Кошелев, Николай Андреевич

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Николай Кошелев

Портрет художника Н. А. Кошелева
работы И. Н. Крамского (1866), Государственный Русский музей (Санкт-Петербург)
Имя при рождении:

Николай Андреевич Кошелев

Место смерти:

Петроград

Гражданство:

Российская империя Российская империя

Жанр:

живописец

Учёба:

Императорская Академия художеств (1861—1865)

Влияние:

А. Т. Марков, Ф. А. Бруни, П. В. Басин

Влияние на:

П. Д. Бучкин, В. С. Сварог

Звания:

академик Императорской Академии художеств (1873)

Никола́й Андре́евич Ко́шелев (3 мая 1840, село Серман Николо-Барнуковской волости Городищенского уезда Пензенской губернии[1] — 1918, Петроград) — русский исторический, портретный и жанровый живописец, график, иллюстратор, иконописец, художник-монументалист.

Сподвижник Ивана Крамского. Академик (1873), профессор (1878) Императорской Академии художеств, член Императорского Православного Палестинского Общества. Автор эскизов и росписей Храма Христа Спасителя (Москва), храма Спаса на Крови (Санкт-Петербург), Александро-Невского собора (Варшава), а также ряда других.





Биография

Детство

Родился в семье крепостного крестьянина в русско-мордовском селе Серман (другие названия — Алексеевка, Вознесенское), которое входит сейчас в состав Ахматовского сельского поселения Никольского района Пензенской области[2]. Детство провёл в Арзамасе. В этом городе находилась живописная школа академика А. В. Ступина, однако отсутствие материальных средств не позволило будущему художнику поступить в неё.

Вместо живописной школы в 1851 году желавший рисовать мальчик был в возрасте 11 лет отдан в услужение живописцу-ремесленнику Давыдову в Нижнем Новгороде. Ученичество оказалось неудачным. В 1853 году мальчика взяла под своё покровительство местная помещица. Три года он жил в её семье, практически самостоятельно осваивая тонкости живописной техники.

В 1856 году покровительница свозила Николая в Казанское художественное училище, где юноша получил несколько уроков живописи у профессионального преподавателя, итальянского художника Ботелли. Затем последовала самостоятельная работа по росписи церковного иконостаса и стены монастыря и, наконец, поступление в Императорскую Академию художеств в Санкт-Петербурге (осень 1860 года).

Академия художеств

Николай Кошелев занимался в Академии сначала в качестве вольноприходящего, и только с 1863 года — в качестве постоянного ученика в классе исторической живописи под руководством А. Т. Маркова и Ф. А. Бруни. При этом уже в 1862 году художник отмечен тремя Малыми серебряными медалями Академии за картину «Первое число, сцена из чиновничьего быта», этюд и рисунок с натуры, а также Большой серебряной медалью за этюд с натуры. В том же году картина «Первое число…» появилась на академической выставке. А в 1864 году Кошелев получил Малую золотую медаль за конкурсную картину «Меркурий усыпляет Аргуса, чтобы похитить нимфу Ио».

В 1863 году было куплено несколько работ Кошелева, что наконец-то улучшило его материальное положение. Вместе с тем из-за недостатка средств он не смог принять участие в конкурсе на Большую золотую медаль. Несмотря на это, по окончании академического курса в 1865 году Николай Кошелев был удостоен звания классного художника 1-й степени «за познания в живописи исторической и портретной».

Начало творческой деятельности

С 1864 года Кошелев работал в художественной артели П. А. Крестоносцева (Волгина), основанной группой учащихся Академии для материальной поддержки. В её составе принимал участие в иконописных работах для Староладожского Никольского монастыря[3].

Когда в 1865 году артель распалась, вступил в возглавляемую И. Н. Крамским «Санкт-Петербургскую Артель художников» (1863—1871), послужившую впоследствии основой для «Товарищества передвижных художественных выставок». В марте 1865 года участвовал в первой провинциальной выставке «передвижников», состоявшейся в период Нижегородской ярмарки.

В том же году получил заказ на создание иллюстраций к изданию Дементьева и Золотова «Русская история в картинах», для которого выполнил более 60 рисунков. Тогда же получил 2-ю премию Общества поощрения художников за картину «Офеня-коробейник».

Роспись храма Христа Спасителя

Осенью 1865 года преподаватель Академии художеств А. Т. Марков взялся за композицию для плафона главного купола Храма Христа Спасителя и в качестве исполнителя росписи пригласил воспитанника Академии, портретиста И. К. Макарова. Не удовлетворённый результатами, профессор затем обратился также к вышедшему из Академии участнику «бунта четырнадцати» И. Н. Крамскому. В свою очередь, Крамской предложил поехать вместе с собой в Москву для осуществления работ Кошелеву. Роспись главного купола делали по композициям А. Т. Маркова втроём: И. Н. Крамской, Н. А. Кошелев и Б. Б. Вениг[4].

Мы принялись за работу, распределив её следующим образом: я взял фигуру Саваофа, Вениг — трёх серафимов внизу около земного шара, а Кошелев — головы херувимов в облаках по бокам. Была глубокая осень, леса закрывали все окна барабана, так что работать нужно было только по расчёту. На палитру надеяться было уже нельзя; все тоны должны были быть заготовлены заранее, необходимо было установить нормы тонов, от которых уже не отступать; но для всего этого ни у меня, ни у кого другого не было ни знаний, ни опыта. Пришлось решать дело, совершенно мне незнакомое. Главный строитель К. А. Тон, узнав, что Марков пустил писать купол каких-то школьников, объявил, что он ни за что не пойдёт больше в храм, знать ничего не хочет и смотреть ничего не будет. Комиссия была, разумеется, ещё сдержаннее, долго мы так творили что-то впотьмах, долго тосковал А. Т. Марков о своей ошибке, но поправить дело было уже не в его власти. Это, однако ж, не мешало ему ежедневно являться в купол, писать свой эскиз на модели и через каждый час подыматься к нам и приставать то к одному, то к другому. Случалось, что товарищи мои не выдерживали и уходили с лесов, я же не мог дозволить себе и этого, и, говоря правду, всё, чего он хотел от нас, было и хорошо, и имело свой смысл. Не всегда только его понимали и не всегда могли отвечать его желаниям, но тем не менее от этого было не легче. Один раз мне стоило огромного труда убедить его, что те тоны, которыми он пишет свой эскиз, не годятся для купола, и наоборот.

Крамской И. Н. Взгляд на историческую живопись.[5]

Выполнение задания в итоге было сочтено успешным, вследствие чего в 1868 году Николай Кошелев получил самостоятельный заказ на исполнение росписи малых куполов храма Христа Спасителя[6]. Работа велась по картонам академика П. В. Басина, который из-за резко ухудшившегося зрения не смог осуществить росписи самостоятельно. Кроме того, Кошелев создал в соборе композиции по собственным рисункам:

  • «Господь, восседающий на престоле с книгой о семью печатях» (1871) в северном своде (за его эскиз был удостоен звания академика в 1873 году),
  • «И слово плоть бысть» (1873) в южном своде,
  • «Семь таинств церкви» (1876) в восточном своде,
  • «Поклонение 24 царей» (1876) в западном своде,
  • «Вседержитель, восседающий на троне» (1879) в тамбуре под главным куполом.

За работы в храме Николай Кошелев получил в 1878 году звание профессора Императорской Академии художеств.

Работы в Иерусалиме

Александровское подворье

Определённый интерес представляют работы монументального цикла Н. А. Кошелева «Крестный путь» в домовой церкви святого Александра Невского Александровского подворья ИППО в Иерусалиме. Художнику удалось создать ряд полотен, отражающих эпизод за эпизодом весь Крестный путь Иисуса Христа от Гефсиманского сада до Голгофы, затем Распятие и Сошествие в ад.

Дело в том, что ни один из современников — ни Ге, ни Васнецов, ни Нестеров, ни Репин — не видели решения столь сложной задачи средствами станковой живописи. Кошелев принял решение писать основные сюжеты Крестного пути на холстах, разместив их на значительном расстоянии от пола и почти вплотную друг к другу[7].

В итоге создано 18 полотен, каждое высотой 3.5 м и шириной 2 м[8]:

  • Моление о Чаше (1891)
  • Апостолы уснули от печали (1890-е)
  • Лобзание Иуды (1890)
  • Взятие Иисуса стражей (1892)
  • Отречение Петра (1892)
  • Обвинение Христа (1894)
  • Иисуса ведут к Пилату (1893)
  • Христос перед Пилатом (1890)
  • Пилат умывает руки (1895)
  • Симон несёт Крест Спасителя (1900)
  • Не плачьте, дщери Иерусалимские! (1899)
  • Шествие Иисуса на Голгофу (1900)
  • Прободение ребра Иисуса воином (1900-е)
  • Снятие с Креста (1897)
  • Приготовление Иисуса к погребению (1894)
  • Положение Иисуса во Гроб (1894)
  • Воскресение Христово (1896)
  • Сошествие в ад (1900)

В нижней части каждого полотна помещена цитата из Евангелия со ссылкой на соответствующую главу и стих, которая соответствует изображению. Это показывает, что картины носят иллюстративный характер, и в них совсем нет вольных интерпретаций[9].

Татьяна Тыжненко, учёный секретарь Иерусалимского отделения Императорского Православного Палестинского Общества, отзывается о Страстном цикле Н. А. Кошелева в Александровском подворье Иерусалима следующим образом:

И если отнести Н. А. Кошелева к представителям «Салона», то он наиболее талантлив среди «отличников» академий — Т. Неффа, К. Маковского, А. Рябушкина, Г. Семирадского, М. Скотти, Ф. Бронникова, П. Сведомского. Само понятие красоты художник нашёл в совершенстве рисунка, мастерстве композиции и колорита.

Н. А. Кошелев, человек из низов, добившийся высокого признания, писал живописные полотна, посвящённые страданию и подвигу Иисуса Христа в течение 10 лет, равных которым нет ни в русской, ни в мировой живописи.[7]

Также для церкви Св. Александра Невского была создана картина «Голова Спасителя», но сейчас она висит в комнате для гостей на Александровском подворье. Её заменили картиной И. Е. Репина «Несение креста»[9]. По словам современного искусствоведа:

Глядя на произведения художника, мы видим, что его не коснулись те позитивистские взгляды, которые декларировали в своём творчестве живописцы его поколения — И. Крамской, И. Репин, В. Поленов, Н. Ге. Для них Христос — это человек, борец, мыслитель, противопоставляющий себя обществу, проповедующий новые идеалы, за это гонимый, распятый, чем-то напоминающий революционеров-народников (например, в картине И. Е. Репина «Голгофа»). Кошелева, принадлежавшего к старшему поколению передвижников, миновали подобные настроения. Для него на первом месте всегда была живопись, проповедующая высокие идеалы, вечные истины.[6]

Этюды Иерусалима

В связи с работой над картинами художник побывал в 1891 году в Палестине. Там он создал ряд художественных этюдов с видами святых мест:

  • Тивериада
  • Тивериадское озеро
  • Тивериадское озеро и истоки Иордана
  • Лавра св. Саввы Освящённого
  • Столб Авессалома (Иерусалим)
  • Долина Иордана
  • Гробница пророка Исайи и апостола Иакова в Иерусалиме
  • Иерусалим
  • Вид Иерусалима
  • Вид старого Иерусалима
  • Палестина[9]

Вот сегодняшнее мнение профессионала об этюдах Иерусалима работы Николая Кошелева:

Этюды и картины В. Д. Поленова, выдающегося пейзажиста, неоднократно бывавшего в местах, связанных с земной жизнью Иисуса Христа, отличаются от этюдов его современника Кошелева. Поленов — мастер пленэрной живописи, его работы пронизаны светом и воздухом. Этюды Кошелева более традиционны, академичны, метафизичны. Колорит у Поленова — светлый, звучный, у Кошелева же — сдержанный, классический. При этом у Кошелева мы видим уже поздний академизм с подчёркнутой красивостью, с передачей резких, эффектных контрастов света и тени, выразительными цветовыми акцентами. В этих работах ощущается влияние позднего романтизма.[9]

Храм Спаса на Крови

В 18951899 годах художник выполнял эскизы для мозаик и росписей петербургского храма Спаса на Крови (Воскресения Христова на Крови). Является автором мозаик: в экстерьере — «Христос во Славе с припадающими св. Александром Невским и св. Николаем Мирликийским» (кокошник большого южного фронтона), в интерьере — «Бегство в Египет» (на восточной стороне) и «Преображение Господне» (в восточном полукуполе)[8].

Работы в других православных храмах

Для церкви Воздвижения Креста Господня в Женеве (построена в 18631866 годах) Кошелев написал иконы Спасителя и Богородицы по сторонам от Царских врат, а также справа и слева от иконостаса — иконы «Воздвижение Святаго Животворящего Креста Господня» и «Свв. Кирилл и Мефодий»[8][10].

В 1882 году был художник был привлечён к реставрации росписей главного купола Исаакиевского собора в Санкт-Петербурге в рамках большой программы ремонтных работ, начатых архитектором М. Е. Месмахером в связи с неравномерной осадкой здания собора.

Н. А. Кошелевым выполнена и картина-икона «Преображение Господне» в Свято-Троицкой церкви в Буэнос-Айресе (строительство церкви осуществлялось в 18981901 годах).

Работал над росписями Александро-Невского собора в Варшаве (росписи велись в 19001912 годах). После уничтожения варшавского собора сохранилась и перевезена в Покровский собор в Барановичах мозаика «Христос с донатором», представляющая князя, подающего Иисусу модель собора[11].

В церкви Казанской иконы Божией Матери в Вырице (Гатчинский район Ленинградской области), построенной в 1914 году, сохранились иконы «Богоматерь Всех скорбящих Радосте» и «Христос Благословляющий детей», а также тондо «Троица Новозаветная»[8].

Преподавательская деятельность

Вёл живопись и рисование в Центральном училище технического рисования барона А. Л. Штиглица, читал курс истории искусства в Московском училище живописи, ваяния и зодчества. В 1880-х — 1890-х был инспектором Строгановского художественно-промышленного училища.

Дальнейшая судьба

Заработав денег на росписи храма Христа Спасителя, в 1878 году Николай Кошелев отправился в заграничную поездку, посетив Берлин, Дрезден, Франкфурт-на-Майне, Вену, Париж. В 1880—1881 годах жил в Риме, где работал над картиной «Погребение Христа». Интересен отзыв о ней старого сподвижника Ивана Крамского:

Один молодец меня даже заинтересовал: это критик «Петербургских ведомостей» «г. Худ. А. Лед.». Признаюсь, я не понял, что значит появление такого господина в литературе: я ли переменился с тех пор, как уехал из Петербурга, вы ли там переродились, но только по мере моего знакомства со статьями г. Худ. А. Лед. я приходил всё в большее и большее изумление. И должен сознаться, что фигура эта производит впечатление, какого сорта — это другой вопрос! Но только появление его, по-моему, не к добру. То обстоятельство, что он неприлично и грубо стучит каблуками в обществе и перед каждым сильно жестикулирует, ещё куда бы ни шло, но ведь он изрекает при этом невозможные вещи. Как же, помилуйте, он говорит, что картина Кошелева «Погребение Христа» равна картине Иванова!! Хорошо, что я видел самую картину Кошелева в Москве, в противном случае я бы поверил и обрадовался появлению нового великого таланта и, таким образом, был бы в дураках.[5]

В 1881 году Николай Кошелев возвратился в Россию, жил попеременно в Москве и Петербурге. В том же году в Санкт-Петербурге, Гатчине и Москве прошли персональные выставки произведений Кошелева. Участвовал в выставках в залах Императорской Академии художеств, Московского общества любителей художеств (член Общества с 1871 года), Санкт-Петербургского общества художников (состоял с 1891 года). Являлся членом общества «Мюссаровские понедельники» (18811917), созданного по инициативе Е. И. Мюссара для помощи семьям художников.

В 1894 году стал одним из инициаторов создания Нижегородского художественного и исторического музея, которому подарил некоторые свои произведения, в частности, картину «Погребение Христа» и эскизы росписей храма Христа Спасителя.

В 1903 году путешествовал по Крыму. В 1911-1912 годах участвовал в организации и проведении первого Всероссийского съезда художников. О самом последнем периоде жизни Н. А. Кошелева ничего не известно.

Судьба работ

Большинство картин и акварелей Кошелева находится в Государственном Русском музее. Ранние работы, периода сотрудничества с передвижниками, можно встретить в Государственной Третьяковской галерее. Много произведений художник передал в Нижегородский государственный художественный музей, где режим их хранения оставлял желать лучшего. Отдельные картины имеются в Донецком областном художественном музее, Мордовском республиканском музее изобразительных искусств им. С. Д. Эрьзи («Императрица Мария Фёдоровна»).

Сохранилась картинная галерея, созданная художником на Александровском подворье в Иерусалиме.

Гораздо хуже ситуация с расписанными художником церквями, часть из которых снесены (Храм Христа Спасителя в Москве, Александро-Невский собор в Варшаве). По счастью, многие фрески из варшавского собора были перевезены в Покровский собор в белорусских Барановичах.

Отзывы

Долго он думал насчёт портрета и долго не решался. Ведь портрет стоит не гривенник, не рубль, а — страшно сказать — сотни рублей! После долгих колебаний и мучительных сомнений решился он, наконец, обратиться к художнику Кошелеву. Кошелев — это ужасно! — запросил с него 300 руб. Г. Мичинер вздохнул, махнул рукой и согласился: валяй, семи смертям не бывать! Начались сеансы. Сидел г. Мичинер перед Кошелевым, следил за взмахами его кисти и страдал. Мысль о трёхстах рублях не давала ему покоя во все сеансы. Когда работа художника была уже близка к концу, он не вынес страданий и последовал влечению своего сердца: послал, чудак этакий, Кошелеву письмо, в котором, жалуясь на жару, попросил отсрочить сеанс на неопределённый срок, а через несколько времени и совсем отказался от портрета. Кошелев подал на него иск в 300 руб. Начался процесс. Г. Мичинер мотивировал на суде свой отказ тем, что портрет якобы не похож на него. Однако суд не согласился с ним и, выслушав экспертов, состоявших из наших знаменитостей, постановил взыскать в пользу Кошелева с Мичинера 300 руб., а портрет передать ему же, Кошелеву, для уничтожения. И портрета нет, и 300 руб. пропали. Большего несчастья и представить себе невозможно![12]

К 2 м часам сеанс был окончен. При взгляде на рисунок, мне оставалось только развести руки. Нет, это не Буткевич маратель, и даже не Александровский min-аминет. Вышло полное и совершенное отображение моей дряхлости, точь в точь, как она выглядывает на меня иногда из зеркала. Обед с сих дел мастером арзамасцем, пришедшим с СПб учиться художеству с 8ю рублями, вроде Ледакова и тоже далеко не из графов, расписывавшего московский храм Спасителя и проживший в Риме 2 года…[9]

— Святая Земля в русском искусстве. Каталог выставки. М., 2001. С. 326

Кошелев впоследствии рядом с такими же бытовыми, иногда сентиментальными, иногда пошловато-смешливыми картинами принялся за монументальную религиозную живопись, но если можно ещё отметить в жанровых его картинах кое-какую наблюдательность, то в этих огромных полотнах, украшающих некоторые наши соборы, он так близко подошёл к подслащенному стилю академического Верещагина, даже ко всем промахам его в рисунке и в красках, что отличить их друг от друга иногда очень трудно.[13]

  • Сотрудница Мордовского музея изобразительных искусств М. И. Сурина о портрете императрицы Марии Фёдоровны:

Задушевностью и простотой веет от портрета «Императрица Мария Фёдоровна» (нач. 1880-х гг.?), исполненного Н. А. Кошелевым (1840—1918) — известным мастером росписей на религиозные темы. Перед нами не холодная надменная красавица, а интеллигентная просвещённая женщина, основательница Мариинских женских гимназий в Петербурге.[14]

Напишите отзыв о статье "Кошелев, Николай Андреевич"

Примечания

  1. [nikolsk.inpenza.ru/?p=zemlyaki Никольский район. Земляки]. Проверено 15 октября 2009. [www.webcitation.org/66mFCFo7X Архивировано из первоисточника 8 апреля 2012].
  2. Полубояров М. С. [suslony.ru/Penzagebiet/nikolsk.htm Никольский район]. Суслоны. Авторский портал Михаила Полубоярова (13 января 2009). Проверено 15 октября 2009. [www.webcitation.org/66mFDylNJ Архивировано из первоисточника 8 апреля 2012].
  3. Данченко Е. А., Красилин М. М. [www.icon-art.info/author.php?lng=&author_id=286 70. Кошелев Николай Андреевич] // Материалы к словарю иконописцев XVII–XX веков (по данным обследований церковных и других коллекций 1973–1993 гг.). — М., 1994. — С. 20.
  4. Молева Н. [www.moskvam.ru/2003/06/moleva.htm Труды праведные или хоромы каменные?]. Проверено 15 октября 2009. [www.webcitation.org/66mFEVIsH Архивировано из первоисточника 8 апреля 2012].
  5. 1 2 Крамской И. Н. [74.125.77.132/search?q=cache:7Qx8x_9hoO8J:vads.ahds.ac.uk/texts/RVA/kramrus.rtf+%D0%91%D0%BE%D1%80%D0%BE%D0%B2%D0%B8%D0%BA%D0%BE%D0%B2%D1%81%D0%BA%D0%B8%D0%B9+%D0%BF%D0%BE%D1%80%D1%82%D1%80%D0%B5%D1%82+%D0%BA%D0%BE%D1%88%D0%B5%D0%BB%D0%B5%D0%B2%D0%B0&cd=92&hl=ru&ct=clnk&gl=ru&client=firefox Взгляд на историческую живопись]. VADS: the online resource for visual arts. Проверено 15 октября 2009.
  6. 1 2 Пудова В. А. [www.filaxi.com/Library/index.php?id=p2_8 Страстной цикл Н. А. Кошелева на Александровском подворье в Иерусалиме] // Панорама Святой Земли : журнал. — Иерусалим: Ассоциация «Сохранение культурного наследия Святой Земли». — № 2.
  7. 1 2 Тыжненко Т. [ricolor.org/russia/ippo/h/podvorie/ Иерусалим. Александровское подворье]. Россия в красках (1 июня 2007). Проверено 15 октября 2009. [www.webcitation.org/66mFGCzbb Архивировано из первоисточника 8 апреля 2012].
  8. 1 2 3 4 [ippo-jerusalem.info/KoshelevIcons.html Монументальный цикл Н. А. Кошелева «Крестный путь» и его реставрация]. Императорское православное Палестинское общество Иерусалим и Ближний Восток. Проверено 26 октября 2009. [www.webcitation.org/66mFFgVkN Архивировано из первоисточника 8 апреля 2012].
  9. 1 2 3 4 5 Пудова В. А. [elibrary.ru/item.asp?id=11906511 Святая земля в творчестве Н. А. Кошелева] // Известия Российского государственного педагогического университета им. А. И. Герцена : журнал. — Москва, 2007. — № 43-1. — С. 275-278. — ISSN [www.sigla.ru/table.jsp?f=8&t=3&v0=1992-6464&f=1003&t=1&v1=&f=4&t=2&v2=&f=21&t=3&v3=&f=1016&t=3&v4=&f=1016&t=3&v5=&bf=4&b=&d=0&ys=&ye=&lng=&ft=&mt=&dt=&vol=&pt=&iss=&ps=&pe=&tr=&tro=&cc=UNION&i=1&v=tagged&s=0&ss=0&st=0&i18n=ru&rlf=&psz=20&bs=20&ce=hJfuypee8JzzufeGmImYYIpZKRJeeOeeWGJIZRrRRrdmtdeee88NJJJJpeeefTJ3peKJJ3UWWPtzzzzzzzzzzzzzzzzzbzzvzzpy5zzjzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzztzzzzzzzbzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzvzzzzzzyeyTjkDnyHzTuueKZePz9decyzzLzzzL*.c8.NzrGJJvufeeeeeJheeyzjeeeeJh*peeeeKJJJJJJJJJJmjHvOJJJJJJJJJfeeeieeeeSJJJJJSJJJ3TeIJJJJ3..E.UEAcyhxD.eeeeeuzzzLJJJJ5.e8JJJheeeeeeeeeeeeyeeK3JJJJJJJJ*s7defeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeSJJJJJJJJZIJJzzz1..6LJJJJJJtJJZ4....EK*&debug=false 1992-6464].
  10. Забелин С. Н. [nature.web.ru/db/msg.html?mid=1188122 ...Как драгоценные шкатулки. Русские Церкви в Европе] // Грани : журнал. — Москва: Посев, 2002. — № 202. — С. 119-144.
  11. Лабынцев Ю., Щавинская Л. [www.pravoslavie.ru/cgi-bin/sykon/client/display.pl?sid=656&did=289 Александро-Невский собор в Варшаве] // Православное обозрение «Радонеж» : газета. — 1999. — № 9-10.
  12. Чехов А. П. [az.lib.ru/c/chehow_a_p/text_0300.shtml Статьи, рецензии, заметки, «Врачебное дело в России». 1881 — 1902] // СОЧИНЕНИЯ. В восемнадцати томах. — 1902. — Т. 16.
  13. Бенуа А. Н. [www.benua-rusart.ru/degradaciya-ckassikov.html Деградация классиков] // Русская школа живописи. — СПб., 1904.
  14. [www.erzia-museum.ru/russian_art_sobranie.html Мордовский республиканский музей изобразительных искусств им. С. Д. Эрьзи: Путеводитель] / М. И. Сурина. — Саранск, 2001.

Литература

  • [artinvestment.ru/auctions/2515/biography.html Биография на ARTinvestment.RU] (2008). Проверено 15 октября 2009. [www.webcitation.org/66mFHd487 Архивировано из первоисточника 8 апреля 2012].
  • [artru.info/ar/183/ Биография на Artru.info]. Проверено 15 октября 2009. [www.webcitation.org/66mFJFmGQ Архивировано из первоисточника 8 апреля 2012].
  • [www.bg-gallery.ru/autor.php?autor_id=159 Биография на БГ-Галерея.Ру](недоступная ссылка — история). Проверено 15 октября 2009. [web.archive.org/20090421061814/www.bg-gallery.ru/autor.php?autor_id=159 Архивировано из первоисточника 21 апреля 2009].
  • Пудова В. А. [elibrary.ru/item.asp?id=11906511 Святая земля в творчестве Н. А. Кошелева] // Известия Российского государственного педагогического университета им. А. И. Герцена : журнал. — Москва, 2007. — № 43-1. — С. 275-278. — ISSN [www.sigla.ru/table.jsp?f=8&t=3&v0=1992-6464&f=1003&t=1&v1=&f=4&t=2&v2=&f=21&t=3&v3=&f=1016&t=3&v4=&f=1016&t=3&v5=&bf=4&b=&d=0&ys=&ye=&lng=&ft=&mt=&dt=&vol=&pt=&iss=&ps=&pe=&tr=&tro=&cc=UNION&i=1&v=tagged&s=0&ss=0&st=0&i18n=ru&rlf=&psz=20&bs=20&ce=hJfuypee8JzzufeGmImYYIpZKRJeeOeeWGJIZRrRRrdmtdeee88NJJJJpeeefTJ3peKJJ3UWWPtzzzzzzzzzzzzzzzzzbzzvzzpy5zzjzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzztzzzzzzzbzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzvzzzzzzyeyTjkDnyHzTuueKZePz9decyzzLzzzL*.c8.NzrGJJvufeeeeeJheeyzjeeeeJh*peeeeKJJJJJJJJJJmjHvOJJJJJJJJJfeeeieeeeSJJJJJSJJJ3TeIJJJJ3..E.UEAcyhxD.eeeeeuzzzLJJJJ5.e8JJJheeeeeeeeeeeeyeeK3JJJJJJJJ*s7defeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeSJJJJJJJJZIJJzzz1..6LJJJJJJtJJZ4....EK*&debug=false 1992-6464].
  • Пудова В. А. [www.filaxi.com/Library/index.php?id=p2_8 Страстной цикл Н. А. Кошелева на Александровском подворье в Иерусалиме] // Панорама Святой Земли : журнал. — Иерусалим: Ассоциация «Сохранение культурного наследия Святой Земли». — № 2.


Ссылки

  • [www.art-catalog.ru/gallery.php?is_form=1&id_artist=112&id_museum_list=&id_pictype_list=&id_technic_list=&id_janr_list=&year_begin=&year_end=&pic_fl_list=&search_str=&is_poster=-1&id_psort=1 Работы Н. А. Кошелева в Art-каталоге]. Проверено 15 октября 2009.
  • [www.museum.nnov.ru/art/ Нижегородский государственный художественный музей]. Проверено 15 октября 2009. [www.webcitation.org/66mFLnjzw Архивировано из первоисточника 8 апреля 2012].

Отрывок, характеризующий Кошелев, Николай Андреевич

Николай в два слова купил за шесть тысяч семнадцать жеребцов на подбор (как он говорил) для казового конца своего ремонта. Пообедав и выпив немножко лишнего венгерского, Ростов, расцеловавшись с помещиком, с которым он уже сошелся на «ты», по отвратительной дороге, в самом веселом расположении духа, поскакал назад, беспрестанно погоняя ямщика, с тем чтобы поспеть на вечер к губернатору.
Переодевшись, надушившись и облив голову холодной подои, Николай хотя несколько поздно, но с готовой фразой: vaut mieux tard que jamais, [лучше поздно, чем никогда,] явился к губернатору.
Это был не бал, и не сказано было, что будут танцевать; но все знали, что Катерина Петровна будет играть на клавикордах вальсы и экосезы и что будут танцевать, и все, рассчитывая на это, съехались по бальному.
Губернская жизнь в 1812 году была точно такая же, как и всегда, только с тою разницею, что в городе было оживленнее по случаю прибытия многих богатых семей из Москвы и что, как и во всем, что происходило в то время в России, была заметна какая то особенная размашистость – море по колено, трын трава в жизни, да еще в том, что тот пошлый разговор, который необходим между людьми и который прежде велся о погоде и об общих знакомых, теперь велся о Москве, о войске и Наполеоне.
Общество, собранное у губернатора, было лучшее общество Воронежа.
Дам было очень много, было несколько московских знакомых Николая; но мужчин не было никого, кто бы сколько нибудь мог соперничать с георгиевским кавалером, ремонтером гусаром и вместе с тем добродушным и благовоспитанным графом Ростовым. В числе мужчин был один пленный итальянец – офицер французской армии, и Николай чувствовал, что присутствие этого пленного еще более возвышало значение его – русского героя. Это был как будто трофей. Николай чувствовал это, и ему казалось, что все так же смотрели на итальянца, и Николай обласкал этого офицера с достоинством и воздержностью.
Как только вошел Николай в своей гусарской форме, распространяя вокруг себя запах духов и вина, и сам сказал и слышал несколько раз сказанные ему слова: vaut mieux tard que jamais, его обступили; все взгляды обратились на него, и он сразу почувствовал, что вступил в подобающее ему в губернии и всегда приятное, но теперь, после долгого лишения, опьянившее его удовольствием положение всеобщего любимца. Не только на станциях, постоялых дворах и в коверной помещика были льстившиеся его вниманием служанки; но здесь, на вечере губернатора, было (как показалось Николаю) неисчерпаемое количество молоденьких дам и хорошеньких девиц, которые с нетерпением только ждали того, чтобы Николай обратил на них внимание. Дамы и девицы кокетничали с ним, и старушки с первого дня уже захлопотали о том, как бы женить и остепенить этого молодца повесу гусара. В числе этих последних была сама жена губернатора, которая приняла Ростова, как близкого родственника, и называла его «Nicolas» и «ты».
Катерина Петровна действительно стала играть вальсы и экосезы, и начались танцы, в которых Николай еще более пленил своей ловкостью все губернское общество. Он удивил даже всех своей особенной, развязной манерой в танцах. Николай сам был несколько удивлен своей манерой танцевать в этот вечер. Он никогда так не танцевал в Москве и счел бы даже неприличным и mauvais genre [дурным тоном] такую слишком развязную манеру танца; но здесь он чувствовал потребность удивить их всех чем нибудь необыкновенным, чем нибудь таким, что они должны были принять за обыкновенное в столицах, но неизвестное еще им в провинции.
Во весь вечер Николай обращал больше всего внимания на голубоглазую, полную и миловидную блондинку, жену одного из губернских чиновников. С тем наивным убеждением развеселившихся молодых людей, что чужие жены сотворены для них, Ростов не отходил от этой дамы и дружески, несколько заговорщически, обращался с ее мужем, как будто они хотя и не говорили этого, но знали, как славно они сойдутся – то есть Николай с женой этого мужа. Муж, однако, казалось, не разделял этого убеждения и старался мрачно обращаться с Ростовым. Но добродушная наивность Николая была так безгранична, что иногда муж невольно поддавался веселому настроению духа Николая. К концу вечера, однако, по мере того как лицо жены становилось все румянее и оживленнее, лицо ее мужа становилось все грустнее и бледнее, как будто доля оживления была одна на обоих, и по мере того как она увеличивалась в жене, она уменьшалась в муже.


Николай, с несходящей улыбкой на лице, несколько изогнувшись на кресле, сидел, близко наклоняясь над блондинкой и говоря ей мифологические комплименты.
Переменяя бойко положение ног в натянутых рейтузах, распространяя от себя запах духов и любуясь и своей дамой, и собою, и красивыми формами своих ног под натянутыми кичкирами, Николай говорил блондинке, что он хочет здесь, в Воронеже, похитить одну даму.
– Какую же?
– Прелестную, божественную. Глаза у ней (Николай посмотрел на собеседницу) голубые, рот – кораллы, белизна… – он глядел на плечи, – стан – Дианы…
Муж подошел к ним и мрачно спросил у жены, о чем она говорит.
– А! Никита Иваныч, – сказал Николай, учтиво вставая. И, как бы желая, чтобы Никита Иваныч принял участие в его шутках, он начал и ему сообщать свое намерение похитить одну блондинку.
Муж улыбался угрюмо, жена весело. Добрая губернаторша с неодобрительным видом подошла к ним.
– Анна Игнатьевна хочет тебя видеть, Nicolas, – сказала она, таким голосом выговаривая слова: Анна Игнатьевна, что Ростову сейчас стало понятно, что Анна Игнатьевна очень важная дама. – Пойдем, Nicolas. Ведь ты позволил мне так называть тебя?
– О да, ma tante. Кто же это?
– Анна Игнатьевна Мальвинцева. Она слышала о тебе от своей племянницы, как ты спас ее… Угадаешь?..
– Мало ли я их там спасал! – сказал Николай.
– Ее племянницу, княжну Болконскую. Она здесь, в Воронеже, с теткой. Ого! как покраснел! Что, или?..
– И не думал, полноте, ma tante.
– Ну хорошо, хорошо. О! какой ты!
Губернаторша подводила его к высокой и очень толстой старухе в голубом токе, только что кончившей свою карточную партию с самыми важными лицами в городе. Это была Мальвинцева, тетка княжны Марьи по матери, богатая бездетная вдова, жившая всегда в Воронеже. Она стояла, рассчитываясь за карты, когда Ростов подошел к ней. Она строго и важно прищурилась, взглянула на него и продолжала бранить генерала, выигравшего у нее.
– Очень рада, мой милый, – сказала она, протянув ему руку. – Милости прошу ко мне.
Поговорив о княжне Марье и покойнике ее отце, которого, видимо, не любила Мальвинцева, и расспросив о том, что Николай знал о князе Андрее, который тоже, видимо, не пользовался ее милостями, важная старуха отпустила его, повторив приглашение быть у нее.
Николай обещал и опять покраснел, когда откланивался Мальвинцевой. При упоминании о княжне Марье Ростов испытывал непонятное для него самого чувство застенчивости, даже страха.
Отходя от Мальвинцевой, Ростов хотел вернуться к танцам, но маленькая губернаторша положила свою пухленькую ручку на рукав Николая и, сказав, что ей нужно поговорить с ним, повела его в диванную, из которой бывшие в ней вышли тотчас же, чтобы не мешать губернаторше.
– Знаешь, mon cher, – сказала губернаторша с серьезным выражением маленького доброго лица, – вот это тебе точно партия; хочешь, я тебя сосватаю?
– Кого, ma tante? – спросил Николай.
– Княжну сосватаю. Катерина Петровна говорит, что Лили, а по моему, нет, – княжна. Хочешь? Я уверена, твоя maman благодарить будет. Право, какая девушка, прелесть! И она совсем не так дурна.
– Совсем нет, – как бы обидевшись, сказал Николай. – Я, ma tante, как следует солдату, никуда не напрашиваюсь и ни от чего не отказываюсь, – сказал Ростов прежде, чем он успел подумать о том, что он говорит.
– Так помни же: это не шутка.
– Какая шутка!
– Да, да, – как бы сама с собою говоря, сказала губернаторша. – А вот что еще, mon cher, entre autres. Vous etes trop assidu aupres de l'autre, la blonde. [мой друг. Ты слишком ухаживаешь за той, за белокурой.] Муж уж жалок, право…
– Ах нет, мы с ним друзья, – в простоте душевной сказал Николай: ему и в голову не приходило, чтобы такое веселое для него препровождение времени могло бы быть для кого нибудь не весело.
«Что я за глупость сказал, однако, губернаторше! – вдруг за ужином вспомнилось Николаю. – Она точно сватать начнет, а Соня?..» И, прощаясь с губернаторшей, когда она, улыбаясь, еще раз сказала ему: «Ну, так помни же», – он отвел ее в сторону:
– Но вот что, по правде вам сказать, ma tante…
– Что, что, мой друг; пойдем вот тут сядем.
Николай вдруг почувствовал желание и необходимость рассказать все свои задушевные мысли (такие, которые и не рассказал бы матери, сестре, другу) этой почти чужой женщине. Николаю потом, когда он вспоминал об этом порыве ничем не вызванной, необъяснимой откровенности, которая имела, однако, для него очень важные последствия, казалось (как это и кажется всегда людям), что так, глупый стих нашел; а между тем этот порыв откровенности, вместе с другими мелкими событиями, имел для него и для всей семьи огромные последствия.
– Вот что, ma tante. Maman меня давно женить хочет на богатой, но мне мысль одна эта противна, жениться из за денег.
– О да, понимаю, – сказала губернаторша.
– Но княжна Болконская, это другое дело; во первых, я вам правду скажу, она мне очень нравится, она по сердцу мне, и потом, после того как я ее встретил в таком положении, так странно, мне часто в голову приходило что это судьба. Особенно подумайте: maman давно об этом думала, но прежде мне ее не случалось встречать, как то все так случалось: не встречались. И во время, когда Наташа была невестой ее брата, ведь тогда мне бы нельзя было думать жениться на ней. Надо же, чтобы я ее встретил именно тогда, когда Наташина свадьба расстроилась, ну и потом всё… Да, вот что. Я никому не говорил этого и не скажу. А вам только.
Губернаторша пожала его благодарно за локоть.
– Вы знаете Софи, кузину? Я люблю ее, я обещал жениться и женюсь на ней… Поэтому вы видите, что про это не может быть и речи, – нескладно и краснея говорил Николай.
– Mon cher, mon cher, как же ты судишь? Да ведь у Софи ничего нет, а ты сам говорил, что дела твоего папа очень плохи. А твоя maman? Это убьет ее, раз. Потом Софи, ежели она девушка с сердцем, какая жизнь для нее будет? Мать в отчаянии, дела расстроены… Нет, mon cher, ты и Софи должны понять это.
Николай молчал. Ему приятно было слышать эти выводы.
– Все таки, ma tante, этого не может быть, – со вздохом сказал он, помолчав немного. – Да пойдет ли еще за меня княжна? и опять, она теперь в трауре. Разве можно об этом думать?
– Да разве ты думаешь, что я тебя сейчас и женю. Il y a maniere et maniere, [На все есть манера.] – сказала губернаторша.
– Какая вы сваха, ma tante… – сказал Nicolas, целуя ее пухлую ручку.


Приехав в Москву после своей встречи с Ростовым, княжна Марья нашла там своего племянника с гувернером и письмо от князя Андрея, который предписывал им их маршрут в Воронеж, к тетушке Мальвинцевой. Заботы о переезде, беспокойство о брате, устройство жизни в новом доме, новые лица, воспитание племянника – все это заглушило в душе княжны Марьи то чувство как будто искушения, которое мучило ее во время болезни и после кончины ее отца и в особенности после встречи с Ростовым. Она была печальна. Впечатление потери отца, соединявшееся в ее душе с погибелью России, теперь, после месяца, прошедшего с тех пор в условиях покойной жизни, все сильнее и сильнее чувствовалось ей. Она была тревожна: мысль об опасностях, которым подвергался ее брат – единственный близкий человек, оставшийся у нее, мучила ее беспрестанно. Она была озабочена воспитанием племянника, для которого она чувствовала себя постоянно неспособной; но в глубине души ее было согласие с самой собою, вытекавшее из сознания того, что она задавила в себе поднявшиеся было, связанные с появлением Ростова, личные мечтания и надежды.
Когда на другой день после своего вечера губернаторша приехала к Мальвинцевой и, переговорив с теткой о своих планах (сделав оговорку о том, что, хотя при теперешних обстоятельствах нельзя и думать о формальном сватовстве, все таки можно свести молодых людей, дать им узнать друг друга), и когда, получив одобрение тетки, губернаторша при княжне Марье заговорила о Ростове, хваля его и рассказывая, как он покраснел при упоминании о княжне, – княжна Марья испытала не радостное, но болезненное чувство: внутреннее согласие ее не существовало более, и опять поднялись желания, сомнения, упреки и надежды.
В те два дня, которые прошли со времени этого известия и до посещения Ростова, княжна Марья не переставая думала о том, как ей должно держать себя в отношении Ростова. То она решала, что она не выйдет в гостиную, когда он приедет к тетке, что ей, в ее глубоком трауре, неприлично принимать гостей; то она думала, что это будет грубо после того, что он сделал для нее; то ей приходило в голову, что ее тетка и губернаторша имеют какие то виды на нее и Ростова (их взгляды и слова иногда, казалось, подтверждали это предположение); то она говорила себе, что только она с своей порочностью могла думать это про них: не могли они не помнить, что в ее положении, когда еще она не сняла плерезы, такое сватовство было бы оскорбительно и ей, и памяти ее отца. Предполагая, что она выйдет к нему, княжна Марья придумывала те слова, которые он скажет ей и которые она скажет ему; и то слова эти казались ей незаслуженно холодными, то имеющими слишком большое значение. Больше же всего она при свидании с ним боялась за смущение, которое, она чувствовала, должно было овладеть ею и выдать ее, как скоро она его увидит.
Но когда, в воскресенье после обедни, лакей доложил в гостиной, что приехал граф Ростов, княжна не выказала смущения; только легкий румянец выступил ей на щеки, и глаза осветились новым, лучистым светом.
– Вы его видели, тетушка? – сказала княжна Марья спокойным голосом, сама не зная, как это она могла быть так наружно спокойна и естественна.
Когда Ростов вошел в комнату, княжна опустила на мгновенье голову, как бы предоставляя время гостю поздороваться с теткой, и потом, в самое то время, как Николай обратился к ней, она подняла голову и блестящими глазами встретила его взгляд. Полным достоинства и грации движением она с радостной улыбкой приподнялась, протянула ему свою тонкую, нежную руку и заговорила голосом, в котором в первый раз звучали новые, женские грудные звуки. M lle Bourienne, бывшая в гостиной, с недоумевающим удивлением смотрела на княжну Марью. Самая искусная кокетка, она сама не могла бы лучше маневрировать при встрече с человеком, которому надо было понравиться.
«Или ей черное так к лицу, или действительно она так похорошела, и я не заметила. И главное – этот такт и грация!» – думала m lle Bourienne.
Ежели бы княжна Марья в состоянии была думать в эту минуту, она еще более, чем m lle Bourienne, удивилась бы перемене, происшедшей в ней. С той минуты как она увидала это милое, любимое лицо, какая то новая сила жизни овладела ею и заставляла ее, помимо ее воли, говорить и действовать. Лицо ее, с того времени как вошел Ростов, вдруг преобразилось. Как вдруг с неожиданной поражающей красотой выступает на стенках расписного и резного фонаря та сложная искусная художественная работа, казавшаяся прежде грубою, темною и бессмысленною, когда зажигается свет внутри: так вдруг преобразилось лицо княжны Марьи. В первый раз вся та чистая духовная внутренняя работа, которою она жила до сих пор, выступила наружу. Вся ее внутренняя, недовольная собой работа, ее страдания, стремление к добру, покорность, любовь, самопожертвование – все это светилось теперь в этих лучистых глазах, в тонкой улыбке, в каждой черте ее нежного лица.
Ростов увидал все это так же ясно, как будто он знал всю ее жизнь. Он чувствовал, что существо, бывшее перед ним, было совсем другое, лучшее, чем все те, которые он встречал до сих пор, и лучшее, главное, чем он сам.
Разговор был самый простой и незначительный. Они говорили о войне, невольно, как и все, преувеличивая свою печаль об этом событии, говорили о последней встрече, причем Николай старался отклонять разговор на другой предмет, говорили о доброй губернаторше, о родных Николая и княжны Марьи.
Княжна Марья не говорила о брате, отвлекая разговор на другой предмет, как только тетка ее заговаривала об Андрее. Видно было, что о несчастиях России она могла говорить притворно, но брат ее был предмет, слишком близкий ее сердцу, и она не хотела и не могла слегка говорить о нем. Николай заметил это, как он вообще с несвойственной ему проницательной наблюдательностью замечал все оттенки характера княжны Марьи, которые все только подтверждали его убеждение, что она была совсем особенное и необыкновенное существо. Николай, точно так же, как и княжна Марья, краснел и смущался, когда ему говорили про княжну и даже когда он думал о ней, но в ее присутствии чувствовал себя совершенно свободным и говорил совсем не то, что он приготавливал, а то, что мгновенно и всегда кстати приходило ему в голову.
Во время короткого визита Николая, как и всегда, где есть дети, в минуту молчания Николай прибег к маленькому сыну князя Андрея, лаская его и спрашивая, хочет ли он быть гусаром? Он взял на руки мальчика, весело стал вертеть его и оглянулся на княжну Марью. Умиленный, счастливый и робкий взгляд следил за любимым ею мальчиком на руках любимого человека. Николай заметил и этот взгляд и, как бы поняв его значение, покраснел от удовольствия и добродушно весело стал целовать мальчика.
Княжна Марья не выезжала по случаю траура, а Николай не считал приличным бывать у них; но губернаторша все таки продолжала свое дело сватовства и, передав Николаю то лестное, что сказала про него княжна Марья, и обратно, настаивала на том, чтобы Ростов объяснился с княжной Марьей. Для этого объяснения она устроила свиданье между молодыми людьми у архиерея перед обедней.
Хотя Ростов и сказал губернаторше, что он не будет иметь никакого объяснения с княжной Марьей, но он обещался приехать.
Как в Тильзите Ростов не позволил себе усомниться в том, хорошо ли то, что признано всеми хорошим, точно так же и теперь, после короткой, но искренней борьбы между попыткой устроить свою жизнь по своему разуму и смиренным подчинением обстоятельствам, он выбрал последнее и предоставил себя той власти, которая его (он чувствовал) непреодолимо влекла куда то. Он знал, что, обещав Соне, высказать свои чувства княжне Марье было бы то, что он называл подлость. И он знал, что подлости никогда не сделает. Но он знал тоже (и не то, что знал, а в глубине души чувствовал), что, отдаваясь теперь во власть обстоятельств и людей, руководивших им, он не только не делает ничего дурного, но делает что то очень, очень важное, такое важное, чего он еще никогда не делал в жизни.
После его свиданья с княжной Марьей, хотя образ жизни его наружно оставался тот же, но все прежние удовольствия потеряли для него свою прелесть, и он часто думал о княжне Марье; но он никогда не думал о ней так, как он без исключения думал о всех барышнях, встречавшихся ему в свете, не так, как он долго и когда то с восторгом думал о Соне. О всех барышнях, как и почти всякий честный молодой человек, он думал как о будущей жене, примеривал в своем воображении к ним все условия супружеской жизни: белый капот, жена за самоваром, женина карета, ребятишки, maman и papa, их отношения с ней и т. д., и т. д., и эти представления будущего доставляли ему удовольствие; но когда он думал о княжне Марье, на которой его сватали, он никогда не мог ничего представить себе из будущей супружеской жизни. Ежели он и пытался, то все выходило нескладно и фальшиво. Ему только становилось жутко.


Страшное известие о Бородинском сражении, о наших потерях убитыми и ранеными, а еще более страшное известие о потере Москвы были получены в Воронеже в половине сентября. Княжна Марья, узнав только из газет о ране брата и не имея о нем никаких определенных сведений, собралась ехать отыскивать князя Андрея, как слышал Николай (сам же он не видал ее).
Получив известие о Бородинском сражении и об оставлении Москвы, Ростов не то чтобы испытывал отчаяние, злобу или месть и тому подобные чувства, но ему вдруг все стало скучно, досадно в Воронеже, все как то совестно и неловко. Ему казались притворными все разговоры, которые он слышал; он не знал, как судить про все это, и чувствовал, что только в полку все ему опять станет ясно. Он торопился окончанием покупки лошадей и часто несправедливо приходил в горячность с своим слугой и вахмистром.
Несколько дней перед отъездом Ростова в соборе было назначено молебствие по случаю победы, одержанной русскими войсками, и Николай поехал к обедне. Он стал несколько позади губернатора и с служебной степенностью, размышляя о самых разнообразных предметах, выстоял службу. Когда молебствие кончилось, губернаторша подозвала его к себе.
– Ты видел княжну? – сказала она, головой указывая на даму в черном, стоявшую за клиросом.
Николай тотчас же узнал княжну Марью не столько по профилю ее, который виднелся из под шляпы, сколько по тому чувству осторожности, страха и жалости, которое тотчас же охватило его. Княжна Марья, очевидно погруженная в свои мысли, делала последние кресты перед выходом из церкви.
Николай с удивлением смотрел на ее лицо. Это было то же лицо, которое он видел прежде, то же было в нем общее выражение тонкой, внутренней, духовной работы; но теперь оно было совершенно иначе освещено. Трогательное выражение печали, мольбы и надежды было на нем. Как и прежде бывало с Николаем в ее присутствии, он, не дожидаясь совета губернаторши подойти к ней, не спрашивая себя, хорошо ли, прилично ли или нет будет его обращение к ней здесь, в церкви, подошел к ней и сказал, что он слышал о ее горе и всей душой соболезнует ему. Едва только она услыхала его голос, как вдруг яркий свет загорелся в ее лице, освещая в одно и то же время и печаль ее, и радость.
– Я одно хотел вам сказать, княжна, – сказал Ростов, – это то, что ежели бы князь Андрей Николаевич не был бы жив, то, как полковой командир, в газетах это сейчас было бы объявлено.
Княжна смотрела на него, не понимая его слов, но радуясь выражению сочувствующего страдания, которое было в его лице.
– И я столько примеров знаю, что рана осколком (в газетах сказано гранатой) бывает или смертельна сейчас же, или, напротив, очень легкая, – говорил Николай. – Надо надеяться на лучшее, и я уверен…
Княжна Марья перебила его.
– О, это было бы так ужа… – начала она и, не договорив от волнения, грациозным движением (как и все, что она делала при нем) наклонив голову и благодарно взглянув на него, пошла за теткой.
Вечером этого дня Николай никуда не поехал в гости и остался дома, с тем чтобы покончить некоторые счеты с продавцами лошадей. Когда он покончил дела, было уже поздно, чтобы ехать куда нибудь, но было еще рано, чтобы ложиться спать, и Николай долго один ходил взад и вперед по комнате, обдумывая свою жизнь, что с ним редко случалось.
Княжна Марья произвела на него приятное впечатление под Смоленском. То, что он встретил ее тогда в таких особенных условиях, и то, что именно на нее одно время его мать указывала ему как на богатую партию, сделали то, что он обратил на нее особенное внимание. В Воронеже, во время его посещения, впечатление это было не только приятное, но сильное. Николай был поражен той особенной, нравственной красотой, которую он в этот раз заметил в ней. Однако он собирался уезжать, и ему в голову не приходило пожалеть о том, что уезжая из Воронежа, он лишается случая видеть княжну. Но нынешняя встреча с княжной Марьей в церкви (Николай чувствовал это) засела ему глубже в сердце, чем он это предвидел, и глубже, чем он желал для своего спокойствия. Это бледное, тонкое, печальное лицо, этот лучистый взгляд, эти тихие, грациозные движения и главное – эта глубокая и нежная печаль, выражавшаяся во всех чертах ее, тревожили его и требовали его участия. В мужчинах Ростов терпеть не мог видеть выражение высшей, духовной жизни (оттого он не любил князя Андрея), он презрительно называл это философией, мечтательностью; но в княжне Марье, именно в этой печали, выказывавшей всю глубину этого чуждого для Николая духовного мира, он чувствовал неотразимую привлекательность.
«Чудная должна быть девушка! Вот именно ангел! – говорил он сам с собою. – Отчего я не свободен, отчего я поторопился с Соней?» И невольно ему представилось сравнение между двумя: бедность в одной и богатство в другой тех духовных даров, которых не имел Николай и которые потому он так высоко ценил. Он попробовал себе представить, что бы было, если б он был свободен. Каким образом он сделал бы ей предложение и она стала бы его женою? Нет, он не мог себе представить этого. Ему делалось жутко, и никакие ясные образы не представлялись ему. С Соней он давно уже составил себе будущую картину, и все это было просто и ясно, именно потому, что все это было выдумано, и он знал все, что было в Соне; но с княжной Марьей нельзя было себе представить будущей жизни, потому что он не понимал ее, а только любил.
Мечтания о Соне имели в себе что то веселое, игрушечное. Но думать о княжне Марье всегда было трудно и немного страшно.
«Как она молилась! – вспомнил он. – Видно было, что вся душа ее была в молитве. Да, это та молитва, которая сдвигает горы, и я уверен, что молитва ее будет исполнена. Отчего я не молюсь о том, что мне нужно? – вспомнил он. – Что мне нужно? Свободы, развязки с Соней. Она правду говорила, – вспомнил он слова губернаторши, – кроме несчастья, ничего не будет из того, что я женюсь на ней. Путаница, горе maman… дела… путаница, страшная путаница! Да я и не люблю ее. Да, не так люблю, как надо. Боже мой! выведи меня из этого ужасного, безвыходного положения! – начал он вдруг молиться. – Да, молитва сдвинет гору, но надо верить и не так молиться, как мы детьми молились с Наташей о том, чтобы снег сделался сахаром, и выбегали на двор пробовать, делается ли из снегу сахар. Нет, но я не о пустяках молюсь теперь», – сказал он, ставя в угол трубку и, сложив руки, становясь перед образом. И, умиленный воспоминанием о княжне Марье, он начал молиться так, как он давно не молился. Слезы у него были на глазах и в горле, когда в дверь вошел Лаврушка с какими то бумагами.
– Дурак! что лезешь, когда тебя не спрашивают! – сказал Николай, быстро переменяя положение.
– От губернатора, – заспанным голосом сказал Лаврушка, – кульер приехал, письмо вам.
– Ну, хорошо, спасибо, ступай!
Николай взял два письма. Одно было от матери, другое от Сони. Он узнал их по почеркам и распечатал первое письмо Сони. Не успел он прочесть нескольких строк, как лицо его побледнело и глаза его испуганно и радостно раскрылись.
– Нет, это не может быть! – проговорил он вслух. Не в силах сидеть на месте, он с письмом в руках, читая его. стал ходить по комнате. Он пробежал письмо, потом прочел его раз, другой, и, подняв плечи и разведя руками, он остановился посреди комнаты с открытым ртом и остановившимися глазами. То, о чем он только что молился, с уверенностью, что бог исполнит его молитву, было исполнено; но Николай был удивлен этим так, как будто это было что то необыкновенное, и как будто он никогда не ожидал этого, и как будто именно то, что это так быстро совершилось, доказывало то, что это происходило не от бога, которого он просил, а от обыкновенной случайности.
Тот, казавшийся неразрешимым, узел, который связывал свободу Ростова, был разрешен этим неожиданным (как казалось Николаю), ничем не вызванным письмом Сони. Она писала, что последние несчастные обстоятельства, потеря почти всего имущества Ростовых в Москве, и не раз высказываемые желания графини о том, чтобы Николай женился на княжне Болконской, и его молчание и холодность за последнее время – все это вместе заставило ее решиться отречься от его обещаний и дать ему полную свободу.
«Мне слишком тяжело было думать, что я могу быть причиной горя или раздора в семействе, которое меня облагодетельствовало, – писала она, – и любовь моя имеет одною целью счастье тех, кого я люблю; и потому я умоляю вас, Nicolas, считать себя свободным и знать, что несмотря ни на что, никто сильнее не может вас любить, как ваша Соня».