Красное лето

Красное лето — кровавые расовые беспорядки, которые произошли в Соединенных Штатах в течение лета и начале осени 1919 года. В большинстве случаев, белые нападали на афро-американцев, это произошло более чем в тридцати американских городах. В некоторых случаях чернокожие ответили встречными атаками, в частности, в Чикаго, в Вашингтоне и Элейн, Арканзас; в этих городах было зафиксировано наибольшее число смертельных случаев.

Название

Активист и писатель Д. Джонсон ввёл термин «Красное лето». С 1916 года работает секретарём в Национальной ассоциации прогресса цветного населения, в это время он открывает множество местных отделений ассоциации. Летом 1919, он организует мирные протесты против насилия на расовой почве.

Обстановка

С мобилизацией трудовых ресурсов и военными действиями США в первой мировой войне, а также прекращением притока иммигрантов из Европы, индустриальные города Севера и Среднего Запада начали испытывать серьёзную нехватку трудовых ресурсов. Промышленники Севера начали брать на работу людей с Юга. Из-за этого случился большой отток рабочей силы с расистского Юга, на Север. Во время первой мировой войны, к 1919 году, 500 000 афро-американцев, эмигрировали с юга в промышленные города Севера и Запада во время первой волны великой миграции. Кроме того они мигрировали, чтобы избежать линчевания, законов Джима Кроу и получить права. Афро-американские рабочие занимали новые рабочие места, а также места, которые раньше принадлежали белым. В некоторых городах, они были наняты в качестве штрейкбрехеров (людей, которые вышли на работу во время забастовки всего предприятия), особенно во время забастовки 1917 года. Это увеличило обиду и подозрительность белого населения, особенно рабочего класса, среди которых было много белых иммигрантов и людей из первого поколения американцев. После войны, быстрая демобилизация военных, без плана трудоустройства такого большого количества человек, и удаление контроля над ценами, привело к безработице и инфляции — всё это повысило конкуренцию за рабочие места.

Во время первой красной угрозы, после революции в России, антибольшевистские настроения в Соединенных Штатах быстро заменились антинемецкими настроениями из-за потерь в первой мировой войне. Многие политики и правительство США, вместе с большей частью прессы и общественности, боялись попытки свергнуть правительство и создать новое по советскому образцу. В такой атмосфере общественной истерии забастовки и трудовые волнения, так же как радикальные представления и умеренные инакомыслия, характеризовались как неамериканские или губительными. В это время, афро-американцы вели пропаганду за расовое равенство, трудовые права и право на защиту от судов линча. Тесные связи между недавними европейскими иммигрантами и радикальными политическими идеями и организациями в Европе разжигала американские тревоги.

События

Согласно отчёту сотрудника Департамента Труда Соединённых Штатов доктора Джорджа Е. Хайнса, летом-осенью 1919 года было зафиксировано 38 отдельных бунтов, в которых белые нападали на чёрных. Согласно этому отчёту, в период 1 января — 14 сентября 1919 года, по крайней мере 43 негра были линчёваны, из них 16 повешены, а остальные застрелены. Правительство США не могло или не хотело вмешиваться и наказывать за убийства. Впервые в истории расовых столкновений в США отмечены попытки негров организовать отряды самообороны. А. Филипп Рэндолф, правозащитник и лидер Brotherhood of Sleeping Car Porters, защищал права чернокожих на самооборону.

Массовые беспорядки

• После беспорядков 10 мая в Чарльстоне, Южная Каролина введено военное положение. Бунт подняли моряки ВМФ США; Исак Доктор, Уильям Браун, и Джеймс Тэлбот, и много афро-американцев, были убиты. 5 белых и 18 чёрных были ранены. При расследовании этого дела было установлено, что зачинщиками были 4 моряка и один гражданский, все были белыми.

• В начале июля бунт в городе Лонгвью, штат Техас привёл к гибели четырёх человек, и уничтожению местного чёрного гетто.

• 3 июля чёрные солдаты сегрегированного 10-го кавалерийского полка были атакованы местной полицией в городе Бизби, штат Аризона.

• В июле в городе Вашингтон, округ Колумбия, распространились слухи об аресте негра за изнасилование. Слухи вылились в четыре дня уличного насилия, сопровождавшегося нападениями белых (многие в военной форме) на случайных негров на улице, других негров толпа вытаскивала из машин. После отказа полиции вмешаться начались столкновения белых с чёрными отрядами самообороны, в результате чего в город пришлось вводить войска. К концу беспорядков погибло десять белых, включая двух полицейских, и пятеро чёрных.

Национальная ассоциация содействия прогрессу цветного населения отправило президенту Уильсону письмо протеста:

...позор толпам нападающих, среди них были солдаты, матросы, морские пехотинцы, которые нападали на безобидных и невинных негров в столице США. Мужчины в форме нападали на негров на улицах города, а также вытаскивали их из трамваев, чтобы избить. Толпы, как сообщается ...делали направленные атаки на любого проходящего негра....Эффектом таких беспорядков в столице будет увеличение жестокости и опасности вспышек беспорядков в других местах..Национальная ассоциация содействия прогрессу цветного населения призывает Вас, как президента и главнокомандующего Вооруженных сил, сделать заявление, осуждающее насилие толпы и обеспечить выполнение таких военных законов, как требует ситуация.

«Национальная ассоциация содействия прогрессу цветного населения спрашивает у Вас, как долго Федеральное правительство при содействии Вашей администрации намеревается терпеть анархию в Соединенных Штатах?» — - Телеграмма НАСПЦН президенту В. Уильсону 29 августа, 1919

• В городе Норфолк, штат Вирджиния, белые атаковали чёрных ветеранов. По крайней мере шесть человек застрелены, порядок восстановлен с помощью морской пехоты и военного флота.

• 27 июля начинаются наиболее тяжёлые расовые столкновения 1919 года, имевшие место в городе Чикаго. Белые обнаружили чёрную молодёжь, нарушившую границу сегрегированных пляжей на озере Мичиган, и заплывшую на пляжи, зарезервированные только для белых. Несколько нарушителей были утоплены. После отказа полиции вмешаться начался бунт чёрной молодёжи Чикаго, продолжавшийся 13 дней. Среди белых особую активность проявили ирландцы, чья территория непосредственно граничила с чёрным гетто. К моменту окончания беспорядков погибло 23 чёрных и 15 белых, 537 человек ранены, разрушены дома 1000 чёрных семей.

В конце июля Северо-восточная Федерация клуба Цветных Женщин, на ежегодной конференции, осудила беспорядки и поджоги домов негров, и попросила президента Уилсона «использовать все средства, что в ваших силах, чтобы остановить беспорядки в Чикаго и подстрекательство к ним». В конце августа снова протестовали НАСПЦН, отметив, нападение на секретаря организации в Остине, штат Техас, на прошлой неделе. В телеграмме говорилось: «Национальная ассоциация содействия прогрессу цветного населения спрашивает у Вас, как долго Федеральное правительство при содействии Вашей администрации намеревается терпеть анархию в Соединенных Штатах?»

• В августе начался бунт в городе Ноксвилль, штат Теннеси, после того, как мулат Морис Майес был заподозрен в убийстве белой женщины. Толпа в 10 тыс. белых, взорвав двери динамитом, взяла штурмом городскую тюрьму в поисках подозреваемого, и, не найдя его, освободила 16 белых, захватив при этом оружие и конфискованный алкоголь. Разгромив тюрьму, толпа направилась в поисках Майеса в местный чёрный район, где начались перестрелки белых с чёрными. Акты насилия продолжались в течение дня, причём двое чёрных были убиты на вокзале, когда пытались бежать из города. Бунт подавлен Национальной гвардией.

• В конце сентябре толпа в 4 тыс. белых в городе Омаха, штат Небраска потребовала от полиции выдать Уилла Брауна, чёрного, подозреваемого в изнасиловании белой женщины. Полицейские попытались рассеять толпу водой из брандспойтов, но их забросали кирпичами, разбив все стёкла в здании суда. Сожжено здание суда, подозреваемый линчёван толпой, его тело сожжено, после чего толпа рассеялась по городу, захватив оружие, а также нападая на полицейских и негров. Семь полицейских получили лёгкие огнестрельные ранения. Кроме того, толпа захватила мэра Эдварда Смита, перевернув при этом полицейский автомобиль, и попыталась повесить его. Мэр был освобождён полицией, и провёл в госпитале несколько дней. Сам бунт на следующий день был подавлен федеральными войсками.

• Последний бунт произошёл 1 октября в городе Илэйн, штат Арканзас. В ходе столкновений погибло от 100 до 200 чёрных, и пятеро белых. Местные власти и местная пресса обвинили чёрных в намерении организовать «социалистический» профсоюз и устроить массовую резню белого населения. 12 чёрных были приговорены к смертной казни и 79 к тюремному заключению до 21 года, однако впоследствии эти приговоры были отменены Верховным Судом США.

Это сообщение вызвало быструю реакцию газетах, которые выходили с заголовками: «Негры, схваченные в Арканзасских Бунтах, признались в широко распространенном заговоре; На сегодня была запланирована резня белых». Несколько агентов ФБР провели неделю, беря интервью у участников беспорядков, но они не говорили ни о каких испольщиках (земледельцах, которые отдавали половину урожая как арендную плату за землю). Так же были рассмотрены документы. Агенты подали в общей сложности девять сообщений, заявляющих, что не было никакого свидетельства заговора испольщиков, чтобы убить любого. Начальники проигнорировали их анализ ситуации.

Местное правительство судило 79 негров, которые были признаны виновными и 12 из них были приговорены к смерти.(Поскольку Арканзас и другие южные штаты лишили гражданских прав большинство афро-американцев с 1890—1910, они не могли голосовать, занимать политические посты, или служить в суде). Остальные обвиняемые получили срок до 21 года. Осуждённые обратились в верховный суд, который полностью отменял приговоры, из-за ошибок судей. В результате этого был увеличен надзор за правами заключённых.

Хронология

На основе доклада Хайнеса:

Дата Город, штат 10 мая Чарльстон, Южная Каролина 10 мая Сильвестр, Джорджия 29 мая Путнэм, Джорджия 31 мая Монтикело, Миссисипи 13 июня Нью-Лондон, Коннектикут 13 июня Мемфис, Теннеси 27 июня Анаполис, Мэриленд 27 июня Макон, Миссисипи 3 июля Бизби, Аризона 5 июля Скрэнтон, Пенсильвания 6 июля Дублин, Джорджия 7 июля Филадельфия, Пенсильвания 8 июля Котсвиль, Пенсильвания 9 июля Тускалуза, Алабама 10 июля Лонгвью, Техас 11 июля Балтимор, Мэриленд 15 июля Порт-Артур, Техас

Дата Город, штат 19 июля Вашингтон, округ Колумбия 21 июля Норфолк, Вирджиния 23 июля Новый Орлеан, Луизиана 23 июля Дерби, Пенсильвания 26 июля Гобсон, Алабама 27 июля Чикаго, Илинойс 28 июля Ньюбери, Южная Каролина 31 июля Блумингтон, Иллинойс 31 июля Сиракузы, Нью-Йорк 31 июля Филадельфия, Пенсильвания 4 августа Хэтисбург, Миссисипи 6 августа Тексаркана, Техас 21 августа Нью-Йорк, Нью-Йорк 29 августа Окмулги, Джорджия 30 августа Ноксвиль, Теннесси 28 сентября Омаха, Небраска 1 октября Элейн, Арканзас

Реакция

«Мы обращаемся к вам с просьбой, чтобы ваша страна предприняла меры для защиты прав своего расового меньшинства, которые с вашей помощью были вынуждены принять Польша и Австрия для их расовых меньшинств». — -Письмо президенту В. Уилсону от Национальной лиги равных прав 25 ноября, 1919

Протесты и обращения продолжались неделю. В письме в конце ноября Национальная лига равных прав обратилась к Уилсону: «Мы обращаемся к вам с просьбой, чтобы ваша страна предприняла меры для защиты прав своего расового меньшинства, которые с вашей помощью были вынуждены принять Польша и Австрия для их расовых меньшинств».

В сентябре 1919 года в ответ на Красное Лето, в северных городах образуется Африканское Братство Крови в качестве вооруженного сопротивления.

Отчёт Хайнеса

Доклад Джорджа Эдмунда Хайнеса в октябре 1919 года был призывом к национальным действиям; его сообщение попало в главные газеты страны. Президент Уилсон отметил, что суды Линча — национальная проблема; по его данным с 1889—1918, более 3000 человек были преданы суду Линча; среди них 2472 чернокожих мужчин и 50 чернокожих женщин. Хайнес сказал, что государство показало себя «неспособным или не желающим» положить конец судам Линча, и редко преследовали убийц по закону. Тот факт, что белые линчевали на Севере также как и на Юге, демонстрирует национальную природу этой проблемы: «Глупо предполагать, что убийства могут быть ограничены одной частью страны или одним бунтом». Он связал линчевание с широко распространенными в те годы беспорядками:

Для подогретой алкоголем толпы постоянная безнаказанность судов Линча является молчаливым согласием правительства. При таком общественном мнении любой тривиальный инцидент может стать началом крупных беспорядков.

Игнорирование закона и судебного процесса неизбежно приведет к более частым и кровавым столкновениям между белыми и неграми, и является условием потенциальной расовой войны во многих городах Соединенных Штатов.

Необузданное насилие толпы создает ненависть и нетерпимость, делая невозможным свободное и беспристрастное обсуждение не только проблем беспорядков, но и вопросов, в которых есть упоминание о других расах.

Пресса

В разгар лета, во время Чикагских беспорядков, федеральный чиновник сказал Нью-Йорк Таймс, что насилие следовало «из агитации, которую вели Индустриальные рабочие мира, большевизм и другие радикальные движения.» Он поддерживал требования с афро-американских публикаций, в которых они сотрудничали с левыми группами, восхваляли советскую власть и противопоставили храбрость заключенного в тюрьму социалиста Юджин Дебса «школьной риторике мальчика» традиционных темнокожих лидеров. The Times охарактеризовала публикацию как «порочные и очевидно про финансированные», упомянуты «определенные фракции радикальных социалистов», и сообщили обо всем этом под заголовком: «Красные пытаются расшевелить негров, чтобы совершить революцию».

В ответ некоторые чернокожие лидеры, такие как епископ Чарльз Генри Филлипс из методистской епископальной церкви попросил черных избегать насилия в пользу «терпения» и «морального воздействия». Хотя Филлипс сказал, что он выступает против любой пропаганды насилия, он также сказал:

Я не могу поверить, что чернокожий был под влиянием большевистских агентов, во время беспорядков, в которых он принимал участие. Это не похоже на него - быть предателем или революционером, который сверг бы правительство. Но тогда самосуд, при котором он так долго жил в терроре и несправедливости, которому должен был подчиниться, сделал его обидчивым и раздражительным.</blockquote>

В представлении отчета Хайнеса в начале октября, Нью-Йорк Таймс обеспечила контекст, в котором не упоминался он [Хайнес]. Хайнес документально подтвердил насилие и бездействие на государственном уровне. Таймс видела «кровопролитие в местном масштабе» как доказательства «новой негритянской проблемы» из-за «влиятельных людей, которые теперь работают над тем, чтобы вбить клин горечи и ненависти между двумя расами». Незадолго до этого, Таймс сказала, что темнокожие лидеры показали «чувство признательности» за то, что белые страдали от их имени в гражданской войне, которая «даровала чёрным возможности, которые он имеет в любой части света». Теперь боевики вытесняют Букера Т. Вашингтона, который «постоянно выступал за примирительные меры». «Таймс» продолжала:

Каждую неделю лидеры боевиков всё больше прогрессируют. Их можно поделить на классы: радикалы и революционеры. Первые распространяют большевистскую пропаганду. Сообщается, что в их ряды вступает множество чёрных людей. Так же стоит учитывать невежество чёрных во многих частях страны, так как велика опасность завлечь их революционной доктриной. Другой класс лидеров боевиков ограничивается разжиганием борьбы против всех форм расовой дискриминации. Их программа основана на бескомпромиссном протесте, 'бороться и продолжать бороться за гражданские права и полные демократические привилегии.

В качестве доказательства воинственности и большевизма, «Таймс» процитировала Дюбуа Бёркхардта: «Сегодня мы поднимаем страшное оружие самообороны … Когда собираются вооруженные линчеватели, мы тоже должны быть вооружены..» Когда «Таймс» одобрила призыв Хайнеса для би-расовой конференции по созданию «какого-то плана, чтобы гарантировать защиту, справедливость и возможности афро-американцам, которые получат поддержку законопослушных граждан обеих рас», она поддержала дискуссию с «этими лидерами афро-американцев, которые выступают против боевых методов», только «боевые методы» они упомянули в качестве самообороны.

В середине октября официальные источники предоставили «Таймс» доказательства большевистской пропаганды, обращённой к афро-американским сообществам Америки. На этот счет установлена Красная пропаганда в афро-американском сообществе в более широкий контексте, поскольку она была «параллельна агитации, которая продолжается в индустриальных центрах Севера и Запада, где есть много иностранных чернорабочих». «Таймс» описала газеты, журналы, и «так называемые 'организации негритянского улучшения', как способ, которым велась пропаганда о «доктринах Ленина и Троцкого». Это было цитирование из таких публикаций, которые противопоставляли недавнее насилие в Чикаго и Вашингтоне, округ Колумбия с

«Советской Россией, страной, в которой десятки расовых и языковых типов уладили свои многочисленные различия и нашли общий язык, страной, которая больше не угнетает колонии, страной, в которой прекратились суды линча и в которой теперь существуют расовая терпимость и мир.»

«Таймс» отметила призыв к объединению: «Чёрные должны сформировать хлопковые союзы рабочих. Южные белые капиталисты понимают, что они[чёрные] могут поставить на колени южан и привести к власти бурбонских демократов».

Правительственная деятельность

Джон Гувер, в начале его карьеры в правительстве, проанализировал беспорядки для Генерального прокурора. Он обвинял в июльских беспорядках в Вашингтоне, «многочисленные нападения негров на белых женщин». В октябрьских событиях в Арканзасе он обвинял «местную агитацию в негритянском гетто». Более общей причиной, которой он назвал, была «пропаганда радикального характера». Он обвинял, социалистов в пропаганде в журналах, принадлежащих темнокожим, которые в свою очередь пробудили их темнокожих читателей. Насилие белых преступников упомянуто не было. Как руководитель радикального подразделения министерства юстиции, Гувер начал исследование «активности афро-американцев», которое предназначалось для Маркуса Гарви, потому что он думал, что газета Negro World проповедует Большевизм. Гувер построил карьеру на красной угрозе.

См. также

• Законы Джима Кроу
• Суд Линча
• Красная угроза
• Сиэтлская всеобщая забастовка

Отрывок, характеризующий Красное лето

– Плохо дело, а?
– Что плохо, батюшка?
– Жена! – коротко и значительно сказал старый князь.
– Я не понимаю, – сказал князь Андрей.
– Да нечего делать, дружок, – сказал князь, – они все такие, не разженишься. Ты не бойся; никому не скажу; а ты сам знаешь.
Он схватил его за руку своею костлявою маленькою кистью, потряс ее, взглянул прямо в лицо сына своими быстрыми глазами, которые, как казалось, насквозь видели человека, и опять засмеялся своим холодным смехом.
Сын вздохнул, признаваясь этим вздохом в том, что отец понял его. Старик, продолжая складывать и печатать письма, с своею привычною быстротой, схватывал и бросал сургуч, печать и бумагу.
– Что делать? Красива! Я всё сделаю. Ты будь покоен, – говорил он отрывисто во время печатания.
Андрей молчал: ему и приятно и неприятно было, что отец понял его. Старик встал и подал письмо сыну.
– Слушай, – сказал он, – о жене не заботься: что возможно сделать, то будет сделано. Теперь слушай: письмо Михайлу Иларионовичу отдай. Я пишу, чтоб он тебя в хорошие места употреблял и долго адъютантом не держал: скверная должность! Скажи ты ему, что я его помню и люблю. Да напиши, как он тебя примет. Коли хорош будет, служи. Николая Андреича Болконского сын из милости служить ни у кого не будет. Ну, теперь поди сюда.
Он говорил такою скороговоркой, что не доканчивал половины слов, но сын привык понимать его. Он подвел сына к бюро, откинул крышку, выдвинул ящик и вынул исписанную его крупным, длинным и сжатым почерком тетрадь.
– Должно быть, мне прежде тебя умереть. Знай, тут мои записки, их государю передать после моей смерти. Теперь здесь – вот ломбардный билет и письмо: это премия тому, кто напишет историю суворовских войн. Переслать в академию. Здесь мои ремарки, после меня читай для себя, найдешь пользу.
Андрей не сказал отцу, что, верно, он проживет еще долго. Он понимал, что этого говорить не нужно.
– Всё исполню, батюшка, – сказал он.
– Ну, теперь прощай! – Он дал поцеловать сыну свою руку и обнял его. – Помни одно, князь Андрей: коли тебя убьют, мне старику больно будет… – Он неожиданно замолчал и вдруг крикливым голосом продолжал: – а коли узнаю, что ты повел себя не как сын Николая Болконского, мне будет… стыдно! – взвизгнул он.
– Этого вы могли бы не говорить мне, батюшка, – улыбаясь, сказал сын.
Старик замолчал.
– Еще я хотел просить вас, – продолжал князь Андрей, – ежели меня убьют и ежели у меня будет сын, не отпускайте его от себя, как я вам вчера говорил, чтоб он вырос у вас… пожалуйста.
– Жене не отдавать? – сказал старик и засмеялся.
Они молча стояли друг против друга. Быстрые глаза старика прямо были устремлены в глаза сына. Что то дрогнуло в нижней части лица старого князя.
– Простились… ступай! – вдруг сказал он. – Ступай! – закричал он сердитым и громким голосом, отворяя дверь кабинета.
– Что такое, что? – спрашивали княгиня и княжна, увидев князя Андрея и на минуту высунувшуюся фигуру кричавшего сердитым голосом старика в белом халате, без парика и в стариковских очках.
Князь Андрей вздохнул и ничего не ответил.
– Ну, – сказал он, обратившись к жене.
И это «ну» звучало холодною насмешкой, как будто он говорил: «теперь проделывайте вы ваши штуки».
– Andre, deja! [Андрей, уже!] – сказала маленькая княгиня, бледнея и со страхом глядя на мужа.
Он обнял ее. Она вскрикнула и без чувств упала на его плечо.
Он осторожно отвел плечо, на котором она лежала, заглянул в ее лицо и бережно посадил ее на кресло.
– Adieu, Marieie, [Прощай, Маша,] – сказал он тихо сестре, поцеловался с нею рука в руку и скорыми шагами вышел из комнаты.
Княгиня лежала в кресле, m lle Бурьен терла ей виски. Княжна Марья, поддерживая невестку, с заплаканными прекрасными глазами, всё еще смотрела в дверь, в которую вышел князь Андрей, и крестила его. Из кабинета слышны были, как выстрелы, часто повторяемые сердитые звуки стариковского сморкания. Только что князь Андрей вышел, дверь кабинета быстро отворилась и выглянула строгая фигура старика в белом халате.
– Уехал? Ну и хорошо! – сказал он, сердито посмотрев на бесчувственную маленькую княгиню, укоризненно покачал головою и захлопнул дверь.



В октябре 1805 года русские войска занимали села и города эрцгерцогства Австрийского, и еще новые полки приходили из России и, отягощая постоем жителей, располагались у крепости Браунау. В Браунау была главная квартира главнокомандующего Кутузова.
11 го октября 1805 года один из только что пришедших к Браунау пехотных полков, ожидая смотра главнокомандующего, стоял в полумиле от города. Несмотря на нерусскую местность и обстановку (фруктовые сады, каменные ограды, черепичные крыши, горы, видневшиеся вдали), на нерусский народ, c любопытством смотревший на солдат, полк имел точно такой же вид, какой имел всякий русский полк, готовившийся к смотру где нибудь в середине России.
С вечера, на последнем переходе, был получен приказ, что главнокомандующий будет смотреть полк на походе. Хотя слова приказа и показались неясны полковому командиру, и возник вопрос, как разуметь слова приказа: в походной форме или нет? в совете батальонных командиров было решено представить полк в парадной форме на том основании, что всегда лучше перекланяться, чем не докланяться. И солдаты, после тридцативерстного перехода, не смыкали глаз, всю ночь чинились, чистились; адъютанты и ротные рассчитывали, отчисляли; и к утру полк, вместо растянутой беспорядочной толпы, какою он был накануне на последнем переходе, представлял стройную массу 2 000 людей, из которых каждый знал свое место, свое дело и из которых на каждом каждая пуговка и ремешок были на своем месте и блестели чистотой. Не только наружное было исправно, но ежели бы угодно было главнокомандующему заглянуть под мундиры, то на каждом он увидел бы одинаково чистую рубаху и в каждом ранце нашел бы узаконенное число вещей, «шильце и мыльце», как говорят солдаты. Было только одно обстоятельство, насчет которого никто не мог быть спокоен. Это была обувь. Больше чем у половины людей сапоги были разбиты. Но недостаток этот происходил не от вины полкового командира, так как, несмотря на неоднократные требования, ему не был отпущен товар от австрийского ведомства, а полк прошел тысячу верст.
Полковой командир был пожилой, сангвинический, с седеющими бровями и бакенбардами генерал, плотный и широкий больше от груди к спине, чем от одного плеча к другому. На нем был новый, с иголочки, со слежавшимися складками мундир и густые золотые эполеты, которые как будто не книзу, а кверху поднимали его тучные плечи. Полковой командир имел вид человека, счастливо совершающего одно из самых торжественных дел жизни. Он похаживал перед фронтом и, похаживая, подрагивал на каждом шагу, слегка изгибаясь спиною. Видно, было, что полковой командир любуется своим полком, счастлив им, что все его силы душевные заняты только полком; но, несмотря на то, его подрагивающая походка как будто говорила, что, кроме военных интересов, в душе его немалое место занимают и интересы общественного быта и женский пол.
– Ну, батюшка Михайло Митрич, – обратился он к одному батальонному командиру (батальонный командир улыбаясь подался вперед; видно было, что они были счастливы), – досталось на орехи нынче ночью. Однако, кажется, ничего, полк не из дурных… А?
Батальонный командир понял веселую иронию и засмеялся.
– И на Царицыном лугу с поля бы не прогнали.
– Что? – сказал командир.
В это время по дороге из города, по которой расставлены были махальные, показались два верховые. Это были адъютант и казак, ехавший сзади.
Адъютант был прислан из главного штаба подтвердить полковому командиру то, что было сказано неясно во вчерашнем приказе, а именно то, что главнокомандующий желал видеть полк совершенно в том положении, в котором oн шел – в шинелях, в чехлах и без всяких приготовлений.
К Кутузову накануне прибыл член гофкригсрата из Вены, с предложениями и требованиями итти как можно скорее на соединение с армией эрцгерцога Фердинанда и Мака, и Кутузов, не считая выгодным это соединение, в числе прочих доказательств в пользу своего мнения намеревался показать австрийскому генералу то печальное положение, в котором приходили войска из России. С этою целью он и хотел выехать навстречу полку, так что, чем хуже было бы положение полка, тем приятнее было бы это главнокомандующему. Хотя адъютант и не знал этих подробностей, однако он передал полковому командиру непременное требование главнокомандующего, чтобы люди были в шинелях и чехлах, и что в противном случае главнокомандующий будет недоволен. Выслушав эти слова, полковой командир опустил голову, молча вздернул плечами и сангвиническим жестом развел руки.
– Наделали дела! – проговорил он. – Вот я вам говорил же, Михайло Митрич, что на походе, так в шинелях, – обратился он с упреком к батальонному командиру. – Ах, мой Бог! – прибавил он и решительно выступил вперед. – Господа ротные командиры! – крикнул он голосом, привычным к команде. – Фельдфебелей!… Скоро ли пожалуют? – обратился он к приехавшему адъютанту с выражением почтительной учтивости, видимо относившейся к лицу, про которое он говорил.
– Через час, я думаю.
– Успеем переодеть?
– Не знаю, генерал…
Полковой командир, сам подойдя к рядам, распорядился переодеванием опять в шинели. Ротные командиры разбежались по ротам, фельдфебели засуетились (шинели были не совсем исправны) и в то же мгновение заколыхались, растянулись и говором загудели прежде правильные, молчаливые четвероугольники. Со всех сторон отбегали и подбегали солдаты, подкидывали сзади плечом, через голову перетаскивали ранцы, снимали шинели и, высоко поднимая руки, натягивали их в рукава.
Через полчаса всё опять пришло в прежний порядок, только четвероугольники сделались серыми из черных. Полковой командир, опять подрагивающею походкой, вышел вперед полка и издалека оглядел его.
– Это что еще? Это что! – прокричал он, останавливаясь. – Командира 3 й роты!..
– Командир 3 й роты к генералу! командира к генералу, 3 й роты к командиру!… – послышались голоса по рядам, и адъютант побежал отыскивать замешкавшегося офицера.
Когда звуки усердных голосов, перевирая, крича уже «генерала в 3 ю роту», дошли по назначению, требуемый офицер показался из за роты и, хотя человек уже пожилой и не имевший привычки бегать, неловко цепляясь носками, рысью направился к генералу. Лицо капитана выражало беспокойство школьника, которому велят сказать невыученный им урок. На красном (очевидно от невоздержания) носу выступали пятна, и рот не находил положения. Полковой командир с ног до головы осматривал капитана, в то время как он запыхавшись подходил, по мере приближения сдерживая шаг.
– Вы скоро людей в сарафаны нарядите! Это что? – крикнул полковой командир, выдвигая нижнюю челюсть и указывая в рядах 3 й роты на солдата в шинели цвета фабричного сукна, отличавшегося от других шинелей. – Сами где находились? Ожидается главнокомандующий, а вы отходите от своего места? А?… Я вас научу, как на смотр людей в казакины одевать!… А?…
Ротный командир, не спуская глаз с начальника, всё больше и больше прижимал свои два пальца к козырьку, как будто в одном этом прижимании он видел теперь свое спасенье.
– Ну, что ж вы молчите? Кто у вас там в венгерца наряжен? – строго шутил полковой командир.
– Ваше превосходительство…
– Ну что «ваше превосходительство»? Ваше превосходительство! Ваше превосходительство! А что ваше превосходительство – никому неизвестно.
– Ваше превосходительство, это Долохов, разжалованный… – сказал тихо капитан.
– Что он в фельдмаршалы, что ли, разжалован или в солдаты? А солдат, так должен быть одет, как все, по форме.
– Ваше превосходительство, вы сами разрешили ему походом.
– Разрешил? Разрешил? Вот вы всегда так, молодые люди, – сказал полковой командир, остывая несколько. – Разрешил? Вам что нибудь скажешь, а вы и… – Полковой командир помолчал. – Вам что нибудь скажешь, а вы и… – Что? – сказал он, снова раздражаясь. – Извольте одеть людей прилично…
И полковой командир, оглядываясь на адъютанта, своею вздрагивающею походкой направился к полку. Видно было, что его раздражение ему самому понравилось, и что он, пройдясь по полку, хотел найти еще предлог своему гневу. Оборвав одного офицера за невычищенный знак, другого за неправильность ряда, он подошел к 3 й роте.
– Кааак стоишь? Где нога? Нога где? – закричал полковой командир с выражением страдания в голосе, еще человек за пять не доходя до Долохова, одетого в синеватую шинель.
Долохов медленно выпрямил согнутую ногу и прямо, своим светлым и наглым взглядом, посмотрел в лицо генерала.
– Зачем синяя шинель? Долой… Фельдфебель! Переодеть его… дря… – Он не успел договорить.
– Генерал, я обязан исполнять приказания, но не обязан переносить… – поспешно сказал Долохов.
– Во фронте не разговаривать!… Не разговаривать, не разговаривать!…
– Не обязан переносить оскорбления, – громко, звучно договорил Долохов.
Глаза генерала и солдата встретились. Генерал замолчал, сердито оттягивая книзу тугой шарф.
– Извольте переодеться, прошу вас, – сказал он, отходя.


– Едет! – закричал в это время махальный.
Полковой командир, покраснел, подбежал к лошади, дрожащими руками взялся за стремя, перекинул тело, оправился, вынул шпагу и с счастливым, решительным лицом, набок раскрыв рот, приготовился крикнуть. Полк встрепенулся, как оправляющаяся птица, и замер.
– Смир р р р на! – закричал полковой командир потрясающим душу голосом, радостным для себя, строгим в отношении к полку и приветливым в отношении к подъезжающему начальнику.
По широкой, обсаженной деревьями, большой, бесшоссейной дороге, слегка погромыхивая рессорами, шибкою рысью ехала высокая голубая венская коляска цугом. За коляской скакали свита и конвой кроатов. Подле Кутузова сидел австрийский генерал в странном, среди черных русских, белом мундире. Коляска остановилась у полка. Кутузов и австрийский генерал о чем то тихо говорили, и Кутузов слегка улыбнулся, в то время как, тяжело ступая, он опускал ногу с подножки, точно как будто и не было этих 2 000 людей, которые не дыша смотрели на него и на полкового командира.
Раздался крик команды, опять полк звеня дрогнул, сделав на караул. В мертвой тишине послышался слабый голос главнокомандующего. Полк рявкнул: «Здравья желаем, ваше го го го го ство!» И опять всё замерло. Сначала Кутузов стоял на одном месте, пока полк двигался; потом Кутузов рядом с белым генералом, пешком, сопутствуемый свитою, стал ходить по рядам.
По тому, как полковой командир салютовал главнокомандующему, впиваясь в него глазами, вытягиваясь и подбираясь, как наклоненный вперед ходил за генералами по рядам, едва удерживая подрагивающее движение, как подскакивал при каждом слове и движении главнокомандующего, – видно было, что он исполнял свои обязанности подчиненного еще с большим наслаждением, чем обязанности начальника. Полк, благодаря строгости и старательности полкового командира, был в прекрасном состоянии сравнительно с другими, приходившими в то же время к Браунау. Отсталых и больных было только 217 человек. И всё было исправно, кроме обуви.
Кутузов прошел по рядам, изредка останавливаясь и говоря по нескольку ласковых слов офицерам, которых он знал по турецкой войне, а иногда и солдатам. Поглядывая на обувь, он несколько раз грустно покачивал головой и указывал на нее австрийскому генералу с таким выражением, что как бы не упрекал в этом никого, но не мог не видеть, как это плохо. Полковой командир каждый раз при этом забегал вперед, боясь упустить слово главнокомандующего касательно полка. Сзади Кутузова, в таком расстоянии, что всякое слабо произнесенное слово могло быть услышано, шло человек 20 свиты. Господа свиты разговаривали между собой и иногда смеялись. Ближе всех за главнокомандующим шел красивый адъютант. Это был князь Болконский. Рядом с ним шел его товарищ Несвицкий, высокий штаб офицер, чрезвычайно толстый, с добрым, и улыбающимся красивым лицом и влажными глазами; Несвицкий едва удерживался от смеха, возбуждаемого черноватым гусарским офицером, шедшим подле него. Гусарский офицер, не улыбаясь, не изменяя выражения остановившихся глаз, с серьезным лицом смотрел на спину полкового командира и передразнивал каждое его движение. Каждый раз, как полковой командир вздрагивал и нагибался вперед, точно так же, точь в точь так же, вздрагивал и нагибался вперед гусарский офицер. Несвицкий смеялся и толкал других, чтобы они смотрели на забавника.
Кутузов шел медленно и вяло мимо тысячей глаз, которые выкатывались из своих орбит, следя за начальником. Поровнявшись с 3 й ротой, он вдруг остановился. Свита, не предвидя этой остановки, невольно надвинулась на него.
– А, Тимохин! – сказал главнокомандующий, узнавая капитана с красным носом, пострадавшего за синюю шинель.
Казалось, нельзя было вытягиваться больше того, как вытягивался Тимохин, в то время как полковой командир делал ему замечание. Но в эту минуту обращения к нему главнокомандующего капитан вытянулся так, что, казалось, посмотри на него главнокомандующий еще несколько времени, капитан не выдержал бы; и потому Кутузов, видимо поняв его положение и желая, напротив, всякого добра капитану, поспешно отвернулся. По пухлому, изуродованному раной лицу Кутузова пробежала чуть заметная улыбка.
– Еще измайловский товарищ, – сказал он. – Храбрый офицер! Ты доволен им? – спросил Кутузов у полкового командира.
И полковой командир, отражаясь, как в зеркале, невидимо для себя, в гусарском офицере, вздрогнул, подошел вперед и отвечал:
– Очень доволен, ваше высокопревосходительство.
– Мы все не без слабостей, – сказал Кутузов, улыбаясь и отходя от него. – У него была приверженность к Бахусу.
Полковой командир испугался, не виноват ли он в этом, и ничего не ответил. Офицер в эту минуту заметил лицо капитана с красным носом и подтянутым животом и так похоже передразнил его лицо и позу, что Несвицкий не мог удержать смеха.
Кутузов обернулся. Видно было, что офицер мог управлять своим лицом, как хотел: в ту минуту, как Кутузов обернулся, офицер успел сделать гримасу, а вслед за тем принять самое серьезное, почтительное и невинное выражение.
Третья рота была последняя, и Кутузов задумался, видимо припоминая что то. Князь Андрей выступил из свиты и по французски тихо сказал:
– Вы приказали напомнить о разжалованном Долохове в этом полку.
– Где тут Долохов? – спросил Кутузов.
Долохов, уже переодетый в солдатскую серую шинель, не дожидался, чтоб его вызвали. Стройная фигура белокурого с ясными голубыми глазами солдата выступила из фронта. Он подошел к главнокомандующему и сделал на караул.
– Претензия? – нахмурившись слегка, спросил Кутузов.
– Это Долохов, – сказал князь Андрей.
– A! – сказал Кутузов. – Надеюсь, что этот урок тебя исправит, служи хорошенько. Государь милостив. И я не забуду тебя, ежели ты заслужишь.
Голубые ясные глаза смотрели на главнокомандующего так же дерзко, как и на полкового командира, как будто своим выражением разрывая завесу условности, отделявшую так далеко главнокомандующего от солдата.
– Об одном прошу, ваше высокопревосходительство, – сказал он своим звучным, твердым, неспешащим голосом. – Прошу дать мне случай загладить мою вину и доказать мою преданность государю императору и России.
Кутузов отвернулся. На лице его промелькнула та же улыбка глаз, как и в то время, когда он отвернулся от капитана Тимохина. Он отвернулся и поморщился, как будто хотел выразить этим, что всё, что ему сказал Долохов, и всё, что он мог сказать ему, он давно, давно знает, что всё это уже прискучило ему и что всё это совсем не то, что нужно. Он отвернулся и направился к коляске.
Полк разобрался ротами и направился к назначенным квартирам невдалеке от Браунау, где надеялся обуться, одеться и отдохнуть после трудных переходов.
– Вы на меня не претендуете, Прохор Игнатьич? – сказал полковой командир, объезжая двигавшуюся к месту 3 ю роту и подъезжая к шедшему впереди ее капитану Тимохину. Лицо полкового командира выражало после счастливо отбытого смотра неудержимую радость. – Служба царская… нельзя… другой раз во фронте оборвешь… Сам извинюсь первый, вы меня знаете… Очень благодарил! – И он протянул руку ротному.
– Помилуйте, генерал, да смею ли я! – отвечал капитан, краснея носом, улыбаясь и раскрывая улыбкой недостаток двух передних зубов, выбитых прикладом под Измаилом.
– Да господину Долохову передайте, что я его не забуду, чтоб он был спокоен. Да скажите, пожалуйста, я всё хотел спросить, что он, как себя ведет? И всё…