Кофреси, Роберто

Робе́рто Кофреси́ (исп. Roberto Cofresí Ramírez de Arellano) — (17 июня 1791 — 29 марта 1825) был самым известным пиратом в Пуэрто-Рико, современники называли его Пират Кофреси (исп. El Pirata Cofresí). С раннего возраста Роберто интересовало все что связано с парусными судами и морским делом. К 1818 году, когда он достиг зрелого возраста, в Пуэрто-Рико, который в это время был колонией Испании, были некоторые политические и экономические трудности. Под влиянием ситуации он и решил стать пиратом.

Кофреси командовал несколькими нападениями на суда, экспортировавшие золото из Соединенных Штатов, поэтому местное испанское правительство долгое время игнорировало эти ограбления. В 1824 Испания назначила в Пуэрто-Рико нового губернатора лейтенанта-генерала Мигеля Лучано. Под политическим давлением со стороны некоторых стран Лучано был вынужден принять меры. Было решено захватить Пирата Кофреси, для этого снарядили три судна «Сан Хосе» (San José) и «Лас Анимас» (Las Animas) под испанским флагом и шхуну «Грампус» (Grampus) под флагом США. 2 марта 1825 года «Грампус» под командованием капитана Джона Слоута настиг шхуну Кофреси «Москит» (El Mosqito) они обменялись залпами, после чего Кофреси попытался бежать, но был схвачен. 29 марта 1825 года суд Сан-Хуана признал Роберто Кофреси виновным, он и его команда были расстреляны.

Отрывок, характеризующий Кофреси, Роберто

– Переходите сюда, chere Helene, [милая Элен,] – сказала Анна Павловна красавице княжне, которая сидела поодаль, составляя центр другого кружка.
Княжна Элен улыбалась; она поднялась с тою же неизменяющеюся улыбкой вполне красивой женщины, с которою она вошла в гостиную. Слегка шумя своею белою бальною робой, убранною плющем и мохом, и блестя белизною плеч, глянцем волос и брильянтов, она прошла между расступившимися мужчинами и прямо, не глядя ни на кого, но всем улыбаясь и как бы любезно предоставляя каждому право любоваться красотою своего стана, полных плеч, очень открытой, по тогдашней моде, груди и спины, и как будто внося с собою блеск бала, подошла к Анне Павловне. Элен была так хороша, что не только не было в ней заметно и тени кокетства, но, напротив, ей как будто совестно было за свою несомненную и слишком сильно и победительно действующую красоту. Она как будто желала и не могла умалить действие своей красоты. Quelle belle personne! [Какая красавица!] – говорил каждый, кто ее видел.
Как будто пораженный чем то необычайным, виконт пожал плечами и о опустил глаза в то время, как она усаживалась перед ним и освещала и его всё тою же неизменною улыбкой.
– Madame, je crains pour mes moyens devant un pareil auditoire, [Я, право, опасаюсь за свои способности перед такой публикой,] сказал он, наклоняя с улыбкой голову.
Княжна облокотила свою открытую полную руку на столик и не нашла нужным что либо сказать. Она улыбаясь ждала. Во все время рассказа она сидела прямо, посматривая изредка то на свою полную красивую руку, которая от давления на стол изменила свою форму, то на еще более красивую грудь, на которой она поправляла брильянтовое ожерелье; поправляла несколько раз складки своего платья и, когда рассказ производил впечатление, оглядывалась на Анну Павловну и тотчас же принимала то самое выражение, которое было на лице фрейлины, и потом опять успокоивалась в сияющей улыбке. Вслед за Элен перешла и маленькая княгиня от чайного стола.