Коронация Бокассы I

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск

Коронация императора Центральной Африки Бока́ссы I — первая и последняя коронация императора Центральноафриканской империи, провозглашённой в 1976 году президентом Центральноафриканской Республики (ЦАР) Жан-Беделем Бокассой.

Коронация, ставшая практически точной копией наполеоновской, а также сопутствовавшие ей мероприятия по инициативе Бокассы были проведены с роскошью и размахом. Расходы на них составили свыше 20 миллионов долларов США и, несмотря на существенную материальную поддержку со стороны Франции[1], нанесли серьёзный ущерб государству, вызвав огромный резонанс в Африке и во всём мире. После коронации Бокасса находился у власти менее двух лет: в сентябре 1979 года в его отсутствие в стране произошёл бескровный переворот, в результате которого страна снова стала республикой[2][3].





Историческая ретроспектива

О своих планах провозгласить ЦАР империей и устроить торжества по этому поводу Бокасса сообщил президенту Франции Валери Жискар д’Эстену ещё весной 1976 года, когда тот в очередной раз посетил это африканское государство.

По мнению Бокассы, создание монархии должно было помочь Центральной Африке «выделиться» в лучшую сторону на фоне остальной части континента, а также повысить свой авторитет на международной арене[4]. Французский лидер предложил ему провести церемонию коронации в традиционном африканском стиле, и притом скромно, избегая больших денежных затрат, поскольку ЦАР была одним из беднейших государств Африки, и пышная коронационная церемония могла повлечь за собой негативные экономические и социальные последствия[3]. Однако Бокасса настаивал на своём и — более того — настойчиво просил Жискар д’Эстена об оказании Францией помощи в организации и проведении предстоящего мероприятия. Президент Франции вынужденно ответил согласием, на что было несколько причин: во-первых, отказ мог поставить под угрозу продолжение выгодной для французов добычи урана и алмазов на территории ЦАР[5], а во-вторых, Франция была заинтересована в сохранении своего влияния в этом африканском государстве, которое, наряду с Габоном и Заиром, представляло собой часть «треугольника», на который опиралась французская политика в Центральной Африке. Беспокойство со стороны Франции упрочилось после того, как Бокасса предпринял попытку сближения с ливийским лидером Муаммаром Каддафи, находившимся в напряжённых отношениях с Францией и — в особенности — с профранцузским Чадом (см. полоса Аузу)[4]. Это вынудило Жискар д’Эстена пообещать центральноафриканскому президенту материальную помощь в обмен на разрыв с Каддафи[1].

4 декабря 1976 года на чрезвычайном съезде правящей партии ДСЭЧА президент Центральноафриканской Республики Жан-Бедель Бокасса объявил о переименовании Центральноафриканской Республики в Центральноафриканскую Империю (ЦАИ) и о провозглашении себя императором Центральной Африки. На съезде была принята заранее подготовленная конституция империи, согласно которой император являлся главой исполнительной власти, а монархия объявлялась наследственной, передаваемой по нисходящей мужской линии в том случае, если император сам не назначит будущего преемника. Полный титул императора выглядел так: Император Центральной Африки, волей центральноафриканского народа, объединённого в национальную политическую партию ДСЭЧА. Вскоре после провозглашения империи Бокасса, годом ранее принявший ислам и сменивший имя на Салах-ад-дин Ахмед Бокасса во время визита в ЦАР ливийского лидера Муаммара Каддафи, вновь перешёл в католичество[6].

Первым из мировых лидеров, поздравивших Бокассу с принятием императорского титула, стал Жискар д’Эстен, уже на протяжении нескольких лет поддерживавший с Бокассой дружеские отношения: ещё в 1975 году глава французского государства назвал себя «другом и членом семьи» центральноафриканского президента[7]. Кроме того, Жискар д’Эстен неоднократно посещал ЦАР, чтобы поохотиться на территории личных владений Бокассы, откуда он и его братья привозили слоновьи бивни, выделанные головы львов и подаренные им самим Бокассой бриллианты, что выяснилось несколько позднее. Будущий диктатор ЦАР был хорошо знаком и с первым президентом послевоенной Франции Шарлем де Голлем, который считал его своим «союзником по оружию». Сам же Бокасса сказал после смерти де Голля: «Я потерял своего биологического отца, будучи ребёнком, и теперь пришёл черёд моего истинного отца, генерала де Голля…»[8].

Подготовка к коронации

Свою коронацию новоявленный монарх планировал провести ровно через год после провозглашения ЦАИ — 4 декабря 1977 года — по прообразу коронования Наполеона Бонапарта, произошедшего 2 декабря 1804 года в Соборе Парижской Богоматери, — французского императора он считал своим кумиром[5]. Кроме самого Бокассы, в ходе её должна была быть коронована его «супруга номер один» Екатерина Дангиаде. Их общий четырёхлетний сын Жан-Бедель — один из более чем 40 детей Бокассы — был провозглашён наследником престола. Примечательно, что на сегодняшний день он продолжает оставаться главой императорского дома Бокасса и формальным претендентом на центральноафриканский трон под именем Бокассы II[9]. Другие близкие родственники императора получили титулы принцев и принцесс.

Для подготовки к коронации в ЦАР было сформировано несколько специальных комитетов, каждый из которых отвечал за определённую сферу подготовки. Так, комитету, отвечавшему за размещение, было поручено найти подходящие помещения с расчётом на 2500 иностранных гостей. С этой целью, получив разрешение Бокассы, сотрудники комитета стали реквизировать у жителей Банги квартиры, дома, отели на период торжеств и ремонтировали комнаты, предназначенные для гостей. Задачей другого комитета стала полная смена облика столицы, а в особенности тех районов, которые должны были использоваться во время коронации. Под его руководством происходили уборка улиц, покраска зданий, а также вывоз городских нищих и бродяг за пределы центральных районов Банги[10].

Текстильные предприятия Центральноафриканской империи были заняты пошивом сотен пар парадных костюмов для местных жителей, которым предстояло стать гостями на церемонии. Власти регламентировали определённый дресс-код: детям предписывалось надеть белую одежду, чиновникам среднего звена — тёмно-синюю, а высокопоставленным чиновникам и министрам — чёрную[10].

Преемник Хлодвига Великого,
Героев Греции и Галлии,
Карла Великого и Людовика Святого,
Бонапарта и де Голля

Бокасса — новый Бонапарт,
Банги — его прославленный город,
Затмивший Рим, Афины, Спарту
Своей блистательной красотой.

Отрывок из коронационной оды Бокассы[10]

Пока в столице происходила подготовка к торжественным мероприятиям, Бокасса искал контакты с иностранными деятелями искусств и приглашал их в Банги, чтобы те увековечили его имя в своих произведениях. Так, западногерманский художник Ганс Линус Мурнау написал два больших портрета императора. На одном из них Бокасса был изображён с непокрытой головой, на другом — увенчанный короной. Последний портрет был впоследствии изображён на памятной почтовой марке, приуроченной к коронации[10]. Кроме того, во Франции были созданы «Имперский марш» и «Имперский вальс», а также коронационная ода, которая состояла из двадцати катренов[10].

Многие предметы, используемые на коронации, были изготовлены французскими мастерами. Ещё в ноябре 1976 года представитель посольства ЦАР во Франции конфиденциально сообщил скульптору Оливье Брису о том, что президент Бокасса хотел бы привлечь его к работе над украшением собора Нотр-Дам в Банги. Кроме того, Брису было поручено разработать проекты императорского трона и экипажа[11].

Трон, изготовленный из позолоченной бронзы, был выполнен в виде сидящего орла с распростёртыми крыльями. Высота трона составляла 3,5 метра, ширина — 4,5 метра, а весил он порядка двух тонн[12]. Для изготовления трона Брис построил специальную мастерскую рядом со своим домом в Жизоре, Нормандия, где им занималось около 300 рабочих. Тронное сиденье из красного бархата, занимавшее полость в «животе» позолоченного орла, сделал местный драпировщик Мишель Кузен. В общей сложности стоимость трона составила приблизительно 2,5 миллиона долларов США. Для экипажа, в котором Бокассе предстояло проезжать по улицам Банги в день коронации, скульптор Брис приобрёл старинную карету в Ницце, отреставрировал её, изнутри обил бархатом, а снаружи частично отделал золотом и добавил символические элементы в виде орлов. Восемь белых лошадей, которых планировалось запрячь в экипаж императора, были найдены в Бельгии. Кроме них, ЦАИ приобрела ещё несколько десятков нормандских серых лошадей для эскорта Бокассы, члены которого всё лето 1977 года провели в нормандском Лизьё, где прошли специальные курсы верховой езды[11]. Во Франции было пошито и большинство костюмов. Изготовлением коронационного костюма для Бокассы занялась французская фирма «Гизелин», когда-то выполнявшая аналогичную работу при Наполеоне Бонапарте. В состав императорского одеяния входили: длинная, до пола, тога, декорированная тысячами крошечных жемчужин; выполненные в тон тоге, украшенные жемчугом туфли, а также девятиметровая мантия из малинового бархата, украшенная золотыми эмблемами в виде орлов и окаймлённая горностаевым мехом. Всё это в совокупности обошлось центральноафриканской казне в 145 тысяч долларов США. Ещё 72,4 тысячи долларов составила стоимость платья, сшитого для императрицы Екатерины и украшенного 935 тысячами металлических блёсток. Помимо платья, для императрицы была изготовлена мантия, аналогичная мантии Бокассы, но отличавшаяся более скромным размером[11].

Изготовлением императорской короны занимался Артюс Бертран, ювелир из Сен-Жермен-де-Пре. Дизайн короны был традиционен: она имела тяжёлый остов, опиравшийся на горностаевое оголовье с малиновым пологом. Над оголовьем располагался золотой венец, посередине которого была помещена фигура орла, а от венца ответвлялись восемь дуг, поддерживавших синюю сферу — символ Земли — на которой очертания Африки были выделены золотым цветом. Кроме того, вся корона была инкрустирована бриллиантами, самый крупный из которых — в 80 карат — находился в центре фигуры орла, на самом видном месте[12]. Стоимость короны оценивается не менее, чем в 2,5 миллиона долларов США. Отдельная корона в виде венца, украшенного бриллиантом в 25 карат, предназначалась и для императрицы. Помимо того, для коронации были изготовлены императорский скипетр (жезл), меч и ряд ювелирных украшений. Всё это, включая обе короны, оценивалось примерно в 5 миллионов долларов[13].

Продукты — более 240 тонн еды и напитков, которые должны были подаваться на банкете после коронации, — тоже доставлялись в ЦАР самолётами из Европы. Одного только вина в Банги было доставлено до 40 тысяч бутылок, в том числе, производства хозяйств Шато Лафит-Ротшильд и Шато Мутон-Ротшильд, урожая 1971 года. Каждая бутылка по тем временам оценивалась приблизительно в 25 долларов. Кроме вина, Бокасса заказал во Франции 24 тысячи бутылок шампанского Moët & Chandon и своего любимого шотландского виски Чивас Ригал, а также 10 тысяч приборов столового серебра[1].

Наконец, для того чтобы иностранные гости были достойно приняты в Банги, Бокасса распорядился о приобретении 60 автомобилей Mercedes-Benz новейшей модели. Поскольку ЦАИ не имела выхода к морю, первоначально машины были доставлены в один из портов Камеруна и лишь после этого переправлены в Банги авиатранспортом. Одна только воздушная транспортировка всех автомобилей обошлась государству в 300 тысяч долларов США[1].

Когда всё предназначенное для проведения церемонии коронации было успешно закуплено и доставлено в Банги, общая сумма, включавшая как расходы на иностранные приобретения, так и внутренние затраты, составила около 22 миллионов долларов США. Для экономики отсталого, практически нищего африканского государства, каким являлась Центральноафриканская империя, такая сумма была крайне велика, поскольку равнялась четверти годового бюджета страны. Впрочем, стоит отметить, что большую часть расходов взяла на себя Франция — в обмен на обещанный Бокассой разрыв с Ливией, но и с учётом этого ЦАР пришлось выплатить значительную сумму[1].

Приглашение гостей

По замыслу Бокассы, его коронация должна была пройти при обязательном присутствии папы Римского Павла VI. По всей видимости, он намеревался, как некогда Наполеон Бонапарт, взять корону из рук папы и водрузить её себе на голову самостоятельно. С просьбой пригласить главу католической церкви на коронацию Бокасса обратился к местному архиепископу Монсеньору Ндайену и папскому нунцию в ЦАИ Ориано Куиличи. Воспротивившись этой идее, в июне 1977 года нунций объяснил Бокассе, что папа слишком стар для столь длительных путешествий (на тот момент Павлу VI было уже 79 лет) и, в связи с этим, он не сможет посетить церемонию. Лучшим, что мог предложить императору нунций, было проведение мессы после коронационной церемонии. Получив согласие Бокассы, Куиличи связался с Ватиканом и добился соглашения на вылет в Банги Монсеньора Доменико Энричи, который уже представлял папу Римского во время коронации испанского короля Хуана Карлоса I в 1975 году[14].

Наибольшее беспокойство со стороны Бокассы вызывали отказы глав государств, в том числе монархов, приглашаемых в Банги. Так, приглашения отклонили император Японии Хирохито и иранский шах Мохаммед Реза Пехлеви — первые в списке гостей, составленном Бокассой. Остальные правящие монархи — один за другим — также не изъявили желания посетить церемонию. Отказом на приглашение ответил и премьер-министр Маврикия Сивусагур Рамгулам, а мавританский президент Моктар ульд Дадда вместо себя отправил в Банги свою супругу. Единственным аристократом, прилетевшим в Банги, стал князь Эммануил Лихтенштейнский, член правящего дома карликового государства в Европе.

Большинство государств на церемонии коронации представляли их послы в ЦАИ, а ряд стран и вовсе бойкотировал церемонию. Даже авторитарные африканские лидеры Омар Бонго, Мобуту Сесе Секо и Иди Амин нашли причины для того, чтобы отказаться от посещения ЦАИ. Позднее, в одном из своих интервью Бокасса мотивировал их отказы тем, что «они завидовали ему, потому что у него была Империя, а у них — нет»[15].

Самым неожиданным стало решение не участвовать в церемонии коронации президента Франции Валери Жискар д’Эстена: он ограничился тем, что прислал Бокассе саблю «Наполеоновской эпохи» в качестве подарка от лица французского правительства. Вместо главы государства в Банги Францию представляли министр по делам сотрудничества Робер Галлей и советник президента по африканским делам Рене Журниак. Поддержав Бокассу, Галлей осудил высокопоставленных лиц, отказавшихся принять приглашение в Банги, но при этом охотно принимавших участие в юбилейных торжествах по случаю 50-летия королевы Елизаветы II в 1976 году. «Это попахивает расизмом», — резюмировал он. В конечном итоге из 2500 приглашённых согласилось приехать только 600 человек, включая 100 журналистов. Несмотря на полное отсутствие глав государств, в Банги не было недостатка в дипломатах и бизнесменах, в том числе, европейских[15].

Коронация

4 декабря 1977 года в 7 часов утра лимузины «Мерседес-Бенц» уже везли гостей в направлении нового, построенного рабочими из Югославии баскетбольного стадиона, где должна была состояться коронация. По пути к стадиону автомобили проезжали по заранее приведённым в надлежащее состояние улицам Банги, проследовав мимо Дворца Спорта имени Жан-Беделя Бокассы, по авеню Бокасса, неподалёку от Университета имени Жан-Беделя Бокассы (фр.)[14]. К 8:30 все гости и участники церемонии — около 4 тысяч человек — находились на своих местах, а к 9 часам ожидалось прибытие самого Бокассы. Для поддержания соответствующей атмосферы в расположенных на стадионе динамиках громко играла торжественная музыка[15].

Часть стадиона, где должна была проходить коронация, по замыслу Бриса была украшена знамёнами и гобеленами национальных цветов, красными шторами и ковровым покрытием. Секция, в которой находились троны для императора и императрицы на невысоких платформах, была полностью красного цвета. Трон императрицы был на порядок скромнее императорского: он представлял собой высокое кресло из красного бархата с бархатным же балдахином с золотой бахромой. Слева от него располагалось небольшое сиденье для престолонаследника, Жана-Беделя-младшего[15]. Стадион тщательно охранялся французскими военными, присланными в ЦАИ «для обеспечения церемонии»[16].

К 9 часам кортеж Бокассы всё ещё находился в пути, и присланный из Франции знаменитый флотский оркестр в составе 120 человек[16], присутствовавший на стадионе, начал играть старинную кабацкую мелодию «Chevaliers de la table ronde», чтобы отвлечь гостей. Поскольку кондиционирование воздуха на стадионе не работало, крайне высокая температура — более 35 °C — постепенно давала о себе знать, что создавало дискомфорт для присутствовавших, одетых в костюмы и вечерние платья. Некоторые, чтобы не вспотеть, обмахивались программками церемонии, которые выдавались каждому гостю. Только примерно к 10:10 императорский кортеж, проделавший путь длиной в несколько километров от самого Дворца Возрождения, подъехал к стадиону. По пути следования кортежа произошла заминка: не выдержав жары, сопровождавшей их во время езды в закрытом экипаже, Бокасса и императрица Екатерина пересели в один из «Мерседесов», оборудованный кондиционером, а за несколько сотен метров до достижения конечной точки маршрута вновь пересели в карету[15].

В 10:15 церемония коронации началась. Первыми в зал вошли два гвардейца в военной форме наполеоновской эпохи, которые пронесли до конца ковровой дорожки государственный флаг и имперский штандарт, после чего встали с ними по бокам от платформы, где располагались троны. За гвардейцами последовал наследник престола, сын Бокассы. Мальчик был облачён в белую парадную военную форму с золотой тесьмой и лентой через плечо, а на голове его находилась белая фуражка. После него в зале появилась императрица Екатерина. Поверх её платья была закреплена мантия, а голову её украшал золотой венок, имитирующий лавровый. Императрицу сопровождали фрейлины в розовых и белых вечерних платьях и широкополых шляпках, поддерживавшие длинный шлейф её платья до тех пор, пока та не достигла своего трона[17].

Перед тем, как в зал вошёл сам Бокасса, флотский оркестр смолк. «Его Величество Бокасса Первый, император Центральной Африки!» — объявил голос из громкоговорителя под барабанную дробь. Сопровождаемый звуками имперского марша на ковровой дорожке появился император, облачённый в белую тогу, подпоясанную ремнём с пятью полосами цветов государственного флага. Через плечо Бокассы была протянута широкая лента, на руках — надеты перчатки из шкуры белой антилопы, а голову украшал золотой венец, выполненный в древнеримском стиле. Сопровождаемый эскортом, оператором и фотографами, он поднялся на платформу, к своему трону, после чего гвардейцы вручили ему атрибуты императорской власти: меч и двухметровый скипетр, который Бокасса взял в правую руку. Затем несколько пар гвардейцев поднесли к трону длинную бархатную мантию, и один из них надел её на императора. После этого Бокасса самостоятельно надел на себя корону. Публика отреагировала на это аплодисментами. В довершение всего император публично принял присягу центральноафриканскому народу. В ней были такие слова[18]:

Мы, Бокасса I, Император Центральной Африки волей центральноафриканского народа… торжественно клянёмся и обещаем — перед народом, перед всем человечеством и перед историей — делать всё возможное для защиты конституции, защиты национальной независимости и территориальной целостности… и служить центральноафриканскому народу в соответствии со священными идеалами национальной политической партии.

Когда Бокасса закончил выступление, присутствующие снова зааплодировали, а в громкоговорителях зазвучал центральноафриканский гимн на языке санго. По его завершении началась коронация императрицы Екатерины. Одетая в мантию, она подошла к супругу и встала перед ним на колени, после чего он снял с её головы венок и водрузил корону. Эта сцена, как подмечали свидетели коронации, имела заметное сходство с моментом, запечатлённым на полотне «Посвящение императора Наполеона I и коронование императрицы Жозефины в соборе Парижской Богоматери 2 декабря 1804 года» кисти Жак-Луи Давида[5]. Примечательно, что и французский министр Робер Галлей во время коронации был одет, как маршал Мишель Ней во время коронации Наполеона[19]. Окончательно завершило церемонию коронации выступление прибывшего на стадион хора[20].

После коронации император, императрица с фрейлинами и наследник престола, а также остальные дети Бокассы отправились на мессу в кафедральный собор, находившийся в двух километрах от стадиона. По пути их сопровождал конный отряд гусар. В то время, как император и императрица вновь ехали в закрытом экипаже, престолонаследник находился отдельно от них, в открытом конном экипаже. По пути в собор императорский кортеж проезжал под триумфальными арками и знамёнами с литерой «B» (Bokassa), появившимися в Банги накануне торжеств, а вдоль дороги на тротуарах стояли толпы людей. Их действия, как пишет Брайан Титли, не демонстрировали «очевидного энтузиазма»[20].

В соборе для Их Величеств были заранее заготовлены два трона, а для Жана-Беделя-младшего — небольшое сиденье, подобное тому, какое было на стадионе. Ещё несколько сидений предназначалось для высокопоставленных гостей, однако на всех мест не хватило, и многим пришлось стоять. Мессу на трёх языках — французском, латинском и санго — проводил архиепископ Ндайен. Он проповедовал с достоинством, желая императору успехов, но при этом избегая ожидаемых чрезмерных похвал и лести[20].

Продолжение торжеств

Званый вечер

Последним мероприятием 4 декабря стал устроенный Бокассой банкет для наиболее выдающихся, по его представлению, гостей. Те же, кто не был приглашён на приём, отправлялись в бар гостиницы Hotel Rock, оборудованный кондиционерами[21]. Всего на банкете, состоявшемся вечером того же дня во Дворце Возрождения в Банги, присутствовало около 400 посетителей. Поскольку с наступлением вечера жара в столице постепенно спадала, мероприятие проводилось на открытом воздухе: столы, за которыми сидели приглашённые, располагались на территории обширного, украшенного фонтанами и резьбой по кости, живописного сада, прилегавшего ко Дворцу и в целях безопасности защищённого экранами из пуленепробиваемого стекла[22]. К 9 часам вечера, когда все гости собрались, официанты начали подавать еду, хотя Бокасса, по своему обыкновению, всё ещё опаздывал к столу и появился лишь спустя некоторое время. К этому времени он сменил коронационные одежды и регалии на маршальский мундир и фуражку с кокардой и страусиными перьями, а на пальце императора блестело кольцо с чёрным бриллиантом. Императрица, сопровождавшая его, была одета в длинное французское вечернее платье от-кутюр[21].

На банкете подавались самые разнообразные блюда, включая деликатесы: иранская икра, рулеты «Chaussons aux écrevisses» с раковым мясом, осетрина «Suprême de capitaine à l’oseille», мясо антилопы под охотничьим соусом, фуа-гра. На десерт гостям был предложен огромный семислойный «имперский торт», украшенный зелёной глазурью. Когда торт вывезли к столам, с него сняли верхнюю часть, выпустив наружу полдюжины голубей. Посуда на столах соответствовала её содержимому: ужин подавался на золотых и фарфоровых тарелках, заказанных специально у знаменитого лиможского мастера Берардо[23]. Когда гости вдоволь наелись, Бокасса наклонился к Роберу Галлею и шепнул: «Вы этого не замечали, но вы ели человеческое мясо». Неизвестно, говорил император правду или нет, но впоследствии его слова стали одним из поводов для появления версии о том, что Бокасса был людоедом[21]. Более того, существует мнение, что поданное мясо принадлежало заключённым, содержавшимся в тюрьме Банги[22].

После ужина состоялся запланированный 35-минутный перерыв, во время которого во Дворце был дан праздничный фейерверк. Пиротехники, занимавшиеся его организацией, а также кондитеры и дворецкие прибыли в ЦАИ из Парижа[24]. За ним последовало эстрадное представление. Несколько номеров в ходе его исполнил танцевально-песенный коллектив, состоявший из бывших «барных девушек» из Сайгона. Участвовал в представлении и флотский оркестр, который выступал на стадионе. Когда он заиграл «имперский вальс», написанный во Франции специально по случаю коронации Бокассы, император и императрица пригласили гостей на танцевальную площадку. Званый вечер подошёл к концу примерно к 2:30 ночи[21].

Парад

На следующее утро, 5 декабря 1977 года, в Банги начался торжественный парад по случаю коронации Бокассы. Парад проходил по одному из главных проспектов центральноафриканской столицы, где была установлена специальная обзорная трибуна для императора и его гостей. В 10 часов утра на место прибыл Бокасса, снова опоздавший на час. Император был снова одет в маршальскую форму, а Екатерина — в платье в стиле «Garden party» и бледно-лиловую широкополую шляпу[25].

По сути парад стал завершающей частью торжеств, приуроченных к коронации императора. Днём 5 декабря в Банги было проведён ряд спортивных соревнований, тоже приуроченных к коронации Бокассы, крупнейшим из которых стал баскетбольный турнир «Кубка Коронации» — на нём присутствовал и сам император, а вечером состоялось несколько вечеринок и приёмов. Постепенно праздничная атмосфера в столице улетучилась, и гости стали отправляться домой, после чего Банги вернулся к привычному образу жизни[26].

Реакция и оценки

Коронация Бокассы вызвала неоднозначную реакцию во всём мире, а в Африке повлекла за собой, в основном, резко негативные отзывы. Так, кенийская газета «Daily Nation» (англ.) назвала славу, пришедшую к Бокассе после коронации, «клоунской», а замбийская «Daily Mail» (англ.) выразила сожаление в связи с его «неприятной выходкой». Реакция в Европе на события в ЦАИ была в целом пренебрежительной: французские журналисты ассоциировали коронацию с маскарадом, высмеивая расточительность и тщеславие Бокассы. Оценка президента Франции Жискар д’Эстена была более оптимистичной. Смотревший запись церемонии по телевизору, он назвал происходящее «красивым» и подчеркнул «определённые достоинства» такой коронации. Императрицу Екатерину он сравнил с женой Наполеона, императрицей Жозефиной Богарне, назвав их обеих «воплощениями скромности и очарования»[26].

Несмотря на то, что коронация и сопутствующие ей торжества нанесли серьёзный урон бюджету государства, Бокасса не был единственным монархом, решившимся на подобный поступок: в 1971 году, по случаю 2500-летия с момента основания Персидской империи, иранский шах Мохаммед Реза Пехлеви объявил себя преемником царя Дария и потратил на празднование юбилея порядка 100 миллионов долларов США. Эта сумма намного превосходила ту, которая была потрачена Бокассой в 1977 году[26].

Заместитель директора Института стран Азии и Африки МГУ Леонид Гевелинг сказал, что, по его мнению, вина в понесении бюджетом ЦАИ огромного ущерба лежала не только на Бокассе, но и на «смотревших на это дело сквозь пальцы французах и некоторых других европейцах», потому как именно при их поддержке состоялась коронация в Банги[27].

Напишите отзыв о статье "Коронация Бокассы I"

Примечания

  1. 1 2 3 4 5 Titley, 2002, p. 91.
  2. Titley, 2002, p. 98.
  3. 1 2 Колкер, 1982, с. 143.
  4. 1 2 Колкер, 1982, с. 142.
  5. 1 2 3 Titley, 2002, p. 83.
  6. Мусский, 2002, с. 77—78.
  7. K. Martial Frindéthié, Martial Kokroa Frindéthié. [books.google.ru/books?id=6YROGbe9mHkC&pg=PA64&dq=Giscard+friend+bokassa&hl=ru&ei=oCeLTpWROOTR4QSwwMz3Aw&sa=X&oi=book_result&ct=result&resnum=2&ved=0CDAQ6AEwAQ#v=onepage&q=Giscard%20friend%20bokassa&f=false Globalization and the seduction of Africa's ruling class: an argument for a new philosophy of development]. — McFarland, 2010. — С. 64. — 198 с.
  8. Taylor, Ian. [books.google.ru/books?id=sy7gXFGRjvgC&pg=PA55&dq=De+Gaulle+bokassa&hl=ru&ei=mzmLTvr6OcfusgbytPyJAg&sa=X&oi=book_result&ct=result&resnum=6&ved=0CEIQ6AEwBQ#v=onepage&q=De%20Gaulle%20bokassa&f=false The international relations of Sub-Saharan Africa]. — Continuum International Publishing Group, 2010. — С. 55. — 176 с.
  9. [mysite.verizon.net/respzyir/jean-bedel-bokassa/id9.html His Imperial Majesty Jean-Bedel Bokassa's Genealogy] (англ.). Jean-Bedel Bokassa (official cite). Проверено 27 августа 2011. [www.webcitation.org/657ceEiOO Архивировано из первоисточника 1 февраля 2012].
  10. 1 2 3 4 5 Titley, 2002, p. 89.
  11. 1 2 3 Titley, 2002, p. 90.
  12. 1 2 Мусский, 2002, с. 80.
  13. Titley, 2002, p. 90—91.
  14. 1 2 Titley, 2002, p. 92.
  15. 1 2 3 4 5 Titley, 2002, p. 93.
  16. 1 2 Лаврин, 1997, с. 93.
  17. Titley, 2002, p. 93—94.
  18. Titley, 2002, p. 94-95.
  19. Николай Алексеев-Рыбин [www.vokrugsveta.ru/vs/article/7238/ Пятьдесят лет мучительной свободы] // Вокруг света : журнал. — ноябрь 2010. — № 11 (2842).
  20. 1 2 3 Titley, 2002, p. 95.
  21. 1 2 3 4 Titley, 2002, p. 96.
  22. 1 2 Мусский, 2002, с. 81.
  23. Мусский, 2002, с. 80—81.
  24. Лаврин, 1997, с. 93-94.
  25. Titley, 2002, p. 96-97.
  26. 1 2 3 Titley, 2002, p. 97.
  27. [youtube.com/watch?v=VPJ8BESaAD8 Фрагмент выпуска телепередачи «Военная тайна», посвящённого Бокассе, с участием Л. В. Гевелинга в качестве комментатора] на YouTube

Литература

  • Titley, Brian. [books.google.ru/books?id=kEPbRmivj7IC&printsec=frontcover#v=onepage&q&f=false Dark Age: The Political Odyssey of Emperor Bokassa]. — Quebec City: McGill-Queen's Press, 2002. — С. 82—98. — 272 с.
  • Мусский Игорь. 100 великих диктаторов. — М.: Вече, 2002. — 584 с. — ISBN 5-7838-0710-9.
  • Лаврин А. П. Словарь убийц. — М.: АСТ, 1997. — С. 91—95. — 416 с. — ISBN 5-15-000252-6.
  • Колкер Б. М. Африка и Западная Европа. Политические отношения / Ответственный редактор — Л. Д. Яблочков. — М.: Наука, 1982. — С. 141—146. — 216 с.

Ссылки

  • Ferdinando Scianna. [www.magnumphotos.com/Catalogue/Ferdinando-Scianna/1977/CENTRAL-AFRICAN-REPUBLIC-Bangui-1977-NN140720.html Central African Republic. Bangui. 1977 (галерея фотографий, сделанная во время торжественных мероприятий 4—5 декабря)] (англ.). magnumphotos.com. Проверено 27 августа 2011. [www.webcitation.org/657cejRqK Архивировано из первоисточника 1 февраля 2012].
  • [youtube.com/watch?v=NPYeFF4OoXQ Фрагменты видеозаписи коронации Бокассы] на YouTube (из архива Вернера Херцога)


Отрывок, характеризующий Коронация Бокассы I

Наполеон встал и, подозвав Коленкура и Бертье, стал разговаривать с ними о делах, не касающихся сражения.
В середине разговора, который начинал занимать Наполеона, глаза Бертье обратились на генерала с свитой, который на потной лошади скакал к кургану. Это был Бельяр. Он, слезши с лошади, быстрыми шагами подошел к императору и смело, громким голосом стал доказывать необходимость подкреплений. Он клялся честью, что русские погибли, ежели император даст еще дивизию.
Наполеон вздернул плечами и, ничего не ответив, продолжал свою прогулку. Бельяр громко и оживленно стал говорить с генералами свиты, окружившими его.
– Вы очень пылки, Бельяр, – сказал Наполеон, опять подходя к подъехавшему генералу. – Легко ошибиться в пылу огня. Поезжайте и посмотрите, и тогда приезжайте ко мне.
Не успел еще Бельяр скрыться из вида, как с другой стороны прискакал новый посланный с поля сражения.
– Eh bien, qu'est ce qu'il y a? [Ну, что еще?] – сказал Наполеон тоном человека, раздраженного беспрестанными помехами.
– Sire, le prince… [Государь, герцог…] – начал адъютант.
– Просит подкрепления? – с гневным жестом проговорил Наполеон. Адъютант утвердительно наклонил голову и стал докладывать; но император отвернулся от него, сделав два шага, остановился, вернулся назад и подозвал Бертье. – Надо дать резервы, – сказал он, слегка разводя руками. – Кого послать туда, как вы думаете? – обратился он к Бертье, к этому oison que j'ai fait aigle [гусенку, которого я сделал орлом], как он впоследствии называл его.
– Государь, послать дивизию Клапареда? – сказал Бертье, помнивший наизусть все дивизии, полки и батальоны.
Наполеон утвердительно кивнул головой.
Адъютант поскакал к дивизии Клапареда. И чрез несколько минут молодая гвардия, стоявшая позади кургана, тронулась с своего места. Наполеон молча смотрел по этому направлению.
– Нет, – обратился он вдруг к Бертье, – я не могу послать Клапареда. Пошлите дивизию Фриана, – сказал он.
Хотя не было никакого преимущества в том, чтобы вместо Клапареда посылать дивизию Фриана, и даже было очевидное неудобство и замедление в том, чтобы остановить теперь Клапареда и посылать Фриана, но приказание было с точностью исполнено. Наполеон не видел того, что он в отношении своих войск играл роль доктора, который мешает своими лекарствами, – роль, которую он так верно понимал и осуждал.
Дивизия Фриана, так же как и другие, скрылась в дыму поля сражения. С разных сторон продолжали прискакивать адъютанты, и все, как бы сговорившись, говорили одно и то же. Все просили подкреплений, все говорили, что русские держатся на своих местах и производят un feu d'enfer [адский огонь], от которого тает французское войско.
Наполеон сидел в задумчивости на складном стуле.
Проголодавшийся с утра m r de Beausset, любивший путешествовать, подошел к императору и осмелился почтительно предложить его величеству позавтракать.
– Я надеюсь, что теперь уже я могу поздравить ваше величество с победой, – сказал он.
Наполеон молча отрицательно покачал головой. Полагая, что отрицание относится к победе, а не к завтраку, m r de Beausset позволил себе игриво почтительно заметить, что нет в мире причин, которые могли бы помешать завтракать, когда можно это сделать.
– Allez vous… [Убирайтесь к…] – вдруг мрачно сказал Наполеон и отвернулся. Блаженная улыбка сожаления, раскаяния и восторга просияла на лице господина Боссе, и он плывущим шагом отошел к другим генералам.
Наполеон испытывал тяжелое чувство, подобное тому, которое испытывает всегда счастливый игрок, безумно кидавший свои деньги, всегда выигрывавший и вдруг, именно тогда, когда он рассчитал все случайности игры, чувствующий, что чем более обдуман его ход, тем вернее он проигрывает.
Войска были те же, генералы те же, те же были приготовления, та же диспозиция, та же proclamation courte et energique [прокламация короткая и энергическая], он сам был тот же, он это знал, он знал, что он был даже гораздо опытнее и искуснее теперь, чем он был прежде, даже враг был тот же, как под Аустерлицем и Фридландом; но страшный размах руки падал волшебно бессильно.
Все те прежние приемы, бывало, неизменно увенчиваемые успехом: и сосредоточение батарей на один пункт, и атака резервов для прорвания линии, и атака кавалерии des hommes de fer [железных людей], – все эти приемы уже были употреблены, и не только не было победы, но со всех сторон приходили одни и те же известия об убитых и раненых генералах, о необходимости подкреплений, о невозможности сбить русских и о расстройстве войск.
Прежде после двух трех распоряжений, двух трех фраз скакали с поздравлениями и веселыми лицами маршалы и адъютанты, объявляя трофеями корпуса пленных, des faisceaux de drapeaux et d'aigles ennemis, [пуки неприятельских орлов и знамен,] и пушки, и обозы, и Мюрат просил только позволения пускать кавалерию для забрания обозов. Так было под Лоди, Маренго, Арколем, Иеной, Аустерлицем, Ваграмом и так далее, и так далее. Теперь же что то странное происходило с его войсками.
Несмотря на известие о взятии флешей, Наполеон видел, что это было не то, совсем не то, что было во всех его прежних сражениях. Он видел, что то же чувство, которое испытывал он, испытывали и все его окружающие люди, опытные в деле сражений. Все лица были печальны, все глаза избегали друг друга. Только один Боссе не мог понимать значения того, что совершалось. Наполеон же после своего долгого опыта войны знал хорошо, что значило в продолжение восьми часов, после всех употрсбленных усилий, невыигранное атакующим сражение. Он знал, что это было почти проигранное сражение и что малейшая случайность могла теперь – на той натянутой точке колебания, на которой стояло сражение, – погубить его и его войска.
Когда он перебирал в воображении всю эту странную русскую кампанию, в которой не было выиграно ни одного сраженья, в которой в два месяца не взято ни знамен, ни пушек, ни корпусов войск, когда глядел на скрытно печальные лица окружающих и слушал донесения о том, что русские всё стоят, – страшное чувство, подобное чувству, испытываемому в сновидениях, охватывало его, и ему приходили в голову все несчастные случайности, могущие погубить его. Русские могли напасть на его левое крыло, могли разорвать его середину, шальное ядро могло убить его самого. Все это было возможно. В прежних сражениях своих он обдумывал только случайности успеха, теперь же бесчисленное количество несчастных случайностей представлялось ему, и он ожидал их всех. Да, это было как во сне, когда человеку представляется наступающий на него злодей, и человек во сне размахнулся и ударил своего злодея с тем страшным усилием, которое, он знает, должно уничтожить его, и чувствует, что рука его, бессильная и мягкая, падает, как тряпка, и ужас неотразимой погибели обхватывает беспомощного человека.
Известие о том, что русские атакуют левый фланг французской армии, возбудило в Наполеоне этот ужас. Он молча сидел под курганом на складном стуле, опустив голову и положив локти на колена. Бертье подошел к нему и предложил проехаться по линии, чтобы убедиться, в каком положении находилось дело.
– Что? Что вы говорите? – сказал Наполеон. – Да, велите подать мне лошадь.
Он сел верхом и поехал к Семеновскому.
В медленно расходившемся пороховом дыме по всему тому пространству, по которому ехал Наполеон, – в лужах крови лежали лошади и люди, поодиночке и кучами. Подобного ужаса, такого количества убитых на таком малом пространстве никогда не видал еще и Наполеон, и никто из его генералов. Гул орудий, не перестававший десять часов сряду и измучивший ухо, придавал особенную значительность зрелищу (как музыка при живых картинах). Наполеон выехал на высоту Семеновского и сквозь дым увидал ряды людей в мундирах цветов, непривычных для его глаз. Это были русские.
Русские плотными рядами стояли позади Семеновского и кургана, и их орудия не переставая гудели и дымили по их линии. Сражения уже не было. Было продолжавшееся убийство, которое ни к чему не могло повести ни русских, ни французов. Наполеон остановил лошадь и впал опять в ту задумчивость, из которой вывел его Бертье; он не мог остановить того дела, которое делалось перед ним и вокруг него и которое считалось руководимым им и зависящим от него, и дело это ему в первый раз, вследствие неуспеха, представлялось ненужным и ужасным.
Один из генералов, подъехавших к Наполеону, позволил себе предложить ему ввести в дело старую гвардию. Ней и Бертье, стоявшие подле Наполеона, переглянулись между собой и презрительно улыбнулись на бессмысленное предложение этого генерала.
Наполеон опустил голову и долго молчал.
– A huit cent lieux de France je ne ferai pas demolir ma garde, [За три тысячи двести верст от Франции я не могу дать разгромить свою гвардию.] – сказал он и, повернув лошадь, поехал назад, к Шевардину.


Кутузов сидел, понурив седую голову и опустившись тяжелым телом, на покрытой ковром лавке, на том самом месте, на котором утром его видел Пьер. Он не делал никаких распоряжении, а только соглашался или не соглашался на то, что предлагали ему.
«Да, да, сделайте это, – отвечал он на различные предложения. – Да, да, съезди, голубчик, посмотри, – обращался он то к тому, то к другому из приближенных; или: – Нет, не надо, лучше подождем», – говорил он. Он выслушивал привозимые ему донесения, отдавал приказания, когда это требовалось подчиненным; но, выслушивая донесения, он, казалось, не интересовался смыслом слов того, что ему говорили, а что то другое в выражении лиц, в тоне речи доносивших интересовало его. Долголетним военным опытом он знал и старческим умом понимал, что руководить сотнями тысяч человек, борющихся с смертью, нельзя одному человеку, и знал, что решают участь сраженья не распоряжения главнокомандующего, не место, на котором стоят войска, не количество пушек и убитых людей, а та неуловимая сила, называемая духом войска, и он следил за этой силой и руководил ею, насколько это было в его власти.
Общее выражение лица Кутузова было сосредоточенное, спокойное внимание и напряжение, едва превозмогавшее усталость слабого и старого тела.
В одиннадцать часов утра ему привезли известие о том, что занятые французами флеши были опять отбиты, но что князь Багратион ранен. Кутузов ахнул и покачал головой.
– Поезжай к князю Петру Ивановичу и подробно узнай, что и как, – сказал он одному из адъютантов и вслед за тем обратился к принцу Виртембергскому, стоявшему позади него:
– Не угодно ли будет вашему высочеству принять командование первой армией.
Вскоре после отъезда принца, так скоро, что он еще не мог доехать до Семеновского, адъютант принца вернулся от него и доложил светлейшему, что принц просит войск.
Кутузов поморщился и послал Дохтурову приказание принять командование первой армией, а принца, без которого, как он сказал, он не может обойтись в эти важные минуты, просил вернуться к себе. Когда привезено было известие о взятии в плен Мюрата и штабные поздравляли Кутузова, он улыбнулся.
– Подождите, господа, – сказал он. – Сражение выиграно, и в пленении Мюрата нет ничего необыкновенного. Но лучше подождать радоваться. – Однако он послал адъютанта проехать по войскам с этим известием.
Когда с левого фланга прискакал Щербинин с донесением о занятии французами флешей и Семеновского, Кутузов, по звукам поля сражения и по лицу Щербинина угадав, что известия были нехорошие, встал, как бы разминая ноги, и, взяв под руку Щербинина, отвел его в сторону.
– Съезди, голубчик, – сказал он Ермолову, – посмотри, нельзя ли что сделать.
Кутузов был в Горках, в центре позиции русского войска. Направленная Наполеоном атака на наш левый фланг была несколько раз отбиваема. В центре французы не подвинулись далее Бородина. С левого фланга кавалерия Уварова заставила бежать французов.
В третьем часу атаки французов прекратились. На всех лицах, приезжавших с поля сражения, и на тех, которые стояли вокруг него, Кутузов читал выражение напряженности, дошедшей до высшей степени. Кутузов был доволен успехом дня сверх ожидания. Но физические силы оставляли старика. Несколько раз голова его низко опускалась, как бы падая, и он задремывал. Ему подали обедать.
Флигель адъютант Вольцоген, тот самый, который, проезжая мимо князя Андрея, говорил, что войну надо im Raum verlegon [перенести в пространство (нем.) ], и которого так ненавидел Багратион, во время обеда подъехал к Кутузову. Вольцоген приехал от Барклая с донесением о ходе дел на левом фланге. Благоразумный Барклай де Толли, видя толпы отбегающих раненых и расстроенные зады армии, взвесив все обстоятельства дела, решил, что сражение было проиграно, и с этим известием прислал к главнокомандующему своего любимца.
Кутузов с трудом жевал жареную курицу и сузившимися, повеселевшими глазами взглянул на Вольцогена.
Вольцоген, небрежно разминая ноги, с полупрезрительной улыбкой на губах, подошел к Кутузову, слегка дотронувшись до козырька рукою.
Вольцоген обращался с светлейшим с некоторой аффектированной небрежностью, имеющей целью показать, что он, как высокообразованный военный, предоставляет русским делать кумира из этого старого, бесполезного человека, а сам знает, с кем он имеет дело. «Der alte Herr (как называли Кутузова в своем кругу немцы) macht sich ganz bequem, [Старый господин покойно устроился (нем.) ] – подумал Вольцоген и, строго взглянув на тарелки, стоявшие перед Кутузовым, начал докладывать старому господину положение дел на левом фланге так, как приказал ему Барклай и как он сам его видел и понял.
– Все пункты нашей позиции в руках неприятеля и отбить нечем, потому что войск нет; они бегут, и нет возможности остановить их, – докладывал он.
Кутузов, остановившись жевать, удивленно, как будто не понимая того, что ему говорили, уставился на Вольцогена. Вольцоген, заметив волнение des alten Herrn, [старого господина (нем.) ] с улыбкой сказал:
– Я не считал себя вправе скрыть от вашей светлости того, что я видел… Войска в полном расстройстве…
– Вы видели? Вы видели?.. – нахмурившись, закричал Кутузов, быстро вставая и наступая на Вольцогена. – Как вы… как вы смеете!.. – делая угрожающие жесты трясущимися руками и захлебываясь, закричал он. – Как смоете вы, милостивый государь, говорить это мне. Вы ничего не знаете. Передайте от меня генералу Барклаю, что его сведения неверны и что настоящий ход сражения известен мне, главнокомандующему, лучше, чем ему.
Вольцоген хотел возразить что то, но Кутузов перебил его.
– Неприятель отбит на левом и поражен на правом фланге. Ежели вы плохо видели, милостивый государь, то не позволяйте себе говорить того, чего вы не знаете. Извольте ехать к генералу Барклаю и передать ему назавтра мое непременное намерение атаковать неприятеля, – строго сказал Кутузов. Все молчали, и слышно было одно тяжелое дыхание запыхавшегося старого генерала. – Отбиты везде, за что я благодарю бога и наше храброе войско. Неприятель побежден, и завтра погоним его из священной земли русской, – сказал Кутузов, крестясь; и вдруг всхлипнул от наступивших слез. Вольцоген, пожав плечами и скривив губы, молча отошел к стороне, удивляясь uber diese Eingenommenheit des alten Herrn. [на это самодурство старого господина. (нем.) ]
– Да, вот он, мой герой, – сказал Кутузов к полному красивому черноволосому генералу, который в это время входил на курган. Это был Раевский, проведший весь день на главном пункте Бородинского поля.
Раевский доносил, что войска твердо стоят на своих местах и что французы не смеют атаковать более. Выслушав его, Кутузов по французски сказал:
– Vous ne pensez donc pas comme lesautres que nous sommes obliges de nous retirer? [Вы, стало быть, не думаете, как другие, что мы должны отступить?]
– Au contraire, votre altesse, dans les affaires indecises c'est loujours le plus opiniatre qui reste victorieux, – отвечал Раевский, – et mon opinion… [Напротив, ваша светлость, в нерешительных делах остается победителем тот, кто упрямее, и мое мнение…]
– Кайсаров! – крикнул Кутузов своего адъютанта. – Садись пиши приказ на завтрашний день. А ты, – обратился он к другому, – поезжай по линии и объяви, что завтра мы атакуем.
Пока шел разговор с Раевским и диктовался приказ, Вольцоген вернулся от Барклая и доложил, что генерал Барклай де Толли желал бы иметь письменное подтверждение того приказа, который отдавал фельдмаршал.
Кутузов, не глядя на Вольцогена, приказал написать этот приказ, который, весьма основательно, для избежания личной ответственности, желал иметь бывший главнокомандующий.
И по неопределимой, таинственной связи, поддерживающей во всей армии одно и то же настроение, называемое духом армии и составляющее главный нерв войны, слова Кутузова, его приказ к сражению на завтрашний день, передались одновременно во все концы войска.
Далеко не самые слова, не самый приказ передавались в последней цепи этой связи. Даже ничего не было похожего в тех рассказах, которые передавали друг другу на разных концах армии, на то, что сказал Кутузов; но смысл его слов сообщился повсюду, потому что то, что сказал Кутузов, вытекало не из хитрых соображений, а из чувства, которое лежало в душе главнокомандующего, так же как и в душе каждого русского человека.
И узнав то, что назавтра мы атакуем неприятеля, из высших сфер армии услыхав подтверждение того, чему они хотели верить, измученные, колеблющиеся люди утешались и ободрялись.


Полк князя Андрея был в резервах, которые до второго часа стояли позади Семеновского в бездействии, под сильным огнем артиллерии. Во втором часу полк, потерявший уже более двухсот человек, был двинут вперед на стоптанное овсяное поле, на тот промежуток между Семеновским и курганной батареей, на котором в этот день были побиты тысячи людей и на который во втором часу дня был направлен усиленно сосредоточенный огонь из нескольких сот неприятельских орудий.
Не сходя с этого места и не выпустив ни одного заряда, полк потерял здесь еще третью часть своих людей. Спереди и в особенности с правой стороны, в нерасходившемся дыму, бубухали пушки и из таинственной области дыма, застилавшей всю местность впереди, не переставая, с шипящим быстрым свистом, вылетали ядра и медлительно свистевшие гранаты. Иногда, как бы давая отдых, проходило четверть часа, во время которых все ядра и гранаты перелетали, но иногда в продолжение минуты несколько человек вырывало из полка, и беспрестанно оттаскивали убитых и уносили раненых.
С каждым новым ударом все меньше и меньше случайностей жизни оставалось для тех, которые еще не были убиты. Полк стоял в батальонных колоннах на расстоянии трехсот шагов, но, несмотря на то, все люди полка находились под влиянием одного и того же настроения. Все люди полка одинаково были молчаливы и мрачны. Редко слышался между рядами говор, но говор этот замолкал всякий раз, как слышался попавший удар и крик: «Носилки!» Большую часть времени люди полка по приказанию начальства сидели на земле. Кто, сняв кивер, старательно распускал и опять собирал сборки; кто сухой глиной, распорошив ее в ладонях, начищал штык; кто разминал ремень и перетягивал пряжку перевязи; кто старательно расправлял и перегибал по новому подвертки и переобувался. Некоторые строили домики из калмыжек пашни или плели плетеночки из соломы жнивья. Все казались вполне погружены в эти занятия. Когда ранило и убивало людей, когда тянулись носилки, когда наши возвращались назад, когда виднелись сквозь дым большие массы неприятелей, никто не обращал никакого внимания на эти обстоятельства. Когда же вперед проезжала артиллерия, кавалерия, виднелись движения нашей пехоты, одобрительные замечания слышались со всех сторон. Но самое большое внимание заслуживали события совершенно посторонние, не имевшие никакого отношения к сражению. Как будто внимание этих нравственно измученных людей отдыхало на этих обычных, житейских событиях. Батарея артиллерии прошла пред фронтом полка. В одном из артиллерийских ящиков пристяжная заступила постромку. «Эй, пристяжную то!.. Выправь! Упадет… Эх, не видят!.. – по всему полку одинаково кричали из рядов. В другой раз общее внимание обратила небольшая коричневая собачонка с твердо поднятым хвостом, которая, бог знает откуда взявшись, озабоченной рысцой выбежала перед ряды и вдруг от близко ударившего ядра взвизгнула и, поджав хвост, бросилась в сторону. По всему полку раздалось гоготанье и взвизги. Но развлечения такого рода продолжались минуты, а люди уже более восьми часов стояли без еды и без дела под непроходящим ужасом смерти, и бледные и нахмуренные лица все более бледнели и хмурились.
Князь Андрей, точно так же как и все люди полка, нахмуренный и бледный, ходил взад и вперед по лугу подле овсяного поля от одной межи до другой, заложив назад руки и опустив голову. Делать и приказывать ему нечего было. Все делалось само собою. Убитых оттаскивали за фронт, раненых относили, ряды смыкались. Ежели отбегали солдаты, то они тотчас же поспешно возвращались. Сначала князь Андрей, считая своею обязанностью возбуждать мужество солдат и показывать им пример, прохаживался по рядам; но потом он убедился, что ему нечему и нечем учить их. Все силы его души, точно так же как и каждого солдата, были бессознательно направлены на то, чтобы удержаться только от созерцания ужаса того положения, в котором они были. Он ходил по лугу, волоча ноги, шаршавя траву и наблюдая пыль, которая покрывала его сапоги; то он шагал большими шагами, стараясь попадать в следы, оставленные косцами по лугу, то он, считая свои шаги, делал расчеты, сколько раз он должен пройти от межи до межи, чтобы сделать версту, то ошмурыгывал цветки полыни, растущие на меже, и растирал эти цветки в ладонях и принюхивался к душисто горькому, крепкому запаху. Изо всей вчерашней работы мысли не оставалось ничего. Он ни о чем не думал. Он прислушивался усталым слухом все к тем же звукам, различая свистенье полетов от гула выстрелов, посматривал на приглядевшиеся лица людей 1 го батальона и ждал. «Вот она… эта опять к нам! – думал он, прислушиваясь к приближавшемуся свисту чего то из закрытой области дыма. – Одна, другая! Еще! Попало… Он остановился и поглядел на ряды. „Нет, перенесло. А вот это попало“. И он опять принимался ходить, стараясь делать большие шаги, чтобы в шестнадцать шагов дойти до межи.
Свист и удар! В пяти шагах от него взрыло сухую землю и скрылось ядро. Невольный холод пробежал по его спине. Он опять поглядел на ряды. Вероятно, вырвало многих; большая толпа собралась у 2 го батальона.
– Господин адъютант, – прокричал он, – прикажите, чтобы не толпились. – Адъютант, исполнив приказание, подходил к князю Андрею. С другой стороны подъехал верхом командир батальона.
– Берегись! – послышался испуганный крик солдата, и, как свистящая на быстром полете, приседающая на землю птичка, в двух шагах от князя Андрея, подле лошади батальонного командира, негромко шлепнулась граната. Лошадь первая, не спрашивая того, хорошо или дурно было высказывать страх, фыркнула, взвилась, чуть не сронив майора, и отскакала в сторону. Ужас лошади сообщился людям.
– Ложись! – крикнул голос адъютанта, прилегшего к земле. Князь Андрей стоял в нерешительности. Граната, как волчок, дымясь, вертелась между ним и лежащим адъютантом, на краю пашни и луга, подле куста полыни.
«Неужели это смерть? – думал князь Андрей, совершенно новым, завистливым взглядом глядя на траву, на полынь и на струйку дыма, вьющуюся от вертящегося черного мячика. – Я не могу, я не хочу умереть, я люблю жизнь, люблю эту траву, землю, воздух… – Он думал это и вместе с тем помнил о том, что на него смотрят.
– Стыдно, господин офицер! – сказал он адъютанту. – Какой… – он не договорил. В одно и то же время послышался взрыв, свист осколков как бы разбитой рамы, душный запах пороха – и князь Андрей рванулся в сторону и, подняв кверху руку, упал на грудь.
Несколько офицеров подбежало к нему. С правой стороны живота расходилось по траве большое пятно крови.
Вызванные ополченцы с носилками остановились позади офицеров. Князь Андрей лежал на груди, опустившись лицом до травы, и, тяжело, всхрапывая, дышал.
– Ну что стали, подходи!
Мужики подошли и взяли его за плечи и ноги, но он жалобно застонал, и мужики, переглянувшись, опять отпустили его.
– Берись, клади, всё одно! – крикнул чей то голос. Его другой раз взяли за плечи и положили на носилки.
– Ах боже мой! Боже мой! Что ж это?.. Живот! Это конец! Ах боже мой! – слышались голоса между офицерами. – На волосок мимо уха прожужжала, – говорил адъютант. Мужики, приладивши носилки на плечах, поспешно тронулись по протоптанной ими дорожке к перевязочному пункту.
– В ногу идите… Э!.. мужичье! – крикнул офицер, за плечи останавливая неровно шедших и трясущих носилки мужиков.
– Подлаживай, что ль, Хведор, а Хведор, – говорил передний мужик.
– Вот так, важно, – радостно сказал задний, попав в ногу.
– Ваше сиятельство? А? Князь? – дрожащим голосом сказал подбежавший Тимохин, заглядывая в носилки.
Князь Андрей открыл глаза и посмотрел из за носилок, в которые глубоко ушла его голова, на того, кто говорил, и опять опустил веки.
Ополченцы принесли князя Андрея к лесу, где стояли фуры и где был перевязочный пункт. Перевязочный пункт состоял из трех раскинутых, с завороченными полами, палаток на краю березника. В березнике стояла фуры и лошади. Лошади в хребтугах ели овес, и воробьи слетали к ним и подбирали просыпанные зерна. Воронья, чуя кровь, нетерпеливо каркая, перелетали на березах. Вокруг палаток, больше чем на две десятины места, лежали, сидели, стояли окровавленные люди в различных одеждах. Вокруг раненых, с унылыми и внимательными лицами, стояли толпы солдат носильщиков, которых тщетно отгоняли от этого места распоряжавшиеся порядком офицеры. Не слушая офицеров, солдаты стояли, опираясь на носилки, и пристально, как будто пытаясь понять трудное значение зрелища, смотрели на то, что делалось перед ними. Из палаток слышались то громкие, злые вопли, то жалобные стенания. Изредка выбегали оттуда фельдшера за водой и указывали на тех, который надо было вносить. Раненые, ожидая у палатки своей очереди, хрипели, стонали, плакали, кричали, ругались, просили водки. Некоторые бредили. Князя Андрея, как полкового командира, шагая через неперевязанных раненых, пронесли ближе к одной из палаток и остановились, ожидая приказания. Князь Андрей открыл глаза и долго не мог понять того, что делалось вокруг него. Луг, полынь, пашня, черный крутящийся мячик и его страстный порыв любви к жизни вспомнились ему. В двух шагах от него, громко говоря и обращая на себя общее внимание, стоял, опершись на сук и с обвязанной головой, высокий, красивый, черноволосый унтер офицер. Он был ранен в голову и ногу пулями. Вокруг него, жадно слушая его речь, собралась толпа раненых и носильщиков.
– Мы его оттеда как долбанули, так все побросал, самого короля забрали! – блестя черными разгоряченными глазами и оглядываясь вокруг себя, кричал солдат. – Подойди только в тот самый раз лезервы, его б, братец ты мой, звания не осталось, потому верно тебе говорю…
Князь Андрей, так же как и все окружавшие рассказчика, блестящим взглядом смотрел на него и испытывал утешительное чувство. «Но разве не все равно теперь, – подумал он. – А что будет там и что такое было здесь? Отчего мне так жалко было расставаться с жизнью? Что то было в этой жизни, чего я не понимал и не понимаю».


Один из докторов, в окровавленном фартуке и с окровавленными небольшими руками, в одной из которых он между мизинцем и большим пальцем (чтобы не запачкать ее) держал сигару, вышел из палатки. Доктор этот поднял голову и стал смотреть по сторонам, но выше раненых. Он, очевидно, хотел отдохнуть немного. Поводив несколько времени головой вправо и влево, он вздохнул и опустил глаза.
– Ну, сейчас, – сказал он на слова фельдшера, указывавшего ему на князя Андрея, и велел нести его в палатку.
В толпе ожидавших раненых поднялся ропот.
– Видно, и на том свете господам одним жить, – проговорил один.
Князя Андрея внесли и положили на только что очистившийся стол, с которого фельдшер споласкивал что то. Князь Андрей не мог разобрать в отдельности того, что было в палатке. Жалобные стоны с разных сторон, мучительная боль бедра, живота и спины развлекали его. Все, что он видел вокруг себя, слилось для него в одно общее впечатление обнаженного, окровавленного человеческого тела, которое, казалось, наполняло всю низкую палатку, как несколько недель тому назад в этот жаркий, августовский день это же тело наполняло грязный пруд по Смоленской дороге. Да, это было то самое тело, та самая chair a canon [мясо для пушек], вид которой еще тогда, как бы предсказывая теперешнее, возбудил в нем ужас.
В палатке было три стола. Два были заняты, на третий положили князя Андрея. Несколько времени его оставили одного, и он невольно увидал то, что делалось на других двух столах. На ближнем столе сидел татарин, вероятно, казак – по мундиру, брошенному подле. Четверо солдат держали его. Доктор в очках что то резал в его коричневой, мускулистой спине.
– Ух, ух, ух!.. – как будто хрюкал татарин, и вдруг, подняв кверху свое скуластое черное курносое лицо, оскалив белые зубы, начинал рваться, дергаться и визжат ь пронзительно звенящим, протяжным визгом. На другом столе, около которого толпилось много народа, на спине лежал большой, полный человек с закинутой назад головой (вьющиеся волоса, их цвет и форма головы показались странно знакомы князю Андрею). Несколько человек фельдшеров навалились на грудь этому человеку и держали его. Белая большая полная нога быстро и часто, не переставая, дергалась лихорадочными трепетаниями. Человек этот судорожно рыдал и захлебывался. Два доктора молча – один был бледен и дрожал – что то делали над другой, красной ногой этого человека. Управившись с татарином, на которого накинули шинель, доктор в очках, обтирая руки, подошел к князю Андрею. Он взглянул в лицо князя Андрея и поспешно отвернулся.
– Раздеть! Что стоите? – крикнул он сердито на фельдшеров.
Самое первое далекое детство вспомнилось князю Андрею, когда фельдшер торопившимися засученными руками расстегивал ему пуговицы и снимал с него платье. Доктор низко нагнулся над раной, ощупал ее и тяжело вздохнул. Потом он сделал знак кому то. И мучительная боль внутри живота заставила князя Андрея потерять сознание. Когда он очнулся, разбитые кости бедра были вынуты, клоки мяса отрезаны, и рана перевязана. Ему прыскали в лицо водою. Как только князь Андрей открыл глаза, доктор нагнулся над ним, молча поцеловал его в губы и поспешно отошел.