Костров, Николай Иванович

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Николай Иванович Костров
Дата рождения:

19 мая 1901(1901-05-19)

Место рождения:

Вятская губерния, Российская империя

Дата смерти:

11 апреля 1996(1996-04-11) (94 года)

Место смерти:

Санкт-Петербург, Россия

Подданство:

Российская империя Российская империя

Гражданство:

СССР СССР
Россия Россия

Жанр:

График, Живописец, Иллюстратор

Учёба:

Ленинградский ВХУТЕИН

Стиль:

Реализм

Влияние:

Матюшин М. В.

Работы на Викискладе

Николай Иванович Костров (19 мая 1901, село Васильевское, Вятская губерния, Российская империя — 11 апреля 1996[1], Санкт-Петербург, Россия) — русский советский художник, живописец, график, член Санкт-Петербургского Союза художников (до 1992 года — Ленинградской организации Союза художников РСФСР)[2].





Вятский период

Костров Николай Иванович родился 19 мая 1901 года в селе Васильевском Нолинского уезда Вятской губернии; сын священника. Был внучатым племянником художника В. М. Васнецова.

В 1911—1915 гг. учился в Вятской духовной семинарии.

В 1919—1920 гг. учился в Казанском университете на филологическом факультете.

В 1921 г. вернулся в Вятку. Учился в студии Изоискусства при Доме культуры, руководимой М. Финиковым, где познакомился с молодым вятским художником Е. И. Чарушиным. По его совету поехал учиться в Ленинград и поступил в художественную школу[3].

"В 1925 году состоялась памятная встреча Николая Кострова с Виктором Васнецовым. Николай приехал в Москву и по просьбе деда зашел в гости к Васнецовым. Именитый родственник его очень тепло принял, показал дом, свои последние произведения, но, как рассказывал Костров, работы эти не произвели на него должного впечатления, однако он этого не показал, был вежлив, и расстались они очень хорошо. Виктор Михайлович пригласил его к себе на Рождество, а Коля не пошёл, вместо этого отправился на выставку «смотреть Матисса и Пикассо». Николай Иванович рассказывал: «Это были противоположности: французское искусство — Матисс, Пикассо, Сезанн — и русское.» [4].

Школа Матюшина

В 1922 Костров поступил в ленинградский ВХУТЕИН (Высший художественно-технический институт). Занимался у Александра Савинова, Александра Карева, Михаила Матюшина. С 1923 г. Н. Костров стал интересоваться деятельностью М. В. Матюшина в ГИНХУКе, посещать институт и делать опыты вместе с основной группой учеников Матюшина[5]. Матюшин писал о нём: «Костров успел вовремя понять, что такое пространство, и нашёл в нём действие. А главное в нём есть вера искания и огромная энергия»[6]. Н. И. Костров оставался в кругу М. В. Матюшина до 1934 года[7]. Ученики М. В. Матюшина дважды выставлялись совместно вместе с ним, в 1923 г. на «Выставке петроградских художников всех направлений» под девизом «Зорвед» (зрение и ведание), и в 1930 г. в Центральном доме работников искусств.

«Костров, возможно, оказался одним из самых последовательных учеников Матюшина. Ему передалось матюшинское понимание пространства: ощущение простора, ощущение взаимосвязи всех предметов.»[4]

В 1926 году Николай Костров окончил ВХУТЕИН вместе с Юрием Васнецовым, Валентином Курдовым, Евгением Чарушиным, Гертой Неменовой, Софьей Закликовской, Василием Купцовым, Павлом Кондратьевым и другими известными художниками. С 1926 года Николай Костров участвовал в выставках. Писал портреты, пейзажи, натюрморты, иллюстрировал книги. Работал в технике масляной живописи, коллажа, карандашного рисунка, офорта и цветной литографии.

В 1926-1928 гг. три года служил на корабле "Комсомолец" на Балтийском море. На выставке 1930 г. ( под художественным девизом КОРН) в Ленинграде показал серию работ "Флот"[8].

В 1930 году вместе с другой ученицей М. В. Матюшина, художницей Евгенией Магарил, совершил творческую поезду в Казахстан. Позднее, в 1930-е годы вместе с женой, художником Анной Костровой совершил творческие поездки на Белое и Баренцево море, в Крым, Новгород, на Украину, в Казахстан, в Татарию.

В 1932 году Николая Кострова принимают в учреждённый Ленинградский Союз советских художников, членом которого он состоял свыше 70 лет. До середины 1930-х гг работает, преимущественно, как живописец. С середины 1930-х гг. Костров начинает заниматься книжной иллюстрацией, работает в « Детгизе» с В. В. Лебедевым. Работает в литографии, в офорте, сотрудничает с Экспериментальной графической мастерской в ЛОСХ[9].

«Каждый из матюшинцев сохранил в своей последующей работе настрой, полученный в годы учёбы. Костров был, пожалуй, самым удачливым из них. Немногие из учеников Матюшина смогли посвятить искусству всю жизнь, как Костров. Эпоха соцреализма многим искривила судьбы…Для живописца Кострова спасением стала книжная графика, он успешно занимался цветной литографией, пробовал себя в офорте… Он пробовал всё, во всём стремился достичь совершенства. И сумел найти свой неповторимый стиль…»[4].

Второй период возвращения к периоду учения у Матюшина начинается у Н. И. Кострова в шестидесятые годы. В 1962 году, после выставки М. В. Матюшина в ЛОСХ, на которой он выступает, у Н. И. Кострова начинается период творческого подъёма[10]. «Произведения последнего периода его творчества, наряду с работами 1920—30-х годов, несомненно, представляют значительный интерес для искусствоведов. В позднем творчестве Кострова влияние идей Матюшина проявляется всё чётче и определеннее. Николай Иванович по-своему осмысливает пространственную теорию Матюшина, но в общих чертах всё же следует ей: произведения 1960—80-х годов становятся связующим звеном с творчеством его учителя»[4].

Послевоенный период

В 1950—1970-е годы Николай Костров совершил творческие поездки в Армению, по старинным городам Вологодской и Владимиро-Суздальской земли, работал в домах творчества художников «Челюскинская», «Горячий Ключ», «Седнев», на Сенеже. Впечатления от этих поездок послужили материалом для многочисленных графических и живописных работ.

Персональные выставки художника были показаны в Ленинграде (1937, 1962, 1973, 1979), Москве (1974, 1983) и Санкт-Петербурге (1996), частично совместно с женой и художником Анной Костровой.

В 1986 г. Костров написал воспоминания «М. В. Матюшин и его ученики»[11].

Николай Иванович Костров скончался в Санкт-Петербурге 11 апреля 1996 года на девяносто пятом году жизни. Похоронен на Смоленском кладбище.

Музейные коллекции

Произведения Николая Ивановича Кострова находятся в экспозициях и фондах многих музеев России, и в частных собраниях России, Германии, Франции и других странах.

Напишите отзыв о статье "Костров, Николай Иванович"

Примечания

  1. [binokl-vyatka.narod.ru/B13/kostr.htm Возвращение приёмного сына] Выставка «Матюшинец из Вятки» в Доме-музее Н. Хохрякова (к 100-летию Николая Кострова)
  2. Справочник членов Союза художников СССР. Том 1. — М: Советский художник, 1979. — С. 548.
  3. Источник биографических сведений: Н. И. Костров. « М. В. Матюшин и его ученики». Публикация и комментарии А. В. Повелихиной. / Панорама искусств № 13. М.: « Советский художник», 1990. C. 190—214.
  4. 1 2 3 4 Мария Лажинцева. Возвращение приёмного сына. binokl-vyatka.narod.ru/B13/kostr.htm
  5. Н. И. Костров. «М. В. Матюшин и его ученики». Публикация и комментарии А. В. Повелихиной. / Панорама искусств № 13. М.: «Советский художник», 1990. C. 192.
  6. Там же, С. 202—203.
  7. См. В. Э. Делакроа-Несмелова. «Воспоминания о педагогической деятельности М. В. Матюшина». / Панорама искусств, № 13. М.: «Советский художник», 1990. С. 215−223.; «Художник М. В. Матюшин и его ученики». Выставка произведений/ Буклет. Государственный музей истории Ленинграда, 1989; « Профессор Михаил Матюшин и его ученики». Каталог выставки. Составитель и автор вступительной статьи Никита Несмелов. Музей Академии художеств. СПб. 2008; Маргарета Тильберг. Цветная вселенная: Михаил Матюшин об искусстве и зрении. М.: НЛО, 2008. С. по указ.; "Группа КОРН. 1930. М. В. Матюшин и ученики. Буклет. Государственный музей истории Санкт-Петербурга. 2010.
  8. Профессор Михаил Матюшин и его ученики. Каталог выставки. Составитель и автор вступительной статьи Никита Несмелов. Музей Академии художеств. СПб, 2008. С. 181
  9. Там же.
  10. Н. И. Костров. « М. В. Матюшин и его ученики». Публикация и комментарии А. В. Повелихиной. / Панорама искусств № 13. М.: « Советский художник», 1990. C. 202.
  11. Н. И. Костров. «М. В. Матюшин и его ученики». Публикация и комментарии А. В. Повелихиной. / Панорама искусств № 13. М.: « Советский художник», 1990. C. 190—214. О времени работы Н. И. Кострова с М. В. Матюшиным см. Малевич о себе. Современники о Малевиче: В 2-х т. М.: RA, 2004. С. по указ.; А. А. Кострова. В Горкоме художников. Там же, Т. 2, С. 397. См. также фотографии похоронной процессии К. С. Малевича, в которой участвовал Н. И. Костров. Там же, Т. 2, С. 511.
  12. Государственный Русский музей. Живопись. Первая половина ХХ века. Каталог. К.. СПб, Palace Editions. 2008. С. 64-65.
  13. [artru.info/ar/9112/ Костров Николай Иванович, художник], artru.info

Галерея

Выставки

Литература

См. также

Ссылки

  • [leningradartist.com/bio/k_rus.htm#83 Николай Иванович Костров] на сайте [www.leningradartist.com/index_r.html «Неизвестный соцреализм. Поиски и открытия»]

Отрывок, характеризующий Костров, Николай Иванович

Увидав успокоение своего tres gracieux souverain, Мишо тоже успокоился, но на прямой существенный вопрос государя, требовавший и прямого ответа, он не успел еще приготовить ответа.
– Sire, me permettrez vous de vous parler franchement en loyal militaire? [Государь, позволите ли вы мне говорить откровенно, как подобает настоящему воину?] – сказал он, чтобы выиграть время.
– Colonel, je l'exige toujours, – сказал государь. – Ne me cachez rien, je veux savoir absolument ce qu'il en est. [Полковник, я всегда этого требую… Не скрывайте ничего, я непременно хочу знать всю истину.]
– Sire! – сказал Мишо с тонкой, чуть заметной улыбкой на губах, успев приготовить свой ответ в форме легкого и почтительного jeu de mots [игры слов]. – Sire! j'ai laisse toute l'armee depuis les chefs jusqu'au dernier soldat, sans exception, dans une crainte epouvantable, effrayante… [Государь! Я оставил всю армию, начиная с начальников и до последнего солдата, без исключения, в великом, отчаянном страхе…]
– Comment ca? – строго нахмурившись, перебил государь. – Mes Russes se laisseront ils abattre par le malheur… Jamais!.. [Как так? Мои русские могут ли пасть духом перед неудачей… Никогда!..]
Этого только и ждал Мишо для вставления своей игры слов.
– Sire, – сказал он с почтительной игривостью выражения, – ils craignent seulement que Votre Majeste par bonte de c?ur ne se laisse persuader de faire la paix. Ils brulent de combattre, – говорил уполномоченный русского народа, – et de prouver a Votre Majeste par le sacrifice de leur vie, combien ils lui sont devoues… [Государь, они боятся только того, чтобы ваше величество по доброте души своей не решились заключить мир. Они горят нетерпением снова драться и доказать вашему величеству жертвой своей жизни, насколько они вам преданы…]
– Ah! – успокоенно и с ласковым блеском глаз сказал государь, ударяя по плечу Мишо. – Vous me tranquillisez, colonel. [А! Вы меня успокоиваете, полковник.]
Государь, опустив голову, молчал несколько времени.
– Eh bien, retournez a l'armee, [Ну, так возвращайтесь к армии.] – сказал он, выпрямляясь во весь рост и с ласковым и величественным жестом обращаясь к Мишо, – et dites a nos braves, dites a tous mes bons sujets partout ou vous passerez, que quand je n'aurais plus aucun soldat, je me mettrai moi meme, a la tete de ma chere noblesse, de mes bons paysans et j'userai ainsi jusqu'a la derniere ressource de mon empire. Il m'en offre encore plus que mes ennemis ne pensent, – говорил государь, все более и более воодушевляясь. – Mais si jamais il fut ecrit dans les decrets de la divine providence, – сказал он, подняв свои прекрасные, кроткие и блестящие чувством глаза к небу, – que ma dinastie dut cesser de rogner sur le trone de mes ancetres, alors, apres avoir epuise tous les moyens qui sont en mon pouvoir, je me laisserai croitre la barbe jusqu'ici (государь показал рукой на половину груди), et j'irai manger des pommes de terre avec le dernier de mes paysans plutot, que de signer la honte de ma patrie et de ma chere nation, dont je sais apprecier les sacrifices!.. [Скажите храбрецам нашим, скажите всем моим подданным, везде, где вы проедете, что, когда у меня не будет больше ни одного солдата, я сам стану во главе моих любезных дворян и добрых мужиков и истощу таким образом последние средства моего государства. Они больше, нежели думают мои враги… Но если бы предназначено было божественным провидением, чтобы династия наша перестала царствовать на престоле моих предков, тогда, истощив все средства, которые в моих руках, я отпущу бороду до сих пор и скорее пойду есть один картофель с последним из моих крестьян, нежели решусь подписать позор моей родины и моего дорогого народа, жертвы которого я умею ценить!..] Сказав эти слова взволнованным голосом, государь вдруг повернулся, как бы желая скрыть от Мишо выступившие ему на глаза слезы, и прошел в глубь своего кабинета. Постояв там несколько мгновений, он большими шагами вернулся к Мишо и сильным жестом сжал его руку пониже локтя. Прекрасное, кроткое лицо государя раскраснелось, и глаза горели блеском решимости и гнева.
– Colonel Michaud, n'oubliez pas ce que je vous dis ici; peut etre qu'un jour nous nous le rappellerons avec plaisir… Napoleon ou moi, – сказал государь, дотрогиваясь до груди. – Nous ne pouvons plus regner ensemble. J'ai appris a le connaitre, il ne me trompera plus… [Полковник Мишо, не забудьте, что я вам сказал здесь; может быть, мы когда нибудь вспомним об этом с удовольствием… Наполеон или я… Мы больше не можем царствовать вместе. Я узнал его теперь, и он меня больше не обманет…] – И государь, нахмурившись, замолчал. Услышав эти слова, увидав выражение твердой решимости в глазах государя, Мишо – quoique etranger, mais Russe de c?ur et d'ame – почувствовал себя в эту торжественную минуту – entousiasme par tout ce qu'il venait d'entendre [хотя иностранец, но русский в глубине души… восхищенным всем тем, что он услышал] (как он говорил впоследствии), и он в следующих выражениях изобразил как свои чувства, так и чувства русского народа, которого он считал себя уполномоченным.
– Sire! – сказал он. – Votre Majeste signe dans ce moment la gloire de la nation et le salut de l'Europe! [Государь! Ваше величество подписывает в эту минуту славу народа и спасение Европы!]
Государь наклонением головы отпустил Мишо.


В то время как Россия была до половины завоевана, и жители Москвы бежали в дальние губернии, и ополченье за ополченьем поднималось на защиту отечества, невольно представляется нам, не жившим в то время, что все русские люди от мала до велика были заняты только тем, чтобы жертвовать собою, спасать отечество или плакать над его погибелью. Рассказы, описания того времени все без исключения говорят только о самопожертвовании, любви к отечеству, отчаянье, горе и геройстве русских. В действительности же это так не было. Нам кажется это так только потому, что мы видим из прошедшего один общий исторический интерес того времени и не видим всех тех личных, человеческих интересов, которые были у людей того времени. А между тем в действительности те личные интересы настоящего до такой степени значительнее общих интересов, что из за них никогда не чувствуется (вовсе не заметен даже) интерес общий. Большая часть людей того времени не обращали никакого внимания на общий ход дел, а руководились только личными интересами настоящего. И эти то люди были самыми полезными деятелями того времени.
Те же, которые пытались понять общий ход дел и с самопожертвованием и геройством хотели участвовать в нем, были самые бесполезные члены общества; они видели все навыворот, и все, что они делали для пользы, оказывалось бесполезным вздором, как полки Пьера, Мамонова, грабившие русские деревни, как корпия, щипанная барынями и никогда не доходившая до раненых, и т. п. Даже те, которые, любя поумничать и выразить свои чувства, толковали о настоящем положении России, невольно носили в речах своих отпечаток или притворства и лжи, или бесполезного осуждения и злобы на людей, обвиняемых за то, в чем никто не мог быть виноват. В исторических событиях очевиднее всего запрещение вкушения плода древа познания. Только одна бессознательная деятельность приносит плоды, и человек, играющий роль в историческом событии, никогда не понимает его значения. Ежели он пытается понять его, он поражается бесплодностью.
Значение совершавшегося тогда в России события тем незаметнее было, чем ближе было в нем участие человека. В Петербурге и губернских городах, отдаленных от Москвы, дамы и мужчины в ополченских мундирах оплакивали Россию и столицу и говорили о самопожертвовании и т. п.; но в армии, которая отступала за Москву, почти не говорили и не думали о Москве, и, глядя на ее пожарище, никто не клялся отомстить французам, а думали о следующей трети жалованья, о следующей стоянке, о Матрешке маркитантше и тому подобное…
Николай Ростов без всякой цели самопожертвования, а случайно, так как война застала его на службе, принимал близкое и продолжительное участие в защите отечества и потому без отчаяния и мрачных умозаключений смотрел на то, что совершалось тогда в России. Ежели бы у него спросили, что он думает о теперешнем положении России, он бы сказал, что ему думать нечего, что на то есть Кутузов и другие, а что он слышал, что комплектуются полки, и что, должно быть, драться еще долго будут, и что при теперешних обстоятельствах ему не мудрено года через два получить полк.
По тому, что он так смотрел на дело, он не только без сокрушения о том, что лишается участия в последней борьбе, принял известие о назначении его в командировку за ремонтом для дивизии в Воронеж, но и с величайшим удовольствием, которое он не скрывал и которое весьма хорошо понимали его товарищи.
За несколько дней до Бородинского сражения Николай получил деньги, бумаги и, послав вперед гусар, на почтовых поехал в Воронеж.
Только тот, кто испытал это, то есть пробыл несколько месяцев не переставая в атмосфере военной, боевой жизни, может понять то наслаждение, которое испытывал Николай, когда он выбрался из того района, до которого достигали войска своими фуражировками, подвозами провианта, гошпиталями; когда он, без солдат, фур, грязных следов присутствия лагеря, увидал деревни с мужиками и бабами, помещичьи дома, поля с пасущимся скотом, станционные дома с заснувшими смотрителями. Он почувствовал такую радость, как будто в первый раз все это видел. В особенности то, что долго удивляло и радовало его, – это были женщины, молодые, здоровые, за каждой из которых не было десятка ухаживающих офицеров, и женщины, которые рады и польщены были тем, что проезжий офицер шутит с ними.
В самом веселом расположении духа Николай ночью приехал в Воронеж в гостиницу, заказал себе все то, чего он долго лишен был в армии, и на другой день, чисто начисто выбрившись и надев давно не надеванную парадную форму, поехал являться к начальству.
Начальник ополчения был статский генерал, старый человек, который, видимо, забавлялся своим военным званием и чином. Он сердито (думая, что в этом военное свойство) принял Николая и значительно, как бы имея на то право и как бы обсуживая общий ход дела, одобряя и не одобряя, расспрашивал его. Николай был так весел, что ему только забавно было это.
От начальника ополчения он поехал к губернатору. Губернатор был маленький живой человечек, весьма ласковый и простой. Он указал Николаю на те заводы, в которых он мог достать лошадей, рекомендовал ему барышника в городе и помещика за двадцать верст от города, у которых были лучшие лошади, и обещал всякое содействие.
– Вы графа Ильи Андреевича сын? Моя жена очень дружна была с вашей матушкой. По четвергам у меня собираются; нынче четверг, милости прошу ко мне запросто, – сказал губернатор, отпуская его.
Прямо от губернатора Николай взял перекладную и, посадив с собою вахмистра, поскакал за двадцать верст на завод к помещику. Все в это первое время пребывания его в Воронеже было для Николая весело и легко, и все, как это бывает, когда человек сам хорошо расположен, все ладилось и спорилось.
Помещик, к которому приехал Николай, был старый кавалерист холостяк, лошадиный знаток, охотник, владетель коверной, столетней запеканки, старого венгерского и чудных лошадей.
Николай в два слова купил за шесть тысяч семнадцать жеребцов на подбор (как он говорил) для казового конца своего ремонта. Пообедав и выпив немножко лишнего венгерского, Ростов, расцеловавшись с помещиком, с которым он уже сошелся на «ты», по отвратительной дороге, в самом веселом расположении духа, поскакал назад, беспрестанно погоняя ямщика, с тем чтобы поспеть на вечер к губернатору.
Переодевшись, надушившись и облив голову холодной подои, Николай хотя несколько поздно, но с готовой фразой: vaut mieux tard que jamais, [лучше поздно, чем никогда,] явился к губернатору.
Это был не бал, и не сказано было, что будут танцевать; но все знали, что Катерина Петровна будет играть на клавикордах вальсы и экосезы и что будут танцевать, и все, рассчитывая на это, съехались по бальному.
Губернская жизнь в 1812 году была точно такая же, как и всегда, только с тою разницею, что в городе было оживленнее по случаю прибытия многих богатых семей из Москвы и что, как и во всем, что происходило в то время в России, была заметна какая то особенная размашистость – море по колено, трын трава в жизни, да еще в том, что тот пошлый разговор, который необходим между людьми и который прежде велся о погоде и об общих знакомых, теперь велся о Москве, о войске и Наполеоне.
Общество, собранное у губернатора, было лучшее общество Воронежа.
Дам было очень много, было несколько московских знакомых Николая; но мужчин не было никого, кто бы сколько нибудь мог соперничать с георгиевским кавалером, ремонтером гусаром и вместе с тем добродушным и благовоспитанным графом Ростовым. В числе мужчин был один пленный итальянец – офицер французской армии, и Николай чувствовал, что присутствие этого пленного еще более возвышало значение его – русского героя. Это был как будто трофей. Николай чувствовал это, и ему казалось, что все так же смотрели на итальянца, и Николай обласкал этого офицера с достоинством и воздержностью.
Как только вошел Николай в своей гусарской форме, распространяя вокруг себя запах духов и вина, и сам сказал и слышал несколько раз сказанные ему слова: vaut mieux tard que jamais, его обступили; все взгляды обратились на него, и он сразу почувствовал, что вступил в подобающее ему в губернии и всегда приятное, но теперь, после долгого лишения, опьянившее его удовольствием положение всеобщего любимца. Не только на станциях, постоялых дворах и в коверной помещика были льстившиеся его вниманием служанки; но здесь, на вечере губернатора, было (как показалось Николаю) неисчерпаемое количество молоденьких дам и хорошеньких девиц, которые с нетерпением только ждали того, чтобы Николай обратил на них внимание. Дамы и девицы кокетничали с ним, и старушки с первого дня уже захлопотали о том, как бы женить и остепенить этого молодца повесу гусара. В числе этих последних была сама жена губернатора, которая приняла Ростова, как близкого родственника, и называла его «Nicolas» и «ты».
Катерина Петровна действительно стала играть вальсы и экосезы, и начались танцы, в которых Николай еще более пленил своей ловкостью все губернское общество. Он удивил даже всех своей особенной, развязной манерой в танцах. Николай сам был несколько удивлен своей манерой танцевать в этот вечер. Он никогда так не танцевал в Москве и счел бы даже неприличным и mauvais genre [дурным тоном] такую слишком развязную манеру танца; но здесь он чувствовал потребность удивить их всех чем нибудь необыкновенным, чем нибудь таким, что они должны были принять за обыкновенное в столицах, но неизвестное еще им в провинции.
Во весь вечер Николай обращал больше всего внимания на голубоглазую, полную и миловидную блондинку, жену одного из губернских чиновников. С тем наивным убеждением развеселившихся молодых людей, что чужие жены сотворены для них, Ростов не отходил от этой дамы и дружески, несколько заговорщически, обращался с ее мужем, как будто они хотя и не говорили этого, но знали, как славно они сойдутся – то есть Николай с женой этого мужа. Муж, однако, казалось, не разделял этого убеждения и старался мрачно обращаться с Ростовым. Но добродушная наивность Николая была так безгранична, что иногда муж невольно поддавался веселому настроению духа Николая. К концу вечера, однако, по мере того как лицо жены становилось все румянее и оживленнее, лицо ее мужа становилось все грустнее и бледнее, как будто доля оживления была одна на обоих, и по мере того как она увеличивалась в жене, она уменьшалась в муже.


Николай, с несходящей улыбкой на лице, несколько изогнувшись на кресле, сидел, близко наклоняясь над блондинкой и говоря ей мифологические комплименты.
Переменяя бойко положение ног в натянутых рейтузах, распространяя от себя запах духов и любуясь и своей дамой, и собою, и красивыми формами своих ног под натянутыми кичкирами, Николай говорил блондинке, что он хочет здесь, в Воронеже, похитить одну даму.
– Какую же?
– Прелестную, божественную. Глаза у ней (Николай посмотрел на собеседницу) голубые, рот – кораллы, белизна… – он глядел на плечи, – стан – Дианы…
Муж подошел к ним и мрачно спросил у жены, о чем она говорит.
– А! Никита Иваныч, – сказал Николай, учтиво вставая. И, как бы желая, чтобы Никита Иваныч принял участие в его шутках, он начал и ему сообщать свое намерение похитить одну блондинку.
Муж улыбался угрюмо, жена весело. Добрая губернаторша с неодобрительным видом подошла к ним.
– Анна Игнатьевна хочет тебя видеть, Nicolas, – сказала она, таким голосом выговаривая слова: Анна Игнатьевна, что Ростову сейчас стало понятно, что Анна Игнатьевна очень важная дама. – Пойдем, Nicolas. Ведь ты позволил мне так называть тебя?
– О да, ma tante. Кто же это?
– Анна Игнатьевна Мальвинцева. Она слышала о тебе от своей племянницы, как ты спас ее… Угадаешь?..
– Мало ли я их там спасал! – сказал Николай.
– Ее племянницу, княжну Болконскую. Она здесь, в Воронеже, с теткой. Ого! как покраснел! Что, или?..
– И не думал, полноте, ma tante.
– Ну хорошо, хорошо. О! какой ты!
Губернаторша подводила его к высокой и очень толстой старухе в голубом токе, только что кончившей свою карточную партию с самыми важными лицами в городе. Это была Мальвинцева, тетка княжны Марьи по матери, богатая бездетная вдова, жившая всегда в Воронеже. Она стояла, рассчитываясь за карты, когда Ростов подошел к ней. Она строго и важно прищурилась, взглянула на него и продолжала бранить генерала, выигравшего у нее.
– Очень рада, мой милый, – сказала она, протянув ему руку. – Милости прошу ко мне.
Поговорив о княжне Марье и покойнике ее отце, которого, видимо, не любила Мальвинцева, и расспросив о том, что Николай знал о князе Андрее, который тоже, видимо, не пользовался ее милостями, важная старуха отпустила его, повторив приглашение быть у нее.