Красинский, Винценты Корвин

Винценты Корвин Красинский
польск. Wincenty Krasiński
Винценты Корвин Красинский
Дата рождения	5 апреля 1782(1782-04-05)
Дата смерти	3 декабря 1858(1858-12-03) (76 лет)
Место смерти	Варшава
Принадлежность	Польша Франция Россия Россия
Род войск	кавалерия
Звание	дивизионный генерал (Франция), генерал от кавалерии (Россия)
Командовал	3-й конно-егерский полк, польский уланский полк французской гвардии,
Сражения/войны	Война четвёртой коалиции, Испанская кампания Наполеона, Война Пятой коалиции, Русская кампания 1812 г., Заграничные походы 1813 и 1814 гг.
Награды и премии	крест ордена Почётного легиона, «Virtuti militari» (1810), Орден Святого Станислава, Орден Святой Анны 1-й ст. (1815), Орден Святого Владимира 2-й ст. (1820), Орден Святого Александра Невского (1825), Орден Белого Орла (1829), Орден Святого Владимира 1-й ст. (1832), Орден Святого Андрея Первозванного (1840)

Винценты Корвин Красинский (Викентий Иванович Красинский; польск. Wincenty Krasiński; 5 апреля 1782 — 3 декабря 1858) — граф, польский, французский и русский генерал, участник Наполеоновских войн.

Биография

Родился 5 апреля 1782 года, в деревне Боремель Луцкого повята Волынского воеводства, происходил из мазовецкого рода, известного с XIII века. Его родителями были плоцкий староста Ян Красинский (1756—1790) и Антонина урождённая Чацкая (1756—1834); брат Исидор был бригадным генералом французской службы.

Воспитывался в Лемберге и Варшаве и в 1791 году был зачислен в кавалерию Польского королевства. В 1793 году произведён в хорунжие и в том же году в поручики.

На французской службе

С открытием в 1806 году кампании против русских войск на собственные средства снарядил кавалерийский эскадрон, во главе которого участвовал в сражении при Пултуске; за отличие произведён 15 декабря в полковники.

С 15 января 1807 года состоял при штабе Наполеона и участвовал в сражении при Прейсиш-Эйлау, в котором был контужен в правую ногу; за отличие получил свою первую боевую награду — крест ордена Почётного легиона.

6 марта 1807 года назначен командиром 3-го конно-егерского полка, но уже 25 марта получил должность командира польского уланского полка французской гвардии. Своё боевое поприще он продолжил в сражении под Гейльсбергом.

Во главе польско-французского гвардейского уланского полка принимал участие в испанской войне 1808 года, где этот полк прославился знаменитой атакой под Сомосьеррой, а сам Красинский на улицах Мадрида был ранен штыком в колено. Также Красинский участвовал в сражениях при Менорке, Бургосе и Бенавенте, взятии Логроньо, Вальядолида и Леона.

В кампании 1809 года против австрийцев Красинский участвовал в сражениях под Эслингом и Ваграмом, где был ранен пикой в шею и саблей в правую руку и затылок, в Ваграмском бою командовал авангардом корпуса Макдональда и взял в плен князя Ауэрсперга с 4-тысячным отрядом и 45 орудиями.

В 1810 году награждён польским орденом «Virtuti militari»; 13 июня 1811 года пожалован графом Французской империи, 30 июня того же года был удостоен ордена Почётного легиона и 16 декабря произведён в бригадные генералы.

Человек необычайной храбрости (из 10 полученных им ран 9 нанесены холодным оружием в рукопашном бою), он обратил на себя внимание Наполеона, который осыпал его почестями и наградами, сделав его камергером, а жену его статс-дамой.

Продолжая командовать лёгко-конным полком, Красинский прошёл с ним всю кампанию 1812 года в России и участвовал во всех главнейших сражениях, при чём особенно отличился, состоя при Наполеоне, под Смоленском, Бородином, Красным и в боях на Березине.

В 1813 году Красинский снова совершил ряд боевых подвигов, сражаясь в этом году при Бауцене, Дрездене, Гохкирхене, Лейпциге, Фрайбурге, где ранен пикой в левый бок и саблей в левую руку. За отличия в этих сражениях он был 18 ноября 1813 года произведён в дивизионные генералы; 14 мая 1813 года получил польский орден св. Станислава.

В кампании следующего года Красинский был в делах против коалиционных войск под Бриенном, Сен-Дизье и Арси-сюр-Об, причём снова получил две раны пикой в левую руку и левый бок.

На службе Российской империи

После Парижского мира Красинский привёл остатки польского корпуса на родину. Славное боевое прошлое сохранило ему почётное положение в рядах польской армии, и 8 января 1815 года Красинский был назначен командиром польской гвардии, а 18 марта 1818 года — генерал-адъютантом императора Александра I и 25 марта — маршалом Сейма, депутатом которого несколько ранее был избран от Прасныша. 22 августа 1826 года произведён в генералы от кавалерии русской императорской армии.

Он принадлежал к правительственной партии и был ненавидим поляками. В 1830 году, когда в ночь на 19 ноября в Варшаве вспыхнуло восстание, Красинский, в то время сенатор-воевода Царства Польского (с 26 мая 1821 года) и командир резервного корпуса (с 28 октября 1823 года), находился в числе немногих лиц, оставшихся верными своему долгу, и последовал за цесаревичем в Вержбу.

Будучи отпущен великим князем, он вернулся в Варшаву, где едва не был убит чернью и спасся лишь благодаря заступничеству диктатора Хлопицкого. Вскоре после восстания Красинский приехал в Санкт-Петербург. Император Николай I, узнав, что он не знает, какую носить ему форму, прислал ему свой собственный польский генеральский мундир, а 14 февраля 1832 года назначил его членом Государственного совета.

Во время пребывания в Санкт-Петербурге Красинский по делам государственной службы присутствовал только на заседаниях Департамента Государственного совета по делам Царства Польского, 25 апреля 1841 года был уволен в заграничный отпуск «для излечения болезни».

Красинский был владельцем огромной коллекции старинного холодного оружия, значительная часть которой ныне находится в Военном музее в Варшаве. Он также был не чужд литературной деятельности оставил после себя интересные записки, рукопись которых хранится в библиотеке Красинских в Варшаве; кроме того он опубликовал несколько сочинений на французском и польском языках. В середине XIX века преподнес Николаю I резной сапфир EX CORONA MOSCOVIAE — по преданию, находившийся в какой-либо из московских царских шапок, расхищенных поляками во время Смутного времени (либо в польской Московитской короне). Его сохранил казначей Красинский, его предок. Этот камень в настоящее время хранится в Оружейной палате.

Титулы

• Граф Красинский и Империи (фр. comte Krasiński et de l'Empire; декрет от 20 мая 1811 года, патент подтверждён 3 июня 1811 года).

Награды

Среди множества иностранных орденов Красинский уже на русской службе был награждён русскими орденами св. Анны 1-й степени с алмазными знаками (16 ноября 1815 г.), св. Владимира 2-й степени (11 октября 1820 г.), св. Александра Невского (9 июня 1825 г., алмазные знаки к этому ордену пожалованы 13 октября 1831 г.), Белого Орла (12 мая 1829 г.), св. Владимира 1-й степени (18 января 1832 г.), св. Андрея Первозванного (24 августа 1840 г., алмазные знаки к этому ордену пожалованы 17 ноября 1855 г.).

Семья

30 августа 1803 года Красинский женился на Марии Уршуле урождённой княжне Радзивилл, две их дочери умерли в младенчестве, а сын Зигмунт (1812—1859) стал известным польским поэтом.

Красинский умер 3 декабря 1858 года в Варшаве в звании члена Государственного совета и совета управления Царства Польского.

Избранные сочинения Красинского

• Essai sur le maniemant de la lance. P., 1811
• Aperçu sur les Juifs de Pologne. P., 1818
• Odpowiedź na uwagi pewnego oficera (w sprawie «Aperçu»). W., 1818
• Rzut oka na wieszczów Prowancji, zwanych trubadurami. W., 1818
• Sposób na Żydów, czyli środki niezawodne zrobienia z nich ludzi uczciwych i dobrych obywateli. Uwagi pewnego oficera nad uznanną potrzebą urządzenia Żydów, w naszym kraju. W., 1818
• Rys życia Zygmunta Vogla // Roczniki TowarzystwaKrólewskiego Warszawskiego Przyjaciół Nauk. 1828. T. 20

Источники

• Военная энциклопедия / Под ред. В. Ф. Новицкого и др. — СПб.: т-во И. В. Сытина, 1911—1915.
• Федорченко В. И. Свита российских императоров. — Т. I. — М., 2005.
• Шилов Д. Н., Кузьмин Ю. А. Члены Государственного совета Российской империи. 1801—1906: Биобиблиографический справочник. — СПб., 2007.

Отрывок, характеризующий Красинский, Винценты Корвин

Долохов серьезно стал метать. О, как ненавидел Ростов в эту минуту эти руки, красноватые с короткими пальцами и с волосами, видневшимися из под рубашки, имевшие его в своей власти… Десятка была дана.
– За вами 43 тысячи, граф, – сказал Долохов и потягиваясь встал из за стола. – А устаешь однако так долго сидеть, – сказал он.
– Да, и я тоже устал, – сказал Ростов.
Долохов, как будто напоминая ему, что ему неприлично было шутить, перебил его: Когда прикажете получить деньги, граф?
Ростов вспыхнув, вызвал Долохова в другую комнату.
– Я не могу вдруг заплатить всё, ты возьмешь вексель, – сказал он.
– Послушай, Ростов, – сказал Долохов, ясно улыбаясь и глядя в глаза Николаю, – ты знаешь поговорку: «Счастлив в любви, несчастлив в картах». Кузина твоя влюблена в тебя. Я знаю.
«О! это ужасно чувствовать себя так во власти этого человека», – думал Ростов. Ростов понимал, какой удар он нанесет отцу, матери объявлением этого проигрыша; он понимал, какое бы было счастье избавиться от всего этого, и понимал, что Долохов знает, что может избавить его от этого стыда и горя, и теперь хочет еще играть с ним, как кошка с мышью.
– Твоя кузина… – хотел сказать Долохов; но Николай перебил его.
– Моя кузина тут ни при чем, и о ней говорить нечего! – крикнул он с бешенством.
– Так когда получить? – спросил Долохов.
– Завтра, – сказал Ростов, и вышел из комнаты.


Сказать «завтра» и выдержать тон приличия было не трудно; но приехать одному домой, увидать сестер, брата, мать, отца, признаваться и просить денег, на которые не имеешь права после данного честного слова, было ужасно.
Дома еще не спали. Молодежь дома Ростовых, воротившись из театра, поужинав, сидела у клавикорд. Как только Николай вошел в залу, его охватила та любовная, поэтическая атмосфера, которая царствовала в эту зиму в их доме и которая теперь, после предложения Долохова и бала Иогеля, казалось, еще более сгустилась, как воздух перед грозой, над Соней и Наташей. Соня и Наташа в голубых платьях, в которых они были в театре, хорошенькие и знающие это, счастливые, улыбаясь, стояли у клавикорд. Вера с Шиншиным играла в шахматы в гостиной. Старая графиня, ожидая сына и мужа, раскладывала пасьянс с старушкой дворянкой, жившей у них в доме. Денисов с блестящими глазами и взъерошенными волосами сидел, откинув ножку назад, у клавикорд, и хлопая по ним своими коротенькими пальцами, брал аккорды, и закатывая глаза, своим маленьким, хриплым, но верным голосом, пел сочиненное им стихотворение «Волшебница», к которому он пытался найти музыку.
Волшебница, скажи, какая сила
Влечет меня к покинутым струнам;
Какой огонь ты в сердце заронила,
Какой восторг разлился по перстам!
Пел он страстным голосом, блестя на испуганную и счастливую Наташу своими агатовыми, черными глазами.
– Прекрасно! отлично! – кричала Наташа. – Еще другой куплет, – говорила она, не замечая Николая.
«У них всё то же» – подумал Николай, заглядывая в гостиную, где он увидал Веру и мать с старушкой.
– А! вот и Николенька! – Наташа подбежала к нему.
– Папенька дома? – спросил он.
– Как я рада, что ты приехал! – не отвечая, сказала Наташа, – нам так весело. Василий Дмитрич остался для меня еще день, ты знаешь?
– Нет, еще не приезжал папа, – сказала Соня.
– Коко, ты приехал, поди ко мне, дружок! – сказал голос графини из гостиной. Николай подошел к матери, поцеловал ее руку и, молча подсев к ее столу, стал смотреть на ее руки, раскладывавшие карты. Из залы всё слышались смех и веселые голоса, уговаривавшие Наташу.
– Ну, хорошо, хорошо, – закричал Денисов, – теперь нечего отговариваться, за вами barcarolla, умоляю вас.
Графиня оглянулась на молчаливого сына.
– Что с тобой? – спросила мать у Николая.
– Ах, ничего, – сказал он, как будто ему уже надоел этот всё один и тот же вопрос.
– Папенька скоро приедет?
– Я думаю.
«У них всё то же. Они ничего не знают! Куда мне деваться?», подумал Николай и пошел опять в залу, где стояли клавикорды.
Соня сидела за клавикордами и играла прелюдию той баркароллы, которую особенно любил Денисов. Наташа собиралась петь. Денисов восторженными глазами смотрел на нее.
Николай стал ходить взад и вперед по комнате.
«И вот охота заставлять ее петь? – что она может петь? И ничего тут нет веселого», думал Николай.
Соня взяла первый аккорд прелюдии.
«Боже мой, я погибший, я бесчестный человек. Пулю в лоб, одно, что остается, а не петь, подумал он. Уйти? но куда же? всё равно, пускай поют!»
Николай мрачно, продолжая ходить по комнате, взглядывал на Денисова и девочек, избегая их взглядов.
«Николенька, что с вами?» – спросил взгляд Сони, устремленный на него. Она тотчас увидала, что что нибудь случилось с ним.
Николай отвернулся от нее. Наташа с своею чуткостью тоже мгновенно заметила состояние своего брата. Она заметила его, но ей самой так было весело в ту минуту, так далека она была от горя, грусти, упреков, что она (как это часто бывает с молодыми людьми) нарочно обманула себя. Нет, мне слишком весело теперь, чтобы портить свое веселье сочувствием чужому горю, почувствовала она, и сказала себе:
«Нет, я верно ошибаюсь, он должен быть весел так же, как и я». Ну, Соня, – сказала она и вышла на самую середину залы, где по ее мнению лучше всего был резонанс. Приподняв голову, опустив безжизненно повисшие руки, как это делают танцовщицы, Наташа, энергическим движением переступая с каблучка на цыпочку, прошлась по середине комнаты и остановилась.
«Вот она я!» как будто говорила она, отвечая на восторженный взгляд Денисова, следившего за ней.
«И чему она радуется! – подумал Николай, глядя на сестру. И как ей не скучно и не совестно!» Наташа взяла первую ноту, горло ее расширилось, грудь выпрямилась, глаза приняли серьезное выражение. Она не думала ни о ком, ни о чем в эту минуту, и из в улыбку сложенного рта полились звуки, те звуки, которые может производить в те же промежутки времени и в те же интервалы всякий, но которые тысячу раз оставляют вас холодным, в тысячу первый раз заставляют вас содрогаться и плакать.
Наташа в эту зиму в первый раз начала серьезно петь и в особенности оттого, что Денисов восторгался ее пением. Она пела теперь не по детски, уж не было в ее пеньи этой комической, ребяческой старательности, которая была в ней прежде; но она пела еще не хорошо, как говорили все знатоки судьи, которые ее слушали. «Не обработан, но прекрасный голос, надо обработать», говорили все. Но говорили это обыкновенно уже гораздо после того, как замолкал ее голос. В то же время, когда звучал этот необработанный голос с неправильными придыханиями и с усилиями переходов, даже знатоки судьи ничего не говорили, и только наслаждались этим необработанным голосом и только желали еще раз услыхать его. В голосе ее была та девственная нетронутость, то незнание своих сил и та необработанная еще бархатность, которые так соединялись с недостатками искусства пенья, что, казалось, нельзя было ничего изменить в этом голосе, не испортив его.
«Что ж это такое? – подумал Николай, услыхав ее голос и широко раскрывая глаза. – Что с ней сделалось? Как она поет нынче?» – подумал он. И вдруг весь мир для него сосредоточился в ожидании следующей ноты, следующей фразы, и всё в мире сделалось разделенным на три темпа: «Oh mio crudele affetto… [О моя жестокая любовь…] Раз, два, три… раз, два… три… раз… Oh mio crudele affetto… Раз, два, три… раз. Эх, жизнь наша дурацкая! – думал Николай. Всё это, и несчастье, и деньги, и Долохов, и злоба, и честь – всё это вздор… а вот оно настоящее… Hy, Наташа, ну, голубчик! ну матушка!… как она этот si возьмет? взяла! слава Богу!» – и он, сам не замечая того, что он поет, чтобы усилить этот si, взял втору в терцию высокой ноты. «Боже мой! как хорошо! Неужели это я взял? как счастливо!» подумал он.
О! как задрожала эта терция, и как тронулось что то лучшее, что было в душе Ростова. И это что то было независимо от всего в мире, и выше всего в мире. Какие тут проигрыши, и Долоховы, и честное слово!… Всё вздор! Можно зарезать, украсть и всё таки быть счастливым…


Давно уже Ростов не испытывал такого наслаждения от музыки, как в этот день. Но как только Наташа кончила свою баркароллу, действительность опять вспомнилась ему. Он, ничего не сказав, вышел и пошел вниз в свою комнату. Через четверть часа старый граф, веселый и довольный, приехал из клуба. Николай, услыхав его приезд, пошел к нему.
– Ну что, повеселился? – сказал Илья Андреич, радостно и гордо улыбаясь на своего сына. Николай хотел сказать, что «да», но не мог: он чуть было не зарыдал. Граф раскуривал трубку и не заметил состояния сына.
«Эх, неизбежно!» – подумал Николай в первый и последний раз. И вдруг самым небрежным тоном, таким, что он сам себе гадок казался, как будто он просил экипажа съездить в город, он сказал отцу.
– Папа, а я к вам за делом пришел. Я было и забыл. Мне денег нужно.
– Вот как, – сказал отец, находившийся в особенно веселом духе. – Я тебе говорил, что не достанет. Много ли?
– Очень много, – краснея и с глупой, небрежной улыбкой, которую он долго потом не мог себе простить, сказал Николай. – Я немного проиграл, т. е. много даже, очень много, 43 тысячи.
– Что? Кому?… Шутишь! – крикнул граф, вдруг апоплексически краснея шеей и затылком, как краснеют старые люди.
– Я обещал заплатить завтра, – сказал Николай.
– Ну!… – сказал старый граф, разводя руками и бессильно опустился на диван.
– Что же делать! С кем это не случалось! – сказал сын развязным, смелым тоном, тогда как в душе своей он считал себя негодяем, подлецом, который целой жизнью не мог искупить своего преступления. Ему хотелось бы целовать руки своего отца, на коленях просить его прощения, а он небрежным и даже грубым тоном говорил, что это со всяким случается.
Граф Илья Андреич опустил глаза, услыхав эти слова сына и заторопился, отыскивая что то.
– Да, да, – проговорил он, – трудно, я боюсь, трудно достать…с кем не бывало! да, с кем не бывало… – И граф мельком взглянул в лицо сыну и пошел вон из комнаты… Николай готовился на отпор, но никак не ожидал этого.