Королевство Сербия (Средневековье)

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Королевство Сербия
серб. Краљевина Србија

1217 — 1346



флаг Герб

Сербия в 1265 году
Язык(и) сербский
Религия Православие
Население Сербы
Форма правления Монархия
Династия Неманичи
Король
К:Появились в 1217 годуК:Исчезли в 1346 году

Королевство Сербия (серб. Краљевина Србија) — средневековое сербское королевство, существовавшее с 1217 по 1346 годы под властью династии Неманичей. Королевство образовалось из Рашки в 1217 году, а в 1346 году было преобразовано в царство. Период королевства стал временем расцвета средневековой Сербии.





История

Коронация Стефана открыла новую эпоху в истории сербской государственности и ознаменовала появление Королевства Сербия. Следующим шагом Стефана стало достижение независимости сербской церкви. Он воспользовался ослаблением Латинской империи, борьбой против неё Никейской империи и Болгарии. Соперничество между Никейской патриархией и Охридской архиепископией, которой в церковном отношении подчинялась Рашка, помогло Стефану 15 августа 1219 года[1] получить от никейского Вселенского патриарха Мануила признание автокефалии сербского архиепископства. Брат короля Растко, ушедший в монахи и известный как Святой Савва, в 1219 году был посвящён в Никее в архиепископы, а его преемники могли избираться в самой Сербии[2].

Благодаря этому в Сербии была создана самостоятельная церковь с сербской церковной иерархией и богослужением на славянском языке. Будучи умным политиком и образованным проповедником, Савва добился перехода в православие многих приверженцев богомильской ереси, особенно среди представителей властелы (феодалов). При Савве было основано семь новых епископств, а центром архиепископства стал построенный в это время монастырь Жича (у слияния Ибара с Западной Моравой), которому король Стефан даровал обширные земельные владения[2].

Во второй половине XII века современники описывали Сербию как труднодоступную, покрытую лесом страну, которую населяли воинственные пастухи. В XIII столетии экономический облик страны стал быстро меняться. Стремительно росло население страны, в плодородных землях основывались новые населённые пункты, строились новые монастыри с большими и развитыми хозяйствами. Древние реликтовые леса были прорежены, в горах были построены рудники, близ которых появлялись новые населённые пункты[3].

Государственное устройство

Административное деление

Основной административной единицей в Сербии эпохи Неманичей, как и в раннее средневековье, были жупы. В этот период они потеряли права самоуправления и полностью находились во власти государства и феодалов. Однако в жупах ещё сохранялись некоторые остатки общинных прав. Имелись леса, пастбища, водоемы, которыми совместно пользовалось все население жупы. Последнее несло коллективную ответственность за совершенные на территории жупы преступления. Если жупа или большая часть её принадлежала какому-либо феодалу, он управлял ею как своим владением. В ином случае жупы управлялись государственными чиновниками — кефалиями. Основной функцией феодалов-жупанов и кефалий был сбор налогов и обеспечение выполнения повинностей населением жупы. Они имели свой аппарат, на содержание которого взимался особый налог с населения. Пограничные районы государства (краишта) управлялись феодалами-краишниками, основной обязанностью которых была охрана пограничных территорий[4].

Войско

Военная обязанность в Сербии ложилась на все население. Каждый феодальный владетель, городские и сельские общины должны были выставлять и снаряжать определенное число воинов в феодальное ополчение. От военных повинностей были освобождены только монастырские крестьяне. Кроме феодального ополчения, состоявшего из конницы и стрелков, в XIV веке сербские правители обычно имели наемное войско, в котором служили иностранцы. Находясь на содержании королей, наемное войско было их верной опорой в борьбе с непокорной властелой и нередко решало исход военных сражений. Сербские ополченцы, особенно стрелки, были опытными в лесных и горных сражениях. Боевое оружие сербских воинов составляли копье, меч, палица (из дерева или металла), лук со стрелами. Для защиты использовались щиты, шлемы, кольчуги. К XIV веку относится появление на Балканах первых примитивных огнестрельных орудий, центром производства которых стал Дубровник[5].

Социально-экономические данные

Торговля

Развитие горного дела и рост товарности сельского хозяйства послужили основой для расширения в XIII—XIV вв. внутренней и в особенности внешней торговли. Дешевизна сельскохозяйственных продуктов и обилие руд привлекали к сербским землям внимание не только далматинских, но и итальянских торговцев. Они вывозили из Сербии металлы (в первую очередь серебро), зерно, мёд, воск, кожи, древесину. Ввозились в страну преимущественно предметы роскоши, шедшие на удовлетворение возросших потребностей феодалов (дорогие ткани, ювелирные изделия и др.), а также соль, грубые ткани и дешевые украшения, имевшие сбыт у всего населения. В некоторых городах, например в Призрене, существовали рынки и ярмарки, где продавались местные и иностранные товары. Еженедельные торги и ежегодные ярмарки нередко собирались около монастырей, а также в крупных феодальных владениях. На них преимущественное право продажи имели духовные и светские феодалы, торговавшие скотом, зерном, вином и другими излишками своего производства[6].

Среди иноземных купцов, которые, как говорилось выше, сосредоточивали в своих руках главные позиции в сербской торговле, преобладали купцы из Дубровника. По договору 1186 года дубровницкие купцы получали право свободно торговать в сербских землях. Торговые привилегии дубровчан в дальнейшем были закреплены в ряде договоров с сербскими правителями. По этим грамотам дубровчане получали широкие юридические права в Сербии: им обеспечивалось возмещение причинённого ущерба и защита от неправильного взимания пошлин, несправедливости властей; они имели собственный суд. Итальянские и византийские купцы в сербских землях были менее активны, чем дубровчане, но и они пользовались торговыми привилегиями, которые, кроме специальных договоров, подтверждались и в Законнике Стефана Душана[7].

Внешняя торговля Сербии в период всего средневековья тяготела к Адриатике. Торговые пути связывали сербские земли с далматинским побережьем, Боснией, Венгрией, австрийскими владениями, территорией современной Македонии, Албанией и греческими землями. Важной торговой артерией был и старый римский путь, шедший от Дуная по Мораве к Нишу и оттуда через Болгарию в Константинополь. В Нише от этого пути отделялись две дороги одна из которых шла через Скопье в Салоники, а другая — к Адриатическому побережью[8].

Культура

Литература

По мере развития сербской государственности в Сербии появилось большое число образованных («книжных») людей, владевших иностранными языками. Их имена сохранились на многочисленных рукописях, которые они переписывали. Такие люди работали в государственном аппарате, вели дипломатическую переписку, составляли юридические акты и летописи при дворах королей и воевод, работали в монастырях, которые в этот период стали центрами сербской культуры и имели богатые библиотеки. Они играли важную роль в распространении письменности. Особенно выделялись монастыри Студеница, Жича, Милешево, Грачаница, Дечани др. Также важное значение имел сербский монастырь на Афоне Хиландар, основанный Стефаном Неманей и его сыном Растко (Святым Саввой) в 1198—1199 гг[9].

Памятники письменности средневековой Сербии многочисленны и разнообразны. В целом, преобладали религиозные сочинения (богослужебные сборники, евангелия), однако также получили распространение актовые документы, родословы и летописи. В наиболее выдающихся памятниках письменности (например, в сочинениях Святого Саввы и Стефана Первовенчанного) нашли выражение передовые идеи того времени: идея борьбы с феодальными междоусобицами и идея мира как необходимого условия процветания государства. Также в них были отражены тенденции укрепления власти династии Неманичей. Сербские литературные произведения этого периода отразили своеобразие общественных отношений, роль церкви в жизни страны и характер культуры[9].

Распространенным видом произведений сербской письменности были жития — жизнеописания святых. Сербские жития представляли собою самобытное явление: они отличались от других житий святых, широко известных в религиозной литературе, более обстоятельным изображением исторических событий и картин жизни. Сербские жития совмещают в себе достоинства ценного документального и художественного произведения[9].

Временем наивысшего расцвета сербской литературы некоторые авторы называют период правления короля Милутина (1281—1321), когда значительно расширились сербские владения в Македонии, находившейся под властью Византии. В церковной литературе этого периода были пересмотрены переводы и внесены исправления в Евангелия, Псалтырь и Апостол. В сербской литературе существовал и такой специфичный жанр как аренги, представлявший собой вводную часть грамот, в которых описывалась духовная сторона дарений правителя[10].

Живопись

Зодчество

Декоративно-прикладные искусства

В Средневековой Сербии декоративно-прикладное искусство получило значительное развитие.

Сербские средневековые книги богаты миниатюрами. Одной из первых украшенных миниатюрами книг стало евангелие, предназначенное брату Немани хумскому князю Мирославу. Работу над ним провел дьяк Григорий. Инициалы декорированы антропоморфными и зооморфными образами, а также растительным орнаментом. В XIII в. миниатюрист Феодор Спан украсил Призренское евангелие. Другим выдающимся примером служит Мюнхенская (сербская) псалтырь, которая была создана в конце XIV века и насчитывающая более 150 миниатюр. Она принадлежала деспоту Джураджу Бранковичу. Православный крестьянин Хвал из Боснии иллюстрировал псалтырь, ныне хранящийся в Болонье. Последним известным сербским миниатюристом того времени стал Владислав Грамматик из города Ново-Брдо, который в 1469 году в монастыре Матейча украсил сборник, посвящённый Димитрию Кантакузину. В настоящее время сборник хранится в Загребе[11].

Миниатюры в средневековой Сербии изображались в книгах, грамотах и свитках. Сохранилась лишь одна грамота, украшенная миниатюрой. До конца XIV века миниатюры создавались в основном на пергаменте, позднее — на бумаге. Орнамент, располагавшийся в начале текста, получил название заставки (с конца XI века); изображение лиц называлось «образами». Первым известным сербским художником считается дьяк по имени Григорие, украсивший Мирославово евангелие. Часто миниатюристы совмещали профессию художника и книжника. В собственных записях они оставили биографические данные о себе. Так, миниатюрист и переписчик Теодор[sr] в 1263 году подробно написал о своих невзгодах на Афоне и Солуни[12].

В изображениях нередко сочетаются люди, звери и птицы. Миниатюры в большом количестве сохранили изображения правителей и знати средневековой Сербии, которые по художественному исполнению не уступают портретам Византии. Восточное влияние отражает «Призренское Евангелие»[13]. Мирославово евангелие содержит инициалы и 296 миниатюр[14], выполненных в красном, зелёном, жёлтом цветах, а также в золоте. Особняком стоит «Хвалов сборник[en]» 1404 года с миниатюрами, исполненными в готическом стиле далматинского искусства начала XV века[15].

В Сербии эпохи Неманичей было популярно шитье. Как правило, шили на красном шелке, используя шелковую, золотую или серебряную нить. Монахиня Евфимия вышила завесу царских врат иконостаса монастыря Хиландар, на которой изображен Христос как Великий Архиерей. Рядом с ним создатели литургии Иоанн Златоуст и Василий Великий. В конце XIV или в начале XV века монахиня Анна вышила на завесе из красного атласа двенадцать великих церковных праздников[16].

В Рашке было развито горное дело и добыча металлов, что способствовало развитию металлообработки. Известны мастера, создававшие золотые и серебряные оклады для икон. Производились серьги, броши, перстни, на которых часто изображались животные — от павлинов до львов. Также сохранились работы, выполненные по технике эмали и филиграни, однако доподлинно неизвестно, были ли они произведены в Сербии или привезены из-за границы[17].

Музыка

При Неманичах в Рашке получило развитие церковное пение. До наших дней дошли нотные записи авторства Николы, Исайи и Стефана Серба. Распространение получила и светская музыка, о чём свидетельствуют фрески того времени. Танцоры, музыканты и затейники именовались «свиральниками» (дудочниками), «глумцами» (лицедеями) и «прасковниками». Во время коронации Стефана Первовенчанного играли на барабанах и гуслях. Милутина приветствовали песней, а деспота Стефана Лазаревича, нелюбившего шумные веселья — трубами. Стефан Душан обменивался музыкантами с Дубровником. Сохранились сведения, что там в 1335 году играл сербский музыкант Драган из Призрена. В Рашке были популярны барабаны, роги, трубы, лютни, флейты. Среди танцев особенно выделялся коло[18].

Напишите отзыв о статье "Королевство Сербия (Средневековье)"

Примечания

  1. Листая страницы сербской истории, 2014, с. 18.
  2. 1 2 История Югославии, 1963, с. 90.
  3. История Югославии, 1963, с. 89.
  4. История Югославии. — Москва: Издательство Академии Наук СССР, 1963. — Т. 1. — С. 106.
  5. История Югославии. — Москва: Издательство Академии Наук СССР, 1963. — Т. 1. — С. 106.
  6. История Югославии. — Москва: Издательство Академии Наук СССР, 1963. — Т. 1. — С. 105.
  7. История Югославии. — Москва: Издательство Академии Наук СССР, 1963. — Т. 1. — С. 105.
  8. История Югославии. — Москва: Издательство Академии Наук СССР, 1963. — Т. 1. — С. 105.
  9. 1 2 3 История Югославии, 1963, с. 169.
  10. Гаврюшина, 1997, с. 201, 202, 209.
  11. Листая страницы сербской истории / Е.Ю. Гуськова. — М.: Индрик, 2014. — С. 83. — ISBN 978-5-91674-301-2.
  12. Radojčić, Svetozar. Stare srpske miniature. — Белград: Naučna knjiga, 1950. — С. 7, 8.
  13. Дворник, Франтишек. [books.google.ru/books?id=UQ2NAQAAQBAJ&printsec=frontcover&hl=ru#v=onepage&q&f=false Славяне в европейской истории и цивилизации]. — Litres, 2014. — С. 224—225.
  14. Тошович, Бранко. [books.google.ru/books?id=igTSAgAAQBAJ&printsec=frontcover&hl=ru#v=onepage&q&f=false Корреляционная грамматика сербского, хорватского и бошняцкого языков. Часть 1: Фонетика — Фонология — Просодия]. — Litres, 2014. — С. 22.
  15. Radojčić, Svetozar. Stare srpske miniature. — Белград: Naučna knjiga, 1950. — С. 11, 14, 23.
  16. Листая страницы сербской истории / Е.Ю. Гуськова. — М.: Индрик, 2014. — С. 83. — ISBN 978-5-91674-301-2.
  17. Листая страницы сербской истории / Е.Ю. Гуськова. — М.: Индрик, 2014. — С. 83. — ISBN 978-5-91674-301-2.
  18. Листая страницы сербской истории / Е.Ю. Гуськова. — М.: Индрик, 2014. — С. 84. — ISBN 978-5-91674-301-2.

Литература

  • Гаврюшина, Л. К. Часть II. Средневековье (IX век — начало XV века) // История литератур западных и южных славян. — М.: Индрик, 1997. — Т. 1 (От истоков до середина XVIII века). — ISBN 9958-9642-8-7.
  • Чиркович Сима. История сербов. — М.: Весь мир, 2009. — 448 с. — ISBN 978-5-7777-0431-3.
  • История Югославии. — Москва: Издательство Академии Наук СССР, 1963. — Т. 1. — 736 с.
  • Макова Е.С. Сербские земли в Средние века и Раннее Новое время // История южных и западных славян / Матвеев Г.Ф., Ненашева З.С.. — Москва: Издательство Московского университета, 2008. — Т. 1. — 688 с. — ISBN 978-5-211-05388-5.
  • Листая страницы сербской истории / Е.Ю. Гуськова. — М.: Индрик, 2014. — 368 с. — ISBN 978-5-91674-301-2.

Ссылки

  • [rastko.rs/rastko-bl/istorija/corovic/istorija/3_2.html Латинско Царство и стварање Српске Краљевине] (серб.). Проверено 12 мая 2015.
  • [rastko.rs/rastko-bl/istorija/corovic/istorija/3_3.html Српске међусобице] (серб.). Проверено 12 мая 2015.
  • [rastko.rs/rastko-bl/istorija/corovic/istorija/3_4.html Западњачка оријентација у Србији] (серб.). Проверено 12 мая 2015.
  • [rastko.rs/rastko-bl/istorija/corovic/istorija/3_5.html Србија као главна балканска држава] (серб.). Проверено 12 мая 2015.

Отрывок, характеризующий Королевство Сербия (Средневековье)

– Я не могу не любить света, я не виноват в этом. И я очень счастлив. Ты понимаешь меня? Я знаю, что ты рад за меня.
– Да, да, – подтверждал Пьер, умиленными и грустными глазами глядя на своего друга. Чем светлее представлялась ему судьба князя Андрея, тем мрачнее представлялась своя собственная.


Для женитьбы нужно было согласие отца, и для этого на другой день князь Андрей уехал к отцу.
Отец с наружным спокойствием, но внутренней злобой принял сообщение сына. Он не мог понять того, чтобы кто нибудь хотел изменять жизнь, вносить в нее что нибудь новое, когда жизнь для него уже кончалась. – «Дали бы только дожить так, как я хочу, а потом бы делали, что хотели», говорил себе старик. С сыном однако он употребил ту дипломацию, которую он употреблял в важных случаях. Приняв спокойный тон, он обсудил всё дело.
Во первых, женитьба была не блестящая в отношении родства, богатства и знатности. Во вторых, князь Андрей был не первой молодости и слаб здоровьем (старик особенно налегал на это), а она была очень молода. В третьих, был сын, которого жалко было отдать девчонке. В четвертых, наконец, – сказал отец, насмешливо глядя на сына, – я тебя прошу, отложи дело на год, съезди за границу, полечись, сыщи, как ты и хочешь, немца, для князя Николая, и потом, ежели уж любовь, страсть, упрямство, что хочешь, так велики, тогда женись.
– И это последнее мое слово, знай, последнее… – кончил князь таким тоном, которым показывал, что ничто не заставит его изменить свое решение.
Князь Андрей ясно видел, что старик надеялся, что чувство его или его будущей невесты не выдержит испытания года, или что он сам, старый князь, умрет к этому времени, и решил исполнить волю отца: сделать предложение и отложить свадьбу на год.
Через три недели после своего последнего вечера у Ростовых, князь Андрей вернулся в Петербург.

На другой день после своего объяснения с матерью, Наташа ждала целый день Болконского, но он не приехал. На другой, на третий день было то же самое. Пьер также не приезжал, и Наташа, не зная того, что князь Андрей уехал к отцу, не могла себе объяснить его отсутствия.
Так прошли три недели. Наташа никуда не хотела выезжать и как тень, праздная и унылая, ходила по комнатам, вечером тайно от всех плакала и не являлась по вечерам к матери. Она беспрестанно краснела и раздражалась. Ей казалось, что все знают о ее разочаровании, смеются и жалеют о ней. При всей силе внутреннего горя, это тщеславное горе усиливало ее несчастие.
Однажды она пришла к графине, хотела что то сказать ей, и вдруг заплакала. Слезы ее были слезы обиженного ребенка, который сам не знает, за что он наказан.
Графиня стала успокоивать Наташу. Наташа, вслушивавшаяся сначала в слова матери, вдруг прервала ее:
– Перестаньте, мама, я и не думаю, и не хочу думать! Так, поездил и перестал, и перестал…
Голос ее задрожал, она чуть не заплакала, но оправилась и спокойно продолжала: – И совсем я не хочу выходить замуж. И я его боюсь; я теперь совсем, совсем, успокоилась…
На другой день после этого разговора Наташа надела то старое платье, которое было ей особенно известно за доставляемую им по утрам веселость, и с утра начала тот свой прежний образ жизни, от которого она отстала после бала. Она, напившись чаю, пошла в залу, которую она особенно любила за сильный резонанс, и начала петь свои солфеджи (упражнения пения). Окончив первый урок, она остановилась на середине залы и повторила одну музыкальную фразу, особенно понравившуюся ей. Она прислушалась радостно к той (как будто неожиданной для нее) прелести, с которой эти звуки переливаясь наполнили всю пустоту залы и медленно замерли, и ей вдруг стало весело. «Что об этом думать много и так хорошо», сказала она себе и стала взад и вперед ходить по зале, ступая не простыми шагами по звонкому паркету, но на всяком шагу переступая с каблучка (на ней были новые, любимые башмаки) на носок, и так же радостно, как и к звукам своего голоса прислушиваясь к этому мерному топоту каблучка и поскрипыванью носка. Проходя мимо зеркала, она заглянула в него. – «Вот она я!» как будто говорило выражение ее лица при виде себя. – «Ну, и хорошо. И никого мне не нужно».
Лакей хотел войти, чтобы убрать что то в зале, но она не пустила его, опять затворив за ним дверь, и продолжала свою прогулку. Она возвратилась в это утро опять к своему любимому состоянию любви к себе и восхищения перед собою. – «Что за прелесть эта Наташа!» сказала она опять про себя словами какого то третьего, собирательного, мужского лица. – «Хороша, голос, молода, и никому она не мешает, оставьте только ее в покое». Но сколько бы ни оставляли ее в покое, она уже не могла быть покойна и тотчас же почувствовала это.
В передней отворилась дверь подъезда, кто то спросил: дома ли? и послышались чьи то шаги. Наташа смотрелась в зеркало, но она не видала себя. Она слушала звуки в передней. Когда она увидала себя, лицо ее было бледно. Это был он. Она это верно знала, хотя чуть слышала звук его голоса из затворенных дверей.
Наташа, бледная и испуганная, вбежала в гостиную.
– Мама, Болконский приехал! – сказала она. – Мама, это ужасно, это несносно! – Я не хочу… мучиться! Что же мне делать?…
Еще графиня не успела ответить ей, как князь Андрей с тревожным и серьезным лицом вошел в гостиную. Как только он увидал Наташу, лицо его просияло. Он поцеловал руку графини и Наташи и сел подле дивана.
– Давно уже мы не имели удовольствия… – начала было графиня, но князь Андрей перебил ее, отвечая на ее вопрос и очевидно торопясь сказать то, что ему было нужно.
– Я не был у вас всё это время, потому что был у отца: мне нужно было переговорить с ним о весьма важном деле. Я вчера ночью только вернулся, – сказал он, взглянув на Наташу. – Мне нужно переговорить с вами, графиня, – прибавил он после минутного молчания.
Графиня, тяжело вздохнув, опустила глаза.
– Я к вашим услугам, – проговорила она.
Наташа знала, что ей надо уйти, но она не могла этого сделать: что то сжимало ей горло, и она неучтиво, прямо, открытыми глазами смотрела на князя Андрея.
«Сейчас? Сию минуту!… Нет, это не может быть!» думала она.
Он опять взглянул на нее, и этот взгляд убедил ее в том, что она не ошиблась. – Да, сейчас, сию минуту решалась ее судьба.
– Поди, Наташа, я позову тебя, – сказала графиня шопотом.
Наташа испуганными, умоляющими глазами взглянула на князя Андрея и на мать, и вышла.
– Я приехал, графиня, просить руки вашей дочери, – сказал князь Андрей. Лицо графини вспыхнуло, но она ничего не сказала.
– Ваше предложение… – степенно начала графиня. – Он молчал, глядя ей в глаза. – Ваше предложение… (она сконфузилась) нам приятно, и… я принимаю ваше предложение, я рада. И муж мой… я надеюсь… но от нее самой будет зависеть…
– Я скажу ей тогда, когда буду иметь ваше согласие… даете ли вы мне его? – сказал князь Андрей.
– Да, – сказала графиня и протянула ему руку и с смешанным чувством отчужденности и нежности прижалась губами к его лбу, когда он наклонился над ее рукой. Она желала любить его, как сына; но чувствовала, что он был чужой и страшный для нее человек. – Я уверена, что мой муж будет согласен, – сказала графиня, – но ваш батюшка…
– Мой отец, которому я сообщил свои планы, непременным условием согласия положил то, чтобы свадьба была не раньше года. И это то я хотел сообщить вам, – сказал князь Андрей.
– Правда, что Наташа еще молода, но так долго.
– Это не могло быть иначе, – со вздохом сказал князь Андрей.
– Я пошлю вам ее, – сказала графиня и вышла из комнаты.
– Господи, помилуй нас, – твердила она, отыскивая дочь. Соня сказала, что Наташа в спальне. Наташа сидела на своей кровати, бледная, с сухими глазами, смотрела на образа и, быстро крестясь, шептала что то. Увидав мать, она вскочила и бросилась к ней.
– Что? Мама?… Что?
– Поди, поди к нему. Он просит твоей руки, – сказала графиня холодно, как показалось Наташе… – Поди… поди, – проговорила мать с грустью и укоризной вслед убегавшей дочери, и тяжело вздохнула.
Наташа не помнила, как она вошла в гостиную. Войдя в дверь и увидав его, она остановилась. «Неужели этот чужой человек сделался теперь всё для меня?» спросила она себя и мгновенно ответила: «Да, всё: он один теперь дороже для меня всего на свете». Князь Андрей подошел к ней, опустив глаза.
– Я полюбил вас с той минуты, как увидал вас. Могу ли я надеяться?
Он взглянул на нее, и серьезная страстность выражения ее лица поразила его. Лицо ее говорило: «Зачем спрашивать? Зачем сомневаться в том, чего нельзя не знать? Зачем говорить, когда нельзя словами выразить того, что чувствуешь».
Она приблизилась к нему и остановилась. Он взял ее руку и поцеловал.
– Любите ли вы меня?
– Да, да, – как будто с досадой проговорила Наташа, громко вздохнула, другой раз, чаще и чаще, и зарыдала.
– Об чем? Что с вами?
– Ах, я так счастлива, – отвечала она, улыбнулась сквозь слезы, нагнулась ближе к нему, подумала секунду, как будто спрашивая себя, можно ли это, и поцеловала его.
Князь Андрей держал ее руки, смотрел ей в глаза, и не находил в своей душе прежней любви к ней. В душе его вдруг повернулось что то: не было прежней поэтической и таинственной прелести желания, а была жалость к ее женской и детской слабости, был страх перед ее преданностью и доверчивостью, тяжелое и вместе радостное сознание долга, навеки связавшего его с нею. Настоящее чувство, хотя и не было так светло и поэтично как прежнее, было серьезнее и сильнее.
– Сказала ли вам maman, что это не может быть раньше года? – сказал князь Андрей, продолжая глядеть в ее глаза. «Неужели это я, та девочка ребенок (все так говорили обо мне) думала Наташа, неужели я теперь с этой минуты жена , равная этого чужого, милого, умного человека, уважаемого даже отцом моим. Неужели это правда! неужели правда, что теперь уже нельзя шутить жизнию, теперь уж я большая, теперь уж лежит на мне ответственность за всякое мое дело и слово? Да, что он спросил у меня?»
– Нет, – отвечала она, но она не понимала того, что он спрашивал.
– Простите меня, – сказал князь Андрей, – но вы так молоды, а я уже так много испытал жизни. Мне страшно за вас. Вы не знаете себя.
Наташа с сосредоточенным вниманием слушала, стараясь понять смысл его слов и не понимала.
– Как ни тяжел мне будет этот год, отсрочивающий мое счастье, – продолжал князь Андрей, – в этот срок вы поверите себя. Я прошу вас через год сделать мое счастье; но вы свободны: помолвка наша останется тайной и, ежели вы убедились бы, что вы не любите меня, или полюбили бы… – сказал князь Андрей с неестественной улыбкой.
– Зачем вы это говорите? – перебила его Наташа. – Вы знаете, что с того самого дня, как вы в первый раз приехали в Отрадное, я полюбила вас, – сказала она, твердо уверенная, что она говорила правду.
– В год вы узнаете себя…
– Целый год! – вдруг сказала Наташа, теперь только поняв то, что свадьба отсрочена на год. – Да отчего ж год? Отчего ж год?… – Князь Андрей стал ей объяснять причины этой отсрочки. Наташа не слушала его.
– И нельзя иначе? – спросила она. Князь Андрей ничего не ответил, но в лице его выразилась невозможность изменить это решение.
– Это ужасно! Нет, это ужасно, ужасно! – вдруг заговорила Наташа и опять зарыдала. – Я умру, дожидаясь года: это нельзя, это ужасно. – Она взглянула в лицо своего жениха и увидала на нем выражение сострадания и недоумения.
– Нет, нет, я всё сделаю, – сказала она, вдруг остановив слезы, – я так счастлива! – Отец и мать вошли в комнату и благословили жениха и невесту.
С этого дня князь Андрей женихом стал ездить к Ростовым.


Обручения не было и никому не было объявлено о помолвке Болконского с Наташей; на этом настоял князь Андрей. Он говорил, что так как он причиной отсрочки, то он и должен нести всю тяжесть ее. Он говорил, что он навеки связал себя своим словом, но что он не хочет связывать Наташу и предоставляет ей полную свободу. Ежели она через полгода почувствует, что она не любит его, она будет в своем праве, ежели откажет ему. Само собою разумеется, что ни родители, ни Наташа не хотели слышать об этом; но князь Андрей настаивал на своем. Князь Андрей бывал каждый день у Ростовых, но не как жених обращался с Наташей: он говорил ей вы и целовал только ее руку. Между князем Андреем и Наташей после дня предложения установились совсем другие чем прежде, близкие, простые отношения. Они как будто до сих пор не знали друг друга. И он и она любили вспоминать о том, как они смотрели друг на друга, когда были еще ничем , теперь оба они чувствовали себя совсем другими существами: тогда притворными, теперь простыми и искренними. Сначала в семействе чувствовалась неловкость в обращении с князем Андреем; он казался человеком из чуждого мира, и Наташа долго приучала домашних к князю Андрею и с гордостью уверяла всех, что он только кажется таким особенным, а что он такой же, как и все, и что она его не боится и что никто не должен бояться его. После нескольких дней, в семействе к нему привыкли и не стесняясь вели при нем прежний образ жизни, в котором он принимал участие. Он про хозяйство умел говорить с графом и про наряды с графиней и Наташей, и про альбомы и канву с Соней. Иногда домашние Ростовы между собою и при князе Андрее удивлялись тому, как всё это случилось и как очевидны были предзнаменования этого: и приезд князя Андрея в Отрадное, и их приезд в Петербург, и сходство между Наташей и князем Андреем, которое заметила няня в первый приезд князя Андрея, и столкновение в 1805 м году между Андреем и Николаем, и еще много других предзнаменований того, что случилось, было замечено домашними.
В доме царствовала та поэтическая скука и молчаливость, которая всегда сопутствует присутствию жениха и невесты. Часто сидя вместе, все молчали. Иногда вставали и уходили, и жених с невестой, оставаясь одни, всё также молчали. Редко они говорили о будущей своей жизни. Князю Андрею страшно и совестно было говорить об этом. Наташа разделяла это чувство, как и все его чувства, которые она постоянно угадывала. Один раз Наташа стала расспрашивать про его сына. Князь Андрей покраснел, что с ним часто случалось теперь и что особенно любила Наташа, и сказал, что сын его не будет жить с ними.
– Отчего? – испуганно сказала Наташа.
– Я не могу отнять его у деда и потом…
– Как бы я его любила! – сказала Наташа, тотчас же угадав его мысль; но я знаю, вы хотите, чтобы не было предлогов обвинять вас и меня.
Старый граф иногда подходил к князю Андрею, целовал его, спрашивал у него совета на счет воспитания Пети или службы Николая. Старая графиня вздыхала, глядя на них. Соня боялась всякую минуту быть лишней и старалась находить предлоги оставлять их одних, когда им этого и не нужно было. Когда князь Андрей говорил (он очень хорошо рассказывал), Наташа с гордостью слушала его; когда она говорила, то со страхом и радостью замечала, что он внимательно и испытующе смотрит на нее. Она с недоумением спрашивала себя: «Что он ищет во мне? Чего то он добивается своим взглядом! Что, как нет во мне того, что он ищет этим взглядом?» Иногда она входила в свойственное ей безумно веселое расположение духа, и тогда она особенно любила слушать и смотреть, как князь Андрей смеялся. Он редко смеялся, но зато, когда он смеялся, то отдавался весь своему смеху, и всякий раз после этого смеха она чувствовала себя ближе к нему. Наташа была бы совершенно счастлива, ежели бы мысль о предстоящей и приближающейся разлуке не пугала ее, так как и он бледнел и холодел при одной мысли о том.
Накануне своего отъезда из Петербурга, князь Андрей привез с собой Пьера, со времени бала ни разу не бывшего у Ростовых. Пьер казался растерянным и смущенным. Он разговаривал с матерью. Наташа села с Соней у шахматного столика, приглашая этим к себе князя Андрея. Он подошел к ним.
– Вы ведь давно знаете Безухого? – спросил он. – Вы любите его?
– Да, он славный, но смешной очень.
И она, как всегда говоря о Пьере, стала рассказывать анекдоты о его рассеянности, анекдоты, которые даже выдумывали на него.
– Вы знаете, я поверил ему нашу тайну, – сказал князь Андрей. – Я знаю его с детства. Это золотое сердце. Я вас прошу, Натали, – сказал он вдруг серьезно; – я уеду, Бог знает, что может случиться. Вы можете разлю… Ну, знаю, что я не должен говорить об этом. Одно, – чтобы ни случилось с вами, когда меня не будет…
– Что ж случится?…
– Какое бы горе ни было, – продолжал князь Андрей, – я вас прошу, m lle Sophie, что бы ни случилось, обратитесь к нему одному за советом и помощью. Это самый рассеянный и смешной человек, но самое золотое сердце.
Ни отец и мать, ни Соня, ни сам князь Андрей не могли предвидеть того, как подействует на Наташу расставанье с ее женихом. Красная и взволнованная, с сухими глазами, она ходила этот день по дому, занимаясь самыми ничтожными делами, как будто не понимая того, что ожидает ее. Она не плакала и в ту минуту, как он, прощаясь, последний раз поцеловал ее руку. – Не уезжайте! – только проговорила она ему таким голосом, который заставил его задуматься о том, не нужно ли ему действительно остаться и который он долго помнил после этого. Когда он уехал, она тоже не плакала; но несколько дней она не плача сидела в своей комнате, не интересовалась ничем и только говорила иногда: – Ах, зачем он уехал!
Но через две недели после его отъезда, она так же неожиданно для окружающих ее, очнулась от своей нравственной болезни, стала такая же как прежде, но только с измененной нравственной физиогномией, как дети с другим лицом встают с постели после продолжительной болезни.


Здоровье и характер князя Николая Андреича Болконского, в этот последний год после отъезда сына, очень ослабели. Он сделался еще более раздражителен, чем прежде, и все вспышки его беспричинного гнева большей частью обрушивались на княжне Марье. Он как будто старательно изыскивал все больные места ее, чтобы как можно жесточе нравственно мучить ее. У княжны Марьи были две страсти и потому две радости: племянник Николушка и религия, и обе были любимыми темами нападений и насмешек князя. О чем бы ни заговорили, он сводил разговор на суеверия старых девок или на баловство и порчу детей. – «Тебе хочется его (Николеньку) сделать такой же старой девкой, как ты сама; напрасно: князю Андрею нужно сына, а не девку», говорил он. Или, обращаясь к mademoiselle Bourime, он спрашивал ее при княжне Марье, как ей нравятся наши попы и образа, и шутил…