Котов, Александр Александрович (шахматист)
Поделись знанием:
– Что ж, так то? – улыбаясь, сказал солдат и взял одну из картошек. – А ты вот как. – Он достал опять складной ножик, разрезал на своей ладони картошку на равные две половины, посыпал соли из тряпки и поднес Пьеру.
– Картошки важнеющие, – повторил он. – Ты покушай вот так то.
Пьеру казалось, что он никогда не ел кушанья вкуснее этого.
– Нет, мне все ничего, – сказал Пьер, – но за что они расстреляли этих несчастных!.. Последний лет двадцати.
– Тц, тц… – сказал маленький человек. – Греха то, греха то… – быстро прибавил он, и, как будто слова его всегда были готовы во рту его и нечаянно вылетали из него, он продолжал: – Что ж это, барин, вы так в Москве то остались?
– Я не думал, что они так скоро придут. Я нечаянно остался, – сказал Пьер.
– Да как же они взяли тебя, соколик, из дома твоего?
– Нет, я пошел на пожар, и тут они схватили меня, судили за поджигателя.
– Где суд, там и неправда, – вставил маленький человек.
– А ты давно здесь? – спросил Пьер, дожевывая последнюю картошку.
– Я то? В то воскресенье меня взяли из гошпиталя в Москве.
– Ты кто же, солдат?
– Солдаты Апшеронского полка. От лихорадки умирал. Нам и не сказали ничего. Наших человек двадцать лежало. И не думали, не гадали.
– Что ж, тебе скучно здесь? – спросил Пьер.
– Как не скучно, соколик. Меня Платоном звать; Каратаевы прозвище, – прибавил он, видимо, с тем, чтобы облегчить Пьеру обращение к нему. – Соколиком на службе прозвали. Как не скучать, соколик! Москва, она городам мать. Как не скучать на это смотреть. Да червь капусту гложе, а сам прежде того пропадае: так то старички говаривали, – прибавил он быстро.
– Как, как это ты сказал? – спросил Пьер.
– Я то? – спросил Каратаев. – Я говорю: не нашим умом, а божьим судом, – сказал он, думая, что повторяет сказанное. И тотчас же продолжал: – Как же у вас, барин, и вотчины есть? И дом есть? Стало быть, полная чаша! И хозяйка есть? А старики родители живы? – спрашивал он, и хотя Пьер не видел в темноте, но чувствовал, что у солдата морщились губы сдержанною улыбкой ласки в то время, как он спрашивал это. Он, видимо, был огорчен тем, что у Пьера не было родителей, в особенности матери.
– Жена для совета, теща для привета, а нет милей родной матушки! – сказал он. – Ну, а детки есть? – продолжал он спрашивать. Отрицательный ответ Пьера опять, видимо, огорчил его, и он поспешил прибавить: – Что ж, люди молодые, еще даст бог, будут. Только бы в совете жить…
– Да теперь все равно, – невольно сказал Пьер.
– Эх, милый человек ты, – возразил Платон. – От сумы да от тюрьмы никогда не отказывайся. – Он уселся получше, прокашлялся, видимо приготовляясь к длинному рассказу. – Так то, друг мой любезный, жил я еще дома, – начал он. – Вотчина у нас богатая, земли много, хорошо живут мужики, и наш дом, слава тебе богу. Сам сем батюшка косить выходил. Жили хорошо. Христьяне настоящие были. Случилось… – И Платон Каратаев рассказал длинную историю о том, как он поехал в чужую рощу за лесом и попался сторожу, как его секли, судили и отдали ь солдаты. – Что ж соколик, – говорил он изменяющимся от улыбки голосом, – думали горе, ан радость! Брату бы идти, кабы не мой грех. А у брата меньшого сам пят ребят, – а у меня, гляди, одна солдатка осталась. Была девочка, да еще до солдатства бог прибрал. Пришел я на побывку, скажу я тебе. Гляжу – лучше прежнего живут. Животов полон двор, бабы дома, два брата на заработках. Один Михайло, меньшой, дома. Батюшка и говорит: «Мне, говорит, все детки равны: какой палец ни укуси, все больно. А кабы не Платона тогда забрили, Михайле бы идти». Позвал нас всех – веришь – поставил перед образа. Михайло, говорит, поди сюда, кланяйся ему в ноги, и ты, баба, кланяйся, и внучата кланяйтесь. Поняли? говорит. Так то, друг мой любезный. Рок головы ищет. А мы всё судим: то не хорошо, то не ладно. Наше счастье, дружок, как вода в бредне: тянешь – надулось, а вытащишь – ничего нету. Так то. – И Платон пересел на своей соломе.
Помолчав несколько времени, Платон встал.
– Что ж, я чай, спать хочешь? – сказал он и быстро начал креститься, приговаривая:
– Господи, Иисус Христос, Никола угодник, Фрола и Лавра, господи Иисус Христос, Никола угодник! Фрола и Лавра, господи Иисус Христос – помилуй и спаси нас! – заключил он, поклонился в землю, встал и, вздохнув, сел на свою солому. – Вот так то. Положи, боже, камушком, подними калачиком, – проговорил он и лег, натягивая на себя шинель.
– Какую это ты молитву читал? – спросил Пьер.
– Ась? – проговорил Платон (он уже было заснул). – Читал что? Богу молился. А ты рази не молишься?
– Нет, и я молюсь, – сказал Пьер. – Но что ты говорил: Фрола и Лавра?
– А как же, – быстро отвечал Платон, – лошадиный праздник. И скота жалеть надо, – сказал Каратаев. – Вишь, шельма, свернулась. Угрелась, сукина дочь, – сказал он, ощупав собаку у своих ног, и, повернувшись опять, тотчас же заснул.
Наружи слышались где то вдалеке плач и крики, и сквозь щели балагана виднелся огонь; но в балагане было тихо и темно. Пьер долго не спал и с открытыми глазами лежал в темноте на своем месте, прислушиваясь к мерному храпенью Платона, лежавшего подле него, и чувствовал, что прежде разрушенный мир теперь с новой красотой, на каких то новых и незыблемых основах, воздвигался в его душе.
В балагане, в который поступил Пьер и в котором он пробыл четыре недели, было двадцать три человека пленных солдат, три офицера и два чиновника.
Все они потом как в тумане представлялись Пьеру, но Платон Каратаев остался навсегда в душе Пьера самым сильным и дорогим воспоминанием и олицетворением всего русского, доброго и круглого. Когда на другой день, на рассвете, Пьер увидал своего соседа, первое впечатление чего то круглого подтвердилось вполне: вся фигура Платона в его подпоясанной веревкою французской шинели, в фуражке и лаптях, была круглая, голова была совершенно круглая, спина, грудь, плечи, даже руки, которые он носил, как бы всегда собираясь обнять что то, были круглые; приятная улыбка и большие карие нежные глаза были круглые.
Платону Каратаеву должно было быть за пятьдесят лет, судя по его рассказам о походах, в которых он участвовал давнишним солдатом. Он сам не знал и никак не мог определить, сколько ему было лет; но зубы его, ярко белые и крепкие, которые все выкатывались своими двумя полукругами, когда он смеялся (что он часто делал), были все хороши и целы; ни одного седого волоса не было в его бороде и волосах, и все тело его имело вид гибкости и в особенности твердости и сносливости.
Лицо его, несмотря на мелкие круглые морщинки, имело выражение невинности и юности; голос у него был приятный и певучий. Но главная особенность его речи состояла в непосредственности и спорости. Он, видимо, никогда не думал о том, что он сказал и что он скажет; и от этого в быстроте и верности его интонаций была особенная неотразимая убедительность.
Физические силы его и поворотливость были таковы первое время плена, что, казалось, он не понимал, что такое усталость и болезнь. Каждый день утром а вечером он, ложась, говорил: «Положи, господи, камушком, подними калачиком»; поутру, вставая, всегда одинаково пожимая плечами, говорил: «Лег – свернулся, встал – встряхнулся». И действительно, стоило ему лечь, чтобы тотчас же заснуть камнем, и стоило встряхнуться, чтобы тотчас же, без секунды промедления, взяться за какое нибудь дело, как дети, вставши, берутся за игрушки. Он все умел делать, не очень хорошо, но и не дурно. Он пек, парил, шил, строгал, тачал сапоги. Он всегда был занят и только по ночам позволял себе разговоры, которые он любил, и песни. Он пел песни, не так, как поют песенники, знающие, что их слушают, но пел, как поют птицы, очевидно, потому, что звуки эти ему было так же необходимо издавать, как необходимо бывает потянуться или расходиться; и звуки эти всегда бывали тонкие, нежные, почти женские, заунывные, и лицо его при этом бывало очень серьезно.
Попав в плен и обросши бородою, он, видимо, отбросил от себя все напущенное на него, чуждое, солдатское и невольно возвратился к прежнему, крестьянскому, народному складу.
– Солдат в отпуску – рубаха из порток, – говаривал он. Он неохотно говорил про свое солдатское время, хотя не жаловался, и часто повторял, что он всю службу ни разу бит не был. Когда он рассказывал, то преимущественно рассказывал из своих старых и, видимо, дорогих ему воспоминаний «христианского», как он выговаривал, крестьянского быта. Поговорки, которые наполняли его речь, не были те, большей частью неприличные и бойкие поговорки, которые говорят солдаты, но это были те народные изречения, которые кажутся столь незначительными, взятые отдельно, и которые получают вдруг значение глубокой мудрости, когда они сказаны кстати.
Часто он говорил совершенно противоположное тому, что он говорил прежде, но и то и другое было справедливо. Он любил говорить и говорил хорошо, украшая свою речь ласкательными и пословицами, которые, Пьеру казалось, он сам выдумывал; но главная прелесть его рассказов состояла в том, что в его речи события самые простые, иногда те самые, которые, не замечая их, видел Пьер, получали характер торжественного благообразия. Он любил слушать сказки, которые рассказывал по вечерам (всё одни и те же) один солдат, но больше всего он любил слушать рассказы о настоящей жизни. Он радостно улыбался, слушая такие рассказы, вставляя слова и делая вопросы, клонившиеся к тому, чтобы уяснить себе благообразие того, что ему рассказывали. Привязанностей, дружбы, любви, как понимал их Пьер, Каратаев не имел никаких; но он любил и любовно жил со всем, с чем его сводила жизнь, и в особенности с человеком – не с известным каким нибудь человеком, а с теми людьми, которые были перед его глазами. Он любил свою шавку, любил товарищей, французов, любил Пьера, который был его соседом; но Пьер чувствовал, что Каратаев, несмотря на всю свою ласковую нежность к нему (которою он невольно отдавал должное духовной жизни Пьера), ни на минуту не огорчился бы разлукой с ним. И Пьер то же чувство начинал испытывать к Каратаеву.
Платон Каратаев был для всех остальных пленных самым обыкновенным солдатом; его звали соколик или Платоша, добродушно трунили над ним, посылали его за посылками. Но для Пьера, каким он представился в первую ночь, непостижимым, круглым и вечным олицетворением духа простоты и правды, таким он и остался навсегда.
Платон Каратаев ничего не знал наизусть, кроме своей молитвы. Когда он говорил свои речи, он, начиная их, казалось, не знал, чем он их кончит.
Когда Пьер, иногда пораженный смыслом его речи, просил повторить сказанное, Платон не мог вспомнить того, что он сказал минуту тому назад, – так же, как он никак не мог словами сказать Пьеру свою любимую песню. Там было: «родимая, березанька и тошненько мне», но на словах не выходило никакого смысла. Он не понимал и не мог понять значения слов, отдельно взятых из речи. Каждое слово его и каждое действие было проявлением неизвестной ему деятельности, которая была его жизнь. Но жизнь его, как он сам смотрел на нее, не имела смысла как отдельная жизнь. Она имела смысл только как частица целого, которое он постоянно чувствовал. Его слова и действия выливались из него так же равномерно, необходимо и непосредственно, как запах отделяется от цветка. Он не мог понять ни цены, ни значения отдельно взятого действия или слова.
Получив от Николая известие о том, что брат ее находится с Ростовыми, в Ярославле, княжна Марья, несмотря на отговариванья тетки, тотчас же собралась ехать, и не только одна, но с племянником. Трудно ли, нетрудно, возможно или невозможно это было, она не спрашивала и не хотела знать: ее обязанность была не только самой быть подле, может быть, умирающего брата, но и сделать все возможное для того, чтобы привезти ему сына, и она поднялась ехать. Если князь Андрей сам не уведомлял ее, то княжна Марья объясняла ото или тем, что он был слишком слаб, чтобы писать, или тем, что он считал для нее и для своего сына этот длинный переезд слишком трудным и опасным.
В несколько дней княжна Марья собралась в дорогу. Экипажи ее состояли из огромной княжеской кареты, в которой она приехала в Воронеж, брички и повозки. С ней ехали m lle Bourienne, Николушка с гувернером, старая няня, три девушки, Тихон, молодой лакей и гайдук, которого тетка отпустила с нею.
Ехать обыкновенным путем на Москву нельзя было и думать, и потому окольный путь, который должна была сделать княжна Марья: на Липецк, Рязань, Владимир, Шую, был очень длинен, по неимению везде почтовых лошадей, очень труден и около Рязани, где, как говорили, показывались французы, даже опасен.
Во время этого трудного путешествия m lle Bourienne, Десаль и прислуга княжны Марьи были удивлены ее твердостью духа и деятельностью. Она позже всех ложилась, раньше всех вставала, и никакие затруднения не могли остановить ее. Благодаря ее деятельности и энергии, возбуждавшим ее спутников, к концу второй недели они подъезжали к Ярославлю.
В последнее время своего пребывания в Воронеже княжна Марья испытала лучшее счастье в своей жизни. Любовь ее к Ростову уже не мучила, не волновала ее. Любовь эта наполняла всю ее душу, сделалась нераздельною частью ее самой, и она не боролась более против нее. В последнее время княжна Марья убедилась, – хотя она никогда ясно словами определенно не говорила себе этого, – убедилась, что она была любима и любила. В этом она убедилась в последнее свое свидание с Николаем, когда он приехал ей объявить о том, что ее брат был с Ростовыми. Николай ни одним словом не намекнул на то, что теперь (в случае выздоровления князя Андрея) прежние отношения между ним и Наташей могли возобновиться, но княжна Марья видела по его лицу, что он знал и думал это. И, несмотря на то, его отношения к ней – осторожные, нежные и любовные – не только не изменились, но он, казалось, радовался тому, что теперь родство между ним и княжной Марьей позволяло ему свободнее выражать ей свою дружбу любовь, как иногда думала княжна Марья. Княжна Марья знала, что она любила в первый и последний раз в жизни, и чувствовала, что она любима, и была счастлива, спокойна в этом отношении.
Но это счастье одной стороны душевной не только не мешало ей во всей силе чувствовать горе о брате, но, напротив, это душевное спокойствие в одном отношении давало ей большую возможность отдаваться вполне своему чувству к брату. Чувство это было так сильно в первую минуту выезда из Воронежа, что провожавшие ее были уверены, глядя на ее измученное, отчаянное лицо, что она непременно заболеет дорогой; но именно трудности и заботы путешествия, за которые с такою деятельностью взялась княжна Марья, спасли ее на время от ее горя и придали ей силы.
Как и всегда это бывает во время путешествия, княжна Марья думала только об одном путешествии, забывая о том, что было его целью. Но, подъезжая к Ярославлю, когда открылось опять то, что могло предстоять ей, и уже не через много дней, а нынче вечером, волнение княжны Марьи дошло до крайних пределов.
Когда посланный вперед гайдук, чтобы узнать в Ярославле, где стоят Ростовы и в каком положении находится князь Андрей, встретил у заставы большую въезжавшую карету, он ужаснулся, увидав страшно бледное лицо княжны, которое высунулось ему из окна.
| Александр Александрович Котов | ||||
 | ||||
| Страны: | ||||
|---|---|---|---|---|
| Дата рождения: | ||||
| Место рождения: | ||||
| Дата смерти: | ||||
| Место смерти: | ||||
| Звание: | ||||
| Награды и премии: |
| |||
Алекса́ндр Алекса́ндрович Ко́тов (12 августа 1913, Тула — 7 января 1981, Москва) — советский шахматист и деятель шахматного движения, международный гроссмейстер (1950) и шахматный писатель, участник турниров претендентов (1950, 1953). Заслуженный мастер спорта СССР (1948). Чемпион СССР (1948), чемпион Москвы (1941). Международный арбитр (1951). Инженер. Заместитель председателя Шахматной федерации СССР, председатель правления ЦШК СССР (1956—1981). Главный арбитр мужских Олимпиад (1972, 1974) и других крупных международных соревнований. Один из организаторов и ведущий телевизионной «Шахматной школы». Вице-президент Ассоциации дружбы и культурного сотрудничества со странами Латинской Америки (1959—1981).
За заслуги в области шахмат награждён орденом «Знак Почета» в 1957 году. С 1982 проводятся мемориалы Котова.
Содержание
Биография и творчество
В школьные годы познакомился с шахматами. В 16 лет стал чемпионом Тулы. После окончания Тульского механического института Котов переехал в Москву[1].
В годы Великой Отечественной войны работал главным конструктором одного из военных заводов. За разработку модификации 120-мм полкового миномёта образца 1943 года был в 1944 году награждён орденом Ленина[2].
Александр Котов был не только выдающимся гроссмейстером, но и талантливым писателем, членом Союза писателей СССР[3]. Некоторые его рассказы, в том числе не на шахматные темы — такие, как «Закон Ньютона» или «Визирная ось», — свидетельствуют о его незаурядном литературном мастерстве.
В книге «Тайны мышления шахматиста», изданной в 1970 году, описал так называемый «синдром Котова», когда шахматист обсчитывает варианты, не находит из них ни одного явно выигрышного, вдруг понимает, что время кончается, и делает наудачу ход, который им не просчитан и часто оказывается гораздо хуже тех, которые он обдумал. Это понятие «синдром Котова» вышло за пределы шахмат и используется в описании психологического поведения человека.
Автор многих книг и статей по истории, теории и методике шахмат, в том числе капитального труда «Шахматное наследие А. А. Алехина» (переведён на несколько иностранных языков), романа «Белые и чёрные» (3 изд., М., 1981) и одноимённой пьесы, посвящённой жизни Алехина, а также сценария художественного кинофильма «Белый снег России» (экранизация романа).
Похоронен на Кунцевском кладбище.
Основные спортивные результаты
Наивысшим спортивным достижением А. А. Котова является победа в межзональном турнире 1952 года с результатом 16½ очков из 20 (+13—0=7) и отрывом в 3 очка от ближайших преследователей.
В 1929 стал чемпионом Тулы. В середине 1930-х гг. выдвинулся в число сильнейших шахматистов Москвы. Впервые участвуя в чемпионате СССР (1939), занял 2-е место (за М. Ботвинником). Чемпион Москвы (1941). Участник 9 чемпионатов СССР, лучшие результаты: 1945 — 4-6 место, 1948 — 1-2 место, 1949 — 5-7 место.
На турнире в Гронингене (1946) единственный нанёс поражение обоим лидерам турнира - бывшему чемпиону мира Максу Эйве и будущему чемпиону мира Михаилу Ботвиннику.
В соревнованиях на первенство мира: турниры претендентов — Будапешт (1950) — 6 место, Цюрих (1953) — 8-9 место; межзональные турниры — Сальтшёбаден (1948) — 4 место, Стокгольм (1952) — 1 место (см. выше).
В составе сборной команды СССР победитель Олимпиад 1952 и 1954; успешно выступал в матчах против шахматистов Аргентины, Великобритании, Венгрии, США, ФРГ, ЧССР, Югославии.
Лучшие результаты в других международных соревнованиях: Москва (1947) — 5 место, Венеция (1950) — 1 место, Мар-дель-Плата (1957) — 3-4 место, Сантьяго (1957) — 2 место, Йёнчёпинг (1958/59), Стокгольм (1959/60) и Гастингс (1962/63) — 1-2 место, Амстердам (1967) — 2 место, Париж (1967/68) — 3-4 место, Валлетта (1976) — 4 место.
| Год | Турнир | + | - | = | Результат | Место | |
|---|---|---|---|---|---|---|---|
| 1928 | Тула | Первенство Тулы | 4 | ||||
| 1929 | Тула | Первенство Тулы | 1—2 | ||||
| 1930 | Тула | Первенство Тулы | 1 | ||||
| 1933 | Ленинград | Профсоюзный командный турнир (Тульский оружейный завод, 1-я доска) | 1 на доске | ||||
| 1934 | Москва | Полуфинал первенства Москвы | 1—2[4] | ||||
| 1935 | Москва | Первенство Москвы | 7 | 7 | 3 | 8,5 из 17 | 8 |
| Москва | Первенство ЦС ДСО "Самолет" | ||||||
| Москва | Матч Москва - Ленинград (против В.А. Чеховера)[5] | ||||||
| 1936 | Ленинград | Всесоюзный турнир I категории памяти Л.Я. Савицкого | |||||
| Москва | Первенство Москвы | 6 | 4 | 7 | 9,5 из 17 | 7 | |
| Москва | Турнир заводов-гигантов | ||||||
| 1937 | Ленинград | Матч Ленинград - Москва (против А.П. Сокольского) | 2 | 0 | 0 | 2 из 2 | |
| Киев | Матч Украинская ССР - Москва (против Е.И. Поляка) | 1 | 0 | 1 | 1,5 из 2 | ||
| Ростов-на-Дону | Всесоюзный турнир I категории (группа II) | 6 | 1 | 7 | 9,5 из 14 | 2 | |
| Тула | Первенство Тулы | ||||||
| 1937 / 38 | Москва | Первенство Москвы | 6 | 3 | 7 | 9,5 из 16 | 5 |
| 1938 | Ленинград | Первенство ВЦСПС | 5 | 8 | 8 | 9 из 21 | 16 |
| Киев | Полуфинал 11-го чемпионата СССР | 6 | 2 | 9 | 10,5 из 17 | 3—5[6] | |
| 1939 | Ленинград | 11-й чемпионат СССР | 9 | 3 | 5 | 11½ из 17 | 2[7] |
| 1940 | Москва | Первенство Москвы | |||||
| Москва | 12-й чемпионат СССР | 5 | 11 | 3 | 6½ из 19 | 18—19 | |
| 1940 / 41 | Москва | Полуфинал первенства Москвы | 1 | ||||
| 1941 | Москва | Первенство Москвы | 7 | 2 | 5 | 9½ из 14 | 1 |
| 1942 | Москва | Первенство Москвы | 10 | 3 | 1 | 10½ из 15 | 3—4 |
| 1943 / 44 | Москва | Первенство Москвы | 2 | 10 | 4 | 4 из 16 | 16 |
| 1944 | Москва | Полуфинал 13-го чемпионата СССР | 10 | 0 | 5 | 12,5 из 15 | 1 |
| Москва | 13-й чемпионат СССР | 5 | 7 | 4 | 7 из 16 | 11—14 | |
| Иваново | Турнир мастеров | 8 | 1 | 2 | 9 из 11 | 1—2 | |
| 1944 / 45 | Москва | Первенство Москвы | 3 | 2 | 1 | 3,5 из 6 | ----[8] |
| 1945 | Баку | Полуфинал 14-го чемпионата СССР | 7 | 1 | 7 | 10,5 из 15 | 1—3 |
| Москва | 14-й чемпионат СССР | 6 | 4 | 7 | 9½ из 17 | 4—6 | |
| Радиоматч СССР - США (5-я доска, против И. Кэждена) | 2 | 0 | 0 | 2 из 2 | |||
| 1946 | Москва | Радиоматч СССР - Великобритания (против П. Листа) | 2 | 0 | 0 | 2 из 2 | |
| Первенство Москвы | 5 | 3 | 7 | 8½ из 15 | 3—6 | ||
| Прага, Москва | Матч Москва - Прага (схевенингенская система) | 8 | 1 | 3 | 9,5 из 12 | ||
| Гронинген | Международный турнир | 6 | 6 | 7 | 9,5 из 19 | 10—12 | |
| Москва | Матч СССР - США (против И. Кэждена) | 0 | 1 | 1 | 0,5 из 2 | ||
| 1947 | Лондон | Матч Великобритания - СССР (против Г.Т. Крауна) | 1 | 1 | 0 | 1 из 2 | |
| Пярну | Турнир советских шахматистов | 6 | 1 | 6 | 9 из 13 | 2 | |
| Москва | Мемориал М.И. Чигорина | 6 | 2 | 7 | 9½ из 15 | 5 | |
| 1948 | Стокгольм (Сальтшобаден) | Межзональный турнир | 5 | 1 | 13 | 11½ из 19 | 4 |
| Москва | 16-й чемпионат СССР | 10 | 4 | 4 | 12 из 18 | 1—2 | |
| 1949 | Будапешт, Москва | Матч Москва - Будапешт (схевенингенская система) | 8 | 4 | 7 | 11,5 из 19 | |
| Ленинград | Командное первенство ВЦСПС (1-я доска) | 4 | 2 | 3 | 5,5 из 9 | 3 на доске | |
| Москва | 17-й чемпионат СССР | 8 | 4 | 7 | 11½ из 19 | 5—7 | |
| 1950 | Будапешт | Турнир претендентов | 5 | 6 | 7 | 8½ из 18 | 6 |
| Венеция | Международный турнир | 11 | 1 | 3 | 12½ из 15 | 1 | |
| 1951 | Ленинград | Командное первенство ВЦСПС (1-я доска) | 3 | 1 | 3 | 4,5 из 7 | 1—2 на доске |
| Москва | 19-й чемпионат СССР | 4 | 5 | 8 | 8 из 17 | 12—13 | |
| 1952 | Вороново | Тренировочный турнир | |||||
| Хельсинки | X Олимпиада (запасной) | 1 | 0 | 2 | 2 из 3 | Команда -
чемпион | |
| Стокгольм (Сальтшобаден) | Межзональный турнир | 13 | 0 | 7 | 16½ из 20 | 1 | |
| Москва | Первенство Москвы | 5 | 1 | 9 | 9½ из 15 | 2—4 | |
| 1953 | Гагра | Тренировочный турнир гроссмейстеров | 2 | 2 | 6 | 5 из 10 | 5—7 |
| Цюрих | Турнир претендентов | 8 | 8 | 12 | 14 из 28 | 8—9 | |
| 1954 | Буэнос-Айрес | Матч Аргентина - СССР (против Э. Россетто) | 2 | 0 | 2 | 3 из 4 | |
| Монтевидео | Матч Уругвай - СССР (против Ибарбуру) | 1 | 0 | 1 | 1,5 из 2 | ||
| Париж | Матч Франция - СССР (против Бутвиля) | 2 | 0 | 0 | 2 из 2 | ||
| Нью-Йорк | Матч США - СССР (против Р. Бирна) | 1 | 0 | 3 | 2,5 из 4 | ||
| Ереван | Полуфинал 22-го чемпионата СССР | 10 | 2 | 8 | 14 из 20 | 2 | |
| Амстердам | XI Олимпиада (запасной) | 4 | 2 | 0 | 4 из 6 | Команда -
чемпион | |
| 1955 | Москва | 22-й чемпионат СССР | 6 | 6 | 7 | 9½ из 19 | 12 |
| Москва | Матч СССР - США (по 2 против Г. Стейнера и А. Кевица) | 4 | 0 | 0 | 4 из 4 | ||
| 1956 | Осло | Матч Норвегия - СССР (против О. Вестола) | 1 | ||||
| Ленинград | Полуфинал 24-го чемпионата СССР | 4 | 5 | 10 | 9 из 19 | 15 | |
| 1957 | Мар-дель-Плата | Международный турнир | 12 | 3 | 2 | 13 из 17 | 3—4 |
| Сантьяго | Международный турнир | 4 | 1 | 2 | 5 из 7 | 2 | |
| Киев | Полуфинал 25-го чемпионата СССР | 6 | 3 | 10 | 11 из 19 | 6 | |
| 1958 | Рига | 25-й чемпионат СССР | 5 | 5 | 8 | 9 из 18 | 12—13 |
| Загреб | Матч Югославия - СССР (по 2 против М. Матуловича и А. Фудерера) | 3 | 1 | 0 | 3 из 4[9] | ||
| 1958/1959 | Йёнчепинг | Международный турнир | 6 | 0 | 3 | 7,5 из 9 | 1—2 |
| 1959/1960 | Стокгольм | Международный турнир | 5 | 0 | 4 | 7 из 9 | 1—2 |
| 1960 | Гамбург | Матч ФРГ - СССР (схевенингенская система) | 2 | 1 | 4 | 4 из 7 | |
| Москва | Матч Москва - Ленинград (против С.А. Фурмана) | 0 | 0 | 2 | 1 из 2 | ||
| Одесса | Полуфинал 28-го чемпионата СССР | 3—5[10] | |||||
| 1960 / 61 | Стокгольм | Международный турнир | 7 | 2 | 2 | 8 из 11 | 3 |
| 1962 | Ленинград | Командное первенство СССР | |||||
| Кисловодск | Первенство ЦС ДСО "Труд" | ||||||
| 1962/1963 | Гастингс | Международный турнир | 4 | 0 | 5 | 6½ из 9 | 1—2 |
| 1964 | Москва | Командное первенство СССР | |||||
| 1965 | Москва | Матч Москва - Ленинград (против В.К. Лявданского) | 1 | 0 | 1 | 1,5 из 2 | |
| 1966 | Сараево | Международный турнир | 4 | 4 | 7 | 7,5 из 15 | 9—10 |
| 1967 | Амстердам | Международный турнир | 4 | 1 | 6 | 7 из 11 | 2 |
| Сочи | Мемориал М.И. Чигорина | 6 | 3 | 6 | 9 из 15 | 6 | |
| Москва | Спартакиада Москвы | 2 | 3 | 0 | 2 из 5 | ||
| 1967/1968 | Париж | Международный турнир | 8 | 2 | 1 | 8,5 из 11 | 3—4 |
| 1968 | Амстердам | Международный турнир | 5 | 5 | 5 | 7,5 из 15 | 10—11 |
| Матч Ленинград - Москва (против Э.И. Бухмана) | |||||||
| 1969 | Москва | Командное первенство Москвы | |||||
| 1974 | Касабланка | Международный турнир | 6 из 9 | 5 | |||
| 1976 | Валлетта | Международный турнир | 10 из 15 | 4 | |||
| 1977 | Лондон | Международный турнир | 1 | 4 | 4 | 3 из 9 | 7 |
Стиль игры
Шахматист атакующего стиля; ряд партий Котова отмечен призом «За красоту».
Примечательные партии
Ю. Авербах — А. Котов
Турнир претендентов, Цюрих, 1953
| a | b | c | d | e | f | g | h | ||
| 8 |              | 8 | |||||||
| 7 | 7 | ||||||||
| 6 | 6 | ||||||||
| 5 | 5 | ||||||||
| 4 | 4 | ||||||||
| 3 | 3 | ||||||||
| 2 | 2 | ||||||||
| 1 | 1 | ||||||||
| a | b | c | d | e | f | g | h | ||
Позиция после 30-го хода белых
1.d4 Kf6 2.c4 d6 3.Kf3 Kbd7 4.Kc3 e5 5.e4 Ce7 6.Ce2 0—0 7.0—0 c6 8.Фс2 Ле8 9.Лd1 Cf8 10.Лb1 a5 11.d5 Kc5 12.Ce3 Фс7 13.h3 Cd7 14.Лbc1 g6 15.Kd2 Лab8 16.Kb3 K:b3 17.Ф:b3 c5 18.Kph2 Kph8 19.Фс2 Kg8 20.Cg4 Kh6 21.C:d7 Ф:d7 22.Фd2 Kg8 23.g4 f5 24.f3 Ce7 25.Лg1 Лf8 26.Лcf1 Лf7 27.gf gf 28.Лg2 f4 29.Cf2 Лf6 30.Ke2
(см. диаграмму)
30 … Ф:h3+ 31.Kp: h3 Лh6+ 32.Kpg4 Kf6+ 33.Kpf5 Kd7 34.Лg5 Лf8+ 35.Kpg4 Kf6+ 36.Kpf5 Kg8+ 37.Kpg4 Kf6+ 38.Kpf5 K:d5+ 39.Kpg4 Kf6+ 40.Kpf5 Kg8+ 41.Kpg4 Kf6+ 42.Kpf5 Kg8+ 43.Kpg4 C:g5 44.Kp: g5 Лf7 45.Ch4 Лg6+ 46.Kph5 Лfg7 47.Cg5 Л:g5+ 48.Kph4 Kf6 49.Kg3 Л:g3 50.Ф:d6 Л3g6 51.Фb8+ Лg8, 0 : 1
Грандиозная партия, по справедливости получившая первый приз за красоту.
Книги
- Советская шахматная школа. Москва : Физкультура и спорт, 1951. 328 с. В соавторстве с М. М. Юдовичем. (2-е изд. 1955)
- Международный шахматный турнир. Венеция. 1950 г. : Сборник партий. Москва : Физкультура и спорт, 1952. 268 с.
- Шахматное наследие А. А. Алехина. Москва : Физкультура и спорт, 1953—1958. (2-е изд. 1982)
- Ч. 1 : Дебют. Комбинация. Атака на короля. 1953. 456 с.
- Ч. 2 : Законы позиционной игры. Эндшпиль. Алехин и советские шахматисты. 1958. 606 с.
- Записки шахматиста. Москва : Молодая гвардия, 1957. 334 с. (переизд. Тула, 1960)
- Похищение Прозерпины : [Рассказы]. Москва : Молодая гвардия, 1961. 160 с.
- Избранные партии. Москва : Физкультура и спорт, 1962. 268 с.
- Белые и чёрные : Роман [об Александре Алехине]. Москва : Советская Россия, 1965. 407 с. (Есть переиздания)
- В шутку и всерьёз. Москва : Молодая гвардия, 1965. 351 с. (2-е изд. Калуга, 1966)
- Белка в колесе : Рассказы. Москва : Молодая гвардия, 1967. 159 с.
- Труд, талант, победа. Москва : Физкультура и спорт, 1969. 271 с. В соавторстве с М. М. Юдовичем и Л. Я. Абрамовым.
- Тайны мышления шахматиста. Москва : Всероссийский шахматный клуб, 1970. 160 с.
- Александр Алехин. - М: ФиС, 1973. - 254 с. - (Выдающиеся шахматисты мира).
- Мастерство. Москва : Советская Россия, 1975. 222 с.
- Шахматная школа : (Курс лекций для шахматистов-разрядников). Москва : Физкультура и спорт, 1976. 255 с. В соавторстве с Ю. Л. Авербахом и М. М. Юдовичем
- Уральский самоцвет: (Об А. Карпове). — М.: Советская Россия, 1977. — 496 с. — (Люди Советской России). — 50 000 экз. (Есть переиздания)
- Как стать гроссмейстером. Москва : Физкультура и спорт, 1985. 240 с.
Напишите отзыв о статье "Котов, Александр Александрович (шахматист)"
Примечания
- ↑ [smena-online.ru/stories/grossmeister-kotov М. Левидов. Гроссмейстер Котов.] Журнал «Смена», номер № 319, Июль 1939
- ↑ [web.archive.org/web/20080409201221/techmol.narod.ru/TM/IST_SER/1971/1971_9bon.htm А. Латухин. Миномёты великой отечественной войны]
- ↑ [www.magicoportals.com/books/f._m._malkin-aleksandr_kotov_-_prilozheniyaturnirnye_i_matchevyerezultaty_a._kotova_112 ПРИЛОЖЕНИЯ Турнирные и матчевые результаты А. Котова — Александр Котов — Выдающиеся шахматисты мира — Разноцветные книги]
- ↑ Выполнил норму I категории. .
- ↑ В рамках гастролей шахматно-шашечной сборной Ленинграда. .
- ↑ Выполнил норму мастера спорта. .
- ↑ Присвоено звание гроссмейстера СССР. .
- ↑ Выбыл после 6-го тура. Результат аннулирован. .
- ↑ Котов дважды победил Матуловича и обменялся победами с вышедшим на замену Фудерером
- ↑ Отказался от дополнительного матч-турнира с С.А. Фурманом и Л.З. Штейном. .
Литература
- Шахматный словарь / гл. ред. Л. Я. Абрамов; сост. Г. М. Гейлер. — М.: Физкультура и спорт, 1964. — С. 259—260. — 120 000 экз.
- Александр Котов / Авт.-сост. Ф. М. Малкин. - М.: ФиС, 1984. - 304 с. - (Выдающиеся шахматисты мира).
- Шахматы : энциклопедический словарь / гл. ред. А. Е. Карпов. — М.: Советская энциклопедия, 1990. — С. 178—179. — 624 с. — 100 000 экз. — ISBN 5-85270-005-3.
Ссылки
- [www.chessgames.com/perl/chessplayer?pid=16507 Партии Александра Котова] в базе Chessgames.com (англ.)
- [www.365chess.com/players/Alexander_Kotov Личная карточка Александра Котова] на сайте 365chess.com
- [www.olimpbase.org/players/b1ftjhzg.html Выступления Александра Котова на шахматных олимпиадах]
- [www.chessworld.net/chessclubs/statistics_pgn_rating_chart.asp?username=Kotov,Alexander А. Котов на chessworld.net]
- [sport-necropol.narod.ru/kotov.html Спортивный некрополь]
|
|||||||||||||||||||||||||
Отрывок, характеризующий Котов, Александр Александрович (шахматист)
Пьер не ел целый день, и запах картофеля показался ему необыкновенно приятным. Он поблагодарил солдата и стал есть.– Что ж, так то? – улыбаясь, сказал солдат и взял одну из картошек. – А ты вот как. – Он достал опять складной ножик, разрезал на своей ладони картошку на равные две половины, посыпал соли из тряпки и поднес Пьеру.
– Картошки важнеющие, – повторил он. – Ты покушай вот так то.
Пьеру казалось, что он никогда не ел кушанья вкуснее этого.
– Нет, мне все ничего, – сказал Пьер, – но за что они расстреляли этих несчастных!.. Последний лет двадцати.
– Тц, тц… – сказал маленький человек. – Греха то, греха то… – быстро прибавил он, и, как будто слова его всегда были готовы во рту его и нечаянно вылетали из него, он продолжал: – Что ж это, барин, вы так в Москве то остались?
– Я не думал, что они так скоро придут. Я нечаянно остался, – сказал Пьер.
– Да как же они взяли тебя, соколик, из дома твоего?
– Нет, я пошел на пожар, и тут они схватили меня, судили за поджигателя.
– Где суд, там и неправда, – вставил маленький человек.
– А ты давно здесь? – спросил Пьер, дожевывая последнюю картошку.
– Я то? В то воскресенье меня взяли из гошпиталя в Москве.
– Ты кто же, солдат?
– Солдаты Апшеронского полка. От лихорадки умирал. Нам и не сказали ничего. Наших человек двадцать лежало. И не думали, не гадали.
– Что ж, тебе скучно здесь? – спросил Пьер.
– Как не скучно, соколик. Меня Платоном звать; Каратаевы прозвище, – прибавил он, видимо, с тем, чтобы облегчить Пьеру обращение к нему. – Соколиком на службе прозвали. Как не скучать, соколик! Москва, она городам мать. Как не скучать на это смотреть. Да червь капусту гложе, а сам прежде того пропадае: так то старички говаривали, – прибавил он быстро.
– Как, как это ты сказал? – спросил Пьер.
– Я то? – спросил Каратаев. – Я говорю: не нашим умом, а божьим судом, – сказал он, думая, что повторяет сказанное. И тотчас же продолжал: – Как же у вас, барин, и вотчины есть? И дом есть? Стало быть, полная чаша! И хозяйка есть? А старики родители живы? – спрашивал он, и хотя Пьер не видел в темноте, но чувствовал, что у солдата морщились губы сдержанною улыбкой ласки в то время, как он спрашивал это. Он, видимо, был огорчен тем, что у Пьера не было родителей, в особенности матери.
– Жена для совета, теща для привета, а нет милей родной матушки! – сказал он. – Ну, а детки есть? – продолжал он спрашивать. Отрицательный ответ Пьера опять, видимо, огорчил его, и он поспешил прибавить: – Что ж, люди молодые, еще даст бог, будут. Только бы в совете жить…
– Да теперь все равно, – невольно сказал Пьер.
– Эх, милый человек ты, – возразил Платон. – От сумы да от тюрьмы никогда не отказывайся. – Он уселся получше, прокашлялся, видимо приготовляясь к длинному рассказу. – Так то, друг мой любезный, жил я еще дома, – начал он. – Вотчина у нас богатая, земли много, хорошо живут мужики, и наш дом, слава тебе богу. Сам сем батюшка косить выходил. Жили хорошо. Христьяне настоящие были. Случилось… – И Платон Каратаев рассказал длинную историю о том, как он поехал в чужую рощу за лесом и попался сторожу, как его секли, судили и отдали ь солдаты. – Что ж соколик, – говорил он изменяющимся от улыбки голосом, – думали горе, ан радость! Брату бы идти, кабы не мой грех. А у брата меньшого сам пят ребят, – а у меня, гляди, одна солдатка осталась. Была девочка, да еще до солдатства бог прибрал. Пришел я на побывку, скажу я тебе. Гляжу – лучше прежнего живут. Животов полон двор, бабы дома, два брата на заработках. Один Михайло, меньшой, дома. Батюшка и говорит: «Мне, говорит, все детки равны: какой палец ни укуси, все больно. А кабы не Платона тогда забрили, Михайле бы идти». Позвал нас всех – веришь – поставил перед образа. Михайло, говорит, поди сюда, кланяйся ему в ноги, и ты, баба, кланяйся, и внучата кланяйтесь. Поняли? говорит. Так то, друг мой любезный. Рок головы ищет. А мы всё судим: то не хорошо, то не ладно. Наше счастье, дружок, как вода в бредне: тянешь – надулось, а вытащишь – ничего нету. Так то. – И Платон пересел на своей соломе.
Помолчав несколько времени, Платон встал.
– Что ж, я чай, спать хочешь? – сказал он и быстро начал креститься, приговаривая:
– Господи, Иисус Христос, Никола угодник, Фрола и Лавра, господи Иисус Христос, Никола угодник! Фрола и Лавра, господи Иисус Христос – помилуй и спаси нас! – заключил он, поклонился в землю, встал и, вздохнув, сел на свою солому. – Вот так то. Положи, боже, камушком, подними калачиком, – проговорил он и лег, натягивая на себя шинель.
– Какую это ты молитву читал? – спросил Пьер.
– Ась? – проговорил Платон (он уже было заснул). – Читал что? Богу молился. А ты рази не молишься?
– Нет, и я молюсь, – сказал Пьер. – Но что ты говорил: Фрола и Лавра?
– А как же, – быстро отвечал Платон, – лошадиный праздник. И скота жалеть надо, – сказал Каратаев. – Вишь, шельма, свернулась. Угрелась, сукина дочь, – сказал он, ощупав собаку у своих ног, и, повернувшись опять, тотчас же заснул.
Наружи слышались где то вдалеке плач и крики, и сквозь щели балагана виднелся огонь; но в балагане было тихо и темно. Пьер долго не спал и с открытыми глазами лежал в темноте на своем месте, прислушиваясь к мерному храпенью Платона, лежавшего подле него, и чувствовал, что прежде разрушенный мир теперь с новой красотой, на каких то новых и незыблемых основах, воздвигался в его душе.
В балагане, в который поступил Пьер и в котором он пробыл четыре недели, было двадцать три человека пленных солдат, три офицера и два чиновника.
Все они потом как в тумане представлялись Пьеру, но Платон Каратаев остался навсегда в душе Пьера самым сильным и дорогим воспоминанием и олицетворением всего русского, доброго и круглого. Когда на другой день, на рассвете, Пьер увидал своего соседа, первое впечатление чего то круглого подтвердилось вполне: вся фигура Платона в его подпоясанной веревкою французской шинели, в фуражке и лаптях, была круглая, голова была совершенно круглая, спина, грудь, плечи, даже руки, которые он носил, как бы всегда собираясь обнять что то, были круглые; приятная улыбка и большие карие нежные глаза были круглые.
Платону Каратаеву должно было быть за пятьдесят лет, судя по его рассказам о походах, в которых он участвовал давнишним солдатом. Он сам не знал и никак не мог определить, сколько ему было лет; но зубы его, ярко белые и крепкие, которые все выкатывались своими двумя полукругами, когда он смеялся (что он часто делал), были все хороши и целы; ни одного седого волоса не было в его бороде и волосах, и все тело его имело вид гибкости и в особенности твердости и сносливости.
Лицо его, несмотря на мелкие круглые морщинки, имело выражение невинности и юности; голос у него был приятный и певучий. Но главная особенность его речи состояла в непосредственности и спорости. Он, видимо, никогда не думал о том, что он сказал и что он скажет; и от этого в быстроте и верности его интонаций была особенная неотразимая убедительность.
Физические силы его и поворотливость были таковы первое время плена, что, казалось, он не понимал, что такое усталость и болезнь. Каждый день утром а вечером он, ложась, говорил: «Положи, господи, камушком, подними калачиком»; поутру, вставая, всегда одинаково пожимая плечами, говорил: «Лег – свернулся, встал – встряхнулся». И действительно, стоило ему лечь, чтобы тотчас же заснуть камнем, и стоило встряхнуться, чтобы тотчас же, без секунды промедления, взяться за какое нибудь дело, как дети, вставши, берутся за игрушки. Он все умел делать, не очень хорошо, но и не дурно. Он пек, парил, шил, строгал, тачал сапоги. Он всегда был занят и только по ночам позволял себе разговоры, которые он любил, и песни. Он пел песни, не так, как поют песенники, знающие, что их слушают, но пел, как поют птицы, очевидно, потому, что звуки эти ему было так же необходимо издавать, как необходимо бывает потянуться или расходиться; и звуки эти всегда бывали тонкие, нежные, почти женские, заунывные, и лицо его при этом бывало очень серьезно.
Попав в плен и обросши бородою, он, видимо, отбросил от себя все напущенное на него, чуждое, солдатское и невольно возвратился к прежнему, крестьянскому, народному складу.
– Солдат в отпуску – рубаха из порток, – говаривал он. Он неохотно говорил про свое солдатское время, хотя не жаловался, и часто повторял, что он всю службу ни разу бит не был. Когда он рассказывал, то преимущественно рассказывал из своих старых и, видимо, дорогих ему воспоминаний «христианского», как он выговаривал, крестьянского быта. Поговорки, которые наполняли его речь, не были те, большей частью неприличные и бойкие поговорки, которые говорят солдаты, но это были те народные изречения, которые кажутся столь незначительными, взятые отдельно, и которые получают вдруг значение глубокой мудрости, когда они сказаны кстати.
Часто он говорил совершенно противоположное тому, что он говорил прежде, но и то и другое было справедливо. Он любил говорить и говорил хорошо, украшая свою речь ласкательными и пословицами, которые, Пьеру казалось, он сам выдумывал; но главная прелесть его рассказов состояла в том, что в его речи события самые простые, иногда те самые, которые, не замечая их, видел Пьер, получали характер торжественного благообразия. Он любил слушать сказки, которые рассказывал по вечерам (всё одни и те же) один солдат, но больше всего он любил слушать рассказы о настоящей жизни. Он радостно улыбался, слушая такие рассказы, вставляя слова и делая вопросы, клонившиеся к тому, чтобы уяснить себе благообразие того, что ему рассказывали. Привязанностей, дружбы, любви, как понимал их Пьер, Каратаев не имел никаких; но он любил и любовно жил со всем, с чем его сводила жизнь, и в особенности с человеком – не с известным каким нибудь человеком, а с теми людьми, которые были перед его глазами. Он любил свою шавку, любил товарищей, французов, любил Пьера, который был его соседом; но Пьер чувствовал, что Каратаев, несмотря на всю свою ласковую нежность к нему (которою он невольно отдавал должное духовной жизни Пьера), ни на минуту не огорчился бы разлукой с ним. И Пьер то же чувство начинал испытывать к Каратаеву.
Платон Каратаев был для всех остальных пленных самым обыкновенным солдатом; его звали соколик или Платоша, добродушно трунили над ним, посылали его за посылками. Но для Пьера, каким он представился в первую ночь, непостижимым, круглым и вечным олицетворением духа простоты и правды, таким он и остался навсегда.
Платон Каратаев ничего не знал наизусть, кроме своей молитвы. Когда он говорил свои речи, он, начиная их, казалось, не знал, чем он их кончит.
Когда Пьер, иногда пораженный смыслом его речи, просил повторить сказанное, Платон не мог вспомнить того, что он сказал минуту тому назад, – так же, как он никак не мог словами сказать Пьеру свою любимую песню. Там было: «родимая, березанька и тошненько мне», но на словах не выходило никакого смысла. Он не понимал и не мог понять значения слов, отдельно взятых из речи. Каждое слово его и каждое действие было проявлением неизвестной ему деятельности, которая была его жизнь. Но жизнь его, как он сам смотрел на нее, не имела смысла как отдельная жизнь. Она имела смысл только как частица целого, которое он постоянно чувствовал. Его слова и действия выливались из него так же равномерно, необходимо и непосредственно, как запах отделяется от цветка. Он не мог понять ни цены, ни значения отдельно взятого действия или слова.
Получив от Николая известие о том, что брат ее находится с Ростовыми, в Ярославле, княжна Марья, несмотря на отговариванья тетки, тотчас же собралась ехать, и не только одна, но с племянником. Трудно ли, нетрудно, возможно или невозможно это было, она не спрашивала и не хотела знать: ее обязанность была не только самой быть подле, может быть, умирающего брата, но и сделать все возможное для того, чтобы привезти ему сына, и она поднялась ехать. Если князь Андрей сам не уведомлял ее, то княжна Марья объясняла ото или тем, что он был слишком слаб, чтобы писать, или тем, что он считал для нее и для своего сына этот длинный переезд слишком трудным и опасным.
В несколько дней княжна Марья собралась в дорогу. Экипажи ее состояли из огромной княжеской кареты, в которой она приехала в Воронеж, брички и повозки. С ней ехали m lle Bourienne, Николушка с гувернером, старая няня, три девушки, Тихон, молодой лакей и гайдук, которого тетка отпустила с нею.
Ехать обыкновенным путем на Москву нельзя было и думать, и потому окольный путь, который должна была сделать княжна Марья: на Липецк, Рязань, Владимир, Шую, был очень длинен, по неимению везде почтовых лошадей, очень труден и около Рязани, где, как говорили, показывались французы, даже опасен.
Во время этого трудного путешествия m lle Bourienne, Десаль и прислуга княжны Марьи были удивлены ее твердостью духа и деятельностью. Она позже всех ложилась, раньше всех вставала, и никакие затруднения не могли остановить ее. Благодаря ее деятельности и энергии, возбуждавшим ее спутников, к концу второй недели они подъезжали к Ярославлю.
В последнее время своего пребывания в Воронеже княжна Марья испытала лучшее счастье в своей жизни. Любовь ее к Ростову уже не мучила, не волновала ее. Любовь эта наполняла всю ее душу, сделалась нераздельною частью ее самой, и она не боролась более против нее. В последнее время княжна Марья убедилась, – хотя она никогда ясно словами определенно не говорила себе этого, – убедилась, что она была любима и любила. В этом она убедилась в последнее свое свидание с Николаем, когда он приехал ей объявить о том, что ее брат был с Ростовыми. Николай ни одним словом не намекнул на то, что теперь (в случае выздоровления князя Андрея) прежние отношения между ним и Наташей могли возобновиться, но княжна Марья видела по его лицу, что он знал и думал это. И, несмотря на то, его отношения к ней – осторожные, нежные и любовные – не только не изменились, но он, казалось, радовался тому, что теперь родство между ним и княжной Марьей позволяло ему свободнее выражать ей свою дружбу любовь, как иногда думала княжна Марья. Княжна Марья знала, что она любила в первый и последний раз в жизни, и чувствовала, что она любима, и была счастлива, спокойна в этом отношении.
Но это счастье одной стороны душевной не только не мешало ей во всей силе чувствовать горе о брате, но, напротив, это душевное спокойствие в одном отношении давало ей большую возможность отдаваться вполне своему чувству к брату. Чувство это было так сильно в первую минуту выезда из Воронежа, что провожавшие ее были уверены, глядя на ее измученное, отчаянное лицо, что она непременно заболеет дорогой; но именно трудности и заботы путешествия, за которые с такою деятельностью взялась княжна Марья, спасли ее на время от ее горя и придали ей силы.
Как и всегда это бывает во время путешествия, княжна Марья думала только об одном путешествии, забывая о том, что было его целью. Но, подъезжая к Ярославлю, когда открылось опять то, что могло предстоять ей, и уже не через много дней, а нынче вечером, волнение княжны Марьи дошло до крайних пределов.
Когда посланный вперед гайдук, чтобы узнать в Ярославле, где стоят Ростовы и в каком положении находится князь Андрей, встретил у заставы большую въезжавшую карету, он ужаснулся, увидав страшно бледное лицо княжны, которое высунулось ему из окна.
Категории:
- Родившиеся 12 августа
- Родившиеся в 1913 году
- Персоналии по алфавиту
- Родившиеся в Туле
- Умершие 7 января
- Умершие в 1981 году
- Умершие в Москве
- Шахматные гроссмейстеры
- Шахматные гроссмейстеры (1950)
- Кавалеры ордена Ленина
- Кавалеры ордена «Знак Почёта»
- Награждённые медалью «За доблестный труд в Великой Отечественной войне 1941—1945 гг.»
- Спортсмены по алфавиту
- Участники шахматных олимпиад
- Конструкторы артиллерии
- Заслуженные мастера спорта СССР
- Шахматисты СССР
- Чемпионы СССР по шахматам
- Члены Союза писателей СССР
- Похороненные на Кунцевском кладбище
