Котляревский, Иван Петрович

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Иван Котляревский
Место рождения:

Полтава, Полтавский полк, Малороссия, Российская империя

Место смерти:

Полтава, Полтавская губерния, Российская империя

Гражданство:

Российская империя Российская империя

Род деятельности:

Писатель
Драматург

Жанр:

Бурлескно-травестийные комедии

Награды:

3-й ст.

Ива́н Петро́вич Котляре́вский (рус. дореф. Ива́нъ Петро́вичъ Котляре́вскій, укр. Іва́н Петро́вич Котляре́вський; 29 августа [9 сентября1769, Полтава, Полтавский полк, Малороссия, Российская империя — 29 октября [10 ноября1838, Полтава, Полтавская губерния, Российская империя) — один из крупнейших украинских писателей, поэт, переводчик, просветитель, театральный деятель, автор «Енеиды, на Малороссійскій языкъ перелицїованной И. Котляревскимъ», написанной как вольное переложение[1][2][3] поэмы Н. П. Осипова «Виргилиева Енейда, вывороченная наизнанку», изданной ранее в 1791 году.

«Энеида» Котляревского стала первым в истории художественным произведением, написанным на украинском литературном языке и получившим всероссийское признание.

Участник Русско-турецкой войны (1806—1812), по окончании войны опубликовал «Записки о первых действиях русских войск в турецкую войну 1806 года».





Биография

Иван Котляревский родился в Полтаве в 1769 году в семье Котляревских, благородного казацко-старшинного рода. Отец Ивана — Пётр Иванович Котляревский — занимал должность канцеляриста в полтавском городовом магистрате. Мать — Параскева Лаврентьевна Жуковская — дочь сотенного казака из Решетиловки. Дед по отцу был дьяконом в Свято-Успенском соборе Полтавы.[4]

В 1780—1789 годы Иван учился в Полтавской духовной семинарии[5]. В 1789—1793 гг. работал канцеляристом, в 1793—1796 гг. — домашним учителем в сельских помещичьих семьях.

В 1796—1808 гг. Иван Котляревский находился на военной службе. 1 апреля 1796 года Иван Петрович определён кадетом в Северский драгунский полк, 11 июля 1796 года он произведён в аудиторы, в 1798 году переименован в прапорщики, 8 января 1799 года произведён в подпоручики, а 5 февраля этого же года, в поручики. В 1802 году Котляревский был прикомандирован в качестве инспекторского адъютанта к инспектору Днестровской и Крымской инспекции генералу-от-кавалерии маркизу Дотишампу. Затем, с 1806 год (ориентировочно) по 3 ноября 1807 года Иван Петрович продолжает службу в качестве адъютанта барона К. И. Мейендорфа, командира 2-го корпуса войск, предназначенных для войны с турками. 12 апреля 1806 года Котляревский произведён в штабс-капитаны[4].

В 1806—1807 годах Котляревский в ранге штабс-капитана принимал участие в Русско-турецкой войне 1806—1812 годов[6], был участником осады Измаила. Был награжден орденом Святой Анны 3-й степени. В 1808 году вышел в отставку.

С 1810 года работал надзирателем «Дома для воспитания детей бедных дворян». В 1812 году во время похода Наполеона І Бонапарта на Россию Котляревский с разрешения Малороссийского генерал-губернатора князя Я. И. Лобанова-Ростовского, сформировал в городке Горошине, Хорольского уезда на Полтавщине 5-й Украинский казачий полк, за что получил чин майора. Котляревскому было обещано, что после окончания войны 5-й Украинский полк будет сохранён как постоянное казацкое войско. Но данная идея осталась нереализованной.

В 1816—1821 годах Котляревский — директор Полтавского театра. В 1818 году вместе с В. Лукашевичем, В. Тарнавским и др. входил в состав полтавской масонской ложи «Любовь к истине». Котляревский оказывал содействие выкупу М. С. Щепкина из крепостничества. В 18271835 — попечитель богоугодных заведений.

Умер Котляревский в Полтаве, в 1838 году. Памятник на могиле на свои средства поставил его друг Павел Стеблин-Каменский[7].

Литературная деятельность

Литературную деятельность начал около 1794 года. Котляревский — автор «Энеиды» (1798, 3 части; 1842 — полное посмертное издание), несколько раз переиздававшейся под названием «Вергилиева Энеида. На малороссийский язык перелицованная И. Котляревским». Взяв за основу сюжетную канву одноименной поэмы Вергилия, а также одноименную пародийную поэму Николая Осипова «Виргилиева Енеида, вывороченная наизнанку» (1791) на русском языке (где Эней изображён как «удалой детина и самый хватский молодец»), Котляревский в традициях бурлеска создал своё оригинальное художественное произведение. В поэме автор воссоздал разные стороны жизни украинского общества во второй половине XVIII века. Национальная окраска и сочувствие к судьбе простого народа обусловили большой успех «Энеиды» среди современников.

Под влиянием имевшей большой успех среди украинской и русской публики «Энеиды» «малорусское наречие» долгое время воспринималось (в том числе и многими украинскими писателями) как тесно связанное с бурлескной тематикой и «низким штилем». Сам Котляревский и его современники «малороссийский язык» как таковой использовали прежде всего с юмористической целью[8]. Поэтому писатели украинского романтизма, с 1840-х годов утверждавшие украинский язык в более широком стилевом и тематическом диапазоне, стремились отмежеваться от традиций Котляревского — «котляревщины»[9]. Тарас Шевченко, в 1838 году написавший на смерть поэта восторженные стихи «На вечную память Котляревскому», в котором прославлял его как творца бессмертной «Энеиды», в 1847 году аттестовал «Энеиду» как «сміховину на московський шталт»[9].

В 1861 году известный писатель и общественный деятель, друг Шевченко Пантелеймон Кулиш назвал Котляревского выразителем «антинародных образцов вкуса», от души поиздевавшимся в своей «Энеиде» над «украинской народностью», выставившем напоказ «всё, что только могли найти паны карикатурного, смешного и нелепого в худших образчиках простолюдина», а язык поэмы назвал «образцом кабацкой украинской беседы». (Кулиш П. А. Обзор украинской словесности // Основа. 1861. № 1. С. 244, 246. 247.)

По мотивам поэмы были созданы оперы «Эней в странствии» (композитор Я. Е. Лопатинский) и «Энеида» (композитор H. Лысенко, либретто Г. Садовского).

В 1804 году написал «Песню на Новый 1805 год господину нашему и отцу Алексею Борисовичу Куракину» (впервые опубликованная Я. Ф. Головацким в журнале «Пчела» в 1849). В 1819 году Котляревский написал для Полтавского театра пьесы «Наталка-Полтавка» (изд. 1838, поставлена в 1819) и водевиль «Солдат-колдун» (изд. 1841), которые стали точкой отсчета новой украинской драматургии. H. Лысенко, использовав задел своих предшественников (О. Барсицького, А. Едлички) создал музыку к «Наталке-Полтавке».

Список произведений

Память

Напишите отзыв о статье "Котляревский, Иван Петрович"

Примечания

  1. Гаспаров М. Л. [www.zpsh.ru/files/Slon2009/разное/интересные%20книги%20филология/ГаспаровМЛ/ОчеркИстЕвропСтиха.htm Очерк истории европейского стиха]. Наука.
  2. Гаспаров М. Л. Очерк истории европейского стиха. — М.: Наука, 1989. — 304 с. — ISBN 5-02-011352-2.
  3. Бестужев-Марлинский А. А. [az.lib.ru/b/bestuzhewmarlins_a_a/text_0230.shtml Взгляд на старую и новую словесность в России] (1826). — «В шутовском роде (burlesque) известны у нас Майков и Осипов. Первый (р. 1725, ум. 1778 г.) оскорбил образованный вкус своею поэмою «Елисей». Второй, в «Энеиде» наизнанку, довольно забавен и оригинален. Ее же на малороссийское наречие с большею удачею переложил Котляревский»
  4. 1 2 Срезневский В. Котляревский, Иван Петрович // Русский биографический словарь : в 25 томах. — СПб.М., 1896—1918.
  5. Сумцов Н. Ф. Котляревский, Иван Петрович // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.
  6. [adjudant.ru/rtwar1806-12/kotlyarevsky1806.htm Записи Котляревского о первых действиях русских войск в турецкую войну 1806 года. Киев, 1901.]
  7. [dlib.rsl.ru/viewer/01002921729#?page=376 Павел Степанович Стеблин-Каменский] // Русский биографический словарь / Изд. под наблюдением председателя Императорского Русского Исторического Общества А. А. Половцова. — Санкт-Петербург : тип. товарищества «Общественная польза», 1909. — Т. 19. — С. 364. — 608 с.</span>
  8. Michael Moser. Taras Ševčenko und die moderne ukrainische Schriftsprache — Versuch einer Würdigung, München 2008.
  9. 1 2 [magazines.russ.ru/novyi_mi/2009/7/na13.html М. И. Назаренко. Сокращённый рай. Украина между Гоголем и Шевченко]
  10. [izmail-forever.my1.ru/news/v_pridnestrove_otkryli_pamjatnik_ukrainskomu_pisatelju_i_oficeru_russkoj_armii_ivanu_kotljarevskomu/2010-12-25-2765 В Приднестровье открыли памятник украинскому писателю и офицеру русской армии Ивану Котляревскому]
  11. </ol>

Литература

  • Волинський П. К. Іван Котляревський: Життя і творчість. — 3-тє вид., доп. і перероб. — К. : Дніпро, 1969. — 270 с. (укр.)
  • Енеида на Малороссійскій языкъ перелицїованная И. Котляревскимъ. Въ трехъ частяхъ. — СПб., 1798. — 170 с. (рус. дореф.)
  • Іван Котляревський. Бібліографічний покажчик. 1798—1968 / М. О. Мороз (уклад.). — К., 1969. — 287 с. (укр.)
  • Котляревський І. П. Повне зібрання творів. — К. : Наук. думка, 1969. — 510 с. (укр.)
  • Малий словник історії України / В. А. Смолій (ред.). — К. : Либідь, 1997. — 464 с. (укр.)
  • Хропко П. П. Іван Котляревський. Біографічний нарис. — К. : Дніпро, 1969. — 102 с. (укр.)

Ссылки

В Викитеке есть оригинал текста по этой теме.
  • [md-eksperiment.org/kotliarevsky Иван Котляревский. Биография, произведения, критические статьи]
  • [www.poltawa.com/index.php?option=com_content&task=view&id=185&Itemid=130 Памятник И. П. Котляревскому в Полтаве]
  • [www.poltawa.com/index.php?option=com_content&task=view&id=187&Itemid=130 Памятник на могиле И. П. Котляревского в Полтаве]
  • [www.poltawa.com/index.php?option=com_content&task=view&id=186&Itemid=130 Бюст И. П. Котляревского на территории усадьбы]
  • [ncnc.livejournal.com/16112.html Фотографии дома музея Ивана Котляревского]
  • [litplayer.com.ua/authors/kotlyarevskyi Произведения Котляревского на аудиобиблиотеке litplayer]
  • [toloka.hurtom.com/viewtopic.php?t=29734 рок-опера «Энеида».]

Отрывок, характеризующий Котляревский, Иван Петрович

– Помнишь? – продолжала Соня. – Я видела тогда и сказала всем, и тебе, и Дуняше. Я видела, что он лежит на постели, – говорила она, при каждой подробности делая жест рукою с поднятым пальцем, – и что он закрыл глаза, и что он покрыт именно розовым одеялом, и что он сложил руки, – говорила Соня, убеждаясь, по мере того как она описывала виденные ею сейчас подробности, что эти самые подробности она видела тогда. Тогда она ничего не видела, но рассказала, что видела то, что ей пришло в голову; но то, что она придумала тогда, представлялось ей столь же действительным, как и всякое другое воспоминание. То, что она тогда сказала, что он оглянулся на нее и улыбнулся и был покрыт чем то красным, она не только помнила, но твердо была убеждена, что еще тогда она сказала и видела, что он был покрыт розовым, именно розовым одеялом, и что глаза его были закрыты.
– Да, да, именно розовым, – сказала Наташа, которая тоже теперь, казалось, помнила, что было сказано розовым, и в этом самом видела главную необычайность и таинственность предсказания.
– Но что же это значит? – задумчиво сказала Наташа.
– Ах, я не знаю, как все это необычайно! – сказала Соня, хватаясь за голову.
Через несколько минут князь Андрей позвонил, и Наташа вошла к нему; а Соня, испытывая редко испытанное ею волнение и умиление, осталась у окна, обдумывая всю необычайность случившегося.
В этот день был случай отправить письма в армию, и графиня писала письмо сыну.
– Соня, – сказала графиня, поднимая голову от письма, когда племянница проходила мимо нее. – Соня, ты не напишешь Николеньке? – сказала графиня тихим, дрогнувшим голосом, и во взгляде ее усталых, смотревших через очки глаз Соня прочла все, что разумела графиня этими словами. В этом взгляде выражались и мольба, и страх отказа, и стыд за то, что надо было просить, и готовность на непримиримую ненависть в случае отказа.
Соня подошла к графине и, став на колени, поцеловала ее руку.
– Я напишу, maman, – сказала она.
Соня была размягчена, взволнована и умилена всем тем, что происходило в этот день, в особенности тем таинственным совершением гаданья, которое она сейчас видела. Теперь, когда она знала, что по случаю возобновления отношений Наташи с князем Андреем Николай не мог жениться на княжне Марье, она с радостью почувствовала возвращение того настроения самопожертвования, в котором она любила и привыкла жить. И со слезами на глазах и с радостью сознания совершения великодушного поступка она, несколько раз прерываясь от слез, которые отуманивали ее бархатные черные глаза, написала то трогательное письмо, получение которого так поразило Николая.


На гауптвахте, куда был отведен Пьер, офицер и солдаты, взявшие его, обращались с ним враждебно, но вместе с тем и уважительно. Еще чувствовалось в их отношении к нему и сомнение о том, кто он такой (не очень ли важный человек), и враждебность вследствие еще свежей их личной борьбы с ним.
Но когда, в утро другого дня, пришла смена, то Пьер почувствовал, что для нового караула – для офицеров и солдат – он уже не имел того смысла, который имел для тех, которые его взяли. И действительно, в этом большом, толстом человеке в мужицком кафтане караульные другого дня уже не видели того живого человека, который так отчаянно дрался с мародером и с конвойными солдатами и сказал торжественную фразу о спасении ребенка, а видели только семнадцатого из содержащихся зачем то, по приказанию высшего начальства, взятых русских. Ежели и было что нибудь особенное в Пьере, то только его неробкий, сосредоточенно задумчивый вид и французский язык, на котором он, удивительно для французов, хорошо изъяснялся. Несмотря на то, в тот же день Пьера соединили с другими взятыми подозрительными, так как отдельная комната, которую он занимал, понадобилась офицеру.
Все русские, содержавшиеся с Пьером, были люди самого низкого звания. И все они, узнав в Пьере барина, чуждались его, тем более что он говорил по французски. Пьер с грустью слышал над собою насмешки.
На другой день вечером Пьер узнал, что все эти содержащиеся (и, вероятно, он в том же числе) должны были быть судимы за поджигательство. На третий день Пьера водили с другими в какой то дом, где сидели французский генерал с белыми усами, два полковника и другие французы с шарфами на руках. Пьеру, наравне с другими, делали с той, мнимо превышающею человеческие слабости, точностью и определительностью, с которой обыкновенно обращаются с подсудимыми, вопросы о том, кто он? где он был? с какою целью? и т. п.
Вопросы эти, оставляя в стороне сущность жизненного дела и исключая возможность раскрытия этой сущности, как и все вопросы, делаемые на судах, имели целью только подставление того желобка, по которому судящие желали, чтобы потекли ответы подсудимого и привели его к желаемой цели, то есть к обвинению. Как только он начинал говорить что нибудь такое, что не удовлетворяло цели обвинения, так принимали желобок, и вода могла течь куда ей угодно. Кроме того, Пьер испытал то же, что во всех судах испытывает подсудимый: недоумение, для чего делали ему все эти вопросы. Ему чувствовалось, что только из снисходительности или как бы из учтивости употреблялась эта уловка подставляемого желобка. Он знал, что находился во власти этих людей, что только власть привела его сюда, что только власть давала им право требовать ответы на вопросы, что единственная цель этого собрания состояла в том, чтоб обвинить его. И поэтому, так как была власть и было желание обвинить, то не нужно было и уловки вопросов и суда. Очевидно было, что все ответы должны были привести к виновности. На вопрос, что он делал, когда его взяли, Пьер отвечал с некоторою трагичностью, что он нес к родителям ребенка, qu'il avait sauve des flammes [которого он спас из пламени]. – Для чего он дрался с мародером? Пьер отвечал, что он защищал женщину, что защита оскорбляемой женщины есть обязанность каждого человека, что… Его остановили: это не шло к делу. Для чего он был на дворе загоревшегося дома, на котором его видели свидетели? Он отвечал, что шел посмотреть, что делалось в Москве. Его опять остановили: у него не спрашивали, куда он шел, а для чего он находился подле пожара? Кто он? повторили ему первый вопрос, на который он сказал, что не хочет отвечать. Опять он отвечал, что не может сказать этого.
– Запишите, это нехорошо. Очень нехорошо, – строго сказал ему генерал с белыми усами и красным, румяным лицом.
На четвертый день пожары начались на Зубовском валу.
Пьера с тринадцатью другими отвели на Крымский Брод, в каретный сарай купеческого дома. Проходя по улицам, Пьер задыхался от дыма, который, казалось, стоял над всем городом. С разных сторон виднелись пожары. Пьер тогда еще не понимал значения сожженной Москвы и с ужасом смотрел на эти пожары.
В каретном сарае одного дома у Крымского Брода Пьер пробыл еще четыре дня и во время этих дней из разговора французских солдат узнал, что все содержащиеся здесь ожидали с каждым днем решения маршала. Какого маршала, Пьер не мог узнать от солдат. Для солдата, очевидно, маршал представлялся высшим и несколько таинственным звеном власти.
Эти первые дни, до 8 го сентября, – дня, в который пленных повели на вторичный допрос, были самые тяжелые для Пьера.

Х
8 го сентября в сарай к пленным вошел очень важный офицер, судя по почтительности, с которой с ним обращались караульные. Офицер этот, вероятно, штабный, с списком в руках, сделал перекличку всем русским, назвав Пьера: celui qui n'avoue pas son nom [тот, который не говорит своего имени]. И, равнодушно и лениво оглядев всех пленных, он приказал караульному офицеру прилично одеть и прибрать их, прежде чем вести к маршалу. Через час прибыла рота солдат, и Пьера с другими тринадцатью повели на Девичье поле. День был ясный, солнечный после дождя, и воздух был необыкновенно чист. Дым не стлался низом, как в тот день, когда Пьера вывели из гауптвахты Зубовского вала; дым поднимался столбами в чистом воздухе. Огня пожаров нигде не было видно, но со всех сторон поднимались столбы дыма, и вся Москва, все, что только мог видеть Пьер, было одно пожарище. Со всех сторон виднелись пустыри с печами и трубами и изредка обгорелые стены каменных домов. Пьер приглядывался к пожарищам и не узнавал знакомых кварталов города. Кое где виднелись уцелевшие церкви. Кремль, неразрушенный, белел издалека с своими башнями и Иваном Великим. Вблизи весело блестел купол Ново Девичьего монастыря, и особенно звонко слышался оттуда благовест. Благовест этот напомнил Пьеру, что было воскресенье и праздник рождества богородицы. Но казалось, некому было праздновать этот праздник: везде было разоренье пожарища, и из русского народа встречались только изредка оборванные, испуганные люди, которые прятались при виде французов.
Очевидно, русское гнездо было разорено и уничтожено; но за уничтожением этого русского порядка жизни Пьер бессознательно чувствовал, что над этим разоренным гнездом установился свой, совсем другой, но твердый французский порядок. Он чувствовал это по виду тех, бодро и весело, правильными рядами шедших солдат, которые конвоировали его с другими преступниками; он чувствовал это по виду какого то важного французского чиновника в парной коляске, управляемой солдатом, проехавшего ему навстречу. Он это чувствовал по веселым звукам полковой музыки, доносившимся с левой стороны поля, и в особенности он чувствовал и понимал это по тому списку, который, перекликая пленных, прочел нынче утром приезжавший французский офицер. Пьер был взят одними солдатами, отведен в одно, в другое место с десятками других людей; казалось, они могли бы забыть про него, смешать его с другими. Но нет: ответы его, данные на допросе, вернулись к нему в форме наименования его: celui qui n'avoue pas son nom. И под этим названием, которое страшно было Пьеру, его теперь вели куда то, с несомненной уверенностью, написанною на их лицах, что все остальные пленные и он были те самые, которых нужно, и что их ведут туда, куда нужно. Пьер чувствовал себя ничтожной щепкой, попавшей в колеса неизвестной ему, но правильно действующей машины.
Пьера с другими преступниками привели на правую сторону Девичьего поля, недалеко от монастыря, к большому белому дому с огромным садом. Это был дом князя Щербатова, в котором Пьер часто прежде бывал у хозяина и в котором теперь, как он узнал из разговора солдат, стоял маршал, герцог Экмюльский.
Их подвели к крыльцу и по одному стали вводить в дом. Пьера ввели шестым. Через стеклянную галерею, сени, переднюю, знакомые Пьеру, его ввели в длинный низкий кабинет, у дверей которого стоял адъютант.
Даву сидел на конце комнаты над столом, с очками на носу. Пьер близко подошел к нему. Даву, не поднимая глаз, видимо справлялся с какой то бумагой, лежавшей перед ним. Не поднимая же глаз, он тихо спросил:
– Qui etes vous? [Кто вы такой?]
Пьер молчал оттого, что не в силах был выговорить слова. Даву для Пьера не был просто французский генерал; для Пьера Даву был известный своей жестокостью человек. Глядя на холодное лицо Даву, который, как строгий учитель, соглашался до времени иметь терпение и ждать ответа, Пьер чувствовал, что всякая секунда промедления могла стоить ему жизни; но он не знал, что сказать. Сказать то же, что он говорил на первом допросе, он не решался; открыть свое звание и положение было и опасно и стыдно. Пьер молчал. Но прежде чем Пьер успел на что нибудь решиться, Даву приподнял голову, приподнял очки на лоб, прищурил глаза и пристально посмотрел на Пьера.
– Я знаю этого человека, – мерным, холодным голосом, очевидно рассчитанным для того, чтобы испугать Пьера, сказал он. Холод, пробежавший прежде по спине Пьера, охватил его голову, как тисками.
– Mon general, vous ne pouvez pas me connaitre, je ne vous ai jamais vu… [Вы не могли меня знать, генерал, я никогда не видал вас.]
– C'est un espion russe, [Это русский шпион,] – перебил его Даву, обращаясь к другому генералу, бывшему в комнате и которого не заметил Пьер. И Даву отвернулся. С неожиданным раскатом в голосе Пьер вдруг быстро заговорил.