Косицкий, Модест Ватта

Модест Ватта Косицкий
польск. Modest Wit Kosicki Wata
Дата рождения:	1791(1791)
Дата смерти:	1832(1832)
Гражданство:	Польша Польша
Язык произведений:	польский

Модест Ватта Коси́цкий (польск. Modest Wit Kosicki Wata; 1791 год — 1832 год) — польский писатель.

Биография

В 1810—1814 годах учился в Ягеллонском университете города Кракова. В 1814 году получил учёную степень доктора философии, защитив работу «Rozprawa o głównej zasadzie i pożytkach filozofii moralnej». В 1814—1815 годах преподавал моральную философию и педагогику в Ягеллонском университете, а в 1822—1823 годах был доцентом в Варшавском университете.

В 1814—1817 годах Косицкий был стажёром и секретарём Гражданского трибунала Краковского департамента, затем асессором Гражданского трибунала Польского воеводства. В 1817—1822 годах работал секретарём Генеральной прокуратуры Царства Польского, а в 1822—1830 годах — секретарём и референтом в правительственной комиссии религиозных исповеданий Царства Польского.

Произведения

Косицкий издавал свои сочинения под общим заглавием «Biblijoteka chrześcijańska», они написаны в католическом духе. Среди его произведений:

• «De studio philosophiae moralis in Polonia meletemata historica quaedam» (в «Miscellanea cracovensia»)
• «O głównéj zasadzie i pożytkach filozofii moralnej» (Краков, 1815)
• «Katechizm rzymski z wyroku soboru trydenckiego» (Варшава, 1827)

Также Модест Косицкий опубликовал несколько переводов произведений с французского языка в области католической морали и педагогики.

Ссылки

• Косицкий, Модест-Ватта // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.
• Polski Słownik Biograficzny, T. XIV.
• Filozofia w Polsce, Słownik Pisarzy, 1971.

К:Википедия:Изолированные статьи (тип: не указан)

Отрывок, характеризующий Косицкий, Модест Ватта

– Enlevez moi ca, [Уберите это,] – сказал офицер, указывая на бревна и трупы; и французы, добив раненых, перебросили трупы вниз за ограду. Кто были эти люди, никто не знал. «Enlevez moi ca», – сказано только про них, и их выбросили и прибрали потом, чтобы они не воняли. Один Тьер посвятил их памяти несколько красноречивых строк: «Ces miserables avaient envahi la citadelle sacree, s'etaient empares des fusils de l'arsenal, et tiraient (ces miserables) sur les Francais. On en sabra quelques'uns et on purgea le Kremlin de leur presence. [Эти несчастные наполнили священную крепость, овладели ружьями арсенала и стреляли во французов. Некоторых из них порубили саблями, и очистили Кремль от их присутствия.]
Мюрату было доложено, что путь расчищен. Французы вошли в ворота и стали размещаться лагерем на Сенатской площади. Солдаты выкидывали стулья из окон сената на площадь и раскладывали огни.
Другие отряды проходили через Кремль и размещались по Маросейке, Лубянке, Покровке. Третьи размещались по Вздвиженке, Знаменке, Никольской, Тверской. Везде, не находя хозяев, французы размещались не как в городе на квартирах, а как в лагере, который расположен в городе.
Хотя и оборванные, голодные, измученные и уменьшенные до 1/3 части своей прежней численности, французские солдаты вступили в Москву еще в стройном порядке. Это было измученное, истощенное, но еще боевое и грозное войско. Но это было войско только до той минуты, пока солдаты этого войска не разошлись по квартирам. Как только люди полков стали расходиться по пустым и богатым домам, так навсегда уничтожалось войско и образовались не жители и не солдаты, а что то среднее, называемое мародерами. Когда, через пять недель, те же самые люди вышли из Москвы, они уже не составляли более войска. Это была толпа мародеров, из которых каждый вез или нес с собой кучу вещей, которые ему казались ценны и нужны. Цель каждого из этих людей при выходе из Москвы не состояла, как прежде, в том, чтобы завоевать, а только в том, чтобы удержать приобретенное. Подобно той обезьяне, которая, запустив руку в узкое горло кувшина и захватив горсть орехов, не разжимает кулака, чтобы не потерять схваченного, и этим губит себя, французы, при выходе из Москвы, очевидно, должны были погибнуть вследствие того, что они тащили с собой награбленное, но бросить это награбленное им было так же невозможно, как невозможно обезьяне разжать горсть с орехами. Через десять минут после вступления каждого французского полка в какой нибудь квартал Москвы, не оставалось ни одного солдата и офицера. В окнах домов видны были люди в шинелях и штиблетах, смеясь прохаживающиеся по комнатам; в погребах, в подвалах такие же люди хозяйничали с провизией; на дворах такие же люди отпирали или отбивали ворота сараев и конюшен; в кухнях раскладывали огни, с засученными руками пекли, месили и варили, пугали, смешили и ласкали женщин и детей. И этих людей везде, и по лавкам и по домам, было много; но войска уже не было.