Костюковский, Яков Аронович

Яков Костюковский
Имя при рождении:	Яков Аронович Костюковский
Дата рождения:	23 августа 1921(1921-08-23)
Место рождения:	Золотоноша, Полтавская губерния, УССР
Дата смерти:	11 апреля 2011(2011-04-11) (89 лет)
Место смерти:	Москва
Гражданство:	СССР СССР Россия Россия
Профессия:	сценарист
Награды:

Я́ков Аро́нович Костюко́вский (23 августа 1921, Золотоноша, Кременчугская губерния, УССР, ныне Черкасская область, Украина — 11 апреля 2011, Москва) — советский драматург, сценарист художественных и мультипликационных фильмов, соавтор текстов песен.

Биография

Учился на филологическом факультете ИФЛИ (1939—1941).

Печатался в газетах и журналах. В годы Великой Отечественной войны — ответственный секретарь дивизионной газеты «За Отечество!».
С 1948 года совместно с Владленом Бахновым писал фельетоны, сатирические стихи, пьесы, сценарии, репризы для артистов эстрады и цирка.
С 1963 года работал в соавторстве с Морисом Слободским. Издал несколько книг.

Вместе с М. Слободским написал сценарий оперетты «Два дня весны» по произведениям И. О. Дунаевского (музыкальная редакция Евгения Рохлина).
Совместно с М. Слободским и Л. Гайдаем написал сценарии трёх самых знаменитых комедий Л. Гайдая: «Операция «Ы» и другие приключения Шурика», «Кавказская пленница» и «Бриллиантовая рука».

11 апреля 2011 года скончался от инфаркта миокарда в московской Боткинской больнице, куда был доставлен 8 апреля в тяжёлом состоянии.
Похоронен на Введенском кладбище.

Двоюродный дед Семёна Слепакова («Comedy Club»).

Политические взгляды

В 1993 году подписал «Письмо 42-х». В 2010 году поддержал обращение против плакатов со Сталиным в Москве.

Сценарии

Фильмы

• 1962 — Ехали мы, ехали…
• 1963 — Штрафной удар
• 1965 — Операция «Ы» и другие приключения Шурика
• 1966 — Кавказская пленница, или Новые приключения Шурика
• 1968 — Бриллиантовая рука
• 1973 — Неисправимый лгун
• 1974 — Ни пуха, ни пера
• 1975 — Соло для слона с оркестром
• 1980 — Комедия давно минувших дней
• 1986 — Хорошо сидим!

Мультфильмы

• 1967 — Машинка времени
• 1973 — Новые большие неприятности
• 1974 — С бору по сосенке
• 1976 — Слушается дело о... Не очень комическая опера

Признание и награды

• Орден Почёта (2002)
• Медаль «За оборону Москвы»
• Медаль «За победу над Германией в Великой Отечественной войне 1941—1945 гг.»
• Премия «Венец» (за заслуги в литературе, общественную работу по воспитанию молодёжи и пропаганду художественной литературы) (2005)
• Орден «Миротворец» 1-й степени (2007)

Ссылки

• Yakov Kostyukovskiy (1921–2011) (англ.) на сайте Internet Movie Database
• [leonid-gaidai.ru/?r=6&m=4&man=71 Яков Костюковский на сайте Леонида Гайдая]
• [www.animator.ru/db/?p=show_person&pid=3824&sp=1 Костюковский Яков Аронович — animator.ru]
• [russiancinema.ru/names/name12765/ Костюковский Яков Аронович — Энциклопедия отечественного кино]
• [web.archive.org/web/20110416231747/www.biograph.ru/bank/kostyukovski_ya.htm Яков Костюковский на сайте МОБЦ]
• [www.animator.ru/?p=show_news&nid=1385 Знаменитый кинодраматург Яков Костюковский скончался в Москве на 90 году жизни 11.04.2011]
• [www.jewish.ru/culture/cinema/2011/04/news994295512.php От «Бриллиантовой руки» до Торы]. Интервью сайту [Jewish.ru ru].

Отрывок, характеризующий Костюковский, Яков Аронович

– Нет, и я молюсь, – сказал Пьер. – Но что ты говорил: Фрола и Лавра?
– А как же, – быстро отвечал Платон, – лошадиный праздник. И скота жалеть надо, – сказал Каратаев. – Вишь, шельма, свернулась. Угрелась, сукина дочь, – сказал он, ощупав собаку у своих ног, и, повернувшись опять, тотчас же заснул.
Наружи слышались где то вдалеке плач и крики, и сквозь щели балагана виднелся огонь; но в балагане было тихо и темно. Пьер долго не спал и с открытыми глазами лежал в темноте на своем месте, прислушиваясь к мерному храпенью Платона, лежавшего подле него, и чувствовал, что прежде разрушенный мир теперь с новой красотой, на каких то новых и незыблемых основах, воздвигался в его душе.


В балагане, в который поступил Пьер и в котором он пробыл четыре недели, было двадцать три человека пленных солдат, три офицера и два чиновника.
Все они потом как в тумане представлялись Пьеру, но Платон Каратаев остался навсегда в душе Пьера самым сильным и дорогим воспоминанием и олицетворением всего русского, доброго и круглого. Когда на другой день, на рассвете, Пьер увидал своего соседа, первое впечатление чего то круглого подтвердилось вполне: вся фигура Платона в его подпоясанной веревкою французской шинели, в фуражке и лаптях, была круглая, голова была совершенно круглая, спина, грудь, плечи, даже руки, которые он носил, как бы всегда собираясь обнять что то, были круглые; приятная улыбка и большие карие нежные глаза были круглые.
Платону Каратаеву должно было быть за пятьдесят лет, судя по его рассказам о походах, в которых он участвовал давнишним солдатом. Он сам не знал и никак не мог определить, сколько ему было лет; но зубы его, ярко белые и крепкие, которые все выкатывались своими двумя полукругами, когда он смеялся (что он часто делал), были все хороши и целы; ни одного седого волоса не было в его бороде и волосах, и все тело его имело вид гибкости и в особенности твердости и сносливости.
Лицо его, несмотря на мелкие круглые морщинки, имело выражение невинности и юности; голос у него был приятный и певучий. Но главная особенность его речи состояла в непосредственности и спорости. Он, видимо, никогда не думал о том, что он сказал и что он скажет; и от этого в быстроте и верности его интонаций была особенная неотразимая убедительность.
Физические силы его и поворотливость были таковы первое время плена, что, казалось, он не понимал, что такое усталость и болезнь. Каждый день утром а вечером он, ложась, говорил: «Положи, господи, камушком, подними калачиком»; поутру, вставая, всегда одинаково пожимая плечами, говорил: «Лег – свернулся, встал – встряхнулся». И действительно, стоило ему лечь, чтобы тотчас же заснуть камнем, и стоило встряхнуться, чтобы тотчас же, без секунды промедления, взяться за какое нибудь дело, как дети, вставши, берутся за игрушки. Он все умел делать, не очень хорошо, но и не дурно. Он пек, парил, шил, строгал, тачал сапоги. Он всегда был занят и только по ночам позволял себе разговоры, которые он любил, и песни. Он пел песни, не так, как поют песенники, знающие, что их слушают, но пел, как поют птицы, очевидно, потому, что звуки эти ему было так же необходимо издавать, как необходимо бывает потянуться или расходиться; и звуки эти всегда бывали тонкие, нежные, почти женские, заунывные, и лицо его при этом бывало очень серьезно.
Попав в плен и обросши бородою, он, видимо, отбросил от себя все напущенное на него, чуждое, солдатское и невольно возвратился к прежнему, крестьянскому, народному складу.
– Солдат в отпуску – рубаха из порток, – говаривал он. Он неохотно говорил про свое солдатское время, хотя не жаловался, и часто повторял, что он всю службу ни разу бит не был. Когда он рассказывал, то преимущественно рассказывал из своих старых и, видимо, дорогих ему воспоминаний «христианского», как он выговаривал, крестьянского быта. Поговорки, которые наполняли его речь, не были те, большей частью неприличные и бойкие поговорки, которые говорят солдаты, но это были те народные изречения, которые кажутся столь незначительными, взятые отдельно, и которые получают вдруг значение глубокой мудрости, когда они сказаны кстати.
Часто он говорил совершенно противоположное тому, что он говорил прежде, но и то и другое было справедливо. Он любил говорить и говорил хорошо, украшая свою речь ласкательными и пословицами, которые, Пьеру казалось, он сам выдумывал; но главная прелесть его рассказов состояла в том, что в его речи события самые простые, иногда те самые, которые, не замечая их, видел Пьер, получали характер торжественного благообразия. Он любил слушать сказки, которые рассказывал по вечерам (всё одни и те же) один солдат, но больше всего он любил слушать рассказы о настоящей жизни. Он радостно улыбался, слушая такие рассказы, вставляя слова и делая вопросы, клонившиеся к тому, чтобы уяснить себе благообразие того, что ему рассказывали. Привязанностей, дружбы, любви, как понимал их Пьер, Каратаев не имел никаких; но он любил и любовно жил со всем, с чем его сводила жизнь, и в особенности с человеком – не с известным каким нибудь человеком, а с теми людьми, которые были перед его глазами. Он любил свою шавку, любил товарищей, французов, любил Пьера, который был его соседом; но Пьер чувствовал, что Каратаев, несмотря на всю свою ласковую нежность к нему (которою он невольно отдавал должное духовной жизни Пьера), ни на минуту не огорчился бы разлукой с ним. И Пьер то же чувство начинал испытывать к Каратаеву.