Кравченко, Алексей Ильич

Алексей Ильич Кравченко
Алексей Кравченко в Польше (сентябрь 1933)
Место рождения:	Покровская слобода

Алексе́й Ильи́ч Кра́вченко (30 января [11 февраля] 1889, Покровская слобода (ныне город Энгельс), Саратовской губернии — 31 мая 1940, Москва) — русский, советский художник, живописец, график, иллюстратор. Завоевав изначально признание как живописец, Кравченко был больше известен как график и иллюстратор. Живописные работы, написанные им после революции 1917 года, были впервые показаны в 1973 году в залах Академии художеств СССР в Москве. Такие его работы, как «Поцелуй» (1929) и «Индийская сказка» (около 1926), утвердили за ним место одного из самых выдающихся романтических живописцев и колористов своего поколения.

Биография

Родился в крестьянской семье; отец умер, когда мальчику было три года. Первым учителем рисования был приезжий иконописец в местной церкви. В 1896 году поступил в Духовное училище. В 1900 году переехал в Москву, учился в частном коммерческом училище. В 1904 году поступил в Училище живописи, ваяния и зодчества, где учился в мастерских под руководством А. Е. Архипова, К. А. Коровина, В. А. Серова, А. М. Васнецова. В 1905 году в связи с революционными событиями училище было закрыто, Кравченко уехал в Мюнхен продолжать образование в студии Шимона Холлоши. В 1906 году возобновил занятия в училище. Много путешествовал по России, в 1908 году получил премию И. И. Левитана за пейзаж «В уральской деревне».

Совершил путешествие по Италии и Греции, изучая монументальную живопись. Его итальянские и русские пейзажи получили высокое общественное признание на выставках «Союза русских художников», «Мира искусства» и «Содружества московских художников» в 1911 году. Несколько работ Кравченко этого периода были куплены для императорской коллекции в Эрмитаже в Санкт-Петербурге. В 1912 году избран действительным членом Московского товарищества художников, его живописные работы были приобретены Румянцевским музеем и Третьяковской галереей. В 1913 году вместе со скульптором В. А. Ватагиным направлен Академией художеств в Индию и на Цейлон, что послужило вдохновением для серии работ. Возвращаясь из Индии, останавливался в Японии, где изучал японскую гравюру.

В сентябре 1915 года женился на Ксении Степановне Тихановой, впоследствии ставшей известным искусствоведом.

В начале Первой мировой войны Кравченко прикомандирован к 1-му дворянскому санитарному отряду в качестве фотокорреспондента и художника. Его рисунки и фотографии с фронта печатались в газетах и журналах.

В 1916 году в Саратове родилась дочь Наталия. В 1918 году отец Ксении Степановны Степан Тиханов казнён ЧК, и семейная собственность конфискована. Кравченко с женой и дочерью жили в Саратове до 1921 года, где он заведовал Радищевским художественным музеем, организовал графический факультет и стал его деканом. Выполнял декорации к спектаклям, занимался плакатом и монументальной пропагандой. В 1921 году по возвращении в Москву приобрёл известность как мастер гравюры и офорта.

В 1925 году на Международной выставке декоративного искусства и художественной промышленности в Париже А. И. Кравченко была присуждена высшая награда Grand Prix.

Осенью 1925 года уехал с женой в Италию, работал в Венеции, Флоренции, Сан-Джиминьяно, Пизе, Риме. В 1927 году в Париже открыл персональную выставку в галерее Леона Пишона «Катр Шемен».

Занимался организацией графических выставок в Москве и Ленинграде. В 1929 году Всесоюзное общество культурной связи с заграницей (ВОКС) и Внешторг командировали Кравченко в Нью-Йорк для организации раздела «Современное искусство Советской России» на Международной выставке искусств и художественной промышленности. По заказу нью-йоркского издательства «Ашуц» выполнил серию гравюр на дереве «Нью-Йорк».

В 1935 году назначен профессором Московского института изобразительных искусств.

31 мая 1940 года скончался в мастерской в Николиной Горе. Похоронен на Новодевичьем кладбище.

Работы Кравченко находятся в Государственной Третьяковской галерее в Москве, в Русском музее в Петербурге, в Саратовском художественном музее.

Картины Алексея Кравченко редко появляются на русских торгах домов Кристис и Сотбис. Дороже всех оценена его картина «Индийская сказка», проданная аукционным домом Сотбис в Нью-Йорке 4 ноября 2010 года за 1 482 500 долларов США.

Стиль

Графический стиль Кравченко может быть охарактеризован как неоромантический гротеск, впечатляющий своей динамикой, сложными контрастами, вдохновенной изобразительностью. Исходя из этого, он наиболее успешно иллюстрировал писателей-романтиков (таких как Николай Гоголь, А. С. Пушкин, Э. Т. А. Гофман, Виктор Гюго, Стефан Цвейг). Он предпочитал технику гравюры на дереве и исполнил в этой технике одни из своих самых успешных иллюстраций. В их ряду иллюстрации к повести Гоголя «Портрет» (1929), к сказке Гофмана «Повелитель блох», «Маленьким трагедиям» Пушкина и др. Он широко использовал рисунок, линогравюру, офорт. Он автор лирически-интимной не иллюстративной серии графических работ об Италии (смешанная техника, 1925—1926) и Париже (смешанная техника, 1926); обе серии находятся в Государственной Третьяковской галерее в Москве.

Живопись Кравченко сильно отличается от графики по тональности и настроению. Часто лирическая, эротическая и откровенно чувственная палитра поздних работ Кравченко обладает безудержной свободой, рождённой ощущением абсолютно личного самовыражения. Несмотря на то, что он продолжал писать на протяжении всей жизни, Кравченко никогда не выставлял свою живопись, опасаясь обвинения в «буржуазном формализме».

К:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан)

Выставки

• 1922 — Русская выставка в Германии и Голландии (совместно с А. Архипенко, М. Шагалом, П. Филоновым, Н. Габо, Эль Лисицким, К. Малевичем, И. Пуни, О. Розановой, В. Татлиным);
• 1924 — Нью-Йорк, «Выставка русского искусства» (совместно с Л. Бакстом, М. Добужинским, С. Чехониным;)
• 1924 — 14-я Международная выставка в Венеции
• 1925 — Лос-Анджелес (совместно с К. Сомовым и В. Васнецовым)
• 1925 — Париж (совместно с В. Кандинским, В. Маяковским, Поповой, А. Родченко, В. Степановой)
• 1927 — Выставка советского искусства в Японии
• 3-я Международная выставка декоративных искусств в Милане
• Выставки советской графики в Голландии и Швейцарии
• Выставка гравюр Кравченко, В. Фаворского и Д. Штеренберга в Вене.
• 1928 — Выставка советской графики в Англии (гравюры «Безработная» и «Волга» приобретены Британским музеем)
• 1934 — 19-я Международная выставка в Венеции
• Выставка советского искусства в Филадельфии
• Выставка советской графики в Китае
• 1937 — Международная выставка искусств и техники в Париже

Посмертные выставки

• 1944 год — Австрия, Вена.
• 1956 год — Москва, Ленинград, Киев.
• 1958 год — Пекин.
• 1973 (Москва) Академия Художеств СССР: Алексей Ильич Кравченко. Живопись Графика.
• 1989 (Москва) Государственная Третьяковская Галерея: Алексей Кравченко. К 100 летию со дня рождения.
• 1989 (Москва) Выставочный зал союза художников СССР, Кузнецкий Мост 11: Алексей Кравченко. К 100 летию со дня рождения.
• 2008 (Москва) Галерея «Наши Художники»: Алексей Кравченко. Грани романтизма www.kournikovagallery.com.
• 2009 (Москва) Государственная Третьяковская галерея: Алексей Кравченко. Живопись Графика www.tretyakovgallery.ru/en/calendar/root5601724/root56017241828.
• 2010 (Лондон) Пушкинский Дом: Алексей Кравченко.

Книги и публикации

• Алексей Кравченко: Грани романтизма: Каталог выставки в галерее «Наши Художники». М.: Петрониус, 2007. ISBN 978 5 91373 0060.
• Разумовская С. В. Алексей Кравченко. М.: Советский художник, 1962.
• Разумовская С. В. Алексей Кравченко. 1889—1940. 2-е изд. М.:Изобразительное искусство, 1986.
• Панов М. Ю. А. И. Кравченко / Московский клуб экслибристов. М.: Книга, 1969. — 60 с.: ил. — (Книжные знаки мастеров графики).
• Докучаева В. Н. Рисунки Алексея Кравченко. М.: Советский художник, 1974.
• Базыкин М. Книжные знаки А. И. Кравченко. М., 1924.
• Сапего И. Г. А. И. Кравченко: Альбом / И. Г. Сапего; Сост. Н. А. Кравченко; Худ. Т. Н . Руденко. М.: Книга, 1986. — 160 с. — (Мастера советского книжного искусства)
• Кеменов В. С. Алексей Кравченко: Живопись, станковая гравюра, книжная иллюстрация. Л.: Аврора, 1986.
• Золотинкина Ирина. [www.nasledie-rus.ru/podshivka/7715.php Неизданная книга ботаника Х: История одного иллюстрационного цикла художника Алексея Кравченко] // Наше наследие. — 2006. — № 77. — С. 106—113.
• Саворовская А. А. [pytlit.chnu.edu.ua/article/view/39929/68351 Повесть А. В. Чаянова „Необычайные, но истинные приключения графа Фёдора Михайловича Бутурлина…” и иллюстрации А. И. Кравченко] // Питання літературознавства. – 2013. – № 87. – С. 253–264.
• Каталог выставки «К 120-летию со дня рождения». М., 2009. ISBN 5-900395-54-5.

Ссылки

• www.sphinxfineart.com/Kravchenko-Aleksey-Ilyich-DesktopDefault.aspx?tabid=45&tabindex=44&artistid=35684
• www.nasledie-rus.ru/podshivka/7715.php
• www.nasledie-rus.ru/podshivka/6918.php
• www.petronivs.ru/1/5/16.html
• www.sothebys.com/app/live/lot/LotDetail.jsp?lot_id=159635771

Отрывок, характеризующий Кравченко, Алексей Ильич

Весь день она жила только надеждой того, что ночью она уввдит его. Но теперь, когда наступила эта минута, на нее нашел ужас того, что она увидит. Как он был изуродован? Что оставалось от него? Такой ли он был, какой был этот неумолкавший стон адъютанта? Да, он был такой. Он был в ее воображении олицетворение этого ужасного стона. Когда она увидала неясную массу в углу и приняла его поднятые под одеялом колени за его плечи, она представила себе какое то ужасное тело и в ужасе остановилась. Но непреодолимая сила влекла ее вперед. Она осторожно ступила один шаг, другой и очутилась на середине небольшой загроможденной избы. В избе под образами лежал на лавках другой человек (это был Тимохин), и на полу лежали еще два какие то человека (это были доктор и камердинер).
Камердинер приподнялся и прошептал что то. Тимохин, страдая от боли в раненой ноге, не спал и во все глаза смотрел на странное явление девушки в бедой рубашке, кофте и вечном чепчике. Сонные и испуганные слова камердинера; «Чего вам, зачем?» – только заставили скорее Наташу подойти и тому, что лежало в углу. Как ни страшно, ни непохоже на человеческое было это тело, она должна была его видеть. Она миновала камердинера: нагоревший гриб свечки свалился, и она ясно увидала лежащего с выпростанными руками на одеяле князя Андрея, такого, каким она его всегда видела.
Он был таков же, как всегда; но воспаленный цвет его лица, блестящие глаза, устремленные восторженно на нее, а в особенности нежная детская шея, выступавшая из отложенного воротника рубашки, давали ему особый, невинный, ребяческий вид, которого, однако, она никогда не видала в князе Андрее. Она подошла к нему и быстрым, гибким, молодым движением стала на колени.
Он улыбнулся и протянул ей руку.


Для князя Андрея прошло семь дней с того времени, как он очнулся на перевязочном пункте Бородинского поля. Все это время он находился почти в постояниом беспамятстве. Горячечное состояние и воспаление кишок, которые были повреждены, по мнению доктора, ехавшего с раненым, должны были унести его. Но на седьмой день он с удовольствием съел ломоть хлеба с чаем, и доктор заметил, что общий жар уменьшился. Князь Андрей поутру пришел в сознание. Первую ночь после выезда из Москвы было довольно тепло, и князь Андрей был оставлен для ночлега в коляске; но в Мытищах раненый сам потребовал, чтобы его вынесли и чтобы ему дали чаю. Боль, причиненная ему переноской в избу, заставила князя Андрея громко стонать и потерять опять сознание. Когда его уложили на походной кровати, он долго лежал с закрытыми глазами без движения. Потом он открыл их и тихо прошептал: «Что же чаю?» Памятливость эта к мелким подробностям жизни поразила доктора. Он пощупал пульс и, к удивлению и неудовольствию своему, заметил, что пульс был лучше. К неудовольствию своему это заметил доктор потому, что он по опыту своему был убежден, что жить князь Андрей не может и что ежели он не умрет теперь, то он только с большими страданиями умрет несколько времени после. С князем Андреем везли присоединившегося к ним в Москве майора его полка Тимохина с красным носиком, раненного в ногу в том же Бородинском сражении. При них ехал доктор, камердинер князя, его кучер и два денщика.
Князю Андрею дали чаю. Он жадно пил, лихорадочными глазами глядя вперед себя на дверь, как бы стараясь что то понять и припомнить.
– Не хочу больше. Тимохин тут? – спросил он. Тимохин подполз к нему по лавке.
– Я здесь, ваше сиятельство.
– Как рана?
– Моя то с? Ничего. Вот вы то? – Князь Андрей опять задумался, как будто припоминая что то.
– Нельзя ли достать книгу? – сказал он.
– Какую книгу?
– Евангелие! У меня нет.
Доктор обещался достать и стал расспрашивать князя о том, что он чувствует. Князь Андрей неохотно, но разумно отвечал на все вопросы доктора и потом сказал, что ему надо бы подложить валик, а то неловко и очень больно. Доктор и камердинер подняли шинель, которою он был накрыт, и, морщась от тяжкого запаха гнилого мяса, распространявшегося от раны, стали рассматривать это страшное место. Доктор чем то очень остался недоволен, что то иначе переделал, перевернул раненого так, что тот опять застонал и от боли во время поворачивания опять потерял сознание и стал бредить. Он все говорил о том, чтобы ему достали поскорее эту книгу и подложили бы ее туда.
– И что это вам стоит! – говорил он. – У меня ее нет, – достаньте, пожалуйста, подложите на минуточку, – говорил он жалким голосом.
Доктор вышел в сени, чтобы умыть руки.
– Ах, бессовестные, право, – говорил доктор камердинеру, лившему ему воду на руки. – Только на минуту не досмотрел. Ведь вы его прямо на рану положили. Ведь это такая боль, что я удивляюсь, как он терпит.
– Мы, кажется, подложили, господи Иисусе Христе, – говорил камердинер.
В первый раз князь Андрей понял, где он был и что с ним было, и вспомнил то, что он был ранен и как в ту минуту, когда коляска остановилась в Мытищах, он попросился в избу. Спутавшись опять от боли, он опомнился другой раз в избе, когда пил чай, и тут опять, повторив в своем воспоминании все, что с ним было, он живее всего представил себе ту минуту на перевязочном пункте, когда, при виде страданий нелюбимого им человека, ему пришли эти новые, сулившие ему счастие мысли. И мысли эти, хотя и неясно и неопределенно, теперь опять овладели его душой. Он вспомнил, что у него было теперь новое счастье и что это счастье имело что то такое общее с Евангелием. Потому то он попросил Евангелие. Но дурное положение, которое дали его ране, новое переворачиванье опять смешали его мысли, и он в третий раз очнулся к жизни уже в совершенной тишине ночи. Все спали вокруг него. Сверчок кричал через сени, на улице кто то кричал и пел, тараканы шелестели по столу и образам, в осенняя толстая муха билась у него по изголовью и около сальной свечи, нагоревшей большим грибом и стоявшей подле него.
Душа его была не в нормальном состоянии. Здоровый человек обыкновенно мыслит, ощущает и вспоминает одновременно о бесчисленном количестве предметов, но имеет власть и силу, избрав один ряд мыслей или явлений, на этом ряде явлений остановить все свое внимание. Здоровый человек в минуту глубочайшего размышления отрывается, чтобы сказать учтивое слово вошедшему человеку, и опять возвращается к своим мыслям. Душа же князя Андрея была не в нормальном состоянии в этом отношении. Все силы его души были деятельнее, яснее, чем когда нибудь, но они действовали вне его воли. Самые разнообразные мысли и представления одновременно владели им. Иногда мысль его вдруг начинала работать, и с такой силой, ясностью и глубиною, с какою никогда она не была в силах действовать в здоровом состоянии; но вдруг, посредине своей работы, она обрывалась, заменялась каким нибудь неожиданным представлением, и не было сил возвратиться к ней.
«Да, мне открылась новое счастье, неотъемлемое от человека, – думал он, лежа в полутемной тихой избе и глядя вперед лихорадочно раскрытыми, остановившимися глазами. Счастье, находящееся вне материальных сил, вне материальных внешних влияний на человека, счастье одной души, счастье любви! Понять его может всякий человек, но сознать и предписать его мот только один бог. Но как же бог предписал этот закон? Почему сын?.. И вдруг ход мыслей этих оборвался, и князь Андрей услыхал (не зная, в бреду или в действительности он слышит это), услыхал какой то тихий, шепчущий голос, неумолкаемо в такт твердивший: „И пити пити питии“ потом „и ти тии“ опять „и пити пити питии“ опять „и ти ти“. Вместе с этим, под звук этой шепчущей музыки, князь Андрей чувствовал, что над лицом его, над самой серединой воздвигалось какое то странное воздушное здание из тонких иголок или лучинок. Он чувствовал (хотя это и тяжело ему было), что ему надо было старательна держать равновесие, для того чтобы воздвигавшееся здание это не завалилось; но оно все таки заваливалось и опять медленно воздвигалось при звуках равномерно шепчущей музыки. „Тянется! тянется! растягивается и все тянется“, – говорил себе князь Андрей. Вместе с прислушаньем к шепоту и с ощущением этого тянущегося и воздвигающегося здания из иголок князь Андрей видел урывками и красный, окруженный кругом свет свечки и слышал шуршанъе тараканов и шуршанье мухи, бившейся на подушку и на лицо его. И всякий раз, как муха прикасалась к егв лицу, она производила жгучее ощущение; но вместе с тем его удивляло то, что, ударяясь в самую область воздвигавшегося на лице его здания, муха не разрушала его. Но, кроме этого, было еще одно важное. Это было белое у двери, это была статуя сфинкса, которая тоже давила его.
«Но, может быть, это моя рубашка на столе, – думал князь Андрей, – а это мои ноги, а это дверь; но отчего же все тянется и выдвигается и пити пити пити и ти ти – и пити пити пити… – Довольно, перестань, пожалуйста, оставь, – тяжело просил кого то князь Андрей. И вдруг опять выплывала мысль и чувство с необыкновенной ясностью и силой.
«Да, любовь, – думал он опять с совершенной ясностью), но не та любовь, которая любит за что нибудь, для чего нибудь или почему нибудь, но та любовь, которую я испытал в первый раз, когда, умирая, я увидал своего врага и все таки полюбил его. Я испытал то чувство любви, которая есть самая сущность души и для которой не нужно предмета. Я и теперь испытываю это блаженное чувство. Любить ближних, любить врагов своих. Все любить – любить бога во всех проявлениях. Любить человека дорогого можно человеческой любовью; но только врага можно любить любовью божеской. И от этого то я испытал такую радость, когда я почувствовал, что люблю того человека. Что с ним? Жив ли он… Любя человеческой любовью, можно от любви перейти к ненависти; но божеская любовь не может измениться. Ничто, ни смерть, ничто не может разрушить ее. Она есть сущность души. А сколь многих людей я ненавидел в своей жизни. И из всех людей никого больше не любил я и не ненавидел, как ее». И он живо представил себе Наташу не так, как он представлял себе ее прежде, с одною ее прелестью, радостной для себя; но в первый раз представил себе ее душу. И он понял ее чувство, ее страданья, стыд, раскаянье. Он теперь в первый раз поняд всю жестокость своего отказа, видел жестокость своего разрыва с нею. «Ежели бы мне было возможно только еще один раз увидать ее. Один раз, глядя в эти глаза, сказать…»
И пити пити пити и ти ти, и пити пити – бум, ударилась муха… И внимание его вдруг перенеслось в другой мир действительности и бреда, в котором что то происходило особенное. Все так же в этом мире все воздвигалось, не разрушаясь, здание, все так же тянулось что то, так же с красным кругом горела свечка, та же рубашка сфинкс лежала у двери; но, кроме всего этого, что то скрипнуло, пахнуло свежим ветром, и новый белый сфинкс, стоячий, явился пред дверью. И в голове этого сфинкса было бледное лицо и блестящие глаза той самой Наташи, о которой он сейчас думал.
«О, как тяжел этот неперестающий бред!» – подумал князь Андрей, стараясь изгнать это лицо из своего воображения. Но лицо это стояло пред ним с силою действительности, и лицо это приближалось. Князь Андрей хотел вернуться к прежнему миру чистой мысли, но он не мог, и бред втягивал его в свою область. Тихий шепчущий голос продолжал свой мерный лепет, что то давило, тянулось, и странное лицо стояло перед ним. Князь Андрей собрал все свои силы, чтобы опомниться; он пошевелился, и вдруг в ушах его зазвенело, в глазах помутилось, и он, как человек, окунувшийся в воду, потерял сознание. Когда он очнулся, Наташа, та самая живая Наташа, которую изо всех людей в мире ему более всего хотелось любить той новой, чистой божеской любовью, которая была теперь открыта ему, стояла перед ним на коленях. Он понял, что это была живая, настоящая Наташа, и не удивился, но тихо обрадовался. Наташа, стоя на коленях, испуганно, но прикованно (она не могла двинуться) глядела на него, удерживая рыдания. Лицо ее было бледно и неподвижно. Только в нижней части его трепетало что то.