Костёл Святого Михаила (Вильнюс)

католический храм
Костёл Святого Михаила Kościół Świętego Michała Švento Mykolo bažnyčia
Костёл Святого Михаила. Главный фасад
Страна	Литва
Город	Вильнюс
Конфессия	католицизм
Епархия	Вильнюсская
Тип здания	приходской костёл
Архитектурный стиль	готика, ренессанс, барокко
Первое упоминание	1594
Строительство	1594—1625 годы
Состояние	ремонтируется

Костёл Свято́го Михаи́ла в Вильнюсе (костёл Миколаса; лит. Švento Mykolo bažnyčia, польск. kościół Świętego Michała) — памятник архитектуры с переходными чертами от готики к ренессансу и родовая усыпальница Сапег; располагается в Старом городе неподалёку от ансамбля костёлов бернардинцев и Святой Анны на противоположной стороне улицы Майронё (в межвоенные годы улица Святой Анны, в советское время улица Тесос) у перекрёстка улиц Бернардину (в советское время переулок Пилес) и А. Волано. Официальный адрес ул. Шв. Миколо 9 (Šv. Mykolo g. 9), прежний — ул. Шветимо 13 (Švietimo g. 13), ныне ул. Волано.

История

Строительство костёла было начато в 1594 году, когда канцлер, позднее занявший должности великий гетман Великого княжества Литовского, виленский воевода Лев Сапега подарил монахиням бернардинского ордена из обители на Заречье свой дворец, переоборудованный в монастырь для 24 насельниц, и выделил средства на строительство при нём костёла. Строительные работы завершились в 1625 году. Создателем строения считается каменщик Ян Каетка.

В 1655 году костёл сильно пострадал при нашествии казаков во время польско-русской войны; храм был разграблен и сожжён. У восстановленного в 1662—1663 годах костёла появился барочный западный фасад и боковые башни. С тех пор здание при неоднократных ремонтах менялось мало. В конце XVII века (по другим сведениям в 1715 году) была возведена отдельная колокольня в барочном стиле.

В 1703 году к костёлу была пристроена галерея с дорическими колоннами, остатки которой в виде ряда ничего не подпирающих столбов сохранились во дворе храма по сей день. Высокая северная стена двора была сооружена в 1874 году при прокладке улицы Святой Анны и обустройстве небольшой площади перед костёлом Святого Михаила.

С костёлом связан знаменательный эпизод межконфессиональной борьбы первой половины XVII века: в сентябре 1639 года на крестинах у жившего неподалёку от костёла реформатского министра Сурновского подпившие гости вздумали стрелять в галок, сидевших на крыше соседнего кальвинского сбора.

Случайно одна пуля попала в икону Богородицы, нарисованную на фронтоне костёла Св. Михаила; другая пробила стёкла и упала в галерею с органом. Монахини, жившие при этом костёле, ударили в набат. Собрались толпы народа, явились иезуитские студенты, начался штурм евангелического собора, многих изувечили и ранили, один шляхтич был убит, некоторые дома и жилища кальвинистов разграблены. Виленский воевода, князь Христофор Радзивилл выслал отряд войска, который разогнал толпу, хотя, конечно, и со стороны войска были бесчинства. Дело об этом рассматривалось даже на сейме. Кальвинский сбор приказано закрыть и потом дозволено построить новый за чертою города (за Трокскими воротами, насупротив нынешнего сбора, где дома евангелического духовенства и виднеются уцелевшие памятники бывшего здесь кладбища.

Российские власти в 1864 году упразднили монастырь на Заречьи (и устроили в нём ночлежный приют), сёстры из которого перешли в монастырь Михаила Архангела. В 1885 или в 1886 году был закрыт и этот монастырь; остававшиеся к тому времени три монахини были переведены в бернардинский монастырь при костёле Святой Екатерины, а здание было передано женской гимназии. В 1888 году костёл был закрыт.

В 1905 году семейству Сапег удалось вернуть костёл как родовую собственность. В 1906—1912 годах костёл реставрировался под руководством архитектора Зыгмунта Геделя из Кракова, руководившего также реставрацией собора на Вавеле. В костёле возобновились службы. После 1919 года в монастырь вернулись бернардинки и возобновили костёл. В помещениях монастыря располагались католические организации.

В 1948 году храм был закрыт. В советское время он значился памятником архитектуры всесоюзного значения и был передан учреждённому в 1968 году Архитектурному музею. В храме в 1972 году была расположена экспозиция, в помещениях бывшего монастыря — отдел исторических исследований Института консервации памятников Литовской ССР и отделы музея. В 1993 году весь ансамбль был передан курии Вильнюсской архиепископии, позволившей музею пользоваться помещениями. В 2006 году церковные власти начали ремонт. Приказом Министерства культуры Литвы Архитектурный музей был ликвидирован. По завершении ремонта в храме 18 октября 2009 года был открыт Музей церковного наследия (учреждённый 7 октября 2005 года декретом вильнюсского архиепископа митрополита кардинала Аудриса Юозаса Бачкиса, музей провёл несколько выставок в Литовском национального музея, Королевском замке в Варшаве и в краковском Вавельском замке).

Фасад

Костёл однонефный прямоугольного плана, длиной 30 м и шириной 13,5 м. Цилиндрические своды возвышаются на 15,5 м. Костёл строился в переходный период от готики к ренессансу; это отразилось в его элементах. Черты готики сохранились в укреплённых контрфорсами стенах, характерных узких окнах, высокой крутой черепичной крыше.

Черты ренессанса преобладают в декоре фасада (и ещё более отчетливы в интерьере) — в округлённом верхе окон, дверных проёмах, горизонтальных членениях фасада профилированными кирпичами.

Главный барочный фасад членится двумя широкими полосами карнизов на три яруса. Пилястры между окнами первого яруса украшает орнамент из стилизованных веточек руты (вместо обычного аканта). Во втором ярусе окна лишь в башнях; простенки заполнены тремя неглубокими нишами, в которых прежде были фрески. В сравнительно небольшом фронтоне фасада располагается круг с эмблемой и годом окончания строительства «1625» над ним.

Интерьер

Светлое внутреннее помещение перекрыто характерным для ренессанса цилиндрическим сводом с люнетами. Свод декорирован симметричным рельефным орнаментом из розеток, цветов, звёзд. На фоне светлых стен выделяются мраморные алтари и надгробные памятник, обильно украшенные скульптурами.

Разноцветный главный алтарь чёрного, красного, зелёного, бронзового мрамора относится к XVII веку. Три боковых белых, с позолотой, алтаря представляют рококо XVIII века.

В храме справа от главного алтаря сохранился надгробный памятник фундатора костёла Льва Сапеги (умер в 1633 году), его двух жён Елизаветы, урождённой Радзивилл, и Дороты, урождённой Фирлей, с их скульптурными изображениями и эпитафиями. Помимо того, в костёле находятся мраморные памятники сына Льва Сапеги Яна Станислава Сапеги (умер в 1637 году) и Теодоры Кристины Сапеги из рода Тарновских (умерла в 1652 году), другие надгробные памятники вельможного рода. Над входом в крипту установлена мраморная таблица Христофора Сапеги (умер в 1631 году), составляющая часть портала.

Прах Сапег покоится в крипте под алтарём.

Колокольня

Колокольня возвышается в некотором отдалении в углу над воротами во двор костёла. Невысокая колокольня в плане прямоугольная, сдержанных форм. Её изящная лёгкая башенка гармонирует с угловыми башенками главного фасада.

Литература

• А. Папшис. Вильнюс. Вильнюс: Минтис, 1977. С. 38—40.

Ссылки

• [www.vilnius-tourism.lt/index.php/en/34309/ The Church of St Michael the Archangel]
• [vienuolynai.mch.mii.lt/V64-75/Vilnbernard.htm Vilniaus buvęs bernardinių (klarisių) vienuolynas ir Šv. Arkangelo Mykolo bažnyčia]
• [muziejai.mch.mii.lt/vilnius/Architekturos_muziejus.htm Architektūros muziejus]

Отрывок, характеризующий Костёл Святого Михаила (Вильнюс)

Из передней Берг плывущим, нетерпеливым шагом вбежал в гостиную и обнял графа, поцеловал ручки у Наташи и Сони и поспешно спросил о здоровье мамаши.
– Какое теперь здоровье? Ну, рассказывай же, – сказал граф, – что войска? Отступают или будет еще сраженье?
– Один предвечный бог, папаша, – сказал Берг, – может решить судьбы отечества. Армия горит духом геройства, и теперь вожди, так сказать, собрались на совещание. Что будет, неизвестно. Но я вам скажу вообще, папаша, такого геройского духа, истинно древнего мужества российских войск, которое они – оно, – поправился он, – показали или выказали в этой битве 26 числа, нет никаких слов достойных, чтоб их описать… Я вам скажу, папаша (он ударил себя в грудь так же, как ударял себя один рассказывавший при нем генерал, хотя несколько поздно, потому что ударить себя в грудь надо было при слове «российское войско»), – я вам скажу откровенно, что мы, начальники, не только не должны были подгонять солдат или что нибудь такое, но мы насилу могли удерживать эти, эти… да, мужественные и древние подвиги, – сказал он скороговоркой. – Генерал Барклай до Толли жертвовал жизнью своей везде впереди войска, я вам скажу. Наш же корпус был поставлен на скате горы. Можете себе представить! – И тут Берг рассказал все, что он запомнил, из разных слышанных за это время рассказов. Наташа, не спуская взгляда, который смущал Берга, как будто отыскивая на его лице решения какого то вопроса, смотрела на него.
– Такое геройство вообще, каковое выказали российские воины, нельзя представить и достойно восхвалить! – сказал Берг, оглядываясь на Наташу и как бы желая ее задобрить, улыбаясь ей в ответ на ее упорный взгляд… – «Россия не в Москве, она в сердцах се сынов!» Так, папаша? – сказал Берг.
В это время из диванной, с усталым и недовольным видом, вышла графиня. Берг поспешно вскочил, поцеловал ручку графини, осведомился о ее здоровье и, выражая свое сочувствие покачиваньем головы, остановился подле нее.
– Да, мамаша, я вам истинно скажу, тяжелые и грустные времена для всякого русского. Но зачем же так беспокоиться? Вы еще успеете уехать…
– Я не понимаю, что делают люди, – сказала графиня, обращаясь к мужу, – мне сейчас сказали, что еще ничего не готово. Ведь надо же кому нибудь распорядиться. Вот и пожалеешь о Митеньке. Это конца не будет?
Граф хотел что то сказать, но, видимо, воздержался. Он встал с своего стула и пошел к двери.
Берг в это время, как бы для того, чтобы высморкаться, достал платок и, глядя на узелок, задумался, грустно и значительно покачивая головой.
– А у меня к вам, папаша, большая просьба, – сказал он.
– Гм?.. – сказал граф, останавливаясь.
– Еду я сейчас мимо Юсупова дома, – смеясь, сказал Берг. – Управляющий мне знакомый, выбежал и просит, не купите ли что нибудь. Я зашел, знаете, из любопытства, и там одна шифоньерочка и туалет. Вы знаете, как Верушка этого желала и как мы спорили об этом. (Берг невольно перешел в тон радости о своей благоустроенности, когда он начал говорить про шифоньерку и туалет.) И такая прелесть! выдвигается и с аглицким секретом, знаете? А Верочке давно хотелось. Так мне хочется ей сюрприз сделать. Я видел у вас так много этих мужиков на дворе. Дайте мне одного, пожалуйста, я ему хорошенько заплачу и…
Граф сморщился и заперхал.
– У графини просите, а я не распоряжаюсь.
– Ежели затруднительно, пожалуйста, не надо, – сказал Берг. – Мне для Верушки только очень бы хотелось.
– Ах, убирайтесь вы все к черту, к черту, к черту и к черту!.. – закричал старый граф. – Голова кругом идет. – И он вышел из комнаты.
Графиня заплакала.
– Да, да, маменька, очень тяжелые времена! – сказал Берг.
Наташа вышла вместе с отцом и, как будто с трудом соображая что то, сначала пошла за ним, а потом побежала вниз.
На крыльце стоял Петя, занимавшийся вооружением людей, которые ехали из Москвы. На дворе все так же стояли заложенные подводы. Две из них были развязаны, и на одну из них влезал офицер, поддерживаемый денщиком.
– Ты знаешь за что? – спросил Петя Наташу (Наташа поняла, что Петя разумел: за что поссорились отец с матерью). Она не отвечала.
– За то, что папенька хотел отдать все подводы под ранепых, – сказал Петя. – Мне Васильич сказал. По моему…
– По моему, – вдруг закричала почти Наташа, обращая свое озлобленное лицо к Пете, – по моему, это такая гадость, такая мерзость, такая… я не знаю! Разве мы немцы какие нибудь?.. – Горло ее задрожало от судорожных рыданий, и она, боясь ослабеть и выпустить даром заряд своей злобы, повернулась и стремительно бросилась по лестнице. Берг сидел подле графини и родственно почтительно утешал ее. Граф с трубкой в руках ходил по комнате, когда Наташа, с изуродованным злобой лицом, как буря ворвалась в комнату и быстрыми шагами подошла к матери.
– Это гадость! Это мерзость! – закричала она. – Это не может быть, чтобы вы приказали.
Берг и графиня недоумевающе и испуганно смотрели на нее. Граф остановился у окна, прислушиваясь.
– Маменька, это нельзя; посмотрите, что на дворе! – закричала она. – Они остаются!..
– Что с тобой? Кто они? Что тебе надо?
– Раненые, вот кто! Это нельзя, маменька; это ни на что не похоже… Нет, маменька, голубушка, это не то, простите, пожалуйста, голубушка… Маменька, ну что нам то, что мы увезем, вы посмотрите только, что на дворе… Маменька!.. Это не может быть!..
Граф стоял у окна и, не поворачивая лица, слушал слова Наташи. Вдруг он засопел носом и приблизил свое лицо к окну.
Графиня взглянула на дочь, увидала ее пристыженное за мать лицо, увидала ее волнение, поняла, отчего муж теперь не оглядывался на нее, и с растерянным видом оглянулась вокруг себя.
– Ах, да делайте, как хотите! Разве я мешаю кому нибудь! – сказала она, еще не вдруг сдаваясь.
– Маменька, голубушка, простите меня!
Но графиня оттолкнула дочь и подошла к графу.
– Mon cher, ты распорядись, как надо… Я ведь не знаю этого, – сказала она, виновато опуская глаза.
– Яйца… яйца курицу учат… – сквозь счастливые слезы проговорил граф и обнял жену, которая рада была скрыть на его груди свое пристыженное лицо.
– Папенька, маменька! Можно распорядиться? Можно?.. – спрашивала Наташа. – Мы все таки возьмем все самое нужное… – говорила Наташа.
Граф утвердительно кивнул ей головой, и Наташа тем быстрым бегом, которым она бегивала в горелки, побежала по зале в переднюю и по лестнице на двор.
Люди собрались около Наташи и до тех пор не могли поверить тому странному приказанию, которое она передавала, пока сам граф именем своей жены не подтвердил приказания о том, чтобы отдавать все подводы под раненых, а сундуки сносить в кладовые. Поняв приказание, люди с радостью и хлопотливостью принялись за новое дело. Прислуге теперь это не только не казалось странным, но, напротив, казалось, что это не могло быть иначе, точно так же, как за четверть часа перед этим никому не только не казалось странным, что оставляют раненых, а берут вещи, но казалось, что не могло быть иначе.
Все домашние, как бы выплачивая за то, что они раньше не взялись за это, принялись с хлопотливостью за новое дело размещения раненых. Раненые повыползли из своих комнат и с радостными бледными лицами окружили подводы. В соседних домах тоже разнесся слух, что есть подводы, и на двор к Ростовым стали приходить раненые из других домов. Многие из раненых просили не снимать вещей и только посадить их сверху. Но раз начавшееся дело свалки вещей уже не могло остановиться. Было все равно, оставлять все или половину. На дворе лежали неубранные сундуки с посудой, с бронзой, с картинами, зеркалами, которые так старательно укладывали в прошлую ночь, и всё искали и находили возможность сложить то и то и отдать еще и еще подводы.
– Четверых еще можно взять, – говорил управляющий, – я свою повозку отдаю, а то куда же их?
– Да отдайте мою гардеробную, – говорила графиня. – Дуняша со мной сядет в карету.
Отдали еще и гардеробную повозку и отправили ее за ранеными через два дома. Все домашние и прислуга были весело оживлены. Наташа находилась в восторженно счастливом оживлении, которого она давно не испытывала.
– Куда же его привязать? – говорили люди, прилаживая сундук к узкой запятке кареты, – надо хоть одну подводу оставить.
– Да с чем он? – спрашивала Наташа.
– С книгами графскими.
– Оставьте. Васильич уберет. Это не нужно.
В бричке все было полно людей; сомневались о том, куда сядет Петр Ильич.
– Он на козлы. Ведь ты на козлы, Петя? – кричала Наташа.
Соня не переставая хлопотала тоже; но цель хлопот ее была противоположна цели Наташи. Она убирала те вещи, которые должны были остаться; записывала их, по желанию графини, и старалась захватить с собой как можно больше.


Во втором часу заложенные и уложенные четыре экипажа Ростовых стояли у подъезда. Подводы с ранеными одна за другой съезжали со двора.
Коляска, в которой везли князя Андрея, проезжая мимо крыльца, обратила на себя внимание Сони, устраивавшей вместе с девушкой сиденья для графини в ее огромной высокой карете, стоявшей у подъезда.
– Это чья же коляска? – спросила Соня, высунувшись в окно кареты.
– А вы разве не знали, барышня? – отвечала горничная. – Князь раненый: он у нас ночевал и тоже с нами едут.
– Да кто это? Как фамилия?
– Самый наш жених бывший, князь Болконский! – вздыхая, отвечала горничная. – Говорят, при смерти.
Соня выскочила из кареты и побежала к графине. Графиня, уже одетая по дорожному, в шали и шляпе, усталая, ходила по гостиной, ожидая домашних, с тем чтобы посидеть с закрытыми дверями и помолиться перед отъездом. Наташи не было в комнате.
– Maman, – сказала Соня, – князь Андрей здесь, раненый, при смерти. Он едет с нами.
Графиня испуганно открыла глаза и, схватив за руку Соню, оглянулась.