новое. Он вспоминал свои хлопоты, искательства, историю своего проекта военного устава, который был принят к сведению и о котором старались умолчать единственно потому, что другая работа, очень дурная, была уже сделана и представлена государю; вспомнил о заседаниях комитета, членом которого был Берг; вспомнил, как в этих заседаниях старательно и продолжительно обсуживалось всё касающееся формы и процесса заседаний комитета, и как старательно и кратко обходилось всё что касалось сущности дела. Он вспомнил о своей законодательной работе, о том, как он озабоченно переводил на русский язык статьи римского и французского свода, и ему стало совестно за себя. Потом он живо представил себе Богучарово, свои занятия в деревне, свою поездку в Рязань, вспомнил мужиков, Дрона старосту, и приложив к ним права лиц, которые он распределял по параграфам, ему стало удивительно, как он мог так долго заниматься такой праздной работой.


На другой день князь Андрей поехал с визитами в некоторые дома, где он еще не был, и в том числе к Ростовым, с которыми он возобновил знакомство на последнем бале. Кроме законов учтивости, по которым ему нужно было быть у Ростовых, князю Андрею хотелось видеть дома эту особенную, оживленную девушку, которая оставила ему приятное воспоминание.
Наташа одна из первых встретила его. Она была в домашнем синем платье, в котором она показалась князю Андрею еще лучше, чем в бальном. Она и всё семейство Ростовых приняли князя Андрея, как старого друга, просто и радушно. Всё семейство, которое строго судил прежде князь Андрей, теперь показалось ему составленным из прекрасных, простых и добрых людей. Гостеприимство и добродушие старого графа, особенно мило поразительное в Петербурге, было таково, что князь Андрей не мог отказаться от обеда. «Да, это добрые, славные люди, думал Болконский, разумеется, не понимающие ни на волос того сокровища, которое они имеют в Наташе; но добрые люди, которые составляют наилучший фон для того, чтобы на нем отделялась эта особенно поэтическая, переполненная жизни, прелестная девушка!»
Князь Андрей чувствовал в Наташе присутствие совершенно чуждого для него, особенного мира, преисполненного каких то неизвестных ему радостей, того чуждого мира, который еще тогда, в отрадненской аллее и на окне, в лунную ночь, так дразнил его. Теперь этот мир уже более не дразнил его, не был чуждый мир; но он сам, вступив в него, находил в нем новое для себя наслаждение.
После обеда Наташа, по просьбе князя Андрея, пошла к клавикордам и стала петь. Князь Андрей стоял у окна, разговаривая с дамами, и слушал ее. В середине фразы князь Андрей замолчал и почувствовал неожиданно, что к его горлу подступают слезы, возможность которых он не знал за собой. Он посмотрел на поющую Наташу, и в душе его произошло что то новое и счастливое. Он был счастлив и ему вместе с тем было грустно. Ему решительно не об чем было плакать, но он готов был плакать. О чем? О прежней любви? О маленькой княгине? О своих разочарованиях?… О своих надеждах на будущее?… Да и нет. Главное, о чем ему хотелось плакать, была вдруг живо сознанная им страшная противуположность между чем то бесконечно великим и неопределимым, бывшим в нем, и чем то узким и телесным, чем он был сам и даже была она. Эта противуположность томила и радовала его во время ее пения.
Только что Наташа кончила петь, она подошла к нему и спросила его, как ему нравится ее голос? Она спросила это и смутилась уже после того, как она это сказала, поняв, что этого не надо было спрашивать. Он улыбнулся, глядя на нее, и сказал, что ему нравится ее пение так же, как и всё, что она делает.
Князь Андрей поздно вечером уехал от Ростовых. Он лег спать по привычке ложиться, но увидал скоро, что он не может спать. Он то, зажжа свечку, сидел в постели, то вставал, то опять ложился, нисколько не тяготясь бессонницей: так радостно и ново ему было на душе, как будто он из душной комнаты вышел на вольный свет Божий. Ему и в голову не приходило, чтобы он был влюблен в Ростову; он не думал о ней; он только воображал ее себе, и вследствие этого вся жизнь его представлялась ему в новом свете. «Из чего я бьюсь, из чего я хлопочу в этой узкой, замкнутой рамке, когда жизнь, вся жизнь со всеми ее радостями открыта мне?» говорил он себе. И он в первый раз после долгого времени стал делать счастливые планы на будущее. Он решил сам собою, что ему надо заняться воспитанием своего сына, найдя ему воспитателя и поручив ему; потом надо выйти в отставку и ехать за границу, видеть Англию, Швейцарию, Италию. «Мне надо пользоваться своей свободой, пока так много в себе чувствую силы и молодости, говорил он сам себе. Пьер был прав, говоря, что надо верить в возможность счастия, чтобы быть счастливым, и я теперь верю в него. Оставим мертвым хоронить мертвых, а пока жив, надо жить и быть счастливым», думал он.


В одно утро полковник Адольф Берг, которого Пьер знал, как знал всех в Москве и Петербурге, в чистеньком с иголочки мундире, с припомаженными наперед височками, как носил государь Александр Павлович, приехал к нему.
– Я сейчас был у графини, вашей супруги, и был так несчастлив, что моя просьба не могла быть исполнена; надеюсь, что у вас, граф, я буду счастливее, – сказал он, улыбаясь.
– Что вам угодно, полковник? Я к вашим услугам.
– Я теперь, граф, уж совершенно устроился на новой квартире, – сообщил Берг, очевидно зная, что это слышать не могло не быть приятно; – и потому желал сделать так, маленький вечерок для моих и моей супруги знакомых. (Он еще приятнее улыбнулся.) Я хотел просить графиню и вас сделать мне честь пожаловать к нам на чашку чая и… на ужин.
– Только графиня Елена Васильевна, сочтя для себя унизительным общество каких то Бергов, могла иметь жестокость отказаться от такого приглашения. – Берг так ясно объяснил, почему он желает собрать у себя небольшое и хорошее общество, и почему это ему будет приятно, и почему он для карт и для чего нибудь дурного жалеет деньги, но для хорошего общества готов и понести расходы, что Пьер не мог отказаться и обещался быть.
– Только не поздно, граф, ежели смею просить, так без 10 ти минут в восемь, смею просить. Партию составим, генерал наш будет. Он очень добр ко мне. Поужинаем, граф. Так сделайте одолжение.
Противно своей привычке опаздывать, Пьер в этот день вместо восьми без 10 ти минут, приехал к Бергам в восемь часов без четверти.
Берги, припася, что нужно было для вечера, уже готовы были к приему гостей.
В новом, чистом, светлом, убранном бюстиками и картинками и новой мебелью, кабинете сидел Берг с женою. Берг, в новеньком, застегнутом мундире сидел возле жены, объясняя ей, что всегда можно и должно иметь знакомства людей, которые выше себя, потому что тогда только есть приятность от знакомств. – «Переймешь что нибудь, можешь попросить о чем нибудь. Вот посмотри, как я жил с первых чинов (Берг жизнь свою считал не годами, а высочайшими наградами). Мои товарищи теперь еще ничто, а я на ваканции полкового командира, я имею счастье быть вашим мужем (он встал и поцеловал руку Веры, но по пути к ней отогнул угол заворотившегося ковра). И чем я приобрел всё это? Главное умением выбирать свои знакомства. Само собой разумеется, что надо быть добродетельным и аккуратным».
Берг улыбнулся с сознанием своего превосходства над слабой женщиной и замолчал, подумав, что всё таки эта милая жена его есть слабая женщина, которая не может постигнуть всего того, что составляет достоинство мужчины, – ein Mann zu sein [быть мужчиной]. Вера в то же время также улыбнулась с сознанием своего превосходства над добродетельным, хорошим мужем, но который всё таки ошибочно, как и все мужчины, по понятию Веры, понимал жизнь. Берг, судя по своей жене, считал всех женщин слабыми и глупыми. Вера, судя по одному своему мужу и распространяя это замечание, полагала, что все мужчины приписывают только себе разум, а вместе с тем ничего не понимают, горды и эгоисты.
Берг встал и, обняв свою жену осторожно, чтобы не измять кружевную пелеринку, за которую он дорого заплатил, поцеловал ее в середину губ.
– Одно только, чтобы у нас не было так скоро детей, – сказал он по бессознательной для себя филиации идей.
– Да, – отвечала Вера, – я совсем этого не желаю. Надо жить для общества.
– Точно такая была на княгине Юсуповой, – сказал Берг, с счастливой и доброй улыбкой, указывая на пелеринку.
В это время доложили о приезде графа Безухого. Оба супруга переглянулись самодовольной улыбкой, каждый себе приписывая честь этого посещения.
«Вот что значит уметь делать знакомства, подумал Берг, вот что значит уметь держать себя!»
– Только пожалуйста, когда я занимаю гостей, – сказала Вера, – ты не перебивай меня, потому что я знаю чем занять каждого, и в каком обществе что надо говорить.
Берг тоже улыбнулся.
– Нельзя же: иногда с мужчинами мужской разговор должен быть, – сказал он.
Пьер был принят в новенькой гостиной, в которой нигде сесть нельзя было, не нарушив симметрии, чистоты и порядка, и потому весьма понятно было и не странно, что Берг великодушно предлагал разрушить симметрию кресла, или дивана для дорогого гостя, и видимо находясь сам в этом отношении в болезненной нерешительности, предложил решение этого вопроса выбору гостя. Пьер расстроил симметрию, подвинув себе стул, и тотчас же Берг и Вера начали вечер, перебивая один другого и занимая гостя.
Вера, решив в своем уме, что Пьера надо занимать разговором о французском посольстве, тотчас же начала этот разговор. Берг, решив, что надобен и мужской разговор, перебил речь жены, затрогивая вопрос о войне с Австриею и невольно с общего разговора соскочил на личные соображения о тех предложениях, которые ему были деланы для участия в австрийском походе, и о тех причинах, почему он не принял их. Несмотря на то, что разговор был очень нескладный, и что Вера сердилась за вмешательство мужского элемента, оба супруга с удовольствием чувствовали, что, несмотря на то, что был только один гость, вечер был начат очень хорошо, и что вечер был, как две капли воды похож на всякий другой вечер с разговорами, чаем и зажженными свечами.
Вскоре приехал Борис, старый товарищ Берга. Он с некоторым оттенком превосходства и покровительства обращался с Бергом и Верой. За Борисом приехала дама с полковником, потом сам генерал, потом Ростовы, и вечер уже совершенно, несомненно стал похож на все вечера. Берг с Верой не могли удерживать радостной улыбки при виде этого движения по гостиной, при звуке этого бессвязного говора, шуршанья платьев и поклонов. Всё было, как и у всех, особенно похож был генерал, похваливший квартиру, потрепавший по плечу Берга, и с отеческим самоуправством распорядившийся постановкой бостонного стола. Генерал подсел к графу Илье Андреичу, как к самому знатному из гостей после себя. Старички с старичками, молодые с молодыми, хозяйка у чайного стола, на котором были точно такие же печенья в серебряной корзинке, какие были у Паниных на вечере, всё было совершенно так же, как у других.


Пьер, как один из почетнейших гостей, должен был сесть в бостон с Ильей Андреичем, генералом и полковником. Пьеру за бостонным столом пришлось сидеть против Наташи и странная перемена, происшедшая в ней со дня бала, поразила его. Наташа была молчалива, и не только не была так хороша, как она была на бале, но она была бы дурна, ежели бы она не имела такого кроткого и равнодушного ко всему вида.
«Что с ней?» подумал Пьер, взглянув на нее. Она сидела подле сестры у чайного стола и неохотно, не глядя на него, отвечала что то подсевшему к ней Борису. Отходив целую масть и забрав к удовольствию своего партнера пять взяток, Пьер, слышавший говор приветствий и звук чьих то шагов, вошедших в комнату во время сбора взяток, опять взглянул на нее.
«Что с ней сделалось?» еще удивленнее сказал он сам себе.
Князь Андрей с бережливо нежным выражением стоял перед нею и говорил ей что то. Она, подняв голову, разрумянившись и видимо стараясь удержать порывистое дыхание, смотрела на него. И яркий свет какого то внутреннего, прежде потушенного огня, опять горел в ней. Она вся преобразилась. Из дурной опять сделалась такою же, какою она была на бале.
Князь Андрей подошел к Пьеру и Пьер заметил новое, молодое выражение и в лице своего друга.
Пьер несколько раз пересаживался во время игры, то спиной, то лицом к Наташе, и во всё продолжение 6 ти роберов делал наблюдения над ней и своим другом.
«Что то очень важное происходит между ними», думал Пьер, и радостное и вместе горькое чувство заставляло его волноваться и забывать об игре.