Корсунское сражение (1648)

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Корсунское сражение
Основной конфликт: Восстание Хмельницкого

Юлиуш Коссак, Встреча Тугай-бея и Хмельницкого под Корсунем
Дата

26 мая 1648

Место

Корсунь-Шевченковский, Украина

Итог

победа казаков

Противники
Запорожские казаки
Крымское ханство
Речь Посполитая
Командующие
Богдан Хмельницкий
Тугай-бей
Миколай Потоцкий
Мартын Калиновский
Силы сторон
18000 казацкой пехоты, несколько сотен казацкой конницы, 26 пушек

6000-20000 татарской орды

14000 польских жолнеров, крылатых гусар и драгун [1]
Потери
незначительные полностью разбиты, около 7000 пленных, оба гетмана попали в плен [1]
 
Восстание Хмельницкого
Жёлтые ВодыКорсуньСтароконстантиновПилявцыЛьвовЗамостьеМозырьЛоев (1649)ЗбаражЗборовКрасноеКопычинцыБерестечкоЛоев (1651)Белая ЦерковьБатогМонастырищеЖванец

Би́тва под Ко́рсунем (15-16 (25-26) мая 1648) — битва между войсками Речи Посполитой и украинскими казацко-крестьянскими войсками Богдана Хмельницкого и его крымскими союзниками под Корсунем в ходе произошедшего в 1648—1654 годах восстания.





Предпосылки

Весной 1648, перед вспышкой восстания под предводительством Богдана Хмельницкого против местной шляхты и магнатов, казаки вели переговоры с послами коронного гетмана Николая Потоцкого, на которых выдвигали условия: вывести правительственные войска, увеличить количество реестрового казачества, уравнять его в правах до шляхты, позволить Запорожскому войску свободно заключать договора с зарубежными властителями и начать войну против Турции. Официальные представители Речи Посполитой отклонили неприемлемые условия и отправили армию подавить взбунтовавшееся казачество Сечи. Недооценив силы повстанцев, шляхетское войско потерпело первое сокрушительное поражение в битве под Жёлтыми Водами.

Ход битвы

14 мая 1648 Хмельницкий направил вперед полк Кривоноса и часть крымчаков с приказом задержать противника до прихода основных сил казацко-крымского войска. Вечером этот полк начал действовать за Росью, в тылу Потоцкого. Под Стеблёвом, в миле (немецкая миля - 7,5 км.) на запад от Корсуня, казаки Кривоноса загатили реку Рось, чтобы облегчить доступ к польскому лагерю.

На рассвете 15 мая, в район Корсуня подошла основная казацко-крымская армия и переправилась через Рось, сгруппировавшись в Корсуне. Войско Б. Хмельницкого имело свыше 20 тысяч казацкой пехоты (по другим данным — 15 тысяч) и 26 пушек. С ним были также не меньше 20 тысяч крымскотатарской кавалерии (по другим данным — 4000).

Узнав про подход противника, Потоцкий приказал зажечь близлежащие хутора. Огонь быстро перекинулся на Корсунь, спалив целый город, за исключением замка и церкви. Весь день прошёл в разведывательных операциях и перестрелках небольших отрядов. Поздно вечером 15 мая в штабе М. Потоцкого состоялся военный совет. Среди командования Речи Посполитой однозначного решения найдено не было. Польный гетман Мартын Калиновский и другие опытные военачальники предлагали укрепить лагерь и отбиваться. Но большинство во главе с Миколаем Потоцким, испуганное преувеличенными слухами о численности татарской кавалерии, настаивало на отступлении. Наконец, приняв во внимание превосходство казаков и крымских татар в живой силе, отсутствие помощи и провизии, было решено на рассвете следующего дня отступать на Богуслав.

О намерениях врага Хмельницкий узнал от казака-разведчика Самойла Зарудного, который по его поручению выполнял роль проводника правительственных войск. Чтобы перерезать им пути к отступлению, был послан Корсунский полк во главе с Кривоносом, который утром 16 мая остановился в березовой роще, в урочище Горохова Диброва (вблизи с. Выграив, в 8-10 верстах от Корсуня) с пехотой и 10 пушками. Казаки перекопали путь глубокими рвами, завалили стволами деревьев, а в чаще поставили пушки.

На рассвете 16 мая, под защитой лагеря из возов, войско Речи Посполитой двинулось из-под Корсуня по Богуславской дороге. Казаки и крымцы пропустили его, однако сопровождая, давили с флангов и тыла. Несколько раз поднималась перестрелка. В полдень правительственные войска, понеся ощутимые потери, вошли в балку, густо заросшую лесом и кустарником. Там командиры правительственных войск надеялись уменьшить преимущество крымско-татарской кавалерии и уберечь себя от стрел и пуль.

Преодолевая препятствия и овраги под постоянным обстрелом казаков и крымских татар, силы Речи Посполитой приблизились к холмам, между которыми проходила широкая (около 3,5 км.) и глубокая балка. Зажатое слева болотом, а справа кручами, шляхетское войско наткнулось на перекоп и завалы на пути и вынужденно было остановиться. Склон балки был таким крутым, что во время попыток обойти препятствие телеги переворачивались. Лагерь потерял порядок. Развернуть к бою артиллерию не удавалось, потому что телеги застряли в грязи. Теснота не позволила стать к бою кавалерийским хоругвям тыловой части. В этот момент казаки Кривоноса, которые засели в предварительно выкопанных шанцах, ударили спереди и с флангов. Внезапный огонь пушек и самопалов повлек панику во вражеском войске. С тыла противника атаковали казаки самого Хмельницкого и крымчаки Тугай-бея. За четыре часа армия Речи Посполитой была разгромлена.

Сражение завершилось примерно во втором-третьем часу дня. Большая часть солдат противника погибла. В плен попали 80 знатных вельмож, вместе с обоими коронными гетманами Потоцким и Калиновским, 127 офицеров, 8520 жолнеров. Казаки захватили обоз, 41 пушку, много огнестрельного и холодного оружия, военные припасы. Крымская конница преследовала беглецов свыше 30 км. Из всего войска от плена и гибели спаслось только 1,5 тысяч человек.

Вскоре Богдан Хмельницкий со всем войском, двигаясь вверх по реке Рось, подошёл к Белой Церкви. Отпраздновав победу и укрепив город, он отпустил полки на отдых, а сам переехал в Чигирин.

Последствия

В результате побед под Жёлтыми Водами и Корсунем была уничтожена правительственная армия Речи Посполитой на землях «украинных». За 6 дней до Корсунского сражения умер король Владислав IV, покровитель казаков и вдохновитель сопротивления шляхте, которая мешала осуществлению его планов по войне с Османской империей. Государство вдруг потеряло монарха и контроль над Украиной. Создались условия для роста казацкого восстания. В землях украинских королевят начали загораться крестьянские бунты, участники которых присоединялись к восставшим отрядам Хмельницкого. Из-за страха перед казацко-крымской армией, члены городских администраций Киевского и Брацлавского воеводств эвакуировались в Литву. Безвластие развязало руки недовольным крестьянам, мещанам и городским казакам, которые принялись нападать на имения знати и усадьбы зажиточных горожан, вырезая шляхту, духовенство и еврейское население. До прибытия Хмельницкого в Киев разгневанное простонародье грабило и жгло не только католические, но и православные монастыри. Шляхтичей вырезали, невзирая на веру и происхождение. Спасались лишь те, которые были схвачены непосредственно казаками Хмельницкого и переходили на сторону восставших.

Напишите отзыв о статье "Корсунское сражение (1648)"

Примечания

  1. 1 2 [allencyclopedia.ru/37095 Корсунское сражение 1648 - Большая советская энциклопедия]

Литература

  • Е. М. Жуков. Советская Историческая Энциклопедия. — Советская Энциклопедия, 1965. — Т. 8. — 59 500 экз.
  • Строков А. А., История военного искусства, т. 1, М., 1955.
  • Разин Е. А., История военного искусства, т. 3, М., 1961.

Ссылки

  • [allencyclopedia.ru/37095 Корсуньское сражение 1648]
  • [www.shukach.com/ru/node/1044 Щукач. Корсунское сражение 1648 года]
  • [megabook.ru/article/Корсуньское%20сражение Корсуньское сражение]

Отрывок, характеризующий Корсунское сражение (1648)

Анна Михайловна вышла последняя. Она подошла к Пьеру тихими, медленными шагами.
– Пьер!… – сказала она.
Пьер вопросительно смотрел на нее. Она поцеловала в лоб молодого человека, увлажая его слезами. Она помолчала.
– II n'est plus… [Его не стало…]
Пьер смотрел на нее через очки.
– Allons, je vous reconduirai. Tachez de pleurer. Rien ne soulage, comme les larmes. [Пойдемте, я вас провожу. Старайтесь плакать: ничто так не облегчает, как слезы.]
Она провела его в темную гостиную и Пьер рад был, что никто там не видел его лица. Анна Михайловна ушла от него, и когда она вернулась, он, подложив под голову руку, спал крепким сном.
На другое утро Анна Михайловна говорила Пьеру:
– Oui, mon cher, c'est une grande perte pour nous tous. Je ne parle pas de vous. Mais Dieu vous soutndra, vous etes jeune et vous voila a la tete d'une immense fortune, je l'espere. Le testament n'a pas ete encore ouvert. Je vous connais assez pour savoir que cela ne vous tourienera pas la tete, mais cela vous impose des devoirs, et il faut etre homme. [Да, мой друг, это великая потеря для всех нас, не говоря о вас. Но Бог вас поддержит, вы молоды, и вот вы теперь, надеюсь, обладатель огромного богатства. Завещание еще не вскрыто. Я довольно вас знаю и уверена, что это не вскружит вам голову; но это налагает на вас обязанности; и надо быть мужчиной.]
Пьер молчал.
– Peut etre plus tard je vous dirai, mon cher, que si je n'avais pas ete la, Dieu sait ce qui serait arrive. Vous savez, mon oncle avant hier encore me promettait de ne pas oublier Boris. Mais il n'a pas eu le temps. J'espere, mon cher ami, que vous remplirez le desir de votre pere. [После я, может быть, расскажу вам, что если б я не была там, то Бог знает, что бы случилось. Вы знаете, что дядюшка третьего дня обещал мне не забыть Бориса, но не успел. Надеюсь, мой друг, вы исполните желание отца.]
Пьер, ничего не понимая и молча, застенчиво краснея, смотрел на княгиню Анну Михайловну. Переговорив с Пьером, Анна Михайловна уехала к Ростовым и легла спать. Проснувшись утром, она рассказывала Ростовым и всем знакомым подробности смерти графа Безухого. Она говорила, что граф умер так, как и она желала бы умереть, что конец его был не только трогателен, но и назидателен; последнее же свидание отца с сыном было до того трогательно, что она не могла вспомнить его без слез, и что она не знает, – кто лучше вел себя в эти страшные минуты: отец ли, который так всё и всех вспомнил в последние минуты и такие трогательные слова сказал сыну, или Пьер, на которого жалко было смотреть, как он был убит и как, несмотря на это, старался скрыть свою печаль, чтобы не огорчить умирающего отца. «C'est penible, mais cela fait du bien; ca eleve l'ame de voir des hommes, comme le vieux comte et son digne fils», [Это тяжело, но это спасительно; душа возвышается, когда видишь таких людей, как старый граф и его достойный сын,] говорила она. О поступках княжны и князя Василья она, не одобряя их, тоже рассказывала, но под большим секретом и шопотом.


В Лысых Горах, имении князя Николая Андреевича Болконского, ожидали с каждым днем приезда молодого князя Андрея с княгиней; но ожидание не нарушало стройного порядка, по которому шла жизнь в доме старого князя. Генерал аншеф князь Николай Андреевич, по прозванию в обществе le roi de Prusse, [король прусский,] с того времени, как при Павле был сослан в деревню, жил безвыездно в своих Лысых Горах с дочерью, княжною Марьей, и при ней компаньонкой, m lle Bourienne. [мадмуазель Бурьен.] И в новое царствование, хотя ему и был разрешен въезд в столицы, он также продолжал безвыездно жить в деревне, говоря, что ежели кому его нужно, то тот и от Москвы полтораста верст доедет до Лысых Гор, а что ему никого и ничего не нужно. Он говорил, что есть только два источника людских пороков: праздность и суеверие, и что есть только две добродетели: деятельность и ум. Он сам занимался воспитанием своей дочери и, чтобы развивать в ней обе главные добродетели, до двадцати лет давал ей уроки алгебры и геометрии и распределял всю ее жизнь в беспрерывных занятиях. Сам он постоянно был занят то писанием своих мемуаров, то выкладками из высшей математики, то точением табакерок на станке, то работой в саду и наблюдением над постройками, которые не прекращались в его имении. Так как главное условие для деятельности есть порядок, то и порядок в его образе жизни был доведен до последней степени точности. Его выходы к столу совершались при одних и тех же неизменных условиях, и не только в один и тот же час, но и минуту. С людьми, окружавшими его, от дочери до слуг, князь был резок и неизменно требователен, и потому, не быв жестоким, он возбуждал к себе страх и почтительность, каких не легко мог бы добиться самый жестокий человек. Несмотря на то, что он был в отставке и не имел теперь никакого значения в государственных делах, каждый начальник той губернии, где было имение князя, считал своим долгом являться к нему и точно так же, как архитектор, садовник или княжна Марья, дожидался назначенного часа выхода князя в высокой официантской. И каждый в этой официантской испытывал то же чувство почтительности и даже страха, в то время как отворялась громадно высокая дверь кабинета и показывалась в напудренном парике невысокая фигурка старика, с маленькими сухими ручками и серыми висячими бровями, иногда, как он насупливался, застилавшими блеск умных и точно молодых блестящих глаз.
В день приезда молодых, утром, по обыкновению, княжна Марья в урочный час входила для утреннего приветствия в официантскую и со страхом крестилась и читала внутренно молитву. Каждый день она входила и каждый день молилась о том, чтобы это ежедневное свидание сошло благополучно.
Сидевший в официантской пудреный старик слуга тихим движением встал и шопотом доложил: «Пожалуйте».
Из за двери слышались равномерные звуки станка. Княжна робко потянула за легко и плавно отворяющуюся дверь и остановилась у входа. Князь работал за станком и, оглянувшись, продолжал свое дело.
Огромный кабинет был наполнен вещами, очевидно, беспрестанно употребляемыми. Большой стол, на котором лежали книги и планы, высокие стеклянные шкафы библиотеки с ключами в дверцах, высокий стол для писания в стоячем положении, на котором лежала открытая тетрадь, токарный станок, с разложенными инструментами и с рассыпанными кругом стружками, – всё выказывало постоянную, разнообразную и порядочную деятельность. По движениям небольшой ноги, обутой в татарский, шитый серебром, сапожок, по твердому налеганию жилистой, сухощавой руки видна была в князе еще упорная и много выдерживающая сила свежей старости. Сделав несколько кругов, он снял ногу с педали станка, обтер стамеску, кинул ее в кожаный карман, приделанный к станку, и, подойдя к столу, подозвал дочь. Он никогда не благословлял своих детей и только, подставив ей щетинистую, еще небритую нынче щеку, сказал, строго и вместе с тем внимательно нежно оглядев ее:
– Здорова?… ну, так садись!
Он взял тетрадь геометрии, писанную его рукой, и подвинул ногой свое кресло.
– На завтра! – сказал он, быстро отыскивая страницу и от параграфа до другого отмечая жестким ногтем.
Княжна пригнулась к столу над тетрадью.
– Постой, письмо тебе, – вдруг сказал старик, доставая из приделанного над столом кармана конверт, надписанный женскою рукой, и кидая его на стол.
Лицо княжны покрылось красными пятнами при виде письма. Она торопливо взяла его и пригнулась к нему.
– От Элоизы? – спросил князь, холодною улыбкой выказывая еще крепкие и желтоватые зубы.
– Да, от Жюли, – сказала княжна, робко взглядывая и робко улыбаясь.
– Еще два письма пропущу, а третье прочту, – строго сказал князь, – боюсь, много вздору пишете. Третье прочту.
– Прочтите хоть это, mon pere, [батюшка,] – отвечала княжна, краснея еще более и подавая ему письмо.
– Третье, я сказал, третье, – коротко крикнул князь, отталкивая письмо, и, облокотившись на стол, пододвинул тетрадь с чертежами геометрии.
– Ну, сударыня, – начал старик, пригнувшись близко к дочери над тетрадью и положив одну руку на спинку кресла, на котором сидела княжна, так что княжна чувствовала себя со всех сторон окруженною тем табачным и старчески едким запахом отца, который она так давно знала. – Ну, сударыня, треугольники эти подобны; изволишь видеть, угол abc…