Котек, Иосиф Иосифович
| Иосиф Иосифович Котек | |
 | |
| Основная информация | |
|---|---|
| Дата рождения |
6 ноября (25 октября) 1855 |
| Место рождения | |
| Дата смерти | |
| Место смерти | |
| Страна |
|
Иосиф Иосифович Котек (25 октября (6 ноября) 1855, Каменец-Подольск ― 4 января 1885, Давос) ― русский скрипач.
Биография
Родился в семье учителя музыки чешского происхождения. Окончил музыкальную школу при Киевском отделении Русского музыкального общества, в 1871—1876 гг. учился в Московской консерватории по классу скрипки у профессора Фердинанда Лауба, затем у проф. Яна Гржимали, а также по классу свободной композиции (теория музыки) у профессора Петра Чайковского. Окончил консерваторию с дипломом и медалью. В годы обучения у него завязалась дружба с П. И. Чайковским, носившая гомосексуальный характер и продолжавшаяся до смерти Котека[1]. Чайковский ласково называл его «Котик».
После окончания консерватории поступил домашним музыкантом к миллионерше Надежде фон Мекк. Котек сообщил фон Мекк о бедственном финансовом положении Чайковского, и именно благодаря ему фон Мекк начала оказывать Чайковскому регулярную финансовую поддержку. Котек выступал посредником между фон Мекк и Чайковским. Он также был свидетелем на свадьбе Чайковского.
Котек помогал Чайковскому в работе над сольной партией в скрипичном концерте, который был написан в 1878 году. Чайковский высоко ценил исполнительское мастерство Котека и доверил ему первое исполнение Концерта в частном собрании (сам композитор аккомпанировал ему на фортепиано). Котеку также посвящён Вальс-скерцо Чайковского, написанный в 1877.
В письме брату Модесту от 19.01.1877 Чайковский исповедуется в своей влюбленности в Котека, сообщает, что часами ласкает его, и в то же время не желает выводить отношения за пределы чисто платонических («Мне было бы противно, если б этот чудный юноша унизился до совокупления с состарившимся и толстобрюхим мужчиной. Как это было бы отвратительно и как сам себе сделался бы гадок!»)[2]. 4.05. 1877 Чайковский сообщает о жгучей ревности, которую вызвал у него роман Котека с певицей Эйбоженко[3]. Однако, в письмах 1879 года у Чайковского проскальзывает уже раздражение «распущенным» поведением Котека[4].
В 1882 году Котек уехал в Берлин, где некоторое время совершенствовал скрипичное мастерство под руководством Йозефа Иоахима, затем выступал как солист и преподавал в Высшей школе музыки. В 1884 году у Котека проявились признаки туберкулёза, и он умер год спустя, не дожив до 30 лет.
Напишите отзыв о статье "Котек, Иосиф Иосифович"
Примечания
- ↑ Alexander Poznansky, Tchaikovsky: The Quest for the Inner Man Schirmer Books, 1991. ISBN 0028718852, 9780028718859, стр. 216 слл.
- ↑ «Не могу сказать, чтобы моя любовь была совсем чиста. Когда он ласкает меня рукою, когда он лежит, склонивши голову на мою грудь, а я перебираю рукой его волосы и тайно целую их, когда по целым часам я держу его руку в своей и изнемогаю в борьбе с поползновением упасть к его ногам и поцеловать эти ножки — страсть бушует во мне с невообразимой силой, голос мой дрожит, как у юноши, и я говорю какую-то бессмыслицу. Однако же я далек от желания телесной связи. Я чувствую, что если б это случилось, я охладел бы к нему. Мне было бы противно, если б этот чудный юноша унизился до совокупления с состарившимся и толстобрюхим мужчиной. Как это было бы отвратительно и как сам себе сделался бы гадок! Этого не нужно.»[web.archive.org/web/20110720173806/v-mishakov.narod.ru/sokolov.html Соколов В. С. Письма П. И. Чайковского без купюр: Неизвестные страницы эпистолярии] // Петр Ильич Чайковский. Забытое и новое: Альманах. Вып. I. Сост. П. Е. Вайдман и Г. И. Белонович. ([www.cbook.ru/tchaikovsky/publik/index.shtml Труды] ГДМЧ)— М.: ИИФ «Мир и культура», 1995. — С. 129.
- ↑ «Моя любовь к известной тебе особе возгорелась с новой и небывалой силой! Причиной стала ревность. Он связался с Эйбоженкой, и они … по 5 и 6 раз в день. Сначала это от меня скрывалось, но сердце мое мне ещё раньше сказало правду. Я старался отдалить от себя эту мысль, выдумывая себе разные утешения. Но в один прекрасный день он мне во всем сознался. Не могу тебе сказать, до чего мучительно мне было узнать, что мои подозрения были основательны. Я даже не в состоянии был скрыть моего горя. Мною было проведено несколько ужасных ночей. И не то чтобы я сердился на него или на неё — нисколько. Но вдруг я почувствовал с необычайной силой, что он чужд мне, и эта женщина в миллионы и миллионы раз ему ближе» — [web.archive.org/web/20110720173806/v-mishakov.narod.ru/sokolov.html Соколов В. С. Письма П. И. Чайковского без купюр: Неизвестные страницы эпистолярии] // Петр Ильич Чайковский. Забытое и новое: Альманах. Вып. I. Сост. П. Е. Вайдман и Г. И. Белонович. ([www.cbook.ru/tchaikovsky/publik/index.shtml Труды] ГДМЧ)— М.: ИИФ «Мир и культура», 1995. — С. 123.
- ↑ Alexander Poznansky, Tchaikovsky: The Quest for the Inner Man Schirmer Books, 1991 ISBN 0028718852, 9780028718859, стр. 320—321, 353
Ссылки
- [en.tchaikovsky-research.net/pages/Iosif_Kotek Статья о Котеке на сайте, посвящённом Чайковскому]
Отрывок, характеризующий Котек, Иосиф Иосифович
Французы застали Москву хотя и пустою, но со всеми формами органически правильно жившего города, с его различными отправлениями торговли, ремесел, роскоши, государственного управления, религии. Формы эти были безжизненны, но они еще существовали. Были ряды, лавки, магазины, лабазы, базары – большинство с товарами; были фабрики, ремесленные заведения; были дворцы, богатые дома, наполненные предметами роскоши; были больницы, остроги, присутственные места, церкви, соборы. Чем долее оставались французы, тем более уничтожались эти формы городской жизни, и под конец все слилось в одно нераздельное, безжизненное поле грабежа.Грабеж французов, чем больше он продолжался, тем больше разрушал богатства Москвы и силы грабителей. Грабеж русских, с которого началось занятие русскими столицы, чем дольше он продолжался, чем больше было в нем участников, тем быстрее восстановлял он богатство Москвы и правильную жизнь города.
Кроме грабителей, народ самый разнообразный, влекомый – кто любопытством, кто долгом службы, кто расчетом, – домовладельцы, духовенство, высшие и низшие чиновники, торговцы, ремесленники, мужики – с разных сторон, как кровь к сердцу, – приливали к Москве.
Через неделю уже мужики, приезжавшие с пустыми подводами, для того чтоб увозить вещи, были останавливаемы начальством и принуждаемы к тому, чтобы вывозить мертвые тела из города. Другие мужики, прослышав про неудачу товарищей, приезжали в город с хлебом, овсом, сеном, сбивая цену друг другу до цены ниже прежней. Артели плотников, надеясь на дорогие заработки, каждый день входили в Москву, и со всех сторон рубились новые, чинились погорелые дома. Купцы в балаганах открывали торговлю. Харчевни, постоялые дворы устраивались в обгорелых домах. Духовенство возобновило службу во многих не погоревших церквах. Жертвователи приносили разграбленные церковные вещи. Чиновники прилаживали свои столы с сукном и шкафы с бумагами в маленьких комнатах. Высшее начальство и полиция распоряжались раздачею оставшегося после французов добра. Хозяева тех домов, в которых было много оставлено свезенных из других домов вещей, жаловались на несправедливость своза всех вещей в Грановитую палату; другие настаивали на том, что французы из разных домов свезли вещи в одно место, и оттого несправедливо отдавать хозяину дома те вещи, которые у него найдены. Бранили полицию; подкупали ее; писали вдесятеро сметы на погоревшие казенные вещи; требовали вспомоществований. Граф Растопчин писал свои прокламации.
В конце января Пьер приехал в Москву и поселился в уцелевшем флигеле. Он съездил к графу Растопчину, к некоторым знакомым, вернувшимся в Москву, и собирался на третий день ехать в Петербург. Все торжествовали победу; все кипело жизнью в разоренной и оживающей столице. Пьеру все были рады; все желали видеть его, и все расспрашивали его про то, что он видел. Пьер чувствовал себя особенно дружелюбно расположенным ко всем людям, которых он встречал; но невольно теперь он держал себя со всеми людьми настороже, так, чтобы не связать себя чем нибудь. Он на все вопросы, которые ему делали, – важные или самые ничтожные, – отвечал одинаково неопределенно; спрашивали ли у него: где он будет жить? будет ли он строиться? когда он едет в Петербург и возьмется ли свезти ящичек? – он отвечал: да, может быть, я думаю, и т. д.
О Ростовых он слышал, что они в Костроме, и мысль о Наташе редко приходила ему. Ежели она и приходила, то только как приятное воспоминание давно прошедшего. Он чувствовал себя не только свободным от житейских условий, но и от этого чувства, которое он, как ему казалось, умышленно напустил на себя.
На третий день своего приезда в Москву он узнал от Друбецких, что княжна Марья в Москве. Смерть, страдания, последние дни князя Андрея часто занимали Пьера и теперь с новой живостью пришли ему в голову. Узнав за обедом, что княжна Марья в Москве и живет в своем не сгоревшем доме на Вздвиженке, он в тот же вечер поехал к ней.
Дорогой к княжне Марье Пьер не переставая думал о князе Андрее, о своей дружбе с ним, о различных с ним встречах и в особенности о последней в Бородине.
«Неужели он умер в том злобном настроении, в котором он был тогда? Неужели не открылось ему перед смертью объяснение жизни?» – думал Пьер. Он вспомнил о Каратаеве, о его смерти и невольно стал сравнивать этих двух людей, столь различных и вместе с тем столь похожих по любви, которую он имел к обоим, и потому, что оба жили и оба умерли.
В самом серьезном расположении духа Пьер подъехал к дому старого князя. Дом этот уцелел. В нем видны были следы разрушения, но характер дома был тот же. Встретивший Пьера старый официант с строгим лицом, как будто желая дать почувствовать гостю, что отсутствие князя не нарушает порядка дома, сказал, что княжна изволили пройти в свои комнаты и принимают по воскресеньям.
– Доложи; может быть, примут, – сказал Пьер.
– Слушаю с, – отвечал официант, – пожалуйте в портретную.
Через несколько минут к Пьеру вышли официант и Десаль. Десаль от имени княжны передал Пьеру, что она очень рада видеть его и просит, если он извинит ее за бесцеремонность, войти наверх, в ее комнаты.
