Кочосон

Кочосон
Хангыль	고조선
Ханча	古朝鮮
Маккьюн — Райшауэр	Ko-Josŏn
Новая романизация	Go-Joseon

Древний Чосо́н (Кочосо́н, кор. 고조선 [kodʑosʌn], «древний» Чосон, не путать с династией Чосон) — первое корейское королевство. По «Самгук Юса» и другим средневековым корейским историческим сочинениям, было основано в 2333 году до н. э. Тангуном на берегах рек Ляохэ и Тэдонган и покрывало территорию севера Корейского полуострова и юга Манчжурии до своего падения в 108 году до н. э. Столь ранняя дата основания подвергается сомнению большинством современных учёных, поскольку никаких письменных упоминаний об этом государстве нет вплоть до середины I тысячелетия до н. э.

В китайских и корейских источниках эпоха древнего Чосона часто разделяется на разные периоды, названные по именам королей, стоявшим в начале каждого периода. Это разделение включает Чосон Тангуна, Чосон Вимана и Чосон Киджа, однако иногда древний Чосон рассматривается как непрерывно развивающееся монолитное государство. Такое разделение не признаётся большинством западных историков, поскольку считается относящимся не к истории, а к мифологии.

История Кореи
Доисторическая Корея Кочосон, Чингук Ранние королевства:  Пуё, Окчо, Тонъе  Самхан  Конфедерация Кая Три королевства:  Когурё  Пэкче  Силла Объединённое Силла, Пархэ Поздние три королевства Корё:   Киданьские войны   Монгольские вторжения Чосон:  Имджинская война Корейская империя  Генерал-резиденты Под управлением Японии:  Генерал-губернаторы  Временное правительство  Движение за независимость Кореи Разделённая Корея:  Корейская война  Северная, Южная Корея
Хронология Военная история Список монархов

Народ

Народ древнего Чосона принадлежал к тунгусской языковой семье, примыкающей к алтайским языкам. Они были распространены в Маньчжурии, восточном Китае, к северу от реки Янцзы, и на Корейском полуострове. Кочосон был расположен как раз в нижней Манчжурии и на севере Корейского полуострова.

Географическое положение

В зависимости от различного толкования названий древних поселений и археологических свидетельств, исторический центр Кочосона переносится либо в район современного Пхеньяна, либо в район реки Ляохэ, немного к северу от современной границы между Северной Кореей и Китаем.

Большинство учёных придерживается мнения, что Кочосон возник на берегах рек Ляохэ и Тэдонган, к юго-востоку от современной Маньчжурии, однако в IV веке до н. э. из-за набегов со стороны Янь столица была перенесена в Пхеньян.

Легенда об основании

Основателем Кореи по преданиям является легендарный Тангун. Старейшая запись мифа об основании Кореи появляется в Самгук Юса, хронике XIII века. Похожую историю можно найти и в Чеван Унги.

У повелителя неба Хванина (환인; 桓因, имя, которое также появляется в индийских буддистских текстах), был сын Хванун, который хотел жить на земле среди людей. Хванин пошёл сыну навстречу: Хванун спустился на гору Пэктусан с тремя тысячами помощников и основал город Синси (신시; 神市, «божий город» или «святой город»). Вместе с министрами туч, дождя и ветра, он разработал нормы права и моральные законы и учил людей различным ремёслам, медицине и сельскому хозяйству.

В это время в пещере жил тигр и медведица, которые день и ночь молились Хвануну о принятии человеческого облика. Услышав их молитвы, Хванун дал им двадцать долек чеснока и пучок чернобыльника, наказав есть только эту еду и держаться вдали от солнечного света в течение ста дней. Тигр вскоре сдался и покинул пещеру, а медведица осталась и через 21 день превратилась в женщину.

Женщина-медведица (уннё, 웅녀, 熊女) была очень благодарна Хвануну и делала ему подношения. Однако ей нужен был муж и вскоре из-за этого она стала грустна и неустанно молилась под сандаловым деревом о том, чтобы понести ребёнка. Хванун внял её молитвам, взял её в жёны и вскоре она родила мальчика, Вангома Тангуна (단군 왕검; 檀君王儉).

Тангун взошёл на трон на 50-й год после воцарения императора Яо. Столицу он перенёс в город Асадаль на горе Пэгак (или Кунхоль). 1500 лет спустя в год Кимё, У-ван династии Чжоу пожаловал один из своих уделов Ци Цзы (не путать с историческим лицом Ци-Цзы) Чосону, и Тангун перенёс столицу в Чандангён. И наконец в возрасте 1908 лет он вернулся в Асадаль и превратился в бога гор.

Согласно Тонгук Тхоннам (1485) Кочосон был основан в 2333 году до н. э. Дата основания в различных исторических источниках указана разная, хотя все из них ставят её в период царствования Яо (диапазон дат: 2357-2256 до н. э.). В Самгук Юса говорится, что Тангун сел на трон на 50-й год после коронования Яо, Седжон Силлок — что на первый, а Тонгук Тхонгам — что на 25-й.

Спор о Киджа

История захвата китайскими военачальниками Кочосона оспаривается корейскими учёными, однако китайские записи, сделанные в III веке до н. э. (когда Китай и Кочосон были в состоянии войны) говорят о том, что Киджа, учитель (и дядя) последнего императора династии Инь (殷, также известной как династия Шан), захватил в 1100 году до н. э. трон Кочосона. Этот период истории называется Чосон Киджа (по времени между Чосон Тангуна и Чосон Вимана), однако подобное разделение считается скорее мифологическим, чем историческим.

Культура

См. также: Доисторическая Корея

2000 годом до н. э. датируются гончарные изделия, найденные на территории, по легенде занимаемой Древним Чосоном. Эти изделия раскрашены и доработаны инструментами. Люди того времени занимались сельским хозяйством, собираясь в родовые кланы. По всему полуострову находят прямоугольные хижины и обширные погребальницы, в которых присутствуют различные предметы утвари, такие как бронзовые зеркала и оружие. Существуют также археологические доказательства существования в тот период времени небольших окружённых крепостными стенами посёлков.

Гончарное искусство Мумун

В течение периода Мумун (1500—300 до н. э.), простые грубые гончарные изделия замещаются более сложными предметами с гребешковым орнаментом, дизайн, пришедший видимо из Сибири и Маньчжурии. Такие гончарные изделия обычно имели более толстые стенки и большое разнообразие форм. Этот период известен также как «корейский бронзовый век», однако бронзовые предметы в то время сравнительно редки и встречаются не во всех регионах полуострова.

Рисоводство

В районе 1200—900 годов до н. э. в Корею из Китая пришло культивирование риса. Кроме него, древние корейцы выращивали и другие сельскохозяйственные культуры, такие как просо и ячмень, а также занимались животноводством.

Бронзовые орудия

Начало бронзового века на Корейском полуострове обычно относят к 1000 году до н. э. Несмотря на то, что корейская культура бронзового века произошла от бронзовой культуры Ляонин, она имела уникальные элементы, особенно в части изготовления предметов для ритуалов.

К 7 веку до н. э. культура бронзового века, на которую оказывали влияние культуры Китая, Сибири и даже Скифии, процветала на территории Корейского полуострова. Корейская бронза содержала больше цинка, чем бронза соседних стран. Бронзовые артефакты, найденные в усыпальницах, включают в основном различные типы мечей, копий, кинжалов, колокольчиков и зеркал, украшенных затейливым геометрическим орнаментом.

Гробницы

Около 900 года до н. э. обряды погребения становятся более сложными, что отражало усложнение в социальной жизни общества. Дольмены, выложенные камнем, в Корее встретить можно чаще, чем в любой другой стране Восточной Азии. Такие гробницы служили усыпальницами для элиты общества. В них находят бронзовое оружие, керамику и другие предметы быта.

Около VI века до н. э. в гробницах появляются полированные железные изделия, а также посуда.

Форма государственного устройства

Кочосон, впервые встречающийся в исторических записях раннего VII века до н. э., расположен возле Бохайского залива и торгует с китайским царством Ци (齊). В это время он рассматривается как отдельное государство, однако археологических доказательств наличия полностью функционирующей государственной власти очень мало.

Королевство

К четвёртому веку до н. э. государства с развитой политической структурой обычно имели форму городов-государств. Кочосон был наиболее продвинутым в политическом отношении городом-государством в регионе.

Цивилизация древнего Чосона основывалась на культуре бронзового века и являлась федерацией нескольких городов-государств. С IV века до н. э., в то же время, что и правители китайского царства Янь (燕), правители Кочосона стали называть себя королями. Всадники королевства, вооружённые бронзовым оружием, распространяли своё влияние на север, завоевав большую часть бассейна реки Ляохэ.

Около 300 года до н. э. древний Чосон потерял обширные территории на западе после войны с Янь, однако это говорит о том, что это было уже развитое государство, хотя бы потому, что осмелилось развязать войну с могучими китайскими правителями, и сохранить государственность после потери 2000 ли своей территории. Примерно в то же время столица Кочосона перемещается в район современного Пхеньяна.

Железный век

Около IV века до н. э. Чингук захватила южную часть Корейского полуострова. Об этом государстве известно немного. Скорее всего оно явилось предшественником конфедерации Самхан.

Около 300 года до н. э. в Корею из Китая проникли технологии обработки железа. Железо производили в южной части полуострова. Согласно китайским записям, железо из низовий реки Нактонган высоко ценилось на полуострове и даже экспортировалось в Японию.

Виман

Выходец из Янь, Виман поступил на службу в Кочосон в качестве воеводы. Он узурпировал трон в 194 году до н. э., свергнув короля Чуна.

В 109 году до н. э. У-ди, китайский император династии Хань, начал массированное вторжение в Кочосон у реки Ляо. После года войны Кочосон пал, и в южной Маньчжурии и северной части Корейского полуострова возникли четыре китайских округа: Лолан (樂浪; корейский: Наннан), Сюаньту (玄菟; Хёндо), Чжэньфань (真番; Чинбон), и Линтунь (臨屯; Имдун).

Ранние три корейских королевства

На руинах Кочосона возникло несколько небольших государств: Когурё, Пуё, Окчо и Тонъе. Три китайских округа через несколько десятилетий пали под ударами местного сопротивления, однако последнее, Лолан, держалось вплоть до 313 года, когда оно было завоёвано расширяющимся государством Когурё.

Король Чун основал в южной части Корейского полуострова государство Чин (Чингук), которое затем развилось в конфедерацию Самхан, предвестницу государств Пэкче и Силла. Когурё, Пэкче и Силла затем окрепли и выросли в три корейских государства, доминирующих на полуострове начиная с IV века.

См. также

• История Кореи
• Список монархов Кореи

Ссылки

• [goryeo.ru/node/66 Статья на goryeo.ru]

Отрывок, характеризующий Кочосон

В то время, как отец объяснялся с сыном, у матери с дочерью происходило не менее важное объяснение. Наташа взволнованная прибежала к матери.
– Мама!… Мама!… он мне сделал…
– Что сделал?
– Сделал, сделал предложение. Мама! Мама! – кричала она. Графиня не верила своим ушам. Денисов сделал предложение. Кому? Этой крошечной девочке Наташе, которая еще недавно играла в куклы и теперь еще брала уроки.
– Наташа, полно, глупости! – сказала она, еще надеясь, что это была шутка.
– Ну вот, глупости! – Я вам дело говорю, – сердито сказала Наташа. – Я пришла спросить, что делать, а вы мне говорите: «глупости»…
Графиня пожала плечами.
– Ежели правда, что мосьё Денисов сделал тебе предложение, то скажи ему, что он дурак, вот и всё.
– Нет, он не дурак, – обиженно и серьезно сказала Наташа.
– Ну так что ж ты хочешь? Вы нынче ведь все влюблены. Ну, влюблена, так выходи за него замуж! – сердито смеясь, проговорила графиня. – С Богом!
– Нет, мама, я не влюблена в него, должно быть не влюблена в него.
– Ну, так так и скажи ему.
– Мама, вы сердитесь? Вы не сердитесь, голубушка, ну в чем же я виновата?
– Нет, да что же, мой друг? Хочешь, я пойду скажу ему, – сказала графиня, улыбаясь.
– Нет, я сама, только научите. Вам всё легко, – прибавила она, отвечая на ее улыбку. – А коли бы видели вы, как он мне это сказал! Ведь я знаю, что он не хотел этого сказать, да уж нечаянно сказал.
– Ну всё таки надо отказать.
– Нет, не надо. Мне так его жалко! Он такой милый.
– Ну, так прими предложение. И то пора замуж итти, – сердито и насмешливо сказала мать.
– Нет, мама, мне так жалко его. Я не знаю, как я скажу.
– Да тебе и нечего говорить, я сама скажу, – сказала графиня, возмущенная тем, что осмелились смотреть, как на большую, на эту маленькую Наташу.
– Нет, ни за что, я сама, а вы слушайте у двери, – и Наташа побежала через гостиную в залу, где на том же стуле, у клавикорд, закрыв лицо руками, сидел Денисов. Он вскочил на звук ее легких шагов.
– Натали, – сказал он, быстрыми шагами подходя к ней, – решайте мою судьбу. Она в ваших руках!
– Василий Дмитрич, мне вас так жалко!… Нет, но вы такой славный… но не надо… это… а так я вас всегда буду любить.
Денисов нагнулся над ее рукою, и она услыхала странные, непонятные для нее звуки. Она поцеловала его в черную, спутанную, курчавую голову. В это время послышался поспешный шум платья графини. Она подошла к ним.
– Василий Дмитрич, я благодарю вас за честь, – сказала графиня смущенным голосом, но который казался строгим Денисову, – но моя дочь так молода, и я думала, что вы, как друг моего сына, обратитесь прежде ко мне. В таком случае вы не поставили бы меня в необходимость отказа.
– Г'афиня, – сказал Денисов с опущенными глазами и виноватым видом, хотел сказать что то еще и запнулся.
Наташа не могла спокойно видеть его таким жалким. Она начала громко всхлипывать.
– Г'афиня, я виноват перед вами, – продолжал Денисов прерывающимся голосом, – но знайте, что я так боготво'ю вашу дочь и всё ваше семейство, что две жизни отдам… – Он посмотрел на графиню и, заметив ее строгое лицо… – Ну п'ощайте, г'афиня, – сказал он, поцеловал ее руку и, не взглянув на Наташу, быстрыми, решительными шагами вышел из комнаты.

На другой день Ростов проводил Денисова, который не хотел более ни одного дня оставаться в Москве. Денисова провожали у цыган все его московские приятели, и он не помнил, как его уложили в сани и как везли первые три станции.
После отъезда Денисова, Ростов, дожидаясь денег, которые не вдруг мог собрать старый граф, провел еще две недели в Москве, не выезжая из дому, и преимущественно в комнате барышень.
Соня была к нему нежнее и преданнее чем прежде. Она, казалось, хотела показать ему, что его проигрыш был подвиг, за который она теперь еще больше любит его; но Николай теперь считал себя недостойным ее.
Он исписал альбомы девочек стихами и нотами, и не простившись ни с кем из своих знакомых, отослав наконец все 43 тысячи и получив росписку Долохова, уехал в конце ноября догонять полк, который уже был в Польше.



После своего объяснения с женой, Пьер поехал в Петербург. В Торжке на cтанции не было лошадей, или не хотел их смотритель. Пьер должен был ждать. Он не раздеваясь лег на кожаный диван перед круглым столом, положил на этот стол свои большие ноги в теплых сапогах и задумался.
– Прикажете чемоданы внести? Постель постелить, чаю прикажете? – спрашивал камердинер.
Пьер не отвечал, потому что ничего не слыхал и не видел. Он задумался еще на прошлой станции и всё продолжал думать о том же – о столь важном, что он не обращал никакого .внимания на то, что происходило вокруг него. Его не только не интересовало то, что он позже или раньше приедет в Петербург, или то, что будет или не будет ему места отдохнуть на этой станции, но всё равно было в сравнении с теми мыслями, которые его занимали теперь, пробудет ли он несколько часов или всю жизнь на этой станции.
Смотритель, смотрительша, камердинер, баба с торжковским шитьем заходили в комнату, предлагая свои услуги. Пьер, не переменяя своего положения задранных ног, смотрел на них через очки, и не понимал, что им может быть нужно и каким образом все они могли жить, не разрешив тех вопросов, которые занимали его. А его занимали всё одни и те же вопросы с самого того дня, как он после дуэли вернулся из Сокольников и провел первую, мучительную, бессонную ночь; только теперь в уединении путешествия, они с особенной силой овладели им. О чем бы он ни начинал думать, он возвращался к одним и тем же вопросам, которых он не мог разрешить, и не мог перестать задавать себе. Как будто в голове его свернулся тот главный винт, на котором держалась вся его жизнь. Винт не входил дальше, не выходил вон, а вертелся, ничего не захватывая, всё на том же нарезе, и нельзя было перестать вертеть его.
Вошел смотритель и униженно стал просить его сиятельство подождать только два часика, после которых он для его сиятельства (что будет, то будет) даст курьерских. Смотритель очевидно врал и хотел только получить с проезжего лишние деньги. «Дурно ли это было или хорошо?», спрашивал себя Пьер. «Для меня хорошо, для другого проезжающего дурно, а для него самого неизбежно, потому что ему есть нечего: он говорил, что его прибил за это офицер. А офицер прибил за то, что ему ехать надо было скорее. А я стрелял в Долохова за то, что я счел себя оскорбленным, а Людовика XVI казнили за то, что его считали преступником, а через год убили тех, кто его казнил, тоже за что то. Что дурно? Что хорошо? Что надо любить, что ненавидеть? Для чего жить, и что такое я? Что такое жизнь, что смерть? Какая сила управляет всем?», спрашивал он себя. И не было ответа ни на один из этих вопросов, кроме одного, не логического ответа, вовсе не на эти вопросы. Ответ этот был: «умрешь – всё кончится. Умрешь и всё узнаешь, или перестанешь спрашивать». Но и умереть было страшно.
Торжковская торговка визгливым голосом предлагала свой товар и в особенности козловые туфли. «У меня сотни рублей, которых мне некуда деть, а она в прорванной шубе стоит и робко смотрит на меня, – думал Пьер. И зачем нужны эти деньги? Точно на один волос могут прибавить ей счастья, спокойствия души, эти деньги? Разве может что нибудь в мире сделать ее и меня менее подверженными злу и смерти? Смерть, которая всё кончит и которая должна притти нынче или завтра – всё равно через мгновение, в сравнении с вечностью». И он опять нажимал на ничего не захватывающий винт, и винт всё так же вертелся на одном и том же месте.
Слуга его подал ему разрезанную до половины книгу романа в письмах m mе Suza. [мадам Сюза.] Он стал читать о страданиях и добродетельной борьбе какой то Аmelie de Mansfeld. [Амалии Мансфельд.] «И зачем она боролась против своего соблазнителя, думал он, – когда она любила его? Не мог Бог вложить в ее душу стремления, противного Его воле. Моя бывшая жена не боролась и, может быть, она была права. Ничего не найдено, опять говорил себе Пьер, ничего не придумано. Знать мы можем только то, что ничего не знаем. И это высшая степень человеческой премудрости».
Всё в нем самом и вокруг него представлялось ему запутанным, бессмысленным и отвратительным. Но в этом самом отвращении ко всему окружающему Пьер находил своего рода раздражающее наслаждение.
– Осмелюсь просить ваше сиятельство потесниться крошечку, вот для них, – сказал смотритель, входя в комнату и вводя за собой другого, остановленного за недостатком лошадей проезжающего. Проезжающий был приземистый, ширококостый, желтый, морщинистый старик с седыми нависшими бровями над блестящими, неопределенного сероватого цвета, глазами.
Пьер снял ноги со стола, встал и перелег на приготовленную для него кровать, изредка поглядывая на вошедшего, который с угрюмо усталым видом, не глядя на Пьера, тяжело раздевался с помощью слуги. Оставшись в заношенном крытом нанкой тулупчике и в валеных сапогах на худых костлявых ногах, проезжий сел на диван, прислонив к спинке свою очень большую и широкую в висках, коротко обстриженную голову и взглянул на Безухого. Строгое, умное и проницательное выражение этого взгляда поразило Пьера. Ему захотелось заговорить с проезжающим, но когда он собрался обратиться к нему с вопросом о дороге, проезжающий уже закрыл глаза и сложив сморщенные старые руки, на пальце одной из которых был большой чугунный перстень с изображением Адамовой головы, неподвижно сидел, или отдыхая, или о чем то глубокомысленно и спокойно размышляя, как показалось Пьеру. Слуга проезжающего был весь покрытый морщинами, тоже желтый старичек, без усов и бороды, которые видимо не были сбриты, а никогда и не росли у него. Поворотливый старичек слуга разбирал погребец, приготовлял чайный стол, и принес кипящий самовар. Когда всё было готово, проезжающий открыл глаза, придвинулся к столу и налив себе один стакан чаю, налил другой безбородому старичку и подал ему. Пьер начинал чувствовать беспокойство и необходимость, и даже неизбежность вступления в разговор с этим проезжающим.
Слуга принес назад свой пустой, перевернутый стакан с недокусанным кусочком сахара и спросил, не нужно ли чего.
– Ничего. Подай книгу, – сказал проезжающий. Слуга подал книгу, которая показалась Пьеру духовною, и проезжающий углубился в чтение. Пьер смотрел на него. Вдруг проезжающий отложил книгу, заложив закрыл ее и, опять закрыв глаза и облокотившись на спинку, сел в свое прежнее положение. Пьер смотрел на него и не успел отвернуться, как старик открыл глаза и уставил свой твердый и строгий взгляд прямо в лицо Пьеру.
Пьер чувствовал себя смущенным и хотел отклониться от этого взгляда, но блестящие, старческие глаза неотразимо притягивали его к себе.


– Имею удовольствие говорить с графом Безухим, ежели я не ошибаюсь, – сказал проезжающий неторопливо и громко. Пьер молча, вопросительно смотрел через очки на своего собеседника.
– Я слышал про вас, – продолжал проезжающий, – и про постигшее вас, государь мой, несчастье. – Он как бы подчеркнул последнее слово, как будто он сказал: «да, несчастье, как вы ни называйте, я знаю, что то, что случилось с вами в Москве, было несчастье». – Весьма сожалею о том, государь мой.
Пьер покраснел и, поспешно спустив ноги с постели, нагнулся к старику, неестественно и робко улыбаясь.
– Я не из любопытства упомянул вам об этом, государь мой, но по более важным причинам. – Он помолчал, не выпуская Пьера из своего взгляда, и подвинулся на диване, приглашая этим жестом Пьера сесть подле себя. Пьеру неприятно было вступать в разговор с этим стариком, но он, невольно покоряясь ему, подошел и сел подле него.