Список правителей Польши
Поделись знанием:
– Так помни же: это не шутка.
– Какая шутка!
– Да, да, – как бы сама с собою говоря, сказала губернаторша. – А вот что еще, mon cher, entre autres. Vous etes trop assidu aupres de l'autre, la blonde. [мой друг. Ты слишком ухаживаешь за той, за белокурой.] Муж уж жалок, право…
– Ах нет, мы с ним друзья, – в простоте душевной сказал Николай: ему и в голову не приходило, чтобы такое веселое для него препровождение времени могло бы быть для кого нибудь не весело.
«Что я за глупость сказал, однако, губернаторше! – вдруг за ужином вспомнилось Николаю. – Она точно сватать начнет, а Соня?..» И, прощаясь с губернаторшей, когда она, улыбаясь, еще раз сказала ему: «Ну, так помни же», – он отвел ее в сторону:
– Но вот что, по правде вам сказать, ma tante…
– Что, что, мой друг; пойдем вот тут сядем.
Николай вдруг почувствовал желание и необходимость рассказать все свои задушевные мысли (такие, которые и не рассказал бы матери, сестре, другу) этой почти чужой женщине. Николаю потом, когда он вспоминал об этом порыве ничем не вызванной, необъяснимой откровенности, которая имела, однако, для него очень важные последствия, казалось (как это и кажется всегда людям), что так, глупый стих нашел; а между тем этот порыв откровенности, вместе с другими мелкими событиями, имел для него и для всей семьи огромные последствия.
– Вот что, ma tante. Maman меня давно женить хочет на богатой, но мне мысль одна эта противна, жениться из за денег.
– О да, понимаю, – сказала губернаторша.
– Но княжна Болконская, это другое дело; во первых, я вам правду скажу, она мне очень нравится, она по сердцу мне, и потом, после того как я ее встретил в таком положении, так странно, мне часто в голову приходило что это судьба. Особенно подумайте: maman давно об этом думала, но прежде мне ее не случалось встречать, как то все так случалось: не встречались. И во время, когда Наташа была невестой ее брата, ведь тогда мне бы нельзя было думать жениться на ней. Надо же, чтобы я ее встретил именно тогда, когда Наташина свадьба расстроилась, ну и потом всё… Да, вот что. Я никому не говорил этого и не скажу. А вам только.
Губернаторша пожала его благодарно за локоть.
– Вы знаете Софи, кузину? Я люблю ее, я обещал жениться и женюсь на ней… Поэтому вы видите, что про это не может быть и речи, – нескладно и краснея говорил Николай.
– Mon cher, mon cher, как же ты судишь? Да ведь у Софи ничего нет, а ты сам говорил, что дела твоего папа очень плохи. А твоя maman? Это убьет ее, раз. Потом Софи, ежели она девушка с сердцем, какая жизнь для нее будет? Мать в отчаянии, дела расстроены… Нет, mon cher, ты и Софи должны понять это.
Николай молчал. Ему приятно было слышать эти выводы.
– Все таки, ma tante, этого не может быть, – со вздохом сказал он, помолчав немного. – Да пойдет ли еще за меня княжна? и опять, она теперь в трауре. Разве можно об этом думать?
– Да разве ты думаешь, что я тебя сейчас и женю. Il y a maniere et maniere, [На все есть манера.] – сказала губернаторша.
– Какая вы сваха, ma tante… – сказал Nicolas, целуя ее пухлую ручку.
Приехав в Москву после своей встречи с Ростовым, княжна Марья нашла там своего племянника с гувернером и письмо от князя Андрея, который предписывал им их маршрут в Воронеж, к тетушке Мальвинцевой. Заботы о переезде, беспокойство о брате, устройство жизни в новом доме, новые лица, воспитание племянника – все это заглушило в душе княжны Марьи то чувство как будто искушения, которое мучило ее во время болезни и после кончины ее отца и в особенности после встречи с Ростовым. Она была печальна. Впечатление потери отца, соединявшееся в ее душе с погибелью России, теперь, после месяца, прошедшего с тех пор в условиях покойной жизни, все сильнее и сильнее чувствовалось ей. Она была тревожна: мысль об опасностях, которым подвергался ее брат – единственный близкий человек, оставшийся у нее, мучила ее беспрестанно. Она была озабочена воспитанием племянника, для которого она чувствовала себя постоянно неспособной; но в глубине души ее было согласие с самой собою, вытекавшее из сознания того, что она задавила в себе поднявшиеся было, связанные с появлением Ростова, личные мечтания и надежды.
Когда на другой день после своего вечера губернаторша приехала к Мальвинцевой и, переговорив с теткой о своих планах (сделав оговорку о том, что, хотя при теперешних обстоятельствах нельзя и думать о формальном сватовстве, все таки можно свести молодых людей, дать им узнать друг друга), и когда, получив одобрение тетки, губернаторша при княжне Марье заговорила о Ростове, хваля его и рассказывая, как он покраснел при упоминании о княжне, – княжна Марья испытала не радостное, но болезненное чувство: внутреннее согласие ее не существовало более, и опять поднялись желания, сомнения, упреки и надежды.
В те два дня, которые прошли со времени этого известия и до посещения Ростова, княжна Марья не переставая думала о том, как ей должно держать себя в отношении Ростова. То она решала, что она не выйдет в гостиную, когда он приедет к тетке, что ей, в ее глубоком трауре, неприлично принимать гостей; то она думала, что это будет грубо после того, что он сделал для нее; то ей приходило в голову, что ее тетка и губернаторша имеют какие то виды на нее и Ростова (их взгляды и слова иногда, казалось, подтверждали это предположение); то она говорила себе, что только она с своей порочностью могла думать это про них: не могли они не помнить, что в ее положении, когда еще она не сняла плерезы, такое сватовство было бы оскорбительно и ей, и памяти ее отца. Предполагая, что она выйдет к нему, княжна Марья придумывала те слова, которые он скажет ей и которые она скажет ему; и то слова эти казались ей незаслуженно холодными, то имеющими слишком большое значение. Больше же всего она при свидании с ним боялась за смущение, которое, она чувствовала, должно было овладеть ею и выдать ее, как скоро она его увидит.
Но когда, в воскресенье после обедни, лакей доложил в гостиной, что приехал граф Ростов, княжна не выказала смущения; только легкий румянец выступил ей на щеки, и глаза осветились новым, лучистым светом.
– Вы его видели, тетушка? – сказала княжна Марья спокойным голосом, сама не зная, как это она могла быть так наружно спокойна и естественна.
Когда Ростов вошел в комнату, княжна опустила на мгновенье голову, как бы предоставляя время гостю поздороваться с теткой, и потом, в самое то время, как Николай обратился к ней, она подняла голову и блестящими глазами встретила его взгляд. Полным достоинства и грации движением она с радостной улыбкой приподнялась, протянула ему свою тонкую, нежную руку и заговорила голосом, в котором в первый раз звучали новые, женские грудные звуки. M lle Bourienne, бывшая в гостиной, с недоумевающим удивлением смотрела на княжну Марью. Самая искусная кокетка, она сама не могла бы лучше маневрировать при встрече с человеком, которому надо было понравиться.
«Или ей черное так к лицу, или действительно она так похорошела, и я не заметила. И главное – этот такт и грация!» – думала m lle Bourienne.
Ежели бы княжна Марья в состоянии была думать в эту минуту, она еще более, чем m lle Bourienne, удивилась бы перемене, происшедшей в ней. С той минуты как она увидала это милое, любимое лицо, какая то новая сила жизни овладела ею и заставляла ее, помимо ее воли, говорить и действовать. Лицо ее, с того времени как вошел Ростов, вдруг преобразилось. Как вдруг с неожиданной поражающей красотой выступает на стенках расписного и резного фонаря та сложная искусная художественная работа, казавшаяся прежде грубою, темною и бессмысленною, когда зажигается свет внутри: так вдруг преобразилось лицо княжны Марьи. В первый раз вся та чистая духовная внутренняя работа, которою она жила до сих пор, выступила наружу. Вся ее внутренняя, недовольная собой работа, ее страдания, стремление к добру, покорность, любовь, самопожертвование – все это светилось теперь в этих лучистых глазах, в тонкой улыбке, в каждой черте ее нежного лица.
Ростов увидал все это так же ясно, как будто он знал всю ее жизнь. Он чувствовал, что существо, бывшее перед ним, было совсем другое, лучшее, чем все те, которые он встречал до сих пор, и лучшее, главное, чем он сам.
Разговор был самый простой и незначительный. Они говорили о войне, невольно, как и все, преувеличивая свою печаль об этом событии, говорили о последней встрече, причем Николай старался отклонять разговор на другой предмет, говорили о доброй губернаторше, о родных Николая и княжны Марьи.
Княжна Марья не говорила о брате, отвлекая разговор на другой предмет, как только тетка ее заговаривала об Андрее. Видно было, что о несчастиях России она могла говорить притворно, но брат ее был предмет, слишком близкий ее сердцу, и она не хотела и не могла слегка говорить о нем. Николай заметил это, как он вообще с несвойственной ему проницательной наблюдательностью замечал все оттенки характера княжны Марьи, которые все только подтверждали его убеждение, что она была совсем особенное и необыкновенное существо. Николай, точно так же, как и княжна Марья, краснел и смущался, когда ему говорили про княжну и даже когда он думал о ней, но в ее присутствии чувствовал себя совершенно свободным и говорил совсем не то, что он приготавливал, а то, что мгновенно и всегда кстати приходило ему в голову.
Во время короткого визита Николая, как и всегда, где есть дети, в минуту молчания Николай прибег к маленькому сыну князя Андрея, лаская его и спрашивая, хочет ли он быть гусаром? Он взял на руки мальчика, весело стал вертеть его и оглянулся на княжну Марью. Умиленный, счастливый и робкий взгляд следил за любимым ею мальчиком на руках любимого человека. Николай заметил и этот взгляд и, как бы поняв его значение, покраснел от удовольствия и добродушно весело стал целовать мальчика.
Княжна Марья не выезжала по случаю траура, а Николай не считал приличным бывать у них; но губернаторша все таки продолжала свое дело сватовства и, передав Николаю то лестное, что сказала про него княжна Марья, и обратно, настаивала на том, чтобы Ростов объяснился с княжной Марьей. Для этого объяснения она устроила свиданье между молодыми людьми у архиерея перед обедней.
Хотя Ростов и сказал губернаторше, что он не будет иметь никакого объяснения с княжной Марьей, но он обещался приехать.
Как в Тильзите Ростов не позволил себе усомниться в том, хорошо ли то, что признано всеми хорошим, точно так же и теперь, после короткой, но искренней борьбы между попыткой устроить свою жизнь по своему разуму и смиренным подчинением обстоятельствам, он выбрал последнее и предоставил себя той власти, которая его (он чувствовал) непреодолимо влекла куда то. Он знал, что, обещав Соне, высказать свои чувства княжне Марье было бы то, что он называл подлость. И он знал, что подлости никогда не сделает. Но он знал тоже (и не то, что знал, а в глубине души чувствовал), что, отдаваясь теперь во власть обстоятельств и людей, руководивших им, он не только не делает ничего дурного, но делает что то очень, очень важное, такое важное, чего он еще никогда не делал в жизни.
После его свиданья с княжной Марьей, хотя образ жизни его наружно оставался тот же, но все прежние удовольствия потеряли для него свою прелесть, и он часто думал о княжне Марье; но он никогда не думал о ней так, как он без исключения думал о всех барышнях, встречавшихся ему в свете, не так, как он долго и когда то с восторгом думал о Соне. О всех барышнях, как и почти всякий честный молодой человек, он думал как о будущей жене, примеривал в своем воображении к ним все условия супружеской жизни: белый капот, жена за самоваром, женина карета, ребятишки, maman и papa, их отношения с ней и т. д., и т. д., и эти представления будущего доставляли ему удовольствие; но когда он думал о княжне Марье, на которой его сватали, он никогда не мог ничего представить себе из будущей супружеской жизни. Ежели он и пытался, то все выходило нескладно и фальшиво. Ему только становилось жутко.
Страшное известие о Бородинском сражении, о наших потерях убитыми и ранеными, а еще более страшное известие о потере Москвы были получены в Воронеже в половине сентября. Княжна Марья, узнав только из газет о ране брата и не имея о нем никаких определенных сведений, собралась ехать отыскивать князя Андрея, как слышал Николай (сам же он не видал ее).
Получив известие о Бородинском сражении и об оставлении Москвы, Ростов не то чтобы испытывал отчаяние, злобу или месть и тому подобные чувства, но ему вдруг все стало скучно, досадно в Воронеже, все как то совестно и неловко. Ему казались притворными все разговоры, которые он слышал; он не знал, как судить про все это, и чувствовал, что только в полку все ему опять станет ясно. Он торопился окончанием покупки лошадей и часто несправедливо приходил в горячность с своим слугой и вахмистром.
Несколько дней перед отъездом Ростова в соборе было назначено молебствие по случаю победы, одержанной русскими войсками, и Николай поехал к обедне. Он стал несколько позади губернатора и с служебной степенностью, размышляя о самых разнообразных предметах, выстоял службу. Когда молебствие кончилось, губернаторша подозвала его к себе.
– Ты видел княжну? – сказала она, головой указывая на даму в черном, стоявшую за клиросом.
Николай тотчас же узнал княжну Марью не столько по профилю ее, который виднелся из под шляпы, сколько по тому чувству осторожности, страха и жалости, которое тотчас же охватило его. Княжна Марья, очевидно погруженная в свои мысли, делала последние кресты перед выходом из церкви.
Николай с удивлением смотрел на ее лицо. Это было то же лицо, которое он видел прежде, то же было в нем общее выражение тонкой, внутренней, духовной работы; но теперь оно было совершенно иначе освещено. Трогательное выражение печали, мольбы и надежды было на нем. Как и прежде бывало с Николаем в ее присутствии, он, не дожидаясь совета губернаторши подойти к ней, не спрашивая себя, хорошо ли, прилично ли или нет будет его обращение к ней здесь, в церкви, подошел к ней и сказал, что он слышал о ее горе и всей душой соболезнует ему. Едва только она услыхала его голос, как вдруг яркий свет загорелся в ее лице, освещая в одно и то же время и печаль ее, и радость.
– Я одно хотел вам сказать, княжна, – сказал Ростов, – это то, что ежели бы князь Андрей Николаевич не был бы жив, то, как полковой командир, в газетах это сейчас было бы объявлено.
Княжна смотрела на него, не понимая его слов, но радуясь выражению сочувствующего страдания, которое было в его лице.
– И я столько примеров знаю, что рана осколком (в газетах сказано гранатой) бывает или смертельна сейчас же, или, напротив, очень легкая, – говорил Николай. – Надо надеяться на лучшее, и я уверен…
Княжна Марья перебила его.
– О, это было бы так ужа… – начала она и, не договорив от волнения, грациозным движением (как и все, что она делала при нем) наклонив голову и благодарно взглянув на него, пошла за теткой.
Вечером этого дня Николай никуда не поехал в гости и остался дома, с тем чтобы покончить некоторые счеты с продавцами лошадей. Когда он покончил дела, было уже поздно, чтобы ехать куда нибудь, но было еще рано, чтобы ложиться спать, и Николай долго один ходил взад и вперед по комнате, обдумывая свою жизнь, что с ним редко случалось.
Княжна Марья произвела на него приятное впечатление под Смоленском. То, что он встретил ее тогда в таких особенных условиях, и то, что именно на нее одно время его мать указывала ему как на богатую партию, сделали то, что он обратил на нее особенное внимание. В Воронеже, во время его посещения, впечатление это было не только приятное, но сильное. Николай был поражен той особенной, нравственной красотой, которую он в этот раз заметил в ней. Однако он собирался уезжать, и ему в голову не приходило пожалеть о том, что уезжая из Воронежа, он лишается случая видеть княжну. Но нынешняя встреча с княжной Марьей в церкви (Николай чувствовал это) засела ему глубже в сердце, чем он это предвидел, и глубже, чем он желал для своего спокойствия. Это бледное, тонкое, печальное лицо, этот лучистый взгляд, эти тихие, грациозные движения и главное – эта глубокая и нежная печаль, выражавшаяся во всех чертах ее, тревожили его и требовали его участия. В мужчинах Ростов терпеть не мог видеть выражение высшей, духовной жизни (оттого он не любил князя Андрея), он презрительно называл это философией, мечтательностью; но в княжне Марье, именно в этой печали, выказывавшей всю глубину этого чуждого для Николая духовного мира, он чувствовал неотразимую привлекательность.
«Чудная должна быть девушка! Вот именно ангел! – говорил он сам с собою. – Отчего я не свободен, отчего я поторопился с Соней?» И невольно ему представилось сравнение между двумя: бедность в одной и богатство в другой тех духовных даров, которых не имел Николай и которые потому он так высоко ценил. Он попробовал себе представить, что бы было, если б он был свободен. Каким образом он сделал бы ей предложение и она стала бы его женою? Нет, он не мог себе представить этого. Ему делалось жутко, и никакие ясные образы не представлялись ему. С Соней он давно уже составил себе будущую картину, и все это было просто и ясно, именно потому, что все это было выдумано, и он знал все, что было в Соне; но с княжной Марьей нельзя было себе представить будущей жизни, потому что он не понимал ее, а только любил.
Мечтания о Соне имели в себе что то веселое, игрушечное. Но думать о княжне Марье всегда было трудно и немного страшно.
«Как она молилась! – вспомнил он. – Видно было, что вся душа ее была в молитве. Да, это та молитва, которая сдвигает горы, и я уверен, что молитва ее будет исполнена. Отчего я не молюсь о том, что мне нужно? – вспомнил он. – Что мне нужно? Свободы, развязки с Соней. Она правду говорила, – вспомнил он слова губернаторши, – кроме несчастья, ничего не будет из того, что я женюсь на ней. Путаница, горе maman… дела… путаница, страшная путаница! Да я и не люблю ее. Да, не так люблю, как надо. Боже мой! выведи меня из этого ужасного, безвыходного положения! – начал он вдруг молиться. – Да, молитва сдвинет гору, но надо верить и не так молиться, как мы детьми молились с Наташей о том, чтобы снег сделался сахаром, и выбегали на двор пробовать, делается ли из снегу сахар. Нет, но я не о пустяках молюсь теперь», – сказал он, ставя в угол трубку и, сложив руки, становясь перед образом. И, умиленный воспоминанием о княжне Марье, он начал молиться так, как он давно не молился. Слезы у него были на глазах и в горле, когда в дверь вошел Лаврушка с какими то бумагами.
(перенаправлено с «Король польский»)
Содержание
- 1 Легендарные князья
- 2 Легендарные и полулегендарные правители привисленских полян
- 3 Первые христианские князья и короли Польши
- 4 Князья-принцепсы Польши
- 5 Князья Кракова
- 6 Чешские Пржемысловичи (1291—1306)
- 7 Наследники Пржемысловичей — короли Чехии и титулярные короли Польши (1306—1335)
- 8 Пясты (1306—1370)
- 9 Анжу (1370—1399)
- 10 Ягеллоны (1386—1572)
- 11 Выборные короли 1572—1795
- 12 Варшавское герцогство 1807—1812
- 13 Королевство Польское 1812—1813
- 14 Варшавское герцогство 1813—1815
- 15 Царство Польское
- 16 Королевство Польское 1916—1918
- 17 Вторая Польская Республика (1918—1939)
- 18 Правительство Польши в изгнании (1939—1990)
- 19 Польская Народная Республика (1944—1990)
- 20 Польская республика
- 21 Примечания
- 22 Источники
- 23 Ссылки
Легендарные князья</font> | ||
|
Существует немало легенд о князьях-основателях польской государственности. Достоверно о них мало чего известно, у каждого предания есть несколько вариантов. | ||
 Лех польск. Lech |
Лех — легендарный основатель польского народа (ляхов)[1].
Три брата Чех, Лех и Рус, ходили по земле. Рус пошёл на восток и основал Русь, Чех на юг и основал Чехию.[1] Лех, в свою очередь, увидел белого орла в алых лучах заката, нашёл его гнездо, где основал Гнезно — первую Польскую столицу.[1][2] | |
 Крак польск. Krak |
Крак — легендарный защитник польской земли, основатель другой польской столицы — Кракова.
Согласно легенде, стараясь защитить невинный народ, отважный князь Крак вступил в схватку с не менее легендарным Вавельским драконом. На освобождённых территориях построили город Краков, а Крак стал его князем.[3][4] | |
| Крак II польск. Krak II |
Крак II — легендарный старший сын Крака, ставший жертвой коварства младшего брата Леха II.[3][5] | |
 Лех II польск. Lech II |
Лех II — легендарный младший сын Крака, убивший ради власти старшего брата Крака II во время охоты. Чтобы скрыть факт убийства, закопал труп князя в песок.[6] | |
 Ванда польск. Wanda |
Ванда — дочь Крака, княжна Кракова. Не желая выходить замуж за немецкого принца, что обернулось бы порабощением Польши Германией, Ванда покончила жизнь самоубийством и не досталась властолюбивому жениху. | |
 Лешко I польск. Leszko I |
Лешко I — князь, защитивший Польшу от набегов венгров и моравов, породнившись с сарматскими правителями. | |
| Попелиды</font> | ||
 Лешко II польск. Leszko II |
Страна погрузилась в борьбу за власть. начался период междуцарствия. Тогда решили провести скачки — кто победит, тот и станет новым князем. В своеобразный финал вышли два молодых человека. Один из них быстро доскакал до финиша, в то время как лошадь второго стала биться в конвульсиях. Победил, казалось бы, первый, однако обнаружилось, что победивший не был честен и срезал круг. Мошенника казнили, а честного человека сделали князем под именем Лешко II. | |
 Лешко III польск. Leszko III |
Лешко III прослыл воином. Ходил в походы в Венгрию. | |
 Попел I польск. Popiel I |
||
 Попел II польск. Popiel |
||
| Пясты (??? — 1291/1296)</font> | ||
Легендарные и полулегендарные правители привисленских полян | ||
| Столица — Гнезно | ||
|
Пясты — первая польская княжеская и королевская династия, основанная земледельцем Пястом. Среди множества поколений этой династии есть и первый князь Польши, и первый король. Начиная свою историю в конце IX века, род Пястов пресёкся в 1370 году. Таким образом Пясты правили Польшей около четырёх веков. | ||
| Имя монарха | Годы правления | Годы жизни |
 Пяст польск. Piast[примечание 1] |
VIII-IX | VIII-IX |
 Земовит польск. Siemowit |
IX век | IX |
 Лешек польск. Lestek |
850-940 | 870-880 — 930—940 |
 Земомысл польск. Siemomysł |
931—960 | 930 — 960 |
Первые христианские князья и короли Польши | |||
| Имя монарха | Годы правления | Годы жизни | |
 Мешко I польск. Mieszko I |
князь ок. 960—992 | 922/945 — 992 | |
 Болеслав I Храбрый польск. Bolesław I Chrobry |
князь 992—1025 король 1025 год |
967 — 1025 | |
 Мешко II Ламберт польск. Mieszko II Lambert |
король 1025—1031 князь 1032—1034[примечание 2] |
ок. 990—1034 | |
 Безприм польск. Bezprym |
князь 1031—1032 | ок. 986/987 — 1032 | |
| Болеслав Забытый польск. Bolesław Zapomniany[примечание 3] |
князь 1034—1038 | неизвестно | |
 Казимир I Восстановитель польск. Kazimierz I Odnowiciel |
князь 1039—1058 | 1016 — 1058 | |
 Болеслав II Смелый[примечание 4] польск. Bolesław II Szczodry |
князь 1058—1076 король 1076—1079 |
ок.1042 — 1081/82 | |
 Владислав I Герман польск. Władysław I Herman |
князь 1079—1102 | ок.1043 — 1102 | |
|
После смерти Владислава Германа Польшу захлестнула волна междоусобиц между двумя сыновьями покойного князя — Болеславом и Збигневым. Оба брата объявили себя князьями. | |||
 Болеслав III Кривоустый польск. Bolesław III Krzywousty |
князь 1102—1107, жил 1085—1138 |
 Збигнев польск. Zbigniew |
князь 1102—1107, жил 1070—1112 |
|
Длившаяся 5 лет междоусобная война в результате положила конец двоевластию в Польше. | |||
| Болеслав III Кривоустый | единый князь 1107—1138 | Победив в борьбе за престол в 1107 году, Болеслав стал единоличным князем. Збигнев ещё долго боролся с братом, в том числе привлекая внешних врагов Польши. В 1111 году Збигнева задержали по княжескому приказу, заключили в тюрьму и в скором времени ослепили. | |
|
Болеслав Кривоустый, исходя из потребности не допустить в будущем междоусобных войн и сохранить польскую государственность, принял так называемый Статут Болеслава Кривоустого. Согласно документу Польша разделялась между тремя сыновьями князя, однако ведущая роль принадлежала старшему сыну Владиславу и его землям — Великому княжеству Краковскому. Кроме того документ вводил правило сениората, то есть ненаследственного владения: после смерти старшего сына управление страной переходило в руки следующего по старшинству. | |||
Князья-принцепсы Польши | ||
| Феодальная раздробленность. Столица — де-факто Краков. | ||
| Имя | Годы правления | Годы жизни |
 Владислав II Изгнанник польск. Władysław II Wygnaniec |
1138 — 1146 | 1105 — 1159 |
 Болеслав IV Кудрявый польск. Bolesław IV Kędzierzawy |
1146 — 1173 | 1120/21 — 1173 |
 Мешко III Старый польск. Mieszko III |
1173 — 1177 | 1131 — 1201 |
|
Мешко Старый был низложен. Папа Римский признал свержение законным. На Краковский престол взошёл Казимир Сандомирский, тем самым нарушив правило сениората. С этого момента уже ничего не объединяет разрозненные польские княжества. За Великим княжеством Краковским закрепляется статус ведущего. Власть передаётся от отца к сыну. | ||
Князья Кракова | ||
| Феодальная раздробленность. Столица — Краков. | ||
| Имя | Годы правления | Годы жизни |
 Казимир II Справедливый |
1177—1191 | 1138 — 1194 |
 Мешко III Старый |
1191—1194, | 1126/1127 — 1202 |
 Лешек Белый |
1194—1198 | ок. 1184—1227 |
- Мешко III Старый — 1199,
- Лешек Белый — 1199,
- Мешко III Старый — 1199—1202,
- Владислав III Тонконогий — 1202—1206,
- Лешек Белый — 1206—1210,
- Мешко IV Плясоногий — 1210—1211,
- Лешек Белый — 1211—1227,
- Владислав III Тонконогий — 1228—1229,
- Конрад I Мазовецкий — 1229—1231
- Генрих Бородатый — 1232—1238,
- Генрих Набожный — 1238—1241,
- Болеслав Лысый Рогатка — 1241,
- Конрад I Мазовецкий — 1241—1243
- Болеслав V Стыдливый — 1243—1279,
- Лешек Чёрный — 1279—1288,
- Генрих IV Пробус — 1288—1290,
- Пшемысл II 1290—1291
Титулярный князь Кракова
Король Польши (без Кракова)
Чешские Пржемысловичи (1291—1306)
Феодальная раздробленность — князь Кракова
Король Польши
Наследники Пржемысловичей — короли Чехии и титулярные короли Польши (1306—1335)
- Генрих Хорутанский 1306,
- Рудольф I 1306—1307,
- Генрих Хорутанский 1307—1310,
- Ян Люксембургский 1310—1335 (продал титул)
Пясты (1306—1370)
Феодальная раздробленность — князь Кракова
Короли Польши
- Владислав Локетек 1320—1333,
- Казимир III Великий 1333—1370 («договор о переживании»)
Анжу (1370—1399)
Ягеллоны (1386—1572)
- Ягайло (Владислав II) — 1386—1434,
- Владислав III Варнский — 1434—1444,
- Казимир IV Ягеллон — 1447—1492,
- Ян I Ольбрахт 1492—1501,
- Александр Ягеллон 1501—1505,
- Сигизмунд I Старый 1505—1548,
- Сигизмунд II Август 1548—1572 (с 1530 vivente rege),
Выборные короли 1572—1795
- Генрих Валуа 1573—1574,
- Анна Ягеллонка 1575—1596 (вместе с мужем: 1575—1586),
- (Максимилиан II (император Священной Римской империи), избран 1575)
- Стефан Баторий вместе с женой 1576—1586,
Ваза
- Сигизмунд III Ваза, из шведской династии 1587—1632,
- (Максимилиан III Австрийский, сын Максимилиана II, избран 1587, отрёкся 1589)
- Владислав IV, старший сын Сигизмунда 1632—1648,
- Ян II Казимир, младший сын Сигизмунда 1648—1668, отрёкся
- Михал I Корибут Вишневецкий 1669—1673,
- (Франциск-Людовик, принц Конти 1697, избран частью сейма, но отказался от претензий на престол)
- Ян III Собеский 1673—1696,
- Август II Сильный, курфюрст Саксонии 1697—1704,
- Станислав Лещинский 1704—1709,
- Август II Сильный 1709—1733,
- Станислав Лещинский 1733—1734,
- Август III, курфюрст Саксонии, сын Августа Сильного 1734—1763,
- Станислав II Август IV Понятовский 1764—1795, (отречение)
Варшавское герцогство 1807—1812
- Фридрих Август I 1807—1812 (отречение),
Королевство Польское 1812—1813
Варшавское герцогство 1813—1815
Царство Польское
Личная уния с Россией
(российские императоры короновались отдельно в Варшаве как цари (короли) польские, существовало особое польское законодательство)
Восстание 1831 года
- Временное правительство 1831
Власть российских императоров 1831—1917
Узурпация с точки зрения сторонников легитимности восстания 1831 года.
- Николай I 1831—1855,
- Александр II 1855—1881,
- Александр III 1881—1894,
- Николай II 1894—1915 (захват Польши немцами и австрийцами) / 1917 (отречение)
Восстание 1863 года
Королевство Польское 1916—1918
(независимость провозглашена при германской оккупации, кандидатом на трон являлся Карл Стефан Австрийский, но престол остался незанятым)
- Временный Совет Государства 1916—1917
- Комиссия Переходная Временного Совета Государства 1917,
- Регентский Совет 1917—1918 (самороспуск, власть переходит в руки Пилсудского)
- примас Каковский, Александр
- Любомирский, Здзислав (мэр Варшавы)
- граф Островский, Юзеф Август
- Юзеф Пилсудский 1918 (декрет о переименовании государства в Польскую Республику)
Вторая Польская Республика (1918—1939)
Глава государства
Президенты Польши
- Габриэль Нарутович (11 декабря — 16 декабря 1922; убит)
- Мацей Ратай (16 декабря — 22 декабря 1922; председатель Сейма, и. о. президента)
- Станислав Войцеховский (22 декабря 1922 — 14 мая 1926)
- Мацей Ратай (14 мая — 4 июня 1926; председатель Сейма, и. о. президента)
- Игнаций Мосцицкий (4 июня 1926 — 30 сентября 1939; с 17 сентября 1939 в изгнании)
Правительство Польши в изгнании (1939—1990)
Президенты
- Владислав Рачкевич (30 сентября 1939 — 6 июня 1947, умер, находясь в должности)
- Август Залеский (9 июня 1947 — 8 апреля 1972)
- Станислав Островский (9 апреля 1972 — 24 марта 1979)
- Эдвард Рачинский (8 апреля 1979 — 8 апреля 1986)
- Казимеж Саббат (8 апреля 1986 — 19 июля 1989, умер, находясь в должности)
- Рышард Качоровский (19 июля 1989 — 22 декабря 1990)
Польская Народная Республика (1944—1990)
Президент Польши
Председатели Государственного Совета ПНР
- Александр Завадский (20 ноября 1952 — 7 августа 1964, умер, находясь в должности)
- Эдвард Охаб, Станислав Кульчинский, Оскар Ланге, Болеслав Подедворный (7 августа — 12 августа 1964, и. о., совместно)
- Эдвард Охаб (12 августа 1964 — 10 апреля 1968)
- Мариан Спыхальский (10 апреля 1968 — 23 декабря 1970)
- Юзеф Циранкевич (23 декабря 1970 — 28 марта 1972)
- Генрик Яблоньский (28 марта 1972 — 6 ноября 1985)
- Войцех Ярузельский (6 ноября 1985 — 19 июля 1989)
Польская республика
Президент Польши
- Войцех Ярузельский (19 июля 1989 — 22 декабря 1990)
- Лех Валенса (22 декабря 1990 — 22 декабря 1995)
- Александр Квасьневский (23 декабря 1995 — 23 декабря 2005)
- Лех Качиньский (23 декабря 2005 — † 10 апреля 2010, погиб в авиакатастрофе под Смоленском)
- Бронислав Коморовский (и. о. как Маршал Сейма с 10 апреля 2010, президент 6 августа 2010 — 6 августа 2015)
- Анджей Дуда (с 6 августа 2015)
Напишите отзыв о статье "Список правителей Польши"
Примечания
- ↑ Существование Пяста, легендарного основателя династии Пястов никем не доказано. Однако о первых правителях привислянских полян, потомков Пяста по преданию, не раз упоминается в разных летописях.
- ↑ Мешко II становился правителем 2 раза: впервые как король (1025—1031), а после небольшого перерыва как князь (1032—1034).
- ↑ Существование Болеслава Забытого ставится под вопрос. Поэтому ему не был дан порядковый номер.
- ↑ Болеслава Смелого свергли и выгнали из Польши. Умер в 1081 году, через 2 года после свержения.
Источники
- ↑ 1 2 3 Мыльников А. С. Картина славянского мира: взгляд из Восточной Европы. Этногенетические легенды, догадки, протогипотезы XVI—начала XVIII века. — СПб., 1996. — 320 с. — ISBN 5-85803-063-7. (рус.)
- ↑ Labuda G. Mieszko I. — Wrocław: Wyd. Ossolineum, 2002. — С. 31-32. — ISBN 83-04-04619-9. (польск.)
- ↑ 1 2 Mistrz Wincenty Kadłubek. Kronika Polska / tłum. B. Kürbis. — Wrocaław, 2003. — С. 13-15. (польск.)
- ↑ Jan Długosz. Roczniki, czyli kroniki sławnego Królestwa Polskiego. — ks. 1 - 2. — Warszawa, 1961. (польск.)
- ↑ Jerzy Strzelczyk. Mity, podania i wierzenia dawnych Słowian. — Poznań: Rebis, 2007. — ISBN 978-83-7301-973-7. (польск.)
- ↑ Jan Długosz. Roczniki, czyli kroniki sławnego Królestwa Polskiego. — ks. 1 - 2. — Warszawa, 1961. — С. 191 - 192. (польск.)
Ссылки
|
Фото и Видео на Викискладе? |
|---|
- [nobhist.narod.ru/poland.html История титулов королей Польши ]
Отрывок, характеризующий Список правителей Польши
– Совсем нет, – как бы обидевшись, сказал Николай. – Я, ma tante, как следует солдату, никуда не напрашиваюсь и ни от чего не отказываюсь, – сказал Ростов прежде, чем он успел подумать о том, что он говорит.– Так помни же: это не шутка.
– Какая шутка!
– Да, да, – как бы сама с собою говоря, сказала губернаторша. – А вот что еще, mon cher, entre autres. Vous etes trop assidu aupres de l'autre, la blonde. [мой друг. Ты слишком ухаживаешь за той, за белокурой.] Муж уж жалок, право…
– Ах нет, мы с ним друзья, – в простоте душевной сказал Николай: ему и в голову не приходило, чтобы такое веселое для него препровождение времени могло бы быть для кого нибудь не весело.
«Что я за глупость сказал, однако, губернаторше! – вдруг за ужином вспомнилось Николаю. – Она точно сватать начнет, а Соня?..» И, прощаясь с губернаторшей, когда она, улыбаясь, еще раз сказала ему: «Ну, так помни же», – он отвел ее в сторону:
– Но вот что, по правде вам сказать, ma tante…
– Что, что, мой друг; пойдем вот тут сядем.
Николай вдруг почувствовал желание и необходимость рассказать все свои задушевные мысли (такие, которые и не рассказал бы матери, сестре, другу) этой почти чужой женщине. Николаю потом, когда он вспоминал об этом порыве ничем не вызванной, необъяснимой откровенности, которая имела, однако, для него очень важные последствия, казалось (как это и кажется всегда людям), что так, глупый стих нашел; а между тем этот порыв откровенности, вместе с другими мелкими событиями, имел для него и для всей семьи огромные последствия.
– Вот что, ma tante. Maman меня давно женить хочет на богатой, но мне мысль одна эта противна, жениться из за денег.
– О да, понимаю, – сказала губернаторша.
– Но княжна Болконская, это другое дело; во первых, я вам правду скажу, она мне очень нравится, она по сердцу мне, и потом, после того как я ее встретил в таком положении, так странно, мне часто в голову приходило что это судьба. Особенно подумайте: maman давно об этом думала, но прежде мне ее не случалось встречать, как то все так случалось: не встречались. И во время, когда Наташа была невестой ее брата, ведь тогда мне бы нельзя было думать жениться на ней. Надо же, чтобы я ее встретил именно тогда, когда Наташина свадьба расстроилась, ну и потом всё… Да, вот что. Я никому не говорил этого и не скажу. А вам только.
Губернаторша пожала его благодарно за локоть.
– Вы знаете Софи, кузину? Я люблю ее, я обещал жениться и женюсь на ней… Поэтому вы видите, что про это не может быть и речи, – нескладно и краснея говорил Николай.
– Mon cher, mon cher, как же ты судишь? Да ведь у Софи ничего нет, а ты сам говорил, что дела твоего папа очень плохи. А твоя maman? Это убьет ее, раз. Потом Софи, ежели она девушка с сердцем, какая жизнь для нее будет? Мать в отчаянии, дела расстроены… Нет, mon cher, ты и Софи должны понять это.
Николай молчал. Ему приятно было слышать эти выводы.
– Все таки, ma tante, этого не может быть, – со вздохом сказал он, помолчав немного. – Да пойдет ли еще за меня княжна? и опять, она теперь в трауре. Разве можно об этом думать?
– Да разве ты думаешь, что я тебя сейчас и женю. Il y a maniere et maniere, [На все есть манера.] – сказала губернаторша.
– Какая вы сваха, ma tante… – сказал Nicolas, целуя ее пухлую ручку.
Приехав в Москву после своей встречи с Ростовым, княжна Марья нашла там своего племянника с гувернером и письмо от князя Андрея, который предписывал им их маршрут в Воронеж, к тетушке Мальвинцевой. Заботы о переезде, беспокойство о брате, устройство жизни в новом доме, новые лица, воспитание племянника – все это заглушило в душе княжны Марьи то чувство как будто искушения, которое мучило ее во время болезни и после кончины ее отца и в особенности после встречи с Ростовым. Она была печальна. Впечатление потери отца, соединявшееся в ее душе с погибелью России, теперь, после месяца, прошедшего с тех пор в условиях покойной жизни, все сильнее и сильнее чувствовалось ей. Она была тревожна: мысль об опасностях, которым подвергался ее брат – единственный близкий человек, оставшийся у нее, мучила ее беспрестанно. Она была озабочена воспитанием племянника, для которого она чувствовала себя постоянно неспособной; но в глубине души ее было согласие с самой собою, вытекавшее из сознания того, что она задавила в себе поднявшиеся было, связанные с появлением Ростова, личные мечтания и надежды.
Когда на другой день после своего вечера губернаторша приехала к Мальвинцевой и, переговорив с теткой о своих планах (сделав оговорку о том, что, хотя при теперешних обстоятельствах нельзя и думать о формальном сватовстве, все таки можно свести молодых людей, дать им узнать друг друга), и когда, получив одобрение тетки, губернаторша при княжне Марье заговорила о Ростове, хваля его и рассказывая, как он покраснел при упоминании о княжне, – княжна Марья испытала не радостное, но болезненное чувство: внутреннее согласие ее не существовало более, и опять поднялись желания, сомнения, упреки и надежды.
В те два дня, которые прошли со времени этого известия и до посещения Ростова, княжна Марья не переставая думала о том, как ей должно держать себя в отношении Ростова. То она решала, что она не выйдет в гостиную, когда он приедет к тетке, что ей, в ее глубоком трауре, неприлично принимать гостей; то она думала, что это будет грубо после того, что он сделал для нее; то ей приходило в голову, что ее тетка и губернаторша имеют какие то виды на нее и Ростова (их взгляды и слова иногда, казалось, подтверждали это предположение); то она говорила себе, что только она с своей порочностью могла думать это про них: не могли они не помнить, что в ее положении, когда еще она не сняла плерезы, такое сватовство было бы оскорбительно и ей, и памяти ее отца. Предполагая, что она выйдет к нему, княжна Марья придумывала те слова, которые он скажет ей и которые она скажет ему; и то слова эти казались ей незаслуженно холодными, то имеющими слишком большое значение. Больше же всего она при свидании с ним боялась за смущение, которое, она чувствовала, должно было овладеть ею и выдать ее, как скоро она его увидит.
Но когда, в воскресенье после обедни, лакей доложил в гостиной, что приехал граф Ростов, княжна не выказала смущения; только легкий румянец выступил ей на щеки, и глаза осветились новым, лучистым светом.
– Вы его видели, тетушка? – сказала княжна Марья спокойным голосом, сама не зная, как это она могла быть так наружно спокойна и естественна.
Когда Ростов вошел в комнату, княжна опустила на мгновенье голову, как бы предоставляя время гостю поздороваться с теткой, и потом, в самое то время, как Николай обратился к ней, она подняла голову и блестящими глазами встретила его взгляд. Полным достоинства и грации движением она с радостной улыбкой приподнялась, протянула ему свою тонкую, нежную руку и заговорила голосом, в котором в первый раз звучали новые, женские грудные звуки. M lle Bourienne, бывшая в гостиной, с недоумевающим удивлением смотрела на княжну Марью. Самая искусная кокетка, она сама не могла бы лучше маневрировать при встрече с человеком, которому надо было понравиться.
«Или ей черное так к лицу, или действительно она так похорошела, и я не заметила. И главное – этот такт и грация!» – думала m lle Bourienne.
Ежели бы княжна Марья в состоянии была думать в эту минуту, она еще более, чем m lle Bourienne, удивилась бы перемене, происшедшей в ней. С той минуты как она увидала это милое, любимое лицо, какая то новая сила жизни овладела ею и заставляла ее, помимо ее воли, говорить и действовать. Лицо ее, с того времени как вошел Ростов, вдруг преобразилось. Как вдруг с неожиданной поражающей красотой выступает на стенках расписного и резного фонаря та сложная искусная художественная работа, казавшаяся прежде грубою, темною и бессмысленною, когда зажигается свет внутри: так вдруг преобразилось лицо княжны Марьи. В первый раз вся та чистая духовная внутренняя работа, которою она жила до сих пор, выступила наружу. Вся ее внутренняя, недовольная собой работа, ее страдания, стремление к добру, покорность, любовь, самопожертвование – все это светилось теперь в этих лучистых глазах, в тонкой улыбке, в каждой черте ее нежного лица.
Ростов увидал все это так же ясно, как будто он знал всю ее жизнь. Он чувствовал, что существо, бывшее перед ним, было совсем другое, лучшее, чем все те, которые он встречал до сих пор, и лучшее, главное, чем он сам.
Разговор был самый простой и незначительный. Они говорили о войне, невольно, как и все, преувеличивая свою печаль об этом событии, говорили о последней встрече, причем Николай старался отклонять разговор на другой предмет, говорили о доброй губернаторше, о родных Николая и княжны Марьи.
Княжна Марья не говорила о брате, отвлекая разговор на другой предмет, как только тетка ее заговаривала об Андрее. Видно было, что о несчастиях России она могла говорить притворно, но брат ее был предмет, слишком близкий ее сердцу, и она не хотела и не могла слегка говорить о нем. Николай заметил это, как он вообще с несвойственной ему проницательной наблюдательностью замечал все оттенки характера княжны Марьи, которые все только подтверждали его убеждение, что она была совсем особенное и необыкновенное существо. Николай, точно так же, как и княжна Марья, краснел и смущался, когда ему говорили про княжну и даже когда он думал о ней, но в ее присутствии чувствовал себя совершенно свободным и говорил совсем не то, что он приготавливал, а то, что мгновенно и всегда кстати приходило ему в голову.
Во время короткого визита Николая, как и всегда, где есть дети, в минуту молчания Николай прибег к маленькому сыну князя Андрея, лаская его и спрашивая, хочет ли он быть гусаром? Он взял на руки мальчика, весело стал вертеть его и оглянулся на княжну Марью. Умиленный, счастливый и робкий взгляд следил за любимым ею мальчиком на руках любимого человека. Николай заметил и этот взгляд и, как бы поняв его значение, покраснел от удовольствия и добродушно весело стал целовать мальчика.
Княжна Марья не выезжала по случаю траура, а Николай не считал приличным бывать у них; но губернаторша все таки продолжала свое дело сватовства и, передав Николаю то лестное, что сказала про него княжна Марья, и обратно, настаивала на том, чтобы Ростов объяснился с княжной Марьей. Для этого объяснения она устроила свиданье между молодыми людьми у архиерея перед обедней.
Хотя Ростов и сказал губернаторше, что он не будет иметь никакого объяснения с княжной Марьей, но он обещался приехать.
Как в Тильзите Ростов не позволил себе усомниться в том, хорошо ли то, что признано всеми хорошим, точно так же и теперь, после короткой, но искренней борьбы между попыткой устроить свою жизнь по своему разуму и смиренным подчинением обстоятельствам, он выбрал последнее и предоставил себя той власти, которая его (он чувствовал) непреодолимо влекла куда то. Он знал, что, обещав Соне, высказать свои чувства княжне Марье было бы то, что он называл подлость. И он знал, что подлости никогда не сделает. Но он знал тоже (и не то, что знал, а в глубине души чувствовал), что, отдаваясь теперь во власть обстоятельств и людей, руководивших им, он не только не делает ничего дурного, но делает что то очень, очень важное, такое важное, чего он еще никогда не делал в жизни.
После его свиданья с княжной Марьей, хотя образ жизни его наружно оставался тот же, но все прежние удовольствия потеряли для него свою прелесть, и он часто думал о княжне Марье; но он никогда не думал о ней так, как он без исключения думал о всех барышнях, встречавшихся ему в свете, не так, как он долго и когда то с восторгом думал о Соне. О всех барышнях, как и почти всякий честный молодой человек, он думал как о будущей жене, примеривал в своем воображении к ним все условия супружеской жизни: белый капот, жена за самоваром, женина карета, ребятишки, maman и papa, их отношения с ней и т. д., и т. д., и эти представления будущего доставляли ему удовольствие; но когда он думал о княжне Марье, на которой его сватали, он никогда не мог ничего представить себе из будущей супружеской жизни. Ежели он и пытался, то все выходило нескладно и фальшиво. Ему только становилось жутко.
Страшное известие о Бородинском сражении, о наших потерях убитыми и ранеными, а еще более страшное известие о потере Москвы были получены в Воронеже в половине сентября. Княжна Марья, узнав только из газет о ране брата и не имея о нем никаких определенных сведений, собралась ехать отыскивать князя Андрея, как слышал Николай (сам же он не видал ее).
Получив известие о Бородинском сражении и об оставлении Москвы, Ростов не то чтобы испытывал отчаяние, злобу или месть и тому подобные чувства, но ему вдруг все стало скучно, досадно в Воронеже, все как то совестно и неловко. Ему казались притворными все разговоры, которые он слышал; он не знал, как судить про все это, и чувствовал, что только в полку все ему опять станет ясно. Он торопился окончанием покупки лошадей и часто несправедливо приходил в горячность с своим слугой и вахмистром.
Несколько дней перед отъездом Ростова в соборе было назначено молебствие по случаю победы, одержанной русскими войсками, и Николай поехал к обедне. Он стал несколько позади губернатора и с служебной степенностью, размышляя о самых разнообразных предметах, выстоял службу. Когда молебствие кончилось, губернаторша подозвала его к себе.
– Ты видел княжну? – сказала она, головой указывая на даму в черном, стоявшую за клиросом.
Николай тотчас же узнал княжну Марью не столько по профилю ее, который виднелся из под шляпы, сколько по тому чувству осторожности, страха и жалости, которое тотчас же охватило его. Княжна Марья, очевидно погруженная в свои мысли, делала последние кресты перед выходом из церкви.
Николай с удивлением смотрел на ее лицо. Это было то же лицо, которое он видел прежде, то же было в нем общее выражение тонкой, внутренней, духовной работы; но теперь оно было совершенно иначе освещено. Трогательное выражение печали, мольбы и надежды было на нем. Как и прежде бывало с Николаем в ее присутствии, он, не дожидаясь совета губернаторши подойти к ней, не спрашивая себя, хорошо ли, прилично ли или нет будет его обращение к ней здесь, в церкви, подошел к ней и сказал, что он слышал о ее горе и всей душой соболезнует ему. Едва только она услыхала его голос, как вдруг яркий свет загорелся в ее лице, освещая в одно и то же время и печаль ее, и радость.
– Я одно хотел вам сказать, княжна, – сказал Ростов, – это то, что ежели бы князь Андрей Николаевич не был бы жив, то, как полковой командир, в газетах это сейчас было бы объявлено.
Княжна смотрела на него, не понимая его слов, но радуясь выражению сочувствующего страдания, которое было в его лице.
– И я столько примеров знаю, что рана осколком (в газетах сказано гранатой) бывает или смертельна сейчас же, или, напротив, очень легкая, – говорил Николай. – Надо надеяться на лучшее, и я уверен…
Княжна Марья перебила его.
– О, это было бы так ужа… – начала она и, не договорив от волнения, грациозным движением (как и все, что она делала при нем) наклонив голову и благодарно взглянув на него, пошла за теткой.
Вечером этого дня Николай никуда не поехал в гости и остался дома, с тем чтобы покончить некоторые счеты с продавцами лошадей. Когда он покончил дела, было уже поздно, чтобы ехать куда нибудь, но было еще рано, чтобы ложиться спать, и Николай долго один ходил взад и вперед по комнате, обдумывая свою жизнь, что с ним редко случалось.
Княжна Марья произвела на него приятное впечатление под Смоленском. То, что он встретил ее тогда в таких особенных условиях, и то, что именно на нее одно время его мать указывала ему как на богатую партию, сделали то, что он обратил на нее особенное внимание. В Воронеже, во время его посещения, впечатление это было не только приятное, но сильное. Николай был поражен той особенной, нравственной красотой, которую он в этот раз заметил в ней. Однако он собирался уезжать, и ему в голову не приходило пожалеть о том, что уезжая из Воронежа, он лишается случая видеть княжну. Но нынешняя встреча с княжной Марьей в церкви (Николай чувствовал это) засела ему глубже в сердце, чем он это предвидел, и глубже, чем он желал для своего спокойствия. Это бледное, тонкое, печальное лицо, этот лучистый взгляд, эти тихие, грациозные движения и главное – эта глубокая и нежная печаль, выражавшаяся во всех чертах ее, тревожили его и требовали его участия. В мужчинах Ростов терпеть не мог видеть выражение высшей, духовной жизни (оттого он не любил князя Андрея), он презрительно называл это философией, мечтательностью; но в княжне Марье, именно в этой печали, выказывавшей всю глубину этого чуждого для Николая духовного мира, он чувствовал неотразимую привлекательность.
«Чудная должна быть девушка! Вот именно ангел! – говорил он сам с собою. – Отчего я не свободен, отчего я поторопился с Соней?» И невольно ему представилось сравнение между двумя: бедность в одной и богатство в другой тех духовных даров, которых не имел Николай и которые потому он так высоко ценил. Он попробовал себе представить, что бы было, если б он был свободен. Каким образом он сделал бы ей предложение и она стала бы его женою? Нет, он не мог себе представить этого. Ему делалось жутко, и никакие ясные образы не представлялись ему. С Соней он давно уже составил себе будущую картину, и все это было просто и ясно, именно потому, что все это было выдумано, и он знал все, что было в Соне; но с княжной Марьей нельзя было себе представить будущей жизни, потому что он не понимал ее, а только любил.
Мечтания о Соне имели в себе что то веселое, игрушечное. Но думать о княжне Марье всегда было трудно и немного страшно.
«Как она молилась! – вспомнил он. – Видно было, что вся душа ее была в молитве. Да, это та молитва, которая сдвигает горы, и я уверен, что молитва ее будет исполнена. Отчего я не молюсь о том, что мне нужно? – вспомнил он. – Что мне нужно? Свободы, развязки с Соней. Она правду говорила, – вспомнил он слова губернаторши, – кроме несчастья, ничего не будет из того, что я женюсь на ней. Путаница, горе maman… дела… путаница, страшная путаница! Да я и не люблю ее. Да, не так люблю, как надо. Боже мой! выведи меня из этого ужасного, безвыходного положения! – начал он вдруг молиться. – Да, молитва сдвинет гору, но надо верить и не так молиться, как мы детьми молились с Наташей о том, чтобы снег сделался сахаром, и выбегали на двор пробовать, делается ли из снегу сахар. Нет, но я не о пустяках молюсь теперь», – сказал он, ставя в угол трубку и, сложив руки, становясь перед образом. И, умиленный воспоминанием о княжне Марье, он начал молиться так, как он давно не молился. Слезы у него были на глазах и в горле, когда в дверь вошел Лаврушка с какими то бумагами.
