Короленко, Владимир Галактионович

Запрос «Короленко» перенаправляется сюда; см. также другие значения.

Владимир Галактионович Короленко
Место рождения:	город Житомир, Волынская губерния, Российская империя
Гражданство:	Российская империя Российская империя→ Украинская ССР Украинская ССР
Род деятельности:	Прозаик, журналист, публицист
Язык произведений:	русский
Подпись:
[az.lib.ru/k/korolenko_w_g/ Произведения на сайте Lib.ru]

Влади́мир Галактио́нович Короле́нко (15 [27] июля 1853, Житомир — 25 декабря 1921, Полтава) — русский писатель, журналист, публицист, общественный деятель, заслуживший признание своей правозащитной деятельностью как в годы царской власти, так и в период Гражданской войны и Советской власти. За свои критические взгляды Короленко подвергался репрессиям со стороны царского правительства. Значительная часть литературных произведений писателя навеяна впечатлениями о детстве, проведённом на Украине, и ссылкой в Сибирь.

Почётный академик Императорской Академии наук по разряду изящной словесности (1900—1902, с 1918).

Детство и юность

Короленко родился в Житомире в семье уездного судьи. Согласно семейному преданию, дед писателя Афанасий Яковлевич происходил из казацкого рода, восходившего к миргородскому казачьему полковнику Ивану Королю; сестра деда Екатерина Короленко — бабушка академика Вернадского. Отец писателя, суровый и замкнутый и вместе с тем неподкупный и справедливый, Галактион Афанасьевич Короленко (1810—1868), имевший на 1858 г. чин коллежского асессора и служивший житомирским уездным судьёй, оказал огромное влияние на формирование мировоззрения сына. Впоследствии образ отца был запечатлён писателем в его знаменитом рассказе «В дурном обществе». Мать писателя, Эвелина Иосифовна, была полькой, и польский язык был в детстве для Владимира родным. У Короленко был старший брат Юлиан, младший — Илларион и две младшие сестры — Мария и Эвелина. Третья сестра, Александра Галактионовна Короленко, умерла 7 мая 1867 года в возрасте 1 год и 10 месяцев. Похоронена в г. Ровно.

Владимир Короленко начал учёбу в польском пансионе Рыхлинского, затем учился в Житомирской гимназии, а после того как отец был переведён по службе в Ровно, продолжил среднее образование в Ровенском реальном училище, окончив его уже после смерти отца. В 1871 году поступил в Петербургский технологический институт, но из-за материальных трудностей вынужден был его покинуть и перейти в 1874 году на стипендию в Петровскую земледельческую академию в Москве.

Революционная деятельность и ссылка

С ранних лет Короленко примкнул к революционному народническому движению. В 1876 году за участие в народнических студенческих кружках он был исключён из академии и выслан в Кронштадт под надзор полиции. В Кронштадте молодой человек зарабатывал на жизнь чертёжной работой.

По окончании срока ссылки Короленко возвратился в Петербург и в 1877 поступил в Горный институт. К этому периоду относится начало литературной деятельности Короленко. В июле 1879 года в петербургском журнале «Слово» была напечатана первая новелла писателя «Эпизоды из жизни „искателя“». Этот рассказ Короленко первоначально предназначал для журнала «Отечественные записки», однако первая проба пера оказалась неудачной — редактор журнала М. Е. Салтыков-Щедрин вернул молодому автору рукопись со словами: «Оно бы и ничего… да зелено… зелено очень». Но ещё весной 1879 года по подозрению в революционной деятельности Короленко вновь был исключён из института и выслан в Глазов Вятской губернии.

3 июня 1879 года вместе с братом Илларионом писатель в сопровождении жандармов был доставлен в этот уездный город. Писатель оставался в Глазове до октября, пока в результате двух жалоб Короленко на действия вятской администрации его наказание не было ужесточено. 25 октября 1879 года Короленко был отправлен в Бисеровскую волость с назначением жительства в Березовских починках, где он пробыл до конца января 1880 года. Оттуда за самовольную отлучку в село Афанасьевское писатель был выслан сначала в вятскую тюрьму, а затем в Вышневолоцкую пересыльную тюрьму.

Из Вышнего Волочка отправлен в Сибирь, но возвращен с дороги. 9 августа 1880 года вместе с очередной партией ссыльных он прибыл в Томск для дальнейшего следования на восток. Находился на ныне ул. Пушкина, 48.

«В Томске нас поместили в пересыльную тюрьму, большой каменный одноэтажный корпус, — вспоминал впоследствии Короленко. — Но на следующий день в тюрьму явился губернаторский чиновник с сообщением, что верховная комиссия Лорис-Меликова, рассмотрев наши дела, постановила освободить несколько человек, а шестерым объявить, что они возвращаются в пределы Европейской России под надзор полиции. В их числе оказался и я…»

С сентября 1880 года по август 1881 года жил в Перми в качестве политического ссыльного, служил табельщиком и письмоводителем на железной дороге. Давал частные уроки пермским учащимся, в том числе дочери местного фотографа Марии Морицовне Гейнрих, ставшей впоследствии женой Д. Н. Мамина-Сибиряка.

В марте 1881 года Короленко отказался от индивидуальной присяги новому царю Александру ІІІ и 11 августа 1881 года был выслан из Перми в Сибирь. Вторично прибыл в Томск в сопровождении двух жандармов 4 сентября 1881 года и был доставлен в так называемый тюремный замок, или, как его именовали арестанты, «Содержащую» тюрьму (ныне перестроенный 9 корпус ТПУ на улице Аркадия Иванова, 4).

Срок ссылки в Сибири отбывал в Якутии в Амгинской слободе. Суровые условия жизни не сломили воли писателя. Тяжёлые шесть лет ссылки стали временем формирования зрелого писателя, дали богатый материал для его будущих сочинений.

Литературная карьера

В 1885 году Короленко разрешили поселиться в Нижнем Новгороде. Нижегородское десятилетие (1885—1895) — период наиболее плодотворной работы Короленко-писателя, всплеска его таланта, после которого о нём заговорила читающая публика всей Российской империи.

В январе 1886 года в Нижнем Новгороде Владимир Галактионович женился на Евдокии Семёновне Ивановской, которую давно знал; с ней он проживёт всю оставшуюся жизнь.

В 1886 году вышла его первая книга «Очерки и рассказы», в которую вошли сибирские новеллы писателя. В эти же годы Короленко публикует свои «Павловские очерки», явившиеся результатом неоднократных посещений села Павлова в Горбатовском уезде Нижегородской губернии. В произведении описывается тяжёлое положение кустарей-металлистов села, задавленных нищетой.

Настоящим триумфом Короленко стал выход его лучших произведений — «Сон Макара» (1885), «В дурном обществе» (1885) и «Слепой музыкант» (1886). В них Короленко с глубоким знанием человеческой психологии по-философски подходит к разрешению проблемы взаимоотношения человека и общества. Материалом для писателя послужили воспоминания о детстве, проведённом на Украине, обогащённые наблюдениями, философскими и социальными выводами зрелого мастера, прошедшего тяжёлые годы ссылок и репрессий. По мнению писателя, полноту и гармонию жизни, счастье можно почувствовать, только преодолев собственный эгоизм, став на путь служения народу.

В 1890-е годы Короленко много путешествует. Он посещает различные края Российской империи (Крым, Кавказ). В 1893 году писатель присутствует на Всемирной выставке в Чикаго (США). Результатом этой поездки стал рассказ «Без языка» (1895). Короленко получает признание не только в России, но и за рубежом. Его произведения выходят на иностранных языках.

В 1895—1900 годах Короленко живёт в Петербурге. Он редактирует журнал «Русское богатство». В этот период публикуются новеллы «Марусина заимка» (1899), «Мгновение» (1900).

В 1900 году писатель поселился в Полтаве, где и прожил до своей смерти.

В 1905 году построил дачу на хуторе Хатки, и до 1919 года проводил здесь с семьёй каждое лето.

В последние годы жизни (1906—1921) Короленко работал над большим автобиографическим произведением «История моего современника», которое должно было обобщить всё, что он пережил, систематизировать философские взгляды писателя. Произведение осталось незавершённым. Писатель умер, работая над его четвёртым томом, от воспаления легких.

Похоронен в Полтаве на Старом кладбище. В связи с закрытием этого некрополя 29 августа 1936 года могила В. Г. Короленко была перенесена на территорию Полтавского городского сада (теперь это Парк «Победа»). Надгробный памятник выполнен советским скульптором Надеждой Крандиевской.

Публицистика и общественная деятельность

Популярность Короленко была огромна, и царское правительство было вынуждено считаться с его публицистическими выступлениями. Писатель привлекал внимание общественности к самым острым, злободневным вопросам современности. Он разоблачал голод 1891—1892 годов (цикл эссе «В голодный год»), привлёк внимание к «Мултанскому делу», обличал царских карателей, жестоко расправлявшихся с малороссийскими крестьянами, борющимися за свои права («Сорочинская трагедия», 1906), реакционную политику царского правительства после подавления революции 1905 года («Бытовое явление», 1910).

В своей литературной общественной деятельности обращал внимание на угнетённое положение евреев в России, был их последовательным и активным защитником.

В 1911—1913 годах Короленко выступал против реакционеров и шовинистов, раздувавших сфальсифицированное «дело Бейлиса», он опубликовал более десяти статей, в которых разоблачал ложь и фальсификации черносотенцев. Именно В. Г. Короленко был автором обращения «К русскому обществу. По поводу кровавого навета на евреев», которое было опубликовано 30 ноября 1911 года в газете «Речь», и перепечатано другими печатными органами и вышло отдельным изданием в 1912 г.

В 1900 году Короленко наряду с Львом Толстым, Антоном Чеховым, Владимиром Соловьёвым и Петром Боборыкиным был избран почётным академиком Петербургской академии наук по разряду изящной словесности, но в 1902 году сложил с себя звание академика в знак протеста против исключения из рядов академиков Максима Горького. После свержения монархии Российская академия наук в 1918 году избрала Короленко почётным академиком повторно.

Отношение к революции и гражданской войне

В 1917 году А. В. Луначарский говорил, что на должность первого президента Российской Республики подходит Короленко. После Октябрьской революции Короленко открыто осудил методы, которыми большевики осуществляли строительство социализма. Позиция Короленко — гуманиста, осуждавшего зверства гражданской войны, ставшего на защиту личности от большевистского произвола, отражена в его «Письмах к Луначарскому» (1920) и «Письмах из Полтавы» (1921).

Короленко и Ленин

В. И. Ленин впервые упомянул о Короленко в своей работе «Развитие капитализма в России» (1899). Ленин писал: «сохранение массы мелких заведений и мелких хозяйчиков, сохранение связи с землей и чрезвычайно широкое развитие работы на дому, — всё это ведёт к тому, что весьма многие „кустари“ в мануфактуре тяготеют ещё к крестьянству, к превращению в мелкого хозяйчика, к прошлому, а не к будущему, обольщают ещё себя всяческими иллюзиями о возможности (посредством крайнего напряжения работы, посредством бережливости и изворотливости) превратиться в самостоятельного хозяина»; «для единичных героев самодеятельности (вроде Дужкина в „Павловских очерках“ Короленко) такое превращение в мануфактурный период ещё возможно, но, конечно, не для массы неимущих детальных рабочих». Ленин, таким образом, признавал жизненную правдивость одного из художественных образов Короленко.

Вторично Ленин упомянул о Короленко в 1907 году. С 1906 года в печати стали появляться статьи и заметки Короленко об истязаниях малороссийских крестьян в Сорочинцах действительным статским советником Филоновым. Вскоре после публикации в газете «Полтавщина» открытого письма Короленко с разоблачениями Филонова, Филонов был убит. Началась травля Короленко за «подстрекательство к убийству». 12 марта 1907 года в Государственной думе монархист В. Шульгин назвал Короленко «писателем-убийцей». В апреле того же года в Думе должен был выступать представитель социал-демократов Алексинский. Для этого выступления Ленин написал «Проект речи по аграрному вопросу во второй Государственной думе». Упомянув в нём сборник статистических материалов департамента земледелия, обработанных неким С. А. Короленко, Ленин предостерёг от смешения этого лица со знаменитым однофамильцем, имя которого недавно было упомянуто на заседании Думы. Ленин отметил: «Обработал эти сведения г. С. А. Короленко — не смешивать с В. Г. Короленко; не прогрессивный писатель, а реакционный чиновник, вот кто этот г. С. А. Короленко».

Есть мнение, что сам псевдоним «Ленин» был выбран под впечатлением от сибирских рассказов В. Г. Короленко. Об этом пишет исследователь П. И. Негретов со ссылкой на воспоминания Д. И. Ульянова.

В 1919 году Ленин в письме к Максиму Горькому подверг резкой критике публицистическую работу Короленко о войне. Ленин писал:

«Интеллектуальные силы» народа смешивать с «силами» буржуазных интеллигентов неправильно. За образец возьму Короленко: я недавно прочёл его, писанную в августе 1917 г., брошюру «Война, отечество и человечество». Короленко ведь лучший из «околокадетских», почти меньшевик. А какая гнусная, подлая, мерзкая защита империалистской войны, прикрытая слащавыми фразами! Жалкий мещанин, пленённый буржуазными предрассудками! Для таких господ 10 000 000 убитых на империалистской войне — дело, заслуживающее поддержки (д е л а м и, при слащавых фразах «против» войны), а гибель сотен тысяч в справедливой гражданской войне против помещиков и капиталистов вызывает ахи, охи, вздохи, истерики. Нет. Таким «талантам» не грех посидеть недельки в тюрьме, если это надо сделать для предупреждения заговоров (вроде Красной горки) и гибели десятков тысяч…

В 1920 году Короленко написал шесть писем Луначарскому, в которых критиковал внесудебные полномочия ЧК по вынесению смертных приговоров, а также призывал отказаться от идеалистической политики военного коммунизма, которая разрушает народное хозяйство, и восстановить естественные экономические отношения. По имеющимся данным, инициатива контакта Луначарского с Короленко исходила от Ленина. Согласно воспоминаниям В. Д. Бонч-Бруевича, Ленин надеялся, что Луначарский сумеет изменить негативное отношение Короленко к советскому строю. Встретившись в Полтаве с Короленко, Луначарский предложил, чтобы тот писал ему письма с изложением своих взглядов на происходящее; при этом Луначарский неосторожно пообещал опубликовать эти письма вместе со своими ответами. Однако на письма Луначарский не ответил. Короленко передал копии писем за границу, и в 1922 году они были опубликованы в Париже. Это издание вскоре появилось у Ленина. О том, что Ленин читает письма Короленко к Луначарскому, 24 сентября 1922 года сообщалось в «Правде».

Псевдонимы

Псевдонимы  

Архивариус; В.; В. К.; Вл. К.; Гм-гм; Журналист; Зритель; Зырянов, Парфён; И. С.; К.; К-енко, В.;

К-ко, Вл.; Кор., В.; Кор., Вл.; Кор-о; Кор-о, Вл.; Корол., Вл.; Кор-ский, В. Н.; Король, Вл.; Летописец; Маленький человек; Н. А.;

Н. О.; Незваный, Андрей; Не-статистик; Нижегородец; Нижегородский сотрудник «Волжского вестника»; О. Б. А. (с Н. Ф. Анненским); Обыватель; Оро; Пассажир; Полтавец; Провинц. наблюдатель;

Провинциальный наблюдатель; Простодушный читатель; Прохожий; Старожил; Старый читатель; Тентетников; П. Л.; N; W.

Семья

• Был женат на Евдокии Семёновне Ивановской — революционерке-народнице.
• Двое детей: Наталья и Софья. Ещё двое умерли во младенчестве.
• Сёстры жены П. С. Ивановская, А. С. Ивановская и брат жены В. С. Ивановский — были революционерами-народниками.

Оценки

Современники высоко ценили Короленко не только как писателя, но и как человека и как общественного деятеля. Обычно сдержанный И. Бунин сказал о нём: «Радуешься тому, что он живёт и здравствует среди нас, как какой-то титан, которого не могут коснуться все те отрицательные явления, которыми так богата наша нынешняя литература и жизнь. Когда жил Л. Н. Толстой, мне лично не страшно было за всё то, что творилось в русской литературе. Теперь я тоже никого и ничего не боюсь: ведь жив прекрасный, непорочный Владимир Галактионович Короленко». А. Луначарский после Февральской революции высказал мнение, что именно Короленко следовало бы стать президентом российской республики. У М. Горького Короленко вызывал чувство «непоколебимого доверия». Горький писал: «Я был дружен со многими литераторами, но ни один из них не мог мне внушить того чувства уважения, которое внушил В[ладимир] Г[алактионович] с первой моей встречи с ним. Он был моим учителем недолго, но он был им, и это моя гордость по сей день». А. Чехов отзывался о Короленко так: «Я готов поклясться, что Короленко очень хороший человек. Идти не только рядом, но даже за этим парнем — весело».

Библиография

Издание произведений

• Собрание сочинений в 6-ти переплетах. — СПб., 1907—1912.
• Полное собрание сочинений в 9-ти томах. — Пг.: Изд. т-ва А. Ф. Маркс, 1914.
• Полное собрание сочинений, тт. 1—5, 7—8, 13, 15—22, 24, 50—51; Посмертное изда­ние, ГИЗ Украины, Харьков — Полтава, 1922—1928.
• Сибирские очерки и рассказы, ч. 1—2. М., Гослитиздат, 1946.
• Собрание сочинений в 10-ти томах. — М., 1953—1956.
• В. Г. Короленко о литературе. М., Гослит­издат, 1957.
• Собрание сочинений в 5-ти томах. — М., 1960—1961.
• Собрание сочинений в 6-ти томах. — М., 1971.
• Собрание сочинений в 5-ти томах. — Л., Художественная литература, 1989—1991.
• История моего современника в 4-х томах. — Л., 1976.
• Владимир Короленко. Дневник. Письма. 1917—1921. — М., Советский писатель, 2001. — ISBN 5-265-03471-4.
• Была бы жива Россия. Неизвестная публицистика 1917—1921 гг. — М., 2002.
• Неизданный В. Г. Короленко. Публицистика. 1914—1916. — 2011. — 352 с. — 1000 экз. — ISBN 978-5-7510-0531-3; ISBN 978-5-7510-0530-6.
• Неизданный В. Г. Короленко. Публицистика. Т. 2. 1917—1918. — 2012. — 448 с. — 1000 экз. — ISBN 978-5-7510-0537-5; ISBN 978-5-7510-0530-6.
• Неизданный В. Г. Короленко. Публицистика. Т. 3. 1919—1921. — 2013. — 464 с. — 1000 экз. — ISBN 978-5-7510-0540-5; ISBN 978-5-7510-0530-6.
• Неизданный В. Г. Короленко (1914—1921): дневники и записные книжки. — М.: Пашков дом, 2013. — Т. 1. 1914—1918. — 352 с. — ISBN 978-5-7510-0555-9.
• Неизданный В. Г. Короленко (1914—1921): дневники и записные книжки. — М.: Пашков дом, 2013. — Т. 2. 1919—1921. — 400 с. — ISBN 978-5-7510-0556-6.

Экранизации произведений

• Долгий путь (СССР, 1956, режиссёр Леонид Гайдай).
• Полесская легенда (СССР, 1957, режиссёры: Петр Василевский, Николай Фигуровский).
• Слепой музыкант (СССР, 1960, режиссёр Татьяна Лукашевич).
• Среди серых камней (СССР, 1983, режиссёр Кира Муратова).

Цитаты

• «Человек создан для счастья, как птица для полёта. <…> Человек создан для счастья, только счастье не всегда создано для него» («Парадокс»).
• «Насилие питается покорностью, как огонь соломой» («Сказание о Флоре, Агриппе и Менахеме, сыне Иегуды»).

Музеи

• Дом-музей «Дача Короленко» находится в посёлке Джанхот, километрах в 20 юго-восточнее Геленджика. Основное здание было построено в 1902 году по чертежам писателя, а хозяйственные помещения и здания достраивались на протяжении нескольких лет. В этой резиденции писатель жил в 1904, 1908, 1912 и 1915 годах.
• В Нижнем Новгороде на базе школы № 14 работает музей, в котором собраны материалы по нижегородскому периоду жизни писателя.
• Музей в городе Ровно на месте Ровенской Мужской гимназии.
• На родине писателя, в городе Житомире, в 1973 году открыт дом-музей писателя.
• В Полтаве существует Музей-усадьба В. Г. Короленко — дом, в котором писатель прожил последние 18 лет жизни.
• Ландшафтный заказник общегосударственного значения «Дача Короленко». Полтавская область, Шишакский район, село Малый Перевоз (бывший хутор Хатки). Здесь писатель отдыхал и работал летом с 1905 года.
• [vmkor.ru Виртуальный музей В. Г. Короленко]

Память

Библиотеки имени В. Г. Короленко

• Харьковская государственная научная библиотека имени В. Г. Короленко
• Черниговская областная универсальная научная библиотека имени В. Г. Короленко
• [bic-biblio.ru/publichnaya-nauchnaya-biblioteka-im-v-g-korolenko Глазовская публичная научная библиотека имени В. Г. Короленко]
• [cbssao.ru/index.php?id=311 Библиотека № 44 имени В. Г. Короленко в Москве]
• Библиотека в Ижевске
• [vosbs.ru/ Воронежская областная библиотека для слепых имени В. Г. Короленко]
• [korolenko.kurganobl.ru/ Курганская областная специальная библиотека имени В. Г. Короленко]
• Районная библиотека № 13 в Перми
• [cbsinfo.ru/?cat=30 Центральная библиотека в Геленджике]
• [www.cbsfr.ru/index.php?id=87&Itemid=14&option=com_content&view=article Детская библиотека № 6 в Санкт-Петербурге]
• Библиотека № 26 в Екатеринбурге
• Библиотека-филиал № 11, г. Запорожье
• Детская библиотека в Новосибирске
• [www.marlibrary.com.ua/ Центральная библиотека в Мариуполе]
• Центральная районная библиотека им. В. Г. Короленко Нижегородского района в Нижнем Новгороде
• Павловская центральная библиотека им. В. Г. Короленко. Павлово, Нижегородская область
• Полтавский педагогический университет им. В. Г. Короленко.

Другие учреждения

• В 1961 году Государственному русскому драматическому театру Удмуртии в Ижевске присвоено имя В. Г. Короленко, выступившего в качестве защитника удмуртских крестьян в Мултанском деле. О событиях дела поставлен спектакль «Русский друг».
• В 1973 году на родине писателя в Житомире установлен памятник (скульптор В. Винайкин, архитектор Н. Иванчук).
• Имя Короленко присвоено Полтавскому педагогическому институту, школам в Полтаве и Житомире, Глазовскому государственному педагогическому институту.
• Средней общеобразовательной школе № 14 в Нижнем Новгороде
• Учебно-воспитательному комплексу им. В. Г. Короленко в Харькове
• Школе № 3 в Керчи
• Школе № 2 в г. Ногинске (Подмосковье)
• Имя было присвоено пассажирскому теплоходу СССР.
• В 1977 году малая планета 3835 была названа Короленко.
• В 1978 году к 125-летию писателя установлен памятник возле дачи в селе Хатки Шишакского района Полтавской области.
• В 1990 году Союз писателей Украины учредил литературную премию имени Короленко для лучшего русскоязычного литературного произведения Украины.

В филателии

• Stamp of USSR В. Г. Короленко. 1727.jpg

  Почтовая марка СССР, 1953 год

• Stamp of Ukraine ua105st.jpg

  Почтовая марка Украины, 2003 год

Стипендия им. В. Г. Короленко

К:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан)

Стипендия была учреждена в Глазовском педагогическом институте имени В. Г. Короленко. В настоящее время не присуждается.

Литература

• Бялый Г. А. В. Г. Короленко. — М., 1949.
• В. Г. Короленко в воспоминаниях современников. — М., 1962.
• Глазов в жизни и творчестве В. Г. Короленко / Глазов. гос. пед. ин-т; сост. и науч. ред. А. Г. Татаринцев. — Ижевск, 1988.
• Жизнь и литературное творчество В. Г. Короленко. Сборник статей и речей к 65-летнему юбилею. Петроград. «Культура и свобода». Просветительное общество в память 27-го февраля 1917 года. — 1919.
• Короленко С. В. Книга об отце. — М., 1968.
• Миронов Г. Короленко. — М., 1962.
• Негретов П. И. В. Г. Короленко: Летопись жизни и творчества. 1917—1921. — М.: Книга, 1990. — 288 с. — 50 000 экз. — ISBN 5-212-00315-6.
• Шаховская Н. Д. В. Г. Короленко: Опыт биографической характеристики. — М.: книгоиздательство К. Ф. Некрасова, 1912.
• Шаховская Н. Д. Молодые годы Короленко. М., 1931.
• "Короленко В. Г. «… Что написано — неопровержимо» — «… Що написано — неспростовне» / Володимир Короленко. — К.: ДП "Видавничий дім «Персонал», 2010. 468 с. (Бібліотека українознавства; вип. 18). — Рос., укр.
• В. Г. Короленко в Удмуртии / Буня Михаил Иванович. — Ижевск: Удмуртия, 1995.
• Закирова Н. Н. В. Г. Короленко и русская литература: семинарий. — Глазов, 2010. — 183 с.
• Гущина-Закирова Н. Н., Труханенко А. В. Этюды о жизни и творчестве В. Г. Короленко. — Львов. 2009. — 268 с.
• Михайлова М. В. Поэтика рассказа В. Г. Короленко «Не страшное» [www.portal-slovo.ru/philology/39027.php]
• Балагуров Я. А. В. Г. Короленко в Карелии // «Север». — 1969. — № 7. — С. 102—104.
• Бачинская А. А. [pytlit.chnu.edu.ua/article/view/39940/68360 Нижегородская легенда о В. Г. Короленко: полифония мифа и контекста // Питання літературознавства. — 2013. — № 87. — С. 361—373.]

Ссылки

• [www.hrono.ru/biograf/bio_k/korolenko.php Биография на сайте «Хронос»]
• [www.rulex.ru/01110835.htm/ Русский биографический словарь. Короленко Владимир Галактионович]
• [interesniy.zhitomir.ua/zhitomirskoe-detstvo-vladimira-korolenko/ Житомирское детство Владимира Короленко]
• [lib.ru/RUSSLIT/KOROLENKO/ Короленко, Владимир Галактионович] в библиотеке Максима Мошкова
• Роза Люксембург [revolt.anho.org/archives/342#r5 Введение к «истории моего современника» Владимира Короленко] (недоступная ссылка с 15-06-2013 (3961 день) — история, копия)
• Корней Чуковский [www.chukfamily.ru/Kornei/Critica/Korolenko2.htm Владимир Короленко] на сайте [www.chukfamily.ru chukfamily.ru]
• Корней Чуковский [www.chukfamily.ru/Kornei/Critica/Korolenko.htm О Владимире Короленко] на сайте [www.chukfamily.ru chukfamily.ru]
• [berkovich-zametki.com/Nomer37/Pasika1.htm Э.Пасика. Заметки по еврейской истории. Похвальное слово великому другу обездоленных]
• [poltavahistory.inf.ua/hisp_r_26.html Музей-усадьба В. Г. Короленко в Полтаве (неофициальная страница)];
• [vmkor.ru Виртуальный музей В. Г. Короленко]

Отрывок, характеризующий Короленко, Владимир Галактионович

Во второй раз, уже в конце Бородинского сражения, сбежав с батареи Раевского, Пьер с толпами солдат направился по оврагу к Князькову, дошел до перевязочного пункта и, увидав кровь и услыхав крики и стоны, поспешно пошел дальше, замешавшись в толпы солдат.
Одно, чего желал теперь Пьер всеми силами своей души, было то, чтобы выйти поскорее из тех страшных впечатлений, в которых он жил этот день, вернуться к обычным условиям жизни и заснуть спокойно в комнате на своей постели. Только в обычных условиях жизни он чувствовал, что будет в состоянии понять самого себя и все то, что он видел и испытал. Но этих обычных условий жизни нигде не было.
Хотя ядра и пули не свистали здесь по дороге, по которой он шел, но со всех сторон было то же, что было там, на поле сражения. Те же были страдающие, измученные и иногда странно равнодушные лица, та же кровь, те же солдатские шинели, те же звуки стрельбы, хотя и отдаленной, но все еще наводящей ужас; кроме того, была духота и пыль.
Пройдя версты три по большой Можайской дороге, Пьер сел на краю ее.
Сумерки спустились на землю, и гул орудий затих. Пьер, облокотившись на руку, лег и лежал так долго, глядя на продвигавшиеся мимо него в темноте тени. Беспрестанно ему казалось, что с страшным свистом налетало на него ядро; он вздрагивал и приподнимался. Он не помнил, сколько времени он пробыл тут. В середине ночи трое солдат, притащив сучьев, поместились подле него и стали разводить огонь.
Солдаты, покосившись на Пьера, развели огонь, поставили на него котелок, накрошили в него сухарей и положили сала. Приятный запах съестного и жирного яства слился с запахом дыма. Пьер приподнялся и вздохнул. Солдаты (их было трое) ели, не обращая внимания на Пьера, и разговаривали между собой.
– Да ты из каких будешь? – вдруг обратился к Пьеру один из солдат, очевидно, под этим вопросом подразумевая то, что и думал Пьер, именно: ежели ты есть хочешь, мы дадим, только скажи, честный ли ты человек?
– Я? я?.. – сказал Пьер, чувствуя необходимость умалить как возможно свое общественное положение, чтобы быть ближе и понятнее для солдат. – Я по настоящему ополченный офицер, только моей дружины тут нет; я приезжал на сраженье и потерял своих.
– Вишь ты! – сказал один из солдат.
Другой солдат покачал головой.
– Что ж, поешь, коли хочешь, кавардачку! – сказал первый и подал Пьеру, облизав ее, деревянную ложку.
Пьер подсел к огню и стал есть кавардачок, то кушанье, которое было в котелке и которое ему казалось самым вкусным из всех кушаний, которые он когда либо ел. В то время как он жадно, нагнувшись над котелком, забирая большие ложки, пережевывал одну за другой и лицо его было видно в свете огня, солдаты молча смотрели на него.
– Тебе куды надо то? Ты скажи! – спросил опять один из них.
– Мне в Можайск.
– Ты, стало, барин?
– Да.
– А как звать?
– Петр Кириллович.
– Ну, Петр Кириллович, пойдем, мы тебя отведем. В совершенной темноте солдаты вместе с Пьером пошли к Можайску.
Уже петухи пели, когда они дошли до Можайска и стали подниматься на крутую городскую гору. Пьер шел вместе с солдатами, совершенно забыв, что его постоялый двор был внизу под горою и что он уже прошел его. Он бы не вспомнил этого (в таком он находился состоянии потерянности), ежели бы с ним не столкнулся на половине горы его берейтор, ходивший его отыскивать по городу и возвращавшийся назад к своему постоялому двору. Берейтор узнал Пьера по его шляпе, белевшей в темноте.
– Ваше сиятельство, – проговорил он, – а уж мы отчаялись. Что ж вы пешком? Куда же вы, пожалуйте!
– Ах да, – сказал Пьер.
Солдаты приостановились.
– Ну что, нашел своих? – сказал один из них.
– Ну, прощавай! Петр Кириллович, кажись? Прощавай, Петр Кириллович! – сказали другие голоса.
– Прощайте, – сказал Пьер и направился с своим берейтором к постоялому двору.
«Надо дать им!» – подумал Пьер, взявшись за карман. – «Нет, не надо», – сказал ему какой то голос.
В горницах постоялого двора не было места: все были заняты. Пьер прошел на двор и, укрывшись с головой, лег в свою коляску.


Едва Пьер прилег головой на подушку, как он почувствовал, что засыпает; но вдруг с ясностью почти действительности послышались бум, бум, бум выстрелов, послышались стоны, крики, шлепанье снарядов, запахло кровью и порохом, и чувство ужаса, страха смерти охватило его. Он испуганно открыл глаза и поднял голову из под шинели. Все было тихо на дворе. Только в воротах, разговаривая с дворником и шлепая по грязи, шел какой то денщик. Над головой Пьера, под темной изнанкой тесового навеса, встрепенулись голубки от движения, которое он сделал, приподнимаясь. По всему двору был разлит мирный, радостный для Пьера в эту минуту, крепкий запах постоялого двора, запах сена, навоза и дегтя. Между двумя черными навесами виднелось чистое звездное небо.
«Слава богу, что этого нет больше, – подумал Пьер, опять закрываясь с головой. – О, как ужасен страх и как позорно я отдался ему! А они… они все время, до конца были тверды, спокойны… – подумал он. Они в понятии Пьера были солдаты – те, которые были на батарее, и те, которые кормили его, и те, которые молились на икону. Они – эти странные, неведомые ему доселе они, ясно и резко отделялись в его мысли от всех других людей.
«Солдатом быть, просто солдатом! – думал Пьер, засыпая. – Войти в эту общую жизнь всем существом, проникнуться тем, что делает их такими. Но как скинуть с себя все это лишнее, дьявольское, все бремя этого внешнего человека? Одно время я мог быть этим. Я мог бежать от отца, как я хотел. Я мог еще после дуэли с Долоховым быть послан солдатом». И в воображении Пьера мелькнул обед в клубе, на котором он вызвал Долохова, и благодетель в Торжке. И вот Пьеру представляется торжественная столовая ложа. Ложа эта происходит в Английском клубе. И кто то знакомый, близкий, дорогой, сидит в конце стола. Да это он! Это благодетель. «Да ведь он умер? – подумал Пьер. – Да, умер; но я не знал, что он жив. И как мне жаль, что он умер, и как я рад, что он жив опять!» С одной стороны стола сидели Анатоль, Долохов, Несвицкий, Денисов и другие такие же (категория этих людей так же ясно была во сне определена в душе Пьера, как и категория тех людей, которых он называл они), и эти люди, Анатоль, Долохов громко кричали, пели; но из за их крика слышен был голос благодетеля, неумолкаемо говоривший, и звук его слов был так же значителен и непрерывен, как гул поля сраженья, но он был приятен и утешителен. Пьер не понимал того, что говорил благодетель, но он знал (категория мыслей так же ясна была во сне), что благодетель говорил о добре, о возможности быть тем, чем были они. И они со всех сторон, с своими простыми, добрыми, твердыми лицами, окружали благодетеля. Но они хотя и были добры, они не смотрели на Пьера, не знали его. Пьер захотел обратить на себя их внимание и сказать. Он привстал, но в то же мгновенье ноги его похолодели и обнажились.
Ему стало стыдно, и он рукой закрыл свои ноги, с которых действительно свалилась шинель. На мгновение Пьер, поправляя шинель, открыл глаза и увидал те же навесы, столбы, двор, но все это было теперь синевато, светло и подернуто блестками росы или мороза.
«Рассветает, – подумал Пьер. – Но это не то. Мне надо дослушать и понять слова благодетеля». Он опять укрылся шинелью, но ни столовой ложи, ни благодетеля уже не было. Были только мысли, ясно выражаемые словами, мысли, которые кто то говорил или сам передумывал Пьер.
Пьер, вспоминая потом эти мысли, несмотря на то, что они были вызваны впечатлениями этого дня, был убежден, что кто то вне его говорил их ему. Никогда, как ему казалось, он наяву не был в состоянии так думать и выражать свои мысли.
«Война есть наитруднейшее подчинение свободы человека законам бога, – говорил голос. – Простота есть покорность богу; от него не уйдешь. И они просты. Они, не говорят, но делают. Сказанное слово серебряное, а несказанное – золотое. Ничем не может владеть человек, пока он боится смерти. А кто не боится ее, тому принадлежит все. Ежели бы не было страдания, человек не знал бы границ себе, не знал бы себя самого. Самое трудное (продолжал во сне думать или слышать Пьер) состоит в том, чтобы уметь соединять в душе своей значение всего. Все соединить? – сказал себе Пьер. – Нет, не соединить. Нельзя соединять мысли, а сопрягать все эти мысли – вот что нужно! Да, сопрягать надо, сопрягать надо! – с внутренним восторгом повторил себе Пьер, чувствуя, что этими именно, и только этими словами выражается то, что он хочет выразить, и разрешается весь мучащий его вопрос.
– Да, сопрягать надо, пора сопрягать.
– Запрягать надо, пора запрягать, ваше сиятельство! Ваше сиятельство, – повторил какой то голос, – запрягать надо, пора запрягать…
Это был голос берейтора, будившего Пьера. Солнце било прямо в лицо Пьера. Он взглянул на грязный постоялый двор, в середине которого у колодца солдаты поили худых лошадей, из которого в ворота выезжали подводы. Пьер с отвращением отвернулся и, закрыв глаза, поспешно повалился опять на сиденье коляски. «Нет, я не хочу этого, не хочу этого видеть и понимать, я хочу понять то, что открывалось мне во время сна. Еще одна секунда, и я все понял бы. Да что же мне делать? Сопрягать, но как сопрягать всё?» И Пьер с ужасом почувствовал, что все значение того, что он видел и думал во сне, было разрушено.
Берейтор, кучер и дворник рассказывали Пьеру, что приезжал офицер с известием, что французы подвинулись под Можайск и что наши уходят.
Пьер встал и, велев закладывать и догонять себя, пошел пешком через город.
Войска выходили и оставляли около десяти тысяч раненых. Раненые эти виднелись в дворах и в окнах домов и толпились на улицах. На улицах около телег, которые должны были увозить раненых, слышны были крики, ругательства и удары. Пьер отдал догнавшую его коляску знакомому раненому генералу и с ним вместе поехал до Москвы. Доро гой Пьер узнал про смерть своего шурина и про смерть князя Андрея.

Х
30 го числа Пьер вернулся в Москву. Почти у заставы ему встретился адъютант графа Растопчина.
– А мы вас везде ищем, – сказал адъютант. – Графу вас непременно нужно видеть. Он просит вас сейчас же приехать к нему по очень важному делу.
Пьер, не заезжая домой, взял извозчика и поехал к главнокомандующему.
Граф Растопчин только в это утро приехал в город с своей загородной дачи в Сокольниках. Прихожая и приемная в доме графа были полны чиновников, явившихся по требованию его или за приказаниями. Васильчиков и Платов уже виделись с графом и объяснили ему, что защищать Москву невозможно и что она будет сдана. Известия эти хотя и скрывались от жителей, но чиновники, начальники различных управлений знали, что Москва будет в руках неприятеля, так же, как и знал это граф Растопчин; и все они, чтобы сложить с себя ответственность, пришли к главнокомандующему с вопросами, как им поступать с вверенными им частями.
В то время как Пьер входил в приемную, курьер, приезжавший из армии, выходил от графа.
Курьер безнадежно махнул рукой на вопросы, с которыми обратились к нему, и прошел через залу.
Дожидаясь в приемной, Пьер усталыми глазами оглядывал различных, старых и молодых, военных и статских, важных и неважных чиновников, бывших в комнате. Все казались недовольными и беспокойными. Пьер подошел к одной группе чиновников, в которой один был его знакомый. Поздоровавшись с Пьером, они продолжали свой разговор.
– Как выслать да опять вернуть, беды не будет; а в таком положении ни за что нельзя отвечать.
– Да ведь вот, он пишет, – говорил другой, указывая на печатную бумагу, которую он держал в руке.
– Это другое дело. Для народа это нужно, – сказал первый.
– Что это? – спросил Пьер.
– А вот новая афиша.
Пьер взял ее в руки и стал читать:
«Светлейший князь, чтобы скорей соединиться с войсками, которые идут к нему, перешел Можайск и стал на крепком месте, где неприятель не вдруг на него пойдет. К нему отправлено отсюда сорок восемь пушек с снарядами, и светлейший говорит, что Москву до последней капли крови защищать будет и готов хоть в улицах драться. Вы, братцы, не смотрите на то, что присутственные места закрыли: дела прибрать надобно, а мы своим судом с злодеем разберемся! Когда до чего дойдет, мне надобно молодцов и городских и деревенских. Я клич кликну дня за два, а теперь не надо, я и молчу. Хорошо с топором, недурно с рогатиной, а всего лучше вилы тройчатки: француз не тяжеле снопа ржаного. Завтра, после обеда, я поднимаю Иверскую в Екатерининскую гошпиталь, к раненым. Там воду освятим: они скорее выздоровеют; и я теперь здоров: у меня болел глаз, а теперь смотрю в оба».
– А мне говорили военные люди, – сказал Пьер, – что в городе никак нельзя сражаться и что позиция…
– Ну да, про то то мы и говорим, – сказал первый чиновник.
– А что это значит: у меня болел глаз, а теперь смотрю в оба? – сказал Пьер.
– У графа был ячмень, – сказал адъютант, улыбаясь, – и он очень беспокоился, когда я ему сказал, что приходил народ спрашивать, что с ним. А что, граф, – сказал вдруг адъютант, с улыбкой обращаясь к Пьеру, – мы слышали, что у вас семейные тревоги? Что будто графиня, ваша супруга…
– Я ничего не слыхал, – равнодушно сказал Пьер. – А что вы слышали?
– Нет, знаете, ведь часто выдумывают. Я говорю, что слышал.
– Что же вы слышали?
– Да говорят, – опять с той же улыбкой сказал адъютант, – что графиня, ваша жена, собирается за границу. Вероятно, вздор…
– Может быть, – сказал Пьер, рассеянно оглядываясь вокруг себя. – А это кто? – спросил он, указывая на невысокого старого человека в чистой синей чуйке, с белою как снег большою бородой, такими же бровями и румяным лицом.
– Это? Это купец один, то есть он трактирщик, Верещагин. Вы слышали, может быть, эту историю о прокламации?
– Ах, так это Верещагин! – сказал Пьер, вглядываясь в твердое и спокойное лицо старого купца и отыскивая в нем выражение изменничества.
– Это не он самый. Это отец того, который написал прокламацию, – сказал адъютант. – Тот молодой, сидит в яме, и ему, кажется, плохо будет.
Один старичок, в звезде, и другой – чиновник немец, с крестом на шее, подошли к разговаривающим.
– Видите ли, – рассказывал адъютант, – это запутанная история. Явилась тогда, месяца два тому назад, эта прокламация. Графу донесли. Он приказал расследовать. Вот Гаврило Иваныч разыскивал, прокламация эта побывала ровно в шестидесяти трех руках. Приедет к одному: вы от кого имеете? – От того то. Он едет к тому: вы от кого? и т. д. добрались до Верещагина… недоученный купчик, знаете, купчик голубчик, – улыбаясь, сказал адъютант. – Спрашивают у него: ты от кого имеешь? И главное, что мы знаем, от кого он имеет. Ему больше не от кого иметь, как от почт директора. Но уж, видно, там между ними стачка была. Говорит: ни от кого, я сам сочинил. И грозили и просили, стал на том: сам сочинил. Так и доложили графу. Граф велел призвать его. «От кого у тебя прокламация?» – «Сам сочинил». Ну, вы знаете графа! – с гордой и веселой улыбкой сказал адъютант. – Он ужасно вспылил, да и подумайте: этакая наглость, ложь и упорство!..
– А! Графу нужно было, чтобы он указал на Ключарева, понимаю! – сказал Пьер.
– Совсем не нужно», – испуганно сказал адъютант. – За Ключаревым и без этого были грешки, за что он и сослан. Но дело в том, что граф очень был возмущен. «Как же ты мог сочинить? – говорит граф. Взял со стола эту „Гамбургскую газету“. – Вот она. Ты не сочинил, а перевел, и перевел то скверно, потому что ты и по французски, дурак, не знаешь». Что же вы думаете? «Нет, говорит, я никаких газет не читал, я сочинил». – «А коли так, то ты изменник, и я тебя предам суду, и тебя повесят. Говори, от кого получил?» – «Я никаких газет не видал, а сочинил». Так и осталось. Граф и отца призывал: стоит на своем. И отдали под суд, и приговорили, кажется, к каторжной работе. Теперь отец пришел просить за него. Но дрянной мальчишка! Знаете, эдакой купеческий сынишка, франтик, соблазнитель, слушал где то лекции и уж думает, что ему черт не брат. Ведь это какой молодчик! У отца его трактир тут у Каменного моста, так в трактире, знаете, большой образ бога вседержителя и представлен в одной руке скипетр, в другой держава; так он взял этот образ домой на несколько дней и что же сделал! Нашел мерзавца живописца…


В середине этого нового рассказа Пьера позвали к главнокомандующему.
Пьер вошел в кабинет графа Растопчина. Растопчин, сморщившись, потирал лоб и глаза рукой, в то время как вошел Пьер. Невысокий человек говорил что то и, как только вошел Пьер, замолчал и вышел.
– А! здравствуйте, воин великий, – сказал Растопчин, как только вышел этот человек. – Слышали про ваши prouesses [достославные подвиги]! Но не в том дело. Mon cher, entre nous, [Между нами, мой милый,] вы масон? – сказал граф Растопчин строгим тоном, как будто было что то дурное в этом, но что он намерен был простить. Пьер молчал. – Mon cher, je suis bien informe, [Мне, любезнейший, все хорошо известно,] но я знаю, что есть масоны и масоны, и надеюсь, что вы не принадлежите к тем, которые под видом спасенья рода человеческого хотят погубить Россию.
– Да, я масон, – отвечал Пьер.
– Ну вот видите ли, мой милый. Вам, я думаю, не безызвестно, что господа Сперанский и Магницкий отправлены куда следует; то же сделано с господином Ключаревым, то же и с другими, которые под видом сооружения храма Соломона старались разрушить храм своего отечества. Вы можете понимать, что на это есть причины и что я не мог бы сослать здешнего почт директора, ежели бы он не был вредный человек. Теперь мне известно, что вы послали ему свой. экипаж для подъема из города и даже что вы приняли от него бумаги для хранения. Я вас люблю и не желаю вам зла, и как вы в два раза моложе меня, то я, как отец, советую вам прекратить всякое сношение с такого рода людьми и самому уезжать отсюда как можно скорее.
– Но в чем же, граф, вина Ключарева? – спросил Пьер.
– Это мое дело знать и не ваше меня спрашивать, – вскрикнул Растопчин.
– Ежели его обвиняют в том, что он распространял прокламации Наполеона, то ведь это не доказано, – сказал Пьер (не глядя на Растопчина), – и Верещагина…
– Nous y voila, [Так и есть,] – вдруг нахмурившись, перебивая Пьера, еще громче прежнего вскрикнул Растопчин. – Верещагин изменник и предатель, который получит заслуженную казнь, – сказал Растопчин с тем жаром злобы, с которым говорят люди при воспоминании об оскорблении. – Но я не призвал вас для того, чтобы обсуждать мои дела, а для того, чтобы дать вам совет или приказание, ежели вы этого хотите. Прошу вас прекратить сношения с такими господами, как Ключарев, и ехать отсюда. А я дурь выбью, в ком бы она ни была. – И, вероятно, спохватившись, что он как будто кричал на Безухова, который еще ни в чем не был виноват, он прибавил, дружески взяв за руку Пьера: – Nous sommes a la veille d'un desastre publique, et je n'ai pas le temps de dire des gentillesses a tous ceux qui ont affaire a moi. Голова иногда кругом идет! Eh! bien, mon cher, qu'est ce que vous faites, vous personnellement? [Мы накануне общего бедствия, и мне некогда быть любезным со всеми, с кем у меня есть дело. Итак, любезнейший, что вы предпринимаете, вы лично?]
– Mais rien, [Да ничего,] – отвечал Пьер, все не поднимая глаз и не изменяя выражения задумчивого лица.
Граф нахмурился.
– Un conseil d'ami, mon cher. Decampez et au plutot, c'est tout ce que je vous dis. A bon entendeur salut! Прощайте, мой милый. Ах, да, – прокричал он ему из двери, – правда ли, что графиня попалась в лапки des saints peres de la Societe de Jesus? [Дружеский совет. Выбирайтесь скорее, вот что я вам скажу. Блажен, кто умеет слушаться!.. святых отцов Общества Иисусова?]
Пьер ничего не ответил и, нахмуренный и сердитый, каким его никогда не видали, вышел от Растопчина.

Когда он приехал домой, уже смеркалось. Человек восемь разных людей побывало у него в этот вечер. Секретарь комитета, полковник его батальона, управляющий, дворецкий и разные просители. У всех были дела до Пьера, которые он должен был разрешить. Пьер ничего не понимал, не интересовался этими делами и давал на все вопросы только такие ответы, которые бы освободили его от этих людей. Наконец, оставшись один, он распечатал и прочел письмо жены.
«Они – солдаты на батарее, князь Андрей убит… старик… Простота есть покорность богу. Страдать надо… значение всего… сопрягать надо… жена идет замуж… Забыть и понять надо…» И он, подойдя к постели, не раздеваясь повалился на нее и тотчас же заснул.
Когда он проснулся на другой день утром, дворецкий пришел доложить, что от графа Растопчина пришел нарочно посланный полицейский чиновник – узнать, уехал ли или уезжает ли граф Безухов.
Человек десять разных людей, имеющих дело до Пьера, ждали его в гостиной. Пьер поспешно оделся, и, вместо того чтобы идти к тем, которые ожидали его, он пошел на заднее крыльцо и оттуда вышел в ворота.
С тех пор и до конца московского разорения никто из домашних Безуховых, несмотря на все поиски, не видал больше Пьера и не знал, где он находился.


Ростовы до 1 го сентября, то есть до кануна вступления неприятеля в Москву, оставались в городе.
После поступления Пети в полк казаков Оболенского и отъезда его в Белую Церковь, где формировался этот полк, на графиню нашел страх. Мысль о том, что оба ее сына находятся на войне, что оба они ушли из под ее крыла, что нынче или завтра каждый из них, а может быть, и оба вместе, как три сына одной ее знакомой, могут быть убиты, в первый раз теперь, в это лето, с жестокой ясностью пришла ей в голову. Она пыталась вытребовать к себе Николая, хотела сама ехать к Пете, определить его куда нибудь в Петербурге, но и то и другое оказывалось невозможным. Петя не мог быть возвращен иначе, как вместе с полком или посредством перевода в другой действующий полк. Николай находился где то в армии и после своего последнего письма, в котором подробно описывал свою встречу с княжной Марьей, не давал о себе слуха. Графиня не спала ночей и, когда засыпала, видела во сне убитых сыновей. После многих советов и переговоров граф придумал наконец средство для успокоения графини. Он перевел Петю из полка Оболенского в полк Безухова, который формировался под Москвою. Хотя Петя и оставался в военной службе, но при этом переводе графиня имела утешенье видеть хотя одного сына у себя под крылышком и надеялась устроить своего Петю так, чтобы больше не выпускать его и записывать всегда в такие места службы, где бы он никак не мог попасть в сражение. Пока один Nicolas был в опасности, графине казалось (и она даже каялась в этом), что она любит старшего больше всех остальных детей; но когда меньшой, шалун, дурно учившийся, все ломавший в доме и всем надоевший Петя, этот курносый Петя, с своими веселыми черными глазами, свежим румянцем и чуть пробивающимся пушком на щеках, попал туда, к этим большим, страшным, жестоким мужчинам, которые там что то сражаются и что то в этом находят радостного, – тогда матери показалось, что его то она любила больше, гораздо больше всех своих детей. Чем ближе подходило то время, когда должен был вернуться в Москву ожидаемый Петя, тем более увеличивалось беспокойство графини. Она думала уже, что никогда не дождется этого счастия. Присутствие не только Сони, но и любимой Наташи, даже мужа, раздражало графиню. «Что мне за дело до них, мне никого не нужно, кроме Пети!» – думала она.
В последних числах августа Ростовы получили второе письмо от Николая. Он писал из Воронежской губернии, куда он был послан за лошадьми. Письмо это не успокоило графиню. Зная одного сына вне опасности, она еще сильнее стала тревожиться за Петю.
Несмотря на то, что уже с 20 го числа августа почти все знакомые Ростовых повыехали из Москвы, несмотря на то, что все уговаривали графиню уезжать как можно скорее, она ничего не хотела слышать об отъезде до тех пор, пока не вернется ее сокровище, обожаемый Петя. 28 августа приехал Петя. Болезненно страстная нежность, с которою мать встретила его, не понравилась шестнадцатилетнему офицеру. Несмотря на то, что мать скрыла от него свое намеренье не выпускать его теперь из под своего крылышка, Петя понял ее замыслы и, инстинктивно боясь того, чтобы с матерью не разнежничаться, не обабиться (так он думал сам с собой), он холодно обошелся с ней, избегал ее и во время своего пребывания в Москве исключительно держался общества Наташи, к которой он всегда имел особенную, почти влюбленную братскую нежность.
По обычной беспечности графа, 28 августа ничто еще не было готово для отъезда, и ожидаемые из рязанской и московской деревень подводы для подъема из дома всего имущества пришли только 30 го.
С 28 по 31 августа вся Москва была в хлопотах и движении. Каждый день в Дорогомиловскую заставу ввозили и развозили по Москве тысячи раненых в Бородинском сражении, и тысячи подвод, с жителями и имуществом, выезжали в другие заставы. Несмотря на афишки Растопчина, или независимо от них, или вследствие их, самые противоречащие и странные новости передавались по городу. Кто говорил о том, что не велено никому выезжать; кто, напротив, рассказывал, что подняли все иконы из церквей и что всех высылают насильно; кто говорил, что было еще сраженье после Бородинского, в котором разбиты французы; кто говорил, напротив, что все русское войско уничтожено; кто говорил о московском ополчении, которое пойдет с духовенством впереди на Три Горы; кто потихоньку рассказывал, что Августину не ведено выезжать, что пойманы изменники, что мужики бунтуют и грабят тех, кто выезжает, и т. п., и т. п. Но это только говорили, а в сущности, и те, которые ехали, и те, которые оставались (несмотря на то, что еще не было совета в Филях, на котором решено было оставить Москву), – все чувствовали, хотя и не выказывали этого, что Москва непременно сдана будет и что надо как можно скорее убираться самим и спасать свое имущество. Чувствовалось, что все вдруг должно разорваться и измениться, но до 1 го числа ничто еще не изменялось. Как преступник, которого ведут на казнь, знает, что вот вот он должен погибнуть, но все еще приглядывается вокруг себя и поправляет дурно надетую шапку, так и Москва невольно продолжала свою обычную жизнь, хотя знала, что близко то время погибели, когда разорвутся все те условные отношения жизни, которым привыкли покоряться.
В продолжение этих трех дней, предшествовавших пленению Москвы, все семейство Ростовых находилось в различных житейских хлопотах. Глава семейства, граф Илья Андреич, беспрестанно ездил по городу, собирая со всех сторон ходившие слухи, и дома делал общие поверхностные и торопливые распоряжения о приготовлениях к отъезду.
Графиня следила за уборкой вещей, всем была недовольна и ходила за беспрестанно убегавшим от нее Петей, ревнуя его к Наташе, с которой он проводил все время. Соня одна распоряжалась практической стороной дела: укладываньем вещей. Но Соня была особенно грустна и молчалива все это последнее время. Письмо Nicolas, в котором он упоминал о княжне Марье, вызвало в ее присутствии радостные рассуждения графини о том, как во встрече княжны Марьи с Nicolas она видела промысл божий.
– Я никогда не радовалась тогда, – сказала графиня, – когда Болконский был женихом Наташи, а я всегда желала, и у меня есть предчувствие, что Николинька женится на княжне. И как бы это хорошо было!
Соня чувствовала, что это была правда, что единственная возможность поправления дел Ростовых была женитьба на богатой и что княжна была хорошая партия. Но ей было это очень горько. Несмотря на свое горе или, может быть, именно вследствие своего горя, она на себя взяла все трудные заботы распоряжений об уборке и укладке вещей и целые дни была занята. Граф и графиня обращались к ней, когда им что нибудь нужно было приказывать. Петя и Наташа, напротив, не только не помогали родителям, но большею частью всем в доме надоедали и мешали. И целый день почти слышны были в доме их беготня, крики и беспричинный хохот. Они смеялись и радовались вовсе не оттого, что была причина их смеху; но им на душе было радостно и весело, и потому все, что ни случалось, было для них причиной радости и смеха. Пете было весело оттого, что, уехав из дома мальчиком, он вернулся (как ему говорили все) молодцом мужчиной; весело было оттого, что он дома, оттого, что он из Белой Церкви, где не скоро была надежда попасть в сраженье, попал в Москву, где на днях будут драться; и главное, весело оттого, что Наташа, настроению духа которой он всегда покорялся, была весела. Наташа же была весела потому, что она слишком долго была грустна, и теперь ничто не напоминало ей причину ее грусти, и она была здорова. Еще она была весела потому, что был человек, который ею восхищался (восхищение других была та мазь колес, которая была необходима для того, чтоб ее машина совершенно свободно двигалась), и Петя восхищался ею. Главное же, веселы они были потому, что война была под Москвой, что будут сражаться у заставы, что раздают оружие, что все бегут, уезжают куда то, что вообще происходит что то необычайное, что всегда радостно для человека, в особенности для молодого.


31 го августа, в субботу, в доме Ростовых все казалось перевернутым вверх дном. Все двери были растворены, вся мебель вынесена или переставлена, зеркала, картины сняты. В комнатах стояли сундуки, валялось сено, оберточная бумага и веревки. Мужики и дворовые, выносившие вещи, тяжелыми шагами ходили по паркету. На дворе теснились мужицкие телеги, некоторые уже уложенные верхом и увязанные, некоторые еще пустые.
Голоса и шаги огромной дворни и приехавших с подводами мужиков звучали, перекликиваясь, на дворе и в доме. Граф с утра выехал куда то. Графиня, у которой разболелась голова от суеты и шума, лежала в новой диванной с уксусными повязками на голове. Пети не было дома (он пошел к товарищу, с которым намеревался из ополченцев перейти в действующую армию). Соня присутствовала в зале при укладке хрусталя и фарфора. Наташа сидела в своей разоренной комнате на полу, между разбросанными платьями, лентами, шарфами, и, неподвижно глядя на пол, держала в руках старое бальное платье, то самое (уже старое по моде) платье, в котором она в первый раз была на петербургском бале.
Наташе совестно было ничего не делать в доме, тогда как все были так заняты, и она несколько раз с утра еще пробовала приняться за дело; но душа ее не лежала к этому делу; а она не могла и не умела делать что нибудь не от всей души, не изо всех своих сил. Она постояла над Соней при укладке фарфора, хотела помочь, но тотчас же бросила и пошла к себе укладывать свои вещи. Сначала ее веселило то, что она раздавала свои платья и ленты горничным, но потом, когда остальные все таки надо было укладывать, ей это показалось скучным.
– Дуняша, ты уложишь, голубушка? Да? Да?
И когда Дуняша охотно обещалась ей все сделать, Наташа села на пол, взяла в руки старое бальное платье и задумалась совсем не о том, что бы должно было занимать ее теперь. Из задумчивости, в которой находилась Наташа, вывел ее говор девушек в соседней девичьей и звуки их поспешных шагов из девичьей на заднее крыльцо. Наташа встала и посмотрела в окно. На улице остановился огромный поезд раненых.