Котошихин, Григорий Карпович
| Григорий Карпович Котошихин | |
| Дата рождения: | |
|---|---|
| Гражданство: | |
| Дата смерти: | |
| Место смерти: | |
Григо́рий Ка́рпович Котоши́хин (или Кошихин; он же Иван-Александр Селицкий, ум. 1667) — чиновник российского Посольского приказа, перешедший на службу в Швецию и создавший по заказу шведского правительства обширное сочинение, являющееся важным источником по истории России XVII века. Котошихин был казнён в Швеции за убийство.
Содержание
Биография
В конце 1650-х был писцом, а потом подьячим в посольском приказе.
Прикомандированный к посольству князя Прозоровского и Ордина-Нащокина для заключения Кардисского мира (1661) со Швецией, Котошихин играл при переговорах видную роль. Он общался со шведским комиссаром Эберсом, которому за денежное вознаграждение сообщал сведения о секретных инструкциях, данных русским уполномоченным.
В конце 1663 или начале 1664 года Котошихин был послан к стоявшей на Днепре армии князей Черкасского и Прозоровского для переговоров с поляками.
Сменивший Черкасского и Прозоровского воевода князь Юрий Алексеевич Долгоруков потребовал от Котошихина, чтобы тот написал донос на его предшественников. Не желая исполнить этого требования и опасаясь мести Долгорукова, Котошихин бежал сначала в Польшу, потом в Пруссию и Любек и, наконец, в Нарву, откуда был отослан в Стокгольм.
За границей он принял имя Ивана-Александра Селицкого, кроме того, отказался от православия и перешёл в протестантизм. В Стокгольме он был принят на шведскую службу и причислен к государственному архиву. Здесь он написал сочинение о России в царствование Алексея Михайловича. На родине Котошихина обвиняли в воровстве. Князь Ромодановский требовал от шведского правительства прислать Котошихина с конвоем в Великий Новгород, где, естественно, его ждали бы пытки и казнь, но Карл XI не согласился.
За убийство в нетрезвом виде хозяина дома, в котором жил, Котошихин-Селицкий по приговору суда был обезглавлен в Стокгольме в 1667 г. Последние дни своей жизни он содержался под стражей в тюрьме в южном предместье Стокгольма Сёдермальме близ церкви св. Марии.
Убитого звали Даниил Анастасиус, он был переводчиком с русского. Анастасиус подозревал Котошихина в порочной связи с его женой, Марией Валентиновной. 25 августа, будучи в нетрезвом виде, Котошихин и Анастасиус поссорились, и Котошихин в драке нанёс хозяину четыре удара испанским кинжалом (стилетом)[1].
Тело Котошихина было доставлено в анатомический театр, и до последнего времени там хранился его скелет, нанизанный на медные и стальные проволоки.[2]
Сочинение
Рукопись сочинения Котошихина находилась в шведском переводе в нескольких библиотеках в Швеции. Известно, что король Густав III сообщал о рукописи Котошихина Екатерине II, которая якобы собиралась её переписать, чего так и не сделала. В 30-х годах XIX века о её существовании узнал А. И. Тургенев. В 1837 году профессор Гельсингфорсского университета С. В. Соловьев нашёл этот перевод в стокгольмском государственном архиве, а в 1838 году отыскал оригинал в библиотеке Упсальского университета. Вскоре книга издана малым тиражом в России. Первоначально труд назывался «О некоторых русских церемониях». Перевод на шведский язык назывался «Описание Московского государства, различного сословия людей, в нём находящихся, и их обычаев, как во время радости, так и во время печали, а также описание их военного дела и домашней жизни». В 1669 году этот труд имел широкое хождение в списках среди шведской знати. К оригиналу имели доступ немногие.[3] Единственным русским из них был писатель Анатолий Приставкин.[4]
Сочинение Котошихина разделяется на 13 глав, в которых он трактует о царях и царской семье, их образе жизни, придворных церемониях, о царских чиновных и служилых людях, о сношениях русских царей с иноземными государями, о царских дворах, приказах, городах, их управлении, об организации войска, о торговых людях и торговле, о крестьянах, о боярах и их быте. Хорошо знакомый со всеми сторонами жизни русского государства, Котошихин сообщает драгоценные данные для изучения государственной и общественной жизни допетровской Руси. Фактические неточности немногочисленны и неважны.
Усвоив многие западные воззрения, Котошихин отрицательно относится к устаревшей организации Русского царства и к исполненным предрассудков, невежества и безнравственности формам жизни русского общества.
По своим взглядам Котошихин нередко считается[кем?] одним из предвестников реформ Петра Великого. С другой стороны, необходимо учитывать то, что Котошихин писал текст по заказу шведского правительства и был крайне критично настроен к российскому правительству, поэтому не все его оценки вполне объективны.
- Котошихин Г. К. [bibliotekar.ru/rus/92.htm О России в царствование Алексея Михайловича].
- Сочинение Котошихина издано Имп. археографической комиссией три раза: в 1840, 1859 и 1884 гг. [www.hist.msu.ru/ER/Etext/kotoshih.htm]
Напишите отзыв о статье "Котошихин, Григорий Карпович"
Примечания
- ↑ Король Монпасье Мармелажка Первый. — М.: ОЛМА Медиа Групп, 2009. — С. 71-74.
- ↑ Марина Приставкина. Как родился «Мармелажка». — М.: ОЛМА Медиа групп, 2009. — С. 8.
- ↑ Король Монпасье Мармелажка Первый-ОЛМА Медиа Групп-2009 г.-стр 81-82
- ↑ Как родился «Мармелажка» Марина Приставкина-ОЛМА Медиа Групп-2009 г. стр.8
Литература
- Маркевич А. И. [elib.shpl.ru/ru/nodes/3693-markevich-a-i-grigoriy-karpovich-kotoshihin-i-ego-sochinenie-o-moskovskom-gosudarstve-v-polovine-xvii-veka-odessa-1895#page/1/mode/grid/zoom/1 Григорий Карпович Котошихин и его сочинение о Московском государстве.] — Одесса: тип. Штаба Окр., 1895. — 181 с.
- О Котошихине см. ст. Я. К. Грота, в «Сборнике Отд. русск. яз. и словесности Имп. Акад. Наук» (т. XXIX, 1882).
- Валентин Пикуль «История одного скелета»
- Анатолий Игнатьевич Приставкин «Король Монпасье Мармелажка Первый»
- Марина Приставкина "Как родился «Мармелажка»
- При написании этой статьи использовался материал из Энциклопедического словаря Брокгауза и Ефрона (1890—1907).
<imagemap>: неверное или отсутствующее изображение |
Для улучшения этой статьи желательно?:
|
Отрывок, характеризующий Котошихин, Григорий Карпович
Когда Пьер отошел от Кутузова, Долохов, подвинувшись к нему, взял его за руку.– Очень рад встретить вас здесь, граф, – сказал он ему громко и не стесняясь присутствием посторонних, с особенной решительностью и торжественностью. – Накануне дня, в который бог знает кому из нас суждено остаться в живых, я рад случаю сказать вам, что я жалею о тех недоразумениях, которые были между нами, и желал бы, чтобы вы не имели против меня ничего. Прошу вас простить меня.
Пьер, улыбаясь, глядел на Долохова, не зная, что сказать ему. Долохов со слезами, выступившими ему на глаза, обнял и поцеловал Пьера.
Борис что то сказал своему генералу, и граф Бенигсен обратился к Пьеру и предложил ехать с собою вместе по линии.
– Вам это будет интересно, – сказал он.
– Да, очень интересно, – сказал Пьер.
Через полчаса Кутузов уехал в Татаринову, и Бенигсен со свитой, в числе которой был и Пьер, поехал по линии.
Бенигсен от Горок спустился по большой дороге к мосту, на который Пьеру указывал офицер с кургана как на центр позиции и у которого на берегу лежали ряды скошенной, пахнувшей сеном травы. Через мост они проехали в село Бородино, оттуда повернули влево и мимо огромного количества войск и пушек выехали к высокому кургану, на котором копали землю ополченцы. Это был редут, еще не имевший названия, потом получивший название редута Раевского, или курганной батареи.
Пьер не обратил особенного внимания на этот редут. Он не знал, что это место будет для него памятнее всех мест Бородинского поля. Потом они поехали через овраг к Семеновскому, в котором солдаты растаскивали последние бревна изб и овинов. Потом под гору и на гору они проехали вперед через поломанную, выбитую, как градом, рожь, по вновь проложенной артиллерией по колчам пашни дороге на флеши [род укрепления. (Примеч. Л.Н. Толстого.) ], тоже тогда еще копаемые.
Бенигсен остановился на флешах и стал смотреть вперед на (бывший еще вчера нашим) Шевардинский редут, на котором виднелось несколько всадников. Офицеры говорили, что там был Наполеон или Мюрат. И все жадно смотрели на эту кучку всадников. Пьер тоже смотрел туда, стараясь угадать, который из этих чуть видневшихся людей был Наполеон. Наконец всадники съехали с кургана и скрылись.
Бенигсен обратился к подошедшему к нему генералу и стал пояснять все положение наших войск. Пьер слушал слова Бенигсена, напрягая все свои умственные силы к тому, чтоб понять сущность предстоящего сражения, но с огорчением чувствовал, что умственные способности его для этого были недостаточны. Он ничего не понимал. Бенигсен перестал говорить, и заметив фигуру прислушивавшегося Пьера, сказал вдруг, обращаясь к нему:
– Вам, я думаю, неинтересно?
– Ах, напротив, очень интересно, – повторил Пьер не совсем правдиво.
С флеш они поехали еще левее дорогою, вьющеюся по частому, невысокому березовому лесу. В середине этого
леса выскочил перед ними на дорогу коричневый с белыми ногами заяц и, испуганный топотом большого количества лошадей, так растерялся, что долго прыгал по дороге впереди их, возбуждая общее внимание и смех, и, только когда в несколько голосов крикнули на него, бросился в сторону и скрылся в чаще. Проехав версты две по лесу, они выехали на поляну, на которой стояли войска корпуса Тучкова, долженствовавшего защищать левый фланг.
Здесь, на крайнем левом фланге, Бенигсен много и горячо говорил и сделал, как казалось Пьеру, важное в военном отношении распоряжение. Впереди расположения войск Тучкова находилось возвышение. Это возвышение не было занято войсками. Бенигсен громко критиковал эту ошибку, говоря, что было безумно оставить незанятою командующую местностью высоту и поставить войска под нею. Некоторые генералы выражали то же мнение. Один в особенности с воинской горячностью говорил о том, что их поставили тут на убой. Бенигсен приказал своим именем передвинуть войска на высоту.
Распоряжение это на левом фланге еще более заставило Пьера усумниться в его способности понять военное дело. Слушая Бенигсена и генералов, осуждавших положение войск под горою, Пьер вполне понимал их и разделял их мнение; но именно вследствие этого он не мог понять, каким образом мог тот, кто поставил их тут под горою, сделать такую очевидную и грубую ошибку.
Пьер не знал того, что войска эти были поставлены не для защиты позиции, как думал Бенигсен, а были поставлены в скрытое место для засады, то есть для того, чтобы быть незамеченными и вдруг ударить на подвигавшегося неприятеля. Бенигсен не знал этого и передвинул войска вперед по особенным соображениям, не сказав об этом главнокомандующему.
Князь Андрей в этот ясный августовский вечер 25 го числа лежал, облокотившись на руку, в разломанном сарае деревни Князькова, на краю расположения своего полка. В отверстие сломанной стены он смотрел на шедшую вдоль по забору полосу тридцатилетних берез с обрубленными нижними сучьями, на пашню с разбитыми на ней копнами овса и на кустарник, по которому виднелись дымы костров – солдатских кухонь.
Как ни тесна и никому не нужна и ни тяжка теперь казалась князю Андрею его жизнь, он так же, как и семь лет тому назад в Аустерлице накануне сражения, чувствовал себя взволнованным и раздраженным.
Приказания на завтрашнее сражение были отданы и получены им. Делать ему было больше нечего. Но мысли самые простые, ясные и потому страшные мысли не оставляли его в покое. Он знал, что завтрашнее сражение должно было быть самое страшное изо всех тех, в которых он участвовал, и возможность смерти в первый раз в его жизни, без всякого отношения к житейскому, без соображений о том, как она подействует на других, а только по отношению к нему самому, к его душе, с живостью, почти с достоверностью, просто и ужасно, представилась ему. И с высоты этого представления все, что прежде мучило и занимало его, вдруг осветилось холодным белым светом, без теней, без перспективы, без различия очертаний. Вся жизнь представилась ему волшебным фонарем, в который он долго смотрел сквозь стекло и при искусственном освещении. Теперь он увидал вдруг, без стекла, при ярком дневном свете, эти дурно намалеванные картины. «Да, да, вот они те волновавшие и восхищавшие и мучившие меня ложные образы, – говорил он себе, перебирая в своем воображении главные картины своего волшебного фонаря жизни, глядя теперь на них при этом холодном белом свете дня – ясной мысли о смерти. – Вот они, эти грубо намалеванные фигуры, которые представлялись чем то прекрасным и таинственным. Слава, общественное благо, любовь к женщине, самое отечество – как велики казались мне эти картины, какого глубокого смысла казались они исполненными! И все это так просто, бледно и грубо при холодном белом свете того утра, которое, я чувствую, поднимается для меня». Три главные горя его жизни в особенности останавливали его внимание. Его любовь к женщине, смерть его отца и французское нашествие, захватившее половину России. «Любовь!.. Эта девочка, мне казавшаяся преисполненною таинственных сил. Как же я любил ее! я делал поэтические планы о любви, о счастии с нею. О милый мальчик! – с злостью вслух проговорил он. – Как же! я верил в какую то идеальную любовь, которая должна была мне сохранить ее верность за целый год моего отсутствия! Как нежный голубок басни, она должна была зачахнуть в разлуке со мной. А все это гораздо проще… Все это ужасно просто, гадко!
