Красное (село, юг Москвы)

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Населённый пункт, вошедший в состав Москвы
Красное

Село Красное на топографической карте 1848 года
История
Первое упоминание

XVII век

В составе Москвы с

17 августа 1960

Статус на момент включения

село

Расположение
Округа

ЮАО

Районы

Чертаново Центральное

Станции метро

Пражская

Координаты

55°36′30″ с. ш. 37°35′10″ в. д. / 55.60833° с. ш. 37.58611° в. д. / 55.60833; 37.58611 (G) [www.openstreetmap.org/?mlat=55.60833&mlon=37.58611&zoom=18 (O)] (Я)

Координаты: 55°36′30″ с. ш. 37°35′10″ в. д. / 55.60833° с. ш. 37.58611° в. д. / 55.60833; 37.58611 (G) [www.openstreetmap.org/?mlat=55.60833&mlon=37.58611&zoom=18 (O)] (Я)

Кра́сное — бывшее село, впервые упоминается в XVII веке, находилось в Зюзинской волости Московской губернии, на южной территории современной Москвы, в районе улиц Днепропетровской, Красного Маяка, Чертановской. Территория села включена в состав Москвы в 1960 году.





История

Красное в XVII—XVIII веках

В писцовых книгах 16271628 годов Ратуева стана описывается «что было в поместье за дьяком за Петром Микулиным, а владеют дети ево Лука да Яков без дачи, пустошь Красное на суходоле, что изстари слыл враг Корнорог». Пётр Микулин служил дьяком в различных приказах[1][2].

После Микулиных в 1646 году село принадлежало Тимофею Федоровичу Караулову[3].

Согласно переписным книгам 1678 года Красное числилось во владении казначея Ивана Богдановича Камынина. После него владельцем села стал князь Яков Никитич Урусов, супругой которого была дочь Камынина и по всей видимости Красное было её приданым. В 1709 году «сельцо Красное на пруде, едучи с Москвы по правую сторону Болшие Серпуховские дороги» принадлежало их сыну князю Александру Яковлевичу Урусову, обучавшемуся морской науке в Англии и служившему мичманом. В это время здесь значится «двор вотчинников» с 14 деловыми людьми, из которых один — садовник, и 5 крестьянских дворов с 10 мужиками.[4][5]

После А.Я. Урусова имение перешло к его сыну Александру. А. А. Урусов был знатоком отечественных древностей, коллекционером. Он подарил Московскому университету целый музей минералов, монет, медалей, мозаик, библиотеку. Из описания того времени: «На суходоле, при Большой Серпуховской дороге, дом господский деревянный, с плодовитым садом, земля глинистая, хлеб средственной, покосы хорошие, лес дровяной, крестьяне на пашне». Всего в 1773 году было 275,5 десятин земли, 8 дворов с 72 крестьянами[6][7][8].

А. А. Урусов детей не имел, его имение унаследовала его троюродная сестра Ирина Григорьевна Урусова, вышедшая замуж за князя Алексея Ивановича Гагарина. С 1796 года владельцем Красного стал её сын князь Иван Алексеевич Гагарин. При нём в усадьбе помимо помещичьего дома и сада существовали оранжерея и ветряная мельница[9][10].

Красное в XIX — начале XX веках

В 1808 году Иван Гагарин продал Красное знаменитому очень обеспеченному владельцу Люблино, действительному статскому советнику Николаю Алексеевичу Дурасову. В Отечественную войну 1812 года в Красном «разграблено неприятелем ржи 200 четвертей, ярового 275, сена 790 пудов, лошадей 10, коров 12, овец 30». После войны село продано родственнику Дурасова московскому вице-губернатору Егору Александровичу Дурасову. После него Красное принадлежало Любови Ильинишне Житковой, в 1855 году её мужу Алексею Николаевичу Житкову и дочери Елизавете. Елизавета вышла замуж за полковника Кушнерева и в 1871 году, получив в дар от отца его 1/7 часть, стала полной владелицей Красного. В 1911 году имением владела Ананьева[11][12][13][14].

Жители Красного занимались садоводством, выращивали картофель и зерновые культуры. Удалённость от Москвы неблагоприятно сказывалась на жизни села, так вплоть до конца XIX века здесь не было доходных огородов, сохранялось паровое поле, а часть земли и вовсе пустовала. Из дополнительных промыслов в 1880-е годы крестьянки делали гильзы для папирос и перематывали хлопчатобумажную нить на катушки[15][16].

В 1884 году в селе было 14 дворов, часовня, проживало 106 человек, в 1910 году уже 25 хозяйств и 153 жителя[17]

После Октябрьской революции по состоянию на 1927 год в селе насчитывалось 196 жителей, в их пользовании находилось 143 га земли. Красное подчинялось Бирюлёвскому сельсовету. Позже имение было национализировано и тут образовался совхоз «Красный маяк», частично располагавшийся в зданиях усадьбы[18][19].

В составе Москвы

В 1960 году село Красное вошло в состав Москвы. Эти территории были отнесены к Москворецкому району Москвы[20]. После 1969 года территория отошла к Советскому району[21].

В 1974 году был упразднен совхоз, все сельские и совхозные строения разрушены, а их территории застроены жилыми домами. Память о совхозе, а через него и о селе, сохранилась в названии улицы Красного Маяка.

После административной реформы 1991 года территория, где ранее располагалось село, вошла в район «Чертаново Центральное».

Напишите отзыв о статье "Красное (село, юг Москвы)"

Примечания

  1. РГАДА, ф. 1209, оп. 1, д. 9807, л. 35
  2. Веселовский С. Б. Дьяки и подьячие XV—XVII вв. — М., 1975. — С. 330.
  3. РГАДА, ф. 1209, оп. 1, д. 9809, л. 499 об.
  4. РГАДА, ф. 350, оп. 1, д. 249, л. 442—443
  5. Нарбут А. Н. Князья Урусовы. — М., 1994. — С. 10, 11.
  6. РГАДА, ф. 1354, оп. 256, ч. 1, л. 15 об.
  7. Материалы по истории крестьянской промышленности. — М., 1950. — Т. 2. — С. 334
  8. Коробко М. Ю. Красный — значит красивый // Южные горизонты. — № 3. — 2001.
  9. Материалы по истории крестьянской промышленности. — С. 386
  10. Русский биографический словарь. — М., 1914. — Т. 4. — С. 67-68.
  11. ЦИАМ, ф. 51, оп. 8, д. 34, л. 685
  12. Нистрем К. Указатель селений и жителей уездов Московской губернии. — М., 1852. — С. 45
  13. Сборник статистических сведений по Московской губернии. Отдел хозяйственной статистики. — М., 1877. — Т. 1. — Вып. 1. — Прилож. 2. — С. 26-27
  14. Памятная книжка Московской губернии на 1912 год. — М., 1911. — С. 41.
  15. Сборник статистических сведений — М., 1882. — Т. 7. — Вып. 2. — С. 232, 288
  16. Экономическо—статистический сборник. — М., 1913. — Вып. 7. — С. 6, 42.
  17. Афанасьев В. П. Описание Московского уезда с указанием в оном станов, волостей, урядов и селений. — М., 1884. — С. 53
  18. Московский уезд. Статистико—экономический очерк. — М., 1927. — Вып. 1. — С. 450
  19. Сорок сороков. — М., 1995. — Т. 4. — С. 243.
  20. [moskva-oc.narod.ru/history/del3.htm Схема территориального деления Москвы в 1960 году]. Проверено 18 августа 2011. [www.webcitation.org/65J1Nj7gl Архивировано из первоисточника 8 февраля 2012].
  21. [moskva-oc.narod.ru/history/del4.htm Схема территориального деления Москвы в 1978 году]. Проверено 18 августа 2011. [www.webcitation.org/65J1OzDBT Архивировано из первоисточника 8 февраля 2012].

Литература

Ссылки

  • [chertanoved.msk.ru/krasnoe.shtml История и фотографии села Красное] на сайте «История Чертанова»


Отрывок, характеризующий Красное (село, юг Москвы)

Через час после этого Дуняша пришла к княжне с известием, что пришел Дрон и все мужики, по приказанию княжны, собрались у амбара, желая переговорить с госпожою.
– Да я никогда не звала их, – сказала княжна Марья, – я только сказала Дронушке, чтобы раздать им хлеба.
– Только ради бога, княжна матушка, прикажите их прогнать и не ходите к ним. Все обман один, – говорила Дуняша, – а Яков Алпатыч приедут, и поедем… и вы не извольте…
– Какой же обман? – удивленно спросила княжна
– Да уж я знаю, только послушайте меня, ради бога. Вот и няню хоть спросите. Говорят, не согласны уезжать по вашему приказанию.
– Ты что нибудь не то говоришь. Да я никогда не приказывала уезжать… – сказала княжна Марья. – Позови Дронушку.
Пришедший Дрон подтвердил слова Дуняши: мужики пришли по приказанию княжны.
– Да я никогда не звала их, – сказала княжна. – Ты, верно, не так передал им. Я только сказала, чтобы ты им отдал хлеб.
Дрон, не отвечая, вздохнул.
– Если прикажете, они уйдут, – сказал он.
– Нет, нет, я пойду к ним, – сказала княжна Марья
Несмотря на отговариванье Дуняши и няни, княжна Марья вышла на крыльцо. Дрон, Дуняша, няня и Михаил Иваныч шли за нею. «Они, вероятно, думают, что я предлагаю им хлеб с тем, чтобы они остались на своих местах, и сама уеду, бросив их на произвол французов, – думала княжна Марья. – Я им буду обещать месячину в подмосковной, квартиры; я уверена, что Andre еще больше бы сделав на моем месте», – думала она, подходя в сумерках к толпе, стоявшей на выгоне у амбара.
Толпа, скучиваясь, зашевелилась, и быстро снялись шляпы. Княжна Марья, опустив глаза и путаясь ногами в платье, близко подошла к ним. Столько разнообразных старых и молодых глаз было устремлено на нее и столько было разных лиц, что княжна Марья не видала ни одного лица и, чувствуя необходимость говорить вдруг со всеми, не знала, как быть. Но опять сознание того, что она – представительница отца и брата, придало ей силы, и она смело начала свою речь.
– Я очень рада, что вы пришли, – начала княжна Марья, не поднимая глаз и чувствуя, как быстро и сильно билось ее сердце. – Мне Дронушка сказал, что вас разорила война. Это наше общее горе, и я ничего не пожалею, чтобы помочь вам. Я сама еду, потому что уже опасно здесь и неприятель близко… потому что… Я вам отдаю все, мои друзья, и прошу вас взять все, весь хлеб наш, чтобы у вас не было нужды. А ежели вам сказали, что я отдаю вам хлеб с тем, чтобы вы остались здесь, то это неправда. Я, напротив, прошу вас уезжать со всем вашим имуществом в нашу подмосковную, и там я беру на себя и обещаю вам, что вы не будете нуждаться. Вам дадут и домы и хлеба. – Княжна остановилась. В толпе только слышались вздохи.
– Я не от себя делаю это, – продолжала княжна, – я это делаю именем покойного отца, который был вам хорошим барином, и за брата, и его сына.
Она опять остановилась. Никто не прерывал ее молчания.
– Горе наше общее, и будем делить всё пополам. Все, что мое, то ваше, – сказала она, оглядывая лица, стоявшие перед нею.
Все глаза смотрели на нее с одинаковым выражением, значения которого она не могла понять. Было ли это любопытство, преданность, благодарность, или испуг и недоверие, но выражение на всех лицах было одинаковое.
– Много довольны вашей милостью, только нам брать господский хлеб не приходится, – сказал голос сзади.
– Да отчего же? – сказала княжна.
Никто не ответил, и княжна Марья, оглядываясь по толпе, замечала, что теперь все глаза, с которыми она встречалась, тотчас же опускались.
– Отчего же вы не хотите? – спросила она опять.
Никто не отвечал.
Княжне Марье становилось тяжело от этого молчанья; она старалась уловить чей нибудь взгляд.
– Отчего вы не говорите? – обратилась княжна к старому старику, который, облокотившись на палку, стоял перед ней. – Скажи, ежели ты думаешь, что еще что нибудь нужно. Я все сделаю, – сказала она, уловив его взгляд. Но он, как бы рассердившись за это, опустил совсем голову и проговорил:
– Чего соглашаться то, не нужно нам хлеба.
– Что ж, нам все бросить то? Не согласны. Не согласны… Нет нашего согласия. Мы тебя жалеем, а нашего согласия нет. Поезжай сама, одна… – раздалось в толпе с разных сторон. И опять на всех лицах этой толпы показалось одно и то же выражение, и теперь это было уже наверное не выражение любопытства и благодарности, а выражение озлобленной решительности.
– Да вы не поняли, верно, – с грустной улыбкой сказала княжна Марья. – Отчего вы не хотите ехать? Я обещаю поселить вас, кормить. А здесь неприятель разорит вас…
Но голос ее заглушали голоса толпы.
– Нет нашего согласия, пускай разоряет! Не берем твоего хлеба, нет согласия нашего!
Княжна Марья старалась уловить опять чей нибудь взгляд из толпы, но ни один взгляд не был устремлен на нее; глаза, очевидно, избегали ее. Ей стало странно и неловко.
– Вишь, научила ловко, за ней в крепость иди! Дома разори да в кабалу и ступай. Как же! Я хлеб, мол, отдам! – слышались голоса в толпе.
Княжна Марья, опустив голову, вышла из круга и пошла в дом. Повторив Дрону приказание о том, чтобы завтра были лошади для отъезда, она ушла в свою комнату и осталась одна с своими мыслями.


Долго эту ночь княжна Марья сидела у открытого окна в своей комнате, прислушиваясь к звукам говора мужиков, доносившегося с деревни, но она не думала о них. Она чувствовала, что, сколько бы она ни думала о них, она не могла бы понять их. Она думала все об одном – о своем горе, которое теперь, после перерыва, произведенного заботами о настоящем, уже сделалось для нее прошедшим. Она теперь уже могла вспоминать, могла плакать и могла молиться. С заходом солнца ветер затих. Ночь была тихая и свежая. В двенадцатом часу голоса стали затихать, пропел петух, из за лип стала выходить полная луна, поднялся свежий, белый туман роса, и над деревней и над домом воцарилась тишина.
Одна за другой представлялись ей картины близкого прошедшего – болезни и последних минут отца. И с грустной радостью она теперь останавливалась на этих образах, отгоняя от себя с ужасом только одно последнее представление его смерти, которое – она чувствовала – она была не в силах созерцать даже в своем воображении в этот тихий и таинственный час ночи. И картины эти представлялись ей с такой ясностью и с такими подробностями, что они казались ей то действительностью, то прошедшим, то будущим.
То ей живо представлялась та минута, когда с ним сделался удар и его из сада в Лысых Горах волокли под руки и он бормотал что то бессильным языком, дергал седыми бровями и беспокойно и робко смотрел на нее.
«Он и тогда хотел сказать мне то, что он сказал мне в день своей смерти, – думала она. – Он всегда думал то, что он сказал мне». И вот ей со всеми подробностями вспомнилась та ночь в Лысых Горах накануне сделавшегося с ним удара, когда княжна Марья, предчувствуя беду, против его воли осталась с ним. Она не спала и ночью на цыпочках сошла вниз и, подойдя к двери в цветочную, в которой в эту ночь ночевал ее отец, прислушалась к его голосу. Он измученным, усталым голосом говорил что то с Тихоном. Ему, видно, хотелось поговорить. «И отчего он не позвал меня? Отчего он не позволил быть мне тут на месте Тихона? – думала тогда и теперь княжна Марья. – Уж он не выскажет никогда никому теперь всего того, что было в его душе. Уж никогда не вернется для него и для меня эта минута, когда бы он говорил все, что ему хотелось высказать, а я, а не Тихон, слушала бы и понимала его. Отчего я не вошла тогда в комнату? – думала она. – Может быть, он тогда же бы сказал мне то, что он сказал в день смерти. Он и тогда в разговоре с Тихоном два раза спросил про меня. Ему хотелось меня видеть, а я стояла тут, за дверью. Ему было грустно, тяжело говорить с Тихоном, который не понимал его. Помню, как он заговорил с ним про Лизу, как живую, – он забыл, что она умерла, и Тихон напомнил ему, что ее уже нет, и он закричал: „Дурак“. Ему тяжело было. Я слышала из за двери, как он, кряхтя, лег на кровать и громко прокричал: „Бог мой!Отчего я не взошла тогда? Что ж бы он сделал мне? Что бы я потеряла? А может быть, тогда же он утешился бы, он сказал бы мне это слово“. И княжна Марья вслух произнесла то ласковое слово, которое он сказал ей в день смерти. «Ду ше нь ка! – повторила княжна Марья это слово и зарыдала облегчающими душу слезами. Она видела теперь перед собою его лицо. И не то лицо, которое она знала с тех пор, как себя помнила, и которое она всегда видела издалека; а то лицо – робкое и слабое, которое она в последний день, пригибаясь к его рту, чтобы слышать то, что он говорил, в первый раз рассмотрела вблизи со всеми его морщинами и подробностями.