Косолапов, Павел Павлович

Павел Павлович Косолапов
обвиняемый в совершении терактов и диверсий
Дата рождения:	27 февраля 1980(1980-02-27) (44 года)
Место рождения:	хутор Большой, Серафимовичский район, Волгоградская область, РСФСР, СССР.
Отец:	Павел Косолапов
Мать:	Валентина Константиновна Косолапова (Щеголькова)

Павел Павлович Косолапов (род. 27 февраля 1980, Волгоградская область) — идейный исламистский террорист, этнический русский. По версии правоохранительных органов РФ, изложенной в СМИ — один из организаторов террористических актов в Москве, Подмосковье, взрывов остановок в Воронеже и Новгородской области в 2004—2007 годах, руководитель преступной группы, в которую помимо него самого входили граждане Казахстана. Объявлен в федеральный и международный розыск.

Биография

Детство

Отец, уроженец Перми, приехал по распределению из Пермской области в Волгоградскую, работал трактористом, развелся с женой, когда Павлу было два года, и уехал жить в Краснодарский край.

Мать — представитель местного старинного казачьего рода Щегольковых, работала директором детского сада, после его закрытия пошла в кочегары.

Согласно документам, родился на хуторе Большой Серафимовичского района Волгоградской области.

Детство провел на хуторе Горбатовский (в 25 км от Большого), население которого составляет около 600 человек. Жил в одноэтажном доме, обложенном белым кирпичом, с младшим братом, сестрой и матерью Валентиной Константиновной, 1957 года рождения.

Как рассказывает Лидия Уренева, классный руководитель Косолапова до 4 класса средней школы:

Мальчик был, конечно, неплохой. Особенно выделялся хорошим отношением к родителям, за бабушкой очень ухаживал. Но временами был неуправляемый и даже какой-то бешеный. По душам с ним нельзя было поговорить, мог даже огрызаться. Нельзя сказать, что он был замкнут, но совсем близких друзей у него не было. С чеченцами дружил, но у нас тут раньше полхутора чеченцев было, с ними все дружили.

Надежда Прилепова, классный руководитель Косолапова в старших классах, вспоминает:

Нельзя сказать, что он был лидером, но и ведомым его не назовешь. У него всегда был свой взгляд на вещи. Учился, пожалуй, лучше всех среди мальчиков класса. Особенно любил литературу и историю. Сочинения писал краткие, но интересные и всегда особенные.

Наталья Уренева, одноклассница Павла, признаётся:

Парень как парень. Единственное, что его всегда отличало от остальных, — стремление к чему-то другому. Он не мог успокоиться на обычной жизни: семья, дети, дом, огород. Он всё время чего-то искал.

По словам директора Горбатовской средней школы Сергея Петрова в интервью «Независимой газете»:

Павел был обыкновенным парнем, с обычными для его возраста увлечениями, проблемами, интересами. Так же, как и все мальчишки, гонял в футбол, ходил на рыбалку. Он мог бы школу окончить на «4» и «5». Просто не захотел. Косолапов — парень не без способностей. Когда хотел показать себя, готовился к занятиям, то практически всегда получал «отлично». Интересовался информатикой, компьютерами. Уже после армии обращался ко мне с просьбой помочь освежить знания в информатике, говорил, что в Москве предлагают ему хорошую работу, связанную с компьютерами. Очень любил читать. Любимой книгой Павла в школе была «Мастер и Маргарита» Булгакова… Был равнодушен к алкоголю — что совсем не типично для деревни. (…) видели Пашку «выпимши» только один раз — на выпускном вечере в школе.

По воспоминаниям преподавателей той же школы,

Павел был мальчиком положительным во всех отношениях. Мать воспитывала его в строгости. […] Парень вежливый рос — со всеми соседями всегда здоровался, помогал бабкам сумки тяжелые до дома поднести, всех учителей персонально с днем рождения поздравлял. Не пил, не курил, в драках замечен не был. В школе поначалу учился неважно, но в 10—11-м классе взялся за ум. В итоге получил аттестат без единой «тройки». С гуманитарными предметами у него похуже было, зато отлично давались математика и химия.

Как признается мать Павла обозревателю газеты «Известия» Дмитрию Соколову-Митричу:

Павлуше тоже очень Краснодарский край нравился. У него мечта была там домик купить. Как только он достиг зрелого возраста, все время стремился заработать на него денег. После 9-го класса поступил в Серафимовичский техникум, но через полтора месяца вернулся домой и сказал, что будет заканчивать 10-й и 11-й классы. А когда сестра за военного замуж вышла, загорелся стать офицером. К поступлению в военное училище готовился серьёзно. Сделал во дворе турник, постоянно на нем подтягивался, каждый день занимался бегом. В Краснодарское инженерное училище поступил легко. Я к нему на присягу ездила. Он был такой гордый, счастливый. Сочинение писал на тему «Мастер и Маргарита» — это была его любимая книга. Он вообще любил читать. Особенно фантастику. Верил в потусторонний мир.

Военная служба

По версии МВД, после окончания школы в 1997 году Косолапов поступил в Краснодарское высшее военное командное инженерное училище. По мнению школьных учителей Косолапова, «на это дело его муж родной сестры подбил».

В 1998 году училище было расформировано, часть курсантов, в том числе и Косолапова перевели в Ростовский военный институт ракетных войск им. Главного маршала артиллерии М. И. Неделина.

По воспоминаниям однокурсников, Косолапов любил экстрим — прыгал в реку с высоких мостов и в Краснодаре, и в Ростове. С людьми общался легко, однако лидером не был. Играл на гитаре. К деньгам относился неравнодушно: после занятий, в отличие от товарищей, не развлекался, а подрабатывал.

Осенью 1999 года, за полгода до окончания учёбы, он написал рапорт с просьбой об отчислении, после того как был уличён в воровстве денег у сокурсника. После отчисления из института проходил срочную службу в ракетных войсках в Ростовской области и в Чернышковском районе Волгоградской области.

В январе 2005 года бабушка Косолапова рассказала журналисту газеты «Известия»:

Приняв ислам, он весь наш род продал! И говорить-то стал […] на русском, но не по-русски. Акцент откуда-то появился, хрипота такая, вальяжность — знаете, как чеченцы разговаривают? Я думаю, этот ислам он в училище подцепил. Он там с ребятами из Нальчика связался. С ними на дискотеку бегал в самоволку. Хотя он с детства все время дружил с местными кавказцами. Говорил, что ему нравятся их традиции, уважение к старшим. О том, что Павлика отчисляют из училища, мы узнали из письма его сестры. Мать приехала, а он на «губе». В рапорте об отчислении написал так: «Ошибся в выборе профессии». Пошел в армию. Служил здесь недалеко, в Чернышковском районе, в Ракетных войсках. Я как-то туда приехала и увидела, как он огрызнулся на офицера. Вы извините, я всю жизнь скот пасла, поэтому привыкла материться. Я ему как закричу: «А ну, б…дь, вставай на колени перед командиром!» Он попыхтел, попыхтел, но встал на колени.

После демобилизации

После демобилизации и возвращения в родной хутор Горбатовское окончил курсы сварщиков. Однако по специальности не работал — в совхозе не платили денег. Павел зарабатывал покосами сена для скотины и вязал веники, которые мать и сестра продавали на рынке. В это же время сблизился со своими местными сверстниками Артуром Амиралиевым, Рустамом Джамурзаевым. Спустя некоторое время семьи Амиралиевых и Джамурзаевых перебрались на родину в Чечню. Вскоре после этого начались таинственные исчезновения Косолапова из родных краёв. По словам матери Косолапова:

Однажды я увидела, как Павлуша пошёл в туалет и взял с собой бутылочку с водой. Я так и обомлела: у нас на хуторе все знают, что мусульмане бумагой не пользуются. А потом обратила внимание, как он по нескольку раз на дню сидит на полу, поджав ноги, и что-то тихонько шепчет. Это случилось после того, как он с соседом-чеченцем в Москву на заработки поехал. Потом он признался мне, что не в столице был, а в Чечне. Вернулся счастливый такой. Но я заметила, что крестик с груди он снял, все картинки в своей комнате поснимал, перестал курить, пить, хотя он и раньше не очень-то злоупотреблял, день рождения свой больше не праздновал, младшего брата за любое бранное слово ругал. Я сначала испугалась, но потом смирилась. Здесь он работы так и не нашел. Сено косил да веники вязал по 2 рубля за штуку. А потом вдруг говорит, что в Мурманск уезжает. Что нашел по объявлению в газете работу на рыбацком судне. Наконец-то сможет купить домик в Краснодарском крае. Уехал. Вернулся через полгода на «девятке». Объяснил, что заработал 120 тысяч рублей, но купил машину, потому что этих денег на дом все равно не хватит.

В Чечне, по данным газеты «Время новостей», Косолапов воевал на стороне сепаратистов против федеральных войск. Там он прошёл подготовку под руководством арабских инструкторов в учебном центре «Кавказ» известного террориста Хаттаба в Сержень-юрте и принял ислам радикального толка, затем сам стал инструктором. Среди его учеников — граждане Казахстана Еркингали Тайжанов и Азамат Толеубай, ранее учившиеся в медресе в городе Бугуруслан Оренбургской области и воевавшие в отрядах Абу Умара и Абу Дзейта. Следует отметить, что имя Азамата Толеубая, уроженца поселка Карагайлы Карагандинской области, газета «Казахстанская правда» упоминала ещё в 2001 году в статье о молодых казахских парнях, якобы поступивших учиться в ваххабистский лагерь в Сержень-Юрте в марте 1999 года.

После принятия ислама Павел Косолапов взял себе новое имя — Мохаммед. На родину, в Волгоградскую область, он регулярно возвращался вплоть до 2004 года. Приезжал на автомобилях — сначала зелёной подержанной «ВАЗ-21099», потом на битой «Тойоте» с московскими номерами (на ней он проездил около трёх месяцев, пока окончательно не разбил в конце лета 2003 года, поехав с матерью на рынок в Ростовскую область), затем «ВАЗ-2109». По словам односельчан, пять раз в день молился, ругал и бил младшего брата Ивана за брань, выкуренную сигарету и употребление спиртных напитков.

В 2004 году официально работал в сельхозартели в Воронежской области. В том же году, по некоторым сведениям, приобрёл земельный участок в Краснодарском крае, где, по словам матери, он в своё время мечтал купить дом.

Подозрения в организации взрывов в Московском метро и в Воронеже

По версии правоохранительных органов, озвученной СМИ в 2005 году, группа Косолапова занималась подготовкой террористического акта в Московском метрополитене 6 февраля 2004 года. Куратором смертника Анзора Ижаева, осуществившего взрыв, унесший жизни 42 человек, якобы был Косолапов.

МВД РФ объявило в розыск Косолапова и Тайжанова после серии терактов на автобусных остановках в Воронеже: 19 февраля 2004 года на остановке «Военный городок» на окраине города преступники установили сумку с бомбой, гвоздями и болтами. Однако благодаря ошибке при установке взрывного устройства ранения получили лишь два человека. 19 июля на остановке «НИИ генетики» произошёл другой взрыв мощностью 200 г в тротиловом эквиваленте, в результате которого от проникающих ранений грудной клетки погибла 26-летняя сотрудница Воронежской государственной сельхозакадемии Елена Фролова, ещё пять человек получили ранения различной степени тяжести. 26 июля на автобусной остановке на пересечении улиц 9 Января и Антонова-Овсеенко произошёл третий взрыв, однако в его момент на остановке никого не было.

Косолапов также подозревался в совершении этих терактов, поскольку накануне взрыва он проезжал там на машине, и даже был остановлен на посту ГАИ. Однако в 2006 году следствие выяснило, что за взрывами в Воронеже и в московском метро стоит другая террористическая группа, которую возглавлял этнический русский ваххабит Максим Понарьин. В 2007 году Максим Понарьин, а также Тамбий Хубиев и Мурад Шаваев были приговорены Мосгорсудом к пожизненному лишению свободы за участие в организации террористического акта в Московском метрополитене 2004 года.

Взрывы в Подмосковье и в Самаре

В конце февраля 2004 года группа Косолапова-Тайжанова-Толеубая, по версии МВД, осуществила четыре взрыва магистрального газопровода около подмосковных Чехова, Подольска и Бронниц, а 15 марта — трёх опор ЛЭП у Симферопольского шоссе в Московской области.

В 2004 году, по данным правоохранительных органов, Косолапов вернулся на родину в Волгоградскую область, где познакомил своего ученика по лагерю в Сержень-Юрте Еркингали Тайжанова с местной жительницей, 18-летней беженкой из Армении Кристиной Мустафаевой, которая вышла за того замуж. Вскоре семья Тайжанова перебралась в Актюбинск, а затем в Самару, а 4 июня того же года тот осуществил взрыв на вещевом рынке в Самаре, в результате которого 11 человек погибли, а, по разным источникам, 38 или 71 были ранены.

3 сентября 2004 года ученик и приятель Косолапова Тайжанов был арестован в Казахстане за хранение наркотиков. На Тайжанова дала показания его супруга, которой тот ранее демонстрировал бомбу и признался, что готовится её применить, а вскоре после взрыва показал 3000 евро, сообщив жене, что получил эти деньги за успешное проведение теракта. После того как Тайжанов узнал, что к нему в тюрьму едут следователи из России, он повесился в камере. По данным ФСБ РФ, Тайжанов планировал сделать жену, которая к тому моменту была от него беременной, террористкой-смертницей для исполнения террористического акта, который был запланирован в Москве на 27 сентября 2004 года. Сама Кристина Мустафаева заявила, что «Еркингали мне об этом никогда не говорил».

Другой ученик Косолапова Азамат Толеубай явился с повинной в МВД Казахстана, признавшись, что был в Чечне и воевал на стороне сепаратистов, а также в том, что имел знакомство с Тайжановым. Однако своё причастие к терактам Толеубай отрицал. В июне 2005 года, по данным СМИ Казахстана, Толеубай был осужден судом в г. Актобе. В июле 2005 года Толеубай был выдан российским правоохранительным органам; по другим сведениям, он по-прежнему находится в Казахстане. По состоянию на октябрь 2009 года информацию о суде в России над Толеубаем обнаружить не удалось; последнее упоминание о нём в российских СМИ приходится на ноябрь 2007 года.

На имя Косолапова была оформлена съемная квартира в подмосковном городе Люберцы, где 18 марта 2004 года уборщицей риэлторской компании «Калита-град» была обнаружена сумка, набитая оружием. В девятиэтажном доме № 52 на улице Кирова в Люберцах на съемной квартире № 84 (по другим данным, в квартире № 84 в пятиэтажке по адресу [maps.yandex.ru/?text=Россия,%20Московская%20область,%20Люберецкий%20район,%20Люберцы,%20улица%20Кирова,%2053&sll=37.885818,55.679189&sspn=0.021955,0.009299&ll=37.886301,55.678938&spn=0.006968,0.002761&z=18&l=sat,skl ул. Кирова, 53]) были обнаружены: 21 выстрел к ручному гранатомету РПГ-7, 2 гранаты Ф-1 и одна — РПГ-5, 19 электродетонаторов и 18 наручных часов Casio. Однако ни квартиранта, ни других лиц, проживавших в квартире, задержать не удалось. Был заочно арестован Мещанским районным судом г. Москвы и объявлен в международный розыск.

«Невский экспресс»

13 августа 2007 года на перегоне Окуловка — Малая Вишера Октябрьской железной дороги в 21:38 по московскому времени в результате аварии с рельсов сошли электровоз и 12 вагонов поезда «Невский Экспресс». Были травмированы 60 человек, из которых 25 были доставлены в больницы. По официальной версии, причиной аварии стал подрыв железнодорожного полотна самодельным взрывным устройством мощностью 8-9 кг в тротиловом эквиваленте.

В 2007 году МВД РФ разослало ориентировку на Косолапова, объявленного в федеральный розыск:

Разыскивается по факту подрыва 13.08.07 в 21.40 поезда № 166 маршрута «Невский экспресс», следовавшего Москва—Санкт-Петербург. Возглавлял диверсионную группу, направленную Ш. Басаевым в Москву и центральные регионы России для совершения диверсий. Группа причастна к подрывам СВУ на газопроводах и линиях электропередачи 12.02.04, 18.02.04, 15.03.04, проходивших на территории Московской области.

Как сообщает газета «Коммерсантъ», по версии следствия, время, место, объект теракта и способ его реализации выбрал Павел Косолапов. Под видом туриста он приехал в Маловишерский район Новгородской области, лично осмотрел участок железнодорожного пути Санкт-Петербург—Москва на перегоне Бурга—Красненка и выбрал место для закладки взрывчатки неподалеку от моста через речку Чёрную; «гулявшего» по железнодорожным путям молодого человека приметили местные жители, которые в дальнейшем помогли составить его фоторобот. Тем временем безработный житель ингушского села Экажево, отец четверых детей Саланбек Дзахкиев подрядил своих земляков, братьев Хидриевых, на перевозку взрывчатки. Штукатур Макшарип и крановщик Амирхан якобы привезли её из Ингушетии в автомобиле «ВАЗ-2109», который тоже видели свидетели. В Новгородской области они передали машину посреднику, причём с Саланбеком Дзахкиевым, по версии обвинения, контактировал только Макшарип Хидриев; Амирхан Хидриев просто согласился помочь брату перегнать «девятку» из Ингушетии в Новгородскую область.

В материале газеты «Известия» некоторые детали описаны по-другому: так, согласно ей, 9 килограммов гексогена были куплены Дзахкиевым в Москве и доставлены в Малую Вишеру Амирханом Хидриевым на принадлежащем ему автомобиле ВАЗ-2106. Кроме того, газета отмечает, что братья Хидриевы до теракта промышляли автомобильными разбоями, пытками и побоями, заставляя владельцев дорогих машин переоформлять автомобиль на их имя.

По утверждениям газеты РБК daily, сославшейся на неназванный «источник в МВД», Косолапов также подозревается в подрыве «Невского экспресса» в 2009 году.

Противоречивость официальной версии

• Версия сотрудников правоохранительных органов, озвученная СМИ, противоречит фактической хронологии событий: В 1999 году Павлу Косолапову было лишь 19 лет. Продолжительность обучения в Ростовском военном институте ракетных войск составляет 5 лет, на выпускном курсе он должен был учиться не ранее 2001 года. К тому времени учебный центр Хаттаба уже был уничтожен: российские федеральные войска заняли селение Сержень-Юрт Шалинского района Чечни весной 2000 года. В это время Косолапов был курсантом Ростовского военного ВУЗа. Однако нельзя исключать, что Косолапов мог проходить подготовку в более позднее время непосредственно в партизанских отрядах чеченских сепаратистов, которые базировались в горной местности Чечни и активно вели террористическую деятельность.

• Некоторые издания находят весьма странным случайное обнаружение «арсенала» террористической группы в Люберцах вскоре после подрыва газопроводов и ЛЭП: в частности, дом, где жил Косолапов — не простой, а минобороновский, а квартира принадлежит высокому военному чину в отставке. С учётом того, что Косолапов снимал квартиру по своему настоящему паспорту, это не вяжется с его описанием как высокопрофессионального террориста. Они также не находят очевидной связь Косолапова с терактом в вагоне метрополитена.

• В интервью газете «Собеседник» заместитель начальника Ростовского военного института Андрей Юшковский заявил:

Павел Косолапов у нас никогда не учился. У нас был его однофамилец – Глеб Косолапов, может, отсюда пошла путаница. Но и взрывотехников мы не готовим. У нас и дисциплины-то такой нет.

• Мать Павла, Валентина Косолапова, в интервью Русской службе новостей утверждает, что приезжавший из Москвы следователь сказал, что «если через неделю ваш сын не появится, то на него повесят „Невский экспресс“». «В итоге так и получилось, — заявила она. — Ровно через неделю напечатали, что он причастен к „Невскому экспрессу“. Сейчас опять на него всё „вешают“, и мне так и объяснили, что на него будут „вешать“ всё, пока его не найдут».

• Как сообщила газета «Труд» в январе 2005 года, «Однажды в дом Косолаповых нагрянул тот самый чеченец, с которым Павел вместе в Чечню ездил. Странный какой-то — то ли пьяный, то ли обкуренный. Он сказал матери, что убили её сына. Ничего объяснять не стал и ушёл».

• Первым в 2004 году написал о Косолапове журналист газеты «Время новостей» Александр Шварев. В 2009 году, будучи журналистом агентства «Росбалт», он рассказал, что получал информацию от оперативных работников правоохранительных органов, имена которых и принадлежность к конкретным силовым структурам он разглашать отказался. Однако он заявил, что лично видел фотографии Косолапова, изъятые в Чечне в начале 2000-х:

Эти фотографии перевозили сподвижники Абу Хавса. У них тоже ведется своя картотека, где они снимают, например, свой учебный процесс. Когда спецслужбы проводили идентификацию людей, изображенных на фотографиях, один из них и был установлен как Павел Косолапов — человек явно славянской внешности, который изображён вместе с лидерами боевиков, явно не пленный, вместе с ними держит в руках взрывные устройства. Человек совершенно заурядной внешности, светлые волосы. Говорят, у него появился золотой зуб, который мог бы быть отличительной особенностью. На некоторых фотографиях он был вместе с Абу Дзейтом, который учил Косолапова взрывному делу и считал одним из лучших учеников. Об этом удалось узнать благодаря фотографиям и показаниям боевиков, которые тренировались вместе с Косолаповым. Абу Дзейт, кстати, на фотографиях не выглядел, как боевик: короткая стрижка, очки, вполне цивильная одежда. Если бы не видеть, что в руках находятся схемы элемента взрывного устройства, не подумаешь, что это два боевика: славянский парень и человек интеллигентной внешности.

См. также

• Саид Бурятский

Отрывок, характеризующий Косолапов, Павел Павлович

Привезенный доктор в ту же ночь пустил кровь и объявил, что у князя удар правой стороны.
В Лысых Горах оставаться становилось более и более опасным, и на другой день после удара князя, повезли в Богучарово. Доктор поехал с ними.
Когда они приехали в Богучарово, Десаль с маленьким князем уже уехали в Москву.
Все в том же положении, не хуже и не лучше, разбитый параличом, старый князь три недели лежал в Богучарове в новом, построенном князем Андреем, доме. Старый князь был в беспамятстве; он лежал, как изуродованный труп. Он не переставая бормотал что то, дергаясь бровями и губами, и нельзя было знать, понимал он или нет то, что его окружало. Одно можно было знать наверное – это то, что он страдал и, чувствовал потребность еще выразить что то. Но что это было, никто не мог понять; был ли это какой нибудь каприз больного и полусумасшедшего, относилось ли это до общего хода дел, или относилось это до семейных обстоятельств?
Доктор говорил, что выражаемое им беспокойство ничего не значило, что оно имело физические причины; но княжна Марья думала (и то, что ее присутствие всегда усиливало его беспокойство, подтверждало ее предположение), думала, что он что то хотел сказать ей. Он, очевидно, страдал и физически и нравственно.
Надежды на исцеление не было. Везти его было нельзя. И что бы было, ежели бы он умер дорогой? «Не лучше ли бы было конец, совсем конец! – иногда думала княжна Марья. Она день и ночь, почти без сна, следила за ним, и, страшно сказать, она часто следила за ним не с надеждой найти призкаки облегчения, но следила, часто желая найти признаки приближения к концу.
Как ни странно было княжне сознавать в себе это чувство, но оно было в ней. И что было еще ужаснее для княжны Марьи, это было то, что со времени болезни ее отца (даже едва ли не раньше, не тогда ли уж, когда она, ожидая чего то, осталась с ним) в ней проснулись все заснувшие в ней, забытые личные желания и надежды. То, что годами не приходило ей в голову – мысли о свободной жизни без вечного страха отца, даже мысли о возможности любви и семейного счастия, как искушения дьявола, беспрестанно носились в ее воображении. Как ни отстраняла она от себя, беспрестанно ей приходили в голову вопросы о том, как она теперь, после того, устроит свою жизнь. Это были искушения дьявола, и княжна Марья знала это. Она знала, что единственное орудие против него была молитва, и она пыталась молиться. Она становилась в положение молитвы, смотрела на образа, читала слова молитвы, но не могла молиться. Она чувствовала, что теперь ее охватил другой мир – житейской, трудной и свободной деятельности, совершенно противоположный тому нравственному миру, в который она была заключена прежде и в котором лучшее утешение была молитва. Она не могла молиться и не могла плакать, и житейская забота охватила ее.
Оставаться в Вогучарове становилось опасным. Со всех сторон слышно было о приближающихся французах, и в одной деревне, в пятнадцати верстах от Богучарова, была разграблена усадьба французскими мародерами.
Доктор настаивал на том, что надо везти князя дальше; предводитель прислал чиновника к княжне Марье, уговаривая ее уезжать как можно скорее. Исправник, приехав в Богучарово, настаивал на том же, говоря, что в сорока верстах французы, что по деревням ходят французские прокламации и что ежели княжна не уедет с отцом до пятнадцатого, то он ни за что не отвечает.
Княжна пятнадцатого решилась ехать. Заботы приготовлений, отдача приказаний, за которыми все обращались к ней, целый день занимали ее. Ночь с четырнадцатого на пятнадцатое она провела, как обыкновенно, не раздеваясь, в соседней от той комнаты, в которой лежал князь. Несколько раз, просыпаясь, она слышала его кряхтенье, бормотанье, скрип кровати и шаги Тихона и доктора, ворочавших его. Несколько раз она прислушивалась у двери, и ей казалось, что он нынче бормотал громче обыкновенного и чаще ворочался. Она не могла спать и несколько раз подходила к двери, прислушиваясь, желая войти и не решаясь этого сделать. Хотя он и не говорил, но княжна Марья видела, знала, как неприятно было ему всякое выражение страха за него. Она замечала, как недовольно он отвертывался от ее взгляда, иногда невольно и упорно на него устремленного. Она знала, что ее приход ночью, в необычное время, раздражит его.
Но никогда ей так жалко не было, так страшно не было потерять его. Она вспоминала всю свою жизнь с ним, и в каждом слове, поступке его она находила выражение его любви к ней. Изредка между этими воспоминаниями врывались в ее воображение искушения дьявола, мысли о том, что будет после его смерти и как устроится ее новая, свободная жизнь. Но с отвращением отгоняла она эти мысли. К утру он затих, и она заснула.
Она проснулась поздно. Та искренность, которая бывает при пробуждении, показала ей ясно то, что более всего в болезни отца занимало ее. Она проснулась, прислушалась к тому, что было за дверью, и, услыхав его кряхтенье, со вздохом сказала себе, что было все то же.
– Да чему же быть? Чего же я хотела? Я хочу его смерти! – вскрикнула она с отвращением к себе самой.
Она оделась, умылась, прочла молитвы и вышла на крыльцо. К крыльцу поданы были без лошадей экипажи, в которые укладывали вещи.
Утро было теплое и серое. Княжна Марья остановилась на крыльце, не переставая ужасаться перед своей душевной мерзостью и стараясь привести в порядок свои мысли, прежде чем войти к нему.
Доктор сошел с лестницы и подошел к ней.
– Ему получше нынче, – сказал доктор. – Я вас искал. Можно кое что понять из того, что он говорит, голова посвежее. Пойдемте. Он зовет вас…
Сердце княжны Марьи так сильно забилось при этом известии, что она, побледнев, прислонилась к двери, чтобы не упасть. Увидать его, говорить с ним, подпасть под его взгляд теперь, когда вся душа княжны Марьи была переполнена этих страшных преступных искушений, – было мучительно радостно и ужасно.
– Пойдемте, – сказал доктор.
Княжна Марья вошла к отцу и подошла к кровати. Он лежал высоко на спине, с своими маленькими, костлявыми, покрытыми лиловыми узловатыми жилками ручками на одеяле, с уставленным прямо левым глазом и с скосившимся правым глазом, с неподвижными бровями и губами. Он весь был такой худенький, маленький и жалкий. Лицо его, казалось, ссохлось или растаяло, измельчало чертами. Княжна Марья подошла и поцеловала его руку. Левая рука сжала ее руку так, что видно было, что он уже давно ждал ее. Он задергал ее руку, и брови и губы его сердито зашевелились.
Она испуганно глядела на него, стараясь угадать, чего он хотел от нее. Когда она, переменя положение, подвинулась, так что левый глаз видел ее лицо, он успокоился, на несколько секунд не спуская с нее глаза. Потом губы и язык его зашевелились, послышались звуки, и он стал говорить, робко и умоляюще глядя на нее, видимо, боясь, что она не поймет его.
Княжна Марья, напрягая все силы внимания, смотрела на него. Комический труд, с которым он ворочал языком, заставлял княжну Марью опускать глаза и с трудом подавлять поднимавшиеся в ее горле рыдания. Он сказал что то, по нескольку раз повторяя свои слова. Княжна Марья не могла понять их; но она старалась угадать то, что он говорил, и повторяла вопросительно сказанные им слона.
– Гага – бои… бои… – повторил он несколько раз. Никак нельзя было понять этих слов. Доктор думал, что он угадал, и, повторяя его слова, спросил: княжна боится? Он отрицательно покачал головой и опять повторил то же…
– Душа, душа болит, – разгадала и сказала княжна Марья. Он утвердительно замычал, взял ее руку и стал прижимать ее к различным местам своей груди, как будто отыскивая настоящее для нее место.
– Все мысли! об тебе… мысли, – потом выговорил он гораздо лучше и понятнее, чем прежде, теперь, когда он был уверен, что его понимают. Княжна Марья прижалась головой к его руке, стараясь скрыть свои рыдания и слезы.
Он рукой двигал по ее волосам.
– Я тебя звал всю ночь… – выговорил он.
– Ежели бы я знала… – сквозь слезы сказала она. – Я боялась войти.
Он пожал ее руку.
– Не спала ты?
– Нет, я не спала, – сказала княжна Марья, отрицательно покачав головой. Невольно подчиняясь отцу, она теперь так же, как он говорил, старалась говорить больше знаками и как будто тоже с трудом ворочая язык.
– Душенька… – или – дружок… – Княжна Марья не могла разобрать; но, наверное, по выражению его взгляда, сказано было нежное, ласкающее слово, которого он никогда не говорил. – Зачем не пришла?
«А я желала, желала его смерти! – думала княжна Марья. Он помолчал.
– Спасибо тебе… дочь, дружок… за все, за все… прости… спасибо… прости… спасибо!.. – И слезы текли из его глаз. – Позовите Андрюшу, – вдруг сказал он, и что то детски робкое и недоверчивое выразилось в его лице при этом спросе. Он как будто сам знал, что спрос его не имеет смысла. Так, по крайней мере, показалось княжне Марье.
– Я от него получила письмо, – отвечала княжна Марья.
Он с удивлением и робостью смотрел на нее.
– Где же он?
– Он в армии, mon pere, в Смоленске.
Он долго молчал, закрыв глаза; потом утвердительно, как бы в ответ на свои сомнения и в подтверждение того, что он теперь все понял и вспомнил, кивнул головой и открыл глаза.
– Да, – сказал он явственно и тихо. – Погибла Россия! Погубили! – И он опять зарыдал, и слезы потекли у него из глаз. Княжна Марья не могла более удерживаться и плакала тоже, глядя на его лицо.
Он опять закрыл глаза. Рыдания его прекратились. Он сделал знак рукой к глазам; и Тихон, поняв его, отер ему слезы.
Потом он открыл глаза и сказал что то, чего долго никто не мог понять и, наконец, понял и передал один Тихон. Княжна Марья отыскивала смысл его слов в том настроении, в котором он говорил за минуту перед этим. То она думала, что он говорит о России, то о князе Андрее, то о ней, о внуке, то о своей смерти. И от этого она не могла угадать его слов.
– Надень твое белое платье, я люблю его, – говорил он.
Поняв эти слова, княжна Марья зарыдала еще громче, и доктор, взяв ее под руку, вывел ее из комнаты на террасу, уговаривая ее успокоиться и заняться приготовлениями к отъезду. После того как княжна Марья вышла от князя, он опять заговорил о сыне, о войне, о государе, задергал сердито бровями, стал возвышать хриплый голос, и с ним сделался второй и последний удар.
Княжна Марья остановилась на террасе. День разгулялся, было солнечно и жарко. Она не могла ничего понимать, ни о чем думать и ничего чувствовать, кроме своей страстной любви к отцу, любви, которой, ей казалось, она не знала до этой минуты. Она выбежала в сад и, рыдая, побежала вниз к пруду по молодым, засаженным князем Андреем, липовым дорожкам.
– Да… я… я… я. Я желала его смерти. Да, я желала, чтобы скорее кончилось… Я хотела успокоиться… А что ж будет со мной? На что мне спокойствие, когда его не будет, – бормотала вслух княжна Марья, быстрыми шагами ходя по саду и руками давя грудь, из которой судорожно вырывались рыдания. Обойдя по саду круг, который привел ее опять к дому, она увидала идущих к ней навстречу m lle Bourienne (которая оставалась в Богучарове и не хотела оттуда уехать) и незнакомого мужчину. Это был предводитель уезда, сам приехавший к княжне с тем, чтобы представить ей всю необходимость скорого отъезда. Княжна Марья слушала и не понимала его; она ввела его в дом, предложила ему завтракать и села с ним. Потом, извинившись перед предводителем, она подошла к двери старого князя. Доктор с встревоженным лицом вышел к ней и сказал, что нельзя.
– Идите, княжна, идите, идите!
Княжна Марья пошла опять в сад и под горой у пруда, в том месте, где никто не мог видеть, села на траву. Она не знала, как долго она пробыла там. Чьи то бегущие женские шаги по дорожке заставили ее очнуться. Она поднялась и увидала, что Дуняша, ее горничная, очевидно, бежавшая за нею, вдруг, как бы испугавшись вида своей барышни, остановилась.
– Пожалуйте, княжна… князь… – сказала Дуняша сорвавшимся голосом.
– Сейчас, иду, иду, – поспешно заговорила княжна, не давая времени Дуняше договорить ей то, что она имела сказать, и, стараясь не видеть Дуняши, побежала к дому.
– Княжна, воля божья совершается, вы должны быть на все готовы, – сказал предводитель, встречая ее у входной двери.
– Оставьте меня. Это неправда! – злобно крикнула она на него. Доктор хотел остановить ее. Она оттолкнула его и подбежала к двери. «И к чему эти люди с испуганными лицами останавливают меня? Мне никого не нужно! И что они тут делают? – Она отворила дверь, и яркий дневной свет в этой прежде полутемной комнате ужаснул ее. В комнате были женщины и няня. Они все отстранились от кровати, давая ей дорогу. Он лежал все так же на кровати; но строгий вид его спокойного лица остановил княжну Марью на пороге комнаты.
«Нет, он не умер, это не может быть! – сказала себе княжна Марья, подошла к нему и, преодолевая ужас, охвативший ее, прижала к щеке его свои губы. Но она тотчас же отстранилась от него. Мгновенно вся сила нежности к нему, которую она чувствовала в себе, исчезла и заменилась чувством ужаса к тому, что было перед нею. «Нет, нет его больше! Его нет, а есть тут же, на том же месте, где был он, что то чуждое и враждебное, какая то страшная, ужасающая и отталкивающая тайна… – И, закрыв лицо руками, княжна Марья упала на руки доктора, поддержавшего ее.
В присутствии Тихона и доктора женщины обмыли то, что был он, повязали платком голову, чтобы не закостенел открытый рот, и связали другим платком расходившиеся ноги. Потом они одели в мундир с орденами и положили на стол маленькое ссохшееся тело. Бог знает, кто и когда позаботился об этом, но все сделалось как бы само собой. К ночи кругом гроба горели свечи, на гробу был покров, на полу был посыпан можжевельник, под мертвую ссохшуюся голову была положена печатная молитва, а в углу сидел дьячок, читая псалтырь.
Как лошади шарахаются, толпятся и фыркают над мертвой лошадью, так в гостиной вокруг гроба толпился народ чужой и свой – предводитель, и староста, и бабы, и все с остановившимися испуганными глазами, крестились и кланялись, и целовали холодную и закоченевшую руку старого князя.


Богучарово было всегда, до поселения в нем князя Андрея, заглазное именье, и мужики богучаровские имели совсем другой характер от лысогорских. Они отличались от них и говором, и одеждой, и нравами. Они назывались степными. Старый князь хвалил их за их сносливость в работе, когда они приезжали подсоблять уборке в Лысых Горах или копать пруды и канавы, но не любил их за их дикость.
Последнее пребывание в Богучарове князя Андрея, с его нововведениями – больницами, школами и облегчением оброка, – не смягчило их нравов, а, напротив, усилило в них те черты характера, которые старый князь называл дикостью. Между ними всегда ходили какие нибудь неясные толки, то о перечислении их всех в казаки, то о новой вере, в которую их обратят, то о царских листах каких то, то о присяге Павлу Петровичу в 1797 году (про которую говорили, что тогда еще воля выходила, да господа отняли), то об имеющем через семь лет воцариться Петре Феодоровиче, при котором все будет вольно и так будет просто, что ничего не будет. Слухи о войне в Бонапарте и его нашествии соединились для них с такими же неясными представлениями об антихристе, конце света и чистой воле.
В окрестности Богучарова были всё большие села, казенные и оброчные помещичьи. Живущих в этой местности помещиков было очень мало; очень мало было также дворовых и грамотных, и в жизни крестьян этой местности были заметнее и сильнее, чем в других, те таинственные струи народной русской жизни, причины и значение которых бывают необъяснимы для современников. Одно из таких явлений было проявившееся лет двадцать тому назад движение между крестьянами этой местности к переселению на какие то теплые реки. Сотни крестьян, в том числе и богучаровские, стали вдруг распродавать свой скот и уезжать с семействами куда то на юго восток. Как птицы летят куда то за моря, стремились эти люди с женами и детьми туда, на юго восток, где никто из них не был. Они поднимались караванами, поодиночке выкупались, бежали, и ехали, и шли туда, на теплые реки. Многие были наказаны, сосланы в Сибирь, многие с холода и голода умерли по дороге, многие вернулись сами, и движение затихло само собой так же, как оно и началось без очевидной причины. Но подводные струи не переставали течь в этом народе и собирались для какой то новой силы, имеющей проявиться так же странно, неожиданно и вместе с тем просто, естественно и сильно. Теперь, в 1812 м году, для человека, близко жившего с народом, заметно было, что эти подводные струи производили сильную работу и были близки к проявлению.
Алпатыч, приехав в Богучарово несколько времени перед кончиной старого князя, заметил, что между народом происходило волнение и что, противно тому, что происходило в полосе Лысых Гор на шестидесятиверстном радиусе, где все крестьяне уходили (предоставляя казакам разорять свои деревни), в полосе степной, в богучаровской, крестьяне, как слышно было, имели сношения с французами, получали какие то бумаги, ходившие между ними, и оставались на местах. Он знал через преданных ему дворовых людей, что ездивший на днях с казенной подводой мужик Карп, имевший большое влияние на мир, возвратился с известием, что казаки разоряют деревни, из которых выходят жители, но что французы их не трогают. Он знал, что другой мужик вчера привез даже из села Вислоухова – где стояли французы – бумагу от генерала французского, в которой жителям объявлялось, что им не будет сделано никакого вреда и за все, что у них возьмут, заплатят, если они останутся. В доказательство того мужик привез из Вислоухова сто рублей ассигнациями (он не знал, что они были фальшивые), выданные ему вперед за сено.
Наконец, важнее всего, Алпатыч знал, что в тот самый день, как он приказал старосте собрать подводы для вывоза обоза княжны из Богучарова, поутру была на деревне сходка, на которой положено было не вывозиться и ждать. А между тем время не терпело. Предводитель, в день смерти князя, 15 го августа, настаивал у княжны Марьи на том, чтобы она уехала в тот же день, так как становилось опасно. Он говорил, что после 16 го он не отвечает ни за что. В день же смерти князя он уехал вечером, но обещал приехать на похороны на другой день. Но на другой день он не мог приехать, так как, по полученным им самим известиям, французы неожиданно подвинулись, и он только успел увезти из своего имения свое семейство и все ценное.
Лет тридцать Богучаровым управлял староста Дрон, которого старый князь звал Дронушкой.
Дрон был один из тех крепких физически и нравственно мужиков, которые, как только войдут в года, обрастут бородой, так, не изменяясь, живут до шестидесяти – семидесяти лет, без одного седого волоса или недостатка зуба, такие же прямые и сильные в шестьдесят лет, как и в тридцать.
Дрон, вскоре после переселения на теплые реки, в котором он участвовал, как и другие, был сделан старостой бурмистром в Богучарове и с тех пор двадцать три года безупречно пробыл в этой должности. Мужики боялись его больше, чем барина. Господа, и старый князь, и молодой, и управляющий, уважали его и в шутку называли министром. Во все время своей службы Дрон нн разу не был ни пьян, ни болен; никогда, ни после бессонных ночей, ни после каких бы то ни было трудов, не выказывал ни малейшей усталости и, не зная грамоте, никогда не забывал ни одного счета денег и пудов муки по огромным обозам, которые он продавал, и ни одной копны ужи на хлеба на каждой десятине богучаровских полей.
Этого то Дрона Алпатыч, приехавший из разоренных Лысых Гор, призвал к себе в день похорон князя и приказал ему приготовить двенадцать лошадей под экипажи княжны и восемнадцать подвод под обоз, который должен был быть поднят из Богучарова. Хотя мужики и были оброчные, исполнение приказания этого не могло встретить затруднения, по мнению Алпатыча, так как в Богучарове было двести тридцать тягол и мужики были зажиточные. Но староста Дрон, выслушав приказание, молча опустил глаза. Алпатыч назвал ему мужиков, которых он знал и с которых он приказывал взять подводы.
Дрон отвечал, что лошади у этих мужиков в извозе. Алпатыч назвал других мужиков, и у тех лошадей не было, по словам Дрона, одни были под казенными подводами, другие бессильны, у третьих подохли лошади от бескормицы. Лошадей, по мнению Дрона, нельзя было собрать не только под обоз, но и под экипажи.
Алпатыч внимательно посмотрел на Дрона и нахмурился. Как Дрон был образцовым старостой мужиком, так и Алпатыч недаром управлял двадцать лет имениями князя и был образцовым управляющим. Он в высшей степени способен был понимать чутьем потребности и инстинкты народа, с которым имел дело, и потому он был превосходным управляющим. Взглянув на Дрона, он тотчас понял, что ответы Дрона не были выражением мысли Дрона, но выражением того общего настроения богучаровского мира, которым староста уже был захвачен. Но вместе с тем он знал, что нажившийся и ненавидимый миром Дрон должен был колебаться между двумя лагерями – господским и крестьянским. Это колебание он заметил в его взгляде, и потому Алпатыч, нахмурившись, придвинулся к Дрону.
– Ты, Дронушка, слушай! – сказал он. – Ты мне пустого не говори. Его сиятельство князь Андрей Николаич сами мне приказали, чтобы весь народ отправить и с неприятелем не оставаться, и царский на то приказ есть. А кто останется, тот царю изменник. Слышишь?
– Слушаю, – отвечал Дрон, не поднимая глаз.
Алпатыч не удовлетворился этим ответом.
– Эй, Дрон, худо будет! – сказал Алпатыч, покачав головой.
– Власть ваша! – сказал Дрон печально.
– Эй, Дрон, оставь! – повторил Алпатыч, вынимая руку из за пазухи и торжественным жестом указывая ею на пол под ноги Дрона. – Я не то, что тебя насквозь, я под тобой на три аршина все насквозь вижу, – сказал он, вглядываясь в пол под ноги Дрона.
Дрон смутился, бегло взглянул на Алпатыча и опять опустил глаза.
– Ты вздор то оставь и народу скажи, чтобы собирались из домов идти в Москву и готовили подводы завтра к утру под княжнин обоз, да сам на сходку не ходи. Слышишь?
Дрон вдруг упал в ноги.
– Яков Алпатыч, уволь! Возьми от меня ключи, уволь ради Христа.
– Оставь! – сказал Алпатыч строго. – Под тобой насквозь на три аршина вижу, – повторил он, зная, что его мастерство ходить за пчелами, знание того, когда сеять овес, и то, что он двадцать лет умел угодить старому князю, давно приобрели ему славу колдуна и что способность видеть на три аршина под человеком приписывается колдунам.
Дрон встал и хотел что то сказать, но Алпатыч перебил его:
– Что вы это вздумали? А?.. Что ж вы думаете? А?
– Что мне с народом делать? – сказал Дрон. – Взбуровило совсем. Я и то им говорю…
– То то говорю, – сказал Алпатыч. – Пьют? – коротко спросил он.
– Весь взбуровился, Яков Алпатыч: другую бочку привезли.
– Так ты слушай. Я к исправнику поеду, а ты народу повести, и чтоб они это бросили, и чтоб подводы были.
– Слушаю, – отвечал Дрон.
Больше Яков Алпатыч не настаивал. Он долго управлял народом и знал, что главное средство для того, чтобы люди повиновались, состоит в том, чтобы не показывать им сомнения в том, что они могут не повиноваться. Добившись от Дрона покорного «слушаю с», Яков Алпатыч удовлетворился этим, хотя он не только сомневался, но почти был уверен в том, что подводы без помощи воинской команды не будут доставлены.
И действительно, к вечеру подводы не были собраны. На деревне у кабака была опять сходка, и на сходке положено было угнать лошадей в лес и не выдавать подвод. Ничего не говоря об этом княжне, Алпатыч велел сложить с пришедших из Лысых Гор свою собственную кладь и приготовить этих лошадей под кареты княжны, а сам поехал к начальству.

Х
После похорон отца княжна Марья заперлась в своей комнате и никого не впускала к себе. К двери подошла девушка сказать, что Алпатыч пришел спросить приказания об отъезде. (Это было еще до разговора Алпатыча с Дроном.) Княжна Марья приподнялась с дивана, на котором она лежала, и сквозь затворенную дверь проговорила, что она никуда и никогда не поедет и просит, чтобы ее оставили в покое.
Окна комнаты, в которой лежала княжна Марья, были на запад. Она лежала на диване лицом к стене и, перебирая пальцами пуговицы на кожаной подушке, видела только эту подушку, и неясные мысли ее были сосредоточены на одном: она думала о невозвратимости смерти и о той своей душевной мерзости, которой она не знала до сих пор и которая выказалась во время болезни ее отца. Она хотела, но не смела молиться, не смела в том душевном состоянии, в котором она находилась, обращаться к богу. Она долго лежала в этом положении.
Солнце зашло на другую сторону дома и косыми вечерними лучами в открытые окна осветило комнату и часть сафьянной подушки, на которую смотрела княжна Марья. Ход мыслей ее вдруг приостановился. Она бессознательно приподнялась, оправила волоса, встала и подошла к окну, невольно вдыхая в себя прохладу ясного, но ветреного вечера.
«Да, теперь тебе удобно любоваться вечером! Его уж нет, и никто тебе не помешает», – сказала она себе, и, опустившись на стул, она упала головой на подоконник.
Кто то нежным и тихим голосом назвал ее со стороны сада и поцеловал в голову. Она оглянулась. Это была m lle Bourienne, в черном платье и плерезах. Она тихо подошла к княжне Марье, со вздохом поцеловала ее и тотчас же заплакала. Княжна Марья оглянулась на нее. Все прежние столкновения с нею, ревность к ней, вспомнились княжне Марье; вспомнилось и то, как он последнее время изменился к m lle Bourienne, не мог ее видеть, и, стало быть, как несправедливы были те упреки, которые княжна Марья в душе своей делала ей. «Да и мне ли, мне ли, желавшей его смерти, осуждать кого нибудь! – подумала она.
Княжне Марье живо представилось положение m lle Bourienne, в последнее время отдаленной от ее общества, но вместе с тем зависящей от нее и живущей в чужом доме. И ей стало жалко ее. Она кротко вопросительно посмотрела на нее и протянула ей руку. M lle Bourienne тотчас заплакала, стала целовать ее руку и говорить о горе, постигшем княжну, делая себя участницей этого горя. Она говорила о том, что единственное утешение в ее горе есть то, что княжна позволила ей разделить его с нею. Она говорила, что все бывшие недоразумения должны уничтожиться перед великим горем, что она чувствует себя чистой перед всеми и что он оттуда видит ее любовь и благодарность. Княжна слушала ее, не понимая ее слов, но изредка взглядывая на нее и вслушиваясь в звуки ее голоса.
– Ваше положение вдвойне ужасно, милая княжна, – помолчав немного, сказала m lle Bourienne. – Я понимаю, что вы не могли и не можете думать о себе; но я моей любовью к вам обязана это сделать… Алпатыч был у вас? Говорил он с вами об отъезде? – спросила она.
Княжна Марья не отвечала. Она не понимала, куда и кто должен был ехать. «Разве можно было что нибудь предпринимать теперь, думать о чем нибудь? Разве не все равно? Она не отвечала.
– Вы знаете ли, chere Marie, – сказала m lle Bourienne, – знаете ли, что мы в опасности, что мы окружены французами; ехать теперь опасно. Ежели мы поедем, мы почти наверное попадем в плен, и бог знает…
Княжна Марья смотрела на свою подругу, не понимая того, что она говорила.
– Ах, ежели бы кто нибудь знал, как мне все все равно теперь, – сказала она. – Разумеется, я ни за что не желала бы уехать от него… Алпатыч мне говорил что то об отъезде… Поговорите с ним, я ничего, ничего не могу и не хочу…
– Я говорила с ним. Он надеется, что мы успеем уехать завтра; но я думаю, что теперь лучше бы было остаться здесь, – сказала m lle Bourienne. – Потому что, согласитесь, chere Marie, попасть в руки солдат или бунтующих мужиков на дороге – было бы ужасно. – M lle Bourienne достала из ридикюля объявление на нерусской необыкновенной бумаге французского генерала Рамо о том, чтобы жители не покидали своих домов, что им оказано будет должное покровительство французскими властями, и подала ее княжне.
– Я думаю, что лучше обратиться к этому генералу, – сказала m lle Bourienne, – и я уверена, что вам будет оказано должное уважение.
Княжна Марья читала бумагу, и сухие рыдания задергали ее лицо.
– Через кого вы получили это? – сказала она.
– Вероятно, узнали, что я француженка по имени, – краснея, сказала m lle Bourienne.
Княжна Марья с бумагой в руке встала от окна и с бледным лицом вышла из комнаты и пошла в бывший кабинет князя Андрея.