Костёр Холмса
Костёр Холмса | |||
Основной конфликт: Вторая англо-голландская война | |||
Пожар в деревне Вест-Терсхеллинг | |||
Дата |
9 (19) августа — 10 (20) августа 1666 года | ||
---|---|---|---|
Место |
около д. Вест-Терсхеллинг, Голландия | ||
Итог |
победа англичан | ||
Противники | |||
| |||
Командующие | |||
| |||
Силы сторон | |||
| |||
Потери | |||
| |||
Костёр Холмса — морской рейд англичан в период Второй англо-голландской войны, 9 (19) августа — 10 (20) августа 1666 года в Северном море. В ходе рейда английская эскадра под командованием контр-адмирала Роберта Холмса уничтожила большой торговый флот голландцев из 140 судов, а также сожгла деревню Вест-Терсхеллинг, что вызвало широкий резонанс в Голландской республике.
Содержание
Предыстория
После победы в сражении в день Святого Иакова английский флот захватил контроль над Северным морем. Голландский флот, хотя и потерял лишь два корабля, был серьезно поврежден и в течение нескольких недель не мог противостоять англичанам. Джордж Монк и принц Руперт Пфальцский 7 августа обсудили, как лучше использовать эту ситуацию[1]. Наиболее выгодным шагом казалась блокада голландского побережья, что вынудило бы ещё не до конца восстановившийся голландский флот покинуть порт и выйти в море. Чтобы нанести ущерб голландской торговле, был также разработан план захвата одного из портов Соединенных провинций.
Наиболее привлекательными голландские порты были, однако, и самыми защищенными. На юге порт Роттердама находился слишком далеко в глубине страны и был защищен военно-морскими портами Флиссинген и Хеллевутслёйс. Атака на Амстердам представлялась опасной из-за возможной голландской засады у острова Тексел. А вот менее крупные порты были более уязвимы, как, в частности, военно-морской порт Адмиралтейства Фрисландия Харлинген. Он находился на южной окраине Ваттового моря. Порт имел выход в Северное море через канал между островами Флиланд и Терсхеллинг.
Фарватер входа в канал был известен голландскому капитану Лауренсу Хемскерку, который в 1665 году бежал в Англию после того, как был приговорен к смертной казни за трусость во время Лоустофтского сражения. Пытаясь снискать расположение своих новых покровителей, он в течение некоторого времени продвигал идею рейда на Харлинген. 7 августа Хемскерк был отправлен на личной яхте принца Руперта для разведки побережья. 16 августа во время военного совета он убедил Руперта и Монка, что нападение было возможно, так как «острова Фли и Схеллинг очень плохо охраняются, при этом на складах много товаров из Ост-Индии»[2].
Для рейда была поспешно сформирована эскадра и отряд из 900 человек. В её состав вошли 8 фрегатов: Advice (46 пушек), Hampshire (40), Tiger (40), Dragon (40), Assurance (36), Sweepstake (36), Garland (28) и Pembroke (28), а также пять брандеров и семь кечей под командованием контр-адмирала Роберта Холмса. Солдаты были разделены на девять рот из ста человек, каждая из которых состояла из семидесяти мушкетеров и тридцати пикинеров во главе с капитаном. Сэр Филипп Говард командовал дополнительными 120 добровольцами, в основном из дворян, которые в силу своего происхождения не мог служить вместе с простолюдинами[2].
Целью Холмса было разграбление островов Флиланд и Схеллинг. Он сам должен был высадиться на Флиланде с 500 солдатами. По возможности одновременно 400 солдат сэра Уильяма Дженнингса должны были атаковать Схеллинг. Захват голландских складов был второстепенной целью. Кроме того, по указанию руководства местное население следует жалеть и атаковать только в случае сопротивления[2].
В то время как основной флот англичан остался на якоре у побережья острова Тексель, Холмс 18 августа отплыл к Фли. По пути к его эскадре присоединилась яхта Руперта Fan-Fan, которая в результате рекогносцировки канал узнала о наличии у Схеллинга большого торгового флота из пятидесяти судов.
Первый день рейда
В четверг 19 августа Холмс около 8:00 вошел в канал Фли, используя Tyger как флагман, а Hampshire и Advice как корабли прикрытия. Обычно фризские отмели осложняли вход в канал, но Холмсу сопутствовала удача. Ещё 17 августа Dragon захватил датское торговое судно с голландским штурманом на борту, которого Холмс посчитал более способным, чем Хемскерк[3]. Голландские власти под страхом штрафов приказали владельцам торговых кораблей отвести суда вглубь страны, но большинство судовладельцев не выполнили приказа, рассчитывая отплыть сразу по окончании английской блокады. В результате Холмс нашел флот из 140 торговых судов, стоявших на якоре под охраной двух фрегатов, Adelaar и Tol. Экипажи кораблей были уверены в своей способности отразить нападение, многие сельские жители с островов даже перенесли на суда своё имущество, рассчитывая, что там оно будет в большей безопасности, чем на суше, где ожидался главный удар англичан.
Действительно Холмсу было приказано уделять главное внимание береговым укреплениям Флиланда и подготовке высадки десанта. Однако когда Tyger прибыл к причалу китобоев на острове Флиланд, он обнаружил лишь малую деревню, Ост-Флиланд, а её жители подтвердили, что никаких важных зданий на острове нет. Между тем Garland и Dragon из-за сменившегося ветра попали на мелководье и с трудом с него снялись ценой выбрасывания за борт восьми пушек и запасов пива. В этих условиях Холмс счел неразумным осуществлять десант: на безлюдных песчаных дюнах острова солдаты были бы беззащитны в случае подхода голландского флота. Поэтому Холмс решил атаковать голландский торговый флот. По некоторым данным, Холмс был вдохновлен возможностью повредить голландской экономике[4].
Около 13:00 Холмс соединился с пятью брандерами[5], следовавшими несколько севернее в канале Роббегат. Против них вышли три больших вооруженных торговых корабля, но они не решились вступить в бой и бежали. Английский брандер поджег голландский фрегат Adelaar, большинство матросов утонули, когда спасательный шлюп перевернулся. Ещё один брандер пошел в атаку против Tol, и голландский экипаж в панике бросил корабль. Однако брандер сел на мель и не дошел до фрегата, и голландцы вернулись на борт. В это время к Tol уже следовал шлюп с английскими солдатами, развернулась гонка, и англичане первыми взобрались на борт фрегата и подожгли его. Остальные три брандера подожгли несколько крупных голландских торговых судов к северу, вызвав панику на других судах: матросы стали бросать свои корабли и в лодках бежать на юг[6].
Видя замешательство на голландской стороне, Холмс решил воспользоваться этим. Он приказал спустить шлюпы, укомплектовать каждый командой из десятка человек и поджигать голландские суда, не теряя времени на грабеж. Вскоре даже те голландские корабли, чьи экипажи не бежали, были окружены горящими кораблями и были вынуждены покинуть свои позиции. В течение следующих часов голландские корабли один за другим становились жертвами огня. Акция завершилась около 20:00. Около 130 кораблей были уничтожены. По словам самого Холмса, одиннадцать кораблей в общей сложности смогли бежать[7][8].
Между тем милиция Флиланда поначалу, при содействии грозы, не позволяла английским десантам высадиться на острове, но, видя пожар, ополченцы потеряли мужество и бежали с большинством населения к Текселу. Дым и пламя были отчетливо видны английскому флоту у Тексела, в двадцати милях к югу, и были восприняты как верный признак того, что Холмсу удалось сжечь голландские склады. Руперт и Монк послали ему поздравительное письмо, но при этом потребовали возвращаться на базу, поскольку враг уже был извещен о рейде и готовил отпор[9].
Второй день рейда
Вечером 19 августа Холмсу стало известно, что он был дезинформирован: главные береговые укрепления были расположены не на Флиланде, а на острове Терсхеллинг (Схеллинг). На его западном окончании находилась деревня Вест-Терсхеллинг, а рядом возвышался средневековый маяк Брандарис. Схеллинг был главным базой голландского китобойного промысла, здесь были расположены склады, принадлежавшие голландской Ост-Индской компании. Деревня был весьма богата и имела примерно 400 каменных домов, но не имевших укреплений. Большая часть населения состояла из пацифистов-меннонитов, остальные были в основном бывшими китобоями.
В 5:00 утра 20 августа Холмс решил атаковать Вест-Терсхеллинг. Несколько вооруженных ополченцев попытались помешать высадке десанта, но они вскоре были отогнаны шестью английскими ротами, ступившими на берег. Холмс оставил одну роту, чтобы охранять места высадки, а остальные пять начали марш в сомкнутом строю к окраине деревни. Разведчики сообщили, что население бежало, некоторые — на восток, другие — по морю. Три роты начали грабить и жечь дома, в то время как Холмс с двумя сотнями солдат остался к югу от деревни[10].
В это время начался прилив, что значительно облегчило бы выход английских фрегатов из канала Фли. Поэтому Холмс решил не сжигать восточные деревни, а переправить свои войска на Флиланд и затем отступать, опасаясь голландской контратаки[11]. Лето выдалось сухим, и в течение нескольких часов почти вся деревня сгорела, уцелели лишь около тридцати домов, городской зал, церковь и маяк. Английские войска отступили на свои корабли[7]. Один кеч остался позади, чтобы подобрать возможных отставших.
При прибытии на Tyger Холмс узнал, что принц Руперт приказал немедленно отступить и не атаковать Флиланд. Причиной этого стала информация о том, что голландские подкрепления уже прибыли на остров и разместили там артиллерийскую батарею.
Последствия
21 августа Холмс вернулся к основному флоту и сообщи Монку, что уничтожил «около 150 судов» и сжег Вест-Терсхеллинг, все это ценой 6 погибших и 24 раненых[12]. Известие о рейде Холмса вызвало беспорядки в Амстердаме, где рухнул фондовый рынок. В Англии предрекали падение лидера Генеральных Штатов Яна де Витта, ожидая, что он может бежать во Францию.
Де Витт однако, ловко использовал ситуацию в своих интересах. Он привел убедительные доказательства того, что оранжисты сотрудничали с врагом. Было составлено несколько брошюр о якобы зверствах англичан в Вест-Терсхеллинге, однако они не имели успеха, поскольку в действительности жертв было крайне мало.
Три недели спустя произошел Великий лондонский пожар. Это привело к новой волне голландских брошюр и стихов, связывающих эти события, часто приводились две гравюры, на которых отражались с двух сторон пожар Вест-Терсхеллинга и Лондона. Для голландцев связь была очевидна: Лондон был сожжен как Божественное возмездие. Вскоре первоначальный испуг сменился упорной решимостью продолжать войну и возместить нанесенный ущерб.
Напишите отзыв о статье "Костёр Холмса"
Примечания
- ↑ Ollard (2001), p. 148
- ↑ 1 2 3 Ollard (2001), p. 149
- ↑ Ollard (2001), p. 151
- ↑ Ollard (2001), p. 150
- ↑ Ollard (2001), p. 152
- ↑ Ollard (2001), p. 153
- ↑ 1 2 Ollard (2001), p. 157
- ↑ Evelyn Berckman, 1974, p.193
- ↑ Ollard (2001), p. 154
- ↑ Ollard (2001), p. 156
- ↑ Ollard (2001), p. 155
- ↑ Ollard (2001), p. 159
Литература
- (нид.)Age Scheffer, 1966, Roemruchte jaren van onze vloot: 1665—1666 — 1667 — De Tweede Engelse Oorlog, Baarn
- (англ.)Richard Ollard, 1969, Man of War — Sir Robert Holmes and the Restoration Navy, Phoenix Press, paperback ed. 2001
Отрывок, характеризующий Костёр Холмса
– Ты зайдешь?– Да, зайду.
Ростов долго стоял у угла, издалека глядя на пирующих. В уме его происходила мучительная работа, которую он никак не мог довести до конца. В душе поднимались страшные сомнения. То ему вспоминался Денисов с своим изменившимся выражением, с своей покорностью и весь госпиталь с этими оторванными руками и ногами, с этой грязью и болезнями. Ему так живо казалось, что он теперь чувствует этот больничный запах мертвого тела, что он оглядывался, чтобы понять, откуда мог происходить этот запах. То ему вспоминался этот самодовольный Бонапарте с своей белой ручкой, который был теперь император, которого любит и уважает император Александр. Для чего же оторванные руки, ноги, убитые люди? То вспоминался ему награжденный Лазарев и Денисов, наказанный и непрощенный. Он заставал себя на таких странных мыслях, что пугался их.
Запах еды преображенцев и голод вызвали его из этого состояния: надо было поесть что нибудь, прежде чем уехать. Он пошел к гостинице, которую видел утром. В гостинице он застал так много народу, офицеров, так же как и он приехавших в статских платьях, что он насилу добился обеда. Два офицера одной с ним дивизии присоединились к нему. Разговор естественно зашел о мире. Офицеры, товарищи Ростова, как и большая часть армии, были недовольны миром, заключенным после Фридланда. Говорили, что еще бы подержаться, Наполеон бы пропал, что у него в войсках ни сухарей, ни зарядов уж не было. Николай молча ел и преимущественно пил. Он выпил один две бутылки вина. Внутренняя поднявшаяся в нем работа, не разрешаясь, всё также томила его. Он боялся предаваться своим мыслям и не мог отстать от них. Вдруг на слова одного из офицеров, что обидно смотреть на французов, Ростов начал кричать с горячностью, ничем не оправданною, и потому очень удивившею офицеров.
– И как вы можете судить, что было бы лучше! – закричал он с лицом, вдруг налившимся кровью. – Как вы можете судить о поступках государя, какое мы имеем право рассуждать?! Мы не можем понять ни цели, ни поступков государя!
– Да я ни слова не говорил о государе, – оправдывался офицер, не могший иначе как тем, что Ростов пьян, объяснить себе его вспыльчивости.
Но Ростов не слушал.
– Мы не чиновники дипломатические, а мы солдаты и больше ничего, – продолжал он. – Умирать велят нам – так умирать. А коли наказывают, так значит – виноват; не нам судить. Угодно государю императору признать Бонапарте императором и заключить с ним союз – значит так надо. А то, коли бы мы стали обо всем судить да рассуждать, так этак ничего святого не останется. Этак мы скажем, что ни Бога нет, ничего нет, – ударяя по столу кричал Николай, весьма некстати, по понятиям своих собеседников, но весьма последовательно по ходу своих мыслей.
– Наше дело исполнять свой долг, рубиться и не думать, вот и всё, – заключил он.
– И пить, – сказал один из офицеров, не желавший ссориться.
– Да, и пить, – подхватил Николай. – Эй ты! Еще бутылку! – крикнул он.
В 1808 году император Александр ездил в Эрфурт для нового свидания с императором Наполеоном, и в высшем Петербургском обществе много говорили о величии этого торжественного свидания.
В 1809 году близость двух властелинов мира, как называли Наполеона и Александра, дошла до того, что, когда Наполеон объявил в этом году войну Австрии, то русский корпус выступил за границу для содействия своему прежнему врагу Бонапарте против прежнего союзника, австрийского императора; до того, что в высшем свете говорили о возможности брака между Наполеоном и одной из сестер императора Александра. Но, кроме внешних политических соображений, в это время внимание русского общества с особенной живостью обращено было на внутренние преобразования, которые были производимы в это время во всех частях государственного управления.
Жизнь между тем, настоящая жизнь людей с своими существенными интересами здоровья, болезни, труда, отдыха, с своими интересами мысли, науки, поэзии, музыки, любви, дружбы, ненависти, страстей, шла как и всегда независимо и вне политической близости или вражды с Наполеоном Бонапарте, и вне всех возможных преобразований.
Князь Андрей безвыездно прожил два года в деревне. Все те предприятия по именьям, которые затеял у себя Пьер и не довел ни до какого результата, беспрестанно переходя от одного дела к другому, все эти предприятия, без выказыванья их кому бы то ни было и без заметного труда, были исполнены князем Андреем.
Он имел в высшей степени ту недостававшую Пьеру практическую цепкость, которая без размахов и усилий с его стороны давала движение делу.
Одно именье его в триста душ крестьян было перечислено в вольные хлебопашцы (это был один из первых примеров в России), в других барщина заменена оброком. В Богучарово была выписана на его счет ученая бабка для помощи родильницам, и священник за жалованье обучал детей крестьянских и дворовых грамоте.
Одну половину времени князь Андрей проводил в Лысых Горах с отцом и сыном, который был еще у нянек; другую половину времени в богучаровской обители, как называл отец его деревню. Несмотря на выказанное им Пьеру равнодушие ко всем внешним событиям мира, он усердно следил за ними, получал много книг, и к удивлению своему замечал, когда к нему или к отцу его приезжали люди свежие из Петербурга, из самого водоворота жизни, что эти люди, в знании всего совершающегося во внешней и внутренней политике, далеко отстали от него, сидящего безвыездно в деревне.
Кроме занятий по именьям, кроме общих занятий чтением самых разнообразных книг, князь Андрей занимался в это время критическим разбором наших двух последних несчастных кампаний и составлением проекта об изменении наших военных уставов и постановлений.
Весною 1809 года, князь Андрей поехал в рязанские именья своего сына, которого он был опекуном.
Пригреваемый весенним солнцем, он сидел в коляске, поглядывая на первую траву, первые листья березы и первые клубы белых весенних облаков, разбегавшихся по яркой синеве неба. Он ни о чем не думал, а весело и бессмысленно смотрел по сторонам.
Проехали перевоз, на котором он год тому назад говорил с Пьером. Проехали грязную деревню, гумны, зеленя, спуск, с оставшимся снегом у моста, подъём по размытой глине, полосы жнивья и зеленеющего кое где кустарника и въехали в березовый лес по обеим сторонам дороги. В лесу было почти жарко, ветру не слышно было. Береза вся обсеянная зелеными клейкими листьями, не шевелилась и из под прошлогодних листьев, поднимая их, вылезала зеленея первая трава и лиловые цветы. Рассыпанные кое где по березнику мелкие ели своей грубой вечной зеленью неприятно напоминали о зиме. Лошади зафыркали, въехав в лес и виднее запотели.
Лакей Петр что то сказал кучеру, кучер утвердительно ответил. Но видно Петру мало было сочувствования кучера: он повернулся на козлах к барину.
– Ваше сиятельство, лёгко как! – сказал он, почтительно улыбаясь.
– Что!
– Лёгко, ваше сиятельство.
«Что он говорит?» подумал князь Андрей. «Да, об весне верно, подумал он, оглядываясь по сторонам. И то зелено всё уже… как скоро! И береза, и черемуха, и ольха уж начинает… А дуб и не заметно. Да, вот он, дуб».
На краю дороги стоял дуб. Вероятно в десять раз старше берез, составлявших лес, он был в десять раз толще и в два раза выше каждой березы. Это был огромный в два обхвата дуб с обломанными, давно видно, суками и с обломанной корой, заросшей старыми болячками. С огромными своими неуклюжими, несимметрично растопыренными, корявыми руками и пальцами, он старым, сердитым и презрительным уродом стоял между улыбающимися березами. Только он один не хотел подчиняться обаянию весны и не хотел видеть ни весны, ни солнца.
«Весна, и любовь, и счастие!» – как будто говорил этот дуб, – «и как не надоест вам всё один и тот же глупый и бессмысленный обман. Всё одно и то же, и всё обман! Нет ни весны, ни солнца, ни счастия. Вон смотрите, сидят задавленные мертвые ели, всегда одинакие, и вон и я растопырил свои обломанные, ободранные пальцы, где ни выросли они – из спины, из боков; как выросли – так и стою, и не верю вашим надеждам и обманам».
Князь Андрей несколько раз оглянулся на этот дуб, проезжая по лесу, как будто он чего то ждал от него. Цветы и трава были и под дубом, но он всё так же, хмурясь, неподвижно, уродливо и упорно, стоял посреди их.
«Да, он прав, тысячу раз прав этот дуб, думал князь Андрей, пускай другие, молодые, вновь поддаются на этот обман, а мы знаем жизнь, – наша жизнь кончена!» Целый новый ряд мыслей безнадежных, но грустно приятных в связи с этим дубом, возник в душе князя Андрея. Во время этого путешествия он как будто вновь обдумал всю свою жизнь, и пришел к тому же прежнему успокоительному и безнадежному заключению, что ему начинать ничего было не надо, что он должен доживать свою жизнь, не делая зла, не тревожась и ничего не желая.
По опекунским делам рязанского именья, князю Андрею надо было видеться с уездным предводителем. Предводителем был граф Илья Андреич Ростов, и князь Андрей в середине мая поехал к нему.
Был уже жаркий период весны. Лес уже весь оделся, была пыль и было так жарко, что проезжая мимо воды, хотелось купаться.
Князь Андрей, невеселый и озабоченный соображениями о том, что и что ему нужно о делах спросить у предводителя, подъезжал по аллее сада к отрадненскому дому Ростовых. Вправо из за деревьев он услыхал женский, веселый крик, и увидал бегущую на перерез его коляски толпу девушек. Впереди других ближе, подбегала к коляске черноволосая, очень тоненькая, странно тоненькая, черноглазая девушка в желтом ситцевом платье, повязанная белым носовым платком, из под которого выбивались пряди расчесавшихся волос. Девушка что то кричала, но узнав чужого, не взглянув на него, со смехом побежала назад.
Князю Андрею вдруг стало от чего то больно. День был так хорош, солнце так ярко, кругом всё так весело; а эта тоненькая и хорошенькая девушка не знала и не хотела знать про его существование и была довольна, и счастлива какой то своей отдельной, – верно глупой – но веселой и счастливой жизнию. «Чему она так рада? о чем она думает! Не об уставе военном, не об устройстве рязанских оброчных. О чем она думает? И чем она счастлива?» невольно с любопытством спрашивал себя князь Андрей.
Граф Илья Андреич в 1809 м году жил в Отрадном всё так же как и прежде, то есть принимая почти всю губернию, с охотами, театрами, обедами и музыкантами. Он, как всякому новому гостю, был рад князю Андрею, и почти насильно оставил его ночевать.
В продолжение скучного дня, во время которого князя Андрея занимали старшие хозяева и почетнейшие из гостей, которыми по случаю приближающихся именин был полон дом старого графа, Болконский несколько раз взглядывая на Наташу чему то смеявшуюся и веселившуюся между другой молодой половиной общества, всё спрашивал себя: «о чем она думает? Чему она так рада!».