Корш, Фёдор Евгеньевич

Фёдор Евгеньевич Корш
русский филолог, славист, востоковед, стиховед, поэт-переводчик
Научная сфера:	классическая филология, сравнительное индоевропейское языковедение, славяноведение, востоковедение, история литературы
Место работы:	Московский университет, Новороссийский университет
Учёное звание:	профессор; академик СПбАН
Известные ученики:	А. А. Шахматов, Ю. И. Айхенвальд, М. Н. Сперанский

Фёдор Евге́ньевич Корш (22 апреля [4 мая] 1843, Москва — 16 февраля [1 марта] 1915, там же) — русский филолог-классик, славист, востоковед, стиховед, поэт-переводчик. Академик Петербургской Академии наук (1900), заслуженный профессор Московского университета (1893). Сын Евгения Корша.

Биография

Фёдор Корш родился в семье переводчика и журналиста Евгения Фёдоровича Корша. Образование получал на историко-филологическом факультете Московского университета, окончил который в 1864 году, удостоившись стипендии Т. Н. Грановского. В 1868 году защитил магистерскую диссертацию, слушал лекции в заграничных университетах — Берлинском, Венском и Римском. С 1868 года являлся приват-доцентом Московского университета, преподавал римскую словесность. В 1877 году защитил докторскую диссертацию на тему «Способы относительного подчинения. Глава из сравнительного синтаксиса». С этого года он стал профессором Московского университета, и преподавал там с перерывами до 1905 года. В 1882 году Корш был избран профессором Новороссийского университета, а с 1892 по 1915 год преподавал персидскую филологию в Лазаревском институте восточных языков. В 1895 году стал членом-корреспондентом, а с 1900 года — академиком Петербургской Академии наук.

Был председателем Восточной комиссии Московского археографического общества (с 1888 года), Диалектологической комиссии Петербургской АН (с 1909 года), Комиссии для редакции украинского перевода Евангелия (с 1905 года), Общества славянской культуры (с 1908 года), Комиссии для издания сочинений Пушкина при Отделении русского языка и словесности Императорской Академии наук. Фёдор Корш являлся членом Копенгагенского филологического общества, действительным членом НОШ во Львове, Угро-финского общества (Финляндия), почётным членом пяти русских и многих зарубежных университетов.

Корш знал много европейских и восточных языков. Научные работы — по классической филологии, сравнительному индоевропейскому языковедению, славяноведению, востоковедению, истории литературы и т. д. Обладал выдающейся эрудицией не только по своей специальности, но и по истории европейской литературы и языковедению индоевропейских и азиатских наречий. Написал: «Способы относительного подчинения. Глава из сравнительного синтаксиса» (М. 1877), «О сатурнийском стихе» и ряд рецензий в «Критическом Обозрении». Занимался исследованиями античной, древнеиндийской, славянской, тюркской ритмики и стихосложения. Корш является автором идеи синтаксической типологии, то есть изучения одинаковых синтаксических конструкций в родственных и не родственных языках.

В историко-литературных работах анализировал тексты классических авторов (Гесиод, Софокл, Еврипид, Гораций, Овидий, Плавт и др.), также «Слова о полку Игореве», произведений Александра Пушкина, Николая Гоголя, Тараса Шевченко. Коршу принадлежит множество переводов славянских авторов, в частности Франце Прешерна. В 1889 году в «Русской мысли» был опубликован его перевод «Венка сонетов» Прешерна, ставший первым Венком сонетов на русском языке.

Фёдор Корш уделял внимание и «украинскому вопросу». Он изучал малорусское наречие и проявлял интерес к развитию украинского языка, общался с известными деятелями украинского движения. Так, под его наблюдением был создан украинский перевод Евангелия, который подвергся жёсткой критике как со стороны церковных деятелей, так и филологов, в том числе придерживающихся украинофильских взглядов, таких как П. И. Житецкий.^{[неавторитетный источник?]} В 1905 году Корш участвовал в академической комиссии по рассмотрению вопроса о малорусском слове. В состав комиссии должны были входить ещё семеро академиков, но четверо из них — зоолог В. В. Зеленский, археолог А. С. Лаппо-Данилевский, ориенталист С. Ф. Ольденбург и ботаник А. С. Фаминцын самоустранились от участия как не специалисты по славянской филологии, а филолог Ф. Ф. Фортунатов не проявил интереса к этой затее. В результате комиссию представляли только Ф. Е. Корш и А. А. Шахматов, пригласившие к сотрудничеству группу учёных-украинофилов — А. И. Лотоцкого, П. Я. Стебницкого, М. А. Славинского и других. Ими была составлена записка «Об отмене стеснений малорусского печатного слова», впоследствии изданная на правах рукописи с разрешения Академии наук. Эта записка не получила одобрения в научном сообществе — никто из нескольких десятков авторитетных филологов Академии не поставил свою подпись под запиской, а националист и член Союза русского народа академик А. И. Соболевский выступил с резким протестом.^{[неавторитетный источник?]} Но в то же время сам Фёдор Корш не являлся сторонником теории об окончательном отделении малорусского наречия от русского языка. Он видел в попытках радикального разрешения языковых проблем политическую подоплёку:

Что из себя представляет малоруская речь: язык или наречие? На это отвечают различно даже сами малорусские ученые-языковеды. Так, Пав. Игн. Житецкий в заглавии своих книг называет речь малороссов наречием, другие, наоборот, языком. Галицкий украинофил Огоновский употребляет выражение «ruthenische Sprache» и тем стремится подчеркнуть, что малорусская речь есть отдельный язык. Тут сказалась польская и немецкая политика, так как немцам и полякам выгодно было внушать малороссам мысль, что последние будто бы не являются русскими. Известна теория Духинского о не славянском (а урало-алтайском) происхождении русских.

Некоторое время состоял постоянным сотрудником в журнале «Филологическое обозрение», который издавался в городе Москве.

Основные работы

• О русском народном стихосложении. Вып. 1: Былины // Известия Отделения русского языка и словесности Императорской Академии наук. 1896. Т. I, кн. 1. С. 1—45; 1897. Т. II, кн. 2. С. 429—504 [То же. СПб., 1901. [2], 121 с (Сборник Отделения русского языка и словесности Императорской Академии наук; Т. LXVII, № 8)].
• Разбор вопроса об окончании «Русалки» Пушкина по записи Д. П. Зуева // Известия Отделения русского языка и словесности Императорской Академии наук. 1898. Т. III, кн. 3. С. 634—785; 1899. Т. IV, кн. 1. С. 1—100; Кн. 2. С. 476—588.
• Римская элегия и романтизм // Речь и отчет, читанные в торжественном собрании Императорского Московского университета 12 января 1899 года. [М.: Унив. тип., 1899]. С. 1—112 (1-й паг.).
• Стихотворения Франца Преширна / Со словенск. и нем. подлинников пер. Ф. Корш. М.: Г. Лисснер и А. Гешель, 1901. C, 224 с.
• Введение в науку о славянском стихосложении // Статьи по славяноведению. СПб., 1906. Вып. 2. С. 300—378.
• Персидские лирики X—XV вв. / С персид. яз. пер. акад. Ф. Корш, после его смерти проред. и вступ. ст. снабдил проф. А. Крымский. М.: М. и С. Сабашниковы, 1916. XXXIX, 126 с: 1 л. ил. (Памятники мир. лит.).

Участвовал в издании одного из первых российских изданий, синтезирующих знания по украиноведению — «Украинскій народъ в его прошломъ и настоящемъ» (1914—1916).

Личная библиотека

В 1964 г. Московский университет приобрел у дочери Ф.Е. Корша книги из его личной библиотеки, всего 413 томов, среди которых труды Ф.Е. Корша и других ученых-филологов, собрание брошюр-оттисков с автографами известных ученых. В настоящий момент библиотека профессора хранится в Отделе редких книг и рукописей Научной библиотеки МГУ имени М. В. Ломоносова, составлено краткое описание библиотеки.

Основная литература о жизни и творчестве

• Шахматов А. А. Фёдор Евгениевич Корш: Некролог // Известия Императорской Академии наук. VI серия. 1915. Т. IX, № 5. С. 389—391.
• Дмитриев Н. К. Фёдор Евгеньевич Корш. М.: Изд-во Моск. ун-та, 1962. 56 с, 1 л. портр. ([Замечательные учёные Моск. ун-та]; 33).
• Богданов А. И. Фёдор Евгеньевич Корш / АН ТССР; Под ред. З. Б. Мухамедовой. Ашхабад: Ылым, 1982. 126 с; 10 л. ил.
• Баскаков Ник. А., Баскаков Н. А. Академик Ф. Е. Корш в письмах современников: К истории русской филологической науки. М.: Наука, 1989. 277 с.

Библиография

• Библиография трудов Ф. Е. Корша [и литература о нём] // Дмитриев Н. К. Фёдор Евгеньевич Корш. М., 1962. С. 35—56.

Архивы

• Архив Академии наук. Санктпетербургское отделение, ф. 558, ф. 134 (229 писем А. А. Шахматову).
• Российская национальная библиотека, ф. 465.

Литература

• Дмитриев Н. К. Фёдор Евгеньевич Корш. — М.: Изд-во Моск. ун-та, 1962.
• Богданов А. И. Фёдор Евгеньевич Корш / АН ТССР; Под ред. З. Б. Мухамедовой. — Ашхабад: Ылым, 1982.

Ссылки

• [feb-web.ru/feb/slovenc/es/es3/es3-0821.htm Фундаментальная электронная библиотека «Русская литература и фольклор»: Энциклопедия «Слова о полку Игореве»]
• [feb-web.ru/feb/person/person/korsh.htm Фундаментальная электронная библиотека «Русская литература и фольклор»: ЭНИ «Personalia»]
• [www.hi-edu.ru/Brok/01110869.htm Русский биографический словарь, сетевая версия]
• [www.poesis.ru/poeti-poezia/korsh/biograph.htm Биография на сайте «Поэзия Московского университета».]
• [www.yarus.aspu.ru/?id=182 Биография на сайте «Ярус».]
• [www.gramota.ru/lenta/news/8_1333 Биография на сайте «Грамота.ру».]
• [www.runivers.ru/doc/d2.php?SECTION_ID=8573&PORTAL_ID=7779&CAT=Y&BRIEF=Y Шуточные стихи Ф. Е. Корша // Российский Архив: История Отечества в свидетельствах и документах XVIII—XX вв.: Альманах. - М., 1992. Т. II—III.]
• [isaran.ru/isaran/isaran.php?page=fond&guid=B1557994-B3E5-1090-C915-A7CA6A493C24&ida=1&sid=tfcn1g72oc86bols34qbd18gb5 Фонд] на сайте Архива РАН
• [archive.org/details/stephanos Στἐφανος] (латинские и греческие стихи Корша, переводы русской классической лирики и других стихотворений на латынь и греческий)

При написании этой статьи использовался материал из Энциклопедического словаря Брокгауза и Ефрона (1890—1907).

Отрывок, характеризующий Корш, Фёдор Евгеньевич

Дрон встал и хотел что то сказать, но Алпатыч перебил его:
– Что вы это вздумали? А?.. Что ж вы думаете? А?
– Что мне с народом делать? – сказал Дрон. – Взбуровило совсем. Я и то им говорю…
– То то говорю, – сказал Алпатыч. – Пьют? – коротко спросил он.
– Весь взбуровился, Яков Алпатыч: другую бочку привезли.
– Так ты слушай. Я к исправнику поеду, а ты народу повести, и чтоб они это бросили, и чтоб подводы были.
– Слушаю, – отвечал Дрон.
Больше Яков Алпатыч не настаивал. Он долго управлял народом и знал, что главное средство для того, чтобы люди повиновались, состоит в том, чтобы не показывать им сомнения в том, что они могут не повиноваться. Добившись от Дрона покорного «слушаю с», Яков Алпатыч удовлетворился этим, хотя он не только сомневался, но почти был уверен в том, что подводы без помощи воинской команды не будут доставлены.
И действительно, к вечеру подводы не были собраны. На деревне у кабака была опять сходка, и на сходке положено было угнать лошадей в лес и не выдавать подвод. Ничего не говоря об этом княжне, Алпатыч велел сложить с пришедших из Лысых Гор свою собственную кладь и приготовить этих лошадей под кареты княжны, а сам поехал к начальству.

Х
После похорон отца княжна Марья заперлась в своей комнате и никого не впускала к себе. К двери подошла девушка сказать, что Алпатыч пришел спросить приказания об отъезде. (Это было еще до разговора Алпатыча с Дроном.) Княжна Марья приподнялась с дивана, на котором она лежала, и сквозь затворенную дверь проговорила, что она никуда и никогда не поедет и просит, чтобы ее оставили в покое.
Окна комнаты, в которой лежала княжна Марья, были на запад. Она лежала на диване лицом к стене и, перебирая пальцами пуговицы на кожаной подушке, видела только эту подушку, и неясные мысли ее были сосредоточены на одном: она думала о невозвратимости смерти и о той своей душевной мерзости, которой она не знала до сих пор и которая выказалась во время болезни ее отца. Она хотела, но не смела молиться, не смела в том душевном состоянии, в котором она находилась, обращаться к богу. Она долго лежала в этом положении.
Солнце зашло на другую сторону дома и косыми вечерними лучами в открытые окна осветило комнату и часть сафьянной подушки, на которую смотрела княжна Марья. Ход мыслей ее вдруг приостановился. Она бессознательно приподнялась, оправила волоса, встала и подошла к окну, невольно вдыхая в себя прохладу ясного, но ветреного вечера.
«Да, теперь тебе удобно любоваться вечером! Его уж нет, и никто тебе не помешает», – сказала она себе, и, опустившись на стул, она упала головой на подоконник.
Кто то нежным и тихим голосом назвал ее со стороны сада и поцеловал в голову. Она оглянулась. Это была m lle Bourienne, в черном платье и плерезах. Она тихо подошла к княжне Марье, со вздохом поцеловала ее и тотчас же заплакала. Княжна Марья оглянулась на нее. Все прежние столкновения с нею, ревность к ней, вспомнились княжне Марье; вспомнилось и то, как он последнее время изменился к m lle Bourienne, не мог ее видеть, и, стало быть, как несправедливы были те упреки, которые княжна Марья в душе своей делала ей. «Да и мне ли, мне ли, желавшей его смерти, осуждать кого нибудь! – подумала она.
Княжне Марье живо представилось положение m lle Bourienne, в последнее время отдаленной от ее общества, но вместе с тем зависящей от нее и живущей в чужом доме. И ей стало жалко ее. Она кротко вопросительно посмотрела на нее и протянула ей руку. M lle Bourienne тотчас заплакала, стала целовать ее руку и говорить о горе, постигшем княжну, делая себя участницей этого горя. Она говорила о том, что единственное утешение в ее горе есть то, что княжна позволила ей разделить его с нею. Она говорила, что все бывшие недоразумения должны уничтожиться перед великим горем, что она чувствует себя чистой перед всеми и что он оттуда видит ее любовь и благодарность. Княжна слушала ее, не понимая ее слов, но изредка взглядывая на нее и вслушиваясь в звуки ее голоса.
– Ваше положение вдвойне ужасно, милая княжна, – помолчав немного, сказала m lle Bourienne. – Я понимаю, что вы не могли и не можете думать о себе; но я моей любовью к вам обязана это сделать… Алпатыч был у вас? Говорил он с вами об отъезде? – спросила она.
Княжна Марья не отвечала. Она не понимала, куда и кто должен был ехать. «Разве можно было что нибудь предпринимать теперь, думать о чем нибудь? Разве не все равно? Она не отвечала.
– Вы знаете ли, chere Marie, – сказала m lle Bourienne, – знаете ли, что мы в опасности, что мы окружены французами; ехать теперь опасно. Ежели мы поедем, мы почти наверное попадем в плен, и бог знает…
Княжна Марья смотрела на свою подругу, не понимая того, что она говорила.
– Ах, ежели бы кто нибудь знал, как мне все все равно теперь, – сказала она. – Разумеется, я ни за что не желала бы уехать от него… Алпатыч мне говорил что то об отъезде… Поговорите с ним, я ничего, ничего не могу и не хочу…
– Я говорила с ним. Он надеется, что мы успеем уехать завтра; но я думаю, что теперь лучше бы было остаться здесь, – сказала m lle Bourienne. – Потому что, согласитесь, chere Marie, попасть в руки солдат или бунтующих мужиков на дороге – было бы ужасно. – M lle Bourienne достала из ридикюля объявление на нерусской необыкновенной бумаге французского генерала Рамо о том, чтобы жители не покидали своих домов, что им оказано будет должное покровительство французскими властями, и подала ее княжне.
– Я думаю, что лучше обратиться к этому генералу, – сказала m lle Bourienne, – и я уверена, что вам будет оказано должное уважение.
Княжна Марья читала бумагу, и сухие рыдания задергали ее лицо.
– Через кого вы получили это? – сказала она.
– Вероятно, узнали, что я француженка по имени, – краснея, сказала m lle Bourienne.
Княжна Марья с бумагой в руке встала от окна и с бледным лицом вышла из комнаты и пошла в бывший кабинет князя Андрея.
– Дуняша, позовите ко мне Алпатыча, Дронушку, кого нибудь, – сказала княжна Марья, – и скажите Амалье Карловне, чтобы она не входила ко мне, – прибавила она, услыхав голос m lle Bourienne. – Поскорее ехать! Ехать скорее! – говорила княжна Марья, ужасаясь мысли о том, что она могла остаться во власти французов.
«Чтобы князь Андрей знал, что она во власти французов! Чтоб она, дочь князя Николая Андреича Болконского, просила господина генерала Рамо оказать ей покровительство и пользовалась его благодеяниями! – Эта мысль приводила ее в ужас, заставляла ее содрогаться, краснеть и чувствовать еще не испытанные ею припадки злобы и гордости. Все, что только было тяжелого и, главное, оскорбительного в ее положении, живо представлялось ей. «Они, французы, поселятся в этом доме; господин генерал Рамо займет кабинет князя Андрея; будет для забавы перебирать и читать его письма и бумаги. M lle Bourienne lui fera les honneurs de Богучарово. [Мадемуазель Бурьен будет принимать его с почестями в Богучарове.] Мне дадут комнатку из милости; солдаты разорят свежую могилу отца, чтобы снять с него кресты и звезды; они мне будут рассказывать о победах над русскими, будут притворно выражать сочувствие моему горю… – думала княжна Марья не своими мыслями, но чувствуя себя обязанной думать за себя мыслями своего отца и брата. Для нее лично было все равно, где бы ни оставаться и что бы с ней ни было; но она чувствовала себя вместе с тем представительницей своего покойного отца и князя Андрея. Она невольно думала их мыслями и чувствовала их чувствами. Что бы они сказали, что бы они сделали теперь, то самое она чувствовала необходимым сделать. Она пошла в кабинет князя Андрея и, стараясь проникнуться его мыслями, обдумывала свое положение.
Требования жизни, которые она считала уничтоженными со смертью отца, вдруг с новой, еще неизвестной силой возникли перед княжной Марьей и охватили ее. Взволнованная, красная, она ходила по комнате, требуя к себе то Алпатыча, то Михаила Ивановича, то Тихона, то Дрона. Дуняша, няня и все девушки ничего не могли сказать о том, в какой мере справедливо было то, что объявила m lle Bourienne. Алпатыча не было дома: он уехал к начальству. Призванный Михаил Иваныч, архитектор, явившийся к княжне Марье с заспанными глазами, ничего не мог сказать ей. Он точно с той же улыбкой согласия, с которой он привык в продолжение пятнадцати лет отвечать, не выражая своего мнения, на обращения старого князя, отвечал на вопросы княжны Марьи, так что ничего определенного нельзя было вывести из его ответов. Призванный старый камердинер Тихон, с опавшим и осунувшимся лицом, носившим на себе отпечаток неизлечимого горя, отвечал «слушаю с» на все вопросы княжны Марьи и едва удерживался от рыданий, глядя на нее.
Наконец вошел в комнату староста Дрон и, низко поклонившись княжне, остановился у притолоки.
Княжна Марья прошлась по комнате и остановилась против него.
– Дронушка, – сказала княжна Марья, видевшая в нем несомненного друга, того самого Дронушку, который из своей ежегодной поездки на ярмарку в Вязьму привозил ей всякий раз и с улыбкой подавал свой особенный пряник. – Дронушка, теперь, после нашего несчастия, – начала она и замолчала, не в силах говорить дальше.
– Все под богом ходим, – со вздохом сказал он. Они помолчали.
– Дронушка, Алпатыч куда то уехал, мне не к кому обратиться. Правду ли мне говорят, что мне и уехать нельзя?
– Отчего же тебе не ехать, ваше сиятельство, ехать можно, – сказал Дрон.
– Мне сказали, что опасно от неприятеля. Голубчик, я ничего не могу, ничего не понимаю, со мной никого нет. Я непременно хочу ехать ночью или завтра рано утром. – Дрон молчал. Он исподлобья взглянул на княжну Марью.
– Лошадей нет, – сказал он, – я и Яков Алпатычу говорил.
– Отчего же нет? – сказала княжна.
– Все от божьего наказания, – сказал Дрон. – Какие лошади были, под войска разобрали, а какие подохли, нынче год какой. Не то лошадей кормить, а как бы самим с голоду не помереть! И так по три дня не емши сидят. Нет ничего, разорили вконец.
Княжна Марья внимательно слушала то, что он говорил ей.
– Мужики разорены? У них хлеба нет? – спросила она.
– Голодной смертью помирают, – сказал Дрон, – не то что подводы…
– Да отчего же ты не сказал, Дронушка? Разве нельзя помочь? Я все сделаю, что могу… – Княжне Марье странно было думать, что теперь, в такую минуту, когда такое горе наполняло ее душу, могли быть люди богатые и бедные и что могли богатые не помочь бедным. Она смутно знала и слышала, что бывает господский хлеб и что его дают мужикам. Она знала тоже, что ни брат, ни отец ее не отказали бы в нужде мужикам; она только боялась ошибиться как нибудь в словах насчет этой раздачи мужикам хлеба, которым она хотела распорядиться. Она была рада тому, что ей представился предлог заботы, такой, для которой ей не совестно забыть свое горе. Она стала расспрашивать Дронушку подробности о нуждах мужиков и о том, что есть господского в Богучарове.
– Ведь у нас есть хлеб господский, братнин? – спросила она.
– Господский хлеб весь цел, – с гордостью сказал Дрон, – наш князь не приказывал продавать.
– Выдай его мужикам, выдай все, что им нужно: я тебе именем брата разрешаю, – сказала княжна Марья.
Дрон ничего не ответил и глубоко вздохнул.
– Ты раздай им этот хлеб, ежели его довольно будет для них. Все раздай. Я тебе приказываю именем брата, и скажи им: что, что наше, то и ихнее. Мы ничего не пожалеем для них. Так ты скажи.
Дрон пристально смотрел на княжну, в то время как она говорила.
– Уволь ты меня, матушка, ради бога, вели от меня ключи принять, – сказал он. – Служил двадцать три года, худого не делал; уволь, ради бога.
Княжна Марья не понимала, чего он хотел от нее и от чего он просил уволить себя. Она отвечала ему, что она никогда не сомневалась в его преданности и что она все готова сделать для него и для мужиков.


Через час после этого Дуняша пришла к княжне с известием, что пришел Дрон и все мужики, по приказанию княжны, собрались у амбара, желая переговорить с госпожою.