Костелло, Фрэнк

В Википедии есть статьи о других людях с фамилиями: Костелло и Кастилья

Фрэнк Костелло
англ. Frank Costello
Костелло дает показания перед комиссией Кефовера
Имя при рождении:	Франческо Кастилья итал. Francesco Castiglia
Прозвище	Премьер-министр преступного мира
Дата рождения:	26 января 1891(1891-01-26)
Место рождения:	Италия Италия, Калабрия, Кассано-алло-Йонио
Гражданство:	Италия Италия, США США
Дата смерти:	18 февраля 1973(1973-02-18) (82 года)
Место смерти:	США США, Манхэттен, Нью-Йорк
Причина смерти:	Сердечный приступ
Принадлежность:	Босс преступной семьи Дженовезе
Преступления
Преступления:	Рэкет, бутлегерство, азартные игры
Регион совершения:	США США

Фрэнк Костелло (англ. Frank Costello; настоящее имя — Франческо Кастилья; итал. Francesco Castiglia) — американский мафиози итальянского происхождения. Прозванный «Премьер-министром преступного мира», он являлся одним из самых могущественных и влиятельных боссов мафии в США. Длительное время возглавлял «семью Лучано», позже названную семьей Дженовезе.

Ранний период

Фрэнк Костелло родился в горной деревне Кассано-алло-Йонио, Италия в 1891 году. В 1895 году он, вместе с матерью и братом Эдвардом в порядке воссоединения семьи уехал в США. Там семью встретил отец, который переехал в США несколькими годами ранее и имел бакалейную лавку в Восточном Гарлеме. Уже в детстве был вовлечен в преступную деятельность братом Эдвардом. В 13 лет Костелло стал членом местной банды и тогда же изменил имя на Фрэнки. Поначалу совершал мелкие преступления, а в 1908 и 1912 годах его пытались привлечь к уголовной ответствености за разбой, но в обоих случаях он был освобожден за недостатком улик. В 1914 году Костелло женился на Лоретте Гигерман, женщине еврейского происхождения, сестре своего близкого друга. Примерно в это же время он сменил фамилию на Костелло. В 1915 году он отбыл 10 месяцев в тюрьме за незаконное ношение оружия. Освободившись, Костелло решил отойти от уличной преступности и перейти к серьёзным делам. Впоследствии он заявлял, что с того момента никогда не имел при себе оружия. Снова в тюрьму он попал через 37 лет.

Восхождение к власти

После выхода из тюрьмы в 1915 году, Костелло стал членом группировки под руководством Чиро «Артишоковый Король» Терранова. Группировка Террановы находилась в составе ещё более мощной банды братьев Морелло. В этот период Костелло знакомится с Чарли «Лаки» Лучано, который к тому времени уже был известен в криминальном мире. Они быстро стали деловыми партнерами и друзьями. Кроме того Костелло в паре с Лучано налаживает связи и партнерство со многими другими лидерами организованной преступности. В их числе Вито Дженовезе, Альберт Анастасиа(Анастазиа), Карло Гамбино, Фрэнк Скализе, Томми «Трёхпалый Браун» Луккезе, Джо Адонис, а также старые друзья и партнеры Лучано Меер Лански и Бенджамин «Багси» Сигел. Партнеры занимались грабежами, ростовщичеством, вымогательством, контрабандой и незаконными азартными играми. Последнему Фрэнк Костелло уделял гораздо большее внимание, чем прочему. После введения сухого закона все они начали активно заниматься бутлегерством. В 1922 году Лучано, Костелло и часть их итальянских партнеров присоединились к семье во главе которой на тот момент стоял Джо «Босс» Массериа. Впрочем, определенная доля самостоятельности у Лучано все же осталась.

После первых успешных дел, связанных с незаконным оборотом алкоголя, Лучано и Костелло установили деловые отношения с лидерами ирландских преступных группировок Оуни «Киллером» Мэдденом и Уильямом «Большим Биллом» Дуайером. Кроме того они установили партнерство с Артуром Флегенхаймером (Голландец Шульц). В качестве финансиста, консультанта и посредника к ним присоединился Арнольд «Мозг» Ротштейн. Костелло вместе с ирландскими гангстерами сформировал бизнес-цепочку по производству, транспортировке и продаже алкогольных напитков. Весь процесс назывался «Combine». Несмотря на огромные прибыли от бутлегерства, Костелло продолжает активно заниматься игровым бизнесом. Карты, игровые автоматы, букмекерство, плавучие казино, развитию всего этого он уделял много внимания. Кроме нелегального, Костелло имел и вполне законный бизнес. Всегда стильно одетый, с хорошими манерами, Костелло не был похож на традиционного итальянского гангстера. Благодаря этому и готовности хорошо оплачивать различные услуги, он легко налаживал связи с бизнесменами различного уровня, представителями власти и политиками. Так Фрэнк Костелло стал связующим звеном между мафией и политиками, особенно политиками Таммани-холл. Очень хорошо информированного, готового к конструктивному диалогу и несклонного к чрезмерному насилию, Костелло нередко приглашали для улаживания всевозможных проблем.

В 1926 году Уильям Дуайер был отправлен в тюрьму за дачу взятки работникам Береговой охраны США. Таким образом вся цепочка «Combine» перешла к Костелло и Оуни Мэддену. Это вызвало трения между ними и заместителем Дуайера Чарльзом «Вэнни» Хиггинсом. Хиггинс посчитал, что управлять цепочкой должен он, а не Костелло. Одновременно с этим Хиггинс вступил в конфликт с Артуром Флегенхаймером. В борьбе против Голландца Шульца к нему присоединились Джек «Легс» Даймонд и Винсент «Бешеный Пёс» Колл. Все эти события стали началом так называемых «манхэттенских пивных войн». Война длилась несколько лет, в результате союз Костелло, Мэдден, Шульц распался. В 1928 году был убит Арнольд Ротштейн, а в начале 30х годов были убиты Вэнни Хиггинс, Винсент Колл, Легс Даймонд и многие другие участники конфликта.

Кастелламмарская война

Кастелламмарская война — это конфликт между семьей Джо Массериа и Сальваторе Маранцано. Формально альянс Лучано-Костелло находился на стороне Массериа. Однако фактически между ними и главой семьи давно зрело противоречие. Причина была в том, что Массериа был типичным «усатым Питом», то есть мафиози со старыми сицилийскими понятиями. Он требовал абсолютного подчинения, не желал чтобы семья имела в качестве партнеров кого либо кроме итальянцев. К тому же всех несицилийцев он считал второсортными итальянцами. И самое главное, при распределении доходов он хотел, по мнению молодых гангстеров, слишком большую долю. Набравшие силу за время сухого закона молодые гангстеры приняли решение устранить Массериа и заключить с Марранцано мир. 15 апреля 1931 года Массериа был застрелен в ресторане «Nuova Villa Tammaro». После этого семья Массериа перешла под контроль Лучано. Однако Маранцано объявил себя «капо ди тутти капи», что крайне не понравилось молодым гангстерам. Понимая, что Марранцано по прежнему представляет угрозу установившемуся перемирию, они решили устранить и его. 10 сентября 1931 года он был убит в своем офисе. Кастелламмарская война завершилась полной победой Лучано.

Консильери

После окончания войны Лучано стал боссом семьи, Вито Дженовезе подбоссом, а Фрэнк Костелло консильери. Костелло сосредоточился на игорном бизнесе и вскоре стал одним из самых крупных добытчиков денег в семье. Примерно 25 000 игровых автоматов были установлены по всему Нью-Йорку. Кроме этого Костелло получал доходы от букмекерства через своего партнера Филиппа «Денди Фила» Кастела. В 1934 году мэр Нью-Йорка Фиорелло Ла Гуардиа приказал конфисковывать игровые автоматы Костелло, разрушать и топить их в реке. Костелло предложил губернатору Луизианы Хьюи Лонгу разместить автоматы в его штате за 10% прибыли. Лонг принял предложение, а Кастело был назначен смотрящим за игорным бизнесом в Луизиане. Букмекерские операции и игровые автоматы в Луизиане принесли Костелло миллионы. Считается, что Фрэнк Костелло и его смотрящий за букмекерством Фрэнк Эриксон первыми в Северной Америке начали применять систему расчета шансов и снижения рисков.

В 1936 году Лучано за организацию сети публичных домов был отправлен в тюрьму Клинтона, находящуюся в деревушке Даннемора. Лучано попытался руководить семьей из тюрьмы с помощью Костелло и Лански, но это оказалось трудной задачей. В конце концов Лучано назначил Вито Дженовезе исполняющим обязанности босса семьи. Однако в 1937 году Дженовезе был обвинен в убийстве и был вынужден покинуть США. Он укрылся в Неаполе, получив поддержку от Бенито Муссолини за 250 000 долларов. После этого Лучано назначил Фрэнка Костелло исполняющим обязанности босса.

Босс

После отъезда Дженовезе в Италию Костелло получил полный контроль над семьей Лучано. Благодаря грамотному руководству Костелло и помощи капо Джо Адониса, Энтони Карфано и Майкла «Майка Спускового Крючка» Копполы теневые бизнесы работали без перебоев. Семья богатела год от года. Костелло придерживался принципа — «живи и позволяй жить другим». За годы пребывания на посту босса Костелло приобрел связи с политиками и властями больше, чем кто либо из других боссов мафии. Публично он позиционировал себя, как бизнесмена. И действительно, ему принадлежали компании по снабжению птичьих ферм, сеть мясных рынков и другие предприятия. Костелло принципиально не занимался наркоторговлей. Он считал, что деньги можно заработать и без этого. Такую позицию категорически не разделял Вито Дженовезе, торговавший наркотиками с самого начала своей криминальной карьеры. В 1946 году Лучано изменили срок пребывания в заключении, а после этого депортировали в Италию. С этого момента Костелло стал неоспоримым боссом семьи.

Костелло и психоанализ

Фрэнк Костелло является одним из двух боссов мафии, пользовавшихся услугами психиатра и психоаналитика. Вторым являлся Винсент Джиганте, который, в отличие от Костелло, просто симулировал нервно-психическое расстройство с целью избежать уголовного преследования. Впрочем, это не помешало властям отправить его в тюрьму, где он и умер. В 1940-х, Костелло начали мучить страхи и бессонница, он часто находился в подавленном настроении. И все это на фоне благополучия и процветания семьи. Дело зашло настолько далеко, что Костелло пришлось обратится к известному психиатру Ричарду Хоффману. Около двух лет он посещал сеансы психотерапии в офисе Хоффмана на Парк авеню. В конечном итоге это стало известно журналистам, а Хоффман, в своем интервью, признался, что Костелло — его пациент. Кроме этого он отметил, что порекомендовал своему клиенту «расширить круг знакомств в высшем обществе», больше заниматься благотворительностью и, по возможности, не давать повода для обвинения его в связях с организованной преступностью. Клиент, по его словам, последовал совету и преуспел. Костелло, узнав об интервью, немедленно разорвал все отношения с Хоффманом. По поводу же уточнения Хоффмана он сказал, что в реальности, это он представил доктора «людям из высшего общества». После произошедшего Костелло прибегал к помощи врачей только по поводу телесных недугов.

Возвращение Дженовезе и слушания Кефовера

В середине 40-х дело об убийстве, по которому проходил Вито Дженовезе было закрыто, а сам он возвратился из Италии в Нью-Йорк. В семье ему предложили только должность капо, что вызвало его крайнее недовольство. После этого, сохраняя видимую лояльность Фрэнку Костелло, он стал постепенно перетягивать на свою сторону членов семьи занимавшихся вымогательством, убийствами и тому подобным «силовым» бизнесом. Для смещения Фрэнка Костелло Дженовезе не хватало поддержки, как в самой семье, так и среди членов «Комиссии». От прямой же атаки на Костелло, Дженовезе решил воздержаться, вследствие силы его подбосса Гуарино «Вилли Мура» Моретти, имевшего в своем распоряжении маленькую армию для силового решения проблем. К тому же Моретти приходился Костелло двоюродным братом. Дженовезе оставалось только выжидать удобного случая.

С мая 1950 по май 1951 года сенат США начал крупномасштабное расследование деятельности организованных преступных группировок. Расследование вошло в историю, как «Слушания Кефовера», названное по имени председателя следственной комиссии — сенатора от штата Теннесси Эстеса Кефовера. Вся страна могла наблюдать по телевизору шоу, устроенное гангстерами, сутенерами, букмекерами, политиками и адвокатами мафии, дающими показания. Часть лидеров организованной преступности отказалась явиться на слушания, сославшись на пятую поправку. Костелло, ставший к тому времени могущественной и уважаемой теневой фигурой, жаждал уважения и признания в высшем обществе. Поэтому он решил явиться на слушания. Это был ошибочный шаг. Несмотря на то, что Костелло был умелым переговорщиком, при показе его выставили гангстером № 1, к тому же своими ответами он привлек ненужное внимание, как лично к себе, так и к делам «синдиката». Все это вызвало крайнее недовольство боссов других семей. На часть вопросов Костелло отвечать отказался. Когда ему задали вопрос: «Что вы сделали для своей страны, мистер Костелло, как добропорядочный гражданин?» Он ответил: «Заплатил налоги». В конце концов Костелло просто перестал являться на слушания.

В процессе слушаний, а особенно после них, у Костелло начались неприятности. Однако самой большой неприятностью стало вынужденное убийство Вилли Моретти. Дело в том, что к этому времени у Моретти, вследствие застарелого сифилиса, начались проблемы с психикой. Он стал странно себя вести, говорить слишком много. Это вызвало у многих авторитетных членов мафии серьёзные опасения за свою безопасность. Мафиозной комиссией было принято решение о «милосердном убийстве». Приговор был приведен в исполнение 4 октября 1951 года. Костелло же в августе 1952 года был осужден на 18 месяцев за неуважение к сенату во время слушаний. Освободившись через 14 месяцев, Костелло был обвинен в уклонении от уплаты налогов и приговорен к пяти годам тюремного заключения. После 11 месяцев заключения он был освобожден по апелляции. В 1956 году Костелло был снова осужден и отправлен в тюрьму, а в начале 1957 года вновь освобожден по апелляции.

Попытка убийства

В 1956 году могущественный союзник Костелло, Джо Адонис, выбрал добровольную депортацию в Италию вместо длительного тюремного срока. Отъезд Адониса сильно ослабил Фрэнка Костелло. Тем не менее Дженовезе по прежнему требовалось нейтрализовать его другого союзника Альберта Анастазия. Однако обстоятельства сложились так, что Дженовезе пришлось сделать свой ход раньше рассчитанного. В мае 1957 года, вскоре после освобождения из тюрьмы, на Костелло было совершено покушение. Вечером, когда Костелло возвращался в свою квартиру на Манхэттене, он получил огнестрельное ранение головы. Киллер перед выстрелом сказал «Это тебе, Фрэнк». Костелло повернул голову на голос и это спасло ему жизнь. Пуля прошла по касательной, лишь разорвав кожу на голове. Киллер, которым был Винсент «Подбородок» Джиганте, посчитал Костелло мертвым и скрылся. После неудачного покушения Джиганте ударился в бега и специально сильно похудел, для измения внешности. Костелло не стал говорить полиции, что узнал покушавшегося. После «слушаний Кефовера» он, в беседах с друзьями, неоднократно говорил, что теневой бизнес его утомил и ему хотелось бы уйти на покой. Понимая, что за Джиганте стоит Вито Дженовезе, который не остановится на полпути, он принял решение отойти от дел. Так Вито Дженовезе стал боссом семьи. А в октябре этого же года был убит Альберт Анастазия. Убийство так и осталось нераскрытым.

Уход на покой

Костелло отошел от руководства семьей, но сохранил доходы от игорного бизнеса в Луизиане и Флориде, а также легальный бизнес. Он жил на Манхэттене в пентхаузе гостиницы Уолдорф-Астория и в поместье в Сэндс-Пойнт. Периодически встречался со старыми партнерами, давал консультации по бизнесу. Регулярно виделся с Меером Лански. В 1973 году он скончался от инфаркта миокарда. Похоронен на кладбище св. Майкла в Куинсе.

Киновоплощения

• [www.imdb.com/name/nm0478631/ Том ла Груа] — [www.exler.ru/films/29-04-2004.htm Лански] (1999)
• [www.imdb.com/name/nm0029068 Джеймс Андроника] — [www.imdb.com/title/tt0082434 Гангстерские войны] (1981)
• [www.imdb.com/name/nm0034519/ Виктор Арго] — [www.imdb.com/title/tt0099893/ Джонни Райан]
• Фёдор Фёдорович Шаляпин — [www.imdb.com/title/tt0069712/ Мой брат Анастазиа]
• [www.imdb.com/name/nm0137142/ Кармайн Кариди] — Багси (1991)
• Костас Мандилор — Гангстеры (1991)
• [www.imdb.com/name/nm0051257/ Кирк Балц] — [www.imdb.com/title/tt0113550/ Королевская рыба: История Хьюи П. Лонга] (1995).

Персонаж «Вито Корлеоне» в книге и фильме Крёстный отец 1972 года является собирательным образом. Однако многие критики считают, что основным прототипом является Фрэнк Костелло. Как и Костелло, Вито Корлеоне обладал обширными политическими связями, не одобрял наркоторговлю, предпочитая ей азартные игры. Марлон Брандо, сыгравший Вито Корлеоне, признавался, что он имитировал манеру говорить и голос Костелло, который запомнил во время просмотров слушаний Кефовера по телевизору. История психоаналитика и босса мафии (Костелло) нашла отражение в фильмах Анализируй это, Анализируй то, а также в телесериале Клан Сопрано. В фильме Отступники присутствует босс ирландской мафии «Фрэнк Костелло», которого играет Джек Николсон. Персонаж Николсона ничем не связан с реальным Костелло за исключением имени и фамилии. Прототипом послужил Джеймс «Белобрысый» Балджер, мафиози из Бостона. Фрэнк Костелло очень похож на персонажа из игры «Mafia II» Карло Фальконе (внешне), а характером на главу семьи Винчи.

Ссылки

• [www.rotten.com/library/bio/crime/mafia/frank-costello/ Информация с сайта Rotten.com]
• [books.google.com/books?id=JugCAAAAMBAJ&pg=PA46&lpg=PA46&dq=frank+costello%27s+brother+edward&source=bl&ots=AoQhADz8eB&sig=Zw-G_8h2aYV3o2J4Lt9KcnMaeiM&hl=en&ei=-BvNTtOnA8fY0QHW5IEI&sa=X&oi=book_result&ct=result&resnum=8&ved=0CEwQ6AEwBw#v=onepage&q=frank%20costello%27s%20brother%20edward&f=false «журнал Нью-Йорк», 13 мая 1974 года, статья о Фрэнке Костелло]
• [books.google.com/books?id=rwwHeiF7Kj8C&printsec=frontcover&source=gbs_atb#v=onepage&q&f=false «Американская мафия: История восхождения к власти» автор Томас А. Репетто]
• [books.google.com/books?id=tMlbrI2sFn8C&pg=PA51&dq=The+Frank+Costello+Story&hl=en&ei=JNXKTtyDAcPo0QHE_LUb&sa=X&oi=book_result&ct=result&resnum=3&ved=0CDwQ6AEwAg#v=onepage&q=The%20Frank%20Costello%20Story&f=false «Гангстеры, мошенники, убийцы, и воры: жизни и преступления 50 американских негодяев» автор Лоренс Блок]
• [www.freeinfosociety.com/article.php?id=30 Краткая биография Фрэнка Костелло с фотографиями]
• [www.youtube.com/watch?v=pBSuFdDy-kI Документальный фильм о Фрэнке Костелло]

Отрывок, характеризующий Костелло, Фрэнк

Для этого избран толковый офицер, Болховитинов, который, кроме письменного донесения, должен был на словах рассказать все дело. В двенадцатом часу ночи Болховитинов, получив конверт и словесное приказание, поскакал, сопутствуемый казаком, с запасными лошадьми в главный штаб.


Ночь была темная, теплая, осенняя. Шел дождик уже четвертый день. Два раза переменив лошадей и в полтора часа проскакав тридцать верст по грязной вязкой дороге, Болховитинов во втором часу ночи был в Леташевке. Слезши у избы, на плетневом заборе которой была вывеска: «Главный штаб», и бросив лошадь, он вошел в темные сени.
– Дежурного генерала скорее! Очень важное! – проговорил он кому то, поднимавшемуся и сопевшему в темноте сеней.
– С вечера нездоровы очень были, третью ночь не спят, – заступнически прошептал денщицкий голос. – Уж вы капитана разбудите сначала.
– Очень важное, от генерала Дохтурова, – сказал Болховитинов, входя в ощупанную им растворенную дверь. Денщик прошел вперед его и стал будить кого то:
– Ваше благородие, ваше благородие – кульер.
– Что, что? от кого? – проговорил чей то сонный голос.
– От Дохтурова и от Алексея Петровича. Наполеон в Фоминском, – сказал Болховитинов, не видя в темноте того, кто спрашивал его, но по звуку голоса предполагая, что это был не Коновницын.
Разбуженный человек зевал и тянулся.
– Будить то мне его не хочется, – сказал он, ощупывая что то. – Больнёшенек! Может, так, слухи.
– Вот донесение, – сказал Болховитинов, – велено сейчас же передать дежурному генералу.
– Постойте, огня зажгу. Куда ты, проклятый, всегда засунешь? – обращаясь к денщику, сказал тянувшийся человек. Это был Щербинин, адъютант Коновницына. – Нашел, нашел, – прибавил он.
Денщик рубил огонь, Щербинин ощупывал подсвечник.
– Ах, мерзкие, – с отвращением сказал он.
При свете искр Болховитинов увидел молодое лицо Щербинина со свечой и в переднем углу еще спящего человека. Это был Коновницын.
Когда сначала синим и потом красным пламенем загорелись серники о трут, Щербинин зажег сальную свечку, с подсвечника которой побежали обгладывавшие ее прусаки, и осмотрел вестника. Болховитинов был весь в грязи и, рукавом обтираясь, размазывал себе лицо.
– Да кто доносит? – сказал Щербинин, взяв конверт.
– Известие верное, – сказал Болховитинов. – И пленные, и казаки, и лазутчики – все единогласно показывают одно и то же.
– Нечего делать, надо будить, – сказал Щербинин, вставая и подходя к человеку в ночном колпаке, укрытому шинелью. – Петр Петрович! – проговорил он. Коновницын не шевелился. – В главный штаб! – проговорил он, улыбнувшись, зная, что эти слова наверное разбудят его. И действительно, голова в ночном колпаке поднялась тотчас же. На красивом, твердом лице Коновницына, с лихорадочно воспаленными щеками, на мгновение оставалось еще выражение далеких от настоящего положения мечтаний сна, но потом вдруг он вздрогнул: лицо его приняло обычно спокойное и твердое выражение.
– Ну, что такое? От кого? – неторопливо, но тотчас же спросил он, мигая от света. Слушая донесение офицера, Коновницын распечатал и прочел. Едва прочтя, он опустил ноги в шерстяных чулках на земляной пол и стал обуваться. Потом снял колпак и, причесав виски, надел фуражку.
– Ты скоро доехал? Пойдем к светлейшему.
Коновницын тотчас понял, что привезенное известие имело большую важность и что нельзя медлить. Хорошо ли, дурно ли это было, он не думал и не спрашивал себя. Его это не интересовало. На все дело войны он смотрел не умом, не рассуждением, а чем то другим. В душе его было глубокое, невысказанное убеждение, что все будет хорошо; но что этому верить не надо, и тем более не надо говорить этого, а надо делать только свое дело. И это свое дело он делал, отдавая ему все свои силы.
Петр Петрович Коновницын, так же как и Дохтуров, только как бы из приличия внесенный в список так называемых героев 12 го года – Барклаев, Раевских, Ермоловых, Платовых, Милорадовичей, так же как и Дохтуров, пользовался репутацией человека весьма ограниченных способностей и сведений, и, так же как и Дохтуров, Коновницын никогда не делал проектов сражений, но всегда находился там, где было труднее всего; спал всегда с раскрытой дверью с тех пор, как был назначен дежурным генералом, приказывая каждому посланному будить себя, всегда во время сраженья был под огнем, так что Кутузов упрекал его за то и боялся посылать, и был так же, как и Дохтуров, одной из тех незаметных шестерен, которые, не треща и не шумя, составляют самую существенную часть машины.
Выходя из избы в сырую, темную ночь, Коновницын нахмурился частью от головной усилившейся боли, частью от неприятной мысли, пришедшей ему в голову о том, как теперь взволнуется все это гнездо штабных, влиятельных людей при этом известии, в особенности Бенигсен, после Тарутина бывший на ножах с Кутузовым; как будут предлагать, спорить, приказывать, отменять. И это предчувствие неприятно ему было, хотя он и знал, что без этого нельзя.
Действительно, Толь, к которому он зашел сообщить новое известие, тотчас же стал излагать свои соображения генералу, жившему с ним, и Коновницын, молча и устало слушавший, напомнил ему, что надо идти к светлейшему.


Кутузов, как и все старые люди, мало спал по ночам. Он днем часто неожиданно задремывал; но ночью он, не раздеваясь, лежа на своей постели, большею частию не спал и думал.
Так он лежал и теперь на своей кровати, облокотив тяжелую, большую изуродованную голову на пухлую руку, и думал, открытым одним глазом присматриваясь к темноте.
С тех пор как Бенигсен, переписывавшийся с государем и имевший более всех силы в штабе, избегал его, Кутузов был спокойнее в том отношении, что его с войсками не заставят опять участвовать в бесполезных наступательных действиях. Урок Тарутинского сражения и кануна его, болезненно памятный Кутузову, тоже должен был подействовать, думал он.
«Они должны понять, что мы только можем проиграть, действуя наступательно. Терпение и время, вот мои воины богатыри!» – думал Кутузов. Он знал, что не надо срывать яблоко, пока оно зелено. Оно само упадет, когда будет зрело, а сорвешь зелено, испортишь яблоко и дерево, и сам оскомину набьешь. Он, как опытный охотник, знал, что зверь ранен, ранен так, как только могла ранить вся русская сила, но смертельно или нет, это был еще не разъясненный вопрос. Теперь, по присылкам Лористона и Бертелеми и по донесениям партизанов, Кутузов почти знал, что он ранен смертельно. Но нужны были еще доказательства, надо было ждать.
«Им хочется бежать посмотреть, как они его убили. Подождите, увидите. Все маневры, все наступления! – думал он. – К чему? Все отличиться. Точно что то веселое есть в том, чтобы драться. Они точно дети, от которых не добьешься толку, как было дело, оттого что все хотят доказать, как они умеют драться. Да не в том теперь дело.
И какие искусные маневры предлагают мне все эти! Им кажется, что, когда они выдумали две три случайности (он вспомнил об общем плане из Петербурга), они выдумали их все. А им всем нет числа!»
Неразрешенный вопрос о том, смертельна или не смертельна ли была рана, нанесенная в Бородине, уже целый месяц висел над головой Кутузова. С одной стороны, французы заняли Москву. С другой стороны, несомненно всем существом своим Кутузов чувствовал, что тот страшный удар, в котором он вместе со всеми русскими людьми напряг все свои силы, должен был быть смертелен. Но во всяком случае нужны были доказательства, и он ждал их уже месяц, и чем дальше проходило время, тем нетерпеливее он становился. Лежа на своей постели в свои бессонные ночи, он делал то самое, что делала эта молодежь генералов, то самое, за что он упрекал их. Он придумывал все возможные случайности, в которых выразится эта верная, уже свершившаяся погибель Наполеона. Он придумывал эти случайности так же, как и молодежь, но только с той разницей, что он ничего не основывал на этих предположениях и что он видел их не две и три, а тысячи. Чем дальше он думал, тем больше их представлялось. Он придумывал всякого рода движения наполеоновской армии, всей или частей ее – к Петербургу, на него, в обход его, придумывал (чего он больше всего боялся) и ту случайность, что Наполеон станет бороться против него его же оружием, что он останется в Москве, выжидая его. Кутузов придумывал даже движение наполеоновской армии назад на Медынь и Юхнов, но одного, чего он не мог предвидеть, это того, что совершилось, того безумного, судорожного метания войска Наполеона в продолжение первых одиннадцати дней его выступления из Москвы, – метания, которое сделало возможным то, о чем все таки не смел еще тогда думать Кутузов: совершенное истребление французов. Донесения Дорохова о дивизии Брусье, известия от партизанов о бедствиях армии Наполеона, слухи о сборах к выступлению из Москвы – все подтверждало предположение, что французская армия разбита и сбирается бежать; но это были только предположения, казавшиеся важными для молодежи, но не для Кутузова. Он с своей шестидесятилетней опытностью знал, какой вес надо приписывать слухам, знал, как способны люди, желающие чего нибудь, группировать все известия так, что они как будто подтверждают желаемое, и знал, как в этом случае охотно упускают все противоречащее. И чем больше желал этого Кутузов, тем меньше он позволял себе этому верить. Вопрос этот занимал все его душевные силы. Все остальное было для него только привычным исполнением жизни. Таким привычным исполнением и подчинением жизни были его разговоры с штабными, письма к m me Stael, которые он писал из Тарутина, чтение романов, раздачи наград, переписка с Петербургом и т. п. Но погибель французов, предвиденная им одним, было его душевное, единственное желание.
В ночь 11 го октября он лежал, облокотившись на руку, и думал об этом.
В соседней комнате зашевелилось, и послышались шаги Толя, Коновницына и Болховитинова.
– Эй, кто там? Войдите, войди! Что новенького? – окликнул их фельдмаршал.
Пока лакей зажигал свечу, Толь рассказывал содержание известий.
– Кто привез? – спросил Кутузов с лицом, поразившим Толя, когда загорелась свеча, своей холодной строгостью.
– Не может быть сомнения, ваша светлость.
– Позови, позови его сюда!
Кутузов сидел, спустив одну ногу с кровати и навалившись большим животом на другую, согнутую ногу. Он щурил свой зрячий глаз, чтобы лучше рассмотреть посланного, как будто в его чертах он хотел прочесть то, что занимало его.
– Скажи, скажи, дружок, – сказал он Болховитинову своим тихим, старческим голосом, закрывая распахнувшуюся на груди рубашку. – Подойди, подойди поближе. Какие ты привез мне весточки? А? Наполеон из Москвы ушел? Воистину так? А?
Болховитинов подробно доносил сначала все то, что ему было приказано.
– Говори, говори скорее, не томи душу, – перебил его Кутузов.
Болховитинов рассказал все и замолчал, ожидая приказания. Толь начал было говорить что то, но Кутузов перебил его. Он хотел сказать что то, но вдруг лицо его сщурилось, сморщилось; он, махнув рукой на Толя, повернулся в противную сторону, к красному углу избы, черневшему от образов.
– Господи, создатель мой! Внял ты молитве нашей… – дрожащим голосом сказал он, сложив руки. – Спасена Россия. Благодарю тебя, господи! – И он заплакал.


Со времени этого известия и до конца кампании вся деятельность Кутузова заключается только в том, чтобы властью, хитростью, просьбами удерживать свои войска от бесполезных наступлений, маневров и столкновений с гибнущим врагом. Дохтуров идет к Малоярославцу, но Кутузов медлит со всей армией и отдает приказания об очищении Калуги, отступление за которую представляется ему весьма возможным.
Кутузов везде отступает, но неприятель, не дожидаясь его отступления, бежит назад, в противную сторону.
Историки Наполеона описывают нам искусный маневр его на Тарутино и Малоярославец и делают предположения о том, что бы было, если бы Наполеон успел проникнуть в богатые полуденные губернии.
Но не говоря о том, что ничто не мешало Наполеону идти в эти полуденные губернии (так как русская армия давала ему дорогу), историки забывают то, что армия Наполеона не могла быть спасена ничем, потому что она в самой себе несла уже тогда неизбежные условия гибели. Почему эта армия, нашедшая обильное продовольствие в Москве и не могшая удержать его, а стоптавшая его под ногами, эта армия, которая, придя в Смоленск, не разбирала продовольствия, а грабила его, почему эта армия могла бы поправиться в Калужской губернии, населенной теми же русскими, как и в Москве, и с тем же свойством огня сжигать то, что зажигают?
Армия не могла нигде поправиться. Она, с Бородинского сражения и грабежа Москвы, несла в себе уже как бы химические условия разложения.
Люди этой бывшей армии бежали с своими предводителями сами не зная куда, желая (Наполеон и каждый солдат) только одного: выпутаться лично как можно скорее из того безвыходного положения, которое, хотя и неясно, они все сознавали.
Только поэтому, на совете в Малоярославце, когда, притворяясь, что они, генералы, совещаются, подавая разные мнения, последнее мнение простодушного солдата Мутона, сказавшего то, что все думали, что надо только уйти как можно скорее, закрыло все рты, и никто, даже Наполеон, не мог сказать ничего против этой всеми сознаваемой истины.
Но хотя все и знали, что надо было уйти, оставался еще стыд сознания того, что надо бежать. И нужен был внешний толчок, который победил бы этот стыд. И толчок этот явился в нужное время. Это было так называемое у французов le Hourra de l'Empereur [императорское ура].
На другой день после совета Наполеон, рано утром, притворяясь, что хочет осматривать войска и поле прошедшего и будущего сражения, с свитой маршалов и конвоя ехал по середине линии расположения войск. Казаки, шнырявшие около добычи, наткнулись на самого императора и чуть чуть не поймали его. Ежели казаки не поймали в этот раз Наполеона, то спасло его то же, что губило французов: добыча, на которую и в Тарутине и здесь, оставляя людей, бросались казаки. Они, не обращая внимания на Наполеона, бросились на добычу, и Наполеон успел уйти.
Когда вот вот les enfants du Don [сыны Дона] могли поймать самого императора в середине его армии, ясно было, что нечего больше делать, как только бежать как можно скорее по ближайшей знакомой дороге. Наполеон, с своим сорокалетним брюшком, не чувствуя в себе уже прежней поворотливости и смелости, понял этот намек. И под влиянием страха, которого он набрался от казаков, тотчас же согласился с Мутоном и отдал, как говорят историки, приказание об отступлении назад на Смоленскую дорогу.
То, что Наполеон согласился с Мутоном и что войска пошли назад, не доказывает того, что он приказал это, но что силы, действовавшие на всю армию, в смысле направления ее по Можайской дороге, одновременно действовали и на Наполеона.


Когда человек находится в движении, он всегда придумывает себе цель этого движения. Для того чтобы идти тысячу верст, человеку необходимо думать, что что то хорошее есть за этими тысячью верст. Нужно представление об обетованной земле для того, чтобы иметь силы двигаться.
Обетованная земля при наступлении французов была Москва, при отступлении была родина. Но родина была слишком далеко, и для человека, идущего тысячу верст, непременно нужно сказать себе, забыв о конечной цели: «Нынче я приду за сорок верст на место отдыха и ночлега», и в первый переход это место отдыха заслоняет конечную цель и сосредоточивает на себе все желанья и надежды. Те стремления, которые выражаются в отдельном человеке, всегда увеличиваются в толпе.
Для французов, пошедших назад по старой Смоленской дороге, конечная цель родины была слишком отдалена, и ближайшая цель, та, к которой, в огромной пропорции усиливаясь в толпе, стремились все желанья и надежды, – была Смоленск. Не потому, чтобы люди знала, что в Смоленске было много провианту и свежих войск, не потому, чтобы им говорили это (напротив, высшие чины армии и сам Наполеон знали, что там мало провианта), но потому, что это одно могло им дать силу двигаться и переносить настоящие лишения. Они, и те, которые знали, и те, которые не знали, одинаково обманывая себя, как к обетованной земле, стремились к Смоленску.
Выйдя на большую дорогу, французы с поразительной энергией, с быстротою неслыханной побежали к своей выдуманной цели. Кроме этой причины общего стремления, связывавшей в одно целое толпы французов и придававшей им некоторую энергию, была еще другая причина, связывавшая их. Причина эта состояла в их количестве. Сама огромная масса их, как в физическом законе притяжения, притягивала к себе отдельные атомы людей. Они двигались своей стотысячной массой как целым государством.
Каждый человек из них желал только одного – отдаться в плен, избавиться от всех ужасов и несчастий. Но, с одной стороны, сила общего стремления к цели Смоленска увлекала каждою в одном и том же направлении; с другой стороны – нельзя было корпусу отдаться в плен роте, и, несмотря на то, что французы пользовались всяким удобным случаем для того, чтобы отделаться друг от друга и при малейшем приличном предлоге отдаваться в плен, предлоги эти не всегда случались. Самое число их и тесное, быстрое движение лишало их этой возможности и делало для русских не только трудным, но невозможным остановить это движение, на которое направлена была вся энергия массы французов. Механическое разрывание тела не могло ускорить дальше известного предела совершавшийся процесс разложения.
Ком снега невозможно растопить мгновенно. Существует известный предел времени, ранее которого никакие усилия тепла не могут растопить снега. Напротив, чем больше тепла, тем более крепнет остающийся снег.
Из русских военачальников никто, кроме Кутузова, не понимал этого. Когда определилось направление бегства французской армии по Смоленской дороге, тогда то, что предвидел Коновницын в ночь 11 го октября, начало сбываться. Все высшие чины армии хотели отличиться, отрезать, перехватить, полонить, опрокинуть французов, и все требовали наступления.
Кутузов один все силы свои (силы эти очень невелики у каждого главнокомандующего) употреблял на то, чтобы противодействовать наступлению.
Он не мог им сказать то, что мы говорим теперь: зачем сраженье, и загораживанье дороги, и потеря своих людей, и бесчеловечное добиванье несчастных? Зачем все это, когда от Москвы до Вязьмы без сражения растаяла одна треть этого войска? Но он говорил им, выводя из своей старческой мудрости то, что они могли бы понять, – он говорил им про золотой мост, и они смеялись над ним, клеветали его, и рвали, и метали, и куражились над убитым зверем.
Под Вязьмой Ермолов, Милорадович, Платов и другие, находясь в близости от французов, не могли воздержаться от желания отрезать и опрокинуть два французские корпуса. Кутузову, извещая его о своем намерении, они прислали в конверте, вместо донесения, лист белой бумаги.
И сколько ни старался Кутузов удержать войска, войска наши атаковали, стараясь загородить дорогу. Пехотные полки, как рассказывают, с музыкой и барабанным боем ходили в атаку и побили и потеряли тысячи людей.
Но отрезать – никого не отрезали и не опрокинули. И французское войско, стянувшись крепче от опасности, продолжало, равномерно тая, все тот же свой гибельный путь к Смоленску.



Бородинское сражение с последовавшими за ним занятием Москвы и бегством французов, без новых сражений, – есть одно из самых поучительных явлений истории.