Красная жара (фильм, 1988)

Красная жара
Red Heat
Бюджет	$29 млн
Сборы	$34,9 млн
Выход фильма «Красная жара» (оригинальное название — Red Heat)

«Красная жара» (англ. Red Heat) — американский криминальный боевик 1988 года режиссёра Уолтера Хилла с Арнольдом Шварценеггером и Джеймсом Белуши в главных ролях. Фильм выдержан в характерной для конца 1980-х манере, связанной с потеплением отношений между СССР и США. В СССР приобрёл неоднозначную популярность благодаря многочисленным «ляпам» и ломаному русскому с редким для кинематографа матом.

Рекламный слоган: «Самый жёсткий детектив в Москве. Самый безумный полицейский в Чикаго. Есть только одна вещь хуже, чем разозлить их: сделать их партнёрами».

Сюжет

Внешние видеофайлы
	[www.youtube.com/embed/GCzxjJJkSFk Сцена в кафе «Дружба».] Классический образец русских диалогов в фильме, нередко с ходу вошедших в речевую субкультуру.

Перестройка и гласность, период потепления отношений между СССР и США, преддверие «лихих 90-х». Грузинский главарь московской наркомафии Виктор Руставили (англ. Rustavili в титрах, роль исполняет Эдвард О’Росс) по кличке «Роста» собирается наладить поставку в СССР наркотиков из США. Поимкой преступника занимается капитан милиции Иван Данко (Арнольд Шварцнеггер). Он вместе с милицейским отрядом выслеживает Виктора и его банду на одной из столичных «малин»: это кафе «Дружба», где собирается весь местный криминалитет. При требовании одного из преступников обосновать арест Данко ломает его искусственную ногу и демонстрирует хранившийся в тайнике протеза кокаин. Сцена сопровождается ставшим классическим по нелепости «русским» диалогом

— Какие ваши доказательства? — Кокаинум!

На самом деле герой Шварцнеггера вполне отчётливо произносит «Кокаином!», что должно было, вероятно, стать ответом на вопрос «Чем докажешь?». Однако из-за неверно сформулированного по-русски вопроса творительный падеж ответа теряет смысл. Получается просто констатация факта «это — кокаин». При этом кокаин называется на латыни, как в термине Cocainum hydrochloricum. Вкупе с обликом советского милиционера в исполнении Шварцнеггера это придаёт нелепым репликам оттенок сюрреализма.

Следует перестрелка в ресторане, а затем на улицах города, в ходе которой погибает напарник Данко Юрий (Олег Видов). Руставили удаётся скрыться и бежать в США.

В Чикаго Руставили налаживает контакт с местными торговцами наркотиками и договаривается купить у них крупную партию кокаина. Однако продавцы арестованы полицией Чикаго незадолго до встречи, и сделка срывается. Чуть позднее в Главное управление внутренних дел в Москве по телетайпу из США приходит сообщение об аресте Руставили за нарушение правил дорожного движения. Теперь тот подлежит экстрадиции в Советский Союз. Руководство МВД посылает Данко в США для доставки преступника на родину, где он должен будет «заплатить за своё преступление против народа». Миссию Данко облегчает хорошее знание английского, который он выучил «в школе КГБ в Киеве». Данко даётся строгое указание не распространяться перед американцами о сути преступной деятельности Руставили.

В чикагский аэропорт О’Хара Данко прибывает в полном парадном милицейском обмундировании (в его голливудском варианте) и, на всякий случай, с любимым «лучшим в мире советским пистолетом системы Подбырина калибра 9,2 мм» в багаже, провезённым за счёт дипломатической неприкосновенности. На следующий день происходит передача арестованного Виктора Руставили, однако подручные Руставили устраивают нападение и, убив нескольких полицейских, освобождают Виктора. Сам Данко ранен и попадает в госпиталь. К нему приходят сотрудники советского консульства (Савелий Крамаров и Джин Шерер) и сообщают о том, что его начальство разгневано провалом операции и с нетерпением ожидает капитана в Москве.

Данко не намерен возвращаться в Союз без Виктора. В этих обстоятельствах полиция Чикаго всё же получает из Москвы сведения о Руставили. Согласно им Виктор Руставили является сыном разбойника, осуждённого и казнённого за «сжигание деревень и насилование женщин», а сам Виктор — босс советской наркомафии. Данко, совместно с назначенным ему в напарники сержантом Ридзиком (Джеймс Белуши), начинает розыск Руставили. Из всех улик, которыми они вначале располагают — ключ от неизвестной камеры хранения, найденный у Виктора при обыске.

Новоиспечённые напарники пытаются узнать о местонахождении Виктора у сидящего в тюрьме главаря банды чикагских наркоторговцев Абдулы Элайджи. Данко выясняет, что через международную преступную сеть Руставили намеревался переправить в Советский Союз груз кокаина на 5 миллионов долларов. Теперь участники его банды устраняют всех, кто знает что-либо о Викторе. Напарникам все же удаётся поговорить с некой Кэт Манцетти (Джина Гершон), контактировавшей с Виктором до его ареста. Оказалось, что она согласилась заключить с ним фиктивный брак, чтобы он смог получить вид на жительство в США. В обмен на гарантии собственной безопасности она сообщает Данко место передачи денег.

Задержать Руставили не удаётся и на этот раз, а Кэт Манцетти на следующий день находят убитой. Виктор сам решает устранить капитана Данко, заодно избавившись от членов банды. В перестрелке погибают все члены преступной группировки, но Данко остаётся невредимым. Капитан выясняет, что ключ, конфискованный у Руставили, открывает камеру хранения на Центральном автовокзале, где предположительно находятся 5 миллионов. Данко отправляется туда вместе с Ридзиком, следует погоня на автобусах по Чикаго. В конце концов, Данко всё же настигает Руставили и при задержании убивает его.

Перед отлётом капитана в Москву Данко и Ридзик в знак дружбы обмениваются часами.

В ролях

В порядке появления в начальных титрах:

Актёр	Роль
Арнольд Шварцнеггер	Иван Данко Иван Данко капитан советской милиции
Джеймс Белуши	Арт Ридзик Арт Ридзик сержант чикагской полиции
Питер Бойл	Лу Донелли Лу Донелли начальник отдела полиции
Эд О’Росс	Виктор „Роста“ Руставили Виктор „Роста“ Руставили главарь советской мафии
Лоуренс Фишборн	Чарли Стоббс Чарли Стоббс лейтенант полиции
Джина Гершон	Кэт Манцетти Кэт Манцетти фиктивная жена Виктора
Ричард Брайт	Галлахер Галлахер сержант полиции
Брент Дженнингс	Абдул Элиях Абдул Элиях криминальный авторитет
Савелий Крамаров	Григорий Мусорский Григорий Мусорский сотрудник советского консульства
Джин Шерер	Дмитрий Степанович Дмитрий Степанович советский консул
Пруитт Тэйлор Винс	ночной портье ночной портье

Традиционную проблему для американских производителей составляли русские отчества на -ич (Петрович, Степанович), которые по форме совпадают с балканскими фамилиями (Караджич, Брегович). В результате были нередки ошибки с выделением частей имени. Например, советского консула (играет Джин Шерер) по фильму вполне достоверно зовут Дмитрий Степанович. Однако в заключительных титрах (с указанием имён персонажей) его роль имеет забавный вид «консул Степанович» (англ. consul Stepanovich). Такие ошибки у американцев, впрочем, были с юмором обыграны ещё в советском фильме «Цирк» 1936 года, с его «Петрович!» у Мэрион Диксон.

Фильм отмечен появлением двух актёров, эмигрировавших из СССР в США в первой половине 1980-х годов. Если Савелий Крамаров уже до этого снимался в голливудских фильмах, включая «Космическую одиссею 2010», то для Олега Видова, который исполнил роль напарника Ивана Данко, Юрия Огаркова, погибающего в начале фильма, появление на экране стало дебютным в заокеанской карьере.

В начале же фильма в сцене драки роль «монгольского хиппи» (так в титрах) исполняет японо-корейский рестлер Масанори Тогути, в спорте более известный под корейским именем Ким Дук (Kim Duk) и псевдонимом Tiger Chung Lee. Известный голливудский дизайнер титров Уэйн Фицджеральд для данного фильма создал особый шрифт, имитирующий написание кириллицей: убрал перекладину в А (стала подобно русскому Л) и зеркально развернул N и R (стали подобны русским И и Я соответственно). Это сделало надписи не всегда с ходу легко читаемыми (см. пример справа), зато по-русски выглядящими для глаз американских зрителей.

История создания

Сюжет и название

С расширением «Перестройки и гласности» меняется и тональность голливудских фильмов про СССР и людей в нём. 1980-е годы начались с «вигилантизма холодной войны», при котором не делалось различий между советским режимом и людьми в СССР: всё это была одна и та же сторона «Империи зла». Характерным примером такой продукции является «Красный рассвет» (1984). При этом для «фильмов про русских» практически обязательным было слово «красный» (англ. red) в названии: «Красный рассвет», «Красный скорпион», «Красная жара».

С изменением тональности в голливудских фильмах образ меняется с «инопланетных злодеев из Империи зла» на просто «инопланетян», сродни знаменитому E.T. из фильма Спилберга. Которые во многих отношениях странные, порой смешны, многое понимают и делают «не как у нас», но у которых есть свои положительные качества. Таковы русские в фильме «Русские» (1987), таков и Иван Данко в фильме «Красная жара».

Само название фильма продолжает упомянутую выше традицию иметь слово «красный» в названии, при этом зрителям ясно, что «жара» (англ. heat) в этот раз будет идти от ставшего на этот раз «красным» Арнольда Шварцнеггера на рекламных постерах. В вышедшей в том же году новеллизации фильма в подзаголовке это обыгрывается ещё более прямо: «Московский красный встречается с чикагским синим» (Moscow Red meets Chicago Blue).

Главные исполнители

См. также: роли Арнольда Шварцнеггера и роли Джеймса Белуши

К концу 1980-х Арнольд Шварцнеггер стал признанной суперзвездой боевиков. За исключением небольшой осечки с фильмом «Без компромиссов», после которой он стал ещё строже относиться к выбору сценариев и режиссёров, один хит следовал за другим: «Коммандо», «Хищник», «Бегущий человек». В 1987 году на голливудской «Аллее славы» появилась 1847-я по счёту звезда с именем Шварценеггера. В том же году он без колебаний принял предложение главной роли от Уолтера Хилла, верно просчитав успех будущего фильма. Роль Ивана Данко в «Красной жаре» стала очередным рубежом и в отношении его гонораров: впервые в карьере Шварцнеггера тот составил огромные по тем временам 10 миллионов долларов.

В интервью сразу после выхода фильма на экраны Шварцнеггер сказал, что для вживания в роль ему парадоксальным образом помогал женский образ партийного работника Нины Якушовой, созданный Гретой Гарбо в фильме «Ниночка». По его словам, это «тот же тип характера, что играемый мною в „Красной жаре“. Она русская, приезжающая в Париж очень холодной. По ходу фильма она влюбляется во француза (Мелвин Дуглас) и наружу выходят эмоции, о которых она сама не подозревала. Я тщательно изучил фильм, а во время съёмок „Красной жары“ смотрел его каждый день».

Джеймс Белуши был также уже известен, однако его слава и гонорары были в разы ниже. В задуманной линии «бадди-муви» его энергичный характер должен был подчёркивать монументальную невозмутимость Ивана Данко, создавая дополнительный комический эффект.

Съёмки в Москве

Внешние изображения
Встреча в спортклубе «Атлетика» (© Владимир Машатин/РИА Новости)
	peeep.us/a6f24803
	peeep.us/99694204
	peeep.us/cd635b96
	peeep.us/a4192a29

Изменения в СССР открыли уникальную возможность сделать часть натурных съёмок в настоящей Москве и на настоящей Красной площади. Это соответствовало и желанию самого Шварцнеггера, который охотно путешествовал по миру для рекламы фильмов со своим участием, что мало кто делал из других американских звёзд первой величины. Разрешения на съёмки, включая Красную площадь, были получены и в начале 1988 года группа выехала на место. Однако разрешения были весьма невнятными: оставалось неясным, что именно и в какой мере разрешено в плане съёмок. Во избежание проблем операторы сняли лишь несколько зарисовок и общих планов с ручных камер. Основные «московские» сцены, включая все погони с перестрелками, снимались в Будапеште. К примеру, здание «Главного управления внутренних дел Москвы» — на самом деле Будайская крепость.

Приезд голливудской знаменитости вызвал ажиотаж среди московских журналистов, и на первой пресс-конференции пришло множество людей. Сама пресс-конференция вышла нестандартной, так как в основном вопросы задавались самим Шварцнеггером, а не журналистами. Оказалось, что жена, Мария Шрайвер, узнав о его поездке в Москву, заказала шубу из горностая. Поэтому сначала он хотел понять, как обменять деньги на рубли и где лучше купить заказанное. Журналисты объяснили кинозвезде суть и принципы работы магазинов «Берёзка».

Оказалось также, что Шварцнеггер обязательно хотел бы встретиться с тяжелоатлетом Юрием Власовым, который был одним из его идолов в детстве. В 1961 году на ЧМ по тяжёлой атлетике в Вене Власов стал золотым призёром в тяжёлом весе. В одной из пауз к нему подвели 14-летнего новичка в атлетике и попросили сказать пару ободряющих слов. Этим худощавым новичком был Шварцнеггер. После наведения справок выяснилось, что оставивший большой спорт Власов руководит небольшим спортклубом «Атлетика», расположенным в полуподвале на Авиамоторной улице. Там и состоялась их встреча.

Сцена в общественной бане

Не меньшее, чем все драки и перестрелки, произвела впечатление на зрителей и критиков сцена в общественной бане, с которой начинается действие. Медленный проход практически голого (кроме полотенца на поясе спереди) Шварцнеггера должен был напомнить зрителям фильм «Терминатор» 1984 года и то, что перед ними вновь «машина для убийства». Однако проход через заполненный паром зал с бассейном, с качающими тяжести мускулистыми силачами вокруг задавал сцене ясный эротический контекст. Этот контекст был бы скорее в эстетике геев, на манер некой гей-бани, если бы не обнажённые женщины в том же зале, которых камера показывает с тем же восхищением, что и мужчин. Сценарной находкой стало выпадение во время завязавшейся схватки на заснеженную крышу, переход от тепла к холоду и обнажённые тела на снегу.

Сам Шварцнеггер относил сцену в бане, которую сам называет сауной, одной из наиболее ярких сцен фильма, снять которую было решено с самого начала. По его словам, «когда сцена просит наготы и это укладывается в фильм, я ничего не имею против. Если же это эксплуатация идеи и подбрасывается без причины, то такое меня раздражает и я держусь от такого в стороне.»

Оружие в фильме

Иван Данко имеет «лучший в мире советский пистолет системы Подбырина калибра 9,2 мм». Режиссёр фильма Уолтер Хилл хотел, чтобы у Арнольда Шварценеггера было большое, «крутое» и зловещего вида оружие, соответствующее играемому им персонажу: при этом незнакомое американскому зрителю и подходящее кинематографическому советскому милиционеру. Последнее исключало револьверы, как типичное оружие именно американских полицейских. В целом режиссёр представлял себе нечто вроде очень большого пистолета «Walther P38» с выраженным иноземным колоритом.

За оружием для главного героя обратились в частную оружейную мастерскую Тима Лафранса в Сан-Диего. Эта мастерская в 1980-х часто служила в качестве «голливудского арсенала», имея репутацию места, где делают уникальные образцы огнестрельного оружия с заказанным дизайном, стреляющие и безопасные для съёмок. Тим Лафранс взял за основу израильский пистолет «Desert Eagle» калибра 9 мм, который основательно переработал и заметно удлинил ствол. Так на свет появился «9.2mm Podbyrin pistol», или как его назвали в студии, «Hollywood Eagle».

Вторая поправка к Конституции США разрешает покупать и иметь оружие, поэтому после выхода очередного фильма нередко предлагается купить такое же оружие, как у любимого героя. И в этом случае одновременно с выходом фильма на экраны летом 1988 в тематических журналах появилась реклама эксклюзивной модели пистолета, аналогичной той, что в фильме. Продаваемая населению версия называлась «Pobyrin pistol», так как право на исходное название принадлежало киностудии.

Той же оружейной мастерской было заказано оружие для главного злодея в фильме Виктора «Роста» Руставили. Здесь требования к облику были менее конкретные: из него можно было бы коварно выстрелить в любой момент и оно должно было иметь «мафиозный вид». Тим Лафранс остановился на двуствольном дерринджере сорок пятого калибра, к которому разработал пружинный выкидной механизм, монтируемый на руке. При особом движении рукой скрытый в рукаве пистолет выскакивал прямо в ладонь. Так как у классического дерринджера нет спусковой скобы, достаточно держать наготове палец согнутым, чтобы одновременно с выскакиванием пистолета из рукава происходил выстрел. Так Виктор убивает в начале фильма напарника Данко, Юрия Огаркова.

Музыка в фильме

Для вступительных и заключительных титров были выбраны фрагменты из «Кантаты к двадцатилетию Октября» Сергея Прокофьева (часть № 2, «Философы»).

Также в фильме звучат следующие композиции разных групп:

• Disko Yuk
• New age again
• Jackin' national anthem
• Stranger on the shore

Выход в прокат

С гонораром 10 млн долларов Арнольду Шварцнеггеру за главную роль, общий бюджет фильма составил 29 млн.

Показ в кинотеатрах США стартовал 19 июня и за первые две недели принёс 24,5 млн долларов. Всего на показах в США было заработано 34,9 млн. Ещё 3,3 млн долларов принёс прокат переведённых версий фильма в Западной Европе (Франция, ФРГ и Испания). Общая прибыль на 27 % превысила затраты. Для сравнения, «Бегущий человек» (1987) принёс прибыль, на 34 % превышающую затраты (38 млн и 27 млн соответственно).

Отражение в культуре

• Одновременно с выходом на экран в нью-йоркском издательстве «Avon Books» вышла одноимённая новеллизация фильма. Однако в книге все реплики героев идут только на английском.
• В романе 2011 года Тима Скоренко «Сад Иеронима Босха» фильм приводится как образец восприятия России американцами и, одновременно, источник сведений о ней. «Фраза „Какие ваши доказательства?“, искажённая произношением бандита. <…> Американские актёры, играющие русских, озвучивают себя сами, с чудовищным акцентом и жуткими ошибками…»

Отрывок, характеризующий Красная жара (фильм, 1988)

– Говори ей вы, пожалуйста, я тебе после скажу.
– Да что же?
– Ну я теперь скажу. Ты знаешь, что Соня мой друг, такой друг, что я руку сожгу для нее. Вот посмотри. – Она засучила свой кисейный рукав и показала на своей длинной, худой и нежной ручке под плечом, гораздо выше локтя (в том месте, которое закрыто бывает и бальными платьями) красную метину.
– Это я сожгла, чтобы доказать ей любовь. Просто линейку разожгла на огне, да и прижала.
Сидя в своей прежней классной комнате, на диване с подушечками на ручках, и глядя в эти отчаянно оживленные глаза Наташи, Ростов опять вошел в тот свой семейный, детский мир, который не имел ни для кого никакого смысла, кроме как для него, но который доставлял ему одни из лучших наслаждений в жизни; и сожжение руки линейкой, для показания любви, показалось ему не бесполезно: он понимал и не удивлялся этому.
– Так что же? только? – спросил он.
– Ну так дружны, так дружны! Это что, глупости – линейкой; но мы навсегда друзья. Она кого полюбит, так навсегда; а я этого не понимаю, я забуду сейчас.
– Ну так что же?
– Да, так она любит меня и тебя. – Наташа вдруг покраснела, – ну ты помнишь, перед отъездом… Так она говорит, что ты это всё забудь… Она сказала: я буду любить его всегда, а он пускай будет свободен. Ведь правда, что это отлично, благородно! – Да, да? очень благородно? да? – спрашивала Наташа так серьезно и взволнованно, что видно было, что то, что она говорила теперь, она прежде говорила со слезами.
Ростов задумался.
– Я ни в чем не беру назад своего слова, – сказал он. – И потом, Соня такая прелесть, что какой же дурак станет отказываться от своего счастия?
– Нет, нет, – закричала Наташа. – Мы про это уже с нею говорили. Мы знали, что ты это скажешь. Но это нельзя, потому что, понимаешь, ежели ты так говоришь – считаешь себя связанным словом, то выходит, что она как будто нарочно это сказала. Выходит, что ты всё таки насильно на ней женишься, и выходит совсем не то.
Ростов видел, что всё это было хорошо придумано ими. Соня и вчера поразила его своей красотой. Нынче, увидав ее мельком, она ему показалась еще лучше. Она была прелестная 16 тилетняя девочка, очевидно страстно его любящая (в этом он не сомневался ни на минуту). Отчего же ему было не любить ее теперь, и не жениться даже, думал Ростов, но теперь столько еще других радостей и занятий! «Да, они это прекрасно придумали», подумал он, «надо оставаться свободным».
– Ну и прекрасно, – сказал он, – после поговорим. Ах как я тебе рад! – прибавил он.
– Ну, а что же ты, Борису не изменила? – спросил брат.
– Вот глупости! – смеясь крикнула Наташа. – Ни об нем и ни о ком я не думаю и знать не хочу.
– Вот как! Так ты что же?
– Я? – переспросила Наташа, и счастливая улыбка осветила ее лицо. – Ты видел Duport'a?
– Нет.
– Знаменитого Дюпора, танцовщика не видал? Ну так ты не поймешь. Я вот что такое. – Наташа взяла, округлив руки, свою юбку, как танцуют, отбежала несколько шагов, перевернулась, сделала антраша, побила ножкой об ножку и, став на самые кончики носков, прошла несколько шагов.
– Ведь стою? ведь вот, – говорила она; но не удержалась на цыпочках. – Так вот я что такое! Никогда ни за кого не пойду замуж, а пойду в танцовщицы. Только никому не говори.
Ростов так громко и весело захохотал, что Денисову из своей комнаты стало завидно, и Наташа не могла удержаться, засмеялась с ним вместе. – Нет, ведь хорошо? – всё говорила она.
– Хорошо, за Бориса уже не хочешь выходить замуж?
Наташа вспыхнула. – Я не хочу ни за кого замуж итти. Я ему то же самое скажу, когда увижу.
– Вот как! – сказал Ростов.
– Ну, да, это всё пустяки, – продолжала болтать Наташа. – А что Денисов хороший? – спросила она.
– Хороший.
– Ну и прощай, одевайся. Он страшный, Денисов?
– Отчего страшный? – спросил Nicolas. – Нет. Васька славный.
– Ты его Васькой зовешь – странно. А, что он очень хорош?
– Очень хорош.
– Ну, приходи скорей чай пить. Все вместе.
И Наташа встала на цыпочках и прошлась из комнаты так, как делают танцовщицы, но улыбаясь так, как только улыбаются счастливые 15 летние девочки. Встретившись в гостиной с Соней, Ростов покраснел. Он не знал, как обойтись с ней. Вчера они поцеловались в первую минуту радости свидания, но нынче они чувствовали, что нельзя было этого сделать; он чувствовал, что все, и мать и сестры, смотрели на него вопросительно и от него ожидали, как он поведет себя с нею. Он поцеловал ее руку и назвал ее вы – Соня . Но глаза их, встретившись, сказали друг другу «ты» и нежно поцеловались. Она просила своим взглядом у него прощения за то, что в посольстве Наташи она смела напомнить ему о его обещании и благодарила его за его любовь. Он своим взглядом благодарил ее за предложение свободы и говорил, что так ли, иначе ли, он никогда не перестанет любить ее, потому что нельзя не любить ее.
– Как однако странно, – сказала Вера, выбрав общую минуту молчания, – что Соня с Николенькой теперь встретились на вы и как чужие. – Замечание Веры было справедливо, как и все ее замечания; но как и от большей части ее замечаний всем сделалось неловко, и не только Соня, Николай и Наташа, но и старая графиня, которая боялась этой любви сына к Соне, могущей лишить его блестящей партии, тоже покраснела, как девочка. Денисов, к удивлению Ростова, в новом мундире, напомаженный и надушенный, явился в гостиную таким же щеголем, каким он был в сражениях, и таким любезным с дамами и кавалерами, каким Ростов никак не ожидал его видеть.


Вернувшись в Москву из армии, Николай Ростов был принят домашними как лучший сын, герой и ненаглядный Николушка; родными – как милый, приятный и почтительный молодой человек; знакомыми – как красивый гусарский поручик, ловкий танцор и один из лучших женихов Москвы.
Знакомство у Ростовых была вся Москва; денег в нынешний год у старого графа было достаточно, потому что были перезаложены все имения, и потому Николушка, заведя своего собственного рысака и самые модные рейтузы, особенные, каких ни у кого еще в Москве не было, и сапоги, самые модные, с самыми острыми носками и маленькими серебряными шпорами, проводил время очень весело. Ростов, вернувшись домой, испытал приятное чувство после некоторого промежутка времени примеривания себя к старым условиям жизни. Ему казалось, что он очень возмужал и вырос. Отчаяние за невыдержанный из закона Божьего экзамен, занимание денег у Гаврилы на извозчика, тайные поцелуи с Соней, он про всё это вспоминал, как про ребячество, от которого он неизмеримо был далек теперь. Теперь он – гусарский поручик в серебряном ментике, с солдатским Георгием, готовит своего рысака на бег, вместе с известными охотниками, пожилыми, почтенными. У него знакомая дама на бульваре, к которой он ездит вечером. Он дирижировал мазурку на бале у Архаровых, разговаривал о войне с фельдмаршалом Каменским, бывал в английском клубе, и был на ты с одним сорокалетним полковником, с которым познакомил его Денисов.
Страсть его к государю несколько ослабела в Москве, так как он за это время не видал его. Но он часто рассказывал о государе, о своей любви к нему, давая чувствовать, что он еще не всё рассказывает, что что то еще есть в его чувстве к государю, что не может быть всем понятно; и от всей души разделял общее в то время в Москве чувство обожания к императору Александру Павловичу, которому в Москве в то время было дано наименование ангела во плоти.
В это короткое пребывание Ростова в Москве, до отъезда в армию, он не сблизился, а напротив разошелся с Соней. Она была очень хороша, мила, и, очевидно, страстно влюблена в него; но он был в той поре молодости, когда кажется так много дела, что некогда этим заниматься, и молодой человек боится связываться – дорожит своей свободой, которая ему нужна на многое другое. Когда он думал о Соне в это новое пребывание в Москве, он говорил себе: Э! еще много, много таких будет и есть там, где то, мне еще неизвестных. Еще успею, когда захочу, заняться и любовью, а теперь некогда. Кроме того, ему казалось что то унизительное для своего мужества в женском обществе. Он ездил на балы и в женское общество, притворяясь, что делал это против воли. Бега, английский клуб, кутеж с Денисовым, поездка туда – это было другое дело: это было прилично молодцу гусару.
В начале марта, старый граф Илья Андреич Ростов был озабочен устройством обеда в английском клубе для приема князя Багратиона.
Граф в халате ходил по зале, отдавая приказания клубному эконому и знаменитому Феоктисту, старшему повару английского клуба, о спарже, свежих огурцах, землянике, теленке и рыбе для обеда князя Багратиона. Граф, со дня основания клуба, был его членом и старшиною. Ему было поручено от клуба устройство торжества для Багратиона, потому что редко кто умел так на широкую руку, хлебосольно устроить пир, особенно потому, что редко кто умел и хотел приложить свои деньги, если они понадобятся на устройство пира. Повар и эконом клуба с веселыми лицами слушали приказания графа, потому что они знали, что ни при ком, как при нем, нельзя было лучше поживиться на обеде, который стоил несколько тысяч.
– Так смотри же, гребешков, гребешков в тортю положи, знаешь! – Холодных стало быть три?… – спрашивал повар. Граф задумался. – Нельзя меньше, три… майонез раз, – сказал он, загибая палец…
– Так прикажете стерлядей больших взять? – спросил эконом. – Что ж делать, возьми, коли не уступают. Да, батюшка ты мой, я было и забыл. Ведь надо еще другую антре на стол. Ах, отцы мои! – Он схватился за голову. – Да кто же мне цветы привезет?
– Митинька! А Митинька! Скачи ты, Митинька, в подмосковную, – обратился он к вошедшему на его зов управляющему, – скачи ты в подмосковную и вели ты сейчас нарядить барщину Максимке садовнику. Скажи, чтобы все оранжереи сюда волок, укутывал бы войлоками. Да чтобы мне двести горшков тут к пятнице были.
Отдав еще и еще разные приказания, он вышел было отдохнуть к графинюшке, но вспомнил еще нужное, вернулся сам, вернул повара и эконома и опять стал приказывать. В дверях послышалась легкая, мужская походка, бряцанье шпор, и красивый, румяный, с чернеющимися усиками, видимо отдохнувший и выхолившийся на спокойном житье в Москве, вошел молодой граф.
– Ах, братец мой! Голова кругом идет, – сказал старик, как бы стыдясь, улыбаясь перед сыном. – Хоть вот ты бы помог! Надо ведь еще песенников. Музыка у меня есть, да цыган что ли позвать? Ваша братия военные это любят.
– Право, папенька, я думаю, князь Багратион, когда готовился к Шенграбенскому сражению, меньше хлопотал, чем вы теперь, – сказал сын, улыбаясь.
Старый граф притворился рассерженным. – Да, ты толкуй, ты попробуй!
И граф обратился к повару, который с умным и почтенным лицом, наблюдательно и ласково поглядывал на отца и сына.
– Какова молодежь то, а, Феоктист? – сказал он, – смеется над нашим братом стариками.
– Что ж, ваше сиятельство, им бы только покушать хорошо, а как всё собрать да сервировать , это не их дело.
– Так, так, – закричал граф, и весело схватив сына за обе руки, закричал: – Так вот же что, попался ты мне! Возьми ты сейчас сани парные и ступай ты к Безухову, и скажи, что граф, мол, Илья Андреич прислали просить у вас земляники и ананасов свежих. Больше ни у кого не достанешь. Самого то нет, так ты зайди, княжнам скажи, и оттуда, вот что, поезжай ты на Разгуляй – Ипатка кучер знает – найди ты там Ильюшку цыгана, вот что у графа Орлова тогда плясал, помнишь, в белом казакине, и притащи ты его сюда, ко мне.
– И с цыганками его сюда привести? – спросил Николай смеясь. – Ну, ну!…
В это время неслышными шагами, с деловым, озабоченным и вместе христиански кротким видом, никогда не покидавшим ее, вошла в комнату Анна Михайловна. Несмотря на то, что каждый день Анна Михайловна заставала графа в халате, всякий раз он конфузился при ней и просил извинения за свой костюм.
– Ничего, граф, голубчик, – сказала она, кротко закрывая глаза. – А к Безухому я съезжу, – сказала она. – Пьер приехал, и теперь мы всё достанем, граф, из его оранжерей. Мне и нужно было видеть его. Он мне прислал письмо от Бориса. Слава Богу, Боря теперь при штабе.
Граф обрадовался, что Анна Михайловна брала одну часть его поручений, и велел ей заложить маленькую карету.
– Вы Безухову скажите, чтоб он приезжал. Я его запишу. Что он с женой? – спросил он.
Анна Михайловна завела глаза, и на лице ее выразилась глубокая скорбь…
– Ах, мой друг, он очень несчастлив, – сказала она. – Ежели правда, что мы слышали, это ужасно. И думали ли мы, когда так радовались его счастию! И такая высокая, небесная душа, этот молодой Безухов! Да, я от души жалею его и постараюсь дать ему утешение, которое от меня будет зависеть.
– Да что ж такое? – спросили оба Ростова, старший и младший.
Анна Михайловна глубоко вздохнула: – Долохов, Марьи Ивановны сын, – сказала она таинственным шопотом, – говорят, совсем компрометировал ее. Он его вывел, пригласил к себе в дом в Петербурге, и вот… Она сюда приехала, и этот сорви голова за ней, – сказала Анна Михайловна, желая выразить свое сочувствие Пьеру, но в невольных интонациях и полуулыбкою выказывая сочувствие сорви голове, как она назвала Долохова. – Говорят, сам Пьер совсем убит своим горем.
– Ну, всё таки скажите ему, чтоб он приезжал в клуб, – всё рассеется. Пир горой будет.
На другой день, 3 го марта, во 2 м часу по полудни, 250 человек членов Английского клуба и 50 человек гостей ожидали к обеду дорогого гостя и героя Австрийского похода, князя Багратиона. В первое время по получении известия об Аустерлицком сражении Москва пришла в недоумение. В то время русские так привыкли к победам, что, получив известие о поражении, одни просто не верили, другие искали объяснений такому странному событию в каких нибудь необыкновенных причинах. В Английском клубе, где собиралось всё, что было знатного, имеющего верные сведения и вес, в декабре месяце, когда стали приходить известия, ничего не говорили про войну и про последнее сражение, как будто все сговорились молчать о нем. Люди, дававшие направление разговорам, как то: граф Ростопчин, князь Юрий Владимирович Долгорукий, Валуев, гр. Марков, кн. Вяземский, не показывались в клубе, а собирались по домам, в своих интимных кружках, и москвичи, говорившие с чужих голосов (к которым принадлежал и Илья Андреич Ростов), оставались на короткое время без определенного суждения о деле войны и без руководителей. Москвичи чувствовали, что что то нехорошо и что обсуждать эти дурные вести трудно, и потому лучше молчать. Но через несколько времени, как присяжные выходят из совещательной комнаты, появились и тузы, дававшие мнение в клубе, и всё заговорило ясно и определенно. Были найдены причины тому неимоверному, неслыханному и невозможному событию, что русские были побиты, и все стало ясно, и во всех углах Москвы заговорили одно и то же. Причины эти были: измена австрийцев, дурное продовольствие войска, измена поляка Пшебышевского и француза Ланжерона, неспособность Кутузова, и (потихоньку говорили) молодость и неопытность государя, вверившегося дурным и ничтожным людям. Но войска, русские войска, говорили все, были необыкновенны и делали чудеса храбрости. Солдаты, офицеры, генералы – были герои. Но героем из героев был князь Багратион, прославившийся своим Шенграбенским делом и отступлением от Аустерлица, где он один провел свою колонну нерасстроенною и целый день отбивал вдвое сильнейшего неприятеля. Тому, что Багратион выбран был героем в Москве, содействовало и то, что он не имел связей в Москве, и был чужой. В лице его отдавалась должная честь боевому, простому, без связей и интриг, русскому солдату, еще связанному воспоминаниями Итальянского похода с именем Суворова. Кроме того в воздаянии ему таких почестей лучше всего показывалось нерасположение и неодобрение Кутузову.
– Ежели бы не было Багратиона, il faudrait l'inventer, [надо бы изобрести его.] – сказал шутник Шиншин, пародируя слова Вольтера. Про Кутузова никто не говорил, и некоторые шопотом бранили его, называя придворною вертушкой и старым сатиром. По всей Москве повторялись слова князя Долгорукова: «лепя, лепя и облепишься», утешавшегося в нашем поражении воспоминанием прежних побед, и повторялись слова Ростопчина про то, что французских солдат надо возбуждать к сражениям высокопарными фразами, что с Немцами надо логически рассуждать, убеждая их, что опаснее бежать, чем итти вперед; но что русских солдат надо только удерживать и просить: потише! Со всex сторон слышны были новые и новые рассказы об отдельных примерах мужества, оказанных нашими солдатами и офицерами при Аустерлице. Тот спас знамя, тот убил 5 ть французов, тот один заряжал 5 ть пушек. Говорили и про Берга, кто его не знал, что он, раненый в правую руку, взял шпагу в левую и пошел вперед. Про Болконского ничего не говорили, и только близко знавшие его жалели, что он рано умер, оставив беременную жену и чудака отца.


3 го марта во всех комнатах Английского клуба стоял стон разговаривающих голосов и, как пчелы на весеннем пролете, сновали взад и вперед, сидели, стояли, сходились и расходились, в мундирах, фраках и еще кое кто в пудре и кафтанах, члены и гости клуба. Пудренные, в чулках и башмаках ливрейные лакеи стояли у каждой двери и напряженно старались уловить каждое движение гостей и членов клуба, чтобы предложить свои услуги. Большинство присутствовавших были старые, почтенные люди с широкими, самоуверенными лицами, толстыми пальцами, твердыми движениями и голосами. Этого рода гости и члены сидели по известным, привычным местам и сходились в известных, привычных кружках. Малая часть присутствовавших состояла из случайных гостей – преимущественно молодежи, в числе которой были Денисов, Ростов и Долохов, который был опять семеновским офицером. На лицах молодежи, особенно военной, было выражение того чувства презрительной почтительности к старикам, которое как будто говорит старому поколению: уважать и почитать вас мы готовы, но помните, что всё таки за нами будущность.
Несвицкий был тут же, как старый член клуба. Пьер, по приказанию жены отпустивший волоса, снявший очки и одетый по модному, но с грустным и унылым видом, ходил по залам. Его, как и везде, окружала атмосфера людей, преклонявшихся перед его богатством, и он с привычкой царствования и рассеянной презрительностью обращался с ними.
По годам он бы должен был быть с молодыми, по богатству и связям он был членом кружков старых, почтенных гостей, и потому он переходил от одного кружка к другому.
Старики из самых значительных составляли центр кружков, к которым почтительно приближались даже незнакомые, чтобы послушать известных людей. Большие кружки составлялись около графа Ростопчина, Валуева и Нарышкина. Ростопчин рассказывал про то, как русские были смяты бежавшими австрийцами и должны были штыком прокладывать себе дорогу сквозь беглецов.
Валуев конфиденциально рассказывал, что Уваров был прислан из Петербурга, для того чтобы узнать мнение москвичей об Аустерлице.
В третьем кружке Нарышкин говорил о заседании австрийского военного совета, в котором Суворов закричал петухом в ответ на глупость австрийских генералов. Шиншин, стоявший тут же, хотел пошутить, сказав, что Кутузов, видно, и этому нетрудному искусству – кричать по петушиному – не мог выучиться у Суворова; но старички строго посмотрели на шутника, давая ему тем чувствовать, что здесь и в нынешний день так неприлично было говорить про Кутузова.
Граф Илья Андреич Ростов, озабоченно, торопливо похаживал в своих мягких сапогах из столовой в гостиную, поспешно и совершенно одинаково здороваясь с важными и неважными лицами, которых он всех знал, и изредка отыскивая глазами своего стройного молодца сына, радостно останавливал на нем свой взгляд и подмигивал ему. Молодой Ростов стоял у окна с Долоховым, с которым он недавно познакомился, и знакомством которого он дорожил. Старый граф подошел к ним и пожал руку Долохову.
– Ко мне милости прошу, вот ты с моим молодцом знаком… вместе там, вместе геройствовали… A! Василий Игнатьич… здорово старый, – обратился он к проходившему старичку, но не успел еще договорить приветствия, как всё зашевелилось, и прибежавший лакей, с испуганным лицом, доложил: пожаловали!
Раздались звонки; старшины бросились вперед; разбросанные в разных комнатах гости, как встряхнутая рожь на лопате, столпились в одну кучу и остановились в большой гостиной у дверей залы.
В дверях передней показался Багратион, без шляпы и шпаги, которые он, по клубному обычаю, оставил у швейцара. Он был не в смушковом картузе с нагайкой через плечо, как видел его Ростов в ночь накануне Аустерлицкого сражения, а в новом узком мундире с русскими и иностранными орденами и с георгиевской звездой на левой стороне груди. Он видимо сейчас, перед обедом, подстриг волосы и бакенбарды, что невыгодно изменяло его физиономию. На лице его было что то наивно праздничное, дававшее, в соединении с его твердыми, мужественными чертами, даже несколько комическое выражение его лицу. Беклешов и Федор Петрович Уваров, приехавшие с ним вместе, остановились в дверях, желая, чтобы он, как главный гость, прошел вперед их. Багратион смешался, не желая воспользоваться их учтивостью; произошла остановка в дверях, и наконец Багратион всё таки прошел вперед. Он шел, не зная куда девать руки, застенчиво и неловко, по паркету приемной: ему привычнее и легче было ходить под пулями по вспаханному полю, как он шел перед Курским полком в Шенграбене. Старшины встретили его у первой двери, сказав ему несколько слов о радости видеть столь дорогого гостя, и недождавшись его ответа, как бы завладев им, окружили его и повели в гостиную. В дверях гостиной не было возможности пройти от столпившихся членов и гостей, давивших друг друга и через плечи друг друга старавшихся, как редкого зверя, рассмотреть Багратиона. Граф Илья Андреич, энергичнее всех, смеясь и приговаривая: – пусти, mon cher, пусти, пусти, – протолкал толпу, провел гостей в гостиную и посадил на средний диван. Тузы, почетнейшие члены клуба, обступили вновь прибывших. Граф Илья Андреич, проталкиваясь опять через толпу, вышел из гостиной и с другим старшиной через минуту явился, неся большое серебряное блюдо, которое он поднес князю Багратиону. На блюде лежали сочиненные и напечатанные в честь героя стихи. Багратион, увидав блюдо, испуганно оглянулся, как бы отыскивая помощи. Но во всех глазах было требование того, чтобы он покорился. Чувствуя себя в их власти, Багратион решительно, обеими руками, взял блюдо и сердито, укоризненно посмотрел на графа, подносившего его. Кто то услужливо вынул из рук Багратиона блюдо (а то бы он, казалось, намерен был держать его так до вечера и так итти к столу) и обратил его внимание на стихи. «Ну и прочту», как будто сказал Багратион и устремив усталые глаза на бумагу, стал читать с сосредоточенным и серьезным видом. Сам сочинитель взял стихи и стал читать. Князь Багратион склонил голову и слушал.