Краковско-Виленская уния

Кра́ковско-Ви́ленская у́ния — союзный договор между Великим княжеством Литовским и Королевством Польским, основанная на Городельской унии 1413 года. 6 мая 1499 года в Кракове акт унии был подписан польской шляхтой, а 24 июля того же года литовским боярством в Вильне.

Предпосылки

Изначальная Городельская уния 1413 года была заключена между двоюродными братьями — королём польским Владиславом II Ягайло (1351—1434) и великим князем литовским Витовтом (1350—1430). Инициатором возобновления и подтверждения прежнего договора, заключённого 86 лет назад, стал внук Ягайло, великий князь литовский Александр (1461—1506), а второй стороной договора выступил его родной брат Ян Ольбрахт (1459—1501).

Переподписание союзного договора прошло в тот же год, что и постановление виленского сейма 1499 года, по которому впредь ни великий князь литовский не мог быть избран без согласия Польши, ни польский трон не мог быть замещён без согласия литовского дворянства. Логическим развитием этих правовых документов стала Мельницкая уния 23 октября 1501 года , по которому устанавливалось, что с тех пор Польша и Литва должны составлять одно государство, состоящее под управлением одного короля, выбираемого в Кракове. Норма эта была впервые применена в том же году: через несколько месяцев 41-летний Ян Ольбрахт неожиданно умер, и Александр вступил, по совместительству, и на польский трон.

Однако основной целью обновлённой унии, — как и прежней, — оставался военно-стратегический союз, взаимопомощь Польши и Литвы при ведении оборонительных и наступательных войн; и прежде всего, как писал американский литовский историк Антанас Юсайтис — войн Литвы с Москвой и Польши — с турками и татарами.

Проект обновлённой унии был составлен в Литве ещё в 1496 году. Исследуя, почему же русские православные дворяне, оказавшиеся под властью Литвы, стали её с известного времени покидать, переходя на службу Москве, американский учёный О. Бэкус отмечает, что при переработке из прежнего текста унии исчезли разделы, определявшие отношение к православным гражданам в государстве. В связи с предоставлением Польшей прав дворянам из Литвы в новом тексте лишь отмечалось без уточнений, что некоторые дворяне получат разрешение на личные гербы и иные знаки достоинства в Польше.

Литература

• Гудавичюс Э. История Литвы с древнейших времен до 1569 года / Перевод Г. И. Ефремова.. — М.: Batrus, 2005. — Т. I. — ISBN 5-94953-029-2.

Отрывок, характеризующий Краковско-Виленская уния

– Николинька, ты говоришь пустяки, замолчи, замолчи! Я тебе говорю, замолчи!.. – почти кричала она, чтобы заглушить его голос.
– Мама, голубчик, это совсем не оттого… душечка моя, бедная, – обращалась она к матери, которая, чувствуя себя на краю разрыва, с ужасом смотрела на сына, но, вследствие упрямства и увлечения борьбы, не хотела и не могла сдаться.
– Николинька, я тебе растолкую, ты уйди – вы послушайте, мама голубушка, – говорила она матери.
Слова ее были бессмысленны; но они достигли того результата, к которому она стремилась.
Графиня тяжело захлипав спрятала лицо на груди дочери, а Николай встал, схватился за голову и вышел из комнаты.
Наташа взялась за дело примирения и довела его до того, что Николай получил обещание от матери в том, что Соню не будут притеснять, и сам дал обещание, что он ничего не предпримет тайно от родителей.
С твердым намерением, устроив в полку свои дела, выйти в отставку, приехать и жениться на Соне, Николай, грустный и серьезный, в разладе с родными, но как ему казалось, страстно влюбленный, в начале января уехал в полк.
После отъезда Николая в доме Ростовых стало грустнее чем когда нибудь. Графиня от душевного расстройства сделалась больна.
Соня была печальна и от разлуки с Николаем и еще более от того враждебного тона, с которым не могла не обращаться с ней графиня. Граф более чем когда нибудь был озабочен дурным положением дел, требовавших каких нибудь решительных мер. Необходимо было продать московский дом и подмосковную, а для продажи дома нужно было ехать в Москву. Но здоровье графини заставляло со дня на день откладывать отъезд.
Наташа, легко и даже весело переносившая первое время разлуки с своим женихом, теперь с каждым днем становилась взволнованнее и нетерпеливее. Мысль о том, что так, даром, ни для кого пропадает ее лучшее время, которое бы она употребила на любовь к нему, неотступно мучила ее. Письма его большей частью сердили ее. Ей оскорбительно было думать, что тогда как она живет только мыслью о нем, он живет настоящею жизнью, видит новые места, новых людей, которые для него интересны. Чем занимательнее были его письма, тем ей было досаднее. Ее же письма к нему не только не доставляли ей утешения, но представлялись скучной и фальшивой обязанностью. Она не умела писать, потому что не могла постигнуть возможности выразить в письме правдиво хоть одну тысячную долю того, что она привыкла выражать голосом, улыбкой и взглядом. Она писала ему классически однообразные, сухие письма, которым сама не приписывала никакого значения и в которых, по брульонам, графиня поправляла ей орфографические ошибки.
Здоровье графини все не поправлялось; но откладывать поездку в Москву уже не было возможности. Нужно было делать приданое, нужно было продать дом, и притом князя Андрея ждали сперва в Москву, где в эту зиму жил князь Николай Андреич, и Наташа была уверена, что он уже приехал.
Графиня осталась в деревне, а граф, взяв с собой Соню и Наташу, в конце января поехал в Москву.



Пьер после сватовства князя Андрея и Наташи, без всякой очевидной причины, вдруг почувствовал невозможность продолжать прежнюю жизнь. Как ни твердо он был убежден в истинах, открытых ему его благодетелем, как ни радостно ему было то первое время увлечения внутренней работой самосовершенствования, которой он предался с таким жаром, после помолвки князя Андрея с Наташей и после смерти Иосифа Алексеевича, о которой он получил известие почти в то же время, – вся прелесть этой прежней жизни вдруг пропала для него. Остался один остов жизни: его дом с блестящею женой, пользовавшеюся теперь милостями одного важного лица, знакомство со всем Петербургом и служба с скучными формальностями. И эта прежняя жизнь вдруг с неожиданной мерзостью представилась Пьеру. Он перестал писать свой дневник, избегал общества братьев, стал опять ездить в клуб, стал опять много пить, опять сблизился с холостыми компаниями и начал вести такую жизнь, что графиня Елена Васильевна сочла нужным сделать ему строгое замечание. Пьер почувствовав, что она была права, и чтобы не компрометировать свою жену, уехал в Москву.