Космология Джордано Бруно

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск

Космология Джорда́но Бру́но — один из ключевых компонентов учения выдающегося итальянского философа эпохи Возрождения Джордано Бруно (наст. имя: Филиппо, прозвище — Ноланец; 1548, Нола близ Неаполя — 17 февраля 1600, Рим)[K 1]. Космологические вопросы затрагивались во многих сочинениях Джордано Бруно, наиболее полно в диалогах Пир на пепле (1584) и О бесконечном, Вселенной и мирах (1584) и поэме О безмерном и неисчислимых (1591).

Ряд положений космологии и натурфилософии Бруно имеет новаторский и даже революционный для своего времени характер, в значительной мере предвосхитившие многие положения космологии Нового времени: представление о бесконечности Вселенной и числа миров в ней, отождествление звёзд с далёкими солнцами, представление о материальном единстве мироздания. Большое значение для развития науки имеет его пропаганда гелиоцентризма. Вместе с тем, некоторые представления Джордано Бруно (в первую очередь, идея о всеобщей одушевлённости материи) были вскоре оставлены наукой.

Метафорический язык Бруно, его богатая поэтическая фантазия, неразрывная связь его космологии с теологией, метафизикой, этикой, эстетикой затрудняют оценку его научных представлений и являются причиной непрекращающихся споров среди историков науки и философов.





Содержание

Космология до Бруно

При всём разнообразии космологических воззрений, развивавшихся в эпоху, предшествующую деятельности Джордано Бруно, они характеризуются рядом общих черт, отличающих их от современных представлений об устройстве Вселенной:

  1. Представление о существовании центра мира;
  2. Конечность мира, выражаемая в виде представления о существовании границы материального мира, обычно совпадавшей со «сферой неподвижных звёзд» или её внутренней поверхностью;
  3. Представление о существовании небесных сфер, переносящих небесные светила;
  4. Противопоставление «земного» и «небесного»;
  5. Мнение о том, что мир существует в единственном экземпляре.

Хотя отдельные мыслители считали возможным отказаться от одного или нескольких этих положений, вся система этих постулатов в целом сохранялась непоколебимой. Основной заслугой Джордано Бруно в космологии является создание новой картины мира, в которой осуществлён отказ от каждого из этих положений.

Существование центра мира

В унаследованной от греков геоцентрической системе мира (в том числе учении Аристотеля и планетной теории Птолемея), а также в гео-гелиоцентрической системе мира Тихо Браге центральным телом во Вселенной является Земля, в гелиоцентрической системе мира Аристарха Самосского и Николая Коперника — Солнце. Кроме того, эти тела (в гелиоцентрической системе также сфера неподвижных звёзд) играли роль абсолютно неподвижного тела отсчёта, относительно которого отмеряются все движения небесных тел.

Эти представления оспаривались некоторыми мыслителями. В первую очередь, это античные атомисты (Левкипп, Демокрит, Эпикур, Лукреций), считавшие Землю центром только нашего мира, но не всей бесконечной Вселенной, в которой существует бесконечное множество других миров. Однако эти воззрения не пережили позднюю античность и не распространялись в Средние века.

В Эпоху Возрождения Николай Кузанский полагал, что у Вселенной нет центрального тела, все тела принимают участие в космическом движении; неподвижной точки, являющейся геометрическим центром мира, также не существует, поскольку небесные сферы не являются абсолютно круглыми, их вращение не является равномерным, оси вращения не занимают фиксированного положения в пространстве[K 2].

Конечность физической Вселенной, существование границы материального мира

В античность и Средние века мир считался конечным и ограниченным. При этом предполагалось, что граница мира может непосредственно наблюдаться — это сфера неподвижных звёзд[1]. Иногда добавлялась ещё одна сфера, отвечающая за прецессию. Предметом споров был вопрос о том, что находится за пределами мира: перипатетики вслед за Аристотелем полагали, что вне мира нет ничего (ни материи, ни пространства), стоики считали, что там находится бесконечное пустое пространство, атомисты полагали, что за пределами нашего мира находятся другие миры. Древнегреческий астроном Гемин (I век до н. э.) обнародовал мнение о том, что расстояния от звёзд до Земли различны.

На закате античности появилось религиозно-мистическое учение герметизм, согласно которому вне мира может находиться область нематериальных существ — божеств, духов и демонов. Так, в одном из приписываемых Гермесу Трисмегисту произведений, Асклепии, говорится:

Что касается пространства за пределами мира (если оно вообще существует, во что я не верю), то оно должно быть, по моему мнению, заполнено разумными сущностями, представляющими его божественность, так что чувственный мир полон живых существ[2].

Различие модификации этой точки зрения получили распространение в Средние века и Эпоху Возрождения. Так, некоторые средневековые схоласты (например, Томас Брадвардин и Николай Орем, XIV в.) считали, что за пределами нашего мира находится бесконечное, но «бестелесное» (т.е. не имеющее протяженности) пространство, отождествляемое с Богом[K 3]. Близкую точку зрения высказывал мистик первой половины XVI в. Пьер-Анджело Мандзолли, известный также как Палингений[3][4][5]. Некоторые философы и астрономы второй половины того же столетия (Томас Диггес, Франческо Патрици, Ян Есениус) считали звёзды находящимися не на одной сфере, а разбросанными во Вселенной до бесконечности; однако и они считали пространство за пределами планетной системы нематериальным миром, местом обитания Бога и ангелов[6][7][8][9].

Среди немногих, кто придерживался точки зрения о бесконечности материальной Вселенной, можно отметить античных атомистов (Левкипп, Демокрит, Эпикур, Лукреций), философа Гераклида Понтийского, вавилонского астронома Селевка. Николай Кузанский в трактате Об учёном незнании считал Вселенную безграничной, но не бесконечной, приписывая атрибут бесконечности одному только Богу. Поскольку его аргументация носит сугубо метафизический характер, смысл термина «безграничность» не совсем ясен. Из астрономической части его сочинения следует, однако, что он полагал существование у Вселенной внешней границы — сферы неподвижных звёзд. Возможно, он полагал, что эта сфера неопределённо далека, либо она не являются абсолютно круглой, с осью вращения, не занимающей фиксированного положения в пространстве[10].

Небесные сферы

Многие досократики полагали, что движением светил управляет гигантский вихрь, давший начало Вселенной. Однако после Аристотеля большинство античных астрономов считали, что планеты в своём движении переносятся материальными сферами, состоящими из особого небесного элемента — эфира; небесные сферы приводятся в движение «неподвижными двигателями», или «интеллигенциями», имеющими нематериальную, духовную природу, а первичным источником всех движений во Вселенной является расположенный на границе мира Перводвигатель. Существовало два варианта теории небесных сфер: теория гомоцентрических сфер, в которой Земля считалась единственным центром вращения всех светил, и теория вложенных сфер, являвшаяся физическим базисом теории эпициклов и деферентов. «Неподвижные двигатели» в Средние века обычно отождествлялись с ангелами, Перводвигатель — с Богом-творцом.

По-видимому, вера в существование небесных сфер сохранялась у Николая Кузанского[10] и Николая Коперника[11]. Однако космология XVI века постепенно отходила от этой концепции. Этому способствовало распространение космологии стоиков[12], а также доказательство того, что кометы движутся по вытянутым траекториям[13].

Противопоставление земной и небесной материи

Многие древнегреческие философы (ряд досократиков, Стратон из Лампсака, эпикурейцы, стоики) считали небесные тела состоящими из той же в принципе материи, что встречается на Земле. Некоторые пифагорейцы (Филолай Кротонский и др.) считали Землю одной из планет, обращавшейся вокруг Центрального огня — очага Вселенной. Однако, начиная с поздней античности, получила распространение точка зрения Аристотеля, согласно которой небесные сферы состоят из особого элемента — эфира, свойства которого не имеют ничего общего с элементами земли, воды, воздуха и огня, составляющих «подлунный мир». В частности, эфиру не присущи тяжесть или лёгкость, по своей природе он совершает только равномерные круговые движения вокруг центра мира, он вечен и неизменен.

Эта точка зрения доминировала в Средние века как среди учёных стран ислама, так и христианских стран, хотя в трудах некоторых из них (например, Бируни[14], Альберт Великий[15], Герсонид[16], Николай Орем[17], Уильям Оккам[18]) грань между «земным» и «небесным» оказывалась достаточно размытой.

В Эпоху Возрождения эти идеи получили несколько бо́льшее распространение. Так, одной из планет считали Землю Николай Кузанский[19] и Леонардо да Винчи[20]. Принципиальное тождество материи Земли и небесных тел следует из гелиоцентрической системы мира Коперника, поскольку Земля считается в ней одной из планет, обращающихся вокруг Солнца[21]. Последователь Коперника Джамбатиста Бенедетти даже высказал в 1586 году мнение, что поскольку Земля является одной из планет, все планеты должны быть населены разумными существами[22].

Постепенному отказу от противопоставления земной и небесной материи в космологии XVI века способствовало также распространение космологических взглядов античных философов-стоиков. Серьёзный удар по этой догме нанесли астрономические открытия Тихо Браге, установившего космическую природу таких кратковременных небесных явлений, как кометы и новые звёзды, что наглядно говорило о возможности изменений космической материи.

Тем не менее, схоластическая точка зрения о принципиальном различии «земного» и «небесного» доминировала вплоть до конца XVI века.

Единственность мира

Некоторые античные мыслители высказывали мнение о существовании за границей нашего мира других миров (атомисты Левкипп, Демокрит, Метродор Хиосский, Эпикур, Лукреций[23], возможно также Анаксимандр[24]). Однако начиная с поздней античности доминировало мнение Платона, Аристотеля и стоиков, что наш мир (с Землёй в центре, ограниченный сферой неподвижных звёзд) является единственным[25].

Дискуссия о логических следствиях существования иных миров развернулась среди европейских схоластов в конце XIII—XIV вв.[22][26] Тем не менее, эта возможность считалась сугубо гипотетической: хотя бесконечно всемогущий Бог и мог создать другие миры, он не сделал этого (потенциальное всемогущество не эквивалентно актуальному всемогуществу). Единственным исключением среди европейских схоластов является Джон Мейджор[27] (начало XVI в.). Аналогичные взгляды высказывали и некоторые представители других культурно-религиозных традиций: мусульмане ал-Бируни[14] (XI в.) и Фахр ад-Дин ар-Рази[28] (XII в.), иудей Хасдай Крескас[29] (начало XV в.).

Как правило, другие миры считались полностью изолированными от нашего и не наблюдаемыми с Земли. Особняком стоят взгляды древнегреческого философа Гераклида Понтийского, согласно которому далёкими мирами, включающими в себя землю и воздух, являются звёзды[30].

Основные положения космологии Бруно

Центральное положение Солнца в планетной системе

Двумя мыслителями, оказавшими наибольшее влияние на космологическую доктрину Джордано Бруно, были философ Николай Кузанский и астроном Николай Коперник. Как говорил Бруно, «В этих двух головах заключалось больше понимания, чем в Аристотеле и всех перипатетиках, вместе взятых со всеми их размышлениями о природе»[31].

Разработанная Коперником гелиоцентрическая система мира является астрономическим фундаментом космологии Джордано Бруно.

По-видимому, Бруно пришёл к мысли о возможности движения Земли ещё в юности, в результате изучения античных авторов, упоминавших о такой возможности. Он разработал собственную «теорию», согласно которой Солнце обращается вокруг Земли в плоскости экватора, при этом Земля совершает суточное вращение вокруг своей оси и одновременно годичные колебания вдоль той же оси. В геоцентрической системе отсчёта сложение этого колебания с движением Солнца по экватору приводит к видимому движению Солнца по эклиптике[32]. Недостатком этой теории Бруно считал то, что она не объясняет предварение равноденствий. Ознакомившись позднее с книгой Коперника О вращении небесных сфер, он стал ревностным пропагандистом гелиоцентризма. Его диалог Пир на пепле является одним из первых печатных трудов, посвящённым пропаганде и осмыслению новой системы мира. Он резко критиковал тех философов и астрономов, которые считали гелиоцентрическую теорию не более чем удобным средством для вычисления координат планет, не отражающим физической реальности.

Возможно, с книгой Коперника О вращении небесных сфер Бруно впервые познакомился ещё в юности, во время обучения в монастырской школе. Восхищение великим польским астрономом Бруно пронёс через всю свою жизнь. Так, в одной из последних своих работ О безмерном и неисчислимых он писал:

Взываю к тебе, прославленный своим достойным изумления умом, гениальности которого не коснулся позор невежественного века и чей голос не был заглушен шумным ропотом глупцов, о благородный Коперник… Удивительно, о Коперник, что при такой слепоте нашего века, когда погашен весь свет философии.., ты смог появиться и гораздо смелее возвестить то, что приглушенным голосом в предшествующий век возвещал Николай Кузанский в книге Об учёном незнании[33].

Это не мешало Бруно критиковать Коперника за то, что тот «знал математику более, чем природу»[34]: по мнению Бруно, Коперник недостаточно продумал физические последствия своей теории. В частности, Коперник по прежнему считал звёзды находящимися на одной, причём материальной, сфере, в чём в гелиоцентрической системе не было необходимости. Далее, Ноланец был убеждён, что эпициклы и деференты, применяемые Коперником (как и другими астрономами) с целью моделирования неравномерности планетных движений, представляют собой не что иное, как искусственные математические конструкции, не имеющие место в реальности[35][K 4].

Кроме того, Бруно считал неверным постулируемую Коперником абсолютную неподвижность Солнца. По мнению Джордано, Солнце может вращаться вокруг своей оси. В работе О безмерном и неисчислимых он предположил, что Солнце совершает также поступательное движение: и Земля, и Солнце движутся вокруг центра планетной системы, причём Земля — в плоскости экватора (а не эклиптики), а Солнце — по наклонному кругу. Сложение этих двух движений даёт в геоцентрической системе отсчёта видимое движение Солнца по эклиптике[36]. Будучи достаточно слабым в геометрии, Бруно не занимался математическим развитием этой модели.

Движение Земли

В многочисленных спорах Бруно приходилось опровергать доводы против движения Земли, выдвигавшиеся учёными того времени. Часть из них носит сугубо физический характер. Так, стандартный довод сторонников неподвижности Земли заключался в том, что на вращающейся Земле камень, падающий с высокой башни, не сможет упасть к её основанию, быстрое движение Земли оставило бы его далеко позади — на западе. В ответ Бруно в диалоге Пир на пепле приводит пример с движением корабля[37]: если бы приведённая логика, характерная для сторонников Аристотеля, была верна,

то отсюда вытекало бы, что когда корабль плывет по морю, то никогда и никто не смог бы тянуть что-нибудь по прямой с одного его конца до другого и невозможно было бы сделать прыжок вверх и опять стать ногами на то место, откуда подпрыгнули. Значит, с Землей движутся все вещи, находящиеся на Земле[38].

Развивая эту мысль, Бруно очень близко подходит к принципу относительности. При опровержении доводов противников гелиоцентризма Бруно использует теорию импетуса[39]. Как отмечает выдающийся историк науки Александр Койре, ответы Бруно на физические возражения против движения Земли являются лучшими из тех, что были даны до Галилея[40].

Другие доводы противников гелиоцентризма относились к противоречию вращения Земли тексту Священного Писания. На это Бруно отвечал, что Библия написана языком, понятным простым людям, и если бы её авторы давали чёткие с научной точки зрения формулировки, она не смогла бы выполнять свою основную, религиозную миссию:

Во многих случаях глупо и нецелесообразно приводить много рассуждений скорее в соответствии с истиной, чем соответственно данному случаю и удобству. Например, если бы вместо слов: «Солнце рождается и поднимается, переваливает через полдень и склоняется к Аквилону» — мудрец сказал: «Земля идет по кругу к востоку и, покидая солнце, которое закатывается, склоняется к двум тропикам, от Рака к Югу, от Козерога к Аквилону», — то слушатели стали бы раздумывать: «Как? Он говорит, что Земля движется? Что это за новости?» В конце концов они его сочли бы за глупца, и он действительно был бы глупцом[41].

Вопрос о противоречии гелиоцентризма Священному Писанию поднимался и на суде над Бруно.

Необходимо отметить, однако, что у Бруно было весьма поверхностным знание математической части коперниканской теории и её связи с астрономическими наблюдениями. Так, он полагал, что Луна не является спутником Земли, но обе они являются равноправными планетами, вращающимися на противоположных концах диаметра маленькой окружности, центр которой, в свою очередь, обращается вокруг Солнца. При этом на другом конце диаметра этой гелиоцентрической орбиты обращается пара Меркурий—Венера, во всех отношениях аналогичная паре Земля—Луна[42]. Разумеется, эта картина не имеет ничего общего с реальностью; Бруно в гораздо большей мере был философом, чем учёным. Слабое знание астрономических фактов вообще не было исключением среди философов Ренессанса; так, Николай Кузанский полагал, что все космические тела обладают своим собственным свечением, включая Землю и Луну, что, конечно, опровергается такими явлениями, как смена лунных фаз и солнечные и лунные затмения.

Разрушение небесных сфер

В геоцентрической системе мира представление о существовании сферы неподвижных звёзд было обусловлено тем, что суточные траектории звёзд таковы, как будто они привязаны к единой сфере. С этой точки зрения, явления прецессии и трепидации объяснялись тем, что внешних сфер по меньшей мере три: восьмая сфера (на которой и располагаются неподвижные звёзды) отвечала за трепидацию, девятая — за прецессию, и десятая — за суточное вращение неба.

Джордано Бруно был одним из первых, кто понял, что если, согласно гелиоцентрической теории, суточные движения звёзд относятся не к ним самим, а к Земле, то внешние сферы оказываются попросту ненужными. Однако с точки зрения средневековой космологии восьмая, девятая и десятая небесные сферы являются всего лишь внешней границей всей системы сфер, на которые планеты, как иронически писал Бруно, «насаждены, запечатлены, примазаны, пригвождены, привязаны, приклеены, изваяны скульптурой или изображены живописью»[43]. Таким образом, если внешних небесных сфер не существует, то и вся система сфер оказывается ненужной:

Таким образом, нет сфер с вогнутой и выпуклой поверхностью, нет деферирующих кругов, но все есть одно поле, общее небесное вместилище… То, следовательно, что заставляло воображать различные небеса, было движением различных звёзд: видели небо, наполненное звёздами, которое вращается вокруг Земли, причём ни одно из этих светил не отдалялось одно от другого, но все они всегда сохраняли между собой одно и то же расстояние и отношение и один и тот же порядок; все они вращались вокруг Земли, подобно тому как вращается вокруг своей собственной оси колесо, на котором прикреплены бесчисленные зеркала. Считали очевидным, как это кажется нашим глазам, что эти светящиеся тела не обладали своим собственным движением, благодаря которому они могли бы сами двигаться подобно птицам по воздуху; полагали, что они движутся, прикреплённые к своим орбитам, которые получали своё движение от толчка некоей божественной интеллигенции… И нет иных внешних двигателей, которые с помощью фантастических движений сфер переносили бы эти тела как пригвождённые к ним[44].

Хотя наука XVI века постепенно отходила от концепции твёрдых небесных сфер, несущих на себе планеты, именно Бруно первым связал отказ от этой концепции с отказом от геоцентризма. Впервые этот вывод был им сделан в диалоге Пир на пепле, затем получил подробное обоснование в диалоге О бесконечности, Вселенной и мирах.

Бесконечность Вселенной

В средневековой космологии в качестве основного аргумента в пользу конечности мира использовался довод «от обратного», принадлежащий ещё Аристотелю: если бы Вселенная была бесконечной, то суточное вращение небосвода происходило бы с бесконечной скоростью. Джордано Бруно опроверг этот тезис обращением к гелиоцентрической системе, в которой вращение небосвода является лишь отражением вращения Земли вокруг оси; следовательно, ничто не препятствует считать Вселенную бесконечной:

Небо, следовательно, едино, безмерное пространство, лоно которого содержит всё, эфирная область, в которой все пробегает и движется. В нём — бесчисленные звёзды, созвездия, шары, солнца и земли, чувственно воспринимаемые; разумом мы заключаем о бесконечном количестве других. Безмерная, бесконечная Вселенная составлена из этого пространства и тел, заключающихся в нём… Существуют бесконечное поле и обширное пространство, которое охватывает всё и проникает во всё. В нём существуют бесчисленные тела, подобные нашему, из которых ни одно не находится в большей степени в центре вселенной, чем другое, ибо Вселенная бесконечна, и поэтому она не имеет ни центра, ни края[44].

В диалоге О бесконечности, Вселенной и мирах Бруно дополняет астрономические доводы в пользу бесконечности восходящими к античности метафизическими аргументами, хотя и в своеобразной теологической оболочке.

Первый из них — это принцип полноты: из бесконечного всемогущества бога вытекает, что сотворённая им Вселенная также бесконечна. Вторым аргументом у Бруно выступает принцип изономии (принципа отсутствия достаточного основания), также в теологической версии: у бога не было основания сотворить миры в одном месте и не сотворить их в другом. В данном случае также используется бесконечность как артибут бога, но не столько в виде его бесконечного всемогущества, сколько в виде его бесконечной благости: поскольку божественная благость бесконечна, количество миров также бесконечно. По мнению Бруно, бог не только мог сотворить бесконечный мир, но и обязан был сделать это — поскольку это ещё более увеличит его величие, ведь Вселенная, по его мнению, является «зеркалом бога». Приводится также и другой аргумент античных сторонников бесконечности Вселенной: аргумент Архита Тарентского о человеке, вытягивающем руку или палку на краю Вселенной. Допущение о невозможности этого кажется Бруно нелепым, следовательно, Вселенная не имеет границ, то есть бесконечна.

Дополнительная аргументация в пользу бесконечности Вселенной приведена в диалоге О причине, начале и едином, посвящённом, главным образом, различным метафизическим вопросам. Бруно утверждает, что внутри материи имеется некое движущее начало, которое он называет «внутренним художником» или Мировой душой; это внутреннее начало способствует тому, что единая материя приобретает те или иные виды, выражается в разных формах. При этом Вселенная практически (хотя и не до конца) отождествляется с богом. Таким образом, по мнению Бруно, вне мира, материи, Вселенной ничего нет; её ничто не ограничивает, в том числе в геометрическом плане. Следовательно, Вселенная бесконечна:

Итак, Вселенная едина, бесконечна, неподвижна… Она никоим образом не может быть охвачена и поэтому неисчислима и беспредельна, а тем самым бесконечна и безгранична и, следовательно, неподвижна. Она не движется в пространстве, ибо ничего не имеет вне себя, куда бы могла переместиться, ввиду того, что она является всем. Она не рождается, ибо нет другого бытия, которого она могла бы желать и ожидать, так как она обладает всем бытием. Она не уничтожается, ибо нет другой вещи, в которую она могла бы превратиться, так как она является всякой вещью. Она не может уменьшиться или увеличиться, так как она бесконечна[45].

Тождественность земной и небесной материи

Джордано Бруно критикует тех мыслителей, которые, считая Вселенную пространственно бесконечной, предполагали существование за пределами материального мира другого, духовного мира, как в космологии герметистов. По мнению Бруно, Вселенная едина и повсюду подчиняется одним и тем же законам.

Для защиты тезиса о единстве мироздания Бруно использует метафизические аргументы, восходящие ещё к античности:

Имеется первое начало Вселенной, само себя понимающее, уже материальное и формальное без различия, что может быть выведено из уподобления ранее сказанному, абсолютная возможность и действительность. Отсюда не трудно и не тяжело прийти к тому выводу, что всё, сообразно субстанции, едино, как это, быть может, понимал Парменид… Сущность Вселенной едина в бесконечном и в любой вещи, взятой как его часть. Благодаря этому Вселенная и любая её часть фактически едины в отношении субстанции. Поэтому приемлемым оказывается мнение Парменида, что бытие едино, бесконечно, неподвижно[45].

Следствием этого фундаментального единства мироздания является единство материи Земли и неба; аристотелева «пятого элемента» (эфира), не подверженного никаким изменениям, не существует:

Небесная субстанция не должна отличаться от субстанции земных элементов[46].
Ошибаются, следовательно, те, которые говорят, что эти окружающие нас светящиеся тела являются известными пятыми сущностями, имеющими божественную природу, противоположную тем телам, которые находятся вблизи нас и вблизи которых мы находимся; они ошибаются подобно тем, которые утверждали бы это о свече или светящемся кристалле, видных нам издали[44].

Как следствие, во Вселенной нет ничего вечного: планеты и звёзды рождаются, изменяются, умирают. В обосновании тезиса о тождественности субстанции Земли и неба Бруно приводит также новейшие астрономические открытия, в том числе установление небесной природы комет, кратковременность появления которых наглядно свидетельствует о происходящих во Вселенной переменах.

Другие миры

Следствием принципиального тождества земной и небесной материи является гомогенность структуры мироздания: те материальные структуры, которые мы видим вокруг себя, должны существовать повсюду во Вселенной. В частности, повсюду должны существовать планетные системы, подобные Солнечной:

Существуют… неисчислимые солнца, бесчисленные земли, которые кружатся вокруг своих солнц, подобно тому как наши семь планет кружатся вокруг нашего Солнца[44].

Более того, все эти миры могут (и, более того, должны) быть обитаемы, как и наша планета Земля. Планетные системы, а иногда сами планеты Бруно называл мирами. Эти миры не отделены друг от друга непроницаемыми границами; все, что их разделяет — это пространство.

Бруно был первым, кто полагал, что по крайней мере некоторые звёзды являются далёкими солнцами, центрами планетных систем. Правда, здесь он проявлял некоторую осторожность, не исключая, что некоторые из звёзд могут быть далёкими планетами нашей Солнечной системы, просто их движение вокруг Солнца незаметно, вследствие их огромных расстояний и длительных периодов обращения.

Отсутствие центра Вселенной; относительность движения

Следствием однородности пространства и материи является то, что во Вселенной нет абсолютного центра. При наблюдении из любого мира Вселенная будет выглядеть примерно одинаково:

Нам кажется, что эта Земля находится в центре и середине Вселенной и что одна только она неподвижна и закреплена, а всё другое вращается вокруг неё… То же самое кажется тем, которые живут на Луне и на других звёздах — землях или солнцах, — которые находятся в этом же самом пространстве[44].

Итак, Вселенная Бруно не только бесконечна и безгранична, но и однородна: повсюду действуют одни и те же законы, повсюду находятся объекты одной и той же природы. Это утверждение находится в полном согласии с космологическим принципом — основным постулатом современной космологии.

По мнению Бруно, во Вселенной вообще нет неподвижных объектов, все тела должны совершать те или иные движения. Вопреки Аристотелю, Бруно полагал, что наблюдения на поверхности тела не могут определить, неподвижно ли это тело или совершает движение. Так, в диалоге О бесконечности, Вселенной и мирах Бруно писал:

Если это тело движется, то движение его не может быть для нас заметно, ибо, как это заметили древние и современные истинные наблюдатели природы и как это показывает тысячью способов чувственный опыт, мы можем заметить движение только посредством известного сравнения и сопоставления с каким-либо неподвижным телом. Так, люди, находящиеся в середине моря на плывущем корабле, если они не знают, что вода течёт, и не видят берегов, не заметят движения корабля. Ввиду этого можно сомневаться относительно покоя и неподвижности Земли. Я могу считать, что если бы я находился на Солнце, Луне или на других звёздах, то мне всегда казалось бы, что я нахожусь в центре неподвижного мира, вокруг которого вращается всё окружающее, вокруг которого вращается этот окружающий меня мир, в центре которого я нахожусь[44].

Эта формулировка Бруно является важнейшим шагом к принципу относительности.

Солнце, которое у Коперника считалось абсолютно неподвижным центральным телом Вселенной, также должно тем или иным образом двигаться. Во всяком случае, оно должно совершать вращение вокруг своей оси, подобно Земле. Как уже говорилось выше, Бруно допускал и поступательное движение Солнца.

Убеждённость в равноправии всех движущихся тел привела Бруно и к мнению об относительности пространственных промежутков[47] и времени[48].

Одушевлённость светил

Отказ от представления о существовании материальных небесных сфер, несущих на себе светила, вынудил Бруно искать альтернативное объяснение причины небесных движений. Следуя натурфилософии того времени, он полагал, что если какое-либо тело не приводится в движение чем-то внешним, то оно приводится в движение своею собственной душой; следовательно, планеты и звёзды — живые, одушевленные существа гигантского размера. Более того, они наделены разумом. Ведь исчезновение сфер, движимых интеллектами, ещё не означало, что эти интеллекты исчезли вместе со сферами — просто они переместились в сами небесные тела; как и многие другие философы того времени, во всякой регулярности, наблюдаемой в природе, Бруно видел проявление некоторого интеллекта. Как он сказал на суде в Риме,

Что Земля — разумное животное — это ясно из её разумного и интеллектуального действия, которое видно в правильности её движения вокруг собственного центра, и вокруг Солнца, и вокруг оси своих полюсов, каковая правильность невозможна без интеллекта скорее внутреннего и собственного, чем внешнего и чуждого[49] п. 258.

Представление об одушевлённости небесных тел вообще было широко распространено среди учёных и философов эпохи Возрождения. К числу сторонников этой точки зрения принадлежали, в том числе, Леонардо да Винчи[K 5], Тихо Браге[K 6], Иоганн Кеплер[K 7]. Эта концепция сыграла роль «промежуточного звена» при переходе к современным представлениям о движении небесных тел под действием физических сил[K 8].

Роль космологии в судебном процессе над Джордано Бруно

Судьба Джордано Бруно,— суд инквизиции и смерть на костре 17 февраля 1600 года,— давала многим историкам основание считать его «мучеником науки». Причины осуждения Джордано Бруно с достоверностью неизвестны. В тексте приговора сказано, что ему инкриминируется восемь еретических положений, однако сами эти положения (за исключением отрицания им догмата евхаристии) не приведены.

Во время венецианской фазы суда над Бруно (1592—1593) космологические вопросы практически не затрагивались, инквизиция ограничивалась антихристианскими заявлениями мыслителя (отрицание догмата евхаристии, непорочного зачатия, божественной природы Иисуса Христа и т. п., его критикой порядков в католической церкви), от которых он в конечном итоге отрёкся. Религиозные взгляды Бруно интересовали следствие и на римской стадии процесса (1593—1599). В вину Бруно ставилась также его критика порядков в католической церкви и связь с протестантскими монархами, а также натурфилософские и метафизические взгляды Бруно (пантеизм, гилозоизм). Всё это позволяет современным историкам сделать вывод, что Бруно нельзя однозначно считать «мучеником науки»[50][51].

Однако, что касается собственно религиозных вопросов, то Бруно удалось либо отвергнуть обвинения инквизиции, либо он от них отрёкся и покаялся. Таким образом, сами по себе религиозные обвинения не могли быть достаточной причиной смертного приговора. Иногда высказывается мнение, что главной причиной осуждения и казни Бруно была его приверженность герметизму. Однако исследования документов показывают, что вопросы герметизма и магии занимали лишь незначительное место на процессе, к тому же философу удалось убедительно опровергнуть эти обвинения[52].

Что касается неортодоксальных космологических взглядов Бруно, то на венецианской части следствия речь о них зашла только на третьем допросе, когда Бруно представил суду краткое изложение своих философских воззрений:

Я провозглашаю существование бесчисленных отдельных миров, подобных миру этой Земли. Вместе с Пифагором я считаю её светилом, подобным Луне, другим планетам, другим звёздам, число которых бесконечно. Все эти небесные тела составляют бесчисленные миры. Они образуют бесконечную Вселенную в бесконечном пространстве[53].

Однако космологические взгляды Бруно широко обсуждались на римской стадии трибунала. Так, на двенадцатом, четырнадцатом и семнадцатом допросах Бруно был допрошен о существовании других миров, причём на требование отречься от своих взглядов он ответил отказом. То же самое касалось и его письменных ответов на замечания трибунала[54][55]. Защита учения о множественности миров содержится также в доносах на Бруно со стороны Мочениго (который и предал философа в руки инквизиции) и соседей по камере. О том, какое раздражение это учение вызывало у церковных кругов, видно также из письма близкого к трибуналу иезуита Каспара Шоппе (очевидца казни философа), который причислил учение о множественности миров к «бессмысленным и чудовищным» вещам, наряду с сугубо религиозными взглядами Ноланца[56]. Учение о множественности населённых миров находилось в противоречии с догматами христианства. Так, иезуит Аннибале Фантоли пишет:

В самом деле, если бы существовало бесчисленное множество миров, в таком случае, как следовало бы истолковывать христианское учение об искупительной жертве Спасителя, свершившейся единожды и для всех?[57]

Более того, несмотря на отсутствие формального запрета гелиоцентризма[K 9], суд интересовала и позиция Бруно по вопросу о движении Земли[K 10]. Инквизиторы отмечали противоречие этой концепции некоторым местам из Священного Писания:

На текст священного писания: «Земля же стоит вечно», и в другом месте: «Восходит солнце, и заходит солнце»,— [Бруно] отвечал, что здесь подразумевается не пространственное движение или стояние, а рождение и уничтожение, то есть земля всегда пребывает, не становится ни новой, ни старой.— «Что же касается солнца, то скажу, что оно не восходит и не заходит, а нам кажется, что оно восходит и заходит, ибо земля вращается вокруг своего центра; и считают, что оно восходит и заходит, ибо солнце совершает воображаемый путь по небосводу в сопровождении всех звезд». И на возражение, что это его положение противоречит авторитету святых отцов, отвечал,— что это противоречит их авторитету не постольку, поскольку они являются благими и святыми примерами, а постольку, поскольку они в меньшей степени были практическими философами и были менее внимательны к явлениям природы[49].

Те же самые цитаты из Священного Писания впоследствии были использованы и в ходе процесса над Галилеем; ответы Бруно выдержаны в том же тоне, что и ответы Галилея[57].

На основании этих соображений и светские, и католические историки делают вывод, что космологические представления Бруно сыграли определённую роль в его осуждении[58][59][60]. Согласно реконструкции итальянского историка Луиджи Фирпо, одно из восьми еретических положений Бруно заключалось в том, что он «утверждал существование множества миров и их вечность»[61]. По мнению этого автора, вопрос о движении Земли вряд ли был включён в число этих положений, однако его могли ввести в расширенную версию обвинения[62]. Более того, в религиозных вопросах Бруно был готов пойти на компромисс со следствием, отрекшись от всех своих антихристианских и антиклерикальных высказываний, и только в космологических и натурфилософских вопросах он оставался непреклонным[63][64]. Характерно, что, когда Кеплеру предложили занять кафедру математики и астрономии в Падуанском университете, он отказался, представив следующую мотивировку:

Я родился в Германии и привык везде и всегда говорить правду, а потому не желаю взойти на костёр подобно Джордано Бруно[65].

По мнению автора одного из наиболее серьёзных исследований процесса над Бруно Морица Финоккьяро, если суд над Галилеем представляет конфликт между наукой и религией, то про суд над Бруно можно сказать, что он представляет конфликт между философией и религией[64]. Важность космологических вопросов в осуждении Бруно подчёркивает и исследователь философии и космологии позднего Возрождения и раннего Нового времени Мигель Гранада:

Мы можем даже сказать, что бесконечность физической Вселенной… стоила ему жизни, поскольку, как мы можем установить из дошедшей до нас документации, эта теория была важным пунктом — в действительности, центральным пунктом — на финальной стадии его процесса, и в его приговоре[66].

Историческое место космологии Бруно

Роль космологии Бруно в генезисе науки Нового времени

Важнейшей заслугой Джордано Бруно является его концепция бесконечной и безграничной Вселенную, где повсюду действуют одни и те же законы природы. Так, выдающийся историк философии Артур Лавджой пишет:

Джордано Бруно — вот кого с полным правом следует рассматривать как главного глашатая учения о децентрализованной, бесконечной и повсеместно населённой Вселенной; ибо он не только проповедовал его по всей Западной Европе с пылом евангелиста, но и первым изложил её в той форме, в которой она получила своё распространение в людских умах[67].

Новые представления о пространстве, введённые в научный обиход итальянским мыслителем, сыграли большую роль в крушении механики Аристотеля с её идеей естественных мест и естественных и насильственных движений: в бесконечной однородной Вселенной все точки в принципе равноправны. Тем самым расчищалась и дорога для классической механики. Как пишет Александр Койре,

Концепция физической, или, точнее, механической системы… была выработана Джордано Бруно… Взглядом гения Бруно разглядел, что для новой астрономии необходимо напрямую отказаться от концепции замкнутого и конечного мира. Это включает в себя отказ от понятий «естественных» мест и движений, как противоположных неестественным, насильственным. В бесконечной Вселенной Бруно… все «места» совершенно эквивалентны и поэтому совершенно естественны для всех тел[68].

Как указывает Койре, произведённый Бруно анализ падения тел на движущейся (не только вращательно, но и поступательно) Земле подготовил почву для выдвижения принципа инерции Галилео Галилеем. При этом одна из основных черт космологии Бруно,— бесконечность и однородность пространства,— позволила также преодолеть и некоторую ограниченность принципа инерции в формулировке Галилея, применявшего его только к круговому, но не прямолинейному движению. По мнению историка науки Б. Г. Кузнецова

Натурфилософия XVI в. (в отчетливой и резкой форме — в лице Бруно) порвала со статической гармонией бытия… Такой разрыв с перипатетической традицией был одной из предпосылок перехода от Галилеевой криволинейной космической инерции (у Галилея планеты движутся вокруг Солнца по круговым орбитам не под влиянием тяготения, а по инерции) к прямолинейному инерционному движению Декарта. Если тело движется по прямой, то оно может бесконечно удаляться от начала своего пути или от положения, в котором мы его наблюдаем[69].

Роль Бруно в подготовке научной революции XVII века подчёркивали также известные философы М. Шлик[70], В. Н. Катасонов[71], П. П. Гайденко[72].

Космология Бруно в оценке современников

Именно с Бруно ассоциировали космологию бесконечной Вселенной и мнение о тождестве природы Солнца и звёзд учёные конца XVI — начала XVII века, независимо от того, соглашались они с этими идеями или нет. В их числе, например, Иоганн Кеплер. Идея о бесконечности и гомогенности Вселенной, ужасающей великого немецкого астронома, связывается с именем Бруно в сочинении Кеплера О новой звезде в созвездии Змееносца[6][73]. Имя Джордано Бруно несколько раз появляется на страницах кеплеровского очерка Разговор со звёздным вестником[74]. Кеплер признается, что когда он услышал об открытии Галилеем четырёх «новых планет», он подумал, что речь о планетах, обращающихся вокруг других звёзд, как предполагал Бруно; позднее он с облегчением узнал, что на самом деле Галилей открыл всего лишь спутники Юпитера. Отрицая бесконечность и гомогенность Вселенной, Кеплер разделял, однако, мнение об одушевленности космических тел, включая Землю.

Распространение идей о бесконечности и однородности Вселенной и множественности миров в британских научных кругах (к которым относились, в частности, Уильям Гильберт и Томас Хэрриот) также связывается с именем Джордано Бруно[75][76][77][78]. Друг Хэрриотта, астроном Уильям Лоуэр суммирует взгляды Бруно следующим образом:

Ноланец утверждает, что в какую бы часть Вселенной не был помещён глаз, окружающее будет выглядеть так, как вокруг нас здесь[75].

Как отмечает специалист в области ренессансной науки Хилари Гатти,

Именно штудирование О безмерном и неисчислимых Бруно подготовило Хэрриота и его соратников так быстро и с таким энтузиазмом отозваться на открытия Галилея, и даже, как было показано, предвосхитить некоторые из них[79].

Значительное влияние Бруно оказал на Уильяма Гильберта. Гильберт неоднократно описывал в своих книгах космологические взгляды Бруно, включая его представления об устройстве Солнечной системы, своеобразную «небесную механику» Ноланца; есть основания полагать, что идею бесконечности Вселенной Гильберт также заимствовал от Бруно[80].

Многие исследователи отмечали параллели между взглядами Бруно и Галилео Галилея[81][82]. Это относится, в частности, к рассмотрению вопроса о влиянии вращения Земли на движение тел на её поверхности, весьма сходном у обоих мыслителей (хотя Галилей и пошёл гораздо дальше своего предшественника), к мнению Галилея о сходстве природы Солнца и звёзд, и т. д. Возможно, некоторые идеи галилеевского Диалога о двух главнейших системах мира первоначально были заимствованы из Пира на пепле, хотя Галилей ни разу не ссылался на Бруно в своих работах, заслужив за это упрёки со стороны Кеплера[83]; возможно, Галилей просто опасался признаться в том, что он знаком с трудами Бруно[84]: все произведения Бруно были запрещены инквизицией в 1603 году.

Идея Бруно о тождественности природы Солнца и звёзд легла в основу оценок расстояний до звёзд, произведённых в XVIII—XIX вв. Х. Гюйгенсом, Дж. Грегори, И. Ньютоном, Ж.-Ф. Шезо, У. Гершелем и другими учёными.

Вместе с тем, представление Бруно об одушевлённости материи резко противоречило духу науки Нового времени, в основу которой её творцы Галилей и Декарт положили механистическое мировоззрение. Это обстоятельство, а также слабое владение Бруно математическим аппаратом астрономии и тесная связь его космологии с его неортодоксальными религиозными взглядами препятствовали адекватной оценке вклада итальянского философа деятелями научной революции XVII века[85][86].

Оценки современных авторов: наука или магия?

В XIX веке философия Джордано Бруно рассматривалась преимущественно в контексте истории науки: в историографии астрономии Бруно занимал промежуточное место между Коперником и Галилеем. Эта же тенденция в значительной мере продолжалась и в XX веке, особенно в трудах советских авторов[63].

Вместе с тем, в начале XX столетия возникла и противоположная тенденция: Бруно стали рассматривать в контексте истории мистики и даже оккультизма, представленных в Эпоху Возрождения герметизмом. Так, в 1913 году ученица Блаватской Анни Безант опубликовала брошюру с характерным названием Джордано Бруно — апостол теософии XVI века[87]. Впоследствии примерно такую же точку зрения высказал выдающийся немецкий филолог и историк науки Леонардо Ольшки, по мнению которого Бруно рассматривал Вселенную в терминах магии и герметизма[88]. Эти взгляды не получили большого распространения вплоть до 1964 года, когда выдающаяся английская исследовательница ренессансной магии Фрэнсис Йейтс опубликовала свою ставшую знаменитой книгу Джордано Бруно и герметическая традиция[K 11]. По мнению Йейтс, Бруно рассматривал гелиоцентрическую систему не как научную теорию, а как необходимый компонент новой религии: «Для Бруно схема Коперника — это иероглиф, герметическая печать, которая скрывает могущественные божественные тайны и в секрет которой он проник»[89]. Главной целью этой религии было воссоединение человека с Богом посредством понимания и подчинения сил природы, которые доступны магическим воздействиям со стороны тех немногих избранных, которые постигли мудрость Древнего Египта. Важной частью «тезиса Йейтс» стало отрицание логической связи между ноланской космологией бесконечной Вселенной и гелиоцентрической астрономией, а также утверждение, что благодаря Бруно гелиоцентризм стал органической частью герметической традиции.

Эта точка зрения получила большое распространение в англоязычной литературе. Так, авторы английского перевода Пира на пепле Л. С. Лернер и Э. А. Госселин интерпретировали многочисленные ошибки Бруно в изложении гелиоцентрической системы как указание на то, что он рассматривал её не как физическую или космологическую теорию, а как метафору споров о евхаристии между протестантами и католиками; целью этого диалога, по их мнению, является вовсе не пропаганда гелиоцентризма и не развитие космологии, а примирение католиков и протестантов[90][91]. В России «герметическое» прочтение Бруно горячо приветствуется деятелями, представляющими Русскую православную церковь[K 12], а также некоторыми философами[92].

Серьёзная заинтересованность Бруно в некоторых мистических и магических концепциях в настоящее время мало кем отрицается. Вместе с тем, мнение о преимущественно оккультном или метафорическом характере космологии Бруно разделяют далеко не все исследователи[K 13]. Критики «тезиса Йейтс» указывают, что космология Бруно имеет мало общего с космологией герметизма: Ноланец считал Вселенную бесконечной и безграничной, где повсюду действуют одни и те же законы, в то время как в герметизме предполагалось пространственное деление мира на две области — материальную и духовную. Задачей мага при этом считалось «сломать» с помощью оккультных практик эту пространственную перегородку и выйти за пределы материального, в то время как во Вселенной Бруно никаких перегородок нет вообще[93][78]; Бруно прямо критикует мистика Палингения (Пьера-Анджело Мандзолли) именно за то, что, предположив бесконечность Вселенной, тот отвёл внешнюю часть мира для сверхъестественных сил[94].

Указывается, далее, что нет оснований отрицать, что Бруно рассматривал гелиоцентрическую систему как научную теорию: он обосновывал её с помощью физических рассуждений, нередко находящихся на переднем крае науки конца XVI века[95][96], использовал для объяснения наблюдаемых астрономических явлений[78][73] (его неумелость в этом деле не была исключительно его чертой: мало кого из философов того времени можно назвать знатоком математической астрономии[97]). Неверным также оказывается отрицание Йейтс логической связи между космологией бесконечной Вселенной и гелиоцентрической астрономией: именно благодаря системе Коперника, по мнению Бруно, в астрономии исчезла надобность во внешней оболочке мира — сфере неподвижных звёзд; действительно, если суточное вращение неба и предварение равноденствий являются отражением движения Земли, то исчезает предпосылка считать звёзды находящимися на одной сфере[78]. При этом не отрицается, что ещё большую роль в обосновании пространственной бесконечности Вселенной и множественности миров у Бруно сыграли метафизические (в том числе теологические) предпосылки (принцип отсутствия достаточного основания, принцип полноты, принцип тождества возможного и действительного); однако они были воплощены у него в форму постулатов, из которых логически последовательным путём выводятся космологические следствия[98][6][99].

Далее, утверждение об органической связи ренессансного гелиоцентризма с герметической традицией фактически неверно, так как, вопреки Йейтс, практически никто из герметистов не принял гелиоцентрическую систему мира, оставаясь в рамках геоцентризма[93]. В их числе, например, Джон Ди (которого ранее относили к числу коперниканцев по недоразумению), Роберт Флудд и др. В отдельных случаях герметистами допускалось только вращение Земли вокруг оси, как это было у Франческо Патрици. Наконец, независимо от того, принимали ли современные Бруно учёные его космологию, они понимали её именно как физическое, а не религиозное или мистическое учение (это относится, например, к Кеплеру)[77][78][73][9].

Нельзя отрицать, однако, что Бруно вкладывал в свою космологию бесконечной Вселенной не только научное, но и религиозное содержание; фактически, она послужила одной из основ для создания итальянским мыслителем новой теологической доктрины[100][101][102]. Известный историк науки В. П. Визгин назвал Джордано Бруно «„двойной звездой“, светящей и в будущее науки, и в её далёкое прошлое»[103]. Неразрывная связь космологии Бруно с теологией, метафизикой, эстетикой, этикой, гносеологией, а также своеобразный стиль его произведений (постоянное использование метафор, символов, многие из которых, действительно, заимствованы из герметической литературы) серьёзно затрудняют её интерпретацию.

Тем не менее, многие историки полагают, что учение Бруно с его сильными натурфилософской и космологической компонентами следует поместить в контекст развития не магии, а ренессансной философии[97][104][105] или науки[93][78][106][107]. По мнению современного историка науки Стефана Шнайдера, интерпретация учения Бруно согласно Йейтс в настоящее время представляет лишь исторический интерес[108].

Космология Бруно в свете современной науки

Хотя с исторической точки зрения космологию Бруно необходимо рассматривать в контексте философских, научных и религиозных споров конца XVI — начала XVII вв., в популярной литературе она часто сопоставляется с научной космологией современности. При этом выясняется, что нарисованная Бруно картина во многих отношениях напоминает современную картину Вселенной. Ещё в XVII веке наука отказалась от догмы о существовании границы мира. Учёные XVIII—XIX веков обнаружили, что бесконечность и однородность Вселенной приводит к фотометрическому и гравитационному парадоксам, однако они были разрешены в релятивистской космологии[109]. Утверждение Бруно об отсутствии центра и равноправии всех мест Вселенной близки к современным формулировкам космологического принципа. Современные, основанные на неевклидовой геометрии космологические модели считают возможным, что Вселенная, будучи безграничной, является тем не менее конечной (возможность чего в математике XVI века была немыслима); выбор между космологическими моделями с конечным и бесконечным пространством является делом будущего; однако согласно современным инфляционным моделям Вселенной она является бесконечной[110].

Тождественность физической природы Солнца и звёзд была установлена в XIX веке благодаря измерению годичных параллаксов звёзд и изучению их химического состава с помощью спектроскопии. Открытие первых планет у других звёзд состоялось только в 1995 году.

В современную космологию прочно вошло представление о существовании других миров, предсказываемых хаотической теорией инфляции[111][112][113][110]. Хотя законы природы в разных областях этой Мультивселенной должны отличаться, все эти миры, как предполагается, описывает единая физическая теория — М-теория. Другие миры, составляющие Мультивселенную, не наблюдаемы из нашего мира, так что они скорее похожи на миры в космологии Демокрита, чем в космологии Бруно.

Вопреки мнению Бруно, Вселенная в целом, согласно современной теории Большого Взрыва, находится в состоянии эволюции. Бесконечности Вселенной не противоречит факт её расширения: бесконечность может увеличиваться![114]

Существование жизни на других планетах к настоящему времени не подтверждено, а существование разумной жизни ставится под сильное сомнение парадоксом Ферми[115].

Один из основных постулатов Бруно,— всеобщая одушевлённость материи,— так же далёк от современной науки, как и от науки XVII века.

См. также

Напишите отзыв о статье "Космология Джордано Бруно"

Комментарии

  1. ↑ Краткую биографическую справку см., например, в статье [razumru.ru/humanism/journal/29/chanyshev.htm Чанышев 2003].
  2. ↑ По мнению Койре (2001, с. 10&14), Николай Кузанский подразумевал, что центр Вселенной плохо определён и постоянно перемещается в пространстве.
  3. ↑ О влиянии герметической литературы на Брадвардина см. работу Grant 1969.
  4. ↑ Эта блестящая догадка Бруно подтвердилась с открытием законов Кеплера.
  5. ↑ Капра Ф. Наука Леонардо. Мир глазами великого гения. — М.: София, 2011. — стр. 26.
  6. ↑ Barker P. Stoic alternatives to Aristotelian cosmology: Pena, Rothmann and Brahe. — Revue d'histoire des sciences, 2008/2 - Tome 61, p. 283.
  7. ↑ «Земля для Кеплера была таким же живым существом, как человек. Подобно тому, как у живых существ есть волосы, у Земли имеются трава и деревья; её „чешуйками“ служат цикады; живые существа испускают мочу — у Земли есть горные источники; экскрементам соответствуют пепел и другие продукты вулканических извержений; крови и поту отвечают металлы и дождевая вода; пищей Земли служит морская вода. Как живое существо, Земля обладает и душой („anima terrae“), свойства которой во многом считались аналогичными свойствам человеческой души» [www.n-history.ru/Person/Srednevek/Kepler/Kepler_Pauli.htm (В. Паули, Влияние архетипических представлений на формирование естественнонаучных теорий у Кеплера, раздел 5.)]
  8. ↑ «При всей фантастичности этих воззрений нельзя забывать, что в эпоху, когда ещё только начинала складываться небесная механика, с одной стороны, а философы стремились найти источник самодвижения планет и тем более звёзд, не прибегая к помощи божественного всемогущества, с другой, обращение к их неким внутренним духовным движущим началам было необходимой формой динамического объяснения космических явлений» (Соколов 1984, с. 166).
  9. ↑ Такой запрет появился только через 16 лет после казни Джордано Бруно.
  10. ↑ «Так как у Католической церкви не существовало точного догматического определения воззрений на движение Земли и неподвижность Солнца, они не могли считаться ересью в строго богословском смысле. В своей защитной речи Бруно настаивал именно на этом. Тем не менее богословы признали эти воззрения противоречащими Священному Писанию и учению Отцов Церкви; они считались ересью в более широком, „инквизиторском“ смысле. Следовательно, от Бруно (а впоследствии Галилея) требовалось отречение» (Фантоли 1999, с. 45).
  11. ↑ [psylib.org.ua/books/yates03/index.htm Русский перевод] опубликован в 2000 году.
  12. ↑ Например, [azbyka.ru/vera_i_neverie/nauka_i_religiya/1g50_5-all.shtml А. В. Кураев] и [ricolor.org/rus/nr/21/ В. Р. Легойда].
  13. ↑ См. работы McMullin 1987, Westman 1977, 2011, Gatti 1999, 1999a, Ордине 2008, а также обзоры в статьях Gatti 2001, 2002a, b.

Примечания

  1. ↑ Furley, 1981.
  2. ↑ Gatti, 1999, p. 103.
  3. ↑ Горфункель, 1980.
  4. ↑ Койре, 2001, с. 17—20.
  5. ↑ Визгин, 2007, с. 190—195.
  6. ↑ 1 2 3 Койре, 2001.
  7. ↑ Gatti, 1999, pp. 105—106.
  8. ↑ Granada, 2007.
  9. ↑ 1 2 Granada, 2008.
  10. ↑ 1 2 Койре, 2001, c. 2—17 и особенно с. 14.
  11. ↑ Barker, 2011, p. 20-23.
  12. ↑ Barker, 2011, p. 24.
  13. ↑ Granada, 2006.
  14. ↑ 1 2 [naturalhistory.narod.ru/Person/Lib/Biruni/Index.htm Розенфельд и др., Абу-р-Райхан Ал-Бируни, с. 218—219].
  15. ↑ Grant, 2009, pp. 294—296.
  16. ↑ Goldstein, 1997.
  17. ↑ Grant, 2009, pp. 164—166.
  18. ↑ Grant, 2009, pp. 258—259.
  19. ↑ Койре, 2001, c. 16—17.
  20. ↑ Визгин, 2007, гл. 5.
  21. ↑ [www.astro-cabinet.ru/library/Copernic/Index.htm Николай Коперник, О вращениях небесных сфер, книга I, гл. IX (c. 30)] (рус.). Кабинетъ. Материалы по истории астрономии. Проверено 20 ноября 2012. [www.webcitation.org/6Cp0fw6ra Архивировано из первоисточника 11 декабря 2012].
  22. ↑ 1 2 McColley, 1936.
  23. ↑ Визгин, 2007, гл. 1 и 2.
  24. ↑ McKirahan, 2001.
  25. ↑ Визгин, 2007, гл. 3.
  26. ↑ Grant, 2009, Chapter 8.
  27. ↑ Grant, 2009, pp. 166-167.
  28. ↑ Setia, 2004.
  29. ↑ McColley, 1936, p. 401.
  30. ↑ Визгин, 2007, с. 28.
  31. ↑ [giordano-nolan.narod2.ru/Raznoe/ Дж. Бруно, Прощальная речь].
  32. ↑ Gatti, 1999, pp. 32-36.
  33. ↑ Кузнецов, 1970, с. 64-65.
  34. ↑ [renaissance.rchgi.spb.ru/Bruno/opus23.htm Дж. Бруно, Пир на пепле, диалог I] (рус.). РХГИ. Проверено 19 ноября 2012. [www.webcitation.org/6Cp0gceBa Архивировано из первоисточника 11 декабря 2012].
  35. ↑ Gatti, 1999, p. 83.
  36. ↑ Gatti, 1999, pp. 80-82.
  37. ↑ Подробный анализ аргументации Бруно приводится в статьях Koyre 1943, Massa 1973.
  38. ↑ Кузнецов, 1970, с. 181-182.
  39. ↑ Koyre, 1943, p. 342.
  40. ↑ Койре, 2001, с. 31,44.
  41. ↑ [renaissance.rchgi.spb.ru/Bruno/opus23.htm Дж. Бруно, Пир на пепле, диалог I] (рус.). РХГИ. Проверено 19 ноября 2012. [www.webcitation.org/6Cp0gceBa Архивировано из первоисточника 11 декабря 2012]. Диалог IV
  42. ↑ Кузнецов, 1970, с. 153-154.
  43. ↑ Джордано Бруно, О бесконечности, Вселенной и мирах, Диалог пятый.
  44. ↑ 1 2 3 4 5 6 Джордано Бруно, О бесконечности, Вселенной и мирах, Диалог третий.
  45. ↑ 1 2 Джордано Бруно, О причине, начале и едином, Диалог V.
  46. ↑ Горфункель, 1965, с. 115.
  47. ↑ Giannetto, 2007.
  48. ↑ Granada, 2001.
  49. ↑ 1 2 [krotov.info/acts/16/3/bruno_1.htm Краткое изложение следственного дела Джордано Бруно] (рус.). Библиотека Якова Кротова. Проверено 19 ноября 2012. [www.webcitation.org/6Cp0hHghI Архивировано из первоисточника 11 декабря 2012].
  50. ↑ Shackelford, 2009.
  51. ↑ Blumenberg, 1989.
  52. ↑ Finocchiaro, 2002, pp. 78-79.
  53. ↑ [krotov.info/acts/16/3/bruno_2.htm Материалы следствия Джордано Бруно. Документы венецианской инквизиции. Допрос третий] (рус.). Библиотека Якова Кротова. Проверено 19 ноября 2012. [www.webcitation.org/6Cp0hmxQG Архивировано из первоисточника 11 декабря 2012].
  54. ↑ Горфункель, 1973.
  55. ↑ См. также [krotov.info/acts/16/3/bruno_1.htm Краткое изложение следственного дела Джордано Бруно] (рус.). Библиотека Якова Кротова. Проверено 19 ноября 2012. [www.webcitation.org/6Cp0hHghI Архивировано из первоисточника 11 декабря 2012].
  56. ↑ Рожицын, 1955, с. 369.
  57. ↑ 1 2 Фантоли, 1999, с. 45.
  58. ↑ Менцин, 1994.
  59. ↑ Фантоли, 1999, с. 37-38.
  60. ↑ Finocchiaro, 2002, pp. 37-38.
  61. ↑ Giordano Bruno — Wikipedia, the free encyclopedia.
  62. ↑ Фантоли, 1999, с. 45-46.
  63. ↑ 1 2 Кузнецов, 1970.
  64. ↑ 1 2 Finocchiaro, 2002, p. 54.
  65. ↑ [lib.rin.ru/doc/i/15684p4.html Предтеченский Е. А., Иоганн Кеплер].
  66. ↑ Granada, 2001, p. 477.
  67. ↑ Лавджой, 2001, Лекция IV.
  68. ↑ Koyre, 1943, pp. 341-342.
  69. ↑ Кузнецов, 1970, с. 122-123.
  70. ↑ Schlick, 2005, p. 68 and 71.
  71. ↑ Катасонов, 2005, с. 876.
  72. ↑ Гайденко, 2000, с. 60.
  73. ↑ 1 2 3 Gatti, 2004.
  74. ↑ [www.astro-cabinet.ru/library/Kepler/Tab_1.htm И. Кеплер, Разговор с звездным вестником] (рус.). Кабинетъ. Материалы по истории астрономии. Проверено 20 ноября 2012. [www.webcitation.org/6Cp0iFdU3 Архивировано из первоисточника 11 декабря 2012].
  75. ↑ 1 2 Gatti, 1983.
  76. ↑ Massa, 1977.
  77. ↑ 1 2 Gatti, 1985.
  78. ↑ 1 2 3 4 5 6 Gatti, 1999.
  79. ↑ Gatti, 1985, p. 151.
  80. ↑ Gatti, 1999, Chapter II.5.
  81. ↑ Aquilecchia, 1995.
  82. ↑ Knox, 2005.
  83. ↑ Gatti, 2009, p. 56.
  84. ↑ Aquilecchia, 1995, p. 11.
  85. ↑ Giannetto, 2007, p. 423.
  86. ↑ Granada, 2010.
  87. ↑ Gatti, 2002b, p. 113.
  88. ↑ Ольшки, 1933, с. 13-45.
  89. ↑ Йейтс, 2000, глава XIII.
  90. ↑ Lerner and Gosselin, 1973a.
  91. ↑ Lerner and Gosselin, 1973b.
  92. ↑ Киссель, 1997.
  93. ↑ 1 2 3 Westman, 1977.
  94. ↑ Gatti, 1999, pp. 106-107.
  95. ↑ Koyre, 1943.
  96. ↑ Massa, 1973.
  97. ↑ 1 2 McMullin, 1987.
  98. ↑ Лавджой, 2001.
  99. ↑ Визгин, 2007.
  100. ↑ Ingegno, 2004.
  101. ↑ Garin, 2008.
  102. ↑ Боброва, 2005.
  103. ↑ Визгин, 2002.
  104. ↑ Knox, 1999.
  105. ↑ Knox, 2002.
  106. ↑ Westman, 2011.
  107. ↑ Omodeo, 2014.
  108. ↑ Schneider, 2015, p. 132.
  109. ↑ Решетников, 2012.
  110. ↑ 1 2 Виленкин, 2010.
  111. ↑ Рис, 2002.
  112. ↑ Тегмарк, 2003.
  113. ↑ Каку, 2008.
  114. ↑ Виленкин, 1983.
  115. ↑ См., например, Шкловский 1985.

Литература

  • Aquilecchia G. [w3.uniroma1.it/corrispondenze/nrl/pdf/1995_I/1995_I_11-18.pdf Possible Brunian Echoes in Galileo] // Nouvelles de la république des lettres. — 1995. — № 1. — P. 11-17.
  • Barker P. The Reality of Peurbachs Orbs // in: Boner P.J. (Ed.), Change and Continuity in Early Modern Cosmology. — Springer, 2011. — P. 7-32.
  • Blumenberg H. The Genesis of the Copernican World. — Cambridge, Massachusetts, London: The MIT Press, 1989.
  • Finocchiaro M. A. Philosophy versus Religion and Science versus Religion: The Trials of Bruno and Galileo // In: Giordano Bruno: Philosopher of the Renaissance, ed. Hilary Gatti. — Ashgate: Aldershot (England), 2002. — P. 51—96.
  • Furley D. J. [www.jstor.org/pss/2709119 The Greek Theory of the Infinite Universe] // Journal of the History of Ideas. — 1981. — Vol. 42, № 4. — P. 571-585.
  • Garin E. History of Italian Philosophy, Volume I. — Amsterdam — New York: Rodopi, 2008.
  • Gatti H. [www.jstor.org/stable/751114 Giordano Bruno: The Texts in the Library of the Ninth Earl of Northumberland] // Journal of the Warburg and Courtauld Institutes. — 1983. — Vol. 46. — P. 63—77.
  • Gatti H. [www.jstor.org/stable/751214 Minimum and Maximum, Finite and Infinite Bruno and the Northumberland Circle] // Journal of the Warburg and Courtauld Institutes. — 1985. — Vol. 48. — P. 144—163.
  • Gatti H. New developments in Bruno studies: A critique of Frances Yates // Intellectual News. — 1999a. — Vol. 4, № 1. — P. 11-16.
  • Gatti H. Giordano Bruno and Renaissance Science. — Cornell Univercity Press, 1999.
  • Gatti H. [www.jstor.org/pss/1262227 The State of Giordano Bruno Studies at the End of the Four-Hundreth Centernary of the Philosopher's Death] // Renaissance Quarterly. — 2001. — P. 252-261.
  • Gatti H. Frances Yates's Hermetic Renaissance in the Documents Held in the Warburg Institute Archive // Aries: Journal for the Study of Western Esotericism. — 2002a. — P. 193-210.
  • Gatti H. [onlinelibrary.wiley.com/doi/10.1111/1475-4975.261057/abstract The Natural Philosophy of Giordano Bruno] // Midwest Studies In Philosophy. — 2002b. — Vol. 26. — P. 111–123.
  • Gatti H. [filozofskivestnikonline.com/index.php/journal/article/viewArticle/60 Giordano Bruno's Copernican Diagrams] // Filozofski Vestnik. — 2004. — Vol. XXV, № 2. — P. 25—50.
  • Giannetto E. R. A. Bruno, Giordano // in: New Dictionary of Scientific Biography. — Charles Scribners & Sons, 2007. — Vol. 1. — P. 423—425.
  • Goldstein B. [www.pitt.edu/~brg/pdfs/brg_iii_1.pdf The Physical Astronomy of Levi ben Gerson] // Perspectives on Science. — 1997. — Vol. 5. — P. 1–30.
  • Granada M. A. [www.academia.edu/6235660/The_concept_of_Time_in_Giordano_Bruno_Cosmic_Times_and_Eternity The Concept of Time in Giordano Bruno: Cosmic Times and Eternity] // in: The Medieval Concept of Time. — Brill, 2001. — P. 477-506.
  • Granada M. A. [www.sciencedirect.com/science/article/pii/S0039368103000931 Aristotle, Copernicus, Bruno: Centrality, the Principle of Movement and the Extension of the Universe] // Studies in History & Philosophy of Science, Part A. — 2004. — Vol. 35. — P. 91-114.
  • Granada M. A. [adsabs.harvard.edu/abs/2006JHA....37..125G Did Tycho Eliminate the Celestial Spheres Before 1586?] // Journal for the History of Astronomy. — 2006. — Vol. 37, Part 2. — P. 125-145.
  • Granada M. A. [books.google.ru/books?id=KHWXF1uTVZUC&printsec=frontcover&hl=ru#v=onepage&q&f=false The Cambridge Companion to Renaissance Philosophy]. — Cambridge University Press, 2007. — P. 270-286.
  • Granada M. A. [adsabs.harvard.edu//abs/2008JHA....39..469T Kepler and Bruno on the Infinity of the Universe and of Solar Systems] // Journal for the History of Astronomy. — 2008. — Vol. 39. — P. 469-495.
  • Granada M. A. [muse.jhu.edu/login?auth=0&type=summary&url=/journals/perspectives_on_science/v018/18.1.granada.pdf Mersenne's Critique of Giordano Bruno's Conception of the Relation between God and the Universe: A Reappraisal] // Perspectives on Science. — 2010. — Vol. 18. — P. 26-49.
  • Granada M. A. [www.academia.edu/5099595/BRUNO_on_planetary_systems De immenso et innumerabilibus, I, 3 and The concept of planetary systems in the infinite universe. A commentary] // Turning Traditions Upside Down. Rethinking Giordano Bruno's Enlightenment. — 2013. — P. 91-105.
  • Grant E. [www.jstor.org/stable/229021 Medieval and Seventeenth-Century Conceptions of an Infinite Void Space Beyond the Cosmos] // Isis. — 1969. — Vol. 60, part 1. — P. 39-60.
  • Grant E. The infinite Universe of Lucretius and the greek atomists: Giordano Bruno // Much Ado About Nothing: Theories of Space and Vacuum from the Middle Ages to the Scientific Revolution. — Cambridge University Press, 1981.
  • Grant E. Planets, Stars, and Orbs: The Medieval Cosmos, 1200-1687. — Cambridge: Cambridge University Press, 2009.
  • Ingegno A. Introduction // Giordano Bruno: Cause, Principle and Unity: And Essays on Magic. — Cambridge: Cambridge University Press, 2004. — P. vii-xxix. — (Cambridge Texts in the History of Philosophy). — ISBN 9780521596589.
  • Knox D. Ficino, Copernicus and Bruno on the Motion of the Earth // Bruniana & Campanelliana. — 1999. — Vol. 5. — P. 333-366.
  • Knox D. Bruno’s Doctrine of Gravity, Levity and Natural Circular Motion // Physis, new series. — 2002. — Vol. 38. — P. 171-209.
  • Knox D. Copernicus’s doctrine of gravity and the natural circular motion of the elements // Journal of the Warburg and Courtauld Institutes. — 2005. — Vol. 68. — P. 157-211.
  • Kodera S. Timid Mathematicians vs. Daring Explorers of the Infinite Cosmos: Giordano Bruno, Literary Self-Fashioning and De revolutionibus orbium coelestium // The Making of Copernicus: Early Modern Transformations of the Scientist and his Science. Edited by W. Neuber, T. Rahn and C. Zittel. — Leiden and Boston: Brill, 2015. — P. 229- 250.
  • Koyre A. [www.jstor.org/stable/2180668 Galileo and the Scientific Revolution of the Seventeenth Century] // The Philosophical Review. — 1943. — Vol. 52. — P. 333-348.
  • Lerner L. S. and Gosselin E. A. Giordano Bruno // Scientific American. — 1973a. — Vol. 228. — P. 86-94.
  • Lerner L. S. and Gosselin E. A. Was Giordano Bruno a Scientist?: A Scientist's View // American Journal of Physics. — 1973b. — Vol. 41(1). — P. 24-38.
  • Martinez A. A. Pythagoras, Bruno, Galileo: The Pagan Heresies of the Copernicans. — CreateSpace Independent Publishing Platform, 2014.
  • Martinez A. A. [www.tandfonline.com/doi/full/10.1080/00033790.2016.1193627 Giordano Bruno and the heresy of many worlds] // Annals of Science. — 2016.
  • Massa D. [www.tandfonline.com/doi/abs/10.1080/00033797300200111 Giordano Bruno and the top-sail experiment] // Annals of Science. — 1973. — Vol. 30. — P. 201—211.
  • Massa D. [www.jstor.org/stable/2708909 Giordano Bruno's Ideas in Seventeenth-Century England] // Journal of the History of Ideas. — 1977. — Vol. 38, № 2. — P. 227-242.
  • McColley G. [www.tandfonline.com/doi/abs/10.1080/00033793600200301 The seventeenth-century doctrine of a plurality of worlds] // Annals of Science. — 1936. — Vol. 1. — P. 385—430.
  • McKirahan R. Anaximander’s Infinite Worlds // in A. Preus, ed., Essays in Ancient Greek Philosophy VI: Before Plato. — Albany, 2001. — P. 49-65.
  • McMullin E. Bruno and Copernicus // Isis. — 1987. — Vol. 78.
  • Omodeo P. D. [what-when-how.com/the-invention-of-discovery-1500-1700/perfection-of-the-world-and-mathematics-in-late-sixteenth-century-copernican-cosmologies/ Perfection of the World and Mathematics in Late Sixteenth-Century Copernican Cosmologies] // in: The Invention of Discovery, 1500-1700, J.D. Fleming (ed.). — Ashgate Publishing, 2011. — P. 93-108.
  • Omodeo P. D. Giordano Bruno and Nicolaus Copernicus: The Motions of the Earth in «The Ash Wednesday Supper» // Nuncius: Journal of the History of Science. — 2009. — Vol. 24. — P. 35-59.
  • Omodeo P. D.  Copernicus in the Cultural Debates of the Renaissance. Reception, Legacy, Transformation. — Leiden—Boston: Brill, 2014.
  • Schlick M. The finitude of the Universe // Space and time in contemporary physics: an introduction to the theory of relativity and gravitation. — Basel and Boston: Dover Publications, 2005.
  • Schneider S. Writing after Copernicus: Epistemology and Poetics in Giordano Bruno’s Ash Wednesday Supper // The Making of Copernicus: Early Modern Transformations of the Scientist and his Science. Edited by W. Neuber, T. Rahn and C. Zittel. — Leiden and Boston: Brill, 2015. — P. 131-154.
  • Setia A. [findarticles.com/p/articles/mi_m0QYQ/is_2_2/ai_n9532826/ Fakhr Al-Din Al-Razi on Physics and the Nature of the Physical World: A Preliminary Survey] // Islam & Science. — 2004. — Vol. 2. [archive.is/AGUX Архивировано] из первоисточника 10 июля 2012.
  • Shackelford J. That Giordano Bruno was the first martyr of modern science // In: Galileo Goes to Jail and Other Myths about Science and Religion Book, ed. by R. Numbers. — Harvard University Press, 2009. — P. 59-67.
  • Singer D. W. [www.positiveatheism.org/hist/bruno00.htm Giordano Bruno: His Life and Thought, With Annotated Translation of His Work — On the Infinite Universe and Worlds]. — Schuman, 1950.
  • Toulmin S., Goodfield J. The Fabric of the Heavens: The Development of Astronomy and Dynamics. — New York: Harper & brothers, 1961.
  • Westman R. S. Magical Reform and Astronomical Reform: the Yates Thesis Reconsidered // in: Hermeticism and the Scientific Revolution. — Los Angeles: Berkeley: University of California Press, 1977.
  • Westman R. S. The Copernicans and the Churches // in: God and Nature: Historical Essays on the Encounter between Christianity and Science, ed. by D.C. Lindberg and R.L. Numbers. — Berkeley: University of California Press, 1986. — P. 76-113.
  • Westman R. S. The Copernican Question: Prognostication, Skepticism, and Celestial Order. — University of California Press, 2011.
  • Антоновский Ю. М. [az.lib.ru/a/antonowskij_j_m/text_0010.shtml Джордано Бруно. Его жизнь и философская деятельность]. — СПб., 189.
  • Боброва М. С. [www.plato.spbu.ru/CONFERENCES/2005/16.pdf Взаимосвязь натурфилософии и этики в магическом мировоззрении Дж. Бруно] // Универсум Платоновской мысли. Платоновская и аристотелевская традиции в античности и в европейской философии: Материалы 13-й науч. конф. — СПб.: Изд-во С.-Петерб. ун-та, 2005. — С. 131—144.
  • Визгин В. П. [naturalhistory1.narod.ru/Hronolog/IAI/IAI_27/Iai_Ogl.htm "Двойная звезда" Джордано Бруно] // Историко-астрономические исследования. Выпуск XXVII. — Москва, 2002. — С. 237-259.
  • Визгин В. П. Идея множественности миров. — М.: ЛКИ, 2007.
  • Виленкин А. Мир многих миров: Физики в поисках параллельных вселенных. — CORPUS, «Астрель», 2010.
  • Виленкин Н. Я. В поисках бесконечности. — М.: Наука, 1983.
  • Гайденко П. П. Джордано Бруно и бесконечная Вселенная // [rhythmodynamics.com/articles/Gaydenko_Newton.htm#07 История новоевропейской философии в её связи с наукой]. — М.: Университетская книга, 2000.
  • Горфункель А. Х. [krotov.info/libr_min/04_g/or/funkel_1965.htm Джордано Бруно]. — М.: Мысль, 1965.
  • Горфункель А. Х. Натуралистический пантеизм Джордано Бруно // [www.runivers.ru/bookreader/book142220/#page/264/mode/1up Философия эпохи Возрождения]. — М.: Высш. школа, 1980.
  • Йейтс Ф. [psylib.org.ua/books/yates03/index.htm Джордано Бруно и герметическая традиция]. — М.: Новое литературное обозрение, 2000.
  • Каку М. Параллельные миры. Об устройстве мироздания, высших измерениях и будущем Космоса. — М.: ООО Издательство «София», 2008.
  • Катасонов В. Н. [platonanet.org.ua/load/knigi_po_filosofii/istorija_antichnaja/kosmos_i_dusha/7-1-0-1428 Джордано Бруно: тезис о бесконечности вселенной] // Космос и душа. Учения о вселенной и человеке в Античности и в Средние века (исследования и переводы). Под ред. П. П. Гайденко, В. В. Петрова. — М.: Прогресс-Традиция, 2005. — С. 859—876.
  • Кеплер И. [ilib.mccme.ru/djvu/klassik/kepler-snow.htm О шестиугольных снежинках. Сон. Разговор с Звёздным вестником]. — М.: Наука, 1982.
  • Киссель М. А. [platonanet.org.ua/load/knigi_po_filosofii/istorija_nauki/filosofsko_religioznye_istoki_nauki_1997/51-1-0-1324 Философско-религиозные истоки науки]. — М.: Мартис, ИФ РАН, 1997. — С. 265—318.
  • Койре А. Новая астрономия и новая метафизика // От замкнутого мира к бесконечной вселенной. — М.: Серия: Сигма, 2001.
  • Кузнецов Б. Г. [www.zipsites.ru/books/dz_bruno_i_genezis_klass_nauki/ Джордано Бруно и генезис классической науки]. — М.: Наука, 1970.
  • Кузнецов Б. Г. [astro-archive.prao.ru/books/showBook.php?idBook=543 Джордано Бруно и современность] // Земля и Вселенная. — 1975. — № 5. — С. 18-25.
  • Лавджой А. [psylib.org.ua/books/lovejoy/txt04.htm Великая цепь бытия]. — М.: Дом интеллектуальной книги, 2001.
  • Менцин Ю. Л. [vivovoco.astronet.ru/VV/PAPERS/HISTORY/VV_HI11W.HTM «Земной шовинизм» и звёздные миры Джордано Бруно] // Вопросы истории естествознания и техники. — 1994. — № 1.
  • Ордине Н. Граница тени. Литература, философия и живопись у Джордано Бруно. — СПб.: Издательство С.-Петербургского университета, «Академия исследования культуры», 2008.
  • Решетников В. П. [www.vek2.ru/?mode=book&id=45 Почему небо темное. Как устроена Вселенная]. — М.: Век 2, 2012.
  • Рис М. Наша космическая обитель. — Ижевск: РХД, 2002.
  • В. С. Рожицын. С. Джордано Бруно и инквизиция. — М.: Издательство Академии наук СССР, 1955.
  • Соколов В. В. [abuss.narod.ru/Biblio/sokolov.htm Европейская философия XV-XVII веков]. — М.: Высш. школа, 1984.
  • Тегмарк М. [www.polit.ru/science/2006/04/19/univers.html Параллельные вселенные] // В мире науки. — 2003. — № 8.
  • Фантоли А. Распространение идей Коперника. Джордано Бруно // Галилей: в защиту учения Коперника и достоинства святой церкви. — М.: МИК, 1999.
  • Чанышев А. Н. [razumru.ru/humanism/journal/29/chanyshev.htm Джордано Бруно. К 500‑летию со дня рождения] // Здравый смысл. — 2003. — № 4(29).
  • Шкловский И. С. [znaniya-sila.narod.ru/live/flive_04.htm Существуют ли внеземные цивилизации?] // Земля и Вселенная. — 1985. — № 3. — С. 76-80.

Ссылки

  • [www.sacred-texts.com/astro/cwiu/cwiu05.htm Koyré A., From the Closed World to the Infinite Universe, II. The New Astronomy and the New Metaphysics (N. Copernicus, Th. Digges, G. Bruno & W. Gilbert)] (англ.)
  • [bruno.ucoz.ru Сайт, посвященный Джордано Бруно]
  • [giordano-nolan.narod2.ru/ Сайт, посвященный Джордано Бруно (еще один)]
  • [www.pravenc.ru/text/153489.html Джордано Бруно (статья из Православной энциклопедии)]
  • Джордано Бруно. [sophia.nau.edu.ua/library/text/bruno_ob.html О бесконечности, Вселенной и мирах]
  • [renaissance.rchgi.spb.ru/Bruno/autor.rus.htm Джордано Бруно в Философской библиотеке Ренессанса.] Биография, сочинения, библиография, исследования.
  • [www.krotov.info/spravki/history_bio/16_bio/1600brun.html Джордано Бруно в библиотеке] Якова Кротова
  • [renaissance.rchgi.spb.ru/Bruno/PROCESS.htm Протоколы судебного допроса Джордано Бруно]
  • Лернер Л., Госселин Э. [vivovoco.astronet.ru/VV/JOURNAL/SCIAM/GALILEO/GALILEO.HTM Галилей и призрак Джордано Бруно]
  • [lnfm1.sai.msu.ru/SETI/koi/bulletin/11/kazut.html В. В. Казютинский, Джордано Бруно и Проблема SETI]
  • Философские труды Джордано Бруно: [www.newacropol.ru/library/Bruno/ О героическом энтузиазме. О причине, начале и едином. О бесконечности, вселенной и мирах]
  • [www.infidels.org/library/historical/john_kessler/giordano_bruno.html Kessler J. Giordano Bruno: The Forgotten Philosopher]
  • [www.giordanobruno.info/ Giordano Bruno.info]
  • [www.newadvent.org/cathen/03016a.htm Giordano Bruno // Catholic Encyclopedia]
  • [www.theosophy-nw.org/theosnw/world/modeur/ph-holli.htm Hollister W. Giordano Bruno and the Infinite Universe]
  • [www.setileague.org/editor/brunoalt.htm Pogge R.W. The Folly of Giordano Bruno]
  • «Сжечь — не значит опровергнуть…» [tlt.poetree.ru/news/szhech_ne_znachit_oprovergnut_chast_1/2009-12-22-200 Часть I] [tlt.poetree.ru/news/szhech_ne_znachit_oprovergnut_chast_2/2009-12-22-201 Часть II]
  • [pantheism.ru/bruno.php Философия и мученичество Джордано Бруно]
  • [www.manwb.ru/articles/philosophy/filosofy_perrenis/FilosJordBruno_NGrot/ Николай Грот, Задачи философии в связи с учением Джордано Бруно]
  • [www-groups.dcs.st-and.ac.uk/~history/Biographies/Bruno_Giordano.html Giordano Bruno (The MacTutor History of Mathematics archive)]
 Статья содержит короткие («гарвардские») ссылки на публикации, не указанные или неправильно описанные в библиографическом разделе.
Список неработающих ссылок: Горфункель, 1973, Ольшки, 1933, Gatti, 2009
Пожалуйста, исправьте ссылки согласно инструкции к шаблону {{sfn}} и дополните библиографический раздел корректными описаниями цитируемых публикаций, следуя руководствам ВП:Сноски и ВП:Ссылки на источники.

Отрывок, характеризующий Космология Джордано Бруно

– Ну давай спорить, – сказал князь Андрей. – Ты говоришь школы, – продолжал он, загибая палец, – поучения и так далее, то есть ты хочешь вывести его, – сказал он, указывая на мужика, снявшего шапку и проходившего мимо их, – из его животного состояния и дать ему нравственных потребностей, а мне кажется, что единственно возможное счастье – есть счастье животное, а ты его то хочешь лишить его. Я завидую ему, а ты хочешь его сделать мною, но не дав ему моих средств. Другое ты говоришь: облегчить его работу. А по моему, труд физический для него есть такая же необходимость, такое же условие его существования, как для меня и для тебя труд умственный. Ты не можешь не думать. Я ложусь спать в 3 м часу, мне приходят мысли, и я не могу заснуть, ворочаюсь, не сплю до утра оттого, что я думаю и не могу не думать, как он не может не пахать, не косить; иначе он пойдет в кабак, или сделается болен. Как я не перенесу его страшного физического труда, а умру через неделю, так он не перенесет моей физической праздности, он растолстеет и умрет. Третье, – что бишь еще ты сказал? – Князь Андрей загнул третий палец.
– Ах, да, больницы, лекарства. У него удар, он умирает, а ты пустил ему кровь, вылечил. Он калекой будет ходить 10 ть лет, всем в тягость. Гораздо покойнее и проще ему умереть. Другие родятся, и так их много. Ежели бы ты жалел, что у тебя лишний работник пропал – как я смотрю на него, а то ты из любви же к нему его хочешь лечить. А ему этого не нужно. Да и потом,что за воображенье, что медицина кого нибудь и когда нибудь вылечивала! Убивать так! – сказал он, злобно нахмурившись и отвернувшись от Пьера. Князь Андрей высказывал свои мысли так ясно и отчетливо, что видно было, он не раз думал об этом, и он говорил охотно и быстро, как человек, долго не говоривший. Взгляд его оживлялся тем больше, чем безнадежнее были его суждения.
– Ах это ужасно, ужасно! – сказал Пьер. – Я не понимаю только – как можно жить с такими мыслями. На меня находили такие же минуты, это недавно было, в Москве и дорогой, но тогда я опускаюсь до такой степени, что я не живу, всё мне гадко… главное, я сам. Тогда я не ем, не умываюсь… ну, как же вы?…
– Отчего же не умываться, это не чисто, – сказал князь Андрей; – напротив, надо стараться сделать свою жизнь как можно более приятной. Я живу и в этом не виноват, стало быть надо как нибудь получше, никому не мешая, дожить до смерти.
– Но что же вас побуждает жить с такими мыслями? Будешь сидеть не двигаясь, ничего не предпринимая…
– Жизнь и так не оставляет в покое. Я бы рад ничего не делать, а вот, с одной стороны, дворянство здешнее удостоило меня чести избрания в предводители: я насилу отделался. Они не могли понять, что во мне нет того, что нужно, нет этой известной добродушной и озабоченной пошлости, которая нужна для этого. Потом вот этот дом, который надо было построить, чтобы иметь свой угол, где можно быть спокойным. Теперь ополчение.
– Отчего вы не служите в армии?
– После Аустерлица! – мрачно сказал князь Андрей. – Нет; покорно благодарю, я дал себе слово, что служить в действующей русской армии я не буду. И не буду, ежели бы Бонапарте стоял тут, у Смоленска, угрожая Лысым Горам, и тогда бы я не стал служить в русской армии. Ну, так я тебе говорил, – успокоиваясь продолжал князь Андрей. – Теперь ополченье, отец главнокомандующим 3 го округа, и единственное средство мне избавиться от службы – быть при нем.
– Стало быть вы служите?
– Служу. – Он помолчал немного.
– Так зачем же вы служите?
– А вот зачем. Отец мой один из замечательнейших людей своего века. Но он становится стар, и он не то что жесток, но он слишком деятельного характера. Он страшен своей привычкой к неограниченной власти, и теперь этой властью, данной Государем главнокомандующим над ополчением. Ежели бы я два часа опоздал две недели тому назад, он бы повесил протоколиста в Юхнове, – сказал князь Андрей с улыбкой; – так я служу потому, что кроме меня никто не имеет влияния на отца, и я кое где спасу его от поступка, от которого бы он после мучился.
– А, ну так вот видите!
– Да, mais ce n'est pas comme vous l'entendez, [но это не так, как вы это понимаете,] – продолжал князь Андрей. – Я ни малейшего добра не желал и не желаю этому мерзавцу протоколисту, который украл какие то сапоги у ополченцев; я даже очень был бы доволен видеть его повешенным, но мне жалко отца, то есть опять себя же.
Князь Андрей всё более и более оживлялся. Глаза его лихорадочно блестели в то время, как он старался доказать Пьеру, что никогда в его поступке не было желания добра ближнему.
– Ну, вот ты хочешь освободить крестьян, – продолжал он. – Это очень хорошо; но не для тебя (ты, я думаю, никого не засекал и не посылал в Сибирь), и еще меньше для крестьян. Ежели их бьют, секут, посылают в Сибирь, то я думаю, что им от этого нисколько не хуже. В Сибири ведет он ту же свою скотскую жизнь, а рубцы на теле заживут, и он так же счастлив, как и был прежде. А нужно это для тех людей, которые гибнут нравственно, наживают себе раскаяние, подавляют это раскаяние и грубеют от того, что у них есть возможность казнить право и неправо. Вот кого мне жалко, и для кого бы я желал освободить крестьян. Ты, может быть, не видал, а я видел, как хорошие люди, воспитанные в этих преданиях неограниченной власти, с годами, когда они делаются раздражительнее, делаются жестоки, грубы, знают это, не могут удержаться и всё делаются несчастнее и несчастнее. – Князь Андрей говорил это с таким увлечением, что Пьер невольно подумал о том, что мысли эти наведены были Андрею его отцом. Он ничего не отвечал ему.
– Так вот кого мне жалко – человеческого достоинства, спокойствия совести, чистоты, а не их спин и лбов, которые, сколько ни секи, сколько ни брей, всё останутся такими же спинами и лбами.
– Нет, нет и тысячу раз нет, я никогда не соглашусь с вами, – сказал Пьер.


Вечером князь Андрей и Пьер сели в коляску и поехали в Лысые Горы. Князь Андрей, поглядывая на Пьера, прерывал изредка молчание речами, доказывавшими, что он находился в хорошем расположении духа.
Он говорил ему, указывая на поля, о своих хозяйственных усовершенствованиях.
Пьер мрачно молчал, отвечая односложно, и казался погруженным в свои мысли.
Пьер думал о том, что князь Андрей несчастлив, что он заблуждается, что он не знает истинного света и что Пьер должен притти на помощь ему, просветить и поднять его. Но как только Пьер придумывал, как и что он станет говорить, он предчувствовал, что князь Андрей одним словом, одним аргументом уронит всё в его ученьи, и он боялся начать, боялся выставить на возможность осмеяния свою любимую святыню.
– Нет, отчего же вы думаете, – вдруг начал Пьер, опуская голову и принимая вид бодающегося быка, отчего вы так думаете? Вы не должны так думать.
– Про что я думаю? – спросил князь Андрей с удивлением.
– Про жизнь, про назначение человека. Это не может быть. Я так же думал, и меня спасло, вы знаете что? масонство. Нет, вы не улыбайтесь. Масонство – это не религиозная, не обрядная секта, как и я думал, а масонство есть лучшее, единственное выражение лучших, вечных сторон человечества. – И он начал излагать князю Андрею масонство, как он понимал его.
Он говорил, что масонство есть учение христианства, освободившегося от государственных и религиозных оков; учение равенства, братства и любви.
– Только наше святое братство имеет действительный смысл в жизни; всё остальное есть сон, – говорил Пьер. – Вы поймите, мой друг, что вне этого союза всё исполнено лжи и неправды, и я согласен с вами, что умному и доброму человеку ничего не остается, как только, как вы, доживать свою жизнь, стараясь только не мешать другим. Но усвойте себе наши основные убеждения, вступите в наше братство, дайте нам себя, позвольте руководить собой, и вы сейчас почувствуете себя, как и я почувствовал частью этой огромной, невидимой цепи, которой начало скрывается в небесах, – говорил Пьер.
Князь Андрей, молча, глядя перед собой, слушал речь Пьера. Несколько раз он, не расслышав от шума коляски, переспрашивал у Пьера нерасслышанные слова. По особенному блеску, загоревшемуся в глазах князя Андрея, и по его молчанию Пьер видел, что слова его не напрасны, что князь Андрей не перебьет его и не будет смеяться над его словами.
Они подъехали к разлившейся реке, которую им надо было переезжать на пароме. Пока устанавливали коляску и лошадей, они прошли на паром.
Князь Андрей, облокотившись о перила, молча смотрел вдоль по блестящему от заходящего солнца разливу.
– Ну, что же вы думаете об этом? – спросил Пьер, – что же вы молчите?
– Что я думаю? я слушал тебя. Всё это так, – сказал князь Андрей. – Но ты говоришь: вступи в наше братство, и мы тебе укажем цель жизни и назначение человека, и законы, управляющие миром. Да кто же мы – люди? Отчего же вы всё знаете? Отчего я один не вижу того, что вы видите? Вы видите на земле царство добра и правды, а я его не вижу.
Пьер перебил его. – Верите вы в будущую жизнь? – спросил он.
– В будущую жизнь? – повторил князь Андрей, но Пьер не дал ему времени ответить и принял это повторение за отрицание, тем более, что он знал прежние атеистические убеждения князя Андрея.
– Вы говорите, что не можете видеть царства добра и правды на земле. И я не видал его и его нельзя видеть, ежели смотреть на нашу жизнь как на конец всего. На земле, именно на этой земле (Пьер указал в поле), нет правды – всё ложь и зло; но в мире, во всем мире есть царство правды, и мы теперь дети земли, а вечно дети всего мира. Разве я не чувствую в своей душе, что я составляю часть этого огромного, гармонического целого. Разве я не чувствую, что я в этом огромном бесчисленном количестве существ, в которых проявляется Божество, – высшая сила, как хотите, – что я составляю одно звено, одну ступень от низших существ к высшим. Ежели я вижу, ясно вижу эту лестницу, которая ведет от растения к человеку, то отчего же я предположу, что эта лестница прерывается со мною, а не ведет дальше и дальше. Я чувствую, что я не только не могу исчезнуть, как ничто не исчезает в мире, но что я всегда буду и всегда был. Я чувствую, что кроме меня надо мной живут духи и что в этом мире есть правда.
– Да, это учение Гердера, – сказал князь Андрей, – но не то, душа моя, убедит меня, а жизнь и смерть, вот что убеждает. Убеждает то, что видишь дорогое тебе существо, которое связано с тобой, перед которым ты был виноват и надеялся оправдаться (князь Андрей дрогнул голосом и отвернулся) и вдруг это существо страдает, мучается и перестает быть… Зачем? Не может быть, чтоб не было ответа! И я верю, что он есть…. Вот что убеждает, вот что убедило меня, – сказал князь Андрей.
– Ну да, ну да, – говорил Пьер, – разве не то же самое и я говорю!
– Нет. Я говорю только, что убеждают в необходимости будущей жизни не доводы, а то, когда идешь в жизни рука об руку с человеком, и вдруг человек этот исчезнет там в нигде, и ты сам останавливаешься перед этой пропастью и заглядываешь туда. И, я заглянул…
– Ну так что ж! вы знаете, что есть там и что есть кто то? Там есть – будущая жизнь. Кто то есть – Бог.
Князь Андрей не отвечал. Коляска и лошади уже давно были выведены на другой берег и уже заложены, и уж солнце скрылось до половины, и вечерний мороз покрывал звездами лужи у перевоза, а Пьер и Андрей, к удивлению лакеев, кучеров и перевозчиков, еще стояли на пароме и говорили.
– Ежели есть Бог и есть будущая жизнь, то есть истина, есть добродетель; и высшее счастье человека состоит в том, чтобы стремиться к достижению их. Надо жить, надо любить, надо верить, – говорил Пьер, – что живем не нынче только на этом клочке земли, а жили и будем жить вечно там во всем (он указал на небо). Князь Андрей стоял, облокотившись на перила парома и, слушая Пьера, не спуская глаз, смотрел на красный отблеск солнца по синеющему разливу. Пьер замолк. Было совершенно тихо. Паром давно пристал, и только волны теченья с слабым звуком ударялись о дно парома. Князю Андрею казалось, что это полосканье волн к словам Пьера приговаривало: «правда, верь этому».
Князь Андрей вздохнул, и лучистым, детским, нежным взглядом взглянул в раскрасневшееся восторженное, но всё робкое перед первенствующим другом, лицо Пьера.
– Да, коли бы это так было! – сказал он. – Однако пойдем садиться, – прибавил князь Андрей, и выходя с парома, он поглядел на небо, на которое указал ему Пьер, и в первый раз, после Аустерлица, он увидал то высокое, вечное небо, которое он видел лежа на Аустерлицком поле, и что то давно заснувшее, что то лучшее что было в нем, вдруг радостно и молодо проснулось в его душе. Чувство это исчезло, как скоро князь Андрей вступил опять в привычные условия жизни, но он знал, что это чувство, которое он не умел развить, жило в нем. Свидание с Пьером было для князя Андрея эпохой, с которой началась хотя во внешности и та же самая, но во внутреннем мире его новая жизнь.


Уже смерклось, когда князь Андрей и Пьер подъехали к главному подъезду лысогорского дома. В то время как они подъезжали, князь Андрей с улыбкой обратил внимание Пьера на суматоху, происшедшую у заднего крыльца. Согнутая старушка с котомкой на спине, и невысокий мужчина в черном одеянии и с длинными волосами, увидав въезжавшую коляску, бросились бежать назад в ворота. Две женщины выбежали за ними, и все четверо, оглядываясь на коляску, испуганно вбежали на заднее крыльцо.
– Это Машины божьи люди, – сказал князь Андрей. – Они приняли нас за отца. А это единственно, в чем она не повинуется ему: он велит гонять этих странников, а она принимает их.
– Да что такое божьи люди? – спросил Пьер.
Князь Андрей не успел отвечать ему. Слуги вышли навстречу, и он расспрашивал о том, где был старый князь и скоро ли ждут его.
Старый князь был еще в городе, и его ждали каждую минуту.
Князь Андрей провел Пьера на свою половину, всегда в полной исправности ожидавшую его в доме его отца, и сам пошел в детскую.
– Пойдем к сестре, – сказал князь Андрей, возвратившись к Пьеру; – я еще не видал ее, она теперь прячется и сидит с своими божьими людьми. Поделом ей, она сконфузится, а ты увидишь божьих людей. C'est curieux, ma parole. [Это любопытно, честное слово.]
– Qu'est ce que c'est que [Что такое] божьи люди? – спросил Пьер
– А вот увидишь.
Княжна Марья действительно сконфузилась и покраснела пятнами, когда вошли к ней. В ее уютной комнате с лампадами перед киотами, на диване, за самоваром сидел рядом с ней молодой мальчик с длинным носом и длинными волосами, и в монашеской рясе.
На кресле, подле, сидела сморщенная, худая старушка с кротким выражением детского лица.
– Andre, pourquoi ne pas m'avoir prevenu? [Андрей, почему не предупредили меня?] – сказала она с кротким упреком, становясь перед своими странниками, как наседка перед цыплятами.
– Charmee de vous voir. Je suis tres contente de vous voir, [Очень рада вас видеть. Я так довольна, что вижу вас,] – сказала она Пьеру, в то время, как он целовал ее руку. Она знала его ребенком, и теперь дружба его с Андреем, его несчастие с женой, а главное, его доброе, простое лицо расположили ее к нему. Она смотрела на него своими прекрасными, лучистыми глазами и, казалось, говорила: «я вас очень люблю, но пожалуйста не смейтесь над моими ». Обменявшись первыми фразами приветствия, они сели.
– А, и Иванушка тут, – сказал князь Андрей, указывая улыбкой на молодого странника.
– Andre! – умоляюще сказала княжна Марья.
– Il faut que vous sachiez que c'est une femme, [Знай, что это женщина,] – сказал Андрей Пьеру.
– Andre, au nom de Dieu! [Андрей, ради Бога!] – повторила княжна Марья.
Видно было, что насмешливое отношение князя Андрея к странникам и бесполезное заступничество за них княжны Марьи были привычные, установившиеся между ними отношения.
– Mais, ma bonne amie, – сказал князь Андрей, – vous devriez au contraire m'etre reconaissante de ce que j'explique a Pierre votre intimite avec ce jeune homme… [Но, мой друг, ты должна бы быть мне благодарна, что я объясняю Пьеру твою близость к этому молодому человеку.]
– Vraiment? [Правда?] – сказал Пьер любопытно и серьезно (за что особенно ему благодарна была княжна Марья) вглядываясь через очки в лицо Иванушки, который, поняв, что речь шла о нем, хитрыми глазами оглядывал всех.
Княжна Марья совершенно напрасно смутилась за своих. Они нисколько не робели. Старушка, опустив глаза, но искоса поглядывая на вошедших, опрокинув чашку вверх дном на блюдечко и положив подле обкусанный кусочек сахара, спокойно и неподвижно сидела на своем кресле, ожидая, чтобы ей предложили еще чаю. Иванушка, попивая из блюдечка, исподлобья лукавыми, женскими глазами смотрел на молодых людей.
– Где, в Киеве была? – спросил старуху князь Андрей.
– Была, отец, – отвечала словоохотливо старуха, – на самое Рожество удостоилась у угодников сообщиться святых, небесных тайн. А теперь из Колязина, отец, благодать великая открылась…
– Что ж, Иванушка с тобой?
– Я сам по себе иду, кормилец, – стараясь говорить басом, сказал Иванушка. – Только в Юхнове с Пелагеюшкой сошлись…
Пелагеюшка перебила своего товарища; ей видно хотелось рассказать то, что она видела.
– В Колязине, отец, великая благодать открылась.
– Что ж, мощи новые? – спросил князь Андрей.
– Полно, Андрей, – сказала княжна Марья. – Не рассказывай, Пелагеюшка.
– Ни… что ты, мать, отчего не рассказывать? Я его люблю. Он добрый, Богом взысканный, он мне, благодетель, рублей дал, я помню. Как была я в Киеве и говорит мне Кирюша юродивый – истинно Божий человек, зиму и лето босой ходит. Что ходишь, говорит, не по своему месту, в Колязин иди, там икона чудотворная, матушка пресвятая Богородица открылась. Я с тех слов простилась с угодниками и пошла…
Все молчали, одна странница говорила мерным голосом, втягивая в себя воздух.
– Пришла, отец мой, мне народ и говорит: благодать великая открылась, у матушки пресвятой Богородицы миро из щечки каплет…
– Ну хорошо, хорошо, после расскажешь, – краснея сказала княжна Марья.
– Позвольте у нее спросить, – сказал Пьер. – Ты сама видела? – спросил он.
– Как же, отец, сама удостоилась. Сияние такое на лике то, как свет небесный, а из щечки у матушки так и каплет, так и каплет…
– Да ведь это обман, – наивно сказал Пьер, внимательно слушавший странницу.
– Ах, отец, что говоришь! – с ужасом сказала Пелагеюшка, за защитой обращаясь к княжне Марье.
– Это обманывают народ, – повторил он.
– Господи Иисусе Христе! – крестясь сказала странница. – Ох, не говори, отец. Так то один анарал не верил, сказал: «монахи обманывают», да как сказал, так и ослеп. И приснилось ему, что приходит к нему матушка Печерская и говорит: «уверуй мне, я тебя исцелю». Вот и стал проситься: повези да повези меня к ней. Это я тебе истинную правду говорю, сама видела. Привезли его слепого прямо к ней, подошел, упал, говорит: «исцели! отдам тебе, говорит, в чем царь жаловал». Сама видела, отец, звезда в ней так и вделана. Что ж, – прозрел! Грех говорить так. Бог накажет, – поучительно обратилась она к Пьеру.
– Как же звезда то в образе очутилась? – спросил Пьер.
– В генералы и матушку произвели? – сказал князь Aндрей улыбаясь.
Пелагеюшка вдруг побледнела и всплеснула руками.
– Отец, отец, грех тебе, у тебя сын! – заговорила она, из бледности вдруг переходя в яркую краску.
– Отец, что ты сказал такое, Бог тебя прости. – Она перекрестилась. – Господи, прости его. Матушка, что ж это?… – обратилась она к княжне Марье. Она встала и чуть не плача стала собирать свою сумочку. Ей, видно, было и страшно, и стыдно, что она пользовалась благодеяниями в доме, где могли говорить это, и жалко, что надо было теперь лишиться благодеяний этого дома.
– Ну что вам за охота? – сказала княжна Марья. – Зачем вы пришли ко мне?…
– Нет, ведь я шучу, Пелагеюшка, – сказал Пьер. – Princesse, ma parole, je n'ai pas voulu l'offenser, [Княжна, я право, не хотел обидеть ее,] я так только. Ты не думай, я пошутил, – говорил он, робко улыбаясь и желая загладить свою вину. – Ведь это я, а он так, пошутил только.
Пелагеюшка остановилась недоверчиво, но в лице Пьера была такая искренность раскаяния, и князь Андрей так кротко смотрел то на Пелагеюшку, то на Пьера, что она понемногу успокоилась.


Странница успокоилась и, наведенная опять на разговор, долго потом рассказывала про отца Амфилохия, который был такой святой жизни, что от ручки его ладоном пахло, и о том, как знакомые ей монахи в последнее ее странствие в Киев дали ей ключи от пещер, и как она, взяв с собой сухарики, двое суток провела в пещерах с угодниками. «Помолюсь одному, почитаю, пойду к другому. Сосну, опять пойду приложусь; и такая, матушка, тишина, благодать такая, что и на свет Божий выходить не хочется».
Пьер внимательно и серьезно слушал ее. Князь Андрей вышел из комнаты. И вслед за ним, оставив божьих людей допивать чай, княжна Марья повела Пьера в гостиную.
– Вы очень добры, – сказала она ему.
– Ах, я право не думал оскорбить ее, я так понимаю и высоко ценю эти чувства!
Княжна Марья молча посмотрела на него и нежно улыбнулась. – Ведь я вас давно знаю и люблю как брата, – сказала она. – Как вы нашли Андрея? – спросила она поспешно, не давая ему времени сказать что нибудь в ответ на ее ласковые слова. – Он очень беспокоит меня. Здоровье его зимой лучше, но прошлой весной рана открылась, и доктор сказал, что он должен ехать лечиться. И нравственно я очень боюсь за него. Он не такой характер как мы, женщины, чтобы выстрадать и выплакать свое горе. Он внутри себя носит его. Нынче он весел и оживлен; но это ваш приезд так подействовал на него: он редко бывает таким. Ежели бы вы могли уговорить его поехать за границу! Ему нужна деятельность, а эта ровная, тихая жизнь губит его. Другие не замечают, а я вижу.
В 10 м часу официанты бросились к крыльцу, заслышав бубенчики подъезжавшего экипажа старого князя. Князь Андрей с Пьером тоже вышли на крыльцо.
– Это кто? – спросил старый князь, вылезая из кареты и угадав Пьера.
– AI очень рад! целуй, – сказал он, узнав, кто был незнакомый молодой человек.
Старый князь был в хорошем духе и обласкал Пьера.
Перед ужином князь Андрей, вернувшись назад в кабинет отца, застал старого князя в горячем споре с Пьером.
Пьер доказывал, что придет время, когда не будет больше войны. Старый князь, подтрунивая, но не сердясь, оспаривал его.
– Кровь из жил выпусти, воды налей, тогда войны не будет. Бабьи бредни, бабьи бредни, – проговорил он, но всё таки ласково потрепал Пьера по плечу, и подошел к столу, у которого князь Андрей, видимо не желая вступать в разговор, перебирал бумаги, привезенные князем из города. Старый князь подошел к нему и стал говорить о делах.
– Предводитель, Ростов граф, половины людей не доставил. Приехал в город, вздумал на обед звать, – я ему такой обед задал… А вот просмотри эту… Ну, брат, – обратился князь Николай Андреич к сыну, хлопая по плечу Пьера, – молодец твой приятель, я его полюбил! Разжигает меня. Другой и умные речи говорит, а слушать не хочется, а он и врет да разжигает меня старика. Ну идите, идите, – сказал он, – может быть приду, за ужином вашим посижу. Опять поспорю. Мою дуру, княжну Марью полюби, – прокричал он Пьеру из двери.
Пьер теперь только, в свой приезд в Лысые Горы, оценил всю силу и прелесть своей дружбы с князем Андреем. Эта прелесть выразилась не столько в его отношениях с ним самим, сколько в отношениях со всеми родными и домашними. Пьер с старым, суровым князем и с кроткой и робкой княжной Марьей, несмотря на то, что он их почти не знал, чувствовал себя сразу старым другом. Они все уже любили его. Не только княжна Марья, подкупленная его кроткими отношениями к странницам, самым лучистым взглядом смотрела на него; но маленький, годовой князь Николай, как звал дед, улыбнулся Пьеру и пошел к нему на руки. Михаил Иваныч, m lle Bourienne с радостными улыбками смотрели на него, когда он разговаривал с старым князем.
Старый князь вышел ужинать: это было очевидно для Пьера. Он был с ним оба дня его пребывания в Лысых Горах чрезвычайно ласков, и велел ему приезжать к себе.
Когда Пьер уехал и сошлись вместе все члены семьи, его стали судить, как это всегда бывает после отъезда нового человека и, как это редко бывает, все говорили про него одно хорошее.


Возвратившись в этот раз из отпуска, Ростов в первый раз почувствовал и узнал, до какой степени сильна была его связь с Денисовым и со всем полком.
Когда Ростов подъезжал к полку, он испытывал чувство подобное тому, которое он испытывал, подъезжая к Поварскому дому. Когда он увидал первого гусара в расстегнутом мундире своего полка, когда он узнал рыжего Дементьева, увидал коновязи рыжих лошадей, когда Лаврушка радостно закричал своему барину: «Граф приехал!» и лохматый Денисов, спавший на постели, выбежал из землянки, обнял его, и офицеры сошлись к приезжему, – Ростов испытывал такое же чувство, как когда его обнимала мать, отец и сестры, и слезы радости, подступившие ему к горлу, помешали ему говорить. Полк был тоже дом, и дом неизменно милый и дорогой, как и дом родительский.
Явившись к полковому командиру, получив назначение в прежний эскадрон, сходивши на дежурство и на фуражировку, войдя во все маленькие интересы полка и почувствовав себя лишенным свободы и закованным в одну узкую неизменную рамку, Ростов испытал то же успокоение, ту же опору и то же сознание того, что он здесь дома, на своем месте, которые он чувствовал и под родительским кровом. Не было этой всей безурядицы вольного света, в котором он не находил себе места и ошибался в выборах; не было Сони, с которой надо было или не надо было объясняться. Не было возможности ехать туда или не ехать туда; не было этих 24 часов суток, которые столькими различными способами можно было употребить; не было этого бесчисленного множества людей, из которых никто не был ближе, никто не был дальше; не было этих неясных и неопределенных денежных отношений с отцом, не было напоминания об ужасном проигрыше Долохову! Тут в полку всё было ясно и просто. Весь мир был разделен на два неровные отдела. Один – наш Павлоградский полк, и другой – всё остальное. И до этого остального не было никакого дела. В полку всё было известно: кто был поручик, кто ротмистр, кто хороший, кто дурной человек, и главное, – товарищ. Маркитант верит в долг, жалованье получается в треть; выдумывать и выбирать нечего, только не делай ничего такого, что считается дурным в Павлоградском полку; а пошлют, делай то, что ясно и отчетливо, определено и приказано: и всё будет хорошо.
Вступив снова в эти определенные условия полковой жизни, Ростов испытал радость и успокоение, подобные тем, которые чувствует усталый человек, ложась на отдых. Тем отраднее была в эту кампанию эта полковая жизнь Ростову, что он, после проигрыша Долохову (поступка, которого он, несмотря на все утешения родных, не мог простить себе), решился служить не как прежде, а чтобы загладить свою вину, служить хорошо и быть вполне отличным товарищем и офицером, т. е. прекрасным человеком, что представлялось столь трудным в миру, а в полку столь возможным.
Ростов, со времени своего проигрыша, решил, что он в пять лет заплатит этот долг родителям. Ему посылалось по 10 ти тысяч в год, теперь же он решился брать только две, а остальные предоставлять родителям для уплаты долга.

Армия наша после неоднократных отступлений, наступлений и сражений при Пултуске, при Прейсиш Эйлау, сосредоточивалась около Бартенштейна. Ожидали приезда государя к армии и начала новой кампании.
Павлоградский полк, находившийся в той части армии, которая была в походе 1805 года, укомплектовываясь в России, опоздал к первым действиям кампании. Он не был ни под Пултуском, ни под Прейсиш Эйлау и во второй половине кампании, присоединившись к действующей армии, был причислен к отряду Платова.
Отряд Платова действовал независимо от армии. Несколько раз павлоградцы были частями в перестрелках с неприятелем, захватили пленных и однажды отбили даже экипажи маршала Удино. В апреле месяце павлоградцы несколько недель простояли около разоренной до тла немецкой пустой деревни, не трогаясь с места.
Была ростепель, грязь, холод, реки взломало, дороги сделались непроездны; по нескольку дней не выдавали ни лошадям ни людям провианта. Так как подвоз сделался невозможен, то люди рассыпались по заброшенным пустынным деревням отыскивать картофель, но уже и того находили мало. Всё было съедено, и все жители разбежались; те, которые оставались, были хуже нищих, и отнимать у них уж было нечего, и даже мало – жалостливые солдаты часто вместо того, чтобы пользоваться от них, отдавали им свое последнее.
Павлоградский полк в делах потерял только двух раненых; но от голоду и болезней потерял почти половину людей. В госпиталях умирали так верно, что солдаты, больные лихорадкой и опухолью, происходившими от дурной пищи, предпочитали нести службу, через силу волоча ноги во фронте, чем отправляться в больницы. С открытием весны солдаты стали находить показывавшееся из земли растение, похожее на спаржу, которое они называли почему то машкин сладкий корень, и рассыпались по лугам и полям, отыскивая этот машкин сладкий корень (который был очень горек), саблями выкапывали его и ели, несмотря на приказания не есть этого вредного растения.
Весною между солдатами открылась новая болезнь, опухоль рук, ног и лица, причину которой медики полагали в употреблении этого корня. Но несмотря на запрещение, павлоградские солдаты эскадрона Денисова ели преимущественно машкин сладкий корень, потому что уже вторую неделю растягивали последние сухари, выдавали только по полфунта на человека, а картофель в последнюю посылку привезли мерзлый и проросший. Лошади питались тоже вторую неделю соломенными крышами с домов, были безобразно худы и покрыты еще зимнею, клоками сбившеюся шерстью.
Несмотря на такое бедствие, солдаты и офицеры жили точно так же, как и всегда; так же и теперь, хотя и с бледными и опухлыми лицами и в оборванных мундирах, гусары строились к расчетам, ходили на уборку, чистили лошадей, амуницию, таскали вместо корма солому с крыш и ходили обедать к котлам, от которых вставали голодные, подшучивая над своею гадкой пищей и своим голодом. Также как и всегда, в свободное от службы время солдаты жгли костры, парились голые у огней, курили, отбирали и пекли проросший, прелый картофель и рассказывали и слушали рассказы или о Потемкинских и Суворовских походах, или сказки об Алеше пройдохе, и о поповом батраке Миколке.
Офицеры так же, как и обыкновенно, жили по двое, по трое, в раскрытых полуразоренных домах. Старшие заботились о приобретении соломы и картофеля, вообще о средствах пропитания людей, младшие занимались, как всегда, кто картами (денег было много, хотя провианта и не было), кто невинными играми – в свайку и городки. Об общем ходе дел говорили мало, частью оттого, что ничего положительного не знали, частью оттого, что смутно чувствовали, что общее дело войны шло плохо.
Ростов жил, попрежнему, с Денисовым, и дружеская связь их, со времени их отпуска, стала еще теснее. Денисов никогда не говорил про домашних Ростова, но по нежной дружбе, которую командир оказывал своему офицеру, Ростов чувствовал, что несчастная любовь старого гусара к Наташе участвовала в этом усилении дружбы. Денисов видимо старался как можно реже подвергать Ростова опасностям, берег его и после дела особенно радостно встречал его целым и невредимым. На одной из своих командировок Ростов нашел в заброшенной разоренной деревне, куда он приехал за провиантом, семейство старика поляка и его дочери, с грудным ребенком. Они были раздеты, голодны, и не могли уйти, и не имели средств выехать. Ростов привез их в свою стоянку, поместил в своей квартире, и несколько недель, пока старик оправлялся, содержал их. Товарищ Ростова, разговорившись о женщинах, стал смеяться Ростову, говоря, что он всех хитрее, и что ему бы не грех познакомить товарищей с спасенной им хорошенькой полькой. Ростов принял шутку за оскорбление и, вспыхнув, наговорил офицеру таких неприятных вещей, что Денисов с трудом мог удержать обоих от дуэли. Когда офицер ушел и Денисов, сам не знавший отношений Ростова к польке, стал упрекать его за вспыльчивость, Ростов сказал ему:
– Как же ты хочешь… Она мне, как сестра, и я не могу тебе описать, как это обидно мне было… потому что… ну, оттого…
Денисов ударил его по плечу, и быстро стал ходить по комнате, не глядя на Ростова, что он делывал в минуты душевного волнения.
– Экая дуг'ацкая ваша пог'ода Г'остовская, – проговорил он, и Ростов заметил слезы на глазах Денисова.


В апреле месяце войска оживились известием о приезде государя к армии. Ростову не удалось попасть на смотр который делал государь в Бартенштейне: павлоградцы стояли на аванпостах, далеко впереди Бартенштейна.
Они стояли биваками. Денисов с Ростовым жили в вырытой для них солдатами землянке, покрытой сучьями и дерном. Землянка была устроена следующим, вошедшим тогда в моду, способом: прорывалась канава в полтора аршина ширины, два – глубины и три с половиной длины. С одного конца канавы делались ступеньки, и это был сход, крыльцо; сама канава была комната, в которой у счастливых, как у эскадронного командира, в дальней, противуположной ступеням стороне, лежала на кольях, доска – это был стол. С обеих сторон вдоль канавы была снята на аршин земля, и это были две кровати и диваны. Крыша устраивалась так, что в середине можно было стоять, а на кровати даже можно было сидеть, ежели подвинуться ближе к столу. У Денисова, жившего роскошно, потому что солдаты его эскадрона любили его, была еще доска в фронтоне крыши, и в этой доске было разбитое, но склеенное стекло. Когда было очень холодно, то к ступеням (в приемную, как называл Денисов эту часть балагана), приносили на железном загнутом листе жар из солдатских костров, и делалось так тепло, что офицеры, которых много всегда бывало у Денисова и Ростова, сидели в одних рубашках.
В апреле месяце Ростов был дежурным. В 8 м часу утра, вернувшись домой, после бессонной ночи, он велел принести жару, переменил измокшее от дождя белье, помолился Богу, напился чаю, согрелся, убрал в порядок вещи в своем уголке и на столе, и с обветрившимся, горевшим лицом, в одной рубашке, лег на спину, заложив руки под голову. Он приятно размышлял о том, что на днях должен выйти ему следующий чин за последнюю рекогносцировку, и ожидал куда то вышедшего Денисова. Ростову хотелось поговорить с ним.
За шалашом послышался перекатывающийся крик Денисова, очевидно разгорячившегося. Ростов подвинулся к окну посмотреть, с кем он имел дело, и увидал вахмистра Топчеенко.
– Я тебе пг'иказывал не пускать их жг'ать этот ког'ень, машкин какой то! – кричал Денисов. – Ведь я сам видел, Лазаг'чук с поля тащил.
– Я приказывал, ваше высокоблагородие, не слушают, – отвечал вахмистр.
Ростов опять лег на свою кровать и с удовольствием подумал: «пускай его теперь возится, хлопочет, я свое дело отделал и лежу – отлично!» Из за стенки он слышал, что, кроме вахмистра, еще говорил Лаврушка, этот бойкий плутоватый лакей Денисова. Лаврушка что то рассказывал о каких то подводах, сухарях и быках, которых он видел, ездивши за провизией.
За балаганом послышался опять удаляющийся крик Денисова и слова: «Седлай! Второй взвод!»
«Куда это собрались?» подумал Ростов.
Через пять минут Денисов вошел в балаган, влез с грязными ногами на кровать, сердито выкурил трубку, раскидал все свои вещи, надел нагайку и саблю и стал выходить из землянки. На вопрос Ростова, куда? он сердито и неопределенно отвечал, что есть дело.
– Суди меня там Бог и великий государь! – сказал Денисов, выходя; и Ростов услыхал, как за балаганом зашлепали по грязи ноги нескольких лошадей. Ростов не позаботился даже узнать, куда поехал Денисов. Угревшись в своем угле, он заснул и перед вечером только вышел из балагана. Денисов еще не возвращался. Вечер разгулялся; около соседней землянки два офицера с юнкером играли в свайку, с смехом засаживая редьки в рыхлую грязную землю. Ростов присоединился к ним. В середине игры офицеры увидали подъезжавшие к ним повозки: человек 15 гусар на худых лошадях следовали за ними. Повозки, конвоируемые гусарами, подъехали к коновязям, и толпа гусар окружила их.
– Ну вот Денисов всё тужил, – сказал Ростов, – вот и провиант прибыл.
– И то! – сказали офицеры. – То то радешеньки солдаты! – Немного позади гусар ехал Денисов, сопутствуемый двумя пехотными офицерами, с которыми он о чем то разговаривал. Ростов пошел к нему навстречу.
– Я вас предупреждаю, ротмистр, – говорил один из офицеров, худой, маленький ростом и видимо озлобленный.
– Ведь сказал, что не отдам, – отвечал Денисов.
– Вы будете отвечать, ротмистр, это буйство, – у своих транспорты отбивать! Наши два дня не ели.
– А мои две недели не ели, – отвечал Денисов.
– Это разбой, ответите, милостивый государь! – возвышая голос, повторил пехотный офицер.
– Да вы что ко мне пристали? А? – крикнул Денисов, вдруг разгорячась, – отвечать буду я, а не вы, а вы тут не жужжите, пока целы. Марш! – крикнул он на офицеров.
– Хорошо же! – не робея и не отъезжая, кричал маленький офицер, – разбойничать, так я вам…
– К чог'ту марш скорым шагом, пока цел. – И Денисов повернул лошадь к офицеру.
– Хорошо, хорошо, – проговорил офицер с угрозой, и, повернув лошадь, поехал прочь рысью, трясясь на седле.
– Собака на забог'е, живая собака на забог'е, – сказал Денисов ему вслед – высшую насмешку кавалериста над верховым пехотным, и, подъехав к Ростову, расхохотался.
– Отбил у пехоты, отбил силой транспорт! – сказал он. – Что ж, не с голоду же издыхать людям?
Повозки, которые подъехали к гусарам были назначены в пехотный полк, но, известившись через Лаврушку, что этот транспорт идет один, Денисов с гусарами силой отбил его. Солдатам раздали сухарей в волю, поделились даже с другими эскадронами.
На другой день, полковой командир позвал к себе Денисова и сказал ему, закрыв раскрытыми пальцами глаза: «Я на это смотрю вот так, я ничего не знаю и дела не начну; но советую съездить в штаб и там, в провиантском ведомстве уладить это дело, и, если возможно, расписаться, что получили столько то провианту; в противном случае, требованье записано на пехотный полк: дело поднимется и может кончиться дурно».
Денисов прямо от полкового командира поехал в штаб, с искренним желанием исполнить его совет. Вечером он возвратился в свою землянку в таком положении, в котором Ростов еще никогда не видал своего друга. Денисов не мог говорить и задыхался. Когда Ростов спрашивал его, что с ним, он только хриплым и слабым голосом произносил непонятные ругательства и угрозы…
Испуганный положением Денисова, Ростов предлагал ему раздеться, выпить воды и послал за лекарем.
– Меня за г'азбой судить – ох! Дай еще воды – пускай судят, а буду, всегда буду подлецов бить, и госудаг'ю скажу. Льду дайте, – приговаривал он.
Пришедший полковой лекарь сказал, что необходимо пустить кровь. Глубокая тарелка черной крови вышла из мохнатой руки Денисова, и тогда только он был в состоянии рассказать все, что с ним было.
– Приезжаю, – рассказывал Денисов. – «Ну, где у вас тут начальник?» Показали. Подождать не угодно ли. «У меня служба, я зa 30 верст приехал, мне ждать некогда, доложи». Хорошо, выходит этот обер вор: тоже вздумал учить меня: Это разбой! – «Разбой, говорю, не тот делает, кто берет провиант, чтоб кормить своих солдат, а тот кто берет его, чтоб класть в карман!» Так не угодно ли молчать. «Хорошо». Распишитесь, говорит, у комиссионера, а дело ваше передастся по команде. Прихожу к комиссионеру. Вхожу – за столом… Кто же?! Нет, ты подумай!…Кто же нас голодом морит, – закричал Денисов, ударяя кулаком больной руки по столу, так крепко, что стол чуть не упал и стаканы поскакали на нем, – Телянин!! «Как, ты нас с голоду моришь?!» Раз, раз по морде, ловко так пришлось… «А… распротакой сякой и… начал катать. Зато натешился, могу сказать, – кричал Денисов, радостно и злобно из под черных усов оскаливая свои белые зубы. – Я бы убил его, кабы не отняли.
– Да что ж ты кричишь, успокойся, – говорил Ростов: – вот опять кровь пошла. Постой же, перебинтовать надо. Денисова перебинтовали и уложили спать. На другой день он проснулся веселый и спокойный. Но в полдень адъютант полка с серьезным и печальным лицом пришел в общую землянку Денисова и Ростова и с прискорбием показал форменную бумагу к майору Денисову от полкового командира, в которой делались запросы о вчерашнем происшествии. Адъютант сообщил, что дело должно принять весьма дурной оборот, что назначена военно судная комиссия и что при настоящей строгости касательно мародерства и своевольства войск, в счастливом случае, дело может кончиться разжалованьем.
Дело представлялось со стороны обиженных в таком виде, что, после отбития транспорта, майор Денисов, без всякого вызова, в пьяном виде явился к обер провиантмейстеру, назвал его вором, угрожал побоями и когда был выведен вон, то бросился в канцелярию, избил двух чиновников и одному вывихнул руку.
Денисов, на новые вопросы Ростова, смеясь сказал, что, кажется, тут точно другой какой то подвернулся, но что всё это вздор, пустяки, что он и не думает бояться никаких судов, и что ежели эти подлецы осмелятся задрать его, он им ответит так, что они будут помнить.
Денисов говорил пренебрежительно о всем этом деле; но Ростов знал его слишком хорошо, чтобы не заметить, что он в душе (скрывая это от других) боялся суда и мучился этим делом, которое, очевидно, должно было иметь дурные последствия. Каждый день стали приходить бумаги запросы, требования к суду, и первого мая предписано было Денисову сдать старшему по себе эскадрон и явиться в штаб девизии для объяснений по делу о буйстве в провиантской комиссии. Накануне этого дня Платов делал рекогносцировку неприятеля с двумя казачьими полками и двумя эскадронами гусар. Денисов, как всегда, выехал вперед цепи, щеголяя своей храбростью. Одна из пуль, пущенных французскими стрелками, попала ему в мякоть верхней части ноги. Может быть, в другое время Денисов с такой легкой раной не уехал бы от полка, но теперь он воспользовался этим случаем, отказался от явки в дивизию и уехал в госпиталь.


В июне месяце произошло Фридландское сражение, в котором не участвовали павлоградцы, и вслед за ним объявлено было перемирие. Ростов, тяжело чувствовавший отсутствие своего друга, не имея со времени его отъезда никаких известий о нем и беспокоясь о ходе его дела и раны, воспользовался перемирием и отпросился в госпиталь проведать Денисова.
Госпиталь находился в маленьком прусском местечке, два раза разоренном русскими и французскими войсками. Именно потому, что это было летом, когда в поле было так хорошо, местечко это с своими разломанными крышами и заборами и своими загаженными улицами, оборванными жителями и пьяными и больными солдатами, бродившими по нем, представляло особенно мрачное зрелище.
В каменном доме, на дворе с остатками разобранного забора, выбитыми частью рамами и стеклами, помещался госпиталь. Несколько перевязанных, бледных и опухших солдат ходили и сидели на дворе на солнушке.
Как только Ростов вошел в двери дома, его обхватил запах гниющего тела и больницы. На лестнице он встретил военного русского доктора с сигарою во рту. За доктором шел русский фельдшер.
– Не могу же я разорваться, – говорил доктор; – приходи вечерком к Макару Алексеевичу, я там буду. – Фельдшер что то еще спросил у него.
– Э! делай как знаешь! Разве не всё равно? – Доктор увидал подымающегося на лестницу Ростова.
– Вы зачем, ваше благородие? – сказал доктор. – Вы зачем? Или пуля вас не брала, так вы тифу набраться хотите? Тут, батюшка, дом прокаженных.
– Отчего? – спросил Ростов.
– Тиф, батюшка. Кто ни взойдет – смерть. Только мы двое с Макеевым (он указал на фельдшера) тут трепемся. Тут уж нашего брата докторов человек пять перемерло. Как поступит новенький, через недельку готов, – с видимым удовольствием сказал доктор. – Прусских докторов вызывали, так не любят союзники то наши.
Ростов объяснил ему, что он желал видеть здесь лежащего гусарского майора Денисова.
– Не знаю, не ведаю, батюшка. Ведь вы подумайте, у меня на одного три госпиталя, 400 больных слишком! Еще хорошо, прусские дамы благодетельницы нам кофе и корпию присылают по два фунта в месяц, а то бы пропали. – Он засмеялся. – 400, батюшка; а мне всё новеньких присылают. Ведь 400 есть? А? – обратился он к фельдшеру.
Фельдшер имел измученный вид. Он, видимо, с досадой дожидался, скоро ли уйдет заболтавшийся доктор.
– Майор Денисов, – повторил Ростов; – он под Молитеном ранен был.
– Кажется, умер. А, Макеев? – равнодушно спросил доктор у фельдшера.
Фельдшер однако не подтвердил слов доктора.
– Что он такой длинный, рыжеватый? – спросил доктор.
Ростов описал наружность Денисова.
– Был, был такой, – как бы радостно проговорил доктор, – этот должно быть умер, а впрочем я справлюсь, у меня списки были. Есть у тебя, Макеев?
– Списки у Макара Алексеича, – сказал фельдшер. – А пожалуйте в офицерские палаты, там сами увидите, – прибавил он, обращаясь к Ростову.
– Эх, лучше не ходить, батюшка, – сказал доктор: – а то как бы сами тут не остались. – Но Ростов откланялся доктору и попросил фельдшера проводить его.
– Не пенять же чур на меня, – прокричал доктор из под лестницы.
Ростов с фельдшером вошли в коридор. Больничный запах был так силен в этом темном коридоре, что Ростов схватился зa нос и должен был остановиться, чтобы собраться с силами и итти дальше. Направо отворилась дверь, и оттуда высунулся на костылях худой, желтый человек, босой и в одном белье.
Он, опершись о притолку, блестящими, завистливыми глазами поглядел на проходящих. Заглянув в дверь, Ростов увидал, что больные и раненые лежали там на полу, на соломе и шинелях.
– А можно войти посмотреть? – спросил Ростов.
– Что же смотреть? – сказал фельдшер. Но именно потому что фельдшер очевидно не желал впустить туда, Ростов вошел в солдатские палаты. Запах, к которому он уже успел придышаться в коридоре, здесь был еще сильнее. Запах этот здесь несколько изменился; он был резче, и чувствительно было, что отсюда то именно он и происходил.
В длинной комнате, ярко освещенной солнцем в большие окна, в два ряда, головами к стенам и оставляя проход по середине, лежали больные и раненые. Большая часть из них были в забытьи и не обратили вниманья на вошедших. Те, которые были в памяти, все приподнялись или подняли свои худые, желтые лица, и все с одним и тем же выражением надежды на помощь, упрека и зависти к чужому здоровью, не спуская глаз, смотрели на Ростова. Ростов вышел на середину комнаты, заглянул в соседние двери комнат с растворенными дверями, и с обеих сторон увидал то же самое. Он остановился, молча оглядываясь вокруг себя. Он никак не ожидал видеть это. Перед самым им лежал почти поперек середняго прохода, на голом полу, больной, вероятно казак, потому что волосы его были обстрижены в скобку. Казак этот лежал навзничь, раскинув огромные руки и ноги. Лицо его было багрово красно, глаза совершенно закачены, так что видны были одни белки, и на босых ногах его и на руках, еще красных, жилы напружились как веревки. Он стукнулся затылком о пол и что то хрипло проговорил и стал повторять это слово. Ростов прислушался к тому, что он говорил, и разобрал повторяемое им слово. Слово это было: испить – пить – испить! Ростов оглянулся, отыскивая того, кто бы мог уложить на место этого больного и дать ему воды.
– Кто тут ходит за больными? – спросил он фельдшера. В это время из соседней комнаты вышел фурштадский солдат, больничный служитель, и отбивая шаг вытянулся перед Ростовым.
– Здравия желаю, ваше высокоблагородие! – прокричал этот солдат, выкатывая глаза на Ростова и, очевидно, принимая его за больничное начальство.
– Убери же его, дай ему воды, – сказал Ростов, указывая на казака.
– Слушаю, ваше высокоблагородие, – с удовольствием проговорил солдат, еще старательнее выкатывая глаза и вытягиваясь, но не трогаясь с места.
– Нет, тут ничего не сделаешь, – подумал Ростов, опустив глаза, и хотел уже выходить, но с правой стороны он чувствовал устремленный на себя значительный взгляд и оглянулся на него. Почти в самом углу на шинели сидел с желтым, как скелет, худым, строгим лицом и небритой седой бородой, старый солдат и упорно смотрел на Ростова. С одной стороны, сосед старого солдата что то шептал ему, указывая на Ростова. Ростов понял, что старик намерен о чем то просить его. Он подошел ближе и увидал, что у старика была согнута только одна нога, а другой совсем не было выше колена. Другой сосед старика, неподвижно лежавший с закинутой головой, довольно далеко от него, был молодой солдат с восковой бледностью на курносом, покрытом еще веснушками, лице и с закаченными под веки глазами. Ростов поглядел на курносого солдата, и мороз пробежал по его спине.
– Да ведь этот, кажется… – обратился он к фельдшеру.
– Уж как просили, ваше благородие, – сказал старый солдат с дрожанием нижней челюсти. – Еще утром кончился. Ведь тоже люди, а не собаки…
– Сейчас пришлю, уберут, уберут, – поспешно сказал фельдшер. – Пожалуйте, ваше благородие.
– Пойдем, пойдем, – поспешно сказал Ростов, и опустив глаза, и сжавшись, стараясь пройти незамеченным сквозь строй этих укоризненных и завистливых глаз, устремленных на него, он вышел из комнаты.


Пройдя коридор, фельдшер ввел Ростова в офицерские палаты, состоявшие из трех, с растворенными дверями, комнат. В комнатах этих были кровати; раненые и больные офицеры лежали и сидели на них. Некоторые в больничных халатах ходили по комнатам. Первое лицо, встретившееся Ростову в офицерских палатах, был маленький, худой человечек без руки, в колпаке и больничном халате с закушенной трубочкой, ходивший в первой комнате. Ростов, вглядываясь в него, старался вспомнить, где он его видел.
– Вот где Бог привел свидеться, – сказал маленький человек. – Тушин, Тушин, помните довез вас под Шенграбеном? А мне кусочек отрезали, вот… – сказал он, улыбаясь, показывая на пустой рукав халата. – Василья Дмитриевича Денисова ищете? – сожитель! – сказал он, узнав, кого нужно было Ростову. – Здесь, здесь и Тушин повел его в другую комнату, из которой слышался хохот нескольких голосов.
«И как они могут не только хохотать, но жить тут»? думал Ростов, всё слыша еще этот запах мертвого тела, которого он набрался еще в солдатском госпитале, и всё еще видя вокруг себя эти завистливые взгляды, провожавшие его с обеих сторон, и лицо этого молодого солдата с закаченными глазами.
Денисов, закрывшись с головой одеялом, спал не постели, несмотря на то, что был 12 й час дня.
– А, Г'остов? 3до'ово, здо'ово, – закричал он всё тем же голосом, как бывало и в полку; но Ростов с грустью заметил, как за этой привычной развязностью и оживленностью какое то новое дурное, затаенное чувство проглядывало в выражении лица, в интонациях и словах Денисова.
Рана его, несмотря на свою ничтожность, все еще не заживала, хотя уже прошло шесть недель, как он был ранен. В лице его была та же бледная опухлость, которая была на всех гошпитальных лицах. Но не это поразило Ростова; его поразило то, что Денисов как будто не рад был ему и неестественно ему улыбался. Денисов не расспрашивал ни про полк, ни про общий ход дела. Когда Ростов говорил про это, Денисов не слушал.
Ростов заметил даже, что Денисову неприятно было, когда ему напоминали о полке и вообще о той, другой, вольной жизни, которая шла вне госпиталя. Он, казалось, старался забыть ту прежнюю жизнь и интересовался только своим делом с провиантскими чиновниками. На вопрос Ростова, в каком положении было дело, он тотчас достал из под подушки бумагу, полученную из комиссии, и свой черновой ответ на нее. Он оживился, начав читать свою бумагу и особенно давал заметить Ростову колкости, которые он в этой бумаге говорил своим врагам. Госпитальные товарищи Денисова, окружившие было Ростова – вновь прибывшее из вольного света лицо, – стали понемногу расходиться, как только Денисов стал читать свою бумагу. По их лицам Ростов понял, что все эти господа уже не раз слышали всю эту успевшую им надоесть историю. Только сосед на кровати, толстый улан, сидел на своей койке, мрачно нахмурившись и куря трубку, и маленький Тушин без руки продолжал слушать, неодобрительно покачивая головой. В середине чтения улан перебил Денисова.
– А по мне, – сказал он, обращаясь к Ростову, – надо просто просить государя о помиловании. Теперь, говорят, награды будут большие, и верно простят…
– Мне просить государя! – сказал Денисов голосом, которому он хотел придать прежнюю энергию и горячность, но который звучал бесполезной раздражительностью. – О чем? Ежели бы я был разбойник, я бы просил милости, а то я сужусь за то, что вывожу на чистую воду разбойников. Пускай судят, я никого не боюсь: я честно служил царю, отечеству и не крал! И меня разжаловать, и… Слушай, я так прямо и пишу им, вот я пишу: «ежели бы я был казнокрад…
– Ловко написано, что и говорить, – сказал Тушин. Да не в том дело, Василий Дмитрич, – он тоже обратился к Ростову, – покориться надо, а вот Василий Дмитрич не хочет. Ведь аудитор говорил вам, что дело ваше плохо.
– Ну пускай будет плохо, – сказал Денисов. – Вам написал аудитор просьбу, – продолжал Тушин, – и надо подписать, да вот с ними и отправить. У них верно (он указал на Ростова) и рука в штабе есть. Уже лучше случая не найдете.
– Да ведь я сказал, что подличать не стану, – перебил Денисов и опять продолжал чтение своей бумаги.
Ростов не смел уговаривать Денисова, хотя он инстинктом чувствовал, что путь, предлагаемый Тушиным и другими офицерами, был самый верный, и хотя он считал бы себя счастливым, ежели бы мог оказать помощь Денисову: он знал непреклонность воли Денисова и его правдивую горячность.
Когда кончилось чтение ядовитых бумаг Денисова, продолжавшееся более часа, Ростов ничего не сказал, и в самом грустном расположении духа, в обществе опять собравшихся около него госпитальных товарищей Денисова, провел остальную часть дня, рассказывая про то, что он знал, и слушая рассказы других. Денисов мрачно молчал в продолжение всего вечера.
Поздно вечером Ростов собрался уезжать и спросил Денисова, не будет ли каких поручений?
– Да, постой, – сказал Денисов, оглянулся на офицеров и, достав из под подушки свои бумаги, пошел к окну, на котором у него стояла чернильница, и сел писать.
– Видно плетью обуха не пег'ешибешь, – сказал он, отходя от окна и подавая Ростову большой конверт. – Это была просьба на имя государя, составленная аудитором, в которой Денисов, ничего не упоминая о винах провиантского ведомства, просил только о помиловании.
– Передай, видно… – Он не договорил и улыбнулся болезненно фальшивой улыбкой.


Вернувшись в полк и передав командиру, в каком положении находилось дело Денисова, Ростов с письмом к государю поехал в Тильзит.
13 го июня, французский и русский императоры съехались в Тильзите. Борис Друбецкой просил важное лицо, при котором он состоял, о том, чтобы быть причислену к свите, назначенной состоять в Тильзите.
– Je voudrais voir le grand homme, [Я желал бы видеть великого человека,] – сказал он, говоря про Наполеона, которого он до сих пор всегда, как и все, называл Буонапарте.
– Vous parlez de Buonaparte? [Вы говорите про Буонапарта?] – сказал ему улыбаясь генерал.
Борис вопросительно посмотрел на своего генерала и тотчас же понял, что это было шуточное испытание.
– Mon prince, je parle de l'empereur Napoleon, [Князь, я говорю об императоре Наполеоне,] – отвечал он. Генерал с улыбкой потрепал его по плечу.
– Ты далеко пойдешь, – сказал он ему и взял с собою.
Борис в числе немногих был на Немане в день свидания императоров; он видел плоты с вензелями, проезд Наполеона по тому берегу мимо французской гвардии, видел задумчивое лицо императора Александра, в то время как он молча сидел в корчме на берегу Немана, ожидая прибытия Наполеона; видел, как оба императора сели в лодки и как Наполеон, приставши прежде к плоту, быстрыми шагами пошел вперед и, встречая Александра, подал ему руку, и как оба скрылись в павильоне. Со времени своего вступления в высшие миры, Борис сделал себе привычку внимательно наблюдать то, что происходило вокруг него и записывать. Во время свидания в Тильзите он расспрашивал об именах тех лиц, которые приехали с Наполеоном, о мундирах, которые были на них надеты, и внимательно прислушивался к словам, которые были сказаны важными лицами. В то самое время, как императоры вошли в павильон, он посмотрел на часы и не забыл посмотреть опять в то время, когда Александр вышел из павильона. Свидание продолжалось час и пятьдесят три минуты: он так и записал это в тот вечер в числе других фактов, которые, он полагал, имели историческое значение. Так как свита императора была очень небольшая, то для человека, дорожащего успехом по службе, находиться в Тильзите во время свидания императоров было делом очень важным, и Борис, попав в Тильзит, чувствовал, что с этого времени положение его совершенно утвердилось. Его не только знали, но к нему пригляделись и привыкли. Два раза он исполнял поручения к самому государю, так что государь знал его в лицо, и все приближенные не только не дичились его, как прежде, считая за новое лицо, но удивились бы, ежели бы его не было.
Борис жил с другим адъютантом, польским графом Жилинским. Жилинский, воспитанный в Париже поляк, был богат, страстно любил французов, и почти каждый день во время пребывания в Тильзите, к Жилинскому и Борису собирались на обеды и завтраки французские офицеры из гвардии и главного французского штаба.
24 го июня вечером, граф Жилинский, сожитель Бориса, устроил для своих знакомых французов ужин. На ужине этом был почетный гость, один адъютант Наполеона, несколько офицеров французской гвардии и молодой мальчик старой аристократической французской фамилии, паж Наполеона. В этот самый день Ростов, пользуясь темнотой, чтобы не быть узнанным, в статском платье, приехал в Тильзит и вошел в квартиру Жилинского и Бориса.
В Ростове, также как и во всей армии, из которой он приехал, еще далеко не совершился в отношении Наполеона и французов, из врагов сделавшихся друзьями, тот переворот, который произошел в главной квартире и в Борисе. Все еще продолжали в армии испытывать прежнее смешанное чувство злобы, презрения и страха к Бонапарте и французам. Еще недавно Ростов, разговаривая с Платовским казачьим офицером, спорил о том, что ежели бы Наполеон был взят в плен, с ним обратились бы не как с государем, а как с преступником. Еще недавно на дороге, встретившись с французским раненым полковником, Ростов разгорячился, доказывая ему, что не может быть мира между законным государем и преступником Бонапарте. Поэтому Ростова странно поразил в квартире Бориса вид французских офицеров в тех самых мундирах, на которые он привык совсем иначе смотреть из фланкерской цепи. Как только он увидал высунувшегося из двери французского офицера, это чувство войны, враждебности, которое он всегда испытывал при виде неприятеля, вдруг обхватило его. Он остановился на пороге и по русски спросил, тут ли живет Друбецкой. Борис, заслышав чужой голос в передней, вышел к нему навстречу. Лицо его в первую минуту, когда он узнал Ростова, выразило досаду.
– Ах это ты, очень рад, очень рад тебя видеть, – сказал он однако, улыбаясь и подвигаясь к нему. Но Ростов заметил первое его движение.
– Я не во время кажется, – сказал он, – я бы не приехал, но мне дело есть, – сказал он холодно…
– Нет, я только удивляюсь, как ты из полка приехал. – «Dans un moment je suis a vous», [Сию минуту я к твоим услугам,] – обратился он на голос звавшего его.
– Я вижу, что я не во время, – повторил Ростов.
Выражение досады уже исчезло на лице Бориса; видимо обдумав и решив, что ему делать, он с особенным спокойствием взял его за обе руки и повел в соседнюю комнату. Глаза Бориса, спокойно и твердо глядевшие на Ростова, были как будто застланы чем то, как будто какая то заслонка – синие очки общежития – были надеты на них. Так казалось Ростову.
– Ах полно, пожалуйста, можешь ли ты быть не во время, – сказал Борис. – Борис ввел его в комнату, где был накрыт ужин, познакомил с гостями, назвав его и объяснив, что он был не статский, но гусарский офицер, его старый приятель. – Граф Жилинский, le comte N.N., le capitaine S.S., [граф Н.Н., капитан С.С.] – называл он гостей. Ростов нахмуренно глядел на французов, неохотно раскланивался и молчал.
Жилинский, видимо, не радостно принял это новое русское лицо в свой кружок и ничего не сказал Ростову. Борис, казалось, не замечал происшедшего стеснения от нового лица и с тем же приятным спокойствием и застланностью в глазах, с которыми он встретил Ростова, старался оживить разговор. Один из французов обратился с обыкновенной французской учтивостью к упорно молчавшему Ростову и сказал ему, что вероятно для того, чтобы увидать императора, он приехал в Тильзит.
– Нет, у меня есть дело, – коротко ответил Ростов.
Ростов сделался не в духе тотчас же после того, как он заметил неудовольствие на лице Бориса, и, как всегда бывает с людьми, которые не в духе, ему казалось, что все неприязненно смотрят на него и что всем он мешает. И действительно он мешал всем и один оставался вне вновь завязавшегося общего разговора. «И зачем он сидит тут?» говорили взгляды, которые бросали на него гости. Он встал и подошел к Борису.
– Однако я тебя стесняю, – сказал он ему тихо, – пойдем, поговорим о деле, и я уйду.
– Да нет, нисколько, сказал Борис. А ежели ты устал, пойдем в мою комнатку и ложись отдохни.
– И в самом деле…
Они вошли в маленькую комнатку, где спал Борис. Ростов, не садясь, тотчас же с раздраженьем – как будто Борис был в чем нибудь виноват перед ним – начал ему рассказывать дело Денисова, спрашивая, хочет ли и может ли он просить о Денисове через своего генерала у государя и через него передать письмо. Когда они остались вдвоем, Ростов в первый раз убедился, что ему неловко было смотреть в глаза Борису. Борис заложив ногу на ногу и поглаживая левой рукой тонкие пальцы правой руки, слушал Ростова, как слушает генерал доклад подчиненного, то глядя в сторону, то с тою же застланностию во взгляде прямо глядя в глаза Ростову. Ростову всякий раз при этом становилось неловко и он опускал глаза.
– Я слыхал про такого рода дела и знаю, что Государь очень строг в этих случаях. Я думаю, надо бы не доводить до Его Величества. По моему, лучше бы прямо просить корпусного командира… Но вообще я думаю…
– Так ты ничего не хочешь сделать, так и скажи! – закричал почти Ростов, не глядя в глаза Борису.
Борис улыбнулся: – Напротив, я сделаю, что могу, только я думал…
В это время в двери послышался голос Жилинского, звавший Бориса.
– Ну иди, иди, иди… – сказал Ростов и отказавшись от ужина, и оставшись один в маленькой комнатке, он долго ходил в ней взад и вперед, и слушал веселый французский говор из соседней комнаты.


Ростов приехал в Тильзит в день, менее всего удобный для ходатайства за Денисова. Самому ему нельзя было итти к дежурному генералу, так как он был во фраке и без разрешения начальства приехал в Тильзит, а Борис, ежели даже и хотел, не мог сделать этого на другой день после приезда Ростова. В этот день, 27 го июня, были подписаны первые условия мира. Императоры поменялись орденами: Александр получил Почетного легиона, а Наполеон Андрея 1 й степени, и в этот день был назначен обед Преображенскому батальону, который давал ему батальон французской гвардии. Государи должны были присутствовать на этом банкете.
Ростову было так неловко и неприятно с Борисом, что, когда после ужина Борис заглянул к нему, он притворился спящим и на другой день рано утром, стараясь не видеть его, ушел из дома. Во фраке и круглой шляпе Николай бродил по городу, разглядывая французов и их мундиры, разглядывая улицы и дома, где жили русский и французский императоры. На площади он видел расставляемые столы и приготовления к обеду, на улицах видел перекинутые драпировки с знаменами русских и французских цветов и огромные вензеля А. и N. В окнах домов были тоже знамена и вензеля.
«Борис не хочет помочь мне, да и я не хочу обращаться к нему. Это дело решенное – думал Николай – между нами всё кончено, но я не уеду отсюда, не сделав всё, что могу для Денисова и главное не передав письма государю. Государю?!… Он тут!» думал Ростов, подходя невольно опять к дому, занимаемому Александром.
У дома этого стояли верховые лошади и съезжалась свита, видимо приготовляясь к выезду государя.
«Всякую минуту я могу увидать его, – думал Ростов. Если бы только я мог прямо передать ему письмо и сказать всё, неужели меня бы арестовали за фрак? Не может быть! Он бы понял, на чьей стороне справедливость. Он всё понимает, всё знает. Кто же может быть справедливее и великодушнее его? Ну, да ежели бы меня и арестовали бы за то, что я здесь, что ж за беда?» думал он, глядя на офицера, всходившего в дом, занимаемый государем. «Ведь вот всходят же. – Э! всё вздор. Пойду и подам сам письмо государю: тем хуже будет для Друбецкого, который довел меня до этого». И вдруг, с решительностью, которой он сам не ждал от себя, Ростов, ощупав письмо в кармане, пошел прямо к дому, занимаемому государем.
«Нет, теперь уже не упущу случая, как после Аустерлица, думал он, ожидая всякую секунду встретить государя и чувствуя прилив крови к сердцу при этой мысли. Упаду в ноги и буду просить его. Он поднимет, выслушает и еще поблагодарит меня». «Я счастлив, когда могу сделать добро, но исправить несправедливость есть величайшее счастье», воображал Ростов слова, которые скажет ему государь. И он пошел мимо любопытно смотревших на него, на крыльцо занимаемого государем дома.
С крыльца широкая лестница вела прямо наверх; направо видна была затворенная дверь. Внизу под лестницей была дверь в нижний этаж.
– Кого вам? – спросил кто то.
– Подать письмо, просьбу его величеству, – сказал Николай с дрожанием голоса.
– Просьба – к дежурному, пожалуйте сюда (ему указали на дверь внизу). Только не примут.
Услыхав этот равнодушный голос, Ростов испугался того, что он делал; мысль встретить всякую минуту государя так соблазнительна и оттого так страшна была для него, что он готов был бежать, но камер фурьер, встретивший его, отворил ему дверь в дежурную и Ростов вошел.
Невысокий полный человек лет 30, в белых панталонах, ботфортах и в одной, видно только что надетой, батистовой рубашке, стоял в этой комнате; камердинер застегивал ему сзади шитые шелком прекрасные новые помочи, которые почему то заметил Ростов. Человек этот разговаривал с кем то бывшим в другой комнате.
– Bien faite et la beaute du diable, [Хорошо сложена и красота молодости,] – говорил этот человек и увидав Ростова перестал говорить и нахмурился.
– Что вам угодно? Просьба?…
– Qu'est ce que c'est? [Что это?] – спросил кто то из другой комнаты.
– Encore un petitionnaire, [Еще один проситель,] – отвечал человек в помочах.
– Скажите ему, что после. Сейчас выйдет, надо ехать.
– После, после, завтра. Поздно…
Ростов повернулся и хотел выйти, но человек в помочах остановил его.
– От кого? Вы кто?
– От майора Денисова, – отвечал Ростов.
– Вы кто? офицер?
– Поручик, граф Ростов.
– Какая смелость! По команде подайте. А сами идите, идите… – И он стал надевать подаваемый камердинером мундир.
Ростов вышел опять в сени и заметил, что на крыльце было уже много офицеров и генералов в полной парадной форме, мимо которых ему надо было пройти.
Проклиная свою смелость, замирая от мысли, что всякую минуту он может встретить государя и при нем быть осрамлен и выслан под арест, понимая вполне всю неприличность своего поступка и раскаиваясь в нем, Ростов, опустив глаза, пробирался вон из дома, окруженного толпой блестящей свиты, когда чей то знакомый голос окликнул его и чья то рука остановила его.
– Вы, батюшка, что тут делаете во фраке? – спросил его басистый голос.
Это был кавалерийский генерал, в эту кампанию заслуживший особенную милость государя, бывший начальник дивизии, в которой служил Ростов.
Ростов испуганно начал оправдываться, но увидав добродушно шутливое лицо генерала, отойдя к стороне, взволнованным голосом передал ему всё дело, прося заступиться за известного генералу Денисова. Генерал выслушав Ростова серьезно покачал головой.
– Жалко, жалко молодца; давай письмо.
Едва Ростов успел передать письмо и рассказать всё дело Денисова, как с лестницы застучали быстрые шаги со шпорами и генерал, отойдя от него, подвинулся к крыльцу. Господа свиты государя сбежали с лестницы и пошли к лошадям. Берейтор Эне, тот самый, который был в Аустерлице, подвел лошадь государя, и на лестнице послышался легкий скрип шагов, которые сейчас узнал Ростов. Забыв опасность быть узнанным, Ростов подвинулся с несколькими любопытными из жителей к самому крыльцу и опять, после двух лет, он увидал те же обожаемые им черты, то же лицо, тот же взгляд, ту же походку, то же соединение величия и кротости… И чувство восторга и любви к государю с прежнею силою воскресло в душе Ростова. Государь в Преображенском мундире, в белых лосинах и высоких ботфортах, с звездой, которую не знал Ростов (это была legion d'honneur) [звезда почетного легиона] вышел на крыльцо, держа шляпу под рукой и надевая перчатку. Он остановился, оглядываясь и всё освещая вокруг себя своим взглядом. Кое кому из генералов он сказал несколько слов. Он узнал тоже бывшего начальника дивизии Ростова, улыбнулся ему и подозвал его к себе.
Вся свита отступила, и Ростов видел, как генерал этот что то довольно долго говорил государю.
Государь сказал ему несколько слов и сделал шаг, чтобы подойти к лошади. Опять толпа свиты и толпа улицы, в которой был Ростов, придвинулись к государю. Остановившись у лошади и взявшись рукою за седло, государь обратился к кавалерийскому генералу и сказал громко, очевидно с желанием, чтобы все слышали его.
– Не могу, генерал, и потому не могу, что закон сильнее меня, – сказал государь и занес ногу в стремя. Генерал почтительно наклонил голову, государь сел и поехал галопом по улице. Ростов, не помня себя от восторга, с толпою побежал за ним.


На площади куда поехал государь, стояли лицом к лицу справа батальон преображенцев, слева батальон французской гвардии в медвежьих шапках.
В то время как государь подъезжал к одному флангу баталионов, сделавших на караул, к противоположному флангу подскакивала другая толпа всадников и впереди их Ростов узнал Наполеона. Это не мог быть никто другой. Он ехал галопом в маленькой шляпе, с Андреевской лентой через плечо, в раскрытом над белым камзолом синем мундире, на необыкновенно породистой арабской серой лошади, на малиновом, золотом шитом, чепраке. Подъехав к Александру, он приподнял шляпу и при этом движении кавалерийский глаз Ростова не мог не заметить, что Наполеон дурно и не твердо сидел на лошади. Батальоны закричали: Ура и Vive l'Empereur! [Да здравствует Император!] Наполеон что то сказал Александру. Оба императора слезли с лошадей и взяли друг друга за руки. На лице Наполеона была неприятно притворная улыбка. Александр с ласковым выражением что то говорил ему.
Ростов не спуская глаз, несмотря на топтание лошадьми французских жандармов, осаживавших толпу, следил за каждым движением императора Александра и Бонапарте. Его, как неожиданность, поразило то, что Александр держал себя как равный с Бонапарте, и что Бонапарте совершенно свободно, как будто эта близость с государем естественна и привычна ему, как равный, обращался с русским царем.
Александр и Наполеон с длинным хвостом свиты подошли к правому флангу Преображенского батальона, прямо на толпу, которая стояла тут. Толпа очутилась неожиданно так близко к императорам, что Ростову, стоявшему в передних рядах ее, стало страшно, как бы его не узнали.
– Sire, je vous demande la permission de donner la legion d'honneur au plus brave de vos soldats, [Государь, я прошу у вас позволенья дать орден Почетного легиона храбрейшему из ваших солдат,] – сказал резкий, точный голос, договаривающий каждую букву. Это говорил малый ростом Бонапарте, снизу прямо глядя в глаза Александру. Александр внимательно слушал то, что ему говорили, и наклонив голову, приятно улыбнулся.
– A celui qui s'est le plus vaillament conduit dans cette derieniere guerre, [Тому, кто храбрее всех показал себя во время войны,] – прибавил Наполеон, отчеканивая каждый слог, с возмутительным для Ростова спокойствием и уверенностью оглядывая ряды русских, вытянувшихся перед ним солдат, всё держащих на караул и неподвижно глядящих в лицо своего императора.
– Votre majeste me permettra t elle de demander l'avis du colonel? [Ваше Величество позволит ли мне спросить мнение полковника?] – сказал Александр и сделал несколько поспешных шагов к князю Козловскому, командиру батальона. Бонапарте стал между тем снимать перчатку с белой, маленькой руки и разорвав ее, бросил. Адъютант, сзади торопливо бросившись вперед, поднял ее.
– Кому дать? – не громко, по русски спросил император Александр у Козловского.
– Кому прикажете, ваше величество? – Государь недовольно поморщился и, оглянувшись, сказал:
– Да ведь надобно же отвечать ему.
Козловский с решительным видом оглянулся на ряды и в этом взгляде захватил и Ростова.
«Уж не меня ли?» подумал Ростов.
– Лазарев! – нахмурившись прокомандовал полковник; и первый по ранжиру солдат, Лазарев, бойко вышел вперед.
– Куда же ты? Тут стой! – зашептали голоса на Лазарева, не знавшего куда ему итти. Лазарев остановился, испуганно покосившись на полковника, и лицо его дрогнуло, как это бывает с солдатами, вызываемыми перед фронт.
Наполеон чуть поворотил голову назад и отвел назад свою маленькую пухлую ручку, как будто желая взять что то. Лица его свиты, догадавшись в ту же секунду в чем дело, засуетились, зашептались, передавая что то один другому, и паж, тот самый, которого вчера видел Ростов у Бориса, выбежал вперед и почтительно наклонившись над протянутой рукой и не заставив ее дожидаться ни одной секунды, вложил в нее орден на красной ленте. Наполеон, не глядя, сжал два пальца. Орден очутился между ними. Наполеон подошел к Лазареву, который, выкатывая глаза, упорно продолжал смотреть только на своего государя, и оглянулся на императора Александра, показывая этим, что то, что он делал теперь, он делал для своего союзника. Маленькая белая рука с орденом дотронулась до пуговицы солдата Лазарева. Как будто Наполеон знал, что для того, чтобы навсегда этот солдат был счастлив, награжден и отличен от всех в мире, нужно было только, чтобы его, Наполеонова рука, удостоила дотронуться до груди солдата. Наполеон только прило жил крест к груди Лазарева и, пустив руку, обратился к Александру, как будто он знал, что крест должен прилипнуть к груди Лазарева. Крест действительно прилип.


Источник — «http://wiki-org.ru/wiki/index.php?title=Космология_Джордано_Бруно&oldid=81380422»