Королевство вестготов

Короле́вство вестго́тов — раннефеодальное государственное образование, исторически первое из так называемых варварских королевств, сложившихся на территории Западной Римской империи в условиях её распада в V веке. Возникло в 418 году на территории римской провинции Аквитания по договору короля вестготов Валии с римским императором Гонорием. Первым королём вестготского государства иногда называют Теодориха I. Просуществовало до 718 года, когда было почти полностью завоевано арабами.

Предыстория

В 375 году германское племя готов, в условиях нашествия гуннов разделилось на два потока — западных и восточных готов. В 395 году вождь вестготов Аларих был провозглашен королём. В ходе великого переселения народов вестготы двигались на запад вслед за другими германскими племенами — вандалами и свевами, а также сарматским племенем аланов.

После взятия Рима и смерти вождя вестготов Алариха в 410 году королём вестготов стал Атаульф, который пытался утвердиться в Италии, однако в 412 году после того, как потерпел неудачу, вместе со своим народом по договору с императором Гонорием ушёл в Южную Галлию, где им была выделена земля для расселения. Здесь предводителем вестготов Валией на месте бывшей римской провинции Аквитания на юго-западе Франции было создано государство вестготов. В 415 году вестготы ушли дальше, на территорию Испании.

В начале V века свевы, вандалы и аланы перешли Пиренеи и осели в Иберии, а вестготы обосновались в Аквитании. 1 января 414 года в Нарбонне состоялось бракосочетание вестготского короля Атаульфа, сына Алариха, и Галлы Плацидии, сестры первого западно-римского императора Гонория.

В 414 году под предводительством Атаульфа, затем в 415 году под предводительством нового короля Валии вестготы проникали в Иберию. Валия имел дальнейшей целью перебраться через Гибралтар в Северную Африку, чтобы найти там страну для мирного проживания своего народа. Потерпев неудачу на этом направлении, он согласился на договор с Гонорием и поступил на римскую службу.

В 418 году Валия «устроил грандиозную бойню варваров во имя Рима. Он разгромил в битве вандалов-силингов в Бетике. Он уничтожил аланов, которые правили вандалами и свевами, так основательно, что когда их король Атакс был убит, немногие, кто выжил, забыли имя своего королевства и подчинились королю вандалов из Галисии Гундериху.»

Дочь Валии была замужем за представителем свевской знати, что, по-видимому, позволило свевам избежать разгрома от вестготов и даже создать собственное королевство на север-западе Иберии.

В качестве признания заслуг, император выделил вестготским федератам территорию от предгорий Пиренеев на юге до Луары на севере. Здесь в 418 году Валия основал первое вестготское королевство, получившее, по главному городу Тулузе, название «Тулузского». Выделяя эти земли вестготским федератам, римский император ставил им задачу оборонять империю от восставшего населения северо-западной Галлии.

В условиях ослабления Западной Римской империи вестготы, не отрицая формальную верховную власть Рима, фактически приобрели полную самостоятельность.

Поселение вестготов на земли Галлии и части Испании состоялось в 418 году, что хронологически совпадает с приходом к власти вестготского короля Теодериха I. Несколько следующих десятилетий существования королевства вестготов основным направлением его внешней политики являлось стремление добиться выхода к Средиземному морю, что проявлялось попытками захватить города Нарбонн и Арль. Вестготский правитель Теодерих I воспользовался противоречиями после смери Гонория в 423 году и закрепил свою власть в Галлии.

Тулузское королевство

Первое государство вестготов также носит название Тулузского королевства вестготов и часто признаётся первым варварским государством на римской территории. Вестготы формально подчинялись римскому императору и служили в имперской армии. Король вестготов считался главным сановником в регионе и подданным императора.

Условия расселения вестготов

Вестготы получили во владение не закрытую область, откуда было бы изгнано коренное население, а селились бок о бок с римлянами, которые должны были поступиться частью своих владений. Согласно действовавшему закону, провинциалы должны были уступить пришельцам одну треть земель пригодных для обработки, вестготы же получили две трети. Причина такой большой уступки неясна, но известно, что в то время из-за варварских набегов обширные участки не обрабатывались и, таким образом, все равно не приносили своим владельцам никаких доходов. При этом римляне вполне могли оставить за собой как раз наиболее ценные участки. Луга и леса использовались вестготами и римлянами сначала совместно, позже они были пополам разделены между обоими собственниками. Две трети несвободного населения оставалось в собственности римлян.

Правление Теодориха I (419—451)

Валия умер вскоре после того, как договор с императором был подписан и началось распределение земель. В 419 году на общем собрании готов королём был избран Теодорих I.

В 422 году вестготы совместно с римским полководцем Кастином выступили против вандалов в Бетике на самом юге Иберии. Когда победа была уже близка, готы ударили римлянам в тыл, и римляне потерпели тяжёлое поражение. Приказ об этом, вероятно, отдал сам Теодорих, но никаких последствий эта измена не имела.

После смерти Гонория в 423 году, пользуясь занятостью римской армии противостоянием франкам и бургундам, а также подавлением восстания багаудов, Теодорих предпринял несколько не увенчавшихся успехом попыток расширить территорию своего государства до Средиземного моря.

Теодорих обручил одну из своих дочерей с сыном короля вандалов Гейзериха, правда, до политического союза дело не дошло. Острие политического союза с Королевством вандалов и аланов могло быть направлено против Рима. В 429 году Теодорих заключил союз с свевами, закрепив его браком другой своей дочери с их королём Рехиаром. Опираясь на этот союз он опустошил окрестности Сарагосы и военной хитростью захватил Илерду на северо-востоке Иберии.

Несмотря на всё это договор Валии с Гонорием на протяжении всего времени правления Теодориха в целом соблюдался, вестготы признавали верховную власть императора и оставались союзниками Западной Римской империи, неся военную службу в её армии. И римляне были довольны результатами этого договора, не делали попыток пересмотреть его и продолжали добровольно расселять другие варварские племена в других частях Галлии практически на тех же условиях, на которых были расселены вестготы в Аквитании.

Теодорих I в 451 году погиб в сражении с Аттилой на Каталаунских полях. В 475 году его сын Эйрих провозгласил полную независимость вестготского королевства от Римской империи. В дальнейшем королевство Вестготов не подчинялось Восточной Римской либо Византийской империям и находилось в состоянии полной независимости от них. На протяжении второй половины V века вестготы постепенно присоединили весь Пиренейский полуостров к своим владениям.

Тулузское королевство во второй половине V века

После гибели Теодориха I вестготское войско провозгласило королём его сына Торисмунда. Он продолжил завоевательную политику отца. При этом его завоевательные устремления были направлены на завоевание Арморики на севере Галлии. Торисмунд был убит в 453 году проримски настроенными братьями Теодорихом (Теодорих II) и Фридерихом.

Теодорих II стремился быть главной опорой императора. В 456 году он так сокрушил короля свевов Рехиара, продолжавшего грабить римские земли в Иберии, что Королевство свевов оказалось практически уничтоженным. Во время войны вандалов с империей в 455 году он проводил такую политику, что император Авит явился его ставленником. После убийства Авита в 456 году Теодорих II счел бессмысленным продолжать дальше политику поддержки Рима, начатую ещё Атаульфом, и сблизился с сепаратистски настроенной галльской аристократией, но потерпев разгром под Арлем в 458 году, заключил с императором Майорианом обоюдовыгодный союз, возобновивший федеративные отношения вестготов с римлянами. После этого вестготы заняли Бетику. В 462 году Теодорих II заключил мир с свевами. В том же году он завладел Нарбонной на берегу Средиземного моря.

В 461 году Теодорих II отозвал с должности одного римского военного губернатора (Непоциана) и поставил на его место другого, тоже римлянина. Какова бы ни была конкретная политическая подоплёка этого события, но этот факт свидетельствует о степени могущества вестготского короля, которого он достиг к этому времени.

Теодорих II был убит в 466 году Эйрихом — своим братом, четвёртым сыном Теодориха I, ставшим следующим королём вестготов. Эйрих (466—484) отказался от статуса римского федерата. Он продолжил политику расширения границ государства, и при нём Вестготское королевство превысило территорию, выделенную вестготам в 418 году по договору Валли с Гонорием, в шесть раз и стало самым большим государственно-территориальным образованием в Западной Европе, простираясь от побережья Атлантического океана на западе, до Роны на востоке и Луары на севере. Двор Эйриха не находился постоянно в Тулузе, а перемещался по стране, задерживаясь, по обстоятельствам, в Бордо, Арле и других пунктах. В 475 году римский император Юлий Непот стремился во что бы то ни стало заключить мир с вестготами. В то же время Эйрих не стремился к созданию всемирной империи. В последние годы своей жизни он не вёл никаких войн, занимаясь устройством уже захваченных территорий и церковной политикой. При Эйрихе началось составление Вестготской правды — свода вестготского обычного права. Многократно ранее обещаемая независимость Вестготского королевства никогда не получила от римлян никакого государственно-правового оформления. Королевство вестготов обрело полную независимость в 476 году с прекращением существования Западной Римской империи. Эйрих единственный из тулузских вестготских королей, умерший своей смертью. К 484 году, когда Эйрих умер, Королевство вестготов достигло пика своего могущества. Даже несмотря на свою максимальную географическую удаленность от Персии, оно представляло интерес для персов в их противостоянии Восточной Римской империи.

Преемником Эйриха на вестготском престоле стал его малолетний сын Аларих II. В 490 году вестготы выступили союзниками остготов в войне против Одоакра. В 493 году союз вестготов и остготов был укреплен браком Алариха II с дочерью остготского короля Теодориха Великого. С северогалльским осколком Западной римской империи — Суассонской областью — поддерживались мирные отношения. Когда в 486 году франки захватили эту область, бывший римский её наместник Сиагрий получил убежище в Тулузе. Во франкско-бургундской войне Аларих II оказал поддержку бургундам (что, однако, не помешало бургундам в 507 году выступить совместно с франками, когда те обрушились всей своей мощью на вестготов).

Франки с конца V века начали представлять серьёзную угрозу для вестготов. В 502 году между франками и вестготами был подписан мир. Через пять лет франкский король Хлодвиг I нарушил это мирное соглашение. В 507 году в битве при Пуатье вестготы потерпели сокрушительное поражение. Аларих II погиб в бою, а вестготы лишились владений в Галлии (потеряли Аквитанию за исключением узкой прибрежной полосы Септимании), однако сохранили контроль над Иберией до конца века за исключением территорий, находящихся под властью свевов и басков.

Тулузское королевство в VI веке

После гибели Алариха II наступил кризис Тулузского королевства. Бургунды из союзников вестготов превратились во врагов, а южное побережье Иберийского полуострова было захвачено византийцами. Столица вестготского государства из разрушенной франками Тулузы переместилась сначала в Нарбонну, а затем в Барселону. От ещё больших потерь вестготов спас Теодорих Великий, который стал опекуном при малолетнем сыне Алариха II, своем внуке Амаларихе, что означало фактический переход вестготов под верховенство остготского короля.

Вестготская казна была вывезена в Равенну — столицу остготского государства. Теодорих Великий требовал от своих представителей в Королевстве вестготов соблюдения его римских законов, независимо от того, совпадали ли они с вестготскими. На вестготские территории были распространены налоги, установленные в остготском королевстве. Иберия должна была снабжать Италию продовольствием. Теодорих Великий всячески покровительствовал смешанным бракам, видя в этом средство восстановления прежнего племенного единства готов.

После смерти Теодориха Великого в 526 году связь между двумя ветвями готского племени снова начала ослабевать. Лишившись защиты сильного остготского короля, Амаларих, ставший совершенно самостоятельным королём, попытался вступить в союз со своими опаснейшими противниками, франками. Для этого он добился брака с дочерью Хлодвига Хлодехильдой. Но из-за того, что франки были ортодоксальными христианами, а вестготская знать исповедовала арианство, этот политический ход Амалариха оказался неудачным. Сам Амаларих скоро занял враждебную позицию по отношению к своей жене, чем создал для её брата Хильдеберта повод к возобновлению франко-вестготской войны в 531 году. Хильдеберт предпринял поход в Септиманию (южная часть Галлии) и разбил вестготов под Нарбонной. Амаларих бежал в Барселону, где в том же году погиб при неясных обстоятельствах.

Через несколько месяцев междуцарствия после смерти бездетного Амалариха королём вестготов был избран Теудис (531—548), остгот, не породнившийся ни с кем из вестготов, один из полководцев Теодориха Великого и опекун Амалариха в первые годы после смерти в 507 году его отца Алариха II. Теудис ещё при жизни Теодориха Великого, подчиняясь ему безотказно, добился достаточно независимого положения. Будучи в течение долгого времени представителем Теодориха в вестготском государстве, Теудис имел богатый государственно-политический опыт и сразу же после занятия престола проявил себя энергичным правителем. Ему удалось не только стабилизировать положение на границе с франками, но и возвратить вестготам некоторые потерянные ими пункты в Септимании. Этот свой успех Теудис развивать не стал, предпочтя устанавливать свою реальную власть в иберийской части вестготских владений. Он покинул Нарбонну и перенёс столицу за Пиренеи. Постоянного местоположения королевской резиденции не было, она располагалась по обстоятельствам там, где это было нужно королю — в Барселоне, Толедо, Севилье. С этого времени политика всех вестготских королей к северу от Пиренеев была направлена лишь на сохранение ещё остававшихся там владений.

Теудис принял первые в вестготском королевстве меры, направленные к правовому объединению вестготов и их римских подданных, на стирание различий между ними — был издан закон о равных для римлян и готов судебных издержках.

Теудис был убит в 548 году. В годы правления Атанагильда (551—567) происходило углубления кризиса вестготского государства. В 552 году византийцы захватили южное побережье Иберийского полуострова.

Иберия во времена Тулузского королевства

В 409 году Иберия сильно пострадала от нападений свевов, вандалов, и аланов. После разгрома аланов и вытеснения в Северную Африку вандалов имперская власть там оказалась в значительной степени дезорганизована, а участие вестготов в иберийских делах было неактивным. Большая часть Иберии стала ареной свевских разбоев.

Вестготы лишь постепенно, в несколько приёмов во второй половине V века на деле присоединили к своим владениям значительную часть Иберии. Хотя Королевство свевов на северо-западе Иберийского полуострова и было практически разгромлено в 456 году, свевы до 585 года сохраняли свою независимость и претендовали на ведущее положение на полуострове. Разгром свевов не привел к немедленному установлению вестготского контроля на территориях, разоряемых до этого свевами, юг Иберии фактически был независим.

Северная часть полуострова, населённая васконами (басками) и кантабрами, была полностью независима и от свевов, и от вестготов.

До начала франкского наступления Иберия имела для вестготов второстепенное значение по сравнению с Галлией, вестготы занимали там только важнейшие опорные пункты — Мериду, Севилью и Таррагону. По мере нарастания франкской угрозы всё больше и больше вестготов начало переселяться из Галлии в Иберию.

Возрождение Королевства вестготов началось при Леовигильде на территории Иберии. Ещё в правление Атанагильда королевский двор остановился в Толедо. В 580 году этот город окончательно стал столицей королевства. Его преимущества перед другими возможными местами расположения королевской резиденции заключались в удобном географическом положении в центральной части страны и отсутствии в нём сколь-либо укоренившихся римских традиций.

Толедское королевство

Правление Леовигильда

Леовигильд, соправитель своего брата короля Лиувы с 568 года и единоличный правитель с 572 года, обрел власть в вестготском королевстве в ситуации политической анархии, достигшей после смерти Атанагильда апогея. Магнаты, совершенно не считаясь с центральной властью, превращали свои владения в мини-государства. Извне угрожали свевы, франки и византийцы. При этом, будучи ортодоксальными христианами, франки и византийцы находили как тайных, так и открытых союзников среди романского населения страны.

Леовигильд энергично и умело взялся за защиту своего престола. С самого начала своего царствования он повёл ожесточённую борьбу с внутренними и внешними врагами, не сдерживая себя в средствах борьбы, не останавливаясь даже перед самыми кровавыми: «Леовигильд был безжалостен к некоторым из своих людей, если он видел кого-то выдающегося знатностью и могуществом, то либо обезглавливал его, либо отправлял в ссылку. Он был первым, кто увеличил поборы и первым, кто наполнил казну, грабя граждан и обирая врагов.» Подавляя мятежных магнатов и крестьянские восстания, Леовигильд опирался на королевских дружинников и на народное ополчение, состоявшее из свободных вестготов. Вознаграждением за службу им были земельные пожалования от короля. Королевские же владения пополнялись за счёт конфискаций у мятежных магнатов, при этом сопротивлявшихся он казнил. Опора на низшие классы народа позволила сильно ограничить могущество местных готских магнатов, опасных врагов королевской власти. При этом целенаправленной политики создания опоры для себя в виде слоя служилой знати, взамен племенной аристократии, Леовигильд не вёл.

В 570 году Леовигильд начал войну с византийцами. В 572 году в руках Византии осталась лишь узкая прибрежная полоса. Не имея флота, Леовигильд не мог полностью вытеснить византийцев с Иберийского полуострова. Местные византийские власти, не получая помощи из Константинополя, были вынуждены просить мира. Леовигильд счёл свою задачу на юге выполненной.

В 585 году после многолетней борьбы Леовигильд полностью подчинил себе свевов, Королевство свевов прекратило своё существование.

Стремясь наладить с франками мирное существование, Леовигильд в 579 году женил своего старшего сына Герменегильда на франкской принцессе Ингунде. Планировалась также женитьба младшего сына Реккареда на другой франкской принцессе, но она не состоялась. Дипломатические усилия не привели к заключению мира с франками. В то же время конфессиональное различие между Ингундой (ортодоксальная христианка) и вестготской стороной (ариане) опять, как ранее в случае Амалариха, породили раздоры в королевском доме, вылившиеся в мятеж Герменегильда, перешедшего в ортодоксально-никейское вероисповедание, против короля, подавленный в 584 году.

Желая создать мощное государство, Леовигильд ориентировался на Византию, как образец. Он желал устроить своё государство по имперскому типу с сильной королевской властью в противоположность старому германскому с сильной племенной аристократией. Вестготское королевство должно было напоминать империю и по внешнему облику. Следуя византийскому образцу, Леовигильд установил пышный дворцовый церемониал, первым из вестготских королей стал носить корону и «первым сел на трон в королевских одеяниях; ибо прежде правители носили те же одежды и сидели на тех же сидениях, что и остальной народ». Если раньше вестготские короли ничем не отличались от своего окружения, то теперь внешний вид короля стал резко отличать его от подданных. Это было не только подражанием императору, но и знаком разрыва со старыми германскими традициями.

Леовигильд первым из постримских европейских королей приказал чеканить золотые монеты со своим именем и изображением, что подчёркивало равноправное с императором положение вестготского короля.

В годы правления Леовигильда был пересмотрен свод вестготских законов, его статьи были усовершенствованы в направлении дальнейшей романизации германского права. Помимо прочего целью законодательной деятельности Леовигильда было окончательное уравнивание в правах этнических групп вестготского государства — отменялся существовавший до сих пор запрет на браки между римлянами и готами, устранялось особое положение готов в суде.

В 578 году был заложен первый на территории бывшей Западной Римской империи варварский город Рекополис.

Леовигильд умер своей смертью в 586 году.

Леовигильд, предварительно уничтожив несколько знатных семей, впервые в вестготской истории оформил право династического наследования. В результате его сын Реккаред вступил на престол без политических дрязг.

Во всём, кроме религиозной сферы, Реккаред I (586—601) в целом продолжил политику отца. Стараясь добиться мира с франками, он тоже рассчитывал на какой-либо династический брак, и тоже не преуспел, а все военные акции франков, вестготы успешно остановили.

Толедское королевство в VII веке

Вестготские короли после Эйриха (466—484) не предпринимали попыток внешней экспансии. На суше их ограничивало сильное Франкское государство, а на море вестготы не имели серьёзного флота (их флот вообще начал создаваться только при короле Сисебуте). Границы королевства стабилизировались после 507 года, когда франки отняли у вестготов большую часть их изначальных галльских владений, и севернее Пиренеев у них осталась лишь Септимания. Территории на юге Иберийского полуострова, захваченные византийцами в 552 году, были большей частью отвоеваны обратно через двадцать лет при Леовигильде. Сисебут (612—621) продолжил борьбу за эти территории военными и дипломатическими способами, а завершил это дело Свинтила (621—631) в 625 году.

Сохраняли свою фактическую независимость васконы (баски). Вамба (672—680) пытался покорить их в самом начале своего правления, но из-за вспыхнувшего мятежа в Септимании вынужден был свернуть кампанию против них. В 711 году военный поход Родериха против васконов прервало арабское вторжение.

Борьба королевской власти со знатью

Несмотря на установленный Леовигильдом закон о престолонаследии, королевская власть по-прежнему оставалась непрочной, знать постоянно вступала в конфликты с монархами и часто имела в них перевес. Сразу после смерти Реккареда I стали нарастать противоречия в правящей верхушке королевства, и его сын, внук Леовигильда, Лиува II, просидел на троне всего два года и в 603 году был свергнут в результате заговора. В 631 году таким же образом был свергнут другой его внук Свинтила (621—631).

Узурпаторам, как правило, не удавалось прочно укрепиться на троне и передать власть своим сыновьям, но шла упорная борьба между королями и знатью за свои интересы. В 633 году общегосударственный собор (IV Толедский) узаконил права очередного узурпатора Сисенанда на трон, но объявил, что должность короля впредь будет избираемой (75-й канон), в избрании будут участвовать все знатные люди и епископы королевства, а претендент на престол должен быть благородного происхождения, не принадлежать к числу священнослужителей и не быть иностранцем. Последующие общегосударственные соборы постоянно подтверждали недопустимость преступлений против престола, принимали многочисленные постановления, направленные на защиту короля. На случай убийства короля от преемника требовали обязательного наказания виновных (усилия в этом направлении оправдывались — Виттерих (603—610) был не последним свергнутым королём, но последним умершим насильственной смертью). В 646 году светское наказание за участие в мятежах было дополнено наказанием церковным — всякий виновный в соучастии в преступлении против престола, включая клириков вплоть до епископа, предавался анафеме и до своей смерти отлучался от церкви. С того же года к преступлению против престола стала приравниваться и наказываться конфискацией половины имущества всякая критика короля, откуда бы она ни исходила, пусть даже из церковной среды. Одновременно с усилением гарантий безопасности короля соборы принимали законы, дававшие знати гарантии соблюдения её прав.

К середине VII века вестготская знать в своем противостоянии королевской власти достигла больших успехов. Попытки короля Свинтилы (621—631) ограничить права знати привели к его свержению. Но и узурпатор Сисенанд (631—636) не пользовался всеобщей поддержкой ни со стороны вестготской знати, ни даже церкви. Его преемник Хинтила (636—639) получил в свои руки крайне ослабленное и нестабильное государство и сильно опасался узурпации трона. За короткий срок своего правления он дважды созывал общегосударственный собор, и на обоих принимались законы, направленные на обеспечение прав и укрепление безопасности короля и его семьи. Хоть сам Хинтила и умер своей смертью, сменивший его на троне сын Тульга (639—642) уже на втором году своего царствования получил заговор против себя. Хиндасвинту, кандидату на престол, которого мятежники выдвинули после свержения Тульги, было 79 лет.

В 642 году Хиндасвинт был официально провозглашён королём советом знати и епископов, как то регламентировалось 75-м каноном о выборности короля, принятым на IV Толедском соборе. Расчёт мятежников на то, что 79-летний старик это ненадолго, и что он будет удобным для них временным правителем, оказался ошибочным — Хиндасвинт просидел на троне тринадцать лет и, желая раз и навсегда покончить с мятежами, боролся со знатью так беспощадно, как ни один другой вестготский король до него. При нём королевская власть в вестготском государстве была сильна как никогда.

Уже на первом году своего правления Хиндасвинт принял специальный закон, карающий преступников против государя, народа и родины. Этот закон, во-первых, включал в число таких преступников как собственно мятежников, так и беглецов в чужие страны, во-вторых, имел обратную сил, то есть его действие распространялось на время до правления Хиндасвинта. Кроме того этот закон предусматривал конфискацию имущества преступника в пользу короля даже если король оставлял преступнику жизнь (имущество казненных конфисковывал ещё Леовигиль). Таким образом с помощью репрессий против мятежников король укреплял ещё и своё экономическое положение, получал средства для вознаграждения своих сторонников.

Другие законы, направленные против знати, преследовали цель препятствовать созданию сильных группировок в её среде. Так, одной из мер, направленных на достижение этой цели, было резкое ограничение приданого: оно не должно было превышать 1000 солидов, 10 рабов и 10 рабынь, а также 10 коней.

В отличие от Леовигильда, Хиндасвинт уже специально стремился к фундаментальному преобразованию властной прослойки общества — прежнее независимое дворянство подлежало замене придворной служилой знатью, во всём благодарной королю и связанной особой клятвой верности, а также везде и всегда сопровождающее монарха.

Укрепляя свою королевскую власть, Хиндасвинт нацеливался и на отмену закона о выборности короля, утверждённого на IV Толедском соборе, стремился закрепить вестготский престол за своими потомками. Чтобы сделать более вероятным переход трона к сыну Реккесвинту, он на седьмом году своего правления объявил, имея для этого формальный повод, его своим соправителем. Совместное правление короля и принца продолжалось без малого пять лет. C 653 по 672 год Реккесвинт правил единолично, в целом во всем продолжая политику отца.

Хотя Реккесвинт четыре года являлся соправителем отца, он чувствовал себя не вполне уверенно, понимая, что его приобщение к трону было не вполне законным. Поэтому он немедленно созвал очередной собор (VIII Толедский) «для подтверждения королевства». Помимо прочего, этот собор принял решение о наследовании трона. Решения IV и V Толедских соборов были уточнены таким образом, что в случае смерти короля новый должен быть избран как можно скорее в столице или в том месте, где король умер, с согласия епископов и высших дворцовых чинов. Так сохранялся принцип выборности короля, с одной стороны, и чинились преграды узурпаторам, с другой стороны.

Смерть Хиндасвинта пробудила надежды оппозиции на реванш. Но тринадцать лет его крайне жесткой политики сделали своё дело — вестготская знать получила такой тяжёлый удар, что когда сразу же в 653 году случилось открытое выступление против Реккесвинта, мятежники не получили поддержки от тех, на кого могли рассчитывать. Хотя мятеж был довольно легко подавлен, Реккесвинт счел необходимым немного ослабить внутреннее политическое напряжение. Он заявил, что клятва его отца не прощать мятежников противоречит необходимости быть милосердным, и объявил широкую амнистию. Правда, о возвращении имущества, конфискованного у мятежников согласно закону принятом при Хиндасвинте, речи не шло — это имущество объявлялось собственностью не короля, а короны.

Все-таки установиться династии Хиндасвинта не было суждено, так как, по-видимому, Реккесвинт умер бездетным. В 672 году королём вестготов был избран Вамба. И опять мятеж против центральной власти начался почти сразу, как только новый король взошёл на престол.

В годы правления Вамбы к числу обычных причин, порождавших недовольство королевской властью, прибавились меры по укреплению армии, распространившие воинскую повинность на всех жителей королевства. Согласно новому военному закону при первом известии о вторжении врагов или в случае внутренних волнений каждый епископ, герцог, граф и вообще любой человек, которому это поручено, должен был немедленно составить войско. При этом защищать престол и/или государство должны были все жители королевства независимо от того, к какой «партии» они принадлежат. Это положение имело целью сплотить страну и не дать возможности уклониться от участия во внешней или гражданской войне под предлогом принадлежности к противной группировке. Священники, окружавшие себя, как и знать, вооружённой свитой, при Вамбе также были обязаны нести военную службу. А рабовладельцы должны были являться в армию со своими рабами. Последнее положение, противореча само по себе и германским, и римским традициям (то есть являлось несомненной новацией Вамбы), вызвало недовольство ещё и тем, что привлечение рабов к военной службе отвлекало их от работы на хозяина.

Для не выполнявших свой воинский долг при вражеском нападении, закон Вамбы предусматривал суровые наказания — вечное изгнание и конфискацию всего имущества для высших чинов церкви и знати и фактическое лишение гражданских прав вплоть до превращение в казенных рабов для более низкого сословия. Особенно суровые наказания предусматривались в случае уклонения от подавления внутреннего мятежа. Только официально засвидетельствованная болезнь могла освободить человека от воинской обязанности, но и в этом случае больной должен был направить в армию своих слуг, вооружив их за свой счёт.

Недовольство Вамбой ширилось. Король принял активные меры против недовольных. Начались довольно жёсткие репрессии. Теряя в значительной степени поддержку знати, Вамба попытался идти по стопам Хиндасвинта, формируя слой лично ему преданных людей, которых он мог бы противостоять старой знати. Пытался он противопоставить недовольной знати и церковь, для чего увеличивал количество епископов. Но среди клириков было много недовольных, поскольку военный закон фактически лишал церковников многих их привилегий. Если Хиндасвинт сумел использовать церковь для укрепления королевской власти, то Вамба оттолкнул церковь от себя. И это скоро сказалось на судьбе самого короля —церковники приняли участи в его свержении.

После Вамбы ни один король больше не пытался укрепить государство и свою власть за счёт светской и духовной знати. Законы же, ущемляющие права знати, сразу после восшествия на трон Эрвига (680—687) начали смягчаться.

Король Эгика (687—702), племянник по материнской линии короля Вамбы, свергнутого Эрвигом с престола, по опыту Хиндасвинта назначил своего сына Витицу своим соправителем, и тот после смерти отца взошёл на трон. Но и в этом случае, хоть у Эгики, в отличие от Хиндсавита, и был внук, династия все равно не установилась — после смерти Витицы в 709 году аристократы в обход сыновей Витицы возвели на престол Родериха (709—711).

Церковь в Королевстве вестготов

Вестготы, исповедовавшие арианство (приняли его около середины IV века вместе со всеми другими готскими племенами) составляли лишь незначительную часть (несколько процентов) всего населения королевства. Подавляющую часть составляли потомки римлян и романизированное коренное население, исповедовавшие ортодоксальное христианство. Религиозная рознь сильно препятствовала слиянию римского и вестготского населения в единую массу подданных короля, порой перерастая в открытую вражду, как это впервые было при Амаларихе и потом, когда под флагом ортодоксальной веры поднял свой мятеж Герменегильд, получивший поддержку ортодоксального населения Южной Испании и византийских властей. Ортодоксами к тому времени были и враги вестготов свевы.

Король Эйрих (466—484) не без оснований видел в ортодоксально-никейской церкви злейшего врага вестготского господства и по этой причине чинил препятствия высшим её иерархам, препятствуя замещению вакантных епископских кафедр, в результате чего ортодоксальные общины оставались без официального своего главы, что, в свою очередь, влекло к застою в церковной жизни.

После Эйриха до Леовигильда (568—586) вестготские короли не чинили серьёзных препятствий ортодоксальной церкви.

Понимая, что единому государству должна соответствовать единая государственная религия, что необходимо отказаться от представления, что ортодоксально-никейская конфессия — это римская вера, а арианство — готская, Леовигильд сделал ставку на привычное ему арианство, предоставив арианам все мыслимые преимущества. В 580 году при дворе короля был организован первый (и последний) арианский собор, который выработал постановление о постепенном обращении ортодоксальных епископов в арианство. Образ действий Леовигильда был жестче приёмов Эйриха, но религиозных гонений не было, ссылки использовались в исключительных случаях, преобладали дискуссии, уговоры, вознаграждения, угрозы. Гибкая тактика Леовигильда принесла лишь небольшие плоды.

Принятие Реккаредом ортодоксально-никейского христианства

Религиозная сфера — единственная область, в которой наследник Леовигильда Реккаред (586—601) повёл политику, отличную от отцовской. Поняв, что невозможно навязать религию меньшинства подавляющему большинству населения страны, и находясь в окружении ортодоксально-никейских государств, он решил сделать единой государственной религией ортодоксально-никейское христианство. В первый же год своего правления Реккаред перешёл из арианства в исповедание Никейского Символа веры. Он вернул ортодоксальному духовенству собственность, отобранную предыдущими правителями в пользу казны, восстановил церкви и монастыри и сделал им дополнительные дары. При этом арианские епископы, принявшие Никейский Символ веры, сохраняли свой сан.

Сразу после своего обращения Реккаред направил послов к франкским королям Хильдеберту II и Гунтрамну с предложением союза на том основании, что теперь он одного с ними вероисповедания.

Естественно, что Реккаред сразу столкнуться с оппозицией арианских епископов. Вестготская знать также боялась, что превращение веры римлян в государственную религию приведёт к потере готами своего положения. В 587 году в Септимании случился, но был быстро подавлен, арианский мятеж, а в 588 году в Мериде был предотвращен арианский заговор. Тогда же произошло восстание в Лузитании. Очень опасными были интриги, которые поддерживала фанатичная арианка вдова короля Атанагильда Госвинта — обращение короля в ортодоксальную веру практически лишало вдовствующую королеву влияния, которое она до сих пор сохраняла.

Третий Толедский собор

В 589 году под председательством Реккареда прошёл третий общегосударственный Толедский собор. Король определял круг обсуждаемых вопросов, имел практически неограниченные возможности влиять на постановления собора и мог придавать решениям собора статус законов. Такие огромные права светского правителя в отношении собора вытекали естественным образом из положения «короля Божьей милостью». На этом соборе арианские епископы и готская знать подписали ортодоксальное вероисповедание. Кроме того собор вынес несколько постановлений по вопросам литургии и церковного права и выпустил несколько законов против приверженцев иудаизма (евреям запрещалось иметь рабов-христиан, жен и наложниц из числа христианских женщин, а также предписывалось, чтобы дети от таких связей крестились).

Третий Толедский собор предоставил королю власть в отношении церкви в вестготском королевстве аналогичную той, которой обладал у себя по отношению к церкви византийский император, возвысив тем самым королевскую власть в церковном отношении до уровня, соразмерного уровню власти императора. Церковь с полной готовностью стала на службу ортодоксального правителя.

Третий Толедский собор довел до конца политику объединения общества вестготского королевства — пали последние формальные барьеры между господствующим слоем вестготов и римлянами, были созданы все предпосылки для слияния обеих этнических групп. Кроме того, если арианская литургия совершалась на готском языке, что способствовало его сохранению в условиях огромного численного преобладания римлян, то ортодоксальная служба велась на латинском языке, и это лишало готский язык последней сферы его официального применения. В результате довольно быстро двуязычные до этого вестготы практически полностью потеряли свой язык и перешли на латынь.

Следующий общегосударственный собор был созван только через сорок четыре года.

Восемнадцатый толедский собор

В VII веке продолжали расти противоречия между римско-католической и православной церквями, хотя до окончательного разрыва между ними оставались столетия. Трулльский собор, состоявшийся в Константинополе в 691—692 годах, осудил некоторые из традиций римско-католической церкви. Римский папа Сергий отказался признавать решения Трулльского собора. Восемнадцатый толедский собор, состоявшийся за несколько лет до вторжения мусульман (предположительно в 703 году), поддержал и одобрил все решения Трулльского собора. Тем самым королевство вестготов подтвердило свою приверженность православию. Однако вскоре после завоевания почти всей Испании мусульманами король Астурии Фруэла I Жестокий отменил решение собора и фактически перешёл на сторону римско-католической церкви.

Политика в отношении иудеев

Закон о недопустимости для евреев иметь христианских рабов соблюдался плохо. В 612 году король Сисебут (612—621) потребовал до середины года освободить всех таких рабов без каких-либо условий и с определённым имуществом за счёт бывшего господина, то есть бывший раб еврея, в отличие от прочих вольноотпущенных, делался полноценным членом общества. В случае саботажа освобождения раба-христианина имущество еврейского хозяина конфисковывалось в королевскую казну. В то же время еврей, переходивший в христианство, освобождался от этих ограничений. Сурово, вплоть до смертной казни, карался переход в иудаизм. На случаи подкупа христиан евреями с целью предотвратить применение антииудейских законов для подкупленных установилось наказание в виде отлучения от церкви и предания анафеме, независимо от того, светское или духовное лицо оказывалось виновным.

Сисебут не только подтвердил все положения, принятые на третьем Толедском Соборе против евреев, но пытался сделать ещё более решительный шаг — попытался силой обратить их в христианство. Все евреи, отказывавшиеся креститься, должны были покинуть королевство, а всем подданным под страхом сурового наказания запрещалось давать им убежище и оказывать какую-либо помощь. Значительная часть евреев, отказавшихся отречься от веры предков, покинула королевство, те же, кто отвергли крещение, но остались, были подвергнуты пыткам, а их собственность была конфискована.

Меры Сисебута, в принципе, укладывались в рамки развернувшейся в то время по всей Европе антииудейской политики, но если спустя некоторое время другие государства вернулись на позиции веротерпимости, антииудейское законодательство вестготов сохраняло свою жесткость вплоть до самого падения их державы.

Свинтила (621—631) продолжил антиеврейскую политику Сисебута, хотя и несколько смягчил её, что позволило части евреев вернуться в Испанию.

В 80-е годы VII столетия в правление короля Эрвига борьба с иудейской религиозной общиной вышла на первый план в государственной деятельности. Антииудейское законодательство времен Сисебута было смягчено в части отмена смертной казни, но евреям было запрещено заниматься любой деятельностью, где они командовали бы христианами. Эрвиг был последовательнее, чем его предшественники, в стремлении насильно обращать иудеев в христианство. Архиепископ Толедо Юлиан, будучи сам потомком крещённых евреев, с исключительным рвением выступал против иудеев и иудаизма, ведя с ними идейную борьбу, и используя всю силу церковной и королевской власти. Ещё ряд законов против иудеев был принят в начале 90-х годов VII века — евреям было запрещено посещать рынки и вести торговлю с христианами, для тех из них, кто не желал принять крещение, вводился особый «еврейский» налог, за уплату которого они несли коллективную ответственность.

Своей кульминации антииудейское законодательство достигло в 694 году, когда выяснилось, что испанские иудеи вступили в сношения со своими зарубежными единоверцами, чтобы устроить заговор против государства вестготов. Чрезвычайно резкая реакция вестготов показывает, что они полностью осознавали тяжесть нависшей угрозы. Меры, предложенные королём Эгикой были столь суровы, что прелаты, собравшиеся на собор (XVII Толедский), даже предпочли их несколько смягчить. Если Эгика предлагал всех заговорщиков безжалостно казнить, то собор постановил всех евреев лишить состояния и свободы и изгнать из Испании. Королю было предоставлено право продавать иудеев по своему усмотрению. Дети евреев разлучались с родителями по достижении семилетнего возраста и передавались на воспитание в христианские семьи.

В Септимании, которая была частью Вестготского королевства и подчинялась всем его светским и церковным законам, отношение к евреям было более мягким, чем южнее Пиренеев, и во второй половине VII века Септимания стала убежищем для многих иудеев, бежавших или изгнанных оттуда.

Арабское завоевание освободило евреев от бесправного положения.

Падение Королевства вестготов

К 710 году арабы завоевали всю Северную Африку и в этом году предприняли первую серьёзную попытку проникновения на Иберийский полуостров. Плацдармом им служил город Сеута на южной стороне Гибралтарского пролива. Военная экспедиция из четырёхсот человек носила преимущественно разведывательный характер и увенчалась полным успехом. В июле 711 года Гибралтарский пролив пересек отряд под командованием Тарика ибн Зияда, состоявший уже из семи тысяч мусульманских воинов (300 арабов, остальные — берберы). Король Родерих в это время вел войну с васконами (басками) на противоположном краю полуострова. Это позволило тысячам мусульманских солдат переправиться через пролив всего на четырёх кораблях и спокойно начать продвижение на север в направлении Севильи, а через некоторое время получить в подкрепление ещё несколько тысяч солдат. В битве при Гвадалете вестготское войско было полностью разгромлено. Какие-либо подробности этой битвы неизвестны. Доподлинно неизвестна и судьба короля. Причины поражения вестготов в этой битве могут объясняться недостатком времени для подготовки к сражению, скорой гибелью короля и ближайших его соратников, вероятной изменой некоторой части войска, преимуществами арабской конницы.

Хотя после поражения при Гвадалете группы сторонников Родериха в разных местах страны пытались сопротивляться, не нашлось человека, который сумел бы организовать борьбу с захватчиками в масштабе всего государства. Толедо, столица вестготских королей, сдался без сопротивления. Значительная часть вестготской аристократии предпочла остаться на завоёванных мусульманами территориях. Так, например, сыновья короля Витицы получили от арабов в частное владение богатые земли вестготской короны.

В 718 году мусульмане контролировали практически весь Иберийский полуостров, а в 721 году ими была завоевана и Септимания, где правил последний вестготский король Ардо. Только в самых северных районах королевства мусульмане встретили серьёзное сопротивление, и эти районы остались не завоеванными ими. Там в 714 году был провозглашен новый вестготский король Агила II, и там в 718 году возникло новое королевство, ставшее плацдармом Реконкисты и зародышем будущей Испании.

Главной причиной краха Королевства вестготов была слабость института королевской власти, перманентная борьба верхушки правящего слоя за трон. Одной из причин головокружительных успехов мусульман в их иберийском походе было также то, что немалая часть местного населения видела в пришельцах не столько захватчиков, сколько освободителей. Другой причиной была умелая политика завоевателей, предлагавших своим противникам приемлемые условия капитуляции, включая возможность сохранять свою веру и самим управлять своими делами.

См. также

• Вестготы
• Список королей вестготов
• Готский язык
• Вестготская правда

Литература

• Григорий Турский. История франков = Historia Francorum. — М.: Наука, 1987. — 464 с.
• Прокопий Кесарийский. Война с готами // Прокопий Кесарийский. Война с готами. О постройках / Пер. С. П. Кондратьев. — М.: Арктос, 1996. — 167 с. — ISBN 5-85551-143-X.
• [www.vostlit.info/Texts/rus9/Chron_vest_kor/frametext.htm Хроника вестготских королей // Опыт тысячелетия. Средние века и эпоха Возрождения: быт, нравы, идеалы] / Сост. М. Тимофеев, В. Дряхлов, Олег Кудрявцев, И. Дворецкая, С. Крыкин. — М.: Юристъ, 1996. — 576 с. — 5000 экз. — ISBN 5-7357-0043-X.
• Вольфрам Х. Готы. — СПб.: Ювента, 2003. — 656 с. — ISBN 5-87399-142-1.
• Клауде Д. [enoth.narod.ru/Medieval/Westgoth.htm(недоступная ссылка) История вестготов]. — СПб.: Издательская группа «Евразия», 2002. — 288 с. — ISBN 5-8071-0115-4.  (Проверено 22 февраля 2009)
• Томпсон Э. А. [www.gumer.info/bibliotek_Buks/History/tomps/index.php Римляне и варвары. Падение Западной империи] / Пер. с англ. Т. О. Пономаревой; под ред. М. Е. Килуновской. — СПб.: Издательский дом «Ювента», 2003. — 288 с. — ISBN 5-8739-9140-5.
• Корсунский А. Р. [www.krotov.info/history/05/korsuns/korsu_00.html Готская Испания. Очерки социально-экономической и политической истории]. — М.: Издательство Московского университета, 1969.  (Проверено 22 февраля 2009)
• Щукин М. Б. Готский путь. — СПб.: Филологический факультет СПбГУ, 2005. — 517 с. — ISBN 5-8465-0137-0.
• Циркин Ю. Б. Испания от античности к средневековью. — СПб.: Филологический факультет СПбГУ; Нестор-История, 2010. — 456 с. — 700 экз. — ISBN 978-5-98187-528-1.
• Циркин Ю. Б. [elar.uniyar.ac.ru/jspui/handle/123456789/1347(недоступная ссылка) Античные и раннесредневековые источники по истории Испании]. — СПб., 2006. — ISBN 5846505163.
• Карпов С. П. Падение Западной Римской империи и образование варварских королевств // История средних веков. В 2-х Т. — М.: Издательство Московского университета. — ISBN 5-211-04818-0
• Mussot-Goulard R. Les Goths. — Biarritz: Atlantica, 1999. — ISBN 2-84394-140-7.
• [centant.pu.ru/centrum/publik/confcent/1995-11/lavrov.htm(недоступная ссылка) Лавров В. В. Епископ Ульфила и развитие готской литературы]
• [manybooks.net/support/g/gissingg/gissinggetext03bythn10.exp.html George Gissing. By the Ionian Sea]  (англ.) — Джордж Гиссинг. У Ионического моря. См. главу III — The grave of Alaric

Исторические документы

• [www.vostlit.info/Texts/rus9/Chron_vest_kor/frametext.htm Хроника вестготских королей].
• [www.vostlit.info/Texts/rus/Isidor_S/frametext.htm Исидор Севильский. История готов].
• [www.vostlit.info/Texts/rus12/Ioann_Biklar_II/text.phtml?id=1123 Иоанн Бикларский. Хроника].
• [www.vostlit.info/haupt-Dateien/index-Dateien/I.phtml Иордан. О происхождении и деяниях гетов]
• [libro.uca.edu/vcode/visigoths.htm The Visigothic code]  (англ.) — Вестготская правда.

Ссылки

• [bibliosof.org/map/10 Историческая геоинформационная система "Раннесредневековая Испания"]

Отрывок, характеризующий Королевство вестготов

Вызванные ополченцы с носилками остановились позади офицеров. Князь Андрей лежал на груди, опустившись лицом до травы, и, тяжело, всхрапывая, дышал.
– Ну что стали, подходи!
Мужики подошли и взяли его за плечи и ноги, но он жалобно застонал, и мужики, переглянувшись, опять отпустили его.
– Берись, клади, всё одно! – крикнул чей то голос. Его другой раз взяли за плечи и положили на носилки.
– Ах боже мой! Боже мой! Что ж это?.. Живот! Это конец! Ах боже мой! – слышались голоса между офицерами. – На волосок мимо уха прожужжала, – говорил адъютант. Мужики, приладивши носилки на плечах, поспешно тронулись по протоптанной ими дорожке к перевязочному пункту.
– В ногу идите… Э!.. мужичье! – крикнул офицер, за плечи останавливая неровно шедших и трясущих носилки мужиков.
– Подлаживай, что ль, Хведор, а Хведор, – говорил передний мужик.
– Вот так, важно, – радостно сказал задний, попав в ногу.
– Ваше сиятельство? А? Князь? – дрожащим голосом сказал подбежавший Тимохин, заглядывая в носилки.
Князь Андрей открыл глаза и посмотрел из за носилок, в которые глубоко ушла его голова, на того, кто говорил, и опять опустил веки.
Ополченцы принесли князя Андрея к лесу, где стояли фуры и где был перевязочный пункт. Перевязочный пункт состоял из трех раскинутых, с завороченными полами, палаток на краю березника. В березнике стояла фуры и лошади. Лошади в хребтугах ели овес, и воробьи слетали к ним и подбирали просыпанные зерна. Воронья, чуя кровь, нетерпеливо каркая, перелетали на березах. Вокруг палаток, больше чем на две десятины места, лежали, сидели, стояли окровавленные люди в различных одеждах. Вокруг раненых, с унылыми и внимательными лицами, стояли толпы солдат носильщиков, которых тщетно отгоняли от этого места распоряжавшиеся порядком офицеры. Не слушая офицеров, солдаты стояли, опираясь на носилки, и пристально, как будто пытаясь понять трудное значение зрелища, смотрели на то, что делалось перед ними. Из палаток слышались то громкие, злые вопли, то жалобные стенания. Изредка выбегали оттуда фельдшера за водой и указывали на тех, который надо было вносить. Раненые, ожидая у палатки своей очереди, хрипели, стонали, плакали, кричали, ругались, просили водки. Некоторые бредили. Князя Андрея, как полкового командира, шагая через неперевязанных раненых, пронесли ближе к одной из палаток и остановились, ожидая приказания. Князь Андрей открыл глаза и долго не мог понять того, что делалось вокруг него. Луг, полынь, пашня, черный крутящийся мячик и его страстный порыв любви к жизни вспомнились ему. В двух шагах от него, громко говоря и обращая на себя общее внимание, стоял, опершись на сук и с обвязанной головой, высокий, красивый, черноволосый унтер офицер. Он был ранен в голову и ногу пулями. Вокруг него, жадно слушая его речь, собралась толпа раненых и носильщиков.
– Мы его оттеда как долбанули, так все побросал, самого короля забрали! – блестя черными разгоряченными глазами и оглядываясь вокруг себя, кричал солдат. – Подойди только в тот самый раз лезервы, его б, братец ты мой, звания не осталось, потому верно тебе говорю…
Князь Андрей, так же как и все окружавшие рассказчика, блестящим взглядом смотрел на него и испытывал утешительное чувство. «Но разве не все равно теперь, – подумал он. – А что будет там и что такое было здесь? Отчего мне так жалко было расставаться с жизнью? Что то было в этой жизни, чего я не понимал и не понимаю».


Один из докторов, в окровавленном фартуке и с окровавленными небольшими руками, в одной из которых он между мизинцем и большим пальцем (чтобы не запачкать ее) держал сигару, вышел из палатки. Доктор этот поднял голову и стал смотреть по сторонам, но выше раненых. Он, очевидно, хотел отдохнуть немного. Поводив несколько времени головой вправо и влево, он вздохнул и опустил глаза.
– Ну, сейчас, – сказал он на слова фельдшера, указывавшего ему на князя Андрея, и велел нести его в палатку.
В толпе ожидавших раненых поднялся ропот.
– Видно, и на том свете господам одним жить, – проговорил один.
Князя Андрея внесли и положили на только что очистившийся стол, с которого фельдшер споласкивал что то. Князь Андрей не мог разобрать в отдельности того, что было в палатке. Жалобные стоны с разных сторон, мучительная боль бедра, живота и спины развлекали его. Все, что он видел вокруг себя, слилось для него в одно общее впечатление обнаженного, окровавленного человеческого тела, которое, казалось, наполняло всю низкую палатку, как несколько недель тому назад в этот жаркий, августовский день это же тело наполняло грязный пруд по Смоленской дороге. Да, это было то самое тело, та самая chair a canon [мясо для пушек], вид которой еще тогда, как бы предсказывая теперешнее, возбудил в нем ужас.
В палатке было три стола. Два были заняты, на третий положили князя Андрея. Несколько времени его оставили одного, и он невольно увидал то, что делалось на других двух столах. На ближнем столе сидел татарин, вероятно, казак – по мундиру, брошенному подле. Четверо солдат держали его. Доктор в очках что то резал в его коричневой, мускулистой спине.
– Ух, ух, ух!.. – как будто хрюкал татарин, и вдруг, подняв кверху свое скуластое черное курносое лицо, оскалив белые зубы, начинал рваться, дергаться и визжат ь пронзительно звенящим, протяжным визгом. На другом столе, около которого толпилось много народа, на спине лежал большой, полный человек с закинутой назад головой (вьющиеся волоса, их цвет и форма головы показались странно знакомы князю Андрею). Несколько человек фельдшеров навалились на грудь этому человеку и держали его. Белая большая полная нога быстро и часто, не переставая, дергалась лихорадочными трепетаниями. Человек этот судорожно рыдал и захлебывался. Два доктора молча – один был бледен и дрожал – что то делали над другой, красной ногой этого человека. Управившись с татарином, на которого накинули шинель, доктор в очках, обтирая руки, подошел к князю Андрею. Он взглянул в лицо князя Андрея и поспешно отвернулся.
– Раздеть! Что стоите? – крикнул он сердито на фельдшеров.
Самое первое далекое детство вспомнилось князю Андрею, когда фельдшер торопившимися засученными руками расстегивал ему пуговицы и снимал с него платье. Доктор низко нагнулся над раной, ощупал ее и тяжело вздохнул. Потом он сделал знак кому то. И мучительная боль внутри живота заставила князя Андрея потерять сознание. Когда он очнулся, разбитые кости бедра были вынуты, клоки мяса отрезаны, и рана перевязана. Ему прыскали в лицо водою. Как только князь Андрей открыл глаза, доктор нагнулся над ним, молча поцеловал его в губы и поспешно отошел.
После перенесенного страдания князь Андрей чувствовал блаженство, давно не испытанное им. Все лучшие, счастливейшие минуты в его жизни, в особенности самое дальнее детство, когда его раздевали и клали в кроватку, когда няня, убаюкивая, пела над ним, когда, зарывшись головой в подушки, он чувствовал себя счастливым одним сознанием жизни, – представлялись его воображению даже не как прошедшее, а как действительность.
Около того раненого, очертания головы которого казались знакомыми князю Андрею, суетились доктора; его поднимали и успокоивали.
– Покажите мне… Ооооо! о! ооооо! – слышался его прерываемый рыданиями, испуганный и покорившийся страданию стон. Слушая эти стоны, князь Андрей хотел плакать. Оттого ли, что он без славы умирал, оттого ли, что жалко ему было расставаться с жизнью, от этих ли невозвратимых детских воспоминаний, оттого ли, что он страдал, что другие страдали и так жалостно перед ним стонал этот человек, но ему хотелось плакать детскими, добрыми, почти радостными слезами.
Раненому показали в сапоге с запекшейся кровью отрезанную ногу.
– О! Ооооо! – зарыдал он, как женщина. Доктор, стоявший перед раненым, загораживая его лицо, отошел.
– Боже мой! Что это? Зачем он здесь? – сказал себе князь Андрей.
В несчастном, рыдающем, обессилевшем человеке, которому только что отняли ногу, он узнал Анатоля Курагина. Анатоля держали на руках и предлагали ему воду в стакане, края которого он не мог поймать дрожащими, распухшими губами. Анатоль тяжело всхлипывал. «Да, это он; да, этот человек чем то близко и тяжело связан со мною, – думал князь Андрей, не понимая еще ясно того, что было перед ним. – В чем состоит связь этого человека с моим детством, с моею жизнью? – спрашивал он себя, не находя ответа. И вдруг новое, неожиданное воспоминание из мира детского, чистого и любовного, представилось князю Андрею. Он вспомнил Наташу такою, какою он видел ее в первый раз на бале 1810 года, с тонкой шеей и тонкими рукамис готовым на восторг, испуганным, счастливым лицом, и любовь и нежность к ней, еще живее и сильнее, чем когда либо, проснулись в его душе. Он вспомнил теперь ту связь, которая существовала между им и этим человеком, сквозь слезы, наполнявшие распухшие глаза, мутно смотревшим на него. Князь Андрей вспомнил все, и восторженная жалость и любовь к этому человеку наполнили его счастливое сердце.
Князь Андрей не мог удерживаться более и заплакал нежными, любовными слезами над людьми, над собой и над их и своими заблуждениями.
«Сострадание, любовь к братьям, к любящим, любовь к ненавидящим нас, любовь к врагам – да, та любовь, которую проповедовал бог на земле, которой меня учила княжна Марья и которой я не понимал; вот отчего мне жалко было жизни, вот оно то, что еще оставалось мне, ежели бы я был жив. Но теперь уже поздно. Я знаю это!»


Страшный вид поля сражения, покрытого трупами и ранеными, в соединении с тяжестью головы и с известиями об убитых и раненых двадцати знакомых генералах и с сознанием бессильности своей прежде сильной руки произвели неожиданное впечатление на Наполеона, который обыкновенно любил рассматривать убитых и раненых, испытывая тем свою душевную силу (как он думал). В этот день ужасный вид поля сражения победил ту душевную силу, в которой он полагал свою заслугу и величие. Он поспешно уехал с поля сражения и возвратился к Шевардинскому кургану. Желтый, опухлый, тяжелый, с мутными глазами, красным носом и охриплым голосом, он сидел на складном стуле, невольно прислушиваясь к звукам пальбы и не поднимая глаз. Он с болезненной тоской ожидал конца того дела, которого он считал себя причиной, но которого он не мог остановить. Личное человеческое чувство на короткое мгновение взяло верх над тем искусственным призраком жизни, которому он служил так долго. Он на себя переносил те страдания и ту смерть, которые он видел на поле сражения. Тяжесть головы и груди напоминала ему о возможности и для себя страданий и смерти. Он в эту минуту не хотел для себя ни Москвы, ни победы, ни славы. (Какой нужно было ему еще славы?) Одно, чего он желал теперь, – отдыха, спокойствия и свободы. Но когда он был на Семеновской высоте, начальник артиллерии предложил ему выставить несколько батарей на эти высоты, для того чтобы усилить огонь по столпившимся перед Князьковым русским войскам. Наполеон согласился и приказал привезти ему известие о том, какое действие произведут эти батареи.
Адъютант приехал сказать, что по приказанию императора двести орудий направлены на русских, но что русские все так же стоят.
– Наш огонь рядами вырывает их, а они стоят, – сказал адъютант.
– Ils en veulent encore!.. [Им еще хочется!..] – сказал Наполеон охриплым голосом.
– Sire? [Государь?] – повторил не расслушавший адъютант.
– Ils en veulent encore, – нахмурившись, прохрипел Наполеон осиплым голосом, – donnez leur en. [Еще хочется, ну и задайте им.]
И без его приказания делалось то, чего он хотел, и он распорядился только потому, что думал, что от него ждали приказания. И он опять перенесся в свой прежний искусственный мир призраков какого то величия, и опять (как та лошадь, ходящая на покатом колесе привода, воображает себе, что она что то делает для себя) он покорно стал исполнять ту жестокую, печальную и тяжелую, нечеловеческую роль, которая ему была предназначена.
И не на один только этот час и день были помрачены ум и совесть этого человека, тяжеле всех других участников этого дела носившего на себе всю тяжесть совершавшегося; но и никогда, до конца жизни, не мог понимать он ни добра, ни красоты, ни истины, ни значения своих поступков, которые были слишком противоположны добру и правде, слишком далеки от всего человеческого, для того чтобы он мог понимать их значение. Он не мог отречься от своих поступков, восхваляемых половиной света, и потому должен был отречься от правды и добра и всего человеческого.
Не в один только этот день, объезжая поле сражения, уложенное мертвыми и изувеченными людьми (как он думал, по его воле), он, глядя на этих людей, считал, сколько приходится русских на одного француза, и, обманывая себя, находил причины радоваться, что на одного француза приходилось пять русских. Не в один только этот день он писал в письме в Париж, что le champ de bataille a ete superbe [поле сражения было великолепно], потому что на нем было пятьдесят тысяч трупов; но и на острове Св. Елены, в тиши уединения, где он говорил, что он намерен был посвятить свои досуги изложению великих дел, которые он сделал, он писал:
«La guerre de Russie eut du etre la plus populaire des temps modernes: c'etait celle du bon sens et des vrais interets, celle du repos et de la securite de tous; elle etait purement pacifique et conservatrice.
C'etait pour la grande cause, la fin des hasards elle commencement de la securite. Un nouvel horizon, de nouveaux travaux allaient se derouler, tout plein du bien etre et de la prosperite de tous. Le systeme europeen se trouvait fonde; il n'etait plus question que de l'organiser.
Satisfait sur ces grands points et tranquille partout, j'aurais eu aussi mon congres et ma sainte alliance. Ce sont des idees qu'on m'a volees. Dans cette reunion de grands souverains, nous eussions traites de nos interets en famille et compte de clerc a maitre avec les peuples.
L'Europe n'eut bientot fait de la sorte veritablement qu'un meme peuple, et chacun, en voyageant partout, se fut trouve toujours dans la patrie commune. Il eut demande toutes les rivieres navigables pour tous, la communaute des mers, et que les grandes armees permanentes fussent reduites desormais a la seule garde des souverains.
De retour en France, au sein de la patrie, grande, forte, magnifique, tranquille, glorieuse, j'eusse proclame ses limites immuables; toute guerre future, purement defensive; tout agrandissement nouveau antinational. J'eusse associe mon fils a l'Empire; ma dictature eut fini, et son regne constitutionnel eut commence…
Paris eut ete la capitale du monde, et les Francais l'envie des nations!..
Mes loisirs ensuite et mes vieux jours eussent ete consacres, en compagnie de l'imperatrice et durant l'apprentissage royal de mon fils, a visiter lentement et en vrai couple campagnard, avec nos propres chevaux, tous les recoins de l'Empire, recevant les plaintes, redressant les torts, semant de toutes parts et partout les monuments et les bienfaits.
Русская война должна бы была быть самая популярная в новейшие времена: это была война здравого смысла и настоящих выгод, война спокойствия и безопасности всех; она была чисто миролюбивая и консервативная.
Это было для великой цели, для конца случайностей и для начала спокойствия. Новый горизонт, новые труды открывались бы, полные благосостояния и благоденствия всех. Система европейская была бы основана, вопрос заключался бы уже только в ее учреждении.
Удовлетворенный в этих великих вопросах и везде спокойный, я бы тоже имел свой конгресс и свой священный союз. Это мысли, которые у меня украли. В этом собрании великих государей мы обсуживали бы наши интересы семейно и считались бы с народами, как писец с хозяином.
Европа действительно скоро составила бы таким образом один и тот же народ, и всякий, путешествуя где бы то ни было, находился бы всегда в общей родине.
Я бы выговорил, чтобы все реки были судоходны для всех, чтобы море было общее, чтобы постоянные, большие армии были уменьшены единственно до гвардии государей и т.д.
Возвратясь во Францию, на родину, великую, сильную, великолепную, спокойную, славную, я провозгласил бы границы ее неизменными; всякую будущую войну защитительной; всякое новое распространение – антинациональным; я присоединил бы своего сына к правлению империей; мое диктаторство кончилось бы, в началось бы его конституционное правление…
Париж был бы столицей мира и французы предметом зависти всех наций!..
Потом мои досуги и последние дни были бы посвящены, с помощью императрицы и во время царственного воспитывания моего сына, на то, чтобы мало помалу посещать, как настоящая деревенская чета, на собственных лошадях, все уголки государства, принимая жалобы, устраняя несправедливости, рассевая во все стороны и везде здания и благодеяния.]
Он, предназначенный провидением на печальную, несвободную роль палача народов, уверял себя, что цель его поступков была благо народов и что он мог руководить судьбами миллионов и путем власти делать благодеяния!
«Des 400000 hommes qui passerent la Vistule, – писал он дальше о русской войне, – la moitie etait Autrichiens, Prussiens, Saxons, Polonais, Bavarois, Wurtembergeois, Mecklembourgeois, Espagnols, Italiens, Napolitains. L'armee imperiale, proprement dite, etait pour un tiers composee de Hollandais, Belges, habitants des bords du Rhin, Piemontais, Suisses, Genevois, Toscans, Romains, habitants de la 32 e division militaire, Breme, Hambourg, etc.; elle comptait a peine 140000 hommes parlant francais. L'expedition do Russie couta moins de 50000 hommes a la France actuelle; l'armee russe dans la retraite de Wilna a Moscou, dans les differentes batailles, a perdu quatre fois plus que l'armee francaise; l'incendie de Moscou a coute la vie a 100000 Russes, morts de froid et de misere dans les bois; enfin dans sa marche de Moscou a l'Oder, l'armee russe fut aussi atteinte par, l'intemperie de la saison; elle ne comptait a son arrivee a Wilna que 50000 hommes, et a Kalisch moins de 18000».
[Из 400000 человек, которые перешли Вислу, половина была австрийцы, пруссаки, саксонцы, поляки, баварцы, виртембергцы, мекленбургцы, испанцы, итальянцы и неаполитанцы. Императорская армия, собственно сказать, была на треть составлена из голландцев, бельгийцев, жителей берегов Рейна, пьемонтцев, швейцарцев, женевцев, тосканцев, римлян, жителей 32 й военной дивизии, Бремена, Гамбурга и т.д.; в ней едва ли было 140000 человек, говорящих по французски. Русская экспедиция стоила собственно Франции менее 50000 человек; русская армия в отступлении из Вильны в Москву в различных сражениях потеряла в четыре раза более, чем французская армия; пожар Москвы стоил жизни 100000 русских, умерших от холода и нищеты в лесах; наконец во время своего перехода от Москвы к Одеру русская армия тоже пострадала от суровости времени года; по приходе в Вильну она состояла только из 50000 людей, а в Калише менее 18000.]
Он воображал себе, что по его воле произошла война с Россией, и ужас совершившегося не поражал его душу. Он смело принимал на себя всю ответственность события, и его помраченный ум видел оправдание в том, что в числе сотен тысяч погибших людей было меньше французов, чем гессенцев и баварцев.


Несколько десятков тысяч человек лежало мертвыми в разных положениях и мундирах на полях и лугах, принадлежавших господам Давыдовым и казенным крестьянам, на тех полях и лугах, на которых сотни лет одновременно сбирали урожаи и пасли скот крестьяне деревень Бородина, Горок, Шевардина и Семеновского. На перевязочных пунктах на десятину места трава и земля были пропитаны кровью. Толпы раненых и нераненых разных команд людей, с испуганными лицами, с одной стороны брели назад к Можайску, с другой стороны – назад к Валуеву. Другие толпы, измученные и голодные, ведомые начальниками, шли вперед. Третьи стояли на местах и продолжали стрелять.
Над всем полем, прежде столь весело красивым, с его блестками штыков и дымами в утреннем солнце, стояла теперь мгла сырости и дыма и пахло странной кислотой селитры и крови. Собрались тучки, и стал накрапывать дождик на убитых, на раненых, на испуганных, и на изнуренных, и на сомневающихся людей. Как будто он говорил: «Довольно, довольно, люди. Перестаньте… Опомнитесь. Что вы делаете?»
Измученным, без пищи и без отдыха, людям той и другой стороны начинало одинаково приходить сомнение о том, следует ли им еще истреблять друг друга, и на всех лицах было заметно колебанье, и в каждой душе одинаково поднимался вопрос: «Зачем, для кого мне убивать и быть убитому? Убивайте, кого хотите, делайте, что хотите, а я не хочу больше!» Мысль эта к вечеру одинаково созрела в душе каждого. Всякую минуту могли все эти люди ужаснуться того, что они делали, бросить всо и побежать куда попало.
Но хотя уже к концу сражения люди чувствовали весь ужас своего поступка, хотя они и рады бы были перестать, какая то непонятная, таинственная сила еще продолжала руководить ими, и, запотелые, в порохе и крови, оставшиеся по одному на три, артиллеристы, хотя и спотыкаясь и задыхаясь от усталости, приносили заряды, заряжали, наводили, прикладывали фитили; и ядра так же быстро и жестоко перелетали с обеих сторон и расплюскивали человеческое тело, и продолжало совершаться то страшное дело, которое совершается не по воле людей, а по воле того, кто руководит людьми и мирами.
Тот, кто посмотрел бы на расстроенные зады русской армии, сказал бы, что французам стоит сделать еще одно маленькое усилие, и русская армия исчезнет; и тот, кто посмотрел бы на зады французов, сказал бы, что русским стоит сделать еще одно маленькое усилие, и французы погибнут. Но ни французы, ни русские не делали этого усилия, и пламя сражения медленно догорало.
Русские не делали этого усилия, потому что не они атаковали французов. В начале сражения они только стояли по дороге в Москву, загораживая ее, и точно так же они продолжали стоять при конце сражения, как они стояли при начале его. Но ежели бы даже цель русских состояла бы в том, чтобы сбить французов, они не могли сделать это последнее усилие, потому что все войска русских были разбиты, не было ни одной части войск, не пострадавшей в сражении, и русские, оставаясь на своих местах, потеряли половину своего войска.
Французам, с воспоминанием всех прежних пятнадцатилетних побед, с уверенностью в непобедимости Наполеона, с сознанием того, что они завладели частью поля сраженья, что они потеряли только одну четверть людей и что у них еще есть двадцатитысячная нетронутая гвардия, легко было сделать это усилие. Французам, атаковавшим русскую армию с целью сбить ее с позиции, должно было сделать это усилие, потому что до тех пор, пока русские, точно так же как и до сражения, загораживали дорогу в Москву, цель французов не была достигнута и все их усилия и потери пропали даром. Но французы не сделали этого усилия. Некоторые историки говорят, что Наполеону стоило дать свою нетронутую старую гвардию для того, чтобы сражение было выиграно. Говорить о том, что бы было, если бы Наполеон дал свою гвардию, все равно что говорить о том, что бы было, если б осенью сделалась весна. Этого не могло быть. Не Наполеон не дал своей гвардии, потому что он не захотел этого, но этого нельзя было сделать. Все генералы, офицеры, солдаты французской армии знали, что этого нельзя было сделать, потому что упадший дух войска не позволял этого.
Не один Наполеон испытывал то похожее на сновиденье чувство, что страшный размах руки падает бессильно, но все генералы, все участвовавшие и не участвовавшие солдаты французской армии, после всех опытов прежних сражений (где после вдесятеро меньших усилий неприятель бежал), испытывали одинаковое чувство ужаса перед тем врагом, который, потеряв половину войска, стоял так же грозно в конце, как и в начале сражения. Нравственная сила французской, атакующей армии была истощена. Не та победа, которая определяется подхваченными кусками материи на палках, называемых знаменами, и тем пространством, на котором стояли и стоят войска, – а победа нравственная, та, которая убеждает противника в нравственном превосходстве своего врага и в своем бессилии, была одержана русскими под Бородиным. Французское нашествие, как разъяренный зверь, получивший в своем разбеге смертельную рану, чувствовало свою погибель; но оно не могло остановиться, так же как и не могло не отклониться вдвое слабейшее русское войско. После данного толчка французское войско еще могло докатиться до Москвы; но там, без новых усилий со стороны русского войска, оно должно было погибнуть, истекая кровью от смертельной, нанесенной при Бородине, раны. Прямым следствием Бородинского сражения было беспричинное бегство Наполеона из Москвы, возвращение по старой Смоленской дороге, погибель пятисоттысячного нашествия и погибель наполеоновской Франции, на которую в первый раз под Бородиным была наложена рука сильнейшего духом противника.



Для человеческого ума непонятна абсолютная непрерывность движения. Человеку становятся понятны законы какого бы то ни было движения только тогда, когда он рассматривает произвольно взятые единицы этого движения. Но вместе с тем из этого то произвольного деления непрерывного движения на прерывные единицы проистекает большая часть человеческих заблуждений.
Известен так называемый софизм древних, состоящий в том, что Ахиллес никогда не догонит впереди идущую черепаху, несмотря на то, что Ахиллес идет в десять раз скорее черепахи: как только Ахиллес пройдет пространство, отделяющее его от черепахи, черепаха пройдет впереди его одну десятую этого пространства; Ахиллес пройдет эту десятую, черепаха пройдет одну сотую и т. д. до бесконечности. Задача эта представлялась древним неразрешимою. Бессмысленность решения (что Ахиллес никогда не догонит черепаху) вытекала из того только, что произвольно были допущены прерывные единицы движения, тогда как движение и Ахиллеса и черепахи совершалось непрерывно.
Принимая все более и более мелкие единицы движения, мы только приближаемся к решению вопроса, но никогда не достигаем его. Только допустив бесконечно малую величину и восходящую от нее прогрессию до одной десятой и взяв сумму этой геометрической прогрессии, мы достигаем решения вопроса. Новая отрасль математики, достигнув искусства обращаться с бесконечно малыми величинами, и в других более сложных вопросах движения дает теперь ответы на вопросы, казавшиеся неразрешимыми.
Эта новая, неизвестная древним, отрасль математики, при рассмотрении вопросов движения, допуская бесконечно малые величины, то есть такие, при которых восстановляется главное условие движения (абсолютная непрерывность), тем самым исправляет ту неизбежную ошибку, которую ум человеческий не может не делать, рассматривая вместо непрерывного движения отдельные единицы движения.
В отыскании законов исторического движения происходит совершенно то же.
Движение человечества, вытекая из бесчисленного количества людских произволов, совершается непрерывно.
Постижение законов этого движения есть цель истории. Но для того, чтобы постигнуть законы непрерывного движения суммы всех произволов людей, ум человеческий допускает произвольные, прерывные единицы. Первый прием истории состоит в том, чтобы, взяв произвольный ряд непрерывных событий, рассматривать его отдельно от других, тогда как нет и не может быть начала никакого события, а всегда одно событие непрерывно вытекает из другого. Второй прием состоит в том, чтобы рассматривать действие одного человека, царя, полководца, как сумму произволов людей, тогда как сумма произволов людских никогда не выражается в деятельности одного исторического лица.
Историческая наука в движении своем постоянно принимает все меньшие и меньшие единицы для рассмотрения и этим путем стремится приблизиться к истине. Но как ни мелки единицы, которые принимает история, мы чувствуем, что допущение единицы, отделенной от другой, допущение начала какого нибудь явления и допущение того, что произволы всех людей выражаются в действиях одного исторического лица, ложны сами в себе.
Всякий вывод истории, без малейшего усилия со стороны критики, распадается, как прах, ничего не оставляя за собой, только вследствие того, что критика избирает за предмет наблюдения большую или меньшую прерывную единицу; на что она всегда имеет право, так как взятая историческая единица всегда произвольна.
Только допустив бесконечно малую единицу для наблюдения – дифференциал истории, то есть однородные влечения людей, и достигнув искусства интегрировать (брать суммы этих бесконечно малых), мы можем надеяться на постигновение законов истории.
Первые пятнадцать лет XIX столетия в Европе представляют необыкновенное движение миллионов людей. Люди оставляют свои обычные занятия, стремятся с одной стороны Европы в другую, грабят, убивают один другого, торжествуют и отчаиваются, и весь ход жизни на несколько лет изменяется и представляет усиленное движение, которое сначала идет возрастая, потом ослабевая. Какая причина этого движения или по каким законам происходило оно? – спрашивает ум человеческий.
Историки, отвечая на этот вопрос, излагают нам деяния и речи нескольких десятков людей в одном из зданий города Парижа, называя эти деяния и речи словом революция; потом дают подробную биографию Наполеона и некоторых сочувственных и враждебных ему лиц, рассказывают о влиянии одних из этих лиц на другие и говорят: вот отчего произошло это движение, и вот законы его.
Но ум человеческий не только отказывается верить в это объяснение, но прямо говорит, что прием объяснения не верен, потому что при этом объяснении слабейшее явление принимается за причину сильнейшего. Сумма людских произволов сделала и революцию и Наполеона, и только сумма этих произволов терпела их и уничтожила.
«Но всякий раз, когда были завоевания, были завоеватели; всякий раз, когда делались перевороты в государстве, были великие люди», – говорит история. Действительно, всякий раз, когда являлись завоеватели, были и войны, отвечает ум человеческий, но это не доказывает, чтобы завоеватели были причинами войн и чтобы возможно было найти законы войны в личной деятельности одного человека. Всякий раз, когда я, глядя на свои часы, вижу, что стрелка подошла к десяти, я слышу, что в соседней церкви начинается благовест, но из того, что всякий раз, что стрелка приходит на десять часов тогда, как начинается благовест, я не имею права заключить, что положение стрелки есть причина движения колоколов.
Всякий раз, как я вижу движение паровоза, я слышу звук свиста, вижу открытие клапана и движение колес; но из этого я не имею права заключить, что свист и движение колес суть причины движения паровоза.
Крестьяне говорят, что поздней весной дует холодный ветер, потому что почка дуба развертывается, и действительно, всякую весну дует холодный ветер, когда развертывается дуб. Но хотя причина дующего при развертыванье дуба холодного ветра мне неизвестна, я не могу согласиться с крестьянами в том, что причина холодного ветра есть раэвертыванье почки дуба, потому только, что сила ветра находится вне влияний почки. Я вижу только совпадение тех условий, которые бывают во всяком жизненном явлении, и вижу, что, сколько бы и как бы подробно я ни наблюдал стрелку часов, клапан и колеса паровоза и почку дуба, я не узнаю причину благовеста, движения паровоза и весеннего ветра. Для этого я должен изменить совершенно свою точку наблюдения и изучать законы движения пара, колокола и ветра. То же должна сделать история. И попытки этого уже были сделаны.
Для изучения законов истории мы должны изменить совершенно предмет наблюдения, оставить в покое царей, министров и генералов, а изучать однородные, бесконечно малые элементы, которые руководят массами. Никто не может сказать, насколько дано человеку достигнуть этим путем понимания законов истории; но очевидно, что на этом пути только лежит возможность уловления исторических законов и что на этом пути не положено еще умом человеческим одной миллионной доли тех усилий, которые положены историками на описание деяний различных царей, полководцев и министров и на изложение своих соображений по случаю этих деяний.


Силы двунадесяти языков Европы ворвались в Россию. Русское войско и население отступают, избегая столкновения, до Смоленска и от Смоленска до Бородина. Французское войско с постоянно увеличивающеюся силой стремительности несется к Москве, к цели своего движения. Сила стремительности его, приближаясь к цели, увеличивается подобно увеличению быстроты падающего тела по мере приближения его к земле. Назади тысяча верст голодной, враждебной страны; впереди десятки верст, отделяющие от цели. Это чувствует всякий солдат наполеоновской армии, и нашествие надвигается само собой, по одной силе стремительности.
В русском войске по мере отступления все более и более разгорается дух озлобления против врага: отступая назад, оно сосредоточивается и нарастает. Под Бородиным происходит столкновение. Ни то, ни другое войско не распадаются, но русское войско непосредственно после столкновения отступает так же необходимо, как необходимо откатывается шар, столкнувшись с другим, с большей стремительностью несущимся на него шаром; и так же необходимо (хотя и потерявший всю свою силу в столкновении) стремительно разбежавшийся шар нашествия прокатывается еще некоторое пространство.
Русские отступают за сто двадцать верст – за Москву, французы доходят до Москвы и там останавливаются. В продолжение пяти недель после этого нет ни одного сражения. Французы не двигаются. Подобно смертельно раненному зверю, который, истекая кровью, зализывает свои раны, они пять недель остаются в Москве, ничего не предпринимая, и вдруг, без всякой новой причины, бегут назад: бросаются на Калужскую дорогу (и после победы, так как опять поле сражения осталось за ними под Малоярославцем), не вступая ни в одно серьезное сражение, бегут еще быстрее назад в Смоленск, за Смоленск, за Вильну, за Березину и далее.
В вечер 26 го августа и Кутузов, и вся русская армия были уверены, что Бородинское сражение выиграно. Кутузов так и писал государю. Кутузов приказал готовиться на новый бой, чтобы добить неприятеля не потому, чтобы он хотел кого нибудь обманывать, но потому, что он знал, что враг побежден, так же как знал это каждый из участников сражения.
Но в тот же вечер и на другой день стали, одно за другим, приходить известия о потерях неслыханных, о потере половины армии, и новое сражение оказалось физически невозможным.
Нельзя было давать сражения, когда еще не собраны были сведения, не убраны раненые, не пополнены снаряды, не сочтены убитые, не назначены новые начальники на места убитых, не наелись и не выспались люди.
А вместе с тем сейчас же после сражения, на другое утро, французское войско (по той стремительной силе движения, увеличенного теперь как бы в обратном отношении квадратов расстояний) уже надвигалось само собой на русское войско. Кутузов хотел атаковать на другой день, и вся армия хотела этого. Но для того чтобы атаковать, недостаточно желания сделать это; нужно, чтоб была возможность это сделать, а возможности этой не было. Нельзя было не отступить на один переход, потом точно так же нельзя было не отступить на другой и на третий переход, и наконец 1 го сентября, – когда армия подошла к Москве, – несмотря на всю силу поднявшегося чувства в рядах войск, сила вещей требовала того, чтобы войска эти шли за Москву. И войска отступили ещо на один, на последний переход и отдали Москву неприятелю.
Для тех людей, которые привыкли думать, что планы войн и сражений составляются полководцами таким же образом, как каждый из нас, сидя в своем кабинете над картой, делает соображения о том, как и как бы он распорядился в таком то и таком то сражении, представляются вопросы, почему Кутузов при отступлении не поступил так то и так то, почему он не занял позиции прежде Филей, почему он не отступил сразу на Калужскую дорогу, оставил Москву, и т. д. Люди, привыкшие так думать, забывают или не знают тех неизбежных условий, в которых всегда происходит деятельность всякого главнокомандующего. Деятельность полководца не имеет ни малейшего подобия с тою деятельностью, которую мы воображаем себе, сидя свободно в кабинете, разбирая какую нибудь кампанию на карте с известным количеством войска, с той и с другой стороны, и в известной местности, и начиная наши соображения с какого нибудь известного момента. Главнокомандующий никогда не бывает в тех условиях начала какого нибудь события, в которых мы всегда рассматриваем событие. Главнокомандующий всегда находится в средине движущегося ряда событий, и так, что никогда, ни в какую минуту, он не бывает в состоянии обдумать все значение совершающегося события. Событие незаметно, мгновение за мгновением, вырезается в свое значение, и в каждый момент этого последовательного, непрерывного вырезывания события главнокомандующий находится в центре сложнейшей игры, интриг, забот, зависимости, власти, проектов, советов, угроз, обманов, находится постоянно в необходимости отвечать на бесчисленное количество предлагаемых ему, всегда противоречащих один другому, вопросов.
Нам пресерьезно говорят ученые военные, что Кутузов еще гораздо прежде Филей должен был двинуть войска на Калужскую дорогу, что даже кто то предлагал таковой проект. Но перед главнокомандующим, особенно в трудную минуту, бывает не один проект, а всегда десятки одновременно. И каждый из этих проектов, основанных на стратегии и тактике, противоречит один другому. Дело главнокомандующего, казалось бы, состоит только в том, чтобы выбрать один из этих проектов. Но и этого он не может сделать. События и время не ждут. Ему предлагают, положим, 28 го числа перейти на Калужскую дорогу, но в это время прискакивает адъютант от Милорадовича и спрашивает, завязывать ли сейчас дело с французами или отступить. Ему надо сейчас, сию минуту, отдать приказанье. А приказанье отступить сбивает нас с поворота на Калужскую дорогу. И вслед за адъютантом интендант спрашивает, куда везти провиант, а начальник госпиталей – куда везти раненых; а курьер из Петербурга привозит письмо государя, не допускающее возможности оставить Москву, а соперник главнокомандующего, тот, кто подкапывается под него (такие всегда есть, и не один, а несколько), предлагает новый проект, диаметрально противоположный плану выхода на Калужскую дорогу; а силы самого главнокомандующего требуют сна и подкрепления; а обойденный наградой почтенный генерал приходит жаловаться, а жители умоляют о защите; посланный офицер для осмотра местности приезжает и доносит совершенно противоположное тому, что говорил перед ним посланный офицер; а лазутчик, пленный и делавший рекогносцировку генерал – все описывают различно положение неприятельской армии. Люди, привыкшие не понимать или забывать эти необходимые условия деятельности всякого главнокомандующего, представляют нам, например, положение войск в Филях и при этом предполагают, что главнокомандующий мог 1 го сентября совершенно свободно разрешать вопрос об оставлении или защите Москвы, тогда как при положении русской армии в пяти верстах от Москвы вопроса этого не могло быть. Когда же решился этот вопрос? И под Дриссой, и под Смоленском, и ощутительнее всего 24 го под Шевардиным, и 26 го под Бородиным, и в каждый день, и час, и минуту отступления от Бородина до Филей.


Русские войска, отступив от Бородина, стояли у Филей. Ермолов, ездивший для осмотра позиции, подъехал к фельдмаршалу.
– Драться на этой позиции нет возможности, – сказал он. Кутузов удивленно посмотрел на него и заставил его повторить сказанные слова. Когда он проговорил, Кутузов протянул ему руку.
– Дай ка руку, – сказал он, и, повернув ее так, чтобы ощупать его пульс, он сказал: – Ты нездоров, голубчик. Подумай, что ты говоришь.
Кутузов на Поклонной горе, в шести верстах от Дорогомиловской заставы, вышел из экипажа и сел на лавку на краю дороги. Огромная толпа генералов собралась вокруг него. Граф Растопчин, приехав из Москвы, присоединился к ним. Все это блестящее общество, разбившись на несколько кружков, говорило между собой о выгодах и невыгодах позиции, о положении войск, о предполагаемых планах, о состоянии Москвы, вообще о вопросах военных. Все чувствовали, что хотя и не были призваны на то, что хотя это не было так названо, но что это был военный совет. Разговоры все держались в области общих вопросов. Ежели кто и сообщал или узнавал личные новости, то про это говорилось шепотом, и тотчас переходили опять к общим вопросам: ни шуток, ни смеха, ни улыбок даже не было заметно между всеми этими людьми. Все, очевидно, с усилием, старались держаться на высота положения. И все группы, разговаривая между собой, старались держаться в близости главнокомандующего (лавка которого составляла центр в этих кружках) и говорили так, чтобы он мог их слышать. Главнокомандующий слушал и иногда переспрашивал то, что говорили вокруг него, но сам не вступал в разговор и не выражал никакого мнения. Большей частью, послушав разговор какого нибудь кружка, он с видом разочарования, – как будто совсем не о том они говорили, что он желал знать, – отворачивался. Одни говорили о выбранной позиции, критикуя не столько самую позицию, сколько умственные способности тех, которые ее выбрали; другие доказывали, что ошибка была сделана прежде, что надо было принять сраженье еще третьего дня; третьи говорили о битве при Саламанке, про которую рассказывал только что приехавший француз Кросар в испанском мундире. (Француз этот вместе с одним из немецких принцев, служивших в русской армии, разбирал осаду Сарагоссы, предвидя возможность так же защищать Москву.) В четвертом кружке граф Растопчин говорил о том, что он с московской дружиной готов погибнуть под стенами столицы, но что все таки он не может не сожалеть о той неизвестности, в которой он был оставлен, и что, ежели бы он это знал прежде, было бы другое… Пятые, выказывая глубину своих стратегических соображений, говорили о том направлении, которое должны будут принять войска. Шестые говорили совершенную бессмыслицу. Лицо Кутузова становилось все озабоченнее и печальнее. Из всех разговоров этих Кутузов видел одно: защищать Москву не было никакой физической возможности в полном значении этих слов, то есть до такой степени не было возможности, что ежели бы какой нибудь безумный главнокомандующий отдал приказ о даче сражения, то произошла бы путаница и сражения все таки бы не было; не было бы потому, что все высшие начальники не только признавали эту позицию невозможной, но в разговорах своих обсуждали только то, что произойдет после несомненного оставления этой позиции. Как же могли начальники вести свои войска на поле сражения, которое они считали невозможным? Низшие начальники, даже солдаты (которые тоже рассуждают), также признавали позицию невозможной и потому не могли идти драться с уверенностью поражения. Ежели Бенигсен настаивал на защите этой позиции и другие еще обсуждали ее, то вопрос этот уже не имел значения сам по себе, а имел значение только как предлог для спора и интриги. Это понимал Кутузов.
Бенигсен, выбрав позицию, горячо выставляя свой русский патриотизм (которого не мог, не морщась, выслушивать Кутузов), настаивал на защите Москвы. Кутузов ясно как день видел цель Бенигсена: в случае неудачи защиты – свалить вину на Кутузова, доведшего войска без сражения до Воробьевых гор, а в случае успеха – себе приписать его; в случае же отказа – очистить себя в преступлении оставления Москвы. Но этот вопрос интриги не занимал теперь старого человека. Один страшный вопрос занимал его. И на вопрос этот он ни от кого не слышал ответа. Вопрос состоял для него теперь только в том: «Неужели это я допустил до Москвы Наполеона, и когда же я это сделал? Когда это решилось? Неужели вчера, когда я послал к Платову приказ отступить, или третьего дня вечером, когда я задремал и приказал Бенигсену распорядиться? Или еще прежде?.. но когда, когда же решилось это страшное дело? Москва должна быть оставлена. Войска должны отступить, и надо отдать это приказание». Отдать это страшное приказание казалось ему одно и то же, что отказаться от командования армией. А мало того, что он любил власть, привык к ней (почет, отдаваемый князю Прозоровскому, при котором он состоял в Турции, дразнил его), он был убежден, что ему было предназначено спасение России и что потому только, против воли государя и по воле народа, он был избрал главнокомандующим. Он был убежден, что он один и этих трудных условиях мог держаться во главе армии, что он один во всем мире был в состоянии без ужаса знать своим противником непобедимого Наполеона; и он ужасался мысли о том приказании, которое он должен был отдать. Но надо было решить что нибудь, надо было прекратить эти разговоры вокруг него, которые начинали принимать слишком свободный характер.
Он подозвал к себе старших генералов.
– Ma tete fut elle bonne ou mauvaise, n'a qu'a s'aider d'elle meme, [Хороша ли, плоха ли моя голова, а положиться больше не на кого,] – сказал он, вставая с лавки, и поехал в Фили, где стояли его экипажи.


В просторной, лучшей избе мужика Андрея Савостьянова в два часа собрался совет. Мужики, бабы и дети мужицкой большой семьи теснились в черной избе через сени. Одна только внучка Андрея, Малаша, шестилетняя девочка, которой светлейший, приласкав ее, дал за чаем кусок сахара, оставалась на печи в большой избе. Малаша робко и радостно смотрела с печи на лица, мундиры и кресты генералов, одного за другим входивших в избу и рассаживавшихся в красном углу, на широких лавках под образами. Сам дедушка, как внутренне называла Maлаша Кутузова, сидел от них особо, в темном углу за печкой. Он сидел, глубоко опустившись в складное кресло, и беспрестанно покряхтывал и расправлял воротник сюртука, который, хотя и расстегнутый, все как будто жал его шею. Входившие один за другим подходили к фельдмаршалу; некоторым он пожимал руку, некоторым кивал головой. Адъютант Кайсаров хотел было отдернуть занавеску в окне против Кутузова, но Кутузов сердито замахал ему рукой, и Кайсаров понял, что светлейший не хочет, чтобы видели его лицо.
Вокруг мужицкого елового стола, на котором лежали карты, планы, карандаши, бумаги, собралось так много народа, что денщики принесли еще лавку и поставили у стола. На лавку эту сели пришедшие: Ермолов, Кайсаров и Толь. Под самыми образами, на первом месте, сидел с Георгием на шее, с бледным болезненным лицом и с своим высоким лбом, сливающимся с голой головой, Барклай де Толли. Второй уже день он мучился лихорадкой, и в это самое время его знобило и ломало. Рядом с ним сидел Уваров и негромким голосом (как и все говорили) что то, быстро делая жесты, сообщал Барклаю. Маленький, кругленький Дохтуров, приподняв брови и сложив руки на животе, внимательно прислушивался. С другой стороны сидел, облокотивши на руку свою широкую, с смелыми чертами и блестящими глазами голову, граф Остерман Толстой и казался погруженным в свои мысли. Раевский с выражением нетерпения, привычным жестом наперед курчавя свои черные волосы на висках, поглядывал то на Кутузова, то на входную дверь. Твердое, красивое и доброе лицо Коновницына светилось нежной и хитрой улыбкой. Он встретил взгляд Малаши и глазами делал ей знаки, которые заставляли девочку улыбаться.