Коронационное (яйцо Фаберже)

«Коронационное» Яйца Фаберже
Год изготовления	1897
Заказчик	Николай II
Первый владелец	Александра Фёдоровна
Текущий владелец
Владелец	Россия Россия, Москва, Фонд Виктора Вексельберга «Связь времён»
Год получения	2004
Дизайн и материалы
Мастер	Михаил Перхин, Генрик Вигстрём, сюрприз — Георг Штейн
Материалы	Разноцветное золото, прозрачная лимонно-жёлтая и матовая чёрная и синяя эмаль, бриллианты и подкладка из белого бархата
Высота	127 мм
Ширина	94 мм
Сюрприз
Внутри яйца находится миниатюрная копия кареты, в которой ехала Александра Фёдоровна на церемонию коронации.

Коронационное — это ювелирное яйцо, одно из пятидесяти двух императорских пасхальных яиц, изготовленных фирмой Карла Фаберже для русской императорской семьи. Над ним работали ювелиры Михаил Перхин, Генрик Вигстрём и Георг Штейн, создавший миниатюрную копию кареты. Яйцо было сделано в память о церемонии коронации 1896 года Николая II. Этот значимый символ Российской истории был представлен в качестве подарка супруге императора, императрице Александре Фёдоровне.

Яйцо является одним из самых известных изделий фирмы Фаберже. Оно часто экспонировалось в музее Эрмитаж (в особенности в Зимнем дворце) в Санкт-Петербурге, а также множестве музеев по всему миру как часть временных экспозиций. В настоящий момент находится в собственности фонда Виктора Вексельберга «Связь времён».

Дизайн

Сквозь зеленовато-жёлтую эмаль лучистыми ромбами просвечивает золотая гильошированая поверхность яйца, охваченного накладной трельяжной решёткой из лавровых листьев зелёного золота, воспроизводящая ткань платья императрицы на процессе коронации. На вершине она замыкается венком алмазов. На перекрещениях решётки размещаются двуглавые орлы из чёрной эмали с алмазами на щитах и голубой эмалью на лентах. Сверху на яйце, под крупным портретным бриллиантом находится монограмма императрицы Александры Фёдоровны, усыпанная бриллиантами и рубинами огранки розой на белом эмалевом фоне. Основание яйца выполнено в виде чашечки цветка с тонкой гравировкой листьев и расположенной посередине чёрной по белой эмали датой «1897», видимой сквозь крупный алмаз в круглом обрамлении мелких.

Сюрприз

Внутри яйца в белой бархатной подложке размещается миниатюрная копия императорской кареты 1793 года Екатерины II, длиной менее 100 мм, использованная в коронационной процессии Николая и Александры, проходившей в Успенском соборе Москвы. Карета, воспроизведённая до мельчайших подробностей, покрыта землянично-красной эмалью с накладной трельяжной решеткой с алмазами. На крыше, по углам и по бокам — императорские орлы, в центре её — усыпанная алмазами императорская корона. На дверях кареты изображены гербы Российской Империи из золота и бриллиантов, а окна выполнены из горного хрусталя и гравированы изображением поднятых занавесок. При открывании дверей опускается крохотная подножка. Внутри кареты сиденье и подушки покрыты прозрачной землянично-красной эмалью, потолок расписан виноградной лозой со светло-голубыми эмалевыми медальонами в золотых венках, в центре находится золотой крюк. Все детали кареты тщательно проработаны, сама кабина подвешена на золотых рессорах, золотые колеса одеты в платиновые шины.

В число утерянных сюрпризов входят изумрудный или бриллиантовый кулон, подвешиваемый на крюк внутри кареты, прозрачная стеклянная подставка из жадеита для демонстрации кареты и подставка из серебряной позолоченной нити.

История

Коронация Николая II и его супруги, Александры Фёдоровны стала поводом для создания памятного ювелирного яйца «Коронационное». Процесс коронации, проходивший 14 мая 1896 года, отметился всенародном ликованием и гордостью за Романовых, на котором собрались толпы зрителей. Русские дворяне и приглашенные гости собрались на православный день Успения Богородицы в Успенском соборе. Трон императора, бывший трон Михаила Фёдоровича был инкрустирован 870 бриллиантами, рубинами и жемчужинами. Трон императрицы, известный трон Ивана Великого из слоновой кости, также был украшен множеством редких драгоценных камней.

Миниатюрная золотая карета, находящаяся внутри яйца, является точной копией золотой кареты Екатерины Великой 1793 года, используемой родом Романовых при транспортировке царской семьи на коронационной неделе. Другим артефактом является 4 кг Большая императорская корона, выполненная Иеремием Позье в 1762 году для коронации Екатерины Великой.

Коронация в Москве 26 мая 1896 года была самой роскошной церемонией из всех, что я видел. Она была почти восточной и продолжалась 10 дней. В Москве собор был полон изображениями святых на золотом фоне, а на всех священниках были золотые ризы, украшенные вышивкой и драгоценными камнями. Во всех церемониях ощущался глубокий мистический смысл и византийские традиции. Миропомазанные император и императрица стали Божьими Помазанниками. Император, как священник, причащается в алтаре. После этого он перед троном снимает с головы корону, встает на колени и молится вслух замечательной молитвой за свой народ. Потом произносят молитву за императора, и он поднимается, и в этот момент он единственный неколенопреклоненный человек во всей Российской Империи. Процессия людей, входящих в собор и выходящих из него, проходит по возвышению, которое на уровне голов, стоящих вокруг, поэтому можно видеть всех, кто принимает участие в церемонии. Процессия как будто состоит лишь из людей в парадной форме, все блестит золотом и серебром, император и императрица в золотых с горностаем мантиях стоят под огромным балдахином, все великие княгини усыпаны драгоценностями. Все происходит как в волшебном сне, потому что все озарено ярким сиянием солнца Эрнст Людвиг Гессенский, брат императрицы Александры Фёдоровны, правнук королевы Виктории

Владельцы яйца

Царская семья

Ювелирное яйцо было подарено императрице Александре Фёдоровне на Пасху 1897 года. Оно находилось в комнате императрицы в Зимнем дворце Санкт-Петербурга. После революции 1917 года яйцо было конфисковано Временным правительством и вошло в список драгоценностей, вывезенных из Аничкова дворца. Оно было перевезено в Оружейную палату Кремля, а в 1922 году передано в Совнарком для продажи.

Дальнейшие перемещения

Во время голода 1921 года, богатый американский врач, Арманд Хаммер, смог приобрести множество произведений искусства, которые могли пропасть без вести после революции 1917 года. Хаммер при помощи переговоров смог приобрести 11 яиц Фаберже, но договориться о покупке «Коронационного» так и не смог. Вместо него в 1927 году через контору «Антиквариат» его купил Эммануэль Сноумен для галереи Wartski, расположенной в Лондоне. После этого, в 1934 году яйцо было продано коллекционеру Чарльзу Парсонсу, но в 1945 году оно вновь попало в Wartski и находилось там вплоть до 1979 года.

Конец XX века

В марте 1979 года яйцо было продано Малькольму Форбсу за $2.160.000 вместе с «Розово-лиловым яйцом с тремя миниатюрами». 4 февраля 2004 года аукцион Сотбис сообщил о продаже более 180 произведений искусств Фаберже, включая 9 редких ювелирных яиц Виктору Вексельбергу. Официальная стоимость яйца «Коронационное» не разглашается Сотбис для избежания спекуляций. Однако, CNN на следующий день после продажи «…это было очень серьезное предложение для семьи Форбс». По приблизительным оценкам стоимость яйца составляла $24 млн.

... коллекция реально бесценна. Её значение для российской истории огромно. И я очень рад, что мне удалось её приобрести и вернуть в нашу страну. Виктор Вексельберг, председатель совета директоров Ренова

Яйцо в фильмах

Точная копия яйца «Коронационное» была использована в криминальном фильме «Двенадцать друзей Оушена», вышедшем в 2004 году. Копия была изготовлена дизайн-студией Vivian Alexander, известной созданием копий множества ювелирных изделий для частных и публичных коллекций. Стоимость копии составила около $4000. В фильме яйцо было украдено во время великого ограбления музея Рима пресловутыми 12 друзьями Оушена.

В фильме из цикла о Джеймсе Бонде «Осьминожка» (1983) есть эпизод, где таинственным образом фальшивое яйцо «Коронационное» появляется на вечеринке в британском посольстве в Западном Берлине. В основе сюжета фильма лежит короткий рассказ «Осьминожка», написанный Яном Флемингом в 1966 году.

Ссылки

• [andrejkoymasky.com/liv/fab/15/fab15.html Статья про Коронационное яйцо]  (англ.)

Отрывок, характеризующий Коронационное (яйцо Фаберже)

– Я ничего не слыхал, – равнодушно сказал Пьер. – А что вы слышали?
– Нет, знаете, ведь часто выдумывают. Я говорю, что слышал.
– Что же вы слышали?
– Да говорят, – опять с той же улыбкой сказал адъютант, – что графиня, ваша жена, собирается за границу. Вероятно, вздор…
– Может быть, – сказал Пьер, рассеянно оглядываясь вокруг себя. – А это кто? – спросил он, указывая на невысокого старого человека в чистой синей чуйке, с белою как снег большою бородой, такими же бровями и румяным лицом.
– Это? Это купец один, то есть он трактирщик, Верещагин. Вы слышали, может быть, эту историю о прокламации?
– Ах, так это Верещагин! – сказал Пьер, вглядываясь в твердое и спокойное лицо старого купца и отыскивая в нем выражение изменничества.
– Это не он самый. Это отец того, который написал прокламацию, – сказал адъютант. – Тот молодой, сидит в яме, и ему, кажется, плохо будет.
Один старичок, в звезде, и другой – чиновник немец, с крестом на шее, подошли к разговаривающим.
– Видите ли, – рассказывал адъютант, – это запутанная история. Явилась тогда, месяца два тому назад, эта прокламация. Графу донесли. Он приказал расследовать. Вот Гаврило Иваныч разыскивал, прокламация эта побывала ровно в шестидесяти трех руках. Приедет к одному: вы от кого имеете? – От того то. Он едет к тому: вы от кого? и т. д. добрались до Верещагина… недоученный купчик, знаете, купчик голубчик, – улыбаясь, сказал адъютант. – Спрашивают у него: ты от кого имеешь? И главное, что мы знаем, от кого он имеет. Ему больше не от кого иметь, как от почт директора. Но уж, видно, там между ними стачка была. Говорит: ни от кого, я сам сочинил. И грозили и просили, стал на том: сам сочинил. Так и доложили графу. Граф велел призвать его. «От кого у тебя прокламация?» – «Сам сочинил». Ну, вы знаете графа! – с гордой и веселой улыбкой сказал адъютант. – Он ужасно вспылил, да и подумайте: этакая наглость, ложь и упорство!..
– А! Графу нужно было, чтобы он указал на Ключарева, понимаю! – сказал Пьер.
– Совсем не нужно», – испуганно сказал адъютант. – За Ключаревым и без этого были грешки, за что он и сослан. Но дело в том, что граф очень был возмущен. «Как же ты мог сочинить? – говорит граф. Взял со стола эту „Гамбургскую газету“. – Вот она. Ты не сочинил, а перевел, и перевел то скверно, потому что ты и по французски, дурак, не знаешь». Что же вы думаете? «Нет, говорит, я никаких газет не читал, я сочинил». – «А коли так, то ты изменник, и я тебя предам суду, и тебя повесят. Говори, от кого получил?» – «Я никаких газет не видал, а сочинил». Так и осталось. Граф и отца призывал: стоит на своем. И отдали под суд, и приговорили, кажется, к каторжной работе. Теперь отец пришел просить за него. Но дрянной мальчишка! Знаете, эдакой купеческий сынишка, франтик, соблазнитель, слушал где то лекции и уж думает, что ему черт не брат. Ведь это какой молодчик! У отца его трактир тут у Каменного моста, так в трактире, знаете, большой образ бога вседержителя и представлен в одной руке скипетр, в другой держава; так он взял этот образ домой на несколько дней и что же сделал! Нашел мерзавца живописца…


В середине этого нового рассказа Пьера позвали к главнокомандующему.
Пьер вошел в кабинет графа Растопчина. Растопчин, сморщившись, потирал лоб и глаза рукой, в то время как вошел Пьер. Невысокий человек говорил что то и, как только вошел Пьер, замолчал и вышел.
– А! здравствуйте, воин великий, – сказал Растопчин, как только вышел этот человек. – Слышали про ваши prouesses [достославные подвиги]! Но не в том дело. Mon cher, entre nous, [Между нами, мой милый,] вы масон? – сказал граф Растопчин строгим тоном, как будто было что то дурное в этом, но что он намерен был простить. Пьер молчал. – Mon cher, je suis bien informe, [Мне, любезнейший, все хорошо известно,] но я знаю, что есть масоны и масоны, и надеюсь, что вы не принадлежите к тем, которые под видом спасенья рода человеческого хотят погубить Россию.
– Да, я масон, – отвечал Пьер.
– Ну вот видите ли, мой милый. Вам, я думаю, не безызвестно, что господа Сперанский и Магницкий отправлены куда следует; то же сделано с господином Ключаревым, то же и с другими, которые под видом сооружения храма Соломона старались разрушить храм своего отечества. Вы можете понимать, что на это есть причины и что я не мог бы сослать здешнего почт директора, ежели бы он не был вредный человек. Теперь мне известно, что вы послали ему свой. экипаж для подъема из города и даже что вы приняли от него бумаги для хранения. Я вас люблю и не желаю вам зла, и как вы в два раза моложе меня, то я, как отец, советую вам прекратить всякое сношение с такого рода людьми и самому уезжать отсюда как можно скорее.
– Но в чем же, граф, вина Ключарева? – спросил Пьер.
– Это мое дело знать и не ваше меня спрашивать, – вскрикнул Растопчин.
– Ежели его обвиняют в том, что он распространял прокламации Наполеона, то ведь это не доказано, – сказал Пьер (не глядя на Растопчина), – и Верещагина…
– Nous y voila, [Так и есть,] – вдруг нахмурившись, перебивая Пьера, еще громче прежнего вскрикнул Растопчин. – Верещагин изменник и предатель, который получит заслуженную казнь, – сказал Растопчин с тем жаром злобы, с которым говорят люди при воспоминании об оскорблении. – Но я не призвал вас для того, чтобы обсуждать мои дела, а для того, чтобы дать вам совет или приказание, ежели вы этого хотите. Прошу вас прекратить сношения с такими господами, как Ключарев, и ехать отсюда. А я дурь выбью, в ком бы она ни была. – И, вероятно, спохватившись, что он как будто кричал на Безухова, который еще ни в чем не был виноват, он прибавил, дружески взяв за руку Пьера: – Nous sommes a la veille d'un desastre publique, et je n'ai pas le temps de dire des gentillesses a tous ceux qui ont affaire a moi. Голова иногда кругом идет! Eh! bien, mon cher, qu'est ce que vous faites, vous personnellement? [Мы накануне общего бедствия, и мне некогда быть любезным со всеми, с кем у меня есть дело. Итак, любезнейший, что вы предпринимаете, вы лично?]
– Mais rien, [Да ничего,] – отвечал Пьер, все не поднимая глаз и не изменяя выражения задумчивого лица.
Граф нахмурился.
– Un conseil d'ami, mon cher. Decampez et au plutot, c'est tout ce que je vous dis. A bon entendeur salut! Прощайте, мой милый. Ах, да, – прокричал он ему из двери, – правда ли, что графиня попалась в лапки des saints peres de la Societe de Jesus? [Дружеский совет. Выбирайтесь скорее, вот что я вам скажу. Блажен, кто умеет слушаться!.. святых отцов Общества Иисусова?]
Пьер ничего не ответил и, нахмуренный и сердитый, каким его никогда не видали, вышел от Растопчина.

Когда он приехал домой, уже смеркалось. Человек восемь разных людей побывало у него в этот вечер. Секретарь комитета, полковник его батальона, управляющий, дворецкий и разные просители. У всех были дела до Пьера, которые он должен был разрешить. Пьер ничего не понимал, не интересовался этими делами и давал на все вопросы только такие ответы, которые бы освободили его от этих людей. Наконец, оставшись один, он распечатал и прочел письмо жены.
«Они – солдаты на батарее, князь Андрей убит… старик… Простота есть покорность богу. Страдать надо… значение всего… сопрягать надо… жена идет замуж… Забыть и понять надо…» И он, подойдя к постели, не раздеваясь повалился на нее и тотчас же заснул.
Когда он проснулся на другой день утром, дворецкий пришел доложить, что от графа Растопчина пришел нарочно посланный полицейский чиновник – узнать, уехал ли или уезжает ли граф Безухов.
Человек десять разных людей, имеющих дело до Пьера, ждали его в гостиной. Пьер поспешно оделся, и, вместо того чтобы идти к тем, которые ожидали его, он пошел на заднее крыльцо и оттуда вышел в ворота.
С тех пор и до конца московского разорения никто из домашних Безуховых, несмотря на все поиски, не видал больше Пьера и не знал, где он находился.


Ростовы до 1 го сентября, то есть до кануна вступления неприятеля в Москву, оставались в городе.
После поступления Пети в полк казаков Оболенского и отъезда его в Белую Церковь, где формировался этот полк, на графиню нашел страх. Мысль о том, что оба ее сына находятся на войне, что оба они ушли из под ее крыла, что нынче или завтра каждый из них, а может быть, и оба вместе, как три сына одной ее знакомой, могут быть убиты, в первый раз теперь, в это лето, с жестокой ясностью пришла ей в голову. Она пыталась вытребовать к себе Николая, хотела сама ехать к Пете, определить его куда нибудь в Петербурге, но и то и другое оказывалось невозможным. Петя не мог быть возвращен иначе, как вместе с полком или посредством перевода в другой действующий полк. Николай находился где то в армии и после своего последнего письма, в котором подробно описывал свою встречу с княжной Марьей, не давал о себе слуха. Графиня не спала ночей и, когда засыпала, видела во сне убитых сыновей. После многих советов и переговоров граф придумал наконец средство для успокоения графини. Он перевел Петю из полка Оболенского в полк Безухова, который формировался под Москвою. Хотя Петя и оставался в военной службе, но при этом переводе графиня имела утешенье видеть хотя одного сына у себя под крылышком и надеялась устроить своего Петю так, чтобы больше не выпускать его и записывать всегда в такие места службы, где бы он никак не мог попасть в сражение. Пока один Nicolas был в опасности, графине казалось (и она даже каялась в этом), что она любит старшего больше всех остальных детей; но когда меньшой, шалун, дурно учившийся, все ломавший в доме и всем надоевший Петя, этот курносый Петя, с своими веселыми черными глазами, свежим румянцем и чуть пробивающимся пушком на щеках, попал туда, к этим большим, страшным, жестоким мужчинам, которые там что то сражаются и что то в этом находят радостного, – тогда матери показалось, что его то она любила больше, гораздо больше всех своих детей. Чем ближе подходило то время, когда должен был вернуться в Москву ожидаемый Петя, тем более увеличивалось беспокойство графини. Она думала уже, что никогда не дождется этого счастия. Присутствие не только Сони, но и любимой Наташи, даже мужа, раздражало графиню. «Что мне за дело до них, мне никого не нужно, кроме Пети!» – думала она.