Косметика в Древнем Риме

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск

В многочисленных древнеримских захоронениях были найдены косметические принадлежности, баночки для кремов, шпатели и наборы для макияжа. В литературе сохранились свидетельства применения косметики и макияжа, например, в стихах Овидия или эпиграммах Марциала. Не сохранилась «Cosmetica» врача Критона (I—II век н. э.), популярное сочинение из четырёх книг о косметике, которое пользовалось большой популярностью[1]. В своём сочинении «De cultu feminarum» («О женском убранстве») Тертуллиан критически описывает «пристрастие к косметике» у мужчин и женщин. По словам Марциала, по обилию макияжа на лице узнавались старые женщины [2] и гетеры[3].





Макияж

Основу макияжа составляла пудра из свинцовых белил (лат. cerussa) или мела (лат. creta), смешанная с мёдом и жирными кремами; На основу наносились румяна (лат. fucus), которые состояли из растений или моллюсков (пурпурные лишайники рода Rocella) или пурпурной улитки. Ресницы и брови чернили с помощью особой краски — лат. fuligo. Также охотно использовались голубые и зелёные тени и подводка. Некоторые римлянки наносили нежно-голубые тени и на виски[4].

Духи

C духами и пахучими мазями во времена Республики боролись в рамках «законов о роскоши», однако во времена Империи они стали широко использоваться как женщинами, так и мужчинами. Духи изготовлялись из разных веществ, привозимых из Египта, Аравии и Индии, а также растений, произрастающих в Италии: лилий, ирисов, нарциссов, майорана, пестумских и фазелийских роз. Из пахучего тростника изготовлялись дешёвые духи[5]. Духи хранились в масле во флаконах из оникса или алебастра; окрашивались в красный цвет киноварью или лакмусовым ягелем. Духи применялись для ванн, комнат и постели, перед представлением в театре воздух освежали благовониями из шафрана и корицы. Духи добавляли к наиболее ценным винам, подливали в светильное масло или погребальные костры.[5]:190

Римляне предпочитали тяжёлые, пряные и сладкие ароматы[6]. Это подтвердили также современные попытки создать духи по римским рецептам.[7]

Окрашивание волос

Многие римлянки окрашивали волосы, чтобы выглядеть привлекательнее[8]. Для этого использовался пепел, придававший волосам красноватый оттенок, волосы чернили дикой лебедой, чечевицей, миртовым вином, кипарисовыми листьями, лесным шалфеем, отваренной кожицей порея[5]. Во времена империи для окрашивания в красные оттенки использовалась завезённая из Египта хенна (лат. cypros). Ещё более популярным было осветление волос. Для этого использовали по большей части краски из Северной Европы (лат. Germanae herbae[9]), из области Висбадена привозились мыльные шарики (лат. pilae Mattiacae[10]) или «батавскую пену», изготовленную на территории современной Голландии (лат. spuma Battava[11]).
Также были известны другие оттенки, в том числе ярко-голубой[12]. Мужчины также прибегали к окрашиванию, чтобы скрыть седые волосы, если выщипывание больше не было достаточным[13].

Уход за телом

Популярны были маски для лица. Маски изготовлялись по различным рецептам; так, Овидий рекомендует маски на растительной основе (например, смесь из ячменя, рога оленя, луковиц нарцисса, лука и мёда). Смесь наносилась несколько раз на лицо и, по словам Овидия, у того, кто это делал, лицо будет глаже, чем зеркало. Маски, описанные Плинием, основаны на составляющих животного происхождения, таких как плацента животных, молоко, испражнения и внутренности животных. Как самую простую «маску» описывает Плиний молоко ослицы, которым женщины протирали щёки семь раз в день[14].

Мыло как смесь из козьего жира и пепла (берёзы или мыльнянки) впервые упоминается в I веке н. э. и считалось галльским изобретением, которое использовали также германцы[15]. Оно применялось поначалу для окраски волос, лишь позднее как средство гигиены. В качестве мыла служили также натрон, сода или мука люпина. Для ухода за телом применялись губки, а после мытья в кожу втирались мази.

Женщины удаляли волосы на теле, в подмышках, на руках и на ногах[5], Овидий считал такой уход за телом таким же обычным, как и чистка зубов и ежедневное умывание[16]. Мужчины чаще всего ограничивались выщипыванием волос из подмышек и на ногах, иногда на руках и в области гениталий[17]. Существовали лавки, в которых выщипывали волосы пинцетом, в термах работали профессиональные выщипывальщики волос (лат. alipili). Для выведения волос также употребляли кремы в виде пасты из различных составляющих: крови и мозга летучей мыши, смолы, желчи и пепла ежа, пемзы. Иногда ограничивались бритьём[5].

См. также

Напишите отзыв о статье "Косметика в Древнем Риме"

Примечания

  1. ↑ Galen XII 446
  2. ↑ Mart. VIII 33, 17
  3. ↑ Mart. IX 37, 5
  4. ↑ Prop. II 18, 31
  5. ↑ 1 2 3 4 5 Гиро П. [www.gumer.info/bibliotek_Buks/History/Giro/54.php Частная и общественная жизнь римлян].
  6. ↑ Weeber
  7. ↑ Donato Giuseppe, Gabriele Rossi-Osmida, Fondazione Oriele Sotgiu di Ghilarza. Aphrodite's scents: profumi e cosmesi nel mondo antico. Luigi Reverdito Editore, 1986, P. 28
  8. ↑ Val. Max. II 1, 5
  9. ↑ Ov. ars am. III 163
  10. ↑ Mart. XIV 26
  11. ↑ Mart. VIII 33, 20
  12. ↑ Prop. II 18, 9
  13. ↑ Plin. NH XXVI 164
  14. ↑ NH XXVIII 183
  15. ↑ NH XVIII 191
  16. ↑ ars am. III 193
  17. ↑ Mart. II 62

Литература

  • Гиро П. [www.gumer.info/bibliotek_Buks/History/Giro/54.php Частная и общественная жизнь римлян].
  • Сергеенко М. [www.gumer.info/bibliotek_Buks/History/Serg/ Жизнь Древнего Рима].
  • Weeber, Karl-Wilhelm. Alltag im Alten Rom: ein Lexikon. — Zürich, 1997. — ISBN 3-7608-1140-X.

Отрывок, характеризующий Косметика в Древнем Риме

Англичанин, достав кошелек, отсчитывал деньги. Долохов хмурился и молчал. Пьер вскочил на окно.
Господа! Кто хочет со мною пари? Я то же сделаю, – вдруг крикнул он. – И пари не нужно, вот что. Вели дать бутылку. Я сделаю… вели дать.
– Пускай, пускай! – сказал Долохов, улыбаясь.
– Что ты? с ума сошел? Кто тебя пустит? У тебя и на лестнице голова кружится, – заговорили с разных сторон.
– Я выпью, давай бутылку рому! – закричал Пьер, решительным и пьяным жестом ударяя по столу, и полез в окно.
Его схватили за руки; но он был так силен, что далеко оттолкнул того, кто приблизился к нему.
– Нет, его так не уломаешь ни за что, – говорил Анатоль, – постойте, я его обману. Послушай, я с тобой держу пари, но завтра, а теперь мы все едем к***.
– Едем, – закричал Пьер, – едем!… И Мишку с собой берем…
И он ухватил медведя, и, обняв и подняв его, стал кружиться с ним по комнате.


Князь Василий исполнил обещание, данное на вечере у Анны Павловны княгине Друбецкой, просившей его о своем единственном сыне Борисе. О нем было доложено государю, и, не в пример другим, он был переведен в гвардию Семеновского полка прапорщиком. Но адъютантом или состоящим при Кутузове Борис так и не был назначен, несмотря на все хлопоты и происки Анны Михайловны. Вскоре после вечера Анны Павловны Анна Михайловна вернулась в Москву, прямо к своим богатым родственникам Ростовым, у которых она стояла в Москве и у которых с детства воспитывался и годами живал ее обожаемый Боренька, только что произведенный в армейские и тотчас же переведенный в гвардейские прапорщики. Гвардия уже вышла из Петербурга 10 го августа, и сын, оставшийся для обмундирования в Москве, должен был догнать ее по дороге в Радзивилов.
У Ростовых были именинницы Натальи, мать и меньшая дочь. С утра, не переставая, подъезжали и отъезжали цуги, подвозившие поздравителей к большому, всей Москве известному дому графини Ростовой на Поварской. Графиня с красивой старшею дочерью и гостями, не перестававшими сменять один другого, сидели в гостиной.
Графиня была женщина с восточным типом худого лица, лет сорока пяти, видимо изнуренная детьми, которых у ней было двенадцать человек. Медлительность ее движений и говора, происходившая от слабости сил, придавала ей значительный вид, внушавший уважение. Княгиня Анна Михайловна Друбецкая, как домашний человек, сидела тут же, помогая в деле принимания и занимания разговором гостей. Молодежь была в задних комнатах, не находя нужным участвовать в приеме визитов. Граф встречал и провожал гостей, приглашая всех к обеду.
«Очень, очень вам благодарен, ma chere или mon cher [моя дорогая или мой дорогой] (ma сherе или mon cher он говорил всем без исключения, без малейших оттенков как выше, так и ниже его стоявшим людям) за себя и за дорогих именинниц. Смотрите же, приезжайте обедать. Вы меня обидите, mon cher. Душевно прошу вас от всего семейства, ma chere». Эти слова с одинаковым выражением на полном веселом и чисто выбритом лице и с одинаково крепким пожатием руки и повторяемыми короткими поклонами говорил он всем без исключения и изменения. Проводив одного гостя, граф возвращался к тому или той, которые еще были в гостиной; придвинув кресла и с видом человека, любящего и умеющего пожить, молодецки расставив ноги и положив на колена руки, он значительно покачивался, предлагал догадки о погоде, советовался о здоровье, иногда на русском, иногда на очень дурном, но самоуверенном французском языке, и снова с видом усталого, но твердого в исполнении обязанности человека шел провожать, оправляя редкие седые волосы на лысине, и опять звал обедать. Иногда, возвращаясь из передней, он заходил через цветочную и официантскую в большую мраморную залу, где накрывали стол на восемьдесят кувертов, и, глядя на официантов, носивших серебро и фарфор, расставлявших столы и развертывавших камчатные скатерти, подзывал к себе Дмитрия Васильевича, дворянина, занимавшегося всеми его делами, и говорил: «Ну, ну, Митенька, смотри, чтоб всё было хорошо. Так, так, – говорил он, с удовольствием оглядывая огромный раздвинутый стол. – Главное – сервировка. То то…» И он уходил, самодовольно вздыхая, опять в гостиную.
– Марья Львовна Карагина с дочерью! – басом доложил огромный графинин выездной лакей, входя в двери гостиной.
Графиня подумала и понюхала из золотой табакерки с портретом мужа.
– Замучили меня эти визиты, – сказала она. – Ну, уж ее последнюю приму. Чопорна очень. Проси, – сказала она лакею грустным голосом, как будто говорила: «ну, уж добивайте!»
Высокая, полная, с гордым видом дама с круглолицей улыбающейся дочкой, шумя платьями, вошли в гостиную.
«Chere comtesse, il y a si longtemps… elle a ete alitee la pauvre enfant… au bal des Razoumowsky… et la comtesse Apraksine… j'ai ete si heureuse…» [Дорогая графиня, как давно… она должна была пролежать в постеле, бедное дитя… на балу у Разумовских… и графиня Апраксина… была так счастлива…] послышались оживленные женские голоса, перебивая один другой и сливаясь с шумом платьев и передвиганием стульев. Начался тот разговор, который затевают ровно настолько, чтобы при первой паузе встать, зашуметь платьями, проговорить: «Je suis bien charmee; la sante de maman… et la comtesse Apraksine» [Я в восхищении; здоровье мамы… и графиня Апраксина] и, опять зашумев платьями, пройти в переднюю, надеть шубу или плащ и уехать. Разговор зашел о главной городской новости того времени – о болезни известного богача и красавца Екатерининского времени старого графа Безухого и о его незаконном сыне Пьере, который так неприлично вел себя на вечере у Анны Павловны Шерер.


Источник — «http://wiki-org.ru/wiki/index.php?title=Косметика_в_Древнем_Риме&oldid=74630785»