Короли Мунстера
Поделись знанием:
Звезды, как будто зная, что теперь никто не увидит их, разыгрались в черном небе. То вспыхивая, то потухая, то вздрагивая, они хлопотливо о чем то радостном, но таинственном перешептывались между собой.
Х
Войска французские равномерно таяли в математически правильной прогрессии. И тот переход через Березину, про который так много было писано, была только одна из промежуточных ступеней уничтожения французской армии, а вовсе не решительный эпизод кампании. Ежели про Березину так много писали и пишут, то со стороны французов это произошло только потому, что на Березинском прорванном мосту бедствия, претерпеваемые французской армией прежде равномерно, здесь вдруг сгруппировались в один момент и в одно трагическое зрелище, которое у всех осталось в памяти. Со стороны же русских так много говорили и писали про Березину только потому, что вдали от театра войны, в Петербурге, был составлен план (Пфулем же) поимки в стратегическую западню Наполеона на реке Березине. Все уверились, что все будет на деле точно так, как в плане, и потому настаивали на том, что именно Березинская переправа погубила французов. В сущности же, результаты Березинской переправы были гораздо менее гибельны для французов потерей орудий и пленных, чем Красное, как то показывают цифры.
Единственное значение Березинской переправы заключается в том, что эта переправа очевидно и несомненно доказала ложность всех планов отрезыванья и справедливость единственно возможного, требуемого и Кутузовым и всеми войсками (массой) образа действий, – только следования за неприятелем. Толпа французов бежала с постоянно усиливающейся силой быстроты, со всею энергией, направленной на достижение цели. Она бежала, как раненый зверь, и нельзя ей было стать на дороге. Это доказало не столько устройство переправы, сколько движение на мостах. Когда мосты были прорваны, безоружные солдаты, московские жители, женщины с детьми, бывшие в обозе французов, – все под влиянием силы инерции не сдавалось, а бежало вперед в лодки, в мерзлую воду.
Стремление это было разумно. Положение и бегущих и преследующих было одинаково дурно. Оставаясь со своими, каждый в бедствии надеялся на помощь товарища, на определенное, занимаемое им место между своими. Отдавшись же русским, он был в том же положении бедствия, но становился на низшую ступень в разделе удовлетворения потребностей жизни. Французам не нужно было иметь верных сведений о том, что половина пленных, с которыми не знали, что делать, несмотря на все желание русских спасти их, – гибли от холода и голода; они чувствовали, что это не могло быть иначе. Самые жалостливые русские начальники и охотники до французов, французы в русской службе не могли ничего сделать для пленных. Французов губило бедствие, в котором находилось русское войско. Нельзя было отнять хлеб и платье у голодных, нужных солдат, чтобы отдать не вредным, не ненавидимым, не виноватым, но просто ненужным французам. Некоторые и делали это; но это было только исключение.
Назади была верная погибель; впереди была надежда. Корабли были сожжены; не было другого спасения, кроме совокупного бегства, и на это совокупное бегство были устремлены все силы французов.
Чем дальше бежали французы, чем жальче были их остатки, в особенности после Березины, на которую, вследствие петербургского плана, возлагались особенные надежды, тем сильнее разгорались страсти русских начальников, обвинявших друг друга и в особенности Кутузова. Полагая, что неудача Березинского петербургского плана будет отнесена к нему, недовольство им, презрение к нему и подтрунивание над ним выражались сильнее и сильнее. Подтрунивание и презрение, само собой разумеется, выражалось в почтительной форме, в той форме, в которой Кутузов не мог и спросить, в чем и за что его обвиняют. С ним не говорили серьезно; докладывая ему и спрашивая его разрешения, делали вид исполнения печального обряда, а за спиной его подмигивали и на каждом шагу старались его обманывать.
Всеми этими людьми, именно потому, что они не могли понимать его, было признано, что со стариком говорить нечего; что он никогда не поймет всего глубокомыслия их планов; что он будет отвечать свои фразы (им казалось, что это только фразы) о золотом мосте, о том, что за границу нельзя прийти с толпой бродяг, и т. п. Это всё они уже слышали от него. И все, что он говорил: например, то, что надо подождать провиант, что люди без сапог, все это было так просто, а все, что они предлагали, было так сложно и умно, что очевидно было для них, что он был глуп и стар, а они были не властные, гениальные полководцы.
В особенности после соединения армий блестящего адмирала и героя Петербурга Витгенштейна это настроение и штабная сплетня дошли до высших пределов. Кутузов видел это и, вздыхая, пожимал только плечами. Только один раз, после Березины, он рассердился и написал Бенигсену, доносившему отдельно государю, следующее письмо:
«По причине болезненных ваших припадков, извольте, ваше высокопревосходительство, с получения сего, отправиться в Калугу, где и ожидайте дальнейшего повеления и назначения от его императорского величества».
Но вслед за отсылкой Бенигсена к армии приехал великий князь Константин Павлович, делавший начало кампании и удаленный из армии Кутузовым. Теперь великий князь, приехав к армии, сообщил Кутузову о неудовольствии государя императора за слабые успехи наших войск и за медленность движения. Государь император сам на днях намеревался прибыть к армии.
Старый человек, столь же опытный в придворном деле, как и в военном, тот Кутузов, который в августе того же года был выбран главнокомандующим против воли государя, тот, который удалил наследника и великого князя из армии, тот, который своей властью, в противность воле государя, предписал оставление Москвы, этот Кутузов теперь тотчас же понял, что время его кончено, что роль его сыграна и что этой мнимой власти у него уже нет больше. И не по одним придворным отношениям он понял это. С одной стороны, он видел, что военное дело, то, в котором он играл свою роль, – кончено, и чувствовал, что его призвание исполнено. С другой стороны, он в то же самое время стал чувствовать физическую усталость в своем старом теле и необходимость физического отдыха.
29 ноября Кутузов въехал в Вильно – в свою добрую Вильну, как он говорил. Два раза в свою службу Кутузов был в Вильне губернатором. В богатой уцелевшей Вильне, кроме удобств жизни, которых так давно уже он был лишен, Кутузов нашел старых друзей и воспоминания. И он, вдруг отвернувшись от всех военных и государственных забот, погрузился в ровную, привычную жизнь настолько, насколько ему давали покоя страсти, кипевшие вокруг него, как будто все, что совершалось теперь и имело совершиться в историческом мире, нисколько его не касалось.
Чичагов, один из самых страстных отрезывателей и опрокидывателей, Чичагов, который хотел сначала сделать диверсию в Грецию, а потом в Варшаву, но никак не хотел идти туда, куда ему было велено, Чичагов, известный своею смелостью речи с государем, Чичагов, считавший Кутузова собою облагодетельствованным, потому что, когда он был послан в 11 м году для заключения мира с Турцией помимо Кутузова, он, убедившись, что мир уже заключен, признал перед государем, что заслуга заключения мира принадлежит Кутузову; этот то Чичагов первый встретил Кутузова в Вильне у замка, в котором должен был остановиться Кутузов. Чичагов в флотском вицмундире, с кортиком, держа фуражку под мышкой, подал Кутузову строевой рапорт и ключи от города. То презрительно почтительное отношение молодежи к выжившему из ума старику выражалось в высшей степени во всем обращении Чичагова, знавшего уже обвинения, взводимые на Кутузова.
Разговаривая с Чичаговым, Кутузов, между прочим, сказал ему, что отбитые у него в Борисове экипажи с посудою целы и будут возвращены ему.
– C'est pour me dire que je n'ai pas sur quoi manger… Je puis au contraire vous fournir de tout dans le cas meme ou vous voudriez donner des diners, [Вы хотите мне сказать, что мне не на чем есть. Напротив, могу вам служить всем, даже если бы вы захотели давать обеды.] – вспыхнув, проговорил Чичагов, каждым словом своим желавший доказать свою правоту и потому предполагавший, что и Кутузов был озабочен этим самым. Кутузов улыбнулся своей тонкой, проницательной улыбкой и, пожав плечами, отвечал: – Ce n'est que pour vous dire ce que je vous dis. [Я хочу сказать только то, что говорю.]
Королевство Мунстер, как и Ирландию, также подразделяли на пять частей. По состоянию на XII век деление в соответствии с границами епархий было следующее[1]:
- Томонд (Thomond) или Северный Мунстер — Киллало и Килфенора
- Ормонд (Ormond) или Восточный Мунстер — Кашель, Оссори, Уотерфорд
- Центральный Мунстер (Меdon Muman) — Лимерик и Эмли, Лисмор
- Десмонд (Desmond) или Южный Мунстер — Корк, Клойн и Росс
- Иармуму (Iarmuman) или Западный Мунстер — Ардферт или Керри
Содержание
Легендарные правители
Ранние источники по истории Мунстера скудны.
- Ир, Орба, Ферон и Фергна сыновья Эбер Финна
- Конмаэл мак Эбер
…
- Эохайд Мумо, король Манстера, верховный король Ирландии
…
- ок. 50 до н. э. Дега
- Дайре мак Дедад
- ок. 10 до н. э. Ку Рои мак Дайре
- ок. 10 до н. э. Тигернах Тетбаннах
- ок. 50 н. э. Лугайд мак Кон Рои
- ок. 150—170 Мугайн
- ок. 170—190 Муг Лама, сын предыдущего
- ок. 190—200 Муг Ниат, сын предыдущего
Короли Муму (Манстера) из рода Эоганахта (ок. 200—1119)[2]
- ок. 200—226 Муг Нуадат (Эоган Тайдлех) сын Муг Нейт
- ок. 226—248 Айлил Гнилое Ухо (Олом), сын предыдущего
- ок. 248—250 Кормак Касс, сын предыдущего
- ок. 250—270 Эоган Мор, брат предыдущего
- ок. 270—290 Фиаху Мулетан, сын предыдущего
- ок. 290—330 Айлил Фланн
- ок. 330—360 Майн Муман (Дейр Керба), сын предыдущего
- ок. 360—390 Луйгтех, брат предыдущего
Исторические короли
Долгое время роль королей Манстера была невелика, региональные короли (Десмонда, Томонда, Ормонда, Иармуму) не всегда де-факто ему подчинялись.
- 390 — 420 Коналл Корк, сын Луйгтеха (Conall Corc)[3], король Кашеля
- Над Фройх, сын Коналл Корка (Nad Froich), король Кашеля ок. 420—454).
- Энгус, сын Над Фройха (Angus) король Кашеля в (?- ок. 490/492) или в 454—489[4]
- Дауи Иарлате, сын Майтне (Daui Iarlaithe) (489—492) [L]
- Эохайд мак Энгуса, сын Энгуса (Eocha), король Кашеля в 492—525[5]
- Федлимид мак Энгуса, сын Энгуса (Feidlimid I), король Кашеля. (?-522) или (523 — ок. 535)[С][6]
- Дуб Гилках, сын Энгуса, король Кашеля в первой половине VI века.
- Кримтанн Срем (Фемин), сын Эхдаха (Crimthan Stem) 522—542 или ок. 550 — 60 [G][7]
- до 579/580 Кайрпре Кромм, сын Кримтанна (Coirpre the Crooked), король Кашеля [G].
- 579/580—583 Фергус Раздор, сын Кримтанна Айртир Хлиаха (Fergus Scandal) [АG]
- 580-е годы Федлимид мак Кайрпри Круймм, сын Кайрпре (Feidlimid II) [G]
- 583—590/593 Федлимид мак Тигернайг, сын Тигернаха (Feidlimid III), король Кашеля [R]
- не позднее 596—603 Амалгайд мак Эндай, сын Энды (Amalgaid)[8] [Б]
- Гарбан мак Эндай (Габран), сын Энды (Gabran) [Б]
- 603—619 Финген мак Аэдо Дуйб, сын Аэда Черного (Fingen), король Кашеля [С]
- до 619/621 Аэд Беннан, сын Кримтанна (Aedh I Bennan), король Мунстера [L]
- 619/621—625/628 Катал мак Аэдо, сын Аэда Фланда Хатраха (Cathal I), король Кашеля, король Глендамайна [G]
- 625/628—637/639 Файльбе Фланн, сын Аэда Дуба (Failbe the Blood-Red), король Кашеля [С]
- 637/639—641 Куан мак Амалгадо, сын Амалгайда (Cuan), король Кашеля [Б]
- 641—662 Маэнах мак Фингин, сын Фингена (Macnach), король Кашеля [С]
- 662—665/666 Катал Ку-кен-матайр, сын Катала (Cathal II the Motherless Hound) король Мунстера, король Кашеля [G]
- 665/666—678 Колгу мак Файльбе Флайнн, сын Файльбе Фланна (Colgu), король Кашеля [С]
- 678—695/696 Фингуне мак Катайл, сын Катала Ку-кен-матайра (Finguine) король Кашеля [G]
- 695/696—698/701 Айлиль мак Катайл, сын Катала (Ailill), король Кашеля [G]
- 697 и 713—721 Этерскел мак Маэл Умай, сын Маэла Умай (Eterscel), король Кашеля [Б]
- 698/701—713 Кормак мак Айлелло, сын Айлиля (Cormac I) король Кашеля [С]
- 731/721—742 Катал мак Фингуйне, сын Фингуне (Cathal III), король Кашеля [G]
- ок.742 — Катуссах мак Этерскелай, сын Этерскела (Cathussach) [Б]
- ок.766 — 786 Маэль Дуйн, сын Аэда (Mael I Duin), король Мунстера [L]
- ? — 796/797 Олхобар, сын Фланна (Olchobar I), соправитель Кашеля [F]
- ? — 805 Олхобар, сын Дуб-Индрехта (Olchobar II) [Б]
- 793 — 821 Артри, сын Катала (Artri) король Кашеля 805—821, король Мунстера в 793—821 [G]
- Туатал, сын Артри (Tuathal) соправитель[G]
- Тнутгал, сын Доннгала соправитель [С]
- ок. 820—847 Федлимид, сын Кримтанна (Feidlimid IV) король Кашеля, король Мунстера [С]
- 847 — 851 Олхобар, сын Кинаэда (Olchobar III) король Кашеля [L]
- 851 — 853 Айльгенан, сын Доннгала (Ailgenan) король Кашеля [С]
- 853 — 859 Маэл Гуале, сын Доннгала (Mael II Gualae) король Кашеля [С]
- 859 — 872 Кенн Фаэлад Уа Мугтигирн (Cenn Faelad) король Кашеля [АС]
- 872 — 888 Дунхад, сын Дуб-да-Байренна (Donnchad I) [АС]
- 888 — 895 Дуб Лахтна, сын Маэла Гуале (Dubh Lachtna) король Кашеля [С]
- 896 — 901 Фингуне Гусиная Голова, сын Лоэгайре (Finguine II Cenn Ngecan) умер в 902 году [С]
- 902 — 908 Кормак, сын Куленнана (Cormac II) [С]
- ок. 914—944 Флатбертах мак Инмайнен, сын Инманена (Flaithbertach, Flaherty)
- ок. 920 Лоркан, сын Конлигана (Lorcan) [С]
- ? — 954 Келлахан Кашиль (Cellachan Caisil), сын Буадахана, король Кашеля и Манстера [С]
- 955 — 957 Маэл Фатардайг, сын Фланна (Mael III Fathardaig), король Кашеля и Манстера [С]
- 957 — 959 Дуб-да-Байренн, сын Домналла (Dubh-da-Bairenn), король Кашеля и Манстера [R]
- 959 — 961 Фер Грайд, сын Клерига (Fergraid), король Кашеля и Манстера [С]
- 961 — 963 Доннхад, сын Келлахана (Donnchad II), король Кашеля и Манстера [С]
- 963/967 — 976 Матгамайн, сын Кеннетига (Mathgamain, Mathgamaun) король Манстера [D]
- 976 — 978 Маэлмуад, сын Брана (Maelmuad), король Кашеля и Манстера [R]
- 978 — 1014 Бриан Бору сын Кеннетига (Brian mac Cennétig, ирл. Brian Bóraimhe), (941/926 — 23 апреля 1014) король Манстера в 978—1014, верховный король Ирландии 1002—1014 [D]
- Дунгал, сын Маэла Фатардайга Уа Доннхада (ум. 1025 г.) [С]
- 1014 — 1064 Доннхад, сын Бриана (Donnchad III), (ум. 1064 г.) король Манстера в 1014—1064, верховный король Ирландии 1040—1064 [D]
- Мурхад, сын Доннхада (ум. 1068 г.) [D]
- 1064 — 1086 Тойррделбах Уа Бриайн (Turlough I, Toirdhealbhach Ua Briain, Toirdelbach) (1008/1009- 14 июля 1086) король Манстера в 1064—1086 , верховный король Ирландии 1072—1086 [D]
Распад
- 1084—1119 Муйрхертах Уа Бриайн (Muirchertach Ua Briain) (1048-10 март 1119) король Манстера в 1084—1119, верховный король Ирландии 1086—1119 [D]
- 1084 — 1086 Тадг, сын Тойррделбаха Уа Бриайна (Tadgh) король-соправитель Манстера [D]
- — 1115 Домналл, сын Тадга Уа Бриайна, король Томонда (части Манстера) [D]
- 1116 — 1118 Диармайт, сын Тойррделбаха Уа Бриайна, сокороль Манстера 1084—1086, король Манстера 1116—1118 [D]
- 1118 — 1142 Конхобар, сын Диармайта (Conchobar I), король Томонда (части Манстера).
- 1142 — 1167 Тойррделбах, сын Диармайта (Turlough II), король Томонда [D]
- ок. 1165—1168 Муйрхертах мак Тойррделбайг, сын Тойррделбаха король Мунстера
- 1168 — 1194 Домналл Мор Уа Бриайн, сын Тойррделбаха (Donal the Great), король Томонда
- 1118 Бриан, сын Мурхада Уа Бриайна (ум. 1118 г.) соправитель Манстера, король Томонда [D]
- 1122 — 1154 Тадг Глай Уа Бриайн (Brian II), соправитель Манстера, король Томонда [D]
- 1118 — 1124 Тадг Мак Карртайг (Tadhg I) король Десмонда [С]
- 1127 — 1138 Кормак Мак Карртайг (Cormac III) король Десмонда[С]
Напишите отзыв о статье "Короли Мунстера"
Примечания
- ↑ Бирн глава 9
- ↑ Манстером правили династии причаслявшие себя к Эогнахтам. Династии мунстерских королей обозначены следующими сокращениями:
- [Б] — Эоганахты из Айне
- [АС] — Эоганахты из Айртир Хлиах
- [С] — Кашельские Эоганахты
- [D] — Дал Кайс
- [F] — Уи Фидгенти
- [G] — Глендамайнские Эоганахты
- [L] — Лох-Лейнские Эоганахты
- [R] — Ратлендские Эоганахты
- ↑ приведена титулатура из [my.raex.com/~obsidian/irel.html#Munster Regnal chronologies]. [www.webcitation.org/66xjxiXsa Архивировано из первоисточника 16 апреля 2012].
- ↑ Энгус был предком Кашельских Эоганахтов, Эоганахтов из Айртир Хлиах и Глендамайнских Эоганахтов. Бирн глава 9
- ↑ предок Эоганахтов из Айртир Хлиах. Бирн глава 9
- ↑ Федлимид предок Кашельских Эоганахтов Бирн
- ↑ Кримтанн предок Глендамайнских Эоганахтов. Бирн
- ↑ Айлиль дед Энды стал родоначальником Эоганахтов из Айне
Литература
- Бирн Ф. Дж. Короли и верховные правители Ирландии. — СПб.: Евразия, 2006. — 368 с. — ISBN 5-8071-0169-3.
Ссылки
- [my.raex.com/~obsidian/irel.html#Munster Regnal chronologies]. [www.webcitation.org/66xjxiXsa Архивировано из первоисточника 16 апреля 2012].
- [fmg.ac/Projects/MedLands/IRELAND.htm#_Toc189483183 Foundation for Medieval Genealogy]. [www.webcitation.org/66xjyJDzh Архивировано из первоисточника 16 апреля 2012].
Отрывок, характеризующий Короли Мунстера
– Оо! Господи, господи! Как звездно, страсть! К морозу… – И все затихло.Звезды, как будто зная, что теперь никто не увидит их, разыгрались в черном небе. То вспыхивая, то потухая, то вздрагивая, они хлопотливо о чем то радостном, но таинственном перешептывались между собой.
Х
Войска французские равномерно таяли в математически правильной прогрессии. И тот переход через Березину, про который так много было писано, была только одна из промежуточных ступеней уничтожения французской армии, а вовсе не решительный эпизод кампании. Ежели про Березину так много писали и пишут, то со стороны французов это произошло только потому, что на Березинском прорванном мосту бедствия, претерпеваемые французской армией прежде равномерно, здесь вдруг сгруппировались в один момент и в одно трагическое зрелище, которое у всех осталось в памяти. Со стороны же русских так много говорили и писали про Березину только потому, что вдали от театра войны, в Петербурге, был составлен план (Пфулем же) поимки в стратегическую западню Наполеона на реке Березине. Все уверились, что все будет на деле точно так, как в плане, и потому настаивали на том, что именно Березинская переправа погубила французов. В сущности же, результаты Березинской переправы были гораздо менее гибельны для французов потерей орудий и пленных, чем Красное, как то показывают цифры.
Единственное значение Березинской переправы заключается в том, что эта переправа очевидно и несомненно доказала ложность всех планов отрезыванья и справедливость единственно возможного, требуемого и Кутузовым и всеми войсками (массой) образа действий, – только следования за неприятелем. Толпа французов бежала с постоянно усиливающейся силой быстроты, со всею энергией, направленной на достижение цели. Она бежала, как раненый зверь, и нельзя ей было стать на дороге. Это доказало не столько устройство переправы, сколько движение на мостах. Когда мосты были прорваны, безоружные солдаты, московские жители, женщины с детьми, бывшие в обозе французов, – все под влиянием силы инерции не сдавалось, а бежало вперед в лодки, в мерзлую воду.
Стремление это было разумно. Положение и бегущих и преследующих было одинаково дурно. Оставаясь со своими, каждый в бедствии надеялся на помощь товарища, на определенное, занимаемое им место между своими. Отдавшись же русским, он был в том же положении бедствия, но становился на низшую ступень в разделе удовлетворения потребностей жизни. Французам не нужно было иметь верных сведений о том, что половина пленных, с которыми не знали, что делать, несмотря на все желание русских спасти их, – гибли от холода и голода; они чувствовали, что это не могло быть иначе. Самые жалостливые русские начальники и охотники до французов, французы в русской службе не могли ничего сделать для пленных. Французов губило бедствие, в котором находилось русское войско. Нельзя было отнять хлеб и платье у голодных, нужных солдат, чтобы отдать не вредным, не ненавидимым, не виноватым, но просто ненужным французам. Некоторые и делали это; но это было только исключение.
Назади была верная погибель; впереди была надежда. Корабли были сожжены; не было другого спасения, кроме совокупного бегства, и на это совокупное бегство были устремлены все силы французов.
Чем дальше бежали французы, чем жальче были их остатки, в особенности после Березины, на которую, вследствие петербургского плана, возлагались особенные надежды, тем сильнее разгорались страсти русских начальников, обвинявших друг друга и в особенности Кутузова. Полагая, что неудача Березинского петербургского плана будет отнесена к нему, недовольство им, презрение к нему и подтрунивание над ним выражались сильнее и сильнее. Подтрунивание и презрение, само собой разумеется, выражалось в почтительной форме, в той форме, в которой Кутузов не мог и спросить, в чем и за что его обвиняют. С ним не говорили серьезно; докладывая ему и спрашивая его разрешения, делали вид исполнения печального обряда, а за спиной его подмигивали и на каждом шагу старались его обманывать.
Всеми этими людьми, именно потому, что они не могли понимать его, было признано, что со стариком говорить нечего; что он никогда не поймет всего глубокомыслия их планов; что он будет отвечать свои фразы (им казалось, что это только фразы) о золотом мосте, о том, что за границу нельзя прийти с толпой бродяг, и т. п. Это всё они уже слышали от него. И все, что он говорил: например, то, что надо подождать провиант, что люди без сапог, все это было так просто, а все, что они предлагали, было так сложно и умно, что очевидно было для них, что он был глуп и стар, а они были не властные, гениальные полководцы.
В особенности после соединения армий блестящего адмирала и героя Петербурга Витгенштейна это настроение и штабная сплетня дошли до высших пределов. Кутузов видел это и, вздыхая, пожимал только плечами. Только один раз, после Березины, он рассердился и написал Бенигсену, доносившему отдельно государю, следующее письмо:
«По причине болезненных ваших припадков, извольте, ваше высокопревосходительство, с получения сего, отправиться в Калугу, где и ожидайте дальнейшего повеления и назначения от его императорского величества».
Но вслед за отсылкой Бенигсена к армии приехал великий князь Константин Павлович, делавший начало кампании и удаленный из армии Кутузовым. Теперь великий князь, приехав к армии, сообщил Кутузову о неудовольствии государя императора за слабые успехи наших войск и за медленность движения. Государь император сам на днях намеревался прибыть к армии.
Старый человек, столь же опытный в придворном деле, как и в военном, тот Кутузов, который в августе того же года был выбран главнокомандующим против воли государя, тот, который удалил наследника и великого князя из армии, тот, который своей властью, в противность воле государя, предписал оставление Москвы, этот Кутузов теперь тотчас же понял, что время его кончено, что роль его сыграна и что этой мнимой власти у него уже нет больше. И не по одним придворным отношениям он понял это. С одной стороны, он видел, что военное дело, то, в котором он играл свою роль, – кончено, и чувствовал, что его призвание исполнено. С другой стороны, он в то же самое время стал чувствовать физическую усталость в своем старом теле и необходимость физического отдыха.
29 ноября Кутузов въехал в Вильно – в свою добрую Вильну, как он говорил. Два раза в свою службу Кутузов был в Вильне губернатором. В богатой уцелевшей Вильне, кроме удобств жизни, которых так давно уже он был лишен, Кутузов нашел старых друзей и воспоминания. И он, вдруг отвернувшись от всех военных и государственных забот, погрузился в ровную, привычную жизнь настолько, насколько ему давали покоя страсти, кипевшие вокруг него, как будто все, что совершалось теперь и имело совершиться в историческом мире, нисколько его не касалось.
Чичагов, один из самых страстных отрезывателей и опрокидывателей, Чичагов, который хотел сначала сделать диверсию в Грецию, а потом в Варшаву, но никак не хотел идти туда, куда ему было велено, Чичагов, известный своею смелостью речи с государем, Чичагов, считавший Кутузова собою облагодетельствованным, потому что, когда он был послан в 11 м году для заключения мира с Турцией помимо Кутузова, он, убедившись, что мир уже заключен, признал перед государем, что заслуга заключения мира принадлежит Кутузову; этот то Чичагов первый встретил Кутузова в Вильне у замка, в котором должен был остановиться Кутузов. Чичагов в флотском вицмундире, с кортиком, держа фуражку под мышкой, подал Кутузову строевой рапорт и ключи от города. То презрительно почтительное отношение молодежи к выжившему из ума старику выражалось в высшей степени во всем обращении Чичагова, знавшего уже обвинения, взводимые на Кутузова.
Разговаривая с Чичаговым, Кутузов, между прочим, сказал ему, что отбитые у него в Борисове экипажи с посудою целы и будут возвращены ему.
– C'est pour me dire que je n'ai pas sur quoi manger… Je puis au contraire vous fournir de tout dans le cas meme ou vous voudriez donner des diners, [Вы хотите мне сказать, что мне не на чем есть. Напротив, могу вам служить всем, даже если бы вы захотели давать обеды.] – вспыхнув, проговорил Чичагов, каждым словом своим желавший доказать свою правоту и потому предполагавший, что и Кутузов был озабочен этим самым. Кутузов улыбнулся своей тонкой, проницательной улыбкой и, пожав плечами, отвечал: – Ce n'est que pour vous dire ce que je vous dis. [Я хочу сказать только то, что говорю.]