Королевство Таити
Королевство Таити | |||||||||
таит. Tahiti фр. Royaume de Tahiti | |||||||||
независимое государство (1788—1843) протекторат (1843—1880) | |||||||||
| |||||||||
---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|
| |||||||||
Королевство отмечено розовым цветом | |||||||||
Столица | Папеэте (с 1827) | ||||||||
Язык(и) | таитянский, французский | ||||||||
Религия | С 1819 - Христианство, (протестантизм) | ||||||||
Денежная единица | фунт стерлингов, французский франк | ||||||||
Площадь | 1193, 3 км² | ||||||||
Форма правления | монархия | ||||||||
Династия | Помаре | ||||||||
Король | |||||||||
- 1788—1803 | Помаре I | ||||||||
- 1803—1821 | Помаре II | ||||||||
- 1821—1827 | Помаре III | ||||||||
- 1827—1877 | Помаре IV | ||||||||
- 1877—1880 | Помаре V | ||||||||
История | |||||||||
- 1788—1791 | Объединение Таити | ||||||||
- 1843 | Установление французского протектората | ||||||||
- 1880 | Французская аннексия | ||||||||
Короле́вство Таи́ти (фр. Royaume de Tahiti) — туземное монархическое государство в Океании с центром на острове Таити. Было основано в 1788 году таитянским верховным вождём Помаре I, поддерживаемым британскими миссионерами и торговцами, в результате объединения островов Таити, Муреа, Тетиароа и Мехетиа. На пике своего развития королевство Таити охватывало территорию всех Наветренных островов, части островов Общества в центральной Полинезии, распространяло влияние на другие острова Полинезии, в частности на Тубуаи и Туамоту.
Наряду с Бора-Бора, Раиатеа и Хуахине, Гавайями, Тонга, Ниуэ-Фекаи, Самоа и Раротонга, в XIX веке Таити представляло собой одно из немногих независимых полинезийских государств, сумевших избежать на некоторое время колонизации со стороны великих держав. Правящая династия на Таити — Помаре — была представлена пятью монархами: четырьмя королями и королевой.
В 1842 году, в период правления королевы Помаре IV, Франция установила протекторат над Таити, а в 1880 году — аннексировала и включила в свой состав в качестве колонии.
Содержание
История
Объединение. Помаре I (1788—1803)
Во второй половине XVIII века междоусобная борьба на Таити и близлежащих островах приобрела значительные масштабы, и отношения между островными родоплеменными объединениями накалились до предела. К концу 1787 года, после нескольких лет соперничества, большинство таитянских вождей выступили против одного из правителей области Тефана — Тоухе (Ту), к тому времени взявшего имя Помаре.
23 декабря 1787 года мятежное миссионерское судно Королевского ВМФ Великобритании Bounty, капитаном которого формально был низложенный моряками Уильям Блай, причалило к берегам Таити. Познакомившись с Помаре, пребывавшем в крайне затруднительном положении, члены экипажа согласились помочь ему в стремлении объединить Таити и соседние острова под его властью, и установили с опальным вождём дружественные отношения. До этого англичане уже оказывали поддержку Помаре: так, в 1779 году, незадолго до своей гибели, Таити посещал Джеймс Кук[1].
Заручившись помощью восставших моряков, в 1788 году Помаре провозгласил себя королём Таити Помаре I, а в 1790 году — окончательно разбил своих противников, в первую очередь, вождя Эймео Махине и его союзников. Одним из решающих результатов успешного нападения на область Атахуру, вожди которой поддерживали Эймео, был захват мароруа — пояса, украшенного красными перьями — символа королевской власти на Таити. По приказу Помаре этот пояс был продемонстрирован жителям каждой деревни вдоль побережья острова[2].
Установление стабильной власти Помаре на Таити произошло благодаря восставшим морякам с Bounty. Несмотря на это, в 1791 году король избавился от них, выдав всех мятежников специально присланному для их поимки из Англии капитану Эдуарду. В этом же году Помаре I, по установившейся ещё в период вождества традиции, формально отрёкся от престола в пользу своего сына Помаре II, однако фактически он оставался полновластным правителем Таити до своей смерти в 1803 году. В этот период, в 1797 году, Помаре-старший завершил объединение основной части Таити, подчинив своей власти почти все области Таити-нуи и Таити-ити, а также соседние мелкие острова Эймео, Мотеа, Тетуароа. В то время, как официальная резиденция Помаре II находилась на Таити, его отец жил на острове Эймео, который превратился — наравне с районом Паре — в своего рода домен семьи Помаре.
Помаре II (1803—1821)
На первых порах своего правления Помаре II, допускавший деятельность протестантских религиозных миссионеров из Европы, не вызывал доверия у населения: таитяне считали европейцев виновными в большом количестве смертей от заболеваний, завезённых ими на остров. В 1808 году власть короля оказалась под угрозой: часть таитянских вождей, возмущённых претензиями Помаре на абсолютную власть, восстала против него, и 22 декабря 1808 года Помаре был вынужден бежать на остров Муреа, но вскоре он возвратился на Таити и к 1811 году окончательно победил своих врагов — во многом благодаря миссионерам. В следующем, 1812 году, король принял христианство (официальное крещение состоялось семью годами позднее), а потом его примеру стали следовать остальные таитяне. 12 ноября 1815 года сторонники Помаре II одержали последнюю и решающую победу над его противниками. Остров Таити полностью перешёл под контроль монарха.
Миссионеры, установившие тесные контакты с королём, осуществили массу преобразований на Таити. Они приучили островитян к европейской одежде, построили на острове сахарное, текстильное предприятия. В 1817 году таитянские власти приобрели первый печатный станок, в 1819 году — культивировали на острове хлопок, кофе, сахар. Благодаря миссионерам в том же году Помаре II издал первый на Таити свод законов, основанный на их предложениях и личных доводах короля. Он поддерживал защиту прав на жизнь и имущество, организацию судов, регистрацию браков, а запрещал полигамию, человеческие жертвоприношения и детоубийство. По приказу Помаре II после принятия христианства в государстве были уничтожены все мараэ и запрещено поклонение языческим богам.
Последние годы независимости (1821—1843)
После того, как в 1821 году Помаре II умер от алкоголизма, престол занял его малолетний второй сын Помаре III. Фактически в период его правления власть была сосредоточена в руках миссионеров. Спустя шесть лет после восшествия на престол новый король скончался от дизентерии. Ему наследовала сестра, принявшая имя Помаре IV.
При Помаре IV к королевству Таити присоединились острова Раиатеа и Бора-Бора. Королева не проявляла интереса к христианству и в 1830 году даже выразила поддержку в отношении секты мамаиа. В то же время Помаре IV способствовала упрочению хороших отношений между Таити и Великобританией, в частности, сделав своим советником английского миссионера Джорджа Притчарда , а также приняв на острове ряд известных английских учёных и путешественников, включая Чарльза Дарвина.
В 1842 году в дипломатических отношениях между Великобританией и Францией возник кризис, вызванный, в том числе, событиями на Таити: адмирал Дюпти-Туар — французский представитель в королевстве — стал настойчиво предлагать Помаре IV принять протекторат Франции над Таити. Притчард в это время находился в отъезде, но, прибыв, он сразу же приступил к агитации туземцев против французов и римо-католичества. В ответ на это в ноябре 1843 года французские моряки во главе с Дюпти-Тюаром высадились на острове, арестовали Притчарда, а затем переправили его обратно в Великобританию. К тому моменту адмиралу удалось склонить королеву к принятию протекотрата, хотя на деле это не входило в его полномочия. Новости с Таити достигли Европы в 1844 году. Министр иностранных дел Франции Франсуа Гизо, поддерживаемый Луи-Филиппом I, осудил аннексию острова, и Франция не ратифицировала договор о протекторате. Помаре же тем временем переехала на остров Раиатеа, где в 1847 году официально признала установление французского протектората. События, разворачивавшиеся вокруг Таити, вызвали большое недовольство населения британских колоний Австралия и Новая Зеландия. Для того, чтобы успокоить британское правительство, Франция пообещала не ущемлять на острове интересы протестантских миссионеров, Британия, в свою очередь, отказалась от военного вмешательства. В 1847 году между Британией и Францией было подписано соглашение, по которому за Британской империей сохранялась Новая Зеландия, а за Францией — Маркизские острова вместе с Таити. Помаре IV, в свою очередь, возвращалась с острова Раиатеа на Таити: её власть на острове сохранялась, но при этом сильно ограничивалась[3][4] .
Протекторат (1843—1880)
Перейдя под французский протекторат, таитянские власти постепенно стали терять контроль над государством. В 1877 году Помаре IV умерла, и ей наследовал сын, Помаре V. Безынициативный правитель и алкоголик, 29 июня 1880 года новый монарх передал всю полноту королевской власти французской администрации, и таким образом остров Таити перестал быть протекторатом и стал колонией Франции. Сам Помаре V скончался в 1891 году в Папеэте, в королевском дворце[5].
Короли Таити
Портрет | Имя | Годы жизни | Годы правления |
---|---|---|---|
Помаре I | 1742—1803 | 1788—1803 | |
Помаре II | 1782—1821 | 1802—1821 | |
Помаре III | 1820—1827 | 1821—1827 | |
Помаре IV | 1813—1877 | 1827—1877 | |
Помаре V | 1839—1891 | 1877—1880 |
Флаги Таити
- Flag of the Kingdom of Tahiti 1822-1829.svg
1822—1829
- Flag of the Kingdom of Tahiti.svg
1829—1842
- Flag of the Tahiti Protectorate 1842-1843.svg
1842—1843
- Flag of the Tahiti Protectorate 1843-1880.svg
1843—1880
См. также
Напишите отзыв о статье "Королевство Таити"
Примечания
- ↑ [www.janesoceania.com/tahiti_royals/index2.htm The Tahitian Royal Family]. The Tahitian Royal Family. Проверено 26 августа 2011. [www.webcitation.org/6AHLC5opp Архивировано из первоисточника 29 августа 2012].
- ↑ [www.tahiti1.com/en/indentity/history.htm History of French Polynesia]. History of French Polynesia. Проверено 26 августа 2011. [www.webcitation.org/6AHLCsVIS Архивировано из первоисточника 29 августа 2012].
- ↑ [www.royalark.net/Tahiti/tahiti.htm BRIEF HISTORY]. TAHITI. Проверено 7 сентября 2011. [www.webcitation.org/6AHLDShls Архивировано из первоисточника 29 августа 2012].
- ↑ [freepages.genealogy.rootsweb.ancestry.com/~royalty/tahiti/i15.html HM Queen Pomare IV (Aimata)]. HM Queen Pomare IV (Aimata). Ancestry.com. Проверено 7 сентября 2011. [www.webcitation.org/6AHLDtfkr Архивировано из первоисточника 29 августа 2012].
- ↑ [www.fsmitha.com/h3/h43-pa.html Return of the Pitcairn Islanders]. Return of the Pitcairn Islanders. Проверено 7 июня 2011. [www.webcitation.org/6AHLENSBj Архивировано из первоисточника 29 августа 2012].
|
Отрывок, характеризующий Королевство Таити
– Какой рыцарь? Отчего? – краснея, спросил Пьер.– Ну, полноте, милый граф, c'est la fable de tout Moscou. Je vous admire, ma parole d'honneur. [это вся Москва знает. Право, я вам удивляюсь.]
– Штраф! Штраф! – сказал ополченец.
– Ну, хорошо. Нельзя говорить, как скучно!
– Qu'est ce qui est la fable de tout Moscou? [Что знает вся Москва?] – вставая, сказал сердито Пьер.
– Полноте, граф. Вы знаете!
– Ничего не знаю, – сказал Пьер.
– Я знаю, что вы дружны были с Натали, и потому… Нет, я всегда дружнее с Верой. Cette chere Vera! [Эта милая Вера!]
– Non, madame, [Нет, сударыня.] – продолжал Пьер недовольным тоном. – Я вовсе не взял на себя роль рыцаря Ростовой, и я уже почти месяц не был у них. Но я не понимаю жестокость…
– Qui s'excuse – s'accuse, [Кто извиняется, тот обвиняет себя.] – улыбаясь и махая корпией, говорила Жюли и, чтобы за ней осталось последнее слово, сейчас же переменила разговор. – Каково, я нынче узнала: бедная Мари Волконская приехала вчера в Москву. Вы слышали, она потеряла отца?
– Неужели! Где она? Я бы очень желал увидать ее, – сказал Пьер.
– Я вчера провела с ней вечер. Она нынче или завтра утром едет в подмосковную с племянником.
– Ну что она, как? – сказал Пьер.
– Ничего, грустна. Но знаете, кто ее спас? Это целый роман. Nicolas Ростов. Ее окружили, хотели убить, ранили ее людей. Он бросился и спас ее…
– Еще роман, – сказал ополченец. – Решительно это общее бегство сделано, чтобы все старые невесты шли замуж. Catiche – одна, княжна Болконская – другая.
– Вы знаете, что я в самом деле думаю, что она un petit peu amoureuse du jeune homme. [немножечко влюблена в молодого человека.]
– Штраф! Штраф! Штраф!
– Но как же это по русски сказать?..
Когда Пьер вернулся домой, ему подали две принесенные в этот день афиши Растопчина.
В первой говорилось о том, что слух, будто графом Растопчиным запрещен выезд из Москвы, – несправедлив и что, напротив, граф Растопчин рад, что из Москвы уезжают барыни и купеческие жены. «Меньше страху, меньше новостей, – говорилось в афише, – но я жизнью отвечаю, что злодей в Москве не будет». Эти слова в первый раз ясно ыоказали Пьеру, что французы будут в Москве. Во второй афише говорилось, что главная квартира наша в Вязьме, что граф Витгснштейн победил французов, но что так как многие жители желают вооружиться, то для них есть приготовленное в арсенале оружие: сабли, пистолеты, ружья, которые жители могут получать по дешевой цене. Тон афиш был уже не такой шутливый, как в прежних чигиринских разговорах. Пьер задумался над этими афишами. Очевидно, та страшная грозовая туча, которую он призывал всеми силами своей души и которая вместе с тем возбуждала в нем невольный ужас, – очевидно, туча эта приближалась.
«Поступить в военную службу и ехать в армию или дожидаться? – в сотый раз задавал себе Пьер этот вопрос. Он взял колоду карт, лежавших у него на столе, и стал делать пасьянс.
– Ежели выйдет этот пасьянс, – говорил он сам себе, смешав колоду, держа ее в руке и глядя вверх, – ежели выйдет, то значит… что значит?.. – Он не успел решить, что значит, как за дверью кабинета послышался голос старшей княжны, спрашивающей, можно ли войти.
– Тогда будет значить, что я должен ехать в армию, – договорил себе Пьер. – Войдите, войдите, – прибавил он, обращаясь к княжие.
(Одна старшая княжна, с длинной талией и окаменелым лидом, продолжала жить в доме Пьера; две меньшие вышли замуж.)
– Простите, mon cousin, что я пришла к вам, – сказала она укоризненно взволнованным голосом. – Ведь надо наконец на что нибудь решиться! Что ж это будет такое? Все выехали из Москвы, и народ бунтует. Что ж мы остаемся?
– Напротив, все, кажется, благополучно, ma cousine, – сказал Пьер с тою привычкой шутливости, которую Пьер, всегда конфузно переносивший свою роль благодетеля перед княжною, усвоил себе в отношении к ней.
– Да, это благополучно… хорошо благополучие! Мне нынче Варвара Ивановна порассказала, как войска наши отличаются. Уж точно можно чести приписать. Да и народ совсем взбунтовался, слушать перестают; девка моя и та грубить стала. Этак скоро и нас бить станут. По улицам ходить нельзя. А главное, нынче завтра французы будут, что ж нам ждать! Я об одном прошу, mon cousin, – сказала княжна, – прикажите свезти меня в Петербург: какая я ни есть, а я под бонапартовской властью жить не могу.
– Да полноте, ma cousine, откуда вы почерпаете ваши сведения? Напротив…
– Я вашему Наполеону не покорюсь. Другие как хотят… Ежели вы не хотите этого сделать…
– Да я сделаю, я сейчас прикажу.
Княжне, видимо, досадно было, что не на кого было сердиться. Она, что то шепча, присела на стул.
– Но вам это неправильно доносят, – сказал Пьер. – В городе все тихо, и опасности никакой нет. Вот я сейчас читал… – Пьер показал княжне афишки. – Граф пишет, что он жизнью отвечает, что неприятель не будет в Москве.
– Ах, этот ваш граф, – с злобой заговорила княжна, – это лицемер, злодей, который сам настроил народ бунтовать. Разве не он писал в этих дурацких афишах, что какой бы там ни был, тащи его за хохол на съезжую (и как глупо)! Кто возьмет, говорит, тому и честь и слава. Вот и долюбезничался. Варвара Ивановна говорила, что чуть не убил народ ее за то, что она по французски заговорила…
– Да ведь это так… Вы всё к сердцу очень принимаете, – сказал Пьер и стал раскладывать пасьянс.
Несмотря на то, что пасьянс сошелся, Пьер не поехал в армию, а остался в опустевшей Москве, все в той же тревоге, нерешимости, в страхе и вместе в радости ожидая чего то ужасного.
На другой день княжна к вечеру уехала, и к Пьеру приехал его главноуправляющий с известием, что требуемых им денег для обмундирования полка нельзя достать, ежели не продать одно имение. Главноуправляющий вообще представлял Пьеру, что все эти затеи полка должны были разорить его. Пьер с трудом скрывал улыбку, слушая слова управляющего.
– Ну, продайте, – говорил он. – Что ж делать, я не могу отказаться теперь!
Чем хуже было положение всяких дел, и в особенности его дел, тем Пьеру было приятнее, тем очевиднее было, что катастрофа, которой он ждал, приближается. Уже никого почти из знакомых Пьера не было в городе. Жюли уехала, княжна Марья уехала. Из близких знакомых одни Ростовы оставались; но к ним Пьер не ездил.
В этот день Пьер, для того чтобы развлечься, поехал в село Воронцово смотреть большой воздушный шар, который строился Леппихом для погибели врага, и пробный шар, который должен был быть пущен завтра. Шар этот был еще не готов; но, как узнал Пьер, он строился по желанию государя. Государь писал графу Растопчину об этом шаре следующее:
«Aussitot que Leppich sera pret, composez lui un equipage pour sa nacelle d'hommes surs et intelligents et depechez un courrier au general Koutousoff pour l'en prevenir. Je l'ai instruit de la chose.
Recommandez, je vous prie, a Leppich d'etre bien attentif sur l'endroit ou il descendra la premiere fois, pour ne pas se tromper et ne pas tomber dans les mains de l'ennemi. Il est indispensable qu'il combine ses mouvements avec le general en chef».
[Только что Леппих будет готов, составьте экипаж для его лодки из верных и умных людей и пошлите курьера к генералу Кутузову, чтобы предупредить его.
Я сообщил ему об этом. Внушите, пожалуйста, Леппиху, чтобы он обратил хорошенько внимание на то место, где он спустится в первый раз, чтобы не ошибиться и не попасть в руки врага. Необходимо, чтоб он соображал свои движения с движениями главнокомандующего.]
Возвращаясь домой из Воронцова и проезжая по Болотной площади, Пьер увидал толпу у Лобного места, остановился и слез с дрожек. Это была экзекуция французского повара, обвиненного в шпионстве. Экзекуция только что кончилась, и палач отвязывал от кобылы жалостно стонавшего толстого человека с рыжими бакенбардами, в синих чулках и зеленом камзоле. Другой преступник, худенький и бледный, стоял тут же. Оба, судя по лицам, были французы. С испуганно болезненным видом, подобным тому, который имел худой француз, Пьер протолкался сквозь толпу.
– Что это? Кто? За что? – спрашивал он. Но вниманье толпы – чиновников, мещан, купцов, мужиков, женщин в салопах и шубках – так было жадно сосредоточено на то, что происходило на Лобном месте, что никто не отвечал ему. Толстый человек поднялся, нахмурившись, пожал плечами и, очевидно, желая выразить твердость, стал, не глядя вокруг себя, надевать камзол; но вдруг губы его задрожали, и он заплакал, сам сердясь на себя, как плачут взрослые сангвинические люди. Толпа громко заговорила, как показалось Пьеру, – для того, чтобы заглушить в самой себе чувство жалости.
– Повар чей то княжеский…
– Что, мусью, видно, русский соус кисел французу пришелся… оскомину набил, – сказал сморщенный приказный, стоявший подле Пьера, в то время как француз заплакал. Приказный оглянулся вокруг себя, видимо, ожидая оценки своей шутки. Некоторые засмеялись, некоторые испуганно продолжали смотреть на палача, который раздевал другого.
Пьер засопел носом, сморщился и, быстро повернувшись, пошел назад к дрожкам, не переставая что то бормотать про себя в то время, как он шел и садился. В продолжение дороги он несколько раз вздрагивал и вскрикивал так громко, что кучер спрашивал его:
– Что прикажете?
– Куда ж ты едешь? – крикнул Пьер на кучера, выезжавшего на Лубянку.
– К главнокомандующему приказали, – отвечал кучер.
– Дурак! скотина! – закричал Пьер, что редко с ним случалось, ругая своего кучера. – Домой я велел; и скорее ступай, болван. Еще нынче надо выехать, – про себя проговорил Пьер.
Пьер при виде наказанного француза и толпы, окружавшей Лобное место, так окончательно решил, что не может долее оставаться в Москве и едет нынче же в армию, что ему казалось, что он или сказал об этом кучеру, или что кучер сам должен был знать это.
Приехав домой, Пьер отдал приказание своему все знающему, все умеющему, известному всей Москве кучеру Евстафьевичу о том, что он в ночь едет в Можайск к войску и чтобы туда были высланы его верховые лошади. Все это не могло быть сделано в тот же день, и потому, по представлению Евстафьевича, Пьер должен был отложить свой отъезд до другого дня, с тем чтобы дать время подставам выехать на дорогу.
24 го числа прояснело после дурной погоды, и в этот день после обеда Пьер выехал из Москвы. Ночью, переменя лошадей в Перхушкове, Пьер узнал, что в этот вечер было большое сражение. Рассказывали, что здесь, в Перхушкове, земля дрожала от выстрелов. На вопросы Пьера о том, кто победил, никто не мог дать ему ответа. (Это было сражение 24 го числа при Шевардине.) На рассвете Пьер подъезжал к Можайску.
Все дома Можайска были заняты постоем войск, и на постоялом дворе, на котором Пьера встретили его берейтор и кучер, в горницах не было места: все было полно офицерами.
В Можайске и за Можайском везде стояли и шли войска. Казаки, пешие, конные солдаты, фуры, ящики, пушки виднелись со всех сторон. Пьер торопился скорее ехать вперед, и чем дальше он отъезжал от Москвы и чем глубже погружался в это море войск, тем больше им овладевала тревога беспокойства и не испытанное еще им новое радостное чувство. Это было чувство, подобное тому, которое он испытывал и в Слободском дворце во время приезда государя, – чувство необходимости предпринять что то и пожертвовать чем то. Он испытывал теперь приятное чувство сознания того, что все то, что составляет счастье людей, удобства жизни, богатство, даже самая жизнь, есть вздор, который приятно откинуть в сравнении с чем то… С чем, Пьер не мог себе дать отчета, да и ее старался уяснить себе, для кого и для чего он находит особенную прелесть пожертвовать всем. Его не занимало то, для чего он хочет жертвовать, но самое жертвование составляло для него новое радостное чувство.
24 го было сражение при Шевардинском редуте, 25 го не было пущено ни одного выстрела ни с той, ни с другой стороны, 26 го произошло Бородинское сражение.
Для чего и как были даны и приняты сражения при Шевардине и при Бородине? Для чего было дано Бородинское сражение? Ни для французов, ни для русских оно не имело ни малейшего смысла. Результатом ближайшим было и должно было быть – для русских то, что мы приблизились к погибели Москвы (чего мы боялись больше всего в мире), а для французов то, что они приблизились к погибели всей армии (чего они тоже боялись больше всего в мире). Результат этот был тогда же совершении очевиден, а между тем Наполеон дал, а Кутузов принял это сражение.
Ежели бы полководцы руководились разумными причинами, казалось, как ясно должно было быть для Наполеона, что, зайдя за две тысячи верст и принимая сражение с вероятной случайностью потери четверти армии, он шел на верную погибель; и столь же ясно бы должно было казаться Кутузову, что, принимая сражение и тоже рискуя потерять четверть армии, он наверное теряет Москву. Для Кутузова это было математически ясно, как ясно то, что ежели в шашках у меня меньше одной шашкой и я буду меняться, я наверное проиграю и потому не должен меняться.
Когда у противника шестнадцать шашек, а у меня четырнадцать, то я только на одну восьмую слабее его; а когда я поменяюсь тринадцатью шашками, то он будет втрое сильнее меня.
До Бородинского сражения наши силы приблизительно относились к французским как пять к шести, а после сражения как один к двум, то есть до сражения сто тысяч; ста двадцати, а после сражения пятьдесят к ста. А вместе с тем умный и опытный Кутузов принял сражение. Наполеон же, гениальный полководец, как его называют, дал сражение, теряя четверть армии и еще более растягивая свою линию. Ежели скажут, что, заняв Москву, он думал, как занятием Вены, кончить кампанию, то против этого есть много доказательств. Сами историки Наполеона рассказывают, что еще от Смоленска он хотел остановиться, знал опасность своего растянутого положения знал, что занятие Москвы не будет концом кампании, потому что от Смоленска он видел, в каком положении оставлялись ему русские города, и не получал ни одного ответа на свои неоднократные заявления о желании вести переговоры.