Январский гром (операция)

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
У этого термина существуют и другие значения, см. Январский гром.
Основная статья: Блокада Ленинграда
Красносельско-Ропшинская операция
Основной конфликт: Великая Отечественная война

Советские солдаты ведут бой в Пушкине, 21 января 1944 г. Фотография Б. Кудоярова.
Дата

14 — 30 января 1944 года

Место

Ленинградская область, СССР

Итог

Решительная победа Красной Армии

Противники
СССР СССР Германия
Командующие
Л. А. Говоров
В. Ф. Трибуц 		Георг фон Кюхлер,
Георг Линдеман
Силы сторон
Часть сил Ленинградского фронта (2-я, 42-я, 67-я, 13-я воздушная армии) — всего 417 600 солдат и офицеров[1] часть сил 18-й армии
Потери
24 000 убитых,
около 1200 пленных 		20 000 убитых,
более 1000 пленных
 
Битва за Ленинград
Сольцы • Ленинград (1941) • Лужский оборонительный рубеж • Старая Русса (1941) • Блокада Ленинграда • Петергоф-Стрельна • Синявино 1 • Синявино 2 • Тихвин 1 • Тихвин 2 • Демянский котёл • Любань • «Айсштосс» • Усть-Тосно • Синявино 3 • «Искра» • «Полярная Звезда» • Демянск (1943) • Старая Русса (1943) • Красный Бор • Мга • Ленинград-Новгород • «Январский гром» • Новгород - Луга
 
Ленинградско-Новгородская операция
Красное Село-Ропша • Новгород-Луга • Мерикюлаский десант • Кингисепп-Гдов • Старая Русса-Новоржев

«Янва́рский гром», Красносе́льско-Ро́пшинская опера́ция, или Опера́ция «Нева́-2» (14 — 30 января 1944 года) — наступательная операция советских войск Ленинградского фронта против 18-й немецкой армии, осаждавшей Ленинград. Часть Ленинградско-Новгородской стратегической операции.

В результате операции войска Ленинградского фронта уничтожили петергофско-стрельнинскую группировку противника, отбросили врага на расстояние 60 — 100 км от города, освободили Красное Село, Ропшу, Красногвардейск, Пушкин, Слуцк и, во взаимодействии с войсками Волховского фронта, полностью освободили Ленинград от вражеской блокады.





Силы сторон

СССР

Ленинградский фронт, командующий — генерал армии Л. А. Говоров, начальник штаба — генерал-лейтенант Д. Н. Гусев:

Балтийский флот, командующий — адмирал В. Ф. Трибуц.

Германия

Группа армий «Север», командующий — генерал-фельдмаршал Георг фон Кюхлер:

Обстановка под Ленинградом к началу 1944 года

В 1943 году советские войска, в результате ряда операций прорвав блокаду Ленинграда, захватили инициативу на северо-западном направлении, но полностью освободить город от осады не сумели. Войска немецкой 18-й армии находились в непосредственной близости от Ленинграда и продолжали интенсивные артиллерийские обстрелы города и «Дороги победы».

И. И. Федюнинский так оценивал обстановку под Ленинградом к концу 1943 года[2]:

Обстановка под Ленинградом определялась общим положением на фронтах. Советская Армия в течение 1943 года нанесла немецко-фашистским войскам ряд сильных ударов и принудила противника к непрерывному отступлению. К ноябрю враг вынужден был очистить почти две трети захваченной им территории нашей Родины. Но под Ленинградом же гитлеровцы, опоясав себя мощной линией оборонительных сооружений, продолжали совершенствовать свои позиции и рассчитывали удержать их как основу всего левого крыла Восточного фронта.

В начале сентября 1943 года советскому командованию стало известно о том, что немецкие войска начали подготовку отступления от Ленинграда на новые оборонительные рубежи на линии река Нарва — Чудское озеро — Псков — Остров — Идрица (линия «Пантера»).

Исходя из сложившейся обстановки, военные советы Ленинградского и Волховского фронтов немедленно приступили к разработке плана совместной крупномасштабной операции с целью разгрома 18-й немецкой армии и полного освобождения Ленинграда от блокады.

Поскольку до конца 1943 года сохранялась неопределённость относительно планов немецких войск, советское командование разработало два варианта наступления. Первый вариант предусматривал незамедлительный переход к преследованию противника в случае его отступления («Нева 1»), а второй — прорыв эшелонированной обороны противника в случае, если немецкие войска продолжат удерживать свои позиции («Нева 2»).

Командование группы армий «Север» достаточно быстро получило информацию о подготовке советских войск к наступлению, что заставило Г. Кюхлера обратиться к А. Гитлеру с просьбой ускорить отвод войск на линию «Пантера». Однако А. Гитлер, ориентируясь на мнение командующего 18-й армии Г. Линдемана, который уверял, что его войска отразят новое советское наступление, приказал группе армий «Север» продолжать осаду Ленинграда[3].

План наступления

Общий замысел наступательной операции Ленинградского и Волховского фронтов заключался в нанесении одновременных ударов на флангах 18-й немецкой армии в районе Петергоф — Стрельна (Красносельско-Ропшинская операция) и в районе Новгорода (Новгородско-Лужская операция). Затем планировалось, наступая на кингисеппском и лужском направлениях, окружить основные силы 18-й армии и развивать наступление на Нарву, Псков и Идрицу. Главной целью предстоящего наступления было полное освобождение Ленинграда от блокады. Кроме того, планировалось освободить от немецкой оккупации Ленинградскую область и создать предпосылки для дальнейшего успешного наступления в Прибалтику[4].

Согласно окончательному плану операции войска Ленинградского фронта переходили в наступление силами 2-й ударной армии с Ораниенбаумского плацдарма и силами 42-я армии из района юго-западнее Ленинграда. Соединившись в районе Красное Село — Ропша, войска 2-й ударной и 42-й армий должны были уничтожить петергофско-стрельненскую группировку противника, а затем продолжить наступление в юго-западном направлении на Кингисепп и в южном направлении на Красногвардейск[~ 1], а затем на Лугу.

Через несколько дней после начала операции к наступлению должна была подключиться 67-я армия. Войскам армии была поставлена задача — освободить Мгу, Ульяновку, Тосно и во взаимодействии с войсками Волховского фронта полностью восстановить контроль над Кировской и Октябрьской железными дорогами. В дальнейшем частям 67-й армии предстояло развивать наступление на Пушкин и Красногвардейск.

Одновременно с войсками Ленинградского фронта в наступление переходили войска Волховского фронта, которые после разгрома новгородской группировки противника должны были стремительно развивать наступление на Лугу. Соединившись в районе Луги, войска Ленинградского и Волховского фронтов должны были окружить основные силы 18-й немецкой армии.

Расстановка сил перед началом операции

Ленинградский фронт

К началу 1944 года войска Ленинградского фронта занимали оборону непосредственно вокруг Ленинграда силами трёх общевойсковых армий: на Карельском перешейке проходили рубежи обороны 23-й армии, а от побережья Финского залива до Гонтовой Липки занимали оборону части 42-й и 67-й армий. Кроме того, войска фронта удерживали Ораниенбаумский плацдарм (протяженностью до 50 километров по фронту и 25 километров в глубину).

Поскольку Ставка Верховного Главнокомандования не имела возможности значительно усилить советские войска под Ленинградом, командование фронта провело ряд перегруппировок в войсках с целью концентрации сил и средств на направлении главного удара.

Внешние изображения
[samsv.narod.ru/Oper/Map/oranienbaum.jpg Карта Ораниенбаумского плацдарма]

Так, на Ораниенбаумский плацдарм была передислоцирована 2-я ударная армия, на посту командующего которой В. З. Романовского сменил более опытный И. И. Федюнинский. С 7 ноября 1943 года Приморская оперативная группа перешла под командование штаба 2-й ударной армии, части которой постепенно в течение нескольких месяцев переправлялись на плацдарм силами Балтийского флота и транспортной авиации. Всего с 5 ноября 1943 года по 21 января 1944 года на плацдарм было переброшено 5 стрелковых дивизий, 13 артиллерийских полков, 2 танковых полка, один самоходно-артиллерийский полк и одна танковая бригада[5] — всего около 53 000 человек, 2300 автомашин и тракторов, 241 танков и бронемашин, 700 орудий и миномётов, 5800 тонн боеприпасов, 4000 лошадей и 14 000 тонн различных грузов[6].

Всего войска фронта (без учёта 23-й армии) насчитывали 30 стрелковых дивизий, 3 стрелковые бригады, 4 танковые бригады и 3 укрепрайона — 417 600 солдат и офицеров[1]. Наступление 42-й и 2-й ударной армий поддерживали около 600 танков и САУ, примерно 6000 орудий, миномётов и реактивных установок[7]. Поддержку с воздуха войскам фронта обеспечивали 461 самолет 13-й воздушной армии, Ленинградской армии ПВО и 192 самолета авиации Балтийского флота. Общее наступление двух фронтов поддерживали соединения авиации дальнего действия — всего 330 самолетов[6].

Кроме того, наступлению войск 2-й ударной и 42-й армий должна была содействовать корабельная и береговая артиллерия Балтийского флота — свыше 200 орудий калибром от 100 до 406 миллиметров (включая артиллерийские орудия линкоров «Петропавловск», «Октябрьская революция», крейсеров «Киров» и «Максим Горький», а также кронштадтских фортов и форта «Красная Горка»)[6].

18-я немецкая армия

Войскам Ленинградского фронта противостояла часть сил 18-й немецкой армии. На направлении главного удара фронта оборону держали части 3-го танкового корпуса СС (9-я и 10-я авиаполевые дивизии, танково-гренадерская дивизии СС «Норланд» и моторизованная дивизия СС «Недерланд», а также один полк полицейской дивизии СС) в районе Ораниенбаумского плацдарма и части 50-го армейского корпуса (126-я, 170-я и 215-я пехотные дивизии), который занимал рубежи от Петергофа до Пушкина. Кроме того, 54-й армейский корпус (11-я, 24-я, 225-я пехотные дивизии) занимал оборону от Пушкина до Невы, а 26-й армейский корпус (61-я, 227-я и 212-я пехотные дивизии) — в районе Мги[8].

Согласно советским данным вся 18-я немецкая армия насчитывала 168 000 солдат и офицеров, около 4500 орудий и миномётов, 200 танков и САУ[4]. Поддержку с воздуха всей группы армий «Север» осуществлял 1-й воздушный флот силами 200 самолётов[3]. По другим данным 1-й воздушный флот насчитывал 370 самолётов, из которых 103 базировались недалеко от Ленинграда[9].

Согласно немецким источникам, на 14 октября 1943 года вся группа армий «Север» (включая соединения, находившиеся на севере Финляндии) насчитывала 601 000 человек, 146 танков, 2398 орудий и миномётов[3].

В любом случае советские войска имели значительное превосходство над немецкими. На направлении главного удара войска Ленинградского фронта превосходили противника в живой силе более чем в 2,7 раза, в артиллерии — в 3,6 раза, в танках — в 6 раз[4].

Учитывая крайне неблагоприятное для себя соотношение сил, немецкое командование рассчитывало удержать позиции под Ленинградом, опираясь на мощные оборонительные сооружения так называемого «Северного вала». Наиболее сильный участок немецкой обороны находился в полосе наступления 42-й армии, где основными узлами сопротивления были населённые пункты Урицк, Старо-Паново, Ново-Паново, Пушкин, Красное Село, а также высота 172,3 («Воронья гора»). В случае вынужденного отступления немецкие войска должны были организованно отходить от одной промежуточной позиции к другой. Для этого в глубине обороны 18-й армии были построены линия «Автострада», Оредежская, Ингерманландская, Лужская и другие линии[10]. Однако полностью подготовить все промежуточные линии обороны к началу советского наступления немецкие войска не успели[8].

Ход операции

Наступление 2-й ударной и 42-й армий, 14 — 20 января

Согласно плану операции первыми 14 января в наступление переходили войска 2-й ударной армии с Ораниенбаумского плацдарма, а через день — войска 42-й армии из района Пулкова.

Ночью перед началом наступления стрелковые части 2-й ударной армии выдвинулись на нейтральную полосу и окопались в 150—350 метрах от передовых позиций противника, а сапёры проделали проходы в минных полях и проволочных заграждениях[2]. Одновременно тяжёлая артиллерия и ночные бомбардировщики нанесли удар по узлам обороны и артиллерийским позициям противника.

В 10:40 утра, после 65-минутной артподготовки и массированного налёта штурмовой авиации, на 10-километровом участке фронта в наступление перешли два стрелковых корпуса 2-й ударной армии — 43-й (48-я, 90-я, 98-я стрелковые дивизии) и 122-й (11-я, 131-я и 168-я стрелковые дивизии).

В первый день наступления наибольшего успеха добились части 48-й, 90-й и 131-й стрелковых дивизий, наступление которых поддерживали 152-я танковая бригада, а также 222-й и 204-й танковые полки. К концу дня советские войска продвинулись вперед на 4 километра, овладели первой полосой обороны противника, заняли опорные пункты Порожки и Гостилицы и на некоторых участках вклинились во вторую линию немецкой обороны[11].

Весь день 14 января артиллерия 42-й и 67-й армий вела непрерывный обстрел позиций противника в районах Пулковских высот и Мги с целью дезориентировать противника и не дать ему понять, где и когда будет нанесён следующий удар.

15 января после 110-минутной артподготовки, в которой принимали участие 2300 орудий и миномётов, перешли в наступление соединения трёх стрелковых корпусов 42-й армии на 17-километровом участке фронта Лигово — Редкое — Кузьмино. Соединения 30-го гвардейского стрелкового корпуса (45-я, 63-я, 64-я стрелковые дивизии), наступая непосредственно за артиллерийским валом, с минимальными потерями к исходу первого дня наступления продвинулись вперед на 4,5 километра. Атаки наступавших справа и слева 109-го (72-я, 109-я, 125-я стрелковые дивизии) и 110-го (56-я, 85-я, 86-я стрелковые дивизии) стрелковых корпусов, были менее удачными[12].

В последующие дни соединения 2-й ударной и 42-й армий медленно, но упорно продвигались в направлении Ропши и Красного Села навстречу друг другу. Немецкие войска оказывали ожесточённое сопротивление и при любой возможности предпринимали отчаянные контратаки.

Частям 2-й ударной армии лишь к концу третьего дня удалось продвинуться вперед до 10 километров и завершить прорыв главной оборонительной полосы противника на фронте до 23 километров[4]. Это позволило И. И. Федюнинскому утром 17 января сформировать подвижную группу (152-я танковая бригада, а также несколько стрелковых и артиллерийских подразделений), которой была поставлена задача стремительно развивать наступление, захватить и удержать Ропшу.

Ещё более упорные бои развернулись в полосе наступления 42-й армии. Большое количество противотанковых рвов и минных полей, а также эффективный огонь артиллерии противника стали причиной больших потерь в танковых частях армии, которые не смогли должным образом поддержать наступление стрелковых соединений. Несмотря на это, советская пехота продолжала упорно продвигаться вперед. Так, части 30-го гвардейского стрелкового корпуса 16 января, продвинувшись вперед еще на 3 — 4 километра, достигли шоссе Красное Село — Пушкин. В этот же день части 109-го стрелкового корпуса взяли сильный узел обороны противника Финское Койрово, а части 110-го корпуса — Александровку[11].

Утром 17 января командующий 42-й армией ввёл в бой 291-ю стрелковую дивизию и подвижную группу (1-я Ленинградская Краснознаменная, 220-я танковые бригады, а также два самоходно-артиллерийских полка) с задачей поддержать наступление 30-го гвардейского стрелкового корпуса, овладеть Красным Селом, Дудергофом и Вороньей Горой.

К исходу 17 января войска 2-й ударной и 42-й армий разделяло всего 18 километров. Немецкие войска, бросившие в бой к этому моменту не только все тактические резервы в этом районе, но и 61-ю пехотную дивизию, составлявшую оперативный резерв, оказались под угрозой полного окружения[13].

Командующий группой армий «Север» был вынужден запросить разрешение А. Гитлера отвести части 26-го армейского корпуса 18-й армии из Мгинского выступа для того чтобы высвободить несколько дивизий для усиления обороны юго-западнее Ленинграда. Не получив однозначного ответа, Г. Кюхлер принял решение перебросить ряд соединений (21-ю, 11-ю, 225-ю пехотные дивизии и другие части) в район Красного Села, но изменить ситуацию эта мера не помогла[14]. Вскоре немецкие войска начали спешное отступление на юг из районов Стрельны, Володарского и Горелово.

18 января советские войска добились окончательного перелома сражения в свою пользу.

На участке наступления 2-й ударной армии 122-й стрелковый корпус при поддержке танковых частей после ожесточённого боя взял Ропшу и совместно с введённым в бой из второго эшелона армии 108-м стрелковым корпусом и подвижной группой продолжил наступление на восток.

В тот же день стрелковые части 42-й армии начали штурм Красного Села и Вороньей Горы; танковые подразделения продолжили наступление навстречу частям 2-й ударной армии. Ожесточённые бои за эти ключевые опорные пункты продолжались несколько дней. Утром 19 января одновременным ударом с двух сторон части 63-й гвардейской стрелковой дивизии штурмом овладели Вороньей Горой, а части 64-й гвардейской и 291-й стрелковых дивизий освободили Красное Село[11].

Вечером 19 января в районе Русско-Высоцкого встретились передовой отряд 168-й дивизии 2-й ударной армии и бойцы 54-го инженерного батальона, входившего в подвижную группу 42-й армии. Однако воспользовавшись тем, что сплошная линия фронта еще не была установлена, значительная часть немецкой группировки, бросив тяжёлое вооружение, смогла вырваться из окружения.

Утром 20 января основные силы 2-й ударной и 42-й армий, встретившись в районе южнее Ропши, полностью окружили, а затем уничтожили остатки петергофско-стрельненской группировки противника. Всего за шесть дней непрерывных боев войска 2-й ударной и 42-й армий уничтожили две немецкие дивизии, нанесли существенный урон ещё пяти дивизиям. В плен было взято около 1000 солдат и офицеров противника. Кроме того, севернее Красного Села была уничтожена немецкая артиллерийская группировка, созданная специально для обстрела Ленинграда. Всего захвачено 265 орудий, в том числе 85 тяжёлых[14].

Положение сторон к 20 января

Разгром петергофско-стрельненской группировки, а также освобождение Новгорода войсками 59-й армии Волховского фронта создали благоприятные условия для дальнейшего наступления советских войск.

Первоочередной задачей Ленинградского и Волховского фронтов было окончательное освобождение Ленинграда от блокады. Необходимым для этого условием было скорейшее освобождение основной железнодорожной коммуникации города со страной — Октябрьской железной дороги[15].

Для решения этой задачи Военный совет Ленинградского фронта принял решение перенести удар с юго-западного на юго-восточное направление. Войскам 42-й армии была поставлена задача, наступая на Красногвардейск, Пушкин и Тосно, выйти во фланг и тыл группировки противника, которая продолжала удерживать позиции в районе Ульяновки, Мги и Тосно. В дальнейшем планировалось во взаимодействии с войсками 67-й армии и правого крыла Волховского фронта в короткий срок окружить и уничтожить 26-й и 28-й немецкие армейские корпуса, восстановить контроль над Октябрьской железной дорогой и, тем самым, полностью освободить Ленинград от вражеской блокады.

Одновременно войска 2-й ударной армии должны были продолжить наступление на юго-запад в общем направлении на Войсковицы — Высокоключевой, обойти Красногвардейск с юго-запада и тем самым способствовать наступлению 42-й армии, прочно обеспечивая её правый фланг[15].

Однако советскому командованию вскоре пришлось вносить существенные коррективы в план дальнейшего наступления, поскольку в ночь на 21 января дивизии 26-го армейского корпуса начали организованное отступление из Мгинско-синявинского выступа.

Продолжение наступления, 21 — 31 января

21 января войска 67-й армии Ленинградского фронта и 8-й армии Волховского фронта, заметив начавшееся отступление противника, перешли в наступление. Уже через несколько часов была освобождена Мга, а вскоре был полностью восстановлен контроль над Кировской железной дорогой. Однако развить наступление сходу советским войскам не удалось. Части 26-го армейского корпуса, закрепившись на промежуточном рубеже «Автострада» вдоль Октябрьской железной дороги, оказывали ожесточённое сопротивление[16].

Отступление немецких войск из района Мги заставило командование Ленинградского фронта изменить план дальнейшего наступления. Скорректированный план развития операции был представлен Ставке Верховного Главнокомандования 22 января и незамедлительно утверждён.

Теперь главной задачей фронта стало скорейшее освобождение Красногвардейска — ключевого узла железнодорожных и шоссейных коммуникаций противника. Затем планировалось силами 2-й ударной и 42-й армий нанести главный удар в направлении Кингисеппа и Нарвы. Одновременно 67-я армия на вспомогательном направлении должна была выйти на линию Ульяновка — Тосно и во взаимодействии с войсками Волховского фронта полностью взять под контроль Октябрьскую железную дорогу. В дальнейшем армии ставилась задача, наступая на Вырицу и Сиверский, содействовать главному удару фронта[17].

Таким образом, командование Ленинградского фронта рассчитывало отрезать пути отхода основным силам 18-й армии в направлении Нарвы и заставить немецкие войска отходить к городу Луге, на который наступали войска 59-й армии Волховского фронта.

Понимая всю опасность создавшейся обстановки, командующий группой армий «Север» делал все возможное, чтобы укрепить оборону Красногвардейска. В помощь державшим оборону в этом районе частям 11-й, 61-й, 170-й, 126-й и 215-й пехотных дивизий были направлены 225-я и 227-я пехотные дивизии, переброшенные из района Мги. Вместе с тем, Г. фон Кюхлер обратился к А. Гитлеру с просьбой разрешить отвод войск с линии Октябрьской железной дороги и из районов Пушкина и Слуцка, однако получил категорический приказ удержать Красногвардейск любой ценой. Для этого ОКХ выделило 18-й армии 12-ю танковую дивизию и 502-й тяжёлый танковый батальон[16].

21 января, перегруппировав силы, войска Ленинградского фронта продолжили наступление на Красногвардейск. Части 123-го и 117-го (из резерва фронта) стрелковых корпусов 42-й армии, преодолевая упорное сопротивление противника, вышли на подступы Красногвардейска 22 января, но сходу овладеть городом не смогли. Одновременно дивизии 110-го стрелкового корпуса (с 22 января в составе 67-й армии), нанося удар на юго-восток, обошли Пушкин и Слуцк с запада и практически окружили оборонявшиеся там части 215-й и 24-й пехотных дивизий противника.

В это время соединения 2-й ударной армии, обходя Красногвардейск с запада, продолжили наступление в направлении Кингисеппа. Немецкие части 61-й, 227-й, 170-й и 10-й авиаполевых дивизий, отступающие в Эстонию, разрушали мосты, минировали дороги и, цепляясь за опорные пункты, оказывали ожесточённое сопротивление[2], что несколько замедлило продвижение вперед 43-го и 122-го корпусов 2-й ударной армии.

Ожесточенные бои за Красногвардейск, Пушкин и Слуцк, а также на линии Октябрьской железной дороги продолжались несколько дней. 24 января части 110-го стрелкового корпуса овладели Пушкиным и Слуцком, а части 118-го стрелкового корпуса 67-й армии — Ульяновкой. К 29 января части 54-й армии Волховского фронта полностью освободили Октябрьскую железную дорогу.

25 января 42-я армия силами 123-го и 117-го стрелковых корпусов при поддержке танков, артиллерии и авиации начала решающий штурм Красногвардейска. Ожесточённые уличные бои продолжались почти сутки. 26 января в 10:00 утра Красногвардейск был полностью освобождён. В боях за город особенно отличились 120-я, 224-я, 201-я стрелковые дивизии, 31-й гвардейский танковый полк и другие соединения и части[18].

Освобождение Красногвардейска означало развал сплошного фронта немецкой обороны — 18-я армия была рассечена на две неравные части. Основная группировка (примерно 14 дивизий) отступала с востока, северо-востока и севера в направлении Луги, а западная группировка (примерно 5 — 6 дивизий), распавшись на отдельные не связанные между собой мелкие боевые группы, отступала на запад к Нарве[8][19]. По этой причине войска 2-й ударной и 42-й армий, продолжившие наступление в западном и юго-западном направлениях, достаточно быстро продвигались вперед. Командующий Ленинградским фронтом Л. А. Говоров считал, что основные усилия следует сосредоточить на этом направлении, так как это позволит сразу же приступить к освобождению Эстонии. При этом учитывалась возможность в случае необходимости развернуть часть сил фронта для удара с рубежа реки Луги на Гдов и Псков[17].

Действуя на нарвском направлении, войска 2-й ударной армии захватили Волосово, перерезали железную дорогу Красногвардейск — Кингисепп и к 30 января вышли к реке Луге. В ночь на 1 февраля 109-я, 189-я и 125-я стрелковые дивизии 109-го корпуса (передан в состав 2-й ударной армии из 42-й армии) при поддержке 152-й танковой бригады после артподготовки атаковали и благодаря умелому обходному манёвру взяли штурмом Кингисепп. Немецкие войска, не сумевшие организовать оборону по реке Луге, были вынуждены спешно отступить на рубеж на реке Нарва[20].

Одновременно, развивая наступление в юго-западном направлении, соединения 42-й армии за три дня продвинулись вперед на 50 километров и к 30 января достигли реки Луги, заняв плацдарм на её западном берегу в районе Большого Сабска.

Наступление же 67-й армии, действовавшей на линии Тосно — Вырица — Сиверский, развивалось не столь стремительно. Преодолевая упорное сопротивление частей 12-й танковой, 212-й, 126-й и 11-й пехотных дивизий, которые прикрывали отход частей 54-го, 26-го, 28-го и армейских корпусов из районов Пушкина, Слуцка, Тосно, Любани и Чудово, соединения 67-й армии 27 января овладели Вырицей, а к 30 января — Сиверским. Однако немецкие части продолжали удерживать позиции юго-восточнее Красногвардейска и южнее Сиверского, и только после трёх дней ожесточённых боев советские войска заставили их отступить[16].

Итоги операции

К концу января 1944 года войска Ленинградского фронта во взаимодействии с войсками Волховского фронта нанесли тяжёлое поражение 18-й немецкой армии, продвинулись вперед на 70 — 100 километров, освободили целый ряд населённых пунктов (в том числе Красное Село, Ропшу, Красногвардейск, Пушкин, Слуцк) и создали предпосылки для дальнейшего наступления. Хотя Ленинградско-Новгородская операция продолжалась, основная задача всего стратегического наступления была выполнена — Ленинград был полностью освобождён от блокады.

21 января Л. А. Говоров и А. А. Жданов, не сомневаясь в успехе дальнейшего наступления, обратились к И. В. Сталину с просьбой в связи с полным освобождением Ленинграда от блокады и от артиллерийских обстрелов противника разрешить издать и опубликовать по этому поводу приказ войскам фронта и в честь одержанной победы произвести в Ленинграде 27 января салют двадцатью четырьмя артиллерийскими залпами из 324 орудий[21].

Несмотря на то, что советские войска только к 29 января полностью восстановили контроль над Октябрьской железной дорогой, 27 января по радио был зачитан приказ Военного совета Ленинградского фронта, в котором говорилось о полном освобождении Ленинграда от блокады. Вечером практически все население города вышло на улицы и с ликованием наблюдало за артиллерийским салютом, который был произведён в честь этого исторического события.

Военный корреспондент П. Н. Лукницкий вспоминал[22]:

Над Ленинградом далёкая рассыпь взлетевших маленьких огоньков… Залпы трёхсот двадцати четырёх орудий катятся из города к нам через тёмные поля, под низким туманным небом, по извилинам заледенелой Невы. Сотни разноцветных ракет, поднявшись в тёмной дали над громадами городских зданий, как экзотические цветы на тонких стеблях, изгибаются и медленно опадают. Мы, незнакомые друг другу солдаты и офицеры, чувствуя себя родными и близкими людьми, несказанно взволнованы этим зрелищем. Стоим, смотрим, молчим, и грудь моя стеснена, — кажется, впервые за всю войну мне хочется плакать. Когда салют кончился, мы прокричали «ура!», жали друг другу руки, обнимались.

Потери

СССР

Потери советских войск в Красносельско-Ропшинской операции можно оценить только приблизительно.

Согласно статистическому исследованию «Россия и СССР в войнах XX века» Ленинградский фронт, во всей Ленинградско-Новгородской стратегической наступательной операции, в период с 14 января по 1 марта 1944 года, потерял 227 440 человек убитыми, пропавшими без вести и раненными (из них 56 564 человек  — безвозвратные потери, 170 876 человек — санитарные). Кроме того, потери Балтийского флота за этот же период составили 1461 человека (169 человек — безвозвратные потери, 1292 человека — санитарные)[1]. Установить, какая часть потерь приходится на Красносельско-Ропшинскую операцию, затруднительно, поскольку боевые действия в феврале также носили крайне ожесточённый характер. Кроме того, следует учитывать, что с 15 февраля в состав фронта вошли три общевойсковые армии расформированного Волховского фронта, потери которых в боях во второй половине февраля включены в число общих потерь Ленинградского фронта во всем стратегическом наступлении.

Германия

18-я немецкая армия в боях против войск Ленинградского фронта в январе 1944 года потерпела тяжелое поражение и понесла значительные потери, но, вместе с тем, не была разгромлена и сохранила значительную часть своего боевого потенциала.

Согласно докладу командования 18-й армии потери немецких войск, действовавших против Ленинградского и Волховского фронтов, к 29 января составили 14 000 человек убитыми и 35 000 человек раненными[23]. Эти цифры, по всей видимости, являются весьма приблизительными, поскольку учёт численности и убыли личного состава штабам армии в январе 1944 года велся эпизодически[24], тем более невозможно указать какая часть потерь приходится на бои против войск Ленинградского фронта.

В отечественной литературе зачастую приводятся данные о немецких потерях, указанные в сводках Совинформбюро. Так, согласно сводке от 19 января войска Ленинградского фронта к тому времени нанесли тяжёлое поражение 7 пехотным дивизиям противника, уничтожив 20 000 и захватив в плен 1000 немецких солдат и офицеров[25]. В сводке от 26 января говорится, что за время наступления с 14 по 25 января 1944 года войска Ленинградского фронта разбили 10 пехотных дивизий и нанесли тяжёлые потери 2 пехотным дивизиям, захватили большие трофеи (орудий разных калибров — 619, в том числе тяжёлых орудий калибров от 150 до 406 милиметров — 116, миномётов — 454, самоходных орудий — 20, танков — 60, бронемашин — 24) и уничтожили 158 танков, 445 орудий и миномётов, 901 автомашину. При этом общие потери немецких войск составили только свыше 40 000 солдат и офицеров убитыми и до 3000 — пленными[26].

Почётные наименования соединений и частей

За успешные действия в ходе Красносельско-Ропшинской операции приказом Верховного Главнокомандующего отличившимся соединениям и частям были присвоены почётные наименование в честь их особого участия в освобождении в ходе операции важнейших городов[27]:

Красносельские

Ропшинские

Пушкинские

Напишите отзыв о статье "Январский гром (операция)"

Примечания

Комментарии
  1. ↑ Городам Слуцк и Красногвардейск были возвращены их исторические названия Павловск и Гатчина ещё до их освобождения от немецкой оккупации — 23 января 1944 года.
Источники
  1. ↑ 1 2 3 [lib.ru/MEMUARY/1939-1945/KRIWOSHEEW/poteri.txt Россия и СССР в войнах XX века. Потери вооруженных сил: Статистическое исследование. / Под общ. ред. Г. Ф. Кривошеева. — М.: Олма-Пресс, 2001. — с. 293—294. ISBN 5-224-01515-4]
  2. ↑ 1 2 3 [militera.lib.ru/memo/russian/fedyuninsky/08.html Федюнинский И. И. Поднятые по тревоге. — М.: Воениздат, 1961.]
  3. ↑ 1 2 3 Гланц Дэвид, Битва за Ленинград. 1941—1945. — М.: АСТ: «Астрель», 2008. — с. 335—342.
  4. ↑ 1 2 3 4 [militera.lib.ru/h/leningrad/10.html Непокоренный Ленинград. — Л.: Наука, 1970.]
  5. ↑ Гланц Дэвид, Битва за Ленинград. 1941—1945. — М.: АСТ: «Астрель», 2008. — с. 342—347.
  6. ↑ 1 2 3 [militera.lib.ru/h/baltiyskiy_flot/15.html Дважды Краснознаменный Балтийский флот/Н. М. Гречанюк, В. И. Дмитриев, А. И. Корниенко и др. — 3-е изд., испр. и доп. — М.: Воениздат, 1990.]
  7. ↑ Мощанский И. Б. У стен Ленинграда. — М.: Вече, 2011. — с. 214—242.
  8. ↑ 1 2 3 [www.1942.ru/book/wolchow900.htm Х. Польман, Волхов. 900 дней боев за Ленинград 1941—1944]
  9. ↑ Мощанский И. Б. У стен Ленинграда. — М.: Вече, 2011. — с. 234.
  10. ↑ Мощанский И. Б. У стен Ленинграда. — М.: Вече, 2011. — с. 196—197.
  11. ↑ 1 2 3 Мощанский И. Б. У стен Ленинграда. — М.: Вече, 2011. — с. 242—263.
  12. ↑ Шигин Г. А. Битва за Ленинград: крупные операции, «белые пятна», потери./ Под редакцией Н. Л. Волковского. — СПб.: ООО "Издательство «Полигон», 2004. — c. 231—233. ISBN 5-89173-261-0
  13. ↑ Бешанов В. В. Десять сталинских ударов. — Мн.: Харвест, 2004. — с. 53. ISBN 985-13-1738-1
  14. ↑ 1 2 Гланц Дэвид, Битва за Ленинград. 1941—1945. — М.: АСТ: «Астрель», 2008. — с. 347—355.
  15. ↑ 1 2 [militera.lib.ru/docs/da/blocade/index.html Блокада Ленинграда в документах рассекреченных архивов/под ред. Н. Л. Волковского. — М. АСТ, СПб.: Полигон, 2005. — с. 389—391.]
  16. ↑ 1 2 3 Гланц Дэвид, Битва за Ленинград. 1941—1945. — М.: АСТ: «Астрель», 2008. — с. 360—369.
  17. ↑ 1 2 [militera.lib.ru/docs/da/blocade/index.html Блокада Ленинграда в документах рассекреченных архивов/под ред. Н. Л. Волковского. — М. АСТ, СПб.: Полигон, 2005. — с. 391—392.]
  18. ↑ Шигин Г. А. Битва за Ленинград: крупные операции, «белые пятна», потери./ Под редакцией Н. Л. Волковского. — СПб.: ООО "Издательство «Полигон», 2004. — c. 241—242. ISBN 5-89173-261-0
  19. ↑ Шигин Г. А. Битва за Ленинград: крупные операции, «белые пятна», потери./ Под редакцией Н. Л. Волковского. — СПб.: ООО "Издательство «Полигон», 2004. — c. 244. ISBN 5-89173-261-0
  20. ↑ Мощанский И. Б. У стен Ленинграда. — М.: Вече, 2011. — с. 279.
  21. ↑ [militera.lib.ru/docs/da/blocade/index.html Блокада Ленинграда в документах рассекреченных архивов/под ред. Н. Л. Волковского. — М. АСТ, СПб.: Полигон, 2005. — с. 717.]
  22. ↑ [militera.lib.ru/db/luknitsky_pn/03.html Лукницкий П. Н. Ленинград действует… — М.: Советский писатель, 1971.]
  23. ↑ Гланц Дэвид, Битва за Ленинград. 1941—1945. — М.: АСТ: «Астрель», 2008. — с. 380.
  24. ↑ Сяков Ю. А. Численность и потери германской группы армий «Север» в ходе битвы за Ленинград (1941—1944 гг.). Журнал «Вопросы истории», Январь 2008, № 1, с. 133—136.
  25. ↑ [9may.ru/20.01.1944/inform/m4530 От Советского Информбюро, 19 Января 1944 г.]
  26. ↑ [9may.ru/31.01.1944/inform/m4537 От Советского Информбюро, 26 Января 1944 г.]
  27. ↑ История ордена Ленина Ленинградского военного округа. — М.: Воениздат, 1974. — С. 565—566. — 613 с.

Литература

Документы

  • [militera.lib.ru/docs/da/blocade/index.html Блокада Ленинграда в документах рассекреченных архивов] / Под ред. Н. Л. Волковского.. — СПб.: Полигон, 2005. — 766 с.
  • [militera.lib.ru/docs/da/stavka_vgk/index.html Русский архив: Великая Отечественная. Ставка ВГК. Документы и материалы. 1943 год] / Под. ред. В. А. Золотарёва. — М.: Терра, 1999. — Т. 16(5-3). — 360 с. — ISBN 5-300-02007-9.

Мемуары

  • Федюнинский И. И. [militera.lib.ru/memo/russian/fedyuninsky/index.html Поднятые по тревоге]. — М.: Воениздат, 1961.
  • Борщев С. Н. [militera.lib.ru/memo/russian/borschev_sn/index.html От Невы до Эльбы]. — Л.: Лениздат, 1973.
  • Жаркой Ф. М. [otvaga2004.narod.ru/otvaga2004/0library.htm Танковый марш]. Изд. 4-е, МВАА. — СПб., 2012.

Дневники и письма

  • Лукницкий П. Н. [militera.lib.ru/db/luknitsky_pn/index.html Ленинград действует... Фронтовой дневник]. — М.: Советский писатель, 1971.

Исторические исследования

  • Гланц Д. Битва за Ленинград. 1941—1945 / Пер. У. Сапциной. — М.: Астрель, 2008. — 640 с. — ISBN 978-5-271-21434-9.
  • Гланц Д. Блокада Ленинграда. 1941—1944 / Пер. Е. Ламановой. — М.: Центрполиграф, 2009. — 224 с. — ISBN 978-5-9524-4170-5.
  • Польман Х. [www.1942.ru/book/wolchow900.htm 900 дней боев за Ленинград. Воспоминания немецкого полковника] / Пер. А. Нечаева. — М.: Центрполиграф, 2005. — 2006 с. — ISBN 5-9524-1677-2.
  • Гречанюк Н. М., Дмитриев В. И., Корниенко А. И. [militera.lib.ru/h/baltiyskiy_flot/index.html Дважды Краснознаменный Балтийский флот]. — М.: Воениздат, 1990. — 342 с. — ISBN 5-203-00245-2.
  • Дзенискевич А. Р., Ковальчук В. М., Соболев Г. Л., Цамутали А. Н., Шишкин В.А. [militera.lib.ru/h/leningrad/index.html Непокоренный Ленинград. Краткий очерк истории города в период Великой Отечественной войны]. — Л.: Наука, 1970. — 480 с.
  • Кривошеев Г. Ф. Россия и СССР в войнах XX века. Потери вооруженных сил: Статистическое исследование. — М.: Олма-Пресс, 2001. — 320 с. — ISBN 5-17-024092-9.
  • Мощанский И. Б. [militera.lib.ru/h/moschansky_ib05/index.html У стен Ленинграда]. — М.: Вече, 2010. — 304 с. — ISBN 978-5-9533-5209-3.
  • Шигин Г. А. Битва за Ленинград: крупные операции, «белые пятна», потери / Под ред. Н. Л. Волковского. — СПб.: Полигон, 2004. — 320 с. — ISBN 5-17-024092-9.

Публицистика

  • Сяков Ю. А. Численность и потери германской группы армий «Север» в ходе битвы за Ленинград (1941—1944) // Журнал «Вопросы истории». — 2008. — № 1.

Ссылки

  • [lenbat.narod.ru/krk.htm Красносельско-Ропшинская операция]. lenbat.narod.ru. Проверено 17 мая 2012. [www.webcitation.org/68kHJ0Jxb Архивировано из первоисточника 28 июня 2012].
  • [lenfront.narod.ru/habar/neva2.htm Стальная лавина. Операция «Нева-2»]. lenfront.narod.ru. Проверено 17 мая 2012. [www.webcitation.org/68kHK54y6 Архивировано из первоисточника 28 июня 2012].
</table></td></tr></table>

Отрывок, характеризующий Январский гром (операция)

На третий день Рождества, Николай обедал дома, что в последнее время редко случалось с ним. Это был официально прощальный обед, так как он с Денисовым уезжал в полк после Крещенья. Обедало человек двадцать, в том числе Долохов и Денисов.
Никогда в доме Ростовых любовный воздух, атмосфера влюбленности не давали себя чувствовать с такой силой, как в эти дни праздников. «Лови минуты счастия, заставляй себя любить, влюбляйся сам! Только это одно есть настоящее на свете – остальное всё вздор. И этим одним мы здесь только и заняты», – говорила эта атмосфера. Николай, как и всегда, замучив две пары лошадей и то не успев побывать во всех местах, где ему надо было быть и куда его звали, приехал домой перед самым обедом. Как только он вошел, он заметил и почувствовал напряженность любовной атмосферы в доме, но кроме того он заметил странное замешательство, царствующее между некоторыми из членов общества. Особенно взволнованы были Соня, Долохов, старая графиня и немного Наташа. Николай понял, что что то должно было случиться до обеда между Соней и Долоховым и с свойственною ему чуткостью сердца был очень нежен и осторожен, во время обеда, в обращении с ними обоими. В этот же вечер третьего дня праздников должен был быть один из тех балов у Иогеля (танцовального учителя), которые он давал по праздникам для всех своих учеников и учениц.
– Николенька, ты поедешь к Иогелю? Пожалуйста, поезжай, – сказала ему Наташа, – он тебя особенно просил, и Василий Дмитрич (это был Денисов) едет.
– Куда я не поеду по приказанию г'афини! – сказал Денисов, шутливо поставивший себя в доме Ростовых на ногу рыцаря Наташи, – pas de chale [танец с шалью] готов танцовать.
– Коли успею! Я обещал Архаровым, у них вечер, – сказал Николай.
– А ты?… – обратился он к Долохову. И только что спросил это, заметил, что этого не надо было спрашивать.
– Да, может быть… – холодно и сердито отвечал Долохов, взглянув на Соню и, нахмурившись, точно таким взглядом, каким он на клубном обеде смотрел на Пьера, опять взглянул на Николая.
«Что нибудь есть», подумал Николай и еще более утвердился в этом предположении тем, что Долохов тотчас же после обеда уехал. Он вызвал Наташу и спросил, что такое?
– А я тебя искала, – сказала Наташа, выбежав к нему. – Я говорила, ты всё не хотел верить, – торжествующе сказала она, – он сделал предложение Соне.
Как ни мало занимался Николай Соней за это время, но что то как бы оторвалось в нем, когда он услыхал это. Долохов был приличная и в некоторых отношениях блестящая партия для бесприданной сироты Сони. С точки зрения старой графини и света нельзя было отказать ему. И потому первое чувство Николая, когда он услыхал это, было озлобление против Сони. Он приготавливался к тому, чтобы сказать: «И прекрасно, разумеется, надо забыть детские обещания и принять предложение»; но не успел он еще сказать этого…
– Можешь себе представить! она отказала, совсем отказала! – заговорила Наташа. – Она сказала, что любит другого, – прибавила она, помолчав немного.
«Да иначе и не могла поступить моя Соня!» подумал Николай.
– Сколько ее ни просила мама, она отказала, и я знаю, она не переменит, если что сказала…
– А мама просила ее! – с упреком сказал Николай.
– Да, – сказала Наташа. – Знаешь, Николенька, не сердись; но я знаю, что ты на ней не женишься. Я знаю, Бог знает отчего, я знаю верно, ты не женишься.
– Ну, этого ты никак не знаешь, – сказал Николай; – но мне надо поговорить с ней. Что за прелесть, эта Соня! – прибавил он улыбаясь.
– Это такая прелесть! Я тебе пришлю ее. – И Наташа, поцеловав брата, убежала.
Через минуту вошла Соня, испуганная, растерянная и виноватая. Николай подошел к ней и поцеловал ее руку. Это был первый раз, что они в этот приезд говорили с глазу на глаз и о своей любви.
– Sophie, – сказал он сначала робко, и потом всё смелее и смелее, – ежели вы хотите отказаться не только от блестящей, от выгодной партии; но он прекрасный, благородный человек… он мой друг…
Соня перебила его.
– Я уж отказалась, – сказала она поспешно.
– Ежели вы отказываетесь для меня, то я боюсь, что на мне…
Соня опять перебила его. Она умоляющим, испуганным взглядом посмотрела на него.
– Nicolas, не говорите мне этого, – сказала она.
– Нет, я должен. Может быть это suffisance [самонадеянность] с моей стороны, но всё лучше сказать. Ежели вы откажетесь для меня, то я должен вам сказать всю правду. Я вас люблю, я думаю, больше всех…
– Мне и довольно, – вспыхнув, сказала Соня.
– Нет, но я тысячу раз влюблялся и буду влюбляться, хотя такого чувства дружбы, доверия, любви, я ни к кому не имею, как к вам. Потом я молод. Мaman не хочет этого. Ну, просто, я ничего не обещаю. И я прошу вас подумать о предложении Долохова, – сказал он, с трудом выговаривая фамилию своего друга.
– Не говорите мне этого. Я ничего не хочу. Я люблю вас, как брата, и всегда буду любить, и больше мне ничего не надо.
– Вы ангел, я вас не стою, но я только боюсь обмануть вас. – Николай еще раз поцеловал ее руку.


У Иогеля были самые веселые балы в Москве. Это говорили матушки, глядя на своих adolescentes, [девушек,] выделывающих свои только что выученные па; это говорили и сами adolescentes и adolescents, [девушки и юноши,] танцовавшие до упаду; эти взрослые девицы и молодые люди, приезжавшие на эти балы с мыслию снизойти до них и находя в них самое лучшее веселье. В этот же год на этих балах сделалось два брака. Две хорошенькие княжны Горчаковы нашли женихов и вышли замуж, и тем еще более пустили в славу эти балы. Особенного на этих балах было то, что не было хозяина и хозяйки: был, как пух летающий, по правилам искусства расшаркивающийся, добродушный Иогель, который принимал билетики за уроки от всех своих гостей; было то, что на эти балы еще езжали только те, кто хотел танцовать и веселиться, как хотят этого 13 ти и 14 ти летние девочки, в первый раз надевающие длинные платья. Все, за редкими исключениями, были или казались хорошенькими: так восторженно они все улыбались и так разгорались их глазки. Иногда танцовывали даже pas de chale лучшие ученицы, из которых лучшая была Наташа, отличавшаяся своею грациозностью; но на этом, последнем бале танцовали только экосезы, англезы и только что входящую в моду мазурку. Зала была взята Иогелем в дом Безухова, и бал очень удался, как говорили все. Много было хорошеньких девочек, и Ростовы барышни были из лучших. Они обе были особенно счастливы и веселы. В этот вечер Соня, гордая предложением Долохова, своим отказом и объяснением с Николаем, кружилась еще дома, не давая девушке дочесать свои косы, и теперь насквозь светилась порывистой радостью.
Наташа, не менее гордая тем, что она в первый раз была в длинном платье, на настоящем бале, была еще счастливее. Обе были в белых, кисейных платьях с розовыми лентами.
Наташа сделалась влюблена с самой той минуты, как она вошла на бал. Она не была влюблена ни в кого в особенности, но влюблена была во всех. В того, на кого она смотрела в ту минуту, как она смотрела, в того она и была влюблена.
– Ах, как хорошо! – всё говорила она, подбегая к Соне.
Николай с Денисовым ходили по залам, ласково и покровительственно оглядывая танцующих.
– Как она мила, к'асавица будет, – сказал Денисов.
– Кто?
– Г'афиня Наташа, – отвечал Денисов.
– И как она танцует, какая г'ация! – помолчав немного, опять сказал он.
– Да про кого ты говоришь?
– Про сест'у п'о твою, – сердито крикнул Денисов.
Ростов усмехнулся.
– Mon cher comte; vous etes l'un de mes meilleurs ecoliers, il faut que vous dansiez, – сказал маленький Иогель, подходя к Николаю. – Voyez combien de jolies demoiselles. [Любезный граф, вы один из лучших моих учеников. Вам надо танцовать. Посмотрите, сколько хорошеньких девушек!] – Он с тою же просьбой обратился и к Денисову, тоже своему бывшему ученику.
– Non, mon cher, je fe'ai tapisse'ie, [Нет, мой милый, я посижу у стенки,] – сказал Денисов. – Разве вы не помните, как дурно я пользовался вашими уроками?
– О нет! – поспешно утешая его, сказал Иогель. – Вы только невнимательны были, а вы имели способности, да, вы имели способности.
Заиграли вновь вводившуюся мазурку; Николай не мог отказать Иогелю и пригласил Соню. Денисов подсел к старушкам и облокотившись на саблю, притопывая такт, что то весело рассказывал и смешил старых дам, поглядывая на танцующую молодежь. Иогель в первой паре танцовал с Наташей, своей гордостью и лучшей ученицей. Мягко, нежно перебирая своими ножками в башмачках, Иогель первым полетел по зале с робевшей, но старательно выделывающей па Наташей. Денисов не спускал с нее глаз и пристукивал саблей такт, с таким видом, который ясно говорил, что он сам не танцует только от того, что не хочет, а не от того, что не может. В середине фигуры он подозвал к себе проходившего мимо Ростова.
– Это совсем не то, – сказал он. – Разве это польская мазу'ка? А отлично танцует. – Зная, что Денисов и в Польше даже славился своим мастерством плясать польскую мазурку, Николай подбежал к Наташе:
– Поди, выбери Денисова. Вот танцует! Чудо! – сказал он.
Когда пришел опять черед Наташе, она встала и быстро перебирая своими с бантиками башмачками, робея, одна пробежала через залу к углу, где сидел Денисов. Она видела, что все смотрят на нее и ждут. Николай видел, что Денисов и Наташа улыбаясь спорили, и что Денисов отказывался, но радостно улыбался. Он подбежал.
– Пожалуйста, Василий Дмитрич, – говорила Наташа, – пойдемте, пожалуйста.
– Да, что, увольте, г'афиня, – говорил Денисов.
– Ну, полно, Вася, – сказал Николай.
– Точно кота Ваську угова'ивают, – шутя сказал Денисов.
– Целый вечер вам буду петь, – сказала Наташа.
– Волшебница всё со мной сделает! – сказал Денисов и отстегнул саблю. Он вышел из за стульев, крепко взял за руку свою даму, приподнял голову и отставил ногу, ожидая такта. Только на коне и в мазурке не видно было маленького роста Денисова, и он представлялся тем самым молодцом, каким он сам себя чувствовал. Выждав такт, он с боку, победоносно и шутливо, взглянул на свою даму, неожиданно пристукнул одной ногой и, как мячик, упруго отскочил от пола и полетел вдоль по кругу, увлекая за собой свою даму. Он не слышно летел половину залы на одной ноге, и, казалось, не видел стоявших перед ним стульев и прямо несся на них; но вдруг, прищелкнув шпорами и расставив ноги, останавливался на каблуках, стоял так секунду, с грохотом шпор стучал на одном месте ногами, быстро вертелся и, левой ногой подщелкивая правую, опять летел по кругу. Наташа угадывала то, что он намерен был сделать, и, сама не зная как, следила за ним – отдаваясь ему. То он кружил ее, то на правой, то на левой руке, то падая на колена, обводил ее вокруг себя, и опять вскакивал и пускался вперед с такой стремительностью, как будто он намерен был, не переводя духа, перебежать через все комнаты; то вдруг опять останавливался и делал опять новое и неожиданное колено. Когда он, бойко закружив даму перед ее местом, щелкнул шпорой, кланяясь перед ней, Наташа даже не присела ему. Она с недоуменьем уставила на него глаза, улыбаясь, как будто не узнавая его. – Что ж это такое? – проговорила она.
Несмотря на то, что Иогель не признавал эту мазурку настоящей, все были восхищены мастерством Денисова, беспрестанно стали выбирать его, и старики, улыбаясь, стали разговаривать про Польшу и про доброе старое время. Денисов, раскрасневшись от мазурки и отираясь платком, подсел к Наташе и весь бал не отходил от нее.


Два дня после этого, Ростов не видал Долохова у своих и не заставал его дома; на третий день он получил от него записку. «Так как я в доме у вас бывать более не намерен по известным тебе причинам и еду в армию, то нынче вечером я даю моим приятелям прощальную пирушку – приезжай в английскую гостинницу». Ростов в 10 м часу, из театра, где он был вместе с своими и Денисовым, приехал в назначенный день в английскую гостинницу. Его тотчас же провели в лучшее помещение гостинницы, занятое на эту ночь Долоховым. Человек двадцать толпилось около стола, перед которым между двумя свечами сидел Долохов. На столе лежало золото и ассигнации, и Долохов метал банк. После предложения и отказа Сони, Николай еще не видался с ним и испытывал замешательство при мысли о том, как они свидятся.
Светлый холодный взгляд Долохова встретил Ростова еще у двери, как будто он давно ждал его.
– Давно не видались, – сказал он, – спасибо, что приехал. Вот только домечу, и явится Илюшка с хором.
– Я к тебе заезжал, – сказал Ростов, краснея.
Долохов не отвечал ему. – Можешь поставить, – сказал он.
Ростов вспомнил в эту минуту странный разговор, который он имел раз с Долоховым. – «Играть на счастие могут только дураки», сказал тогда Долохов.
– Или ты боишься со мной играть? – сказал теперь Долохов, как будто угадав мысль Ростова, и улыбнулся. Из за улыбки его Ростов увидал в нем то настроение духа, которое было у него во время обеда в клубе и вообще в те времена, когда, как бы соскучившись ежедневной жизнью, Долохов чувствовал необходимость каким нибудь странным, большей частью жестоким, поступком выходить из нее.
Ростову стало неловко; он искал и не находил в уме своем шутки, которая ответила бы на слова Долохова. Но прежде, чем он успел это сделать, Долохов, глядя прямо в лицо Ростову, медленно и с расстановкой, так, что все могли слышать, сказал ему:
– А помнишь, мы говорили с тобой про игру… дурак, кто на счастье хочет играть; играть надо наверное, а я хочу попробовать.
«Попробовать на счастие, или наверное?» подумал Ростов.
– Да и лучше не играй, – прибавил он, и треснув разорванной колодой, прибавил: – Банк, господа!
Придвинув вперед деньги, Долохов приготовился метать. Ростов сел подле него и сначала не играл. Долохов взглядывал на него.
– Что ж не играешь? – сказал Долохов. И странно, Николай почувствовал необходимость взять карту, поставить на нее незначительный куш и начать игру.
– Со мной денег нет, – сказал Ростов.
– Поверю!
Ростов поставил 5 рублей на карту и проиграл, поставил еще и опять проиграл. Долохов убил, т. е. выиграл десять карт сряду у Ростова.
– Господа, – сказал он, прометав несколько времени, – прошу класть деньги на карты, а то я могу спутаться в счетах.
Один из игроков сказал, что, он надеется, ему можно поверить.
– Поверить можно, но боюсь спутаться; прошу класть деньги на карты, – отвечал Долохов. – Ты не стесняйся, мы с тобой сочтемся, – прибавил он Ростову.
Игра продолжалась: лакей, не переставая, разносил шампанское.
Все карты Ростова бились, и на него было написано до 800 т рублей. Он надписал было над одной картой 800 т рублей, но в то время, как ему подавали шампанское, он раздумал и написал опять обыкновенный куш, двадцать рублей.
– Оставь, – сказал Долохов, хотя он, казалось, и не смотрел на Ростова, – скорее отыграешься. Другим даю, а тебе бью. Или ты меня боишься? – повторил он.
Ростов повиновался, оставил написанные 800 и поставил семерку червей с оторванным уголком, которую он поднял с земли. Он хорошо ее после помнил. Он поставил семерку червей, надписав над ней отломанным мелком 800, круглыми, прямыми цифрами; выпил поданный стакан согревшегося шампанского, улыбнулся на слова Долохова, и с замиранием сердца ожидая семерки, стал смотреть на руки Долохова, державшего колоду. Выигрыш или проигрыш этой семерки червей означал многое для Ростова. В Воскресенье на прошлой неделе граф Илья Андреич дал своему сыну 2 000 рублей, и он, никогда не любивший говорить о денежных затруднениях, сказал ему, что деньги эти были последние до мая, и что потому он просил сына быть на этот раз поэкономнее. Николай сказал, что ему и это слишком много, и что он дает честное слово не брать больше денег до весны. Теперь из этих денег оставалось 1 200 рублей. Стало быть, семерка червей означала не только проигрыш 1 600 рублей, но и необходимость изменения данному слову. Он с замиранием сердца смотрел на руки Долохова и думал: «Ну, скорей, дай мне эту карту, и я беру фуражку, уезжаю домой ужинать с Денисовым, Наташей и Соней, и уж верно никогда в руках моих не будет карты». В эту минуту домашняя жизнь его, шуточки с Петей, разговоры с Соней, дуэты с Наташей, пикет с отцом и даже спокойная постель в Поварском доме, с такою силою, ясностью и прелестью представились ему, как будто всё это было давно прошедшее, потерянное и неоцененное счастье. Он не мог допустить, чтобы глупая случайность, заставив семерку лечь прежде на право, чем на лево, могла бы лишить его всего этого вновь понятого, вновь освещенного счастья и повергнуть его в пучину еще неиспытанного и неопределенного несчастия. Это не могло быть, но он всё таки ожидал с замиранием движения рук Долохова. Ширококостые, красноватые руки эти с волосами, видневшимися из под рубашки, положили колоду карт, и взялись за подаваемый стакан и трубку.
– Так ты не боишься со мной играть? – повторил Долохов, и, как будто для того, чтобы рассказать веселую историю, он положил карты, опрокинулся на спинку стула и медлительно с улыбкой стал рассказывать:
– Да, господа, мне говорили, что в Москве распущен слух, будто я шулер, поэтому советую вам быть со мной осторожнее.
– Ну, мечи же! – сказал Ростов.
– Ох, московские тетушки! – сказал Долохов и с улыбкой взялся за карты.
– Ааах! – чуть не крикнул Ростов, поднимая обе руки к волосам. Семерка, которая была нужна ему, уже лежала вверху, первой картой в колоде. Он проиграл больше того, что мог заплатить.
– Однако ты не зарывайся, – сказал Долохов, мельком взглянув на Ростова, и продолжая метать.


Через полтора часа времени большинство игроков уже шутя смотрели на свою собственную игру.
Вся игра сосредоточилась на одном Ростове. Вместо тысячи шестисот рублей за ним была записана длинная колонна цифр, которую он считал до десятой тысячи, но которая теперь, как он смутно предполагал, возвысилась уже до пятнадцати тысяч. В сущности запись уже превышала двадцать тысяч рублей. Долохов уже не слушал и не рассказывал историй; он следил за каждым движением рук Ростова и бегло оглядывал изредка свою запись за ним. Он решил продолжать игру до тех пор, пока запись эта не возрастет до сорока трех тысяч. Число это было им выбрано потому, что сорок три составляло сумму сложенных его годов с годами Сони. Ростов, опершись головою на обе руки, сидел перед исписанным, залитым вином, заваленным картами столом. Одно мучительное впечатление не оставляло его: эти ширококостые, красноватые руки с волосами, видневшимися из под рубашки, эти руки, которые он любил и ненавидел, держали его в своей власти.
«Шестьсот рублей, туз, угол, девятка… отыграться невозможно!… И как бы весело было дома… Валет на пе… это не может быть!… И зачем же он это делает со мной?…» думал и вспоминал Ростов. Иногда он ставил большую карту; но Долохов отказывался бить её, и сам назначал куш. Николай покорялся ему, и то молился Богу, как он молился на поле сражения на Амштетенском мосту; то загадывал, что та карта, которая первая попадется ему в руку из кучи изогнутых карт под столом, та спасет его; то рассчитывал, сколько было шнурков на его куртке и с столькими же очками карту пытался ставить на весь проигрыш, то за помощью оглядывался на других играющих, то вглядывался в холодное теперь лицо Долохова, и старался проникнуть, что в нем делалось.
«Ведь он знает, что значит для меня этот проигрыш. Не может же он желать моей погибели? Ведь он друг был мне. Ведь я его любил… Но и он не виноват; что ж ему делать, когда ему везет счастие? И я не виноват, говорил он сам себе. Я ничего не сделал дурного. Разве я убил кого нибудь, оскорбил, пожелал зла? За что же такое ужасное несчастие? И когда оно началось? Еще так недавно я подходил к этому столу с мыслью выиграть сто рублей, купить мама к именинам эту шкатулку и ехать домой. Я так был счастлив, так свободен, весел! И я не понимал тогда, как я был счастлив! Когда же это кончилось, и когда началось это новое, ужасное состояние? Чем ознаменовалась эта перемена? Я всё так же сидел на этом месте, у этого стола, и так же выбирал и выдвигал карты, и смотрел на эти ширококостые, ловкие руки. Когда же это совершилось, и что такое совершилось? Я здоров, силен и всё тот же, и всё на том же месте. Нет, это не может быть! Верно всё это ничем не кончится».
Он был красен, весь в поту, несмотря на то, что в комнате не было жарко. И лицо его было страшно и жалко, особенно по бессильному желанию казаться спокойным.
Запись дошла до рокового числа сорока трех тысяч. Ростов приготовил карту, которая должна была итти углом от трех тысяч рублей, только что данных ему, когда Долохов, стукнув колодой, отложил ее и, взяв мел, начал быстро своим четким, крепким почерком, ломая мелок, подводить итог записи Ростова.
– Ужинать, ужинать пора! Вот и цыгане! – Действительно с своим цыганским акцентом уж входили с холода и говорили что то какие то черные мужчины и женщины. Николай понимал, что всё было кончено; но он равнодушным голосом сказал:
– Что же, не будешь еще? А у меня славная карточка приготовлена. – Как будто более всего его интересовало веселье самой игры.
«Всё кончено, я пропал! думал он. Теперь пуля в лоб – одно остается», и вместе с тем он сказал веселым голосом:
– Ну, еще одну карточку.
– Хорошо, – отвечал Долохов, окончив итог, – хорошо! 21 рубль идет, – сказал он, указывая на цифру 21, рознившую ровный счет 43 тысяч, и взяв колоду, приготовился метать. Ростов покорно отогнул угол и вместо приготовленных 6.000, старательно написал 21.
– Это мне всё равно, – сказал он, – мне только интересно знать, убьешь ты, или дашь мне эту десятку.
Долохов серьезно стал метать. О, как ненавидел Ростов в эту минуту эти руки, красноватые с короткими пальцами и с волосами, видневшимися из под рубашки, имевшие его в своей власти… Десятка была дана.
– За вами 43 тысячи, граф, – сказал Долохов и потягиваясь встал из за стола. – А устаешь однако так долго сидеть, – сказал он.
– Да, и я тоже устал, – сказал Ростов.
Долохов, как будто напоминая ему, что ему неприлично было шутить, перебил его: Когда прикажете получить деньги, граф?
Ростов вспыхнув, вызвал Долохова в другую комнату.
– Я не могу вдруг заплатить всё, ты возьмешь вексель, – сказал он.
– Послушай, Ростов, – сказал Долохов, ясно улыбаясь и глядя в глаза Николаю, – ты знаешь поговорку: «Счастлив в любви, несчастлив в картах». Кузина твоя влюблена в тебя. Я знаю.
«О! это ужасно чувствовать себя так во власти этого человека», – думал Ростов. Ростов понимал, какой удар он нанесет отцу, матери объявлением этого проигрыша; он понимал, какое бы было счастье избавиться от всего этого, и понимал, что Долохов знает, что может избавить его от этого стыда и горя, и теперь хочет еще играть с ним, как кошка с мышью.
– Твоя кузина… – хотел сказать Долохов; но Николай перебил его.
– Моя кузина тут ни при чем, и о ней говорить нечего! – крикнул он с бешенством.
– Так когда получить? – спросил Долохов.
– Завтра, – сказал Ростов, и вышел из комнаты.


Сказать «завтра» и выдержать тон приличия было не трудно; но приехать одному домой, увидать сестер, брата, мать, отца, признаваться и просить денег, на которые не имеешь права после данного честного слова, было ужасно.
Дома еще не спали. Молодежь дома Ростовых, воротившись из театра, поужинав, сидела у клавикорд. Как только Николай вошел в залу, его охватила та любовная, поэтическая атмосфера, которая царствовала в эту зиму в их доме и которая теперь, после предложения Долохова и бала Иогеля, казалось, еще более сгустилась, как воздух перед грозой, над Соней и Наташей. Соня и Наташа в голубых платьях, в которых они были в театре, хорошенькие и знающие это, счастливые, улыбаясь, стояли у клавикорд. Вера с Шиншиным играла в шахматы в гостиной. Старая графиня, ожидая сына и мужа, раскладывала пасьянс с старушкой дворянкой, жившей у них в доме. Денисов с блестящими глазами и взъерошенными волосами сидел, откинув ножку назад, у клавикорд, и хлопая по ним своими коротенькими пальцами, брал аккорды, и закатывая глаза, своим маленьким, хриплым, но верным голосом, пел сочиненное им стихотворение «Волшебница», к которому он пытался найти музыку.
Волшебница, скажи, какая сила
Влечет меня к покинутым струнам;
Какой огонь ты в сердце заронила,
Какой восторг разлился по перстам!
Пел он страстным голосом, блестя на испуганную и счастливую Наташу своими агатовыми, черными глазами.
– Прекрасно! отлично! – кричала Наташа. – Еще другой куплет, – говорила она, не замечая Николая.
«У них всё то же» – подумал Николай, заглядывая в гостиную, где он увидал Веру и мать с старушкой.
– А! вот и Николенька! – Наташа подбежала к нему.
– Папенька дома? – спросил он.
– Как я рада, что ты приехал! – не отвечая, сказала Наташа, – нам так весело. Василий Дмитрич остался для меня еще день, ты знаешь?
– Нет, еще не приезжал папа, – сказала Соня.
– Коко, ты приехал, поди ко мне, дружок! – сказал голос графини из гостиной. Николай подошел к матери, поцеловал ее руку и, молча подсев к ее столу, стал смотреть на ее руки, раскладывавшие карты. Из залы всё слышались смех и веселые голоса, уговаривавшие Наташу.
– Ну, хорошо, хорошо, – закричал Денисов, – теперь нечего отговариваться, за вами barcarolla, умоляю вас.
Графиня оглянулась на молчаливого сына.
– Что с тобой? – спросила мать у Николая.
– Ах, ничего, – сказал он, как будто ему уже надоел этот всё один и тот же вопрос.
– Папенька скоро приедет?
– Я думаю.
«У них всё то же. Они ничего не знают! Куда мне деваться?», подумал Николай и пошел опять в залу, где стояли клавикорды.
Соня сидела за клавикордами и играла прелюдию той баркароллы, которую особенно любил Денисов. Наташа собиралась петь. Денисов восторженными глазами смотрел на нее.
Николай стал ходить взад и вперед по комнате.
«И вот охота заставлять ее петь? – что она может петь? И ничего тут нет веселого», думал Николай.
Соня взяла первый аккорд прелюдии.
«Боже мой, я погибший, я бесчестный человек. Пулю в лоб, одно, что остается, а не петь, подумал он. Уйти? но куда же? всё равно, пускай поют!»
Николай мрачно, продолжая ходить по комнате, взглядывал на Денисова и девочек, избегая их взглядов.
«Николенька, что с вами?» – спросил взгляд Сони, устремленный на него. Она тотчас увидала, что что нибудь случилось с ним.
Николай отвернулся от нее. Наташа с своею чуткостью тоже мгновенно заметила состояние своего брата. Она заметила его, но ей самой так было весело в ту минуту, так далека она была от горя, грусти, упреков, что она (как это часто бывает с молодыми людьми) нарочно обманула себя. Нет, мне слишком весело теперь, чтобы портить свое веселье сочувствием чужому горю, почувствовала она, и сказала себе:
«Нет, я верно ошибаюсь, он должен быть весел так же, как и я». Ну, Соня, – сказала она и вышла на самую середину залы, где по ее мнению лучше всего был резонанс. Приподняв голову, опустив безжизненно повисшие руки, как это делают танцовщицы, Наташа, энергическим движением переступая с каблучка на цыпочку, прошлась по середине комнаты и остановилась.
«Вот она я!» как будто говорила она, отвечая на восторженный взгляд Денисова, следившего за ней.
«И чему она радуется! – подумал Николай, глядя на сестру. И как ей не скучно и не совестно!» Наташа взяла первую ноту, горло ее расширилось, грудь выпрямилась, глаза приняли серьезное выражение. Она не думала ни о ком, ни о чем в эту минуту, и из в улыбку сложенного рта полились звуки, те звуки, которые может производить в те же промежутки времени и в те же интервалы всякий, но которые тысячу раз оставляют вас холодным, в тысячу первый раз заставляют вас содрогаться и плакать.
Наташа в эту зиму в первый раз начала серьезно петь и в особенности оттого, что Денисов восторгался ее пением. Она пела теперь не по детски, уж не было в ее пеньи этой комической, ребяческой старательности, которая была в ней прежде; но она пела еще не хорошо, как говорили все знатоки судьи, которые ее слушали. «Не обработан, но прекрасный голос, надо обработать», говорили все. Но говорили это обыкновенно уже гораздо после того, как замолкал ее голос. В то же время, когда звучал этот необработанный голос с неправильными придыханиями и с усилиями переходов, даже знатоки судьи ничего не говорили, и только наслаждались этим необработанным голосом и только желали еще раз услыхать его. В голосе ее была та девственная нетронутость, то незнание своих сил и та необработанная еще бархатность, которые так соединялись с недостатками искусства пенья, что, казалось, нельзя было ничего изменить в этом голосе, не испортив его.
«Что ж это такое? – подумал Николай, услыхав ее голос и широко раскрывая глаза. – Что с ней сделалось? Как она поет нынче?» – подумал он. И вдруг весь мир для него сосредоточился в ожидании следующей ноты, следующей фразы, и всё в мире сделалось разделенным на три темпа: «Oh mio crudele affetto… [О моя жестокая любовь…] Раз, два, три… раз, два… три… раз… Oh mio crudele affetto… Раз, два, три… раз. Эх, жизнь наша дурацкая! – думал Николай. Всё это, и несчастье, и деньги, и Долохов, и злоба, и честь – всё это вздор… а вот оно настоящее… Hy, Наташа, ну, голубчик! ну матушка!… как она этот si возьмет? взяла! слава Богу!» – и он, сам не замечая того, что он поет, чтобы усилить этот si, взял втору в терцию высокой ноты. «Боже мой! как хорошо! Неужели это я взял? как счастливо!» подумал он.
О! как задрожала эта терция, и как тронулось что то лучшее, что было в душе Ростова. И это что то было независимо от всего в мире, и выше всего в мире. Какие тут проигрыши, и Долоховы, и честное слово!… Всё вздор! Можно зарезать, украсть и всё таки быть счастливым…


Давно уже Ростов не испытывал такого наслаждения от музыки, как в этот день. Но как только Наташа кончила свою баркароллу, действительность опять вспомнилась ему. Он, ничего не сказав, вышел и пошел вниз в свою комнату. Через четверть часа старый граф, веселый и довольный, приехал из клуба. Николай, услыхав его приезд, пошел к нему.
– Ну что, повеселился? – сказал Илья Андреич, радостно и гордо улыбаясь на своего сына. Николай хотел сказать, что «да», но не мог: он чуть было не зарыдал. Граф раскуривал трубку и не заметил состояния сына.
«Эх, неизбежно!» – подумал Николай в первый и последний раз. И вдруг самым небрежным тоном, таким, что он сам себе гадок казался, как будто он просил экипажа съездить в город, он сказал отцу.
– Папа, а я к вам за делом пришел. Я было и забыл. Мне денег нужно.
– Вот как, – сказал отец, находившийся в особенно веселом духе. – Я тебе говорил, что не достанет. Много ли?
– Очень много, – краснея и с глупой, небрежной улыбкой, которую он долго потом не мог себе простить, сказал Николай. – Я немного проиграл, т. е. много даже, очень много, 43 тысячи.
– Что? Кому?… Шутишь! – крикнул граф, вдруг апоплексически краснея шеей и затылком, как краснеют старые люди.
– Я обещал заплатить завтра, – сказал Николай.
– Ну!… – сказал старый граф, разводя руками и бессильно опустился на диван.
– Что же делать! С кем это не случалось! – сказал сын развязным, смелым тоном, тогда как в душе своей он считал себя негодяем, подлецом, который целой жизнью не мог искупить своего преступления. Ему хотелось бы целовать руки своего отца, на коленях просить его прощения, а он небрежным и даже грубым тоном говорил, что это со всяким случается.
Граф Илья Андреич опустил глаза, услыхав эти слова сына и заторопился, отыскивая что то.
– Да, да, – проговорил он, – трудно, я боюсь, трудно достать…с кем не бывало! да, с кем не бывало… – И граф мельком взглянул в лицо сыну и пошел вон из комнаты… Николай готовился на отпор, но никак не ожидал этого.
– Папенька! па…пенька! – закричал он ему вслед, рыдая; простите меня! – И, схватив руку отца, он прижался к ней губами и заплакал.

В то время, как отец объяснялся с сыном, у матери с дочерью происходило не менее важное объяснение. Наташа взволнованная прибежала к матери.
– Мама!… Мама!… он мне сделал…
– Что сделал?
– Сделал, сделал предложение. Мама! Мама! – кричала она. Графиня не верила своим ушам. Денисов сделал предложение. Кому? Этой крошечной девочке Наташе, которая еще недавно играла в куклы и теперь еще брала уроки.
– Наташа, полно, глупости! – сказала она, еще надеясь, что это была шутка.
– Ну вот, глупости! – Я вам дело говорю, – сердито сказала Наташа. – Я пришла спросить, что делать, а вы мне говорите: «глупости»…
Графиня пожала плечами.
– Ежели правда, что мосьё Денисов сделал тебе предложение, то скажи ему, что он дурак, вот и всё.
– Нет, он не дурак, – обиженно и серьезно сказала Наташа.
– Ну так что ж ты хочешь? Вы нынче ведь все влюблены. Ну, влюблена, так выходи за него замуж! – сердито смеясь, проговорила графиня. – С Богом!
– Нет, мама, я не влюблена в него, должно быть не влюблена в него.
– Ну, так так и скажи ему.
– Мама, вы сердитесь? Вы не сердитесь, голубушка, ну в чем же я виновата?
– Нет, да что же, мой друг? Хочешь, я пойду скажу ему, – сказала графиня, улыбаясь.
– Нет, я сама, только научите. Вам всё легко, – прибавила она, отвечая на ее улыбку. – А коли бы видели вы, как он мне это сказал! Ведь я знаю, что он не хотел этого сказать, да уж нечаянно сказал.
– Ну всё таки надо отказать.
– Нет, не надо. Мне так его жалко! Он такой милый.
– Ну, так прими предложение. И то пора замуж итти, – сердито и насмешливо сказала мать.
– Нет, мама, мне так жалко его. Я не знаю, как я скажу.
– Да тебе и нечего говорить, я сама скажу, – сказала графиня, возмущенная тем, что осмелились смотреть, как на большую, на эту маленькую Наташу.
– Нет, ни за что, я сама, а вы слушайте у двери, – и Наташа побежала через гостиную в залу, где на том же стуле, у клавикорд, закрыв лицо руками, сидел Денисов. Он вскочил на звук ее легких шагов.
– Натали, – сказал он, быстрыми шагами подходя к ней, – решайте мою судьбу. Она в ваших руках!
– Василий Дмитрич, мне вас так жалко!… Нет, но вы такой славный… но не надо… это… а так я вас всегда буду любить.
Денисов нагнулся над ее рукою, и она услыхала странные, непонятные для нее звуки. Она поцеловала его в черную, спутанную, курчавую голову. В это время послышался поспешный шум платья графини. Она подошла к ним.
– Василий Дмитрич, я благодарю вас за честь, – сказала графиня смущенным голосом, но который казался строгим Денисову, – но моя дочь так молода, и я думала, что вы, как друг моего сына, обратитесь прежде ко мне. В таком случае вы не поставили бы меня в необходимость отказа.
– Г'афиня, – сказал Денисов с опущенными глазами и виноватым видом, хотел сказать что то еще и запнулся.
Наташа не могла спокойно видеть его таким жалким. Она начала громко всхлипывать.
– Г'афиня, я виноват перед вами, – продолжал Денисов прерывающимся голосом, – но знайте, что я так боготво'ю вашу дочь и всё ваше семейство, что две жизни отдам… – Он посмотрел на графиню и, заметив ее строгое лицо… – Ну п'ощайте, г'афиня, – сказал он, поцеловал ее руку и, не взглянув на Наташу, быстрыми, решительными шагами вышел из комнаты.

На другой день Ростов проводил Денисова, который не хотел более ни одного дня оставаться в Москве. Денисова провожали у цыган все его московские приятели, и он не помнил, как его уложили в сани и как везли первые три станции.
После отъезда Денисова, Ростов, дожидаясь денег, которые не вдруг мог собрать старый граф, провел еще две недели в Москве, не выезжая из дому, и преимущественно в комнате барышень.
Соня была к нему нежнее и преданнее чем прежде. Она, казалось, хотела показать ему, что его проигрыш был подвиг, за который она теперь еще больше любит его; но Николай теперь считал себя недостойным ее.
Он исписал альбомы девочек стихами и нотами, и не простившись ни с кем из своих знакомых, отослав наконец все 43 тысячи и получив росписку Долохова, уехал в конце ноября догонять полк, который уже был в Польше.



После своего объяснения с женой, Пьер поехал в Петербург. В Торжке на cтанции не было лошадей, или не хотел их смотритель. Пьер должен был ждать. Он не раздеваясь лег на кожаный диван перед круглым столом, положил на этот стол свои большие ноги в теплых сапогах и задумался.
– Прикажете чемоданы внести? Постель постелить, чаю прикажете? – спрашивал камердинер.
Пьер не отвечал, потому что ничего не слыхал и не видел. Он задумался еще на прошлой станции и всё продолжал думать о том же – о столь важном, что он не обращал никакого .внимания на то, что происходило вокруг него. Его не только не интересовало то, что он позже или раньше приедет в Петербург, или то, что будет или не будет ему места отдохнуть на этой станции, но всё равно было в сравнении с теми мыслями, которые его занимали теперь, пробудет ли он несколько часов или всю жизнь на этой станции.
Смотритель, смотрительша, камердинер, баба с торжковским шитьем заходили в комнату, предлагая свои услуги. Пьер, не переменяя своего положения задранных ног, смотрел на них через очки, и не понимал, что им может быть нужно и каким образом все они могли жить, не разрешив тех вопросов, которые занимали его. А его занимали всё одни и те же вопросы с самого того дня, как он после дуэли вернулся из Сокольников и провел первую, мучительную, бессонную ночь; только теперь в уединении путешествия, они с особенной силой овладели им. О чем бы он ни начинал думать, он возвращался к одним и тем же вопросам, которых он не мог разрешить, и не мог перестать задавать себе. Как будто в голове его свернулся тот главный винт, на котором держалась вся его жизнь. Винт не входил дальше, не выходил вон, а вертелся, ничего не захватывая, всё на том же нарезе, и нельзя было перестать вертеть его.
Вошел смотритель и униженно стал просить его сиятельство подождать только два часика, после которых он для его сиятельства (что будет, то будет) даст курьерских. Смотритель очевидно врал и хотел только получить с проезжего лишние деньги. «Дурно ли это было или хорошо?», спрашивал себя Пьер. «Для меня хорошо, для другого проезжающего дурно, а для него самого неизбежно, потому что ему есть нечего: он говорил, что его прибил за это офицер. А офицер прибил за то, что ему ехать надо было скорее. А я стрелял в Долохова за то, что я счел себя оскорбленным, а Людовика XVI казнили за то, что его считали преступником, а через год убили тех, кто его казнил, тоже за что то. Что дурно? Что хорошо? Что надо любить, что ненавидеть? Для чего жить, и что такое я? Что такое жизнь, что смерть? Какая сила управляет всем?», спрашивал он себя. И не было ответа ни на один из этих вопросов, кроме одного, не логического ответа, вовсе не на эти вопросы. Ответ этот был: «умрешь – всё кончится. Умрешь и всё узнаешь, или перестанешь спрашивать». Но и умереть было страшно.
Торжковская торговка визгливым голосом предлагала свой товар и в особенности козловые туфли. «У меня сотни рублей, которых мне некуда деть, а она в прорванной шубе стоит и робко смотрит на меня, – думал Пьер. И зачем нужны эти деньги? Точно на один волос могут прибавить ей счастья, спокойствия души, эти деньги? Разве может что нибудь в мире сделать ее и меня менее подверженными злу и смерти? Смерть, которая всё кончит и которая должна притти нынче или завтра – всё равно через мгновение, в сравнении с вечностью». И он опять нажимал на ничего не захватывающий винт, и винт всё так же вертелся на одном и том же месте.
Слуга его подал ему разрезанную до половины книгу романа в письмах m mе Suza. [мадам Сюза.] Он стал читать о страданиях и добродетельной борьбе какой то Аmelie de Mansfeld. [Амалии Мансфельд.] «И зачем она боролась против своего соблазнителя, думал он, – когда она любила его? Не мог Бог вложить в ее душу стремления, противного Его воле. Моя бывшая жена не боролась и, может быть, она была права. Ничего не найдено, опять говорил себе Пьер, ничего не придумано. Знать мы можем только то, что ничего не знаем. И это высшая степень человеческой премудрости».
Всё в нем самом и вокруг него представлялось ему запутанным, бессмысленным и отвратительным. Но в этом самом отвращении ко всему окружающему Пьер находил своего рода раздражающее наслаждение.
– Осмелюсь просить ваше сиятельство потесниться крошечку, вот для них, – сказал смотритель, входя в комнату и вводя за собой другого, остановленного за недостатком лошадей проезжающего. Проезжающий был приземистый, ширококостый, желтый, морщинистый старик с седыми нависшими бровями над блестящими, неопределенного сероватого цвета, глазами.
Пьер снял ноги со стола, встал и перелег на приготовленную для него кровать, изредка поглядывая на вошедшего, который с угрюмо усталым видом, не глядя на Пьера, тяжело раздевался с помощью слуги. Оставшись в заношенном крытом нанкой тулупчике и в валеных сапогах на худых костлявых ногах, проезжий сел на диван, прислонив к спинке свою очень большую и широкую в висках, коротко обстриженную голову и взглянул на Безухого. Строгое, умное и проницательное выражение этого взгляда поразило Пьера. Ему захотелось заговорить с проезжающим, но когда он собрался обратиться к нему с вопросом о дороге, проезжающий уже закрыл глаза и сложив сморщенные старые руки, на пальце одной из которых был большой чугунный перстень с изображением Адамовой головы, неподвижно сидел, или отдыхая, или о чем то глубокомысленно и спокойно размышляя, как показалось Пьеру. Слуга проезжающего был весь покрытый морщинами, тоже желтый старичек, без усов и бороды, которые видимо не были сбриты, а никогда и не росли у него. Поворотливый старичек слуга разбирал погребец, приготовлял чайный стол, и принес кипящий самовар. Когда всё было готово, проезжающий открыл глаза, придвинулся к столу и налив себе один стакан чаю, налил другой безбородому старичку и подал ему. Пьер начинал чувствовать беспокойство и необходимость, и даже неизбежность вступления в разговор с этим проезжающим.
Слуга принес назад свой пустой, перевернутый стакан с недокусанным кусочком сахара и спросил, не нужно ли чего.
– Ничего. Подай книгу, – сказал проезжающий. Слуга подал книгу, которая показалась Пьеру духовною, и проезжающий углубился в чтение. Пьер смотрел на него. Вдруг проезжающий отложил книгу, заложив закрыл ее и, опять закрыв глаза и облокотившись на спинку, сел в свое прежнее положение. Пьер смотрел на него и не успел отвернуться, как старик открыл глаза и уставил свой твердый и строгий взгляд прямо в лицо Пьеру.
Пьер чувствовал себя смущенным и хотел отклониться от этого взгляда, но блестящие, старческие глаза неотразимо притягивали его к себе.


– Имею удовольствие говорить с графом Безухим, ежели я не ошибаюсь, – сказал проезжающий неторопливо и громко. Пьер молча, вопросительно смотрел через очки на своего собеседника.
– Я слышал про вас, – продолжал проезжающий, – и про постигшее вас, государь мой, несчастье. – Он как бы подчеркнул последнее слово, как будто он сказал: «да, несчастье, как вы ни называйте, я знаю, что то, что случилось с вами в Москве, было несчастье». – Весьма сожалею о том, государь мой.
Пьер покраснел и, поспешно спустив ноги с постели, нагнулся к старику, неестественно и робко улыбаясь.
– Я не из любопытства упомянул вам об этом, государь мой, но по более важным причинам. – Он помолчал, не выпуская Пьера из своего взгляда, и подвинулся на диване, приглашая этим жестом Пьера сесть подле себя. Пьеру неприятно было вступать в разговор с этим стариком, но он, невольно покоряясь ему, подошел и сел подле него.
– Вы несчастливы, государь мой, – продолжал он. – Вы молоды, я стар. Я бы желал по мере моих сил помочь вам.
– Ах, да, – с неестественной улыбкой сказал Пьер. – Очень вам благодарен… Вы откуда изволите проезжать? – Лицо проезжающего было не ласково, даже холодно и строго, но несмотря на то, и речь и лицо нового знакомца неотразимо привлекательно действовали на Пьера.
– Но если по каким либо причинам вам неприятен разговор со мною, – сказал старик, – то вы так и скажите, государь мой. – И он вдруг улыбнулся неожиданно, отечески нежной улыбкой.
– Ах нет, совсем нет, напротив, я очень рад познакомиться с вами, – сказал Пьер, и, взглянув еще раз на руки нового знакомца, ближе рассмотрел перстень. Он увидал на нем Адамову голову, знак масонства.


Источник — «http://wiki-org.ru/wiki/index.php?title=Январский_гром_(операция)&oldid=81074491»

Навигация

</div>