Коромальди, Лев Львович

Лев Львович Коромальди
Дата рождения	23 августа 1870(1870-08-23)
Дата смерти	22 февраля 1920(1920-02-22) (49 лет)
Место смерти	Николаев (Николаевская область)
Принадлежность	Российская империя Российская империя
Род войск	Флот
Звание	полковник
Награды и премии

Лев Львович Коромальди (1870—1920) — российский кораблестроитель, проектировщик, конструктор и строитель кораблей различного ранга и класса для Российского императорского флота; первым среди русских кораблестроителей проанализировал и определил влияние бронирования крупных кораблей на их плавучесть и остойчивость, впервые выдвинул идею расслоения вертикального бронирования военных кораблей на внутреннее и внешнее; главный корабельный инженер судостроительного завода «Руссуд», полковник Корпуса корабельных инженеров.

Биография

Коромальди Лев Львович родился 23 августа 1870 года в дворянской семье с итальянскими корнями.

В 1888 году поступил в Техническое училище Морского ведомства в Кронштадте, которое окончил в 1891 году и был произведён в младшие помощники судостроителя и направлен для дальнейшего прохождения службы в Николаевское адмиралтейство, где участвовал в строительстве броненосцев «Двенадцать Апостолов» и «Три Святителя». В 1893 году переведён в Санкт-Петербург на верфь Галерного острова, где под руководством корабельных инженеров Е. П. Андрущенко и Н. И. Афанасьева принимал участие в постройке броненосцев «Севастополь» и «Петропавловск».

В 1894—1895 годах совместно с кораблестроителем И. Г. Бубновым разработал проект (под девизом «Порт Дуэ») океанского бронепалубного крейсера типа «Диана», который стал победителем в конкурсе, объявленном Морским техническим комитетом. Авторы проекты были награждены премией в 2500 рублей.

В 1896 году с отличием окончил кораблестроительное отделение Николаевской морской академии. С 1896 по 1903 годы руководил строительством миноносцев и эскадренных миноносцев на Невском судостроительном и машиностроительном заводе.

В 1904 году предложил проект карликовой подводной лодки с мускульным приводом, названной «подводной минной шлюпкой». По проекту лодка, водоизмещением около 8 тонн, доставлялась в район боевых действий на борту быстроходного корабля. Экипаж из 4-х человек располагался в лодке друг за другом, вращением педалей ножного привода двух гребных винтов лодка выходила на боевую позицию для стрельбы двумя 381-мм торпедами Шварцкопфа. Проект реализован не был и остался только на бумаге.

После завершения русско-японской войны, в 1906—1907 годах первым среди русских кораблестроителей проанализировал и определил влияние бронирования крупных кораблей в части обеспечения их плавучести и остойчивости, впервые выдвинул идею расслоения вертикального бронирования военных кораблей на внутреннее и внешнее в своей статье «Цусимский бой и бронирование кораблей». В данной статье Коромальди доказывал, что основной причиной гибели русских кораблей в Цусимском сражении были не чрезмерная перегрузка, а малый запас плавучести и малая устойчивость из-за их «низкобортности» Предложения Коромальди, выступавшего за переход к толстой тыльной бронированной противоосколочной продольной переборке за главным бортовым бронированием, были впоследствии развиты кораблестроителями А. Н. Крыловым и И. Г. Бубновым при создании проектов русских дредноутов для Балтийского флота.

В апреле 1906 года произведён в младшие судостроители, в 1907 году переаттестован в подполковники.

В 1908 году на конкурсе проектов первого русского дредноута спроектированный им линкор под девизом «Дальний Восток» занял второе место, первое место в конкурсе занял один из десяти вариантов проекта известной германской судостроительной фирмы «Блом унд Фосс». 16 июня 1909 года на Адмиралтейском заводе Коромальди заложил линейный корабль «Гангут» (с 1925 года «Октябрьская революция»), который был спущен на воду 24 сентября 1911 года.

6 декабря 1910 года произведён в чин полковника Корпуса корабельных инженеров. С октября 1911 года служил в коммерческом флоте Главным корабельным инженером судостроительного завода «Руссуд» в Николаеве, строитель линкоров «Императрица Мария» (спущен на воду 1 ноября 1913 года) и «Император Александр III» (спущен на воду 15 апреля 1914 года, в 1917 году переименован в «Волю»). Совместно с начальником Технического (проектно-технологического) бюро завода капитаном М. И. Сасиновским разработал рабочие чертежи линкора «Императрица Екатерина Великая», который строился в 1911—1915 годах на заводе Общества Николаевских заводов и верфей. С 1917 года Коромальди работал в Петрограде, на Невском заводе руководил постройкой эсминцев типа «Сильный».

После октябрьской революции Лев Львович Коромальди уехал в Николаев, где умер от сыпного тифа 22 февраля 1920 года.

Корабли, построенные Л. Л. Коромальди

		<center>		<center>
Линкор «Гангут» (1911)		Линкор «Императрица Мария» (1913)		Линкор «Император Александр III» (1914)

Награды

• орден Святого Станислава 3 степени (1 апреля 1901);
• орден Святого Станислава 2 степени (1911);
• орден Святой Анны 2 степени (6 декабря 1913);
• серебряная медаль «В память царствования императора Александра III» (1896);
• светло-бронзовая медаль «В память 300-летия царствования дома Романовых» (1913);
• светло-бронзовая медаль «В память 200-летия морского сражения при Гангуте» (1915).

Литература

• Дмитриев В. В. Морской энциклопедический словарь в 3-х томах. — СПб.: Судостроение, 1991. — Т. 2 (К-П). — С. 121. — ISBN 5-7355-0281-6.
• Доценко В. Д. Словарь биографический морской. — СПб.: Logos, 2000. — С. 200. — ISBN 5-87288-128-2.
• Доценко В. Д., Миронов В. Ф. Знаменитые люди Санкт-Петербурга: Биографический словарь. — СПб.: Д. А. Р. К., 2003. — С. 179. — ISBN 5-98004-002-1.

Отрывок, характеризующий Коромальди, Лев Львович

– Нагни, нагни ему голову то, – сказал он солдату, державшему французского орла и нечаянно опустившему его перед знаменем преображенцев. – Пониже, пониже, так то вот. Ура! ребята, – быстрым движением подбородка обратись к солдатам, проговорил он.
– Ура ра ра! – заревели тысячи голосов. Пока кричали солдаты, Кутузов, согнувшись на седле, склонил голову, и глаз его засветился кротким, как будто насмешливым, блеском.
– Вот что, братцы, – сказал он, когда замолкли голоса…
И вдруг голос и выражение лица его изменились: перестал говорить главнокомандующий, а заговорил простой, старый человек, очевидно что то самое нужное желавший сообщить теперь своим товарищам.
В толпе офицеров и в рядах солдат произошло движение, чтобы яснее слышать то, что он скажет теперь.
– А вот что, братцы. Я знаю, трудно вам, да что же делать! Потерпите; недолго осталось. Выпроводим гостей, отдохнем тогда. За службу вашу вас царь не забудет. Вам трудно, да все же вы дома; а они – видите, до чего они дошли, – сказал он, указывая на пленных. – Хуже нищих последних. Пока они были сильны, мы себя не жалели, а теперь их и пожалеть можно. Тоже и они люди. Так, ребята?
Он смотрел вокруг себя, и в упорных, почтительно недоумевающих, устремленных на него взглядах он читал сочувствие своим словам: лицо его становилось все светлее и светлее от старческой кроткой улыбки, звездами морщившейся в углах губ и глаз. Он помолчал и как бы в недоумении опустил голову.
– А и то сказать, кто же их к нам звал? Поделом им, м… и… в г…. – вдруг сказал он, подняв голову. И, взмахнув нагайкой, он галопом, в первый раз во всю кампанию, поехал прочь от радостно хохотавших и ревевших ура, расстроивавших ряды солдат.
Слова, сказанные Кутузовым, едва ли были поняты войсками. Никто не сумел бы передать содержания сначала торжественной и под конец простодушно стариковской речи фельдмаршала; но сердечный смысл этой речи не только был понят, но то самое, то самое чувство величественного торжества в соединении с жалостью к врагам и сознанием своей правоты, выраженное этим, именно этим стариковским, добродушным ругательством, – это самое (чувство лежало в душе каждого солдата и выразилось радостным, долго не умолкавшим криком. Когда после этого один из генералов с вопросом о том, не прикажет ли главнокомандующий приехать коляске, обратился к нему, Кутузов, отвечая, неожиданно всхлипнул, видимо находясь в сильном волнении.


8 го ноября последний день Красненских сражений; уже смерклось, когда войска пришли на место ночлега. Весь день был тихий, морозный, с падающим легким, редким снегом; к вечеру стало выясняться. Сквозь снежинки виднелось черно лиловое звездное небо, и мороз стал усиливаться.
Мушкатерский полк, вышедший из Тарутина в числе трех тысяч, теперь, в числе девятисот человек, пришел одним из первых на назначенное место ночлега, в деревне на большой дороге. Квартиргеры, встретившие полк, объявили, что все избы заняты больными и мертвыми французами, кавалеристами и штабами. Была только одна изба для полкового командира.
Полковой командир подъехал к своей избе. Полк прошел деревню и у крайних изб на дороге поставил ружья в козлы.
Как огромное, многочленное животное, полк принялся за работу устройства своего логовища и пищи. Одна часть солдат разбрелась, по колено в снегу, в березовый лес, бывший вправо от деревни, и тотчас же послышались в лесу стук топоров, тесаков, треск ломающихся сучьев и веселые голоса; другая часть возилась около центра полковых повозок и лошадей, поставленных в кучку, доставая котлы, сухари и задавая корм лошадям; третья часть рассыпалась в деревне, устраивая помещения штабным, выбирая мертвые тела французов, лежавшие по избам, и растаскивая доски, сухие дрова и солому с крыш для костров и плетни для защиты.
Человек пятнадцать солдат за избами, с края деревни, с веселым криком раскачивали высокий плетень сарая, с которого снята уже была крыша.
– Ну, ну, разом, налегни! – кричали голоса, и в темноте ночи раскачивалось с морозным треском огромное, запорошенное снегом полотно плетня. Чаще и чаще трещали нижние колья, и, наконец, плетень завалился вместе с солдатами, напиравшими на него. Послышался громкий грубо радостный крик и хохот.
– Берись по двое! рочаг подавай сюда! вот так то. Куда лезешь то?
– Ну, разом… Да стой, ребята!.. С накрика!
Все замолкли, и негромкий, бархатно приятный голос запел песню. В конце третьей строфы, враз с окончанием последнего звука, двадцать голосов дружно вскрикнули: «Уууу! Идет! Разом! Навались, детки!..» Но, несмотря на дружные усилия, плетень мало тронулся, и в установившемся молчании слышалось тяжелое пыхтенье.
– Эй вы, шестой роты! Черти, дьяволы! Подсоби… тоже мы пригодимся.
Шестой роты человек двадцать, шедшие в деревню, присоединились к тащившим; и плетень, саженей в пять длины и в сажень ширины, изогнувшись, надавя и режа плечи пыхтевших солдат, двинулся вперед по улице деревни.
– Иди, что ли… Падай, эка… Чего стал? То то… Веселые, безобразные ругательства не замолкали.
– Вы чего? – вдруг послышался начальственный голос солдата, набежавшего на несущих.
– Господа тут; в избе сам анарал, а вы, черти, дьяволы, матершинники. Я вас! – крикнул фельдфебель и с размаху ударил в спину первого подвернувшегося солдата. – Разве тихо нельзя?
Солдаты замолкли. Солдат, которого ударил фельдфебель, стал, покряхтывая, обтирать лицо, которое он в кровь разодрал, наткнувшись на плетень.
– Вишь, черт, дерется как! Аж всю морду раскровянил, – сказал он робким шепотом, когда отошел фельдфебель.
– Али не любишь? – сказал смеющийся голос; и, умеряя звуки голосов, солдаты пошли дальше. Выбравшись за деревню, они опять заговорили так же громко, пересыпая разговор теми же бесцельными ругательствами.
В избе, мимо которой проходили солдаты, собралось высшее начальство, и за чаем шел оживленный разговор о прошедшем дне и предполагаемых маневрах будущего. Предполагалось сделать фланговый марш влево, отрезать вице короля и захватить его.
Когда солдаты притащили плетень, уже с разных сторон разгорались костры кухонь. Трещали дрова, таял снег, и черные тени солдат туда и сюда сновали по всему занятому, притоптанному в снегу, пространству.
Топоры, тесаки работали со всех сторон. Все делалось без всякого приказания. Тащились дрова про запас ночи, пригораживались шалашики начальству, варились котелки, справлялись ружья и амуниция.
Притащенный плетень осьмою ротой поставлен полукругом со стороны севера, подперт сошками, и перед ним разложен костер. Пробили зарю, сделали расчет, поужинали и разместились на ночь у костров – кто чиня обувь, кто куря трубку, кто, донага раздетый, выпаривая вшей.


Казалось бы, что в тех, почти невообразимо тяжелых условиях существования, в которых находились в то время русские солдаты, – без теплых сапог, без полушубков, без крыши над головой, в снегу при 18° мороза, без полного даже количества провианта, не всегда поспевавшего за армией, – казалось, солдаты должны бы были представлять самое печальное и унылое зрелище.
Напротив, никогда, в самых лучших материальных условиях, войско не представляло более веселого, оживленного зрелища. Это происходило оттого, что каждый день выбрасывалось из войска все то, что начинало унывать или слабеть. Все, что было физически и нравственно слабого, давно уже осталось назади: оставался один цвет войска – по силе духа и тела.
К осьмой роте, пригородившей плетень, собралось больше всего народа. Два фельдфебеля присели к ним, и костер их пылал ярче других. Они требовали за право сиденья под плетнем приношения дров.
– Эй, Макеев, что ж ты …. запропал или тебя волки съели? Неси дров то, – кричал один краснорожий рыжий солдат, щурившийся и мигавший от дыма, но не отодвигавшийся от огня. – Поди хоть ты, ворона, неси дров, – обратился этот солдат к другому. Рыжий был не унтер офицер и не ефрейтор, но был здоровый солдат, и потому повелевал теми, которые были слабее его. Худенький, маленький, с вострым носиком солдат, которого назвали вороной, покорно встал и пошел было исполнять приказание, но в это время в свет костра вступила уже тонкая красивая фигура молодого солдата, несшего беремя дров.
– Давай сюда. Во важно то!
Дрова наломали, надавили, поддули ртами и полами шинелей, и пламя зашипело и затрещало. Солдаты, придвинувшись, закурили трубки. Молодой, красивый солдат, который притащил дрова, подперся руками в бока и стал быстро и ловко топотать озябшими ногами на месте.
– Ах, маменька, холодная роса, да хороша, да в мушкатера… – припевал он, как будто икая на каждом слоге песни.
– Эй, подметки отлетят! – крикнул рыжий, заметив, что у плясуна болталась подметка. – Экой яд плясать!
Плясун остановился, оторвал болтавшуюся кожу и бросил в огонь.
– И то, брат, – сказал он; и, сев, достал из ранца обрывок французского синего сукна и стал обвертывать им ногу. – С пару зашлись, – прибавил он, вытягивая ноги к огню.
– Скоро новые отпустят. Говорят, перебьем до копца, тогда всем по двойному товару.
– А вишь, сукин сын Петров, отстал таки, – сказал фельдфебель.
– Я его давно замечал, – сказал другой.
– Да что, солдатенок…
– А в третьей роте, сказывали, за вчерашний день девять человек недосчитали.
– Да, вот суди, как ноги зазнобишь, куда пойдешь?
– Э, пустое болтать! – сказал фельдфебель.
– Али и тебе хочется того же? – сказал старый солдат, с упреком обращаясь к тому, который сказал, что ноги зазнобил.
– А ты что же думаешь? – вдруг приподнявшись из за костра, пискливым и дрожащим голосом заговорил востроносенький солдат, которого называли ворона. – Кто гладок, так похудает, а худому смерть. Вот хоть бы я. Мочи моей нет, – сказал он вдруг решительно, обращаясь к фельдфебелю, – вели в госпиталь отослать, ломота одолела; а то все одно отстанешь…
– Ну буде, буде, – спокойно сказал фельдфебель. Солдатик замолчал, и разговор продолжался.
– Нынче мало ли французов этих побрали; а сапог, прямо сказать, ни на одном настоящих нет, так, одна названье, – начал один из солдат новый разговор.
– Всё казаки поразули. Чистили для полковника избу, выносили их. Жалости смотреть, ребята, – сказал плясун. – Разворочали их: так живой один, веришь ли, лопочет что то по своему.
– А чистый народ, ребята, – сказал первый. – Белый, вот как береза белый, и бравые есть, скажи, благородные.